Король бывает только один (гет)

— Звал? — спросил Евграф, заходя и пытаясь прикрыть дверь за собой ногой, так как руки были заняты, а палочка и вовсе осталась на рабочем столе. На голове его красовалась конструкция в виде шлема, сплетённого из проволоки разного сечения и металла, к которому крепились суставчатые усики разной длины, на их концах в оправы были вставлены разные «стекляшки», сработанные из камней вроде рубина, изумруда и других — по принципу спектра преломления разной частоты магических сопряжений. Одна из «стекляшек» была надвинута на левый глаз, и оттого Ева глядел одним правым, косясь на отца.

— Заходи, — оторвавшись от свитка, Михай разглядывал сына, балансирующего на одной ноге, поскольку обе руки и вторая нога были заняты делом, — что это?

— Это? — переспросил сын, показав на голову, — или это? — покачав на ладонях какие-то непонятные и незнакомые на вид штуки.

— В руках, — уточнил Михай.

— Это, бать, те приборы, простальские, которыми они нас скоро видеть научатся, — сказал Ева, подходя к столу. — Кстати, они, ну — простали, уже это, против наших уже использовали.

Михай поднял бровь, разглядывая штуки, лежащие перед ним на столе.

— И как?

— Они это использовали, когда одного из бахрушинских подбили пулями, — Михай скривился: он помнил, из-за чего ему пришлось уйти в отставку, — а это, — Ева постучал пальцем по одной из штук, — видит нас в темноте, тут хитрый способ используется, видишь ли...

— Стоп, — Михай понял, что сейчас будет лекция, и решил остановить сына, — этот разговор долгий, так что расскажешь, когда вернёшься.

— А, — Ева не сразу переключился на другую тему, — а куда я собрался, скажешь?

— Немного предыстории. — Михай встал и, протянув руку, подхватил курительную трубку, перелетевшую к нему с подставца на полке. — В девяносто третьем году в английской школе магии был убит король змей. Небезызвестная история. Сотни лет его маги всего мира искали, не понимая, куда мог деться самый могучий змей, а он в подземелье Хогвартса обретался.

— Это же больше тысячи лет.

— По легенде, его туда упрятал Салазар Слизерин, — продолжил Михай, — он или Салазар Темник, или Салазар Дрегович — мы точно не знаем, всё на уровне легенд. Летописные списки нашего рода говорят более-менее внятно, что род идёт от Салазара Старого, что в Китежской боротьбе участвовал, но опять же его записки примерно от начала четырнадцатого века, а Китеж сильно раньше. Ну да ладно, ты это и сам в родовых книгах читал. Главное — это то, что король бывает только один, поэтому и не могли найти василисков — из-за того, что хогвартский сиделец всё это время жив был. А совсем недавно мальчишка двенадцати лет его прибил — говорят, одним ударом.

— Ого, — удивился Ева, — и чем он его приложил? И да, откуда информация?

— Информация оттуда, — Михай развёл руками, — оно ведь как, если знают двое — знают и все. А в отряде Дамблдора около тридцати человек, вот и...

— Погоди, — Ева встрепенулся, — ты это про Поттера, что ли? Так видел я его в Берлине, на слёте артефакторов, аккурат в прошлом году, он с приятелем был — Уизли, тот привозил шутихи с фейерверками.

— А прибил Поттер змея мечом самого Гриффиндора, того самого, который нашего, возможно, пращура из школы той выгнал.

Ева пожевал губами в задумчивости.

— Тесен мир-то, однако, — проговорил он, и вдруг его брови приподнялись, — хочешь сказать, что где-то народился новый?

— Не знаю, — ответил Михай, — но мне тут письмецо пришло. — Он взял со стола свиток явно дорогого пергамента с орнаментом по краю и протянул Евграфу.

— Хм, фар­си, — слегка удивился Ева.

— Да.

Евграф развернул свиток неплохого пергамента и заскользил взглядом по строкам письма. Закончив читать, он посмотрел на отца в явной задумчивости.

— А чего они боятся-то, — спросил он, пожав плечами, — судя по рассказу, змеёныш едва до пары метров вырос, сами словить не могут?

— Этот змеёныш взглядом птицу влёт бьёт и человека приголубить может; не насмерть — это да, но травий генерал они импортируют, а посему редок он у них и дорог, а Иран ещё и подземельями богат без меры. Там понимаешь, какое дело: по их подземельям как-то один маг из местных на спор через всю страну прошёл, на поверхность не выходя. Конечно, мало кто эти подземелья хорошо знает, их рыли во времена Кира Великого и его сына Бардии, то есть очень давно. Там даже города под землёй есть, тот же Киш. Я там бывал, в отпуске туристствовал. Так что если этот малыш ушмыгнёт в подземелья, беды не миновать. Вот и боятся. К тому же и нам выгода есть — и яд, и чешуя, ну, в общем, прибыток. А посему отправляйся и уговори мелкого к нам перебраться.

— И куда ты его хочешь пристроить?

— Да хоть в один из пещерных уральских каскадов, не очень северных, — пожал плечами Михай, — а что, и сыро — там ведь и пруды есть, — и живность мелкая имеется, и не мелкая найдётся, так что разместим с комфортом.

— Ладно. — Евграф встал и, забрав со стола свои «игрушки», пошёл к двери. — Пойду сбираться, а ты мне напиши хоть, к кому там обратиться.

— Вот, — Михай достал немалый конверт плотной сероватой бумаги, — здесь всё. И ещё, — он поглядел на Евграфа задумчиво, — в Кашинный в Питере загляни.

— Чего там?

— Там тебя Гази ждать будет.

Брови Евграфа поднялись в удивлении: он, конечно, знал, что некий вампир Гази вроде как служил роду Салазаровых, но видел этого вампира лишь пару раз и то у отца на службе, и подчинён тот был дядьке Дугорогу, а тут вон как.

— А...

— Всё тут, — Михай указал пальцем на конверт.

* * *

Хлоп! Сонные деревья Михайловского сада, вздрогнув, осыпали Евграфа пожелтевшей листвой. Выйдя из под дубов, он вытряхнул из капюшона волнистые листья и пару желудей, которые припрятал в одном из шести верхних отделений поясной сумочки — пригодятся! Жёлуди — они того, за шиворот просто так не падают.

Надо же, октябрь, а солнышко яркое в Питере-то, хоть и не жарко. А посему аккурат у храма напротив Царицынского моста толпился отдыхающий народ, слушал музыку. Ничего так. Два молодых парня играли на ксилофонах, и играли достойно. «Надо будет поискать записи», — подумал Ева, проходя мимо.

Перейдя по Ново-Конюшенному мосту, Ева полюбовался Спасом на Крови и двинулся к Кашиному переулку. Он часто бывал в Санкт-Петербурге, а с учётом учёбы в Колдовстворце, находившемся на окраине старого города... Правда, основана школа была в начале восемнадцатого века, а посему сейчас это почти центр Петербурга.

А вот и «Кашинка» — когда-то давно маленький переулок для «небогатых», с парой ночлежек и столовальной избой, а теперь вполне респектабельное местечко с магическими лавками, парой банков и гостиным двором, вполне приличной гостиницей и даже баней. Пройдя через «приветливый проход» меж домов, Ева встал как вкопанный. После ослепительного, пусть и прохладного и почти зимнего солнца погода в Кашином малость шокировала. «Вот же пергамента кусок», — подумал Ева, глядя на низко висящие над Кашинкой мрачные фиолетовые тучи, проливавшие на переулок мелкий, но частый и холодный дождь. Даже яркость витрин, зазывающих посетителей в разнообразные лавочки и кабачки, куда-то делась, и теперь переулок казался вообще чёрно-белым и даже серым — и безрадостным.

Ева знал, что настроение Кашинки менялось часто и по никому не понятным причинам, и это иногда вымораживало мозг, но за всё время её существования так никто и не смог понять, как это работает. Возможно, действительно у переулка был свой разум, у палочек же есть — никому не понятный и не такой, как у магов, но есть.

Почти у самого входа в гостиный двор стоял под воздушным зонтом мороженщик и тоже грустил, предлагая, правда, не мороженое, а горячий шоколад, сбитень, кофе и другое горячее питьё, кстати и мороженое, но тоже горячее. Ева поёжился и, распустив над головой зонт, пошёл к «Медному Жёлудю» — большому бару, в котором обычно собиралась их компания, — естественно, когда они бывали в Северной столице.

Кабак был почти полон — ну да с такой-то погодой, и чтобы пройти к стойке, пришлось потолкаться локтями. Ева не заметил, как рядом оказался рослый кавказец в тёмно-синем худи с узорчатыми шнурками в капюшоне.

— Добрый день, Евграф Михаевич, — обратился он к Еве.

— Привет, — Ева рассмотрел собеседника, — Гази? — и кивнул на дверь: поговорить в плотном гомоне забитого народом бара не представлялось возможным. Поэтому они быстро вытолкались под разноцветный тент летнего павильона.

— Отец сказал, что ты рулишь как проводник?

Ева решил не пудрить себе и собеседнику мозги излишней церемониальностью и сразу заговорил по-простому. Да, он знал, что Гази подчинён их роду, сильно подчинён, и не только Гази, но и весь его род, притом уже много веков. Но не раб же, да и проще так.

Гази, стоявший к Евграфу боком, кивнув своим мыслям, сразу принял правила, предложенные наследником одного из ведущих магических родов России. Он улыбнулся, демонстрируя ровные белые зубы, и стало понятно, что он испытал облегчение.

— Тебе в банк вроде, — сказал он, — после перекусишь, и тогда в мой дом отправимся, и там дальше сигать. А я на канале обожду.

И он, кивнув Евграфу, пошёл под дождем, что не мочил поджарую фигуру истинного вампира: капли будто огибали его без всякого зонта.

Ева с удивлением увидел, как с уходящим вампиром небо над Кашинкой начало светлеть и очищаться от туч. И когда Гази вышел в арку, над переулком засияло яркое солнце, а брусчатка начала парить и быстро освобождаться от стылых луж.

* * *

Евграф стоял на вершине родовой башни Гази и любовался видом сверху на горную долину, по которой текла неширокая речка. Вода весело прыгала по крупным валунам, сверкая дробными блёстками солнечных брызг.

Подошедший Гази протянул бокал с рубиново-алым вином.

— Можно вопрос? — спросил Евграф, глядя сквозь вино на солнце.

— Не вопрос, — кивнув, ответил Гази, — спрашивай.

Ева знал, как род Хаедыховых попал в службу Салазаровым, читал в летописи своего же рода. История — ого-го эпопея, ещё в пятнадцатом веке случилась, ещё когда Евсея Аникеевича по югам носило с подвигами, вот в Персии и выручил вампира, а тот возьми и посвяти свой род роду Евсея, что Салазаровыми стали.

— Что это было, — он слегка замялся, — ну, в Кашином переулке, аномалии погодные?

— Ты про дождь?

— Да.

— О, — Гази широко улыбнулся, — когда-то давно, при Анне Иоановне, дело было. Мы с Мифодием Шумиловичем только к службе пристроены были. Шумил Игнатыч, отец его, крут был без меры, а Мифодий балбесом был, легкий на подъём, резкий да отходчивый, да и вообще характер у него лёгкий был, общительный. А тогда в Санкт-Петербурге свой род таких, как я, был. Они сейчас в Москве обретаются — возможности, сам понимаешь. Нам это всё, — он покрутил рукой с растопыренными пальцами, — как-то неважно, к тому же служба, а они, бывало, и за троном стояли. Так вот, Мифодий тогда Колдовстворец закончил. Школа только работать начала, и среди дворян да купцов верхних модная была — страсть. Вот и загуляли весело. Да, на беду, Кровнин там же гулял и ничего лучше не придумал, как к девке половой пристать с предложением отпить у неё крови, лишней мол. Мифодий услыхал — ну и понеслась, что говорится, и я поучаствовал. В меру сил, — Гази рассмеялся, — в общем, мы с Кровниным сцепились, а Мифодий с его дружками, а там и завертелось — полпереулка в хлам, и теперь Кашинка нас встречает вот такой милой грустью. Милое местечко.

Маник шёл быстро, при этом стараясь не создавать лишнего шума. Конечно, целый рой дезиллюминационных и шумогасящих заклинаний на нём висел, но всё одно — не стоит шуметь. Тут ведь хоть и пустыня, да только у каждого камня может быть ухо, а то и два. Так, катнётся камушек, а в местной пустыне камни просто так не катаются, — и прознает тот, кому интересно, что кто-то невидимый бродит тут как у себя...

Можно, конечно, было и прямо в город сигануть, но трансгрессионный хлопок легко разбудит ночью ближайшую округу, а это не нужно. Не ждут местные гостей, причём настолько сильно не ждут, что хорошо бы и не приходить к ним в гости, одному-то точно. Словят — так и сварить могут в котле да в масле. Бывало уже.

Судя по пригородным развалинам, городу досталось. Не берегли его гости и хозяев не особо и спрашивали. Остатки зданий не превышали роста взрослого мужчины, и этого хватало, чтобы идти скрытно, не привлекая внимания. Кого? А того, кто может смотреть. А выяснилось, и достоверно: могут, и не только маги.

Путь пролегал по довольно широкой улице. Естественно, ни о каком адресе речи не шло. Одно слово — развалины, хотя встречались и не особо разрушенные дома, как правило занятые разношёрстными жильцами, окружившими свои пристанища кучами разного мусора, от картонных коробок и пластиковых — вот же гадость противоестественная — до обычного говна, наваленного кучами, иногда со следами прохожих. И всюду на перекрёстках эти их, как их? А, блокпосты.

Маник шёл уже больше часа, хотя и скользил под зельем лёгкого шага, отчего двигался намного шустрее простого пешехода. А ведь ещё два часа идти до точки «рандеву». И с кем? С упырём, чтоб его жбака поела.

Почему Маник на это пошёл? Так цыган, его от араба только волосы отличают, вьются они у Маника, всегда такие были.

Как-то Ману, а звали его именно так, позвали старшие. Он тогда жил в Екатеринбурге. Жили просто и частенько сиживали на вокзале: ясно, «зарабатывали». Один из старших представил гостей, что пришли с ним. И один из тех гостей объяснил, что вольница и обычные дела кончились и жизнь пора строить праведную. А ежели кто не понял, так Пенджаб родина им. Конечно, началось всякое громкое, отчего разволновавшийся мальчишка, которому только что стукнуло одиннадцать, взял и, как водится, случайно и без задней, естественно, мысли подпалил бороду деду Бурте, кричавшему громче всех.

— А этого я забираю с собой, — проговорил второй гость, крупный полноватый мужчина с профессорской бородкой и круглыми очками со странно переливающимися стёклами.

Так Ману попал в Колдовстворец — школу магии, что в самом Петербурге, а не в, как он думал поначалу, тюрьму для малолетних поджигателей. Учиться было трудно, но интересно.

В первые же каникулы Маника — так его имя переиначили одноклассники — к нему в школу приехал отец мамы, дедушка Стево. Он был главным в роду мамы и очень уважаемым. Дедушка погладил Ману по голове.

— Крепись, — сказал он глухим голосом, — ты теперь другой, табор не примет тебя, но если помощь нужна будет — говори, я приду и помогу.

Слова деда Ману вспомнил в начале летних каникул. Все старые друзья поначалу просили показать чудеса, а когда он сказал, что нельзя, все они решили, что он задаётся, и... В общем, в начале июля Ману попросил дедушку отвезти его в школу.

Много позже Ману понял, почему его отверг свой же табор. Просто магов среди цыган крайне мало, ведь все цыгане так или иначе видят или, скорее, чувствуют магию, а вот владеть ею не могут, по крайней мере в полном понимании. Позже Ману узнал слова «полусилок» и «сквибб». Правда, в Колдовстворце уже учился один цыган, но он заканчивал школу и не обращал внимания на «мелочь». Опять же позже Ману познакомился и с другими, но каждый занимался чем-то своим, и встречаться часто — хотя бы для того, чтобы попеть у костра, — не получалось. После школы несколько однокашников, как и Маник, поступили в академию — на разные факультеты, а после академии они разлетелись по всей стране: Маник вот в страже, к тому же в отделе внешних дел. Но всё же связь с однокашниками была. Мало того, что у каждого было блюдечко с голубой каёмочкой, так и монетки с позывными чарами для коротких сообщений, в основном призывов о помощи. На предпоследнем курсе Колдовстворца парни под руководством Евграфа Салазарова добыли из какой-то магловской коллекции монет олимпийские рубли — ещё советские — и зачаровали их. После эти рубли стали предметом гордости всего класса. Правда, использовались они больше для поздравлений, например с днём рождения. Да и дальность была несколько ограничена.

* * *

Маник шёл почти по развалинам. А как же, кругом сплошной саман, а его можно и ветром поприличней раздуть — при желании. Маник явно прошёл в историческую часть города — полуразваленные строения из кирпича максимум в три этажа с черепичными крышами, которые хотя бы из обожжённой глины сработаны.

Над полуразрушенными домами из самана виднелись высотные здания современной постройки, вот в их сторону и свернул Маник на первом же перекрёстке, чуть не попавшись.

Маник шёл расслабленно и опрометчиво крутил в пальцах тот самый олимпийский рубль, а на перекрёстке оказался блокпост. Да ещё и с магом.

Оно, конечно, да — комплект «скрыта» на маге работает, а вот на рубле? Кто ж знает. А никто. Только вот маг, укутанный в темно-зелёную хламиду с чёрным покрывалом голове, встрепенулся и начал что-то высматривать как раз там, где был Маник.

Маник замер, зажав рубль в кулаке, стоя столбом не шевелясь. Какое-то время глаза с окрашенными черной тушью ресницами и черными же тенями вокруг сверлили то место, где стоял Маник, но, видимо так и не поняв, что его встревожило, маг пошёл дальше, обводя все кругом нарочито свирепым взглядом.

Маник тихохонько двинулся дальше, стараясь идти ещё аккуратней, но было уже недалеко.

Довольно высокий полукупол на приземистых колоннах накрывал полукруглый зал; купол, правда, был провален в паре мест, но и так смотрелся ого-го, а зал с мозаичным полом, похоже, был построен как бы не в римские времена. В разных концах зала находились арки входов в нижнее помещение, откуда и доносились звуки трапезы упыря и шебуршание, будто тот таскал за собой ворох тряпья. И смрад, да такой, что глаза сразу же заслезились.

Легкий жест — и вокруг головы возник головной пузырь, иначе задохнуться легко. Что там, внизу, Маник не знал, сигнал на этого упыря был от местных христиан.

Маник подошёл к провалу, что темнел почти в центре зала. Звуки пиршества прекратились, слышно было лишь невнятное чмоканье.

— Нажрался, падаль, досасывает, скоро баиньки, надо брать, — пробормотал Маник, наколдовывая сеть тонкой шёлковой нити с тончайшей роговниковой паутиной — её всякая нежить край как не любит, а поделать ничего не может: роговник парализует токи некротические, отчего те же упыри вроде как в транс впадают и деревенеют.

Как раз закончил с подготовкой, когда на краю провала показались пальцы, изгвазданные в буром, потом голова — и вот весь упырь, на вид человек, только весь испачкан в...

— Привет, — тихо шепнул Маник, напружиниваясь и наблюдая за молниеносной реакцией твари, которая мгновенно прыгнула вертикально и, забормотав, попыталась вцепиться в оледеневшие камни свода. Не вышло, и упырь, всё так же удивленно бормоча, свалился в сеть, которая мгновенно его опутала, будто кокон. Свёрток с громким шлепком свалился почти к ногам довольного собой Маника.

Повернув перстень на большом пальце левой руки, Маник подал сигнал своим. Те находились на расстоянии комфортного сига и должны были среагировать быстро.

Так, собственно, и произошло: парни появились уже через три минуты. Да только за это время Маник успел подойти к арке спуска, подсветив себе простецкой «наленой» и подвесив у себя над головой простой огонёк немногим ярче свечи. Можно бы и поярче чего, но зачем оповещать о себе всю округу той же «аншиманой».

В Колдовстворце проходили и основные европейские заклинания, но Маник предпочитал санскрит. И, осмотрев пространство нижнего помещения — цистерны, он вдохновенно блевал, стоя на коленях и держась за ступени лестницы, что вела вниз.

В таком положении его и застали напарники — Коляша, добродушный и улыбчивый детина сам себя шире в плечах, да Санёк, простецкий в общении спокойный парень с большой магической энциклопедией в голове.

— Сунулся всё же, — покачал головой Коляша, поднимая за плечи приятеля и сослуживца. — Говорили же тебе, Маник, не лезь вниз.

— Как это, а, Коля, — просипел едва отдышавшийся Маник, — это же там, — он мотнул головой в сторону арки, — столько народу порезанного, и в основном бабы с детьми.

— А ты думал, — проговорил невероятно серьёзный Коляша, — что пиявка эта и есть главная беда здешней христианской общины? — Он слегка тряхнул Маника за плечи. — Война, Маник, война здесь идёт семимильными не шагами даже — прыжками. Ненавистью так всё пропиталось — хоть на куски её режь, не чуешь разве, а там, почитай, вся христианская община города. Просталей-то много, и они совсем не боятся кровь лить.

— Ладно, хватит, — тихо проговорил Санёк, доставая палочку из кармашка, спрятанного под обычной магловской кожанкой, — мы, Коля, тоже не феи над ромашками, к тому же пора нам.

Саня взмахом палочки перевернул упыря на спину и ухватился за петлю на сети.

— Всё, Коля, хватай — и поскакали аки кузнечики.

— Идите.

— Чего? — не понял Саня.

— Того, — проговорил Маник, — идите, я тут...

— Сдурел, — перебил его Николай, окончательно посерьёзневший. — Тут сейчас такое будет...

За провалом стены, что вёл за пределы зала, становилось шумно. Слышались выкрики, приближающийся топот, какая-то ругань, сверкали лучи света.

— Идите, — твёрдо сказал Маник, кивнув в сторону арки. — Я их похороню только — и за вами.

Коляша посмотрел приятелю в глаза, что-то понял и, подняв мешок, что был при упыре, коротко кивнув, бросил Сане:

— Пошли.

Хлоп! — и Маник остался один. Он огляделся: зал над цистерной был красив, но... Снаружи здания, похоже, собиралась толпа, и хотя лезть внутрь местные не спешили — похоже, тварь доставала не только христиан, и остальные не особо рвались с ней встретиться, — но скоро прибудут военные, и... В общем, времени мало.

Быстро пройдясь по углам зала и навесив в них заклинания замедленного действия, но быстрого разрушения, связал их воедино нужной техникой, протянул подрывные заклятия нитями по быстро определённым силовым контурам, после чего надел спецобувь — летучие сандалии — и взмыл вверх, вылетев сквозь пролом в куполе.

— Пихве-ец, — выразился Маник, глядя на толпу внизу, а поглядеть было на что, включая мага, — о, и не один.

Внизу, раздавая команды, кричал на двоих в местных в балахонах некто в военной форме. С чего Маник решил, что это маг? Так этот военный на Маника палочкой указывал, отдавая приказы местным.

Маник направил палочку на вершину магического контура: «Бхуханалена». Капля золотистого пламени упала на вершину магической конструкции и, растекаясь, начала поджигать все закладные точки силы. В какой-то момент, когда вся конструкция засветилась золотом, низко бухнул невидимый колокол, и вся средневековая конструкция ухнула в старую цистерну, погребая под массой кирпича и цветных плиточных украшений несколько сот трупов. Из-за гулкого удара колокола толпа внизу слегка присела и замерла. Пыль, поднимаясь над невысоким курганом, приняла форму креста.

Толпа внизу стояла молча недолго. Сначала заголосил тот самый военный и, направив на Маника палочку, ударил чем-то явно огненным, но Маник уже начал набирать скорость, улетая в сторону пустыни. Но тут заорал маг из местных, и в один момент залились очередями ружья, довольно ощутимо сбивая щитовые чары.

Маник метнулся в сторону окраины города, но его достали чем-то большим. За спиной громко бабахнуло, и через секунду после того, как погасли щиты, что-то резко и сильно дернуло правый бок, бедро и спину несколькими глубокими порезами одновременно. Боли Маник особо не чувствовал, но раны сразу стали набухать мокрым. Малик рванулся ещё — набранной высоты уже хватит для скольжения в пустыню, но силы быстро уходили. Малик достал рублик.

— Ребят, кто рядом, помогите, а то сдохну к граням собачьим, — пробормотал он, сжимая и согревая в руке олимпийский рубль и теряя последние силы над самым песком.

За широким шоссе виднелись высотки, а меж ними можно было рассмотреть и другие постройки. Южней виднелись дома, так сказать, старого образца, хоть и высокие, четыре-пять этажей, но всё одно старые — квадратно-гнездовые, белёные. Севернее были отлично видимы современные панельные дома. Город был большим и вполне современным и при этом дышал историей и древностью. Между рядов высоток раскинулись парки и скверы, широкие улицы и уютные, заросшие зеленью тенистые дворы. А вот в пригородах встречалась самая разнообразная застройка. А ещё дальше вокруг города распростёрлась пустыня. Чаще каменистая, но вполне сухая и неприветливая. Шираз.

На запад от шикарного шестиполосного шоссе раскинулось кладбище: невысокие выложенные из камня ограды разграничивали кладбищенские... э-э... кварталы. Были здесь мусульманское и христианское кладбище, армянское и еврейское, и даже еврейское христианское — справа от центрального входа в форме неширокой аркой с чуть ли не клинописными письменами. Ряды же могильных плит, стоящих на ветру и солнце веками, были похожи на экспонаты музея, устроенного под открытым небом. Конечно, с городским кладбищем это не сравнится — это старое и за городом, а городское почти в центре, но... Это именно что старое, оно во многих местах осело в землю или, наоборот, занесено песком, ведь на него идёт мало денег — оно старое. Здесь крайне редко хоронят, а в последние несколько лет сюда вообще не особо кто-то ходит. Страх поселился в этих камнях и гнал отсюда даже пауков и мокриц из-под могильных плит. Птицы не селились здесь, а крысы и другая мелкая живность замирали от страха и старались сидеть неподвижно, чтобы их не заметили. И пусть страх был ещё маленький и сам боялся всего вокруг, но он был страхом и смертью для мелкой живности уже сейчас, а вскоре он станет опасен и для людей.

Кто-то плакал под плитой, мимо которой Ева проходил, но это была какая-то мелкая тварюшка, не знакомая магу, хотя и было что-то узнаваемое в её безутешных всхлипах.

Евграф шёл по кладбищу с закрытыми глазами и прислушивался. Это только кажется, что тишина молчалива. Вы когда-нибудь слышали, как разговаривают рыбы? Вряд ли. А ведь они щебечут не хуже певчих птиц — на разные голоса.

Проходя мимо очередного надгробья, Евграф почувствовал дрожь мелкой твари под плитой. «Надо же, как ты их запугал», — подумал он. А ведь, судя по всему, «царёнышу» было не более трёх-четырёх годочков, а как силён. По описаниям в старых манускриптах, страх, распространяемый вокруг себя, — это способ защиты молодого василиска, и с ростом твари он пропадает, поскольку мешает змею охотиться, ведь для умерщвления добычи ему нужен зрительный контакт.

Довольно новая на фоне остальных гробниц, украшенная красивым цветочным орнаментом плита лежала малость неровно и с одного — северного — угла была приподнята, и под ней открывалась глубокая нора. На этой плите Евграф и сидел, рассказывая в пространство про воду, просторные подземелья и вкусных мышей и зайцев.

На лице Евграфа красовалась маска как у магловских водолазов со специальными слюдяными зеркалами.

— Вода, — прозвучало вдруг из-под из под ног, — это как?

— А вот поедешь со мной — и увидишь. — Евграф опустил взгляд: о его ногу явно кто-то тёрся.

Вокруг его ноги скользила вверх по спирали небольшая змея, почти обычная. Лишь на затылке и вдоль спины топорщились мелкие и мягкие пока ещё шипики, обещающие превратиться в приличный гребень, как подрастет. А в остальном змей не особо отличался от простого полоза, разве что потоньше. И за шипами, что на затылке, два растянутых под кожей мешочка — именно они кормили царёнка и глушили окружающих страхом.

— Идём?

Змеёныш смотрел немигающими глазами на Евграфа. Тот подставил руку так, чтобы мелкому змею было удобней на ней разместиться, и через пару-тройку ударов сердца получил «браслет» из змея, голова которого улеглась на ладони. А чтобы мелкому не мешало солнце, Евграф накрыл его голову другой ладонью.

После непродолжительного купания, дополнительной кормёжки и помещения в красивый, давно подготовленный местными ящик с крышкой из трёх слоев, составленных таким образом, чтобы отверстия для воздуха не совпадали и змеёныш не смог кому-либо навредить, Евграф и Гази были усажены на почётные места за дастарханом, что парил в локте над полом.

— Он спит? — спросил дядюшка Навуд, — после кормёжки-то? Я утром сообщу всем нашим, что страх ушёл.

Кстати, у Сиямака их — в смысле, дядюшек — было много; за пару дней, что Евграф с Гази гостили у этого мага из Шираза, в его дом на окраине города приходило много разного народа, и все хотели посмотреть, а ещё лучше — потрогать родича знаменитого Иримеи. А Евграф наказал себе как следует расспросить отца о том, что дед Еремей учудил в Иране, что его почитают здесь так, что достаётся и ему.

— Да, он будет спать пару дней, — ответил Евграф, — а после мы его на новом месте выпустим.

А потом была вкуснейшая еда и долгие пространные разговоры ни о чём. И восторгания вкусом блюд, и своего рода обмен опытом — неформальный. И даже подглядушки чёрных как угольки огромных глаз исподтишка — видимо, Дария, дочь хозяина дома, думала, что он не замечает её интереса, а зря.

Просидели почти всю ночь; скоро рассветёт, и надо будет выдвигаться, так что ложиться уже и смысла не было. Ева встал, вышел из-под белого льняного навеса. На востоке горел огнями большой город, на западе — крупные яркие звёзды, и было их, казалось, много больше, чем дома на севере.

Что-то вдруг будто зазудело на душе, что-то было не так — правда, явно далеко, но... Евграф поднял правую руку, унизанную перстнями, и, коснувшись обода перстня на среднем пальце, уставился на раскрывшуюся над перстнем воздушную линзу. Отсветы далёкой волшбы были видни довольно чётко: маг, явно сильный, использовал заклинание высшей магии.

— Ого, — пробормотал Евграф, — как мощно лупит...

— А что ты делаешь? — Девичий голосок заставил Евграфа вздрогнуть.

— Да вот, — Евграф, смущённый испугом, показал девушке руку с линзой на перстне, — кто-то волшбой занимается, очень сильной, правда далеко, но отсветы заклинания от небесного свода чётко видны.

— Что-то не так? — спросил подошедший Гази.

И в этот момент Евграф, подпрыгнув, шлёпнул себя по заднему карману джинсов.

— Ёжкина головёшка!

Он сунул в карман руку и нащупал кругляш старого советского олимпийского рубля, который с какого-то момента прижился в заднем кармане и никогда не терялся, всегда сам перекочёвывая из старых штанов в новые. Достав монету, Евграф уставился на неё неверящим взором. Рубль повернулся на ладони и улёгся запиской кверху.

— Ребят, кто рядом, помогите, а то сдохну, к граням собачьим, — проговорил Евграф и провернул монету в пальцах; на гурте была надпись: «Васильев Ману Гудадиевич». — Цыган?

— Что случилось? — Гази вдруг весь напружинился. — Один не пойдешь.

— Какого чепрачникова уда? — Евграф повернул рубль на другую сторону, на ней башня стрелка со звёздочкой повернулись, указывая направление, а кольца изменились, показывая расстояние, — уверенных два сига.

— Один не пойдёшь, — опять проговорил Гази — похоже, готовый, если что, драться со всем миром.

— Руку, — Евграф протянул свою ладонью кверху, Гази накрыл её своей.

Хлоп.

Стройная девичья фигурка осталась стоять на фоне рассветного неба, и никто не видел, что в огромных, чёрных как угли глазах стоят слёзы.

* * *

— Чего замер, Станину помоги, — крикнула невысокая женщина в форме санинструктора российской армии, — дылда.

— Вот Ташка, — буркнул Евграф. Цыган был весь в крови и уже явно в неадеквате, пытался ворочаться и что-то говорить, и при этом, похоже, пытался подкатить к их классной недотроге. Но строгая Таша, быстро угомонив раздухарившегося Цыгана, принялась исцелять его раны.

Бросив Гази: «Помоги кровь затворить», Евграф кивнул в сторону лежащего Ману и волшбующей над ним Натальи и не оборачиваясь пошёл к невысокому плотному магу в эпически развевающейся мантии и каракулевом пирожке, что точечно и точно отбивал всё, что летело в его друзей.

— Ну и чего тут у тебя? — спросил он, подойдя к однокашнику, с которым они как-то не сподобились стать друзьями.

— А, Салазаров, — ответил тот, мельком глянув на Евграфа, — чего надо?

— Да вот, смотрю, силы экономишь, — усмехнувшись, проговорил Евграф, всматриваясь в сумеречные пригороды, откуда прибывала толпа местных с явно недружественными намерениями, — и впрямь, Три С, многовато их; может, потом пособачимся?

— Да джбака с тобой, добро, Дылда, мир, — он протянул Евграфу руку, и тот ответил рукопожатием.

— Да уж подросли вроде, — улыбаясь, сказал Евграф, — и чего тут, разобрался?

— Похоже, четыре мага, — ответил Три С, Станин Сергей Савельевич, не прекращая отбивать атаки с ювелирной точностью, не расходуя сил больше, чем необходимо, — двое местных, один европеец — школа чувствуется, и один точно англичанин — Маника сектумсемпра порезала, а это заклятье недавно у них всплыло, и противочар пока не сподобили, — он коротко глянул назад, — так что думаю, Таша не особо поможет.

— Так, беру, что называется, командование на себя, — оскалившись, заявил Евграф.

— С чего бы? — обернулся Сергей.

— С того. Я сейчас повоюю, а ты с остальными пакуете Цыгана и тащите его в ЦМГ, — он отстегнул с пояса под плащом сумку, — здесь ковёр и помело, втроём вытянете.

— А ты?

— Я придержу и догоню. — Евграф левой рукой вынул из кармашка в жилетке палочку, при виде которой у Станина зачесалось левое плечо: дуэль была незабываема — впрочем, для обоих.

Над ними вдруг раскрылся самый настоящий купол из нескольких слоёв щитовых чар, которые закружились, ускоряясь.

Сергей кивнул и собрался идти, но увидел, как из подвеса под полой плаща Евграф вынул тот самый бадашок, с которым Сергей много лет частенько видел одного из известнейших магов в его жизни.

— Соболезную, Еремей Елизарыч класный дед был, — сказал Сергей и, повернувшись, побежал к остальным.

Таша тихо материлась самым что ни на есть морским загибом, уж большим или малым — кто тут разберёт-то. Это она, дочь настоящего морского волка, боцмана, Наталья Борисовна Гостельцева, знала много чего уже в свои лет восемь. И когда получила приглашение на учёбу в ШКОЛУ МАГИИ, которое принесла прям сова, — вот тут-то она и вспомнила всё, чему у папы научилась. Знал бы папа. Нет, Ташка знала, что не обычная, ведь стоило ей попросить шёпотом — и все бабочки со всего парка Петра, что в Кронштадте, где они жили, мигом собирались к ней и усаживались на голову и ладошки, а она так и сидела на солнышке в позе... в позе, в общем. А тут только материться и оставалось.

— Чёрт, шакалье вымя, ничего, — она подняла глаза и увидела Гази, тот напряжённо глядел в сторону боя. — Ты... э-э... вампир?

— Да, — ответил тот, глядя на неё приподняв одну бровь, — хорошо материшься; подумал, записать бы.

— Ай, — она махнула рукой, — не выходит ничего. Ты с этим? — кивнула она в сторону драки.

— Да, — ответил Гази, — кровь ты затворила нормально, больше не теряет, а вот раны как сомкнуть — тоже не знаю. Вот возьми, — он протянул Таше шесть больших пробирок с притертыми крышками, наполненных кровью, — это его, она чистая, но как вернуть... — и Гази развёл руками.

Евграф пошёл вперёд, его щитовые чары начали не просто отбивать пули и заклинания противников, но стали отправлять те обратно в их же палочки. А из навершия бадашка вдруг вынесся целый вихрь змей, их были десятки, и они метнулись к стреляющим маглам со скоростью, при которой их было не рассмотреть, лишь фосфорно-зелёные росчерки впивались в лица перепуганных людей, которые пытались бежать. Уж они-то отлично видели разверстые пасти с клыками, покрытыми каплями яда.

— Одного его не оставлю, — сказал Гази, глядя на подошедшего Станина; они пожали руки. Гази много лет назад указом Еремея Елизаровича был подчинён страже, и его многие знали.

— Его там и одного хватит, ты только помешаешь, — ответил Сергей, — так что с Маником подсобишь, это приказ: его нужно в Центральный госпиталь доставить, и как можно скорей.

* * *

Маник лежал на ковре, будучи привязанным к нему какой-то липкой прозрачной лентой, что оказалась у Таши в рюкзаке — самом обычном рюкзаке, и все трое удерживали ковёр на курсе. Правда, сейчас они висели над пустыней и смотрели на заваленный людьми песок, а чуть в стороне разошедшийся Салазаров бил щитовыми чарами, как дубиной, по четырём фигуркам, что ещё стояли и огрызались его натиску.

— Боги, ведь один в один, так не бывает, — проговорил Гази и, прикоснувшись большим пальцем левой руки ко лбу, туда, где много веков назад был впервые начертан пепельно-чёрный трезубец, забормотал, — садиви девате усади ракхи ая карано⁽¹⁾.

Маник, придя в себя, — всё таки волшба Таши дала результат, и он чувствовал себя хоть и крайне слабым, но не умирающим уж точно, — повернул голову и смог разглядеть баталию внизу: трое магов пытались побить четвёртого, а надо всем этим с запада на город надвигались огни, неся с собой тяжёлый, низкий, пробирающий до костей гул.

Хлоп — и перед ними, чуть выше, появился Салазаров Евграф.

— О, живой-таки, — крикнул он, набирая скорость вниз. — Отлично, только чего замерли? Погнали, вперёд-вперёд, — кричал он, выравниваясь с ними и опираясь на шлейф чёрного дыма, оставляемого позади.

И они погнали.

А внизу воющие огни падали на город.

Они набирали скорость, а Маник заворожённо смотрел, как на рассвете город в пустыне вставал на дыбы.

1) ਸਦੀਵੀ ਦੇਵਤੇ ਉਸਦੀ ਰੱਖਿਆ ਕਰਨ — Пусть вечные боги защитят его

Вернуться к тексту

Белый слон вдумчиво прицеливался дать пенделя чёрному: а как же, весовая категория одна, а пнуть надо так, чтобы противник уж точно докатился до края доски, причём безвозвратно. И вот, наконец, прицел установлен, углы сопряжения и возможного уклонения добраны, разбег...

— Хм, пат, — слегка удивившись, обронил Михай, — вывернулся.

Они сидели на любимой семейной веранде — высоко над землёй, выращенной из ветвей сосен в поместье Салазаровых.

Ева улыбнулся: они с отцом не были особо близки, он с детства больше времени проводил с дедом, который прадед, и почему-то никогда на отца не обижался, понимая, что у него много дел, которые тот делать обязан. Да и сам Евграф с детства был занят по полной со своими деревяшками. Некоторые из них так по сю пору по местным лесам шебуршат. И — странным образом — между ними как-то не наблюдалось каких-либо обид, скорей некие приятельски-деловые отношения, что ли.

— Ладно, — отец махнул рукой на доску, — так что с рукой? Вроде тебе в госпиталь предписывалось, на отдых.

— Да там день всего и просидел, — ответил Евграф, — ну, у них, на радость целительскую, Маник остался, а меня мельком глянули. Надежда Егоровна чего-то буркнула и сказала, мол, повязки хватит, и выпроводила. Так что я сам и «принца» в пещеру успел доставить.

— Так ты мне скажи, — задумчиво сказал отец, — ты как думаешь, эти ракеты по вам пустили?

— Нет, — проговорил Евграф, — я читаю кое-какие журналы просталей, и военные тоже, так что ясно, что если по нам пустили бы — то попали бы. Да и много их было, нам хватило бы сильно меньше.

— Думаешь, такова точность?

— Знаю, — уверенно сказал Евграф, — и точность, и мощь. И вообще, они, простали, нас скоро м-м... разглядят, что ли, и недооценка ситуации может вызвать проблемы в будущем. Помнишь, я тебе говорил про группу Бахрушева, так вот их не просто подставили, их видели, несмотря на дезиллюминационные заклятия; я как раз работаю над спектром. — Ева присел на своего единорога, и Михай решил не перебивать сына на этот раз. — Понимаешь, мы всегда работали с видимым светом, а вот простали научились видеть невидимый, но ощущаемый.

— Это как? — Михай вскинул брови.

— А это наше тепло, — ответил Евграф, — наше собственное тепло, оно светится красным светом, только чтобы его увидеть, нужен тот прибор, который я тебе показывал.

— Н-да, если ты прав, то проблемы могут быть уже скоро. — Отец задумался на пару минут. — Знаешь, давай-ка ты записку типа служебной напишешь, а там видно будет.

Евграф знал, что отец хоть и в отставке и вроде как занимается исключительно семейными делами, но точно обе руки держит на пульсе.

— Бать, — сказал он, слегка прищурившись, — а скажи, вот что наша доблестная стража в лице весёлого парня Маника делала в Сирии, откуда его пришлось вытаскивать с такими фейерверками?

— Я, если честно, не в подробностях, — Михай пожевал губами, — Дугорог в Венгрии, наши там мегаконгресс инициировали, а тебе с этим вопросом Авосина попытать лучше: там с него, похоже, началось.

На лестнице зашлёпали босые стопы, и на веранду поднялась Тома.

— У, какие серьёзные, — заявила она, глядя на действительно серьёзных мужчин, — к вам хоть можно?

Она толкала перед собой большое серебряное блюдо с бутербродами и стаканами в подстаканниках, над которыми поднимался ароматный парок. А за ней топала босыми ногами Блика, одетая в шикарную, всю расшитую вышивкой — местами даже с речным жемчугом и скатным бисером, прямо произведение искусства, — наволочку со вторым серебряным подносом на вытянутых руках. Сморщенное старушечье личико было настолько торжественным, что Евграф едва удержался от смеха, но не хотел обидеть домовуху, которая частенько лечила его разбитые коленки в детстве. Блика же, подойдя к Евграфу, громко, как заправский церемониймейстер, произнесла: «Послание молодому господину от прекрасной девы с востока». Тут пурпурного бархата шкатулка с золотой вязью открылась, и из неё полилась грустная музыка, в которой свозили ожидание и призыв, а над шкатулкой парил прозрачный портрет худенькой черноглазой девушки — и впрямь красавицы востока.