Брусничное варенье (джен)

Таю похоронили за кладбищем, на небольшом пригорке, без молитв и отпеваний. Осиновый кол, беспощадно вбитый в грудь, надёжно удерживал остатки окоченевшей плоти глубоко под землёй, но люди даже в самый ясный день всё равно предпочитали обходить ведьмин холм стороной. А уж тёмной ночью туда не стали бы соваться даже безрассудные мальчишки. Один лишь Юрась, бродяга и выпивоха, обкрадывающий покойников в ночь после Радуницы, рискнул заночевать там однажды, да и помер спустя неделю, до самой своей последней секунды не в силах отделаться от леденящего кровь скрипа в ушах, что издавала покойная ведьма, скребясь острыми ногтями о крышку гроба.

Когда со смерти Таи минуло семь лет и в начале августа на могиле её появились первые румяные ягоды брусники, суеверные мамаши строго-настрого запретили лакомиться ими малым детям, росшим в спокойное время и знающим Таю только по сказкам. Словно капельки алой крови блестели ягоды в густой зелёной траве, спелые, налитые соком, но даже под страхом голодной смерти никто не рискнул бы закинуть их в рот. А зима обещала быть голодной: страшный пожар уничтожил большинство посевов, и оставалось лишь молиться, чтобы старуха с косой не устроила в тот год собственную жатву.

Алёна боялась голода больше других, ведь в чреве её рос ребёнок, а потому и еды ей требовалось в два раза больше. С ужасом слушала она рассказы старых женщин о том, как от скудной пищи пропадает в груди молоко и младенцы умирают на руках у обессиленных измождённых матерей. Страх пятном плесени рос в сердце, кошмары ночами кружились над головой, словно чёрные птицы, и не было в душе её покоя.

Как-то раз, проходя мимо кладбища, услышала Алёна негромкую песню, исполняемую тихим девичьим голосом:

Сила целебная в каждом листочке,

Будут румяными дочкины щёчки,

Сила бессмертия в соке из ягод,

Молодость будет дочурке в награду.

Певуньи поблизости видно не было — лишь ягоды брусники на ведьмином холме лениво покачивались на ветру. Сообразив, что это покойная ведьма соблазняет её, Алёна рванула, спотыкаясь о коряги, прочь от проклятого места. А голосок Таи, тонкий, девичий, ласковый, тихонько продолжил напевать ей на ушко:

Будет зима холодной, голодной,

Сделай варенье из ягодки круглой,

Не будет еды — и тёмною ночкой

До Пасхи умрёт красавица дочка.

День за днём Алёна не могла перестать думать о мрачной песенке, пока, наконец, однажды на рассвете не собрала с ведьминого холма все ягоды, не наварила из них варенья да не спрятала его как можно дальше. А уже в декабре, раньше срока, в одну из самых тёмных в году ночей появилась на свет её девочка, сильная, румяная, хоть и весившая на порядок меньше обычного младенца.

Голод пришёл в тот год в деревню, молоко пропало у матерей, но только не у Алёны. Съест она ложечку брусничного варенья, и вновь её груди полны, и есть чем прокормиться её малышке. Минула Пасха, год, другой, третий… Росла Аннушка без тревог и забот, и думать забыла Алёна и про ведьмин холм, и про бруснику, пока однажды, проходя мимо кладбища, не услышала знакомый голосок:

Вскормлена кровью моей твоя дочка,

Запри понадёжней её тёмною ночкой.

Белая кожа, алые губки,

Вырастут в ротике острые зубки.

Стала Алёна внимательней наблюдать за девочкой, заметила, что кожа её, несмотря на яркий румянец, бледней, чем у остальных детей, вместо солнечного света предпочитает Аннушка прохладу и тень, а в церковь по воскресеньям малышку и силой не затащишь — кричит, плачет и упирается, хоть и крещённая. «Вскормила я ведьму-упырицу», — подумала мать, и сердце её сжалось от тоски и горя. Хоть и любила она свою дочь, но придумать, что делать, когда выпадут из её рта молочные зубки, заменят их острые клыки и начнёт её Аннушка питаться человеческой кровью, не могла.

И убедила себя Алёна, что не дочь ей Аннушка вовсе, что подменыш она, ведьмино отродье. В седьмой её день рождения, тёмной декабрьской ночью привела она девочку на ведьмин холм да и оставила там замерзать в надежде, что заберёт Тая свою упырицу и вернёт ей настоящую Аннушку.

Набросился холод на плечи девочки, пробежал по спине, сковал железными сапожками ножки. Убаюкала Аннушку метель, и сквозь сон ей послышался скрип, будто чьи-то ногти царапают о дерево, да негромкое ласковое пение:

Не ценят добра глупые люди,

Не приняла мать твоей истинной сути.

Была б ты обычным ребёнком? Как знать!

Чудовищем сделала тебя твоя мать.

Когда встало солнце, на подушке Алёны, словно ягоды брусники, блестели сочившиеся из разодранного горла капли крови. Ведьмин холм занесло снегом. Аннушку в деревне больше никто не видел.