Подарить ей всё небо (гет)

1

Кинжал, который Инеж называет Санкт Петр, не был подарком. Или не предполагался как подарок. Тогда как Пера Хаскеля ни капли не волновало, насколько хорошо вооружены его люди, Каз ни одного члена Отбросов не отправил бы на работу без оружия. Даже Родер носил дубинку, которую он стащил у первого стражника, от которого сбежал. А Инеж… Инеж нужна была причина чувствовать себя в безопасности, чувствовать себя сильной. Как бы отчаянно она ни хотела доказать свою полезность, она никогда не реализовала бы полный потенциал без средства самозащиты.

Так что Каз сам вложил ей нож в руки (метафорически, конечно) и наблюдал, как она разворачивается из увядшей тени девушки, которую Хелен Ван Худен пыталась раздавить под своей острой бархатной пяткой, как ее лицо поднимается и раскрывается, словно цветок под солнцем. Сжав в руке кинжал, Инеж посмотрела ему в глаза, когда они стояли на расстоянии вытянутой руки друг от друга, и он увидел ее тогда, по-настоящему увидел ее. Инеж Гафу. Призрака.

Никогда еще он не был так доволен, что ему угрожают смертью.

Кинжал, который Инеж называет Санкт Петр, не был подарком, но Каз заметил, что она дорожит им как таковым. Она никогда не метала его, использовала только в близком бою, особенно для финального удара. Играя с кинжалом, крутя его между пальцами, как он мог крутить монету или украденное кольцо, она почти всегда брала именно этот кинжал. Она снимала его последним и нацепляла первым, его имя открывало и завершало молитву перед началом дня. Им она обещала убить Каза, если он когда-нибудь даст ей повод.

К тому времени, когда Инеж была готова отплыть на своем корабле, она обладала почти двумя дюжинами кинжалов, названных именами святых, но ни один она не лелеяла так как Санкт Петр.

 

2

В тот день, когда «Призрак» отправляется в свое первое плавание, капитан Инеж Гафа добирается до койки в своей каюте только спустя почти пятнадцать часов. Учитывая, что она знакомится с особенностями своей новой команды, Шпект настаивает на уроках судовождения, а родители ходят на цыпочках, но всегда находятся под контролем, она благодарна за передышку в собственной комнате с замком на двери. Инеж бросает шляпу на стол, готовая проспать до зари, но приземление шляпы сопровождается мягким шорохом падающей бумаги.

Карты и документы она еще не успела разложить, ручка, чернила и воск надежно сложены в ящике стола, стол должен бы быть пустым, за исключением шляпы. Однако в центре стоит непритязательная черная коробка, и из-за нее выглядывает край конверта, вероятно, скинутого сверху шляпой. Хотя Инеж знает, кто мог проникнуть на корабль до отплытия на восходе солнца, чтобы что-то оставить для нее, при виде убористого неразборчивого почерка Каза сердце пропускает удар.

«Капитану», — написано на конверте.

Перевернув его, Инеж ломает черную восковую печать и вынимает единственный тонкий листок бумаги, прикусив губу в попытке подавить улыбку. Он обещал писать ей. Она не думала, что он начнет до ее отплытия.

«Инеж,

Имеешь ли ты представление, из скольких моих правил ты стала исключением?

Два года назад я обещал тебе, что не стану тем, кто снова пометит тебя. Ты свободна, Инеж, от всего, что когда-то привязывало тебя к этому городу. Я не стану тебя осуждать, если ты никогда не вернешься. Однако ты должна знать: твоя банда — твоя семья. У тебя всегда будет место среди Отбросов, и они всегда прикроют тебе спину, если они когда-нибудь понадобятся тебе.

Хочешь узнать еще одну тайну, Призрак?

«Ни траура, ни похорон» не означает пожелание удачи. Это означает смерть. Пока ты живешь, Инеж, как бы далеко ты ни ушла, у тебя всегда будет дом с Отбросами. Наши ресурсы в твоем распоряжении. Надеюсь, ты воспользуешься ими.

Твой контракт и корабль не подарки. Это давно просроченные долги. За своих родителей можешь поблагодарить шпионскую сеть Ланцова. Даже это не столько подарок, сколько обещание. Дай ему какое-нибудь хорошее и святое имя для меня, хорошо?

Твой».

Инеж не слишком удивлена, что он не подписал послание — в этом нет необходимости, — но ей приходится встряхнуться и отложить письмо, иначе она будет глазеть на прощальное заявление, пока ее глаза сами не закроются. Твой. Каз Бреккер, Грязные Руки, Ублюдок Бочки. Ее.

Внутри коробки — короткий кинжал, чья рукоятка обернута мягкой черной кожей, а на блестящем серебряном лезвии выгравирован знакомый рисунок. Ворон и чаша — маленькое, но четкое изображение. Инеж берет его, чтобы попробовать вес и балансировку, будто Каз подарил бы ей что-то, кроме абсолютного совершенства.

— Санкта Маргарета, — шепчет она.

Нет более подходящего имени для ножа с символом Отбросов, чем Святой покровительницы воров.

 

3

Команда пауков, которых Каз нанял в отсутствие Инеж, один из другим сообщают ему, что «Призрак» замечен приближающимся к Пятой гавани. По крайней мере, он может сказать, что они выполняют свою работу.

Вероятно, пройдут еще часы, прежде чем корабль пришвартуется и его капитан освободится, чтобы сойти на берег на время стоянки, так что Каз заставляет себя остановиться в «Клубе ворона» и недавно открытой «Серебряной шестерке» по пути в Крышку, где он щедро вознаграждает уличного торговца за украденную еду. В гавани веет свежий ветер, волны разбиваются о причал, словно Приливные взбудоражены или им лень успокаивать море, и выбрасывают тонкий соленый туман, который заставляет Каза спрятаться за большими ящиками напротив двадцать второго причала.

На «Призраке» царит бурная деятельность — признак того, что он пришел слишком рано, — но в какой-то момент Шпект среди трудов перехватывает его взгляд. Они обмениваются коротким приветственным кивком, а потом он снова погружается в суматоху. Несколько минут спустя появляется Инеж, перепрыгивает прямо через перила корабля и почти бесшумно приземляется на пристани. Каз наблюдает, как она приближается — ветер треплет выбившиеся из косы волосы и заставляет свободную блузу струиться вокруг ее тела, словно волны. Проницательные глаза сосредоточенны на нем, пока она мучительно медленно идет.

Как только Инеж ступает в укрытие ящиков, создается впечатление, будто они оказываются в эпицентре бури: ее волосы и одежда резко опадают, замирая, мир вокруг становится темным и незначительным. Она улыбается, и он внезапно вспоминает, что надо дышать.

— Каз.

— Инеж.

Она шагает ближе, почти слишком близко, с вопросом в глазах. Он молча поднимает левую руку приглашающим жестом, правая стискивает трость, готовясь. Балансировка Инеж безупречна, но такая близость к ней имеет тенденцию почти буквально сбивать его с ног. Сочетание паники — или совершенно излишней упреждающей паники — и неограниченной радости часто лишает его мозг врожденной способности регулировать дыхание, в результате чего в таких ситуациях Каз дышит либо слишком часто, либо слишком редко.

Так что трость — это необходимость.

Руки Инеж обвиваются вокруг его талии, ее лицо прижимается к отворотам его пальто. Каз кладет обнаженную ладонь ей на спину, потирает между пальцами высвободившуюся прядь волос, и напоминает себе дышать. Инеж пахнет морем. Только на ней этот запах не выворачивает его желудок от воспоминаний.

Она теплая, несмотря на похолодание в воздухе, и Каз чувствует урчание ее довольного мурлыканья, как вздымается и опадает ее грудь под его ладонью. Джеспер всегда оживленный, но Инеж живая. Она глубоко вдыхает, а потом принюхивается, подняв голову от его груди.

— Это… поффертье я чувствую?

Каз выдыхает с полусмешком.

— Ты словно гончая на уличную еду.

— Ты принес мне поффертье? — спрашивает Инеж, откинув голову, чтобы посмотреть на него, на ее лице расплывается возбужденная улыбка.

— В последнем письме ты упомянула, как ужасно хочешь их поесть.

У нее перехватывает дыхание.

— Где ты их прячешь? — ее руки игриво ощупывают его пальто, всегда внимательные, чтобы не прикоснуться к нему без разрешения, но тем не менее требовательные. — Давай их сюда, Бреккер.

Каз отстраняет ее руки и достает бумажный пакет из внутреннего кармана, где он прожигал теплую дыру, но держит его над головой — вне ее досягаемости.

— Терпение, дорогая. Ты ждала четыре месяца, уверен, можешь подождать еще минуту.

Ее взгляд следует за пакетом, но Инеж опускает его, чтобы встретиться глазами с Казом и воспользоваться своим козырем:

— Пожалуйста, Каз?

В то мгновение, когда поффертье оказываются в ее досягаемости, они пропадают из его руки. Один маленький блинчик тут же исчезает у нее во рту; ее глаза закрываются, а ноги перемещаются, пока она со стоном удовольствия не прислоняется спиной к ящикам.

— Я скучала по ним.

— Я тоже по тебе скучал, — с сарказмом отвечает Каз.

Инеж ухмыляется и подносит блинчик к его губам — несомненное предложение мира. Каз берет его, оба стараются не прикоснуться друг к другу, хотя уголок его сознания целиком сосредоточен на мысли о том, как Инеж Гафа просит его слизать растаявшее масло и сахарную пудру с ее пальцев. Он тяжело сглатывает, пытается вытряхнуть мысль из головы. Она застревает.

 

4

— Я гадала, когда ты появишься.

— Я куда-то опоздал? — спрашивает Каз, беспокойно переступая с ноги на ногу.

Инеж наблюдает за ним в зеркале своего туалетного столика, пальцы сами привычно заплетают волосы в косу. Он выглядит так же как всегда — волосы приглажены назад, в черном костюме, он даже всё еще в перчатках. Каз остановился возле двери, и едва ли она может осуждать его, поскольку единственный стул в ее комнате в особняке Ван Эка — тот, на котором сидит она, а Каз никогда не сядет на ее кровать без ясно выраженного разрешения.

— Нет, — говорит Инеж, подвязывая волосы наверх и подбирая фигурку лягушки, которую нашла на подоконнике, когда пришла сюда сегодня днем.

Размером лягушка примерно с ее ладонь и сшита из узорной ткани, которую только Джеспер дерзнул бы носить, с двумя черными бусинками вместо глаз. Она довольно милая, и это последнее, чего Инеж ожидала бы от Каза.

— Где ты достал эту лягушку?

Он пожимает плечами:

— Уличный торговец в Восточном Обруче.

— Ладно.

Значит, неправильный вопрос. Инеж поворачивается лицом к нему, вертя лягушку в руках. Она качественно сделана, плотно набита и крепко сшита. В ней нет ничего необычного, кроме яркого материала ее тела.

— Зачем?

— Тебе нравятся лягушки.

Святые, разговаривать с ним порой всё равно что разговаривать с каменной стеной.

— Нравятся, — медленно произносит Инеж, ожидая дальнейшего объяснения.

— Я увидел ее и… подумал о тебе. И купил ее.

По идее сердце не должно быть способно на скачки, которые оно выделывает в ее груди при этом признании — обрушивается в желудок, а потом подпрыгивает до горла. Каз Бреккер купил ей нечто пустячное просто потому, что увидел и подумал, что ей понравится. Инеж не знает, плакать ей или смеяться. Какой бы качественной ни была игрушка, она не стоила ему больше пары крюге — разменная мелочь для него, — и однако эта маленькая бесполезная плюшевая лягушка, возможно, самая ценная ее вещь.

— Хочешь сказать, ты в самом деле за что-то заплатил? — шутит Инеж, прижимая лягушку к груди.

Каз фыркает, но она видит малейший намек на улыбку в уголках его губ.

— У меня несколько предприятий в Бочке, Инеж. В моих интересах поддерживать туристическую отрасль. В конце концов она вернется в мои сундуки.

— Конечно. Глупо с моей стороны.

Уголки губ поднимаются — слабо и неуверенно, его темные глаза переходят с ее лица на лягушку и обратно.

— Тебе нравится?

— Да, — говорит Инеж и наконец встает, чтобы как следует поприветствовать его.

На этот раз ее не было всего несколько недель, но она скучала по Казу больше, чем считала возможным. Разрешение безмолвно проходит между ними, и Инеж тянется к нему, поднимаясь на цыпочки, чтобы обнять его за шею. Каз притягивает ее вплотную к себе, прижимается носом к ее макушке. Он пахнет его кабинетом, чернилами, кожей и деньгами, и чуточку квасом.

— Ты, мистер Я-Защищаю-Мои-Инвестиции, купил мне нечто бесполезное, — Инеж шлепает лягушку ему на голову. — Я в восторге от нее.

 

5

Проблема с Правительственным округом в том, что он многолюден как Бочка, но иностранцы в этой части города не умеют держаться от Каза на расстоянии. Покинув посольство Нового Зема, он просачивается сквозь толпу, пока не натыкается на группу старых женщин в цветастых платьях рядом с тележкой с едой, чей владелец более чем счастлив распродать земенскую выпечку группе людей, застрявших перед ним. К несчастью для Каза, ophaya — одно из немногих земенских слов, которые он знает, поскольку однажды ночью Джеспер толкнул пьяную речь, разглагольствуя про свою любимую еду с родины. Ophaya шла под номером один после мучительно долгого одностороннего спора можно ли включать в список традиционное каэльское блюдо, если его ели у него дома, но оно не является земенским.

С коробкой, предположительно, фруктовой ophaya под мышкой, Каз направляется к упорядоченным рыночным улицам Малой Равки. Если он сделает остановку у особняка Ван Эка, чтобы забросить еду для Джеспера, то по пути может подобрать что-нибудь для Инеж. Она снова уплывает завтра утром, и хотя Каз знает, что ему не нужны предлоги, чтобы увидеть ее, ему нравится иметь какой-нибудь под рукой.

Столы, скамейки и обшарпанные коврики выстроились вдоль улиц вокруг посольства Равки, заставленные самоварами, персиками и рядами и рядами «святых реликвий». Каз игнорирует безделушки и ерунду, выискивая кого-нибудь, кто продает блины с лимонной цедрой, когда его взгляд привлекает кое-что другое. Посреди выцветшего желтого ковра сидит женщина, в ее пальцах эффективно, несмотря на узловатые суставы, двигается иголка с голубой ниткой. Перед ней дюжины и дюжины так называемых святых реликвий: кости, кусочки метала и камней, и множество других вещей, которые должны относиться к тому или иному Святому, но Каза останавливают маленькие вышитые медальоны, очень похожие на тот, который носит Инеж.

Женщина поднимает на него взгляд — игла в одной руке, лоскут зеленой ткани с наполовину законченным изображением, вышитым в аккуратном квадрате, в другой.

— Всё из хорошего святого материала, — говорит она на керчийском с сильным акцентом. — Не для керчийских язычников.

Именно это высказывание притягивает Каза ближе, почти вызывает улыбку. Она понравилась бы Инеж. Он задумывается, не могли ли они встречаться во время одного из ее походов в Малую Равку.

— Нет, — соглашается он, изучая ряд медальонов с плетеными шнурками и детализированными изображениями, — для благочестивой сулийки.

Она одаривает его оценивающим взглядом, но, видимо, он проходит проверку, поскольку она спрашивает:

— Какой Святой?

Как бы Инеж ни старалась, она так и не смогла передать ему религиозную мудрость. Он знает историю Санкт Петра, поскольку любопытство одержало над ним верх после того, как его подарок стал ей так дорог, и он откопал керчийское издание «Жизни Святых» в университетской библиотеке, чтобы удовлетворить его. Каз знает имена всех ее кинжалов — который из них который и где они живут на ее теле, — но не может сказать, чем они руководят. Он знает, что Лизабета имеет какое-то отношение к розам, а Николай к еде, а Матеус к животным. Он знает, что Санкта Марья особенная для нее, и что Марья была сулийка, и что ее Инеж носит с тех пор, как ее похитили из каравана.

Инеж настояла, чтобы он знал Санкта Маргарету. Керчийка, которая бросила дорогостоящие драгоценные камни в Гелдканал, чтобы отвлечь демона от кражи детей. Демон утонул, когда она бросила слишком тяжелый для него бриллиант, и дети Кеттердама были спасены. Каз уверен, Инеж предполагала, что здесь есть некий многозначительный для него символ — он когда-то был ребенком, чья жизнь была разрушена алчным кеттердамским демоном, — но он думает только о ней, крадущей информацию, чтобы остановить работорговцев. Воровка и спасительница потерянных детей.

— Санкта Маргарета.

Женщина вытаскивает два медальона из кучи на своем ковре. Один квадратный, другой ромбовидный, но в остальном идентичные — с одной и той же темноволосой женщиной, с узорчатыми краями и витым шнурком из ярких нитей.

— Много демонов в Кеттердаме.

Каз бросает на нее взгляд, но она кажется невозмутимой. Однако ирония не ускользает от него.

— Да, — говорит он, прикасаясь пальцем в перчатке к ромбовидному, — и много потерянных детей.

Ее темные глаза одаривают его быстрым, но внимательным взглядом, однако если она и узнает перчатки и трость, она ничем этого не показывает. Она хмурится, и от этого складки вокруг рта и глаз становятся глубже. У Каза возникает впечатление, что она тоже узнала об этом на собственном опыте.

Каз бросает сто крюге в медную чашку, прежде чем она успевает озвучить цену, кладет колье в карман и продолжает путь в сторону церкви Бартера и особняка Ван Эка. Он проскальзывает через черный ход, оставляет коробку с земенскими домашними пирогами на столе в кухне и проходит через коридор к лестнице, когда его обнаруживает Джеспер.

— Привет, Каз. Что привело тебя в наше скромное жилище сегодня?

— В кухне есть ophaya.

— Да ладно!

И таким образом Джес прекрасно отвлечен по меньшей мере на следующие десять-двадцать минут. Инеж открывает дверь, прежде чем Каз успевает постучать — распущенные волосы спускаются по плечам, она одета в то, что можно описать только как «домашняя одежда»: свободная, удобная, без ненужных украшений. Каз видит спрятанный в ее рукаве Санкт Петр, но не остальные кинжалы, так что Санкт Владимир должен быть у нее в носке, поскольку на Инеж никогда не бывает меньше двух кинжалов.

— О чем вопил Джес?

— Я принес ему ophaya, так что у нас есть по меньшей мере несколько минут, прежде чем он придет надоедать мне насчет ужина.

— Ты не остаешься на ужин? — спрашивает Инеж, отступая назад, чтобы пропустить его в комнату.

Комната чистая и аккуратная — большинство вещей Инеж уже упаковано в подготовке к очередному плаванию. Тряпичная лягушка, которую он подарил ей в последний раз, когда она была в порту, сидит на туалетном столике, рядом с маленьким пейзажем в рамке от Уайлена.

Каз разворачивается лицом к ней, поглаживая большим пальцем изображение Санкта Маргареты в своем кармане.

— Это полностью зависит от того, планируешь ли ты остаться на ужин.

Инеж улыбается, закрывая за ним дверь.

— Оставайся. Уайлен только что получил груз фруктов из Южных Колоний. Элайза в восторге, так что наверняка будет выбор десерта.

— Только если она не добавит опять ананас в ветчину.

— Тебе единственному это не понравилось, Каз. Ты единственный, кто вообще не любит ананасы.

— Он едкий почти как кислота, Инеж.

Она с нежностью закатывает глаза, подходит достаточно близко, чтобы положить ладонь ему на грудь.

— О, бедный керчийский мальчик и его чувствительные вкусовые рецепторы.

Каз заставляет себя сделать хмурое выражение лица, хотя втайне ему нравится, как она дразнит его.

— Подумать только, а я ведь пришел сюда с подарком для тебя.

Инеж с любопытством моргает:

— О?

— Теперь я не уверен, заслуживаешь ли ты его.

Каз отступает от нее, но Инеж хватает его пальто и притягивает обратно. Он охотно подчиняется.

— Сожалею, что назвала твои вкусовые рецепторы чувствительными, — говорит она, выпятив нижнюю губу. — Прости меня?

Каз отчаянно хочет поцеловать ее притворно надутые губы, но сейчас не время, кроме того она не заслужила такой степени прощения.

— Полагаю, мне придется, иначе я приобрел это зря.

Улыбка на губах Инеж исчезает, когда она бросает взгляд на вышитую подвеску в его руке.

— Каз, — шепчет она, и он ненавидит, когда она так произносит его имя — словно он нечто драгоценное; ее рука медленно поднимается, кончик пальца нежно проводит по краям ромба. — Где ты это достал?

— В Малой Равке.

Он не знает, что еще сказать. Он не знает, какой реакции ожидал, поскольку тогда не думал об этом, но, если она заплачет, даже от радости, он отпинает себя. Какой он дурак, что недооценил, как много такая вещь может значить для нее.

— Санкта Маргарета, — Инеж пробегает пальцами вдоль витого шнурка над его пальцем, потом переворачивает ладонь, накрыв его ладонь, и изображение Святой оказывается между ними. Ее прикосновение легкое на его обнаженной ладони. — Твоя Святая.

— Моя?

— Да, Каз, — говорит Инеж, и заметно, что она хочет рассердиться на него, но сражается с улыбкой и, возможно, со слезами. Ее глаза блестят, когда она поднимает на него взгляд. — Святая покровительница воров и потерянных детей.

— Я знаю.

— Ей я молюсь, чтобы она присмотрела за тобой.

— Ни один Святой никогда…

— Не начинай, — перебивает Инеж с упрекающим и все-таки нежным выражением в глазах. — Я не Святая, Каз.

Пункт, с которым он хотел бы поспорить, но знает, что это бесполезно. Он знает, как она видит себя и свое дело.

— Если королева Равки может получить Святость при жизни, то ты тоже можешь, — говорит Каз.

Инеж просто качает головой, явно тоже не желая открывать эту тему.

— Маргарета — твоя покровительница, Каз, — она аккуратно сжимает его пальцы на Святой и подносит его руку к губам, оставив поцелуй на его пальцах и Маргарете под ними. — Веришь ты или нет.

Верит он или нет. В этом-то и смысл, не так ли? Каз не верит, но верит Инеж, и этого достаточно для него. Этого достаточно, если это поможет возвращать ее к нему каждый раз, когда она уплывает.

О, она наверняка в итоге заставит его пожалеть об этих словах.

— У тебя есть твоя Святая, — говорит Каз, распрямляя палец, чтобы коснуться воротника ее рубашки, где, он знает, находится Санкта Марья, — теперь я прошу тебя взять защиту моей.

Ее темные глаза становятся еще более блестящими, отражая угасающий вечерний свет из окна. Мгновение Инеж выглядит разодранной, даже страдающей, прежде чем втягивает воздух и разворачивается.

— Наденешь его на меня? — спрашивает она, убирая волосы с шеи.

Мгновение Каз смотрит на нее, но ее руки и дыхание остаются спокойными, а поза легкой и твердой. Он вешает медальон ей на шею и завязывает яркий узелок рядом с первым прямо под воротником ее рубашки.

Когда Инеж снова поворачивается лицом к нему, ее угольно-черные ресницы влажные, но она улыбается. Ее правая рука сжимает изображение Санкта Маргареты, а левая хватает отворот его пальто.

— Я сейчас тебя поцелую.

— О.

Инеж приподнимается на цыпочки, давая ему достаточно времени, чтобы остановить ее, если он захочет, но недостаточно, чтобы начать спорить, не то чтобы он собирался. В следующее мгновение она похищает дыхание из его легких, и Казу приходится вцепиться в нее, чтобы удержать равновесие.

 

+1

Инеж удается уйти с «Призрака» только поздним вечером. К этому моменту ее команда большей частью разбежалась кто куда, так что Инеж кивает Шпекту и отправляется по крышам в Бочку, с удивлением обнаружив свет на чердаке Клепки. Обычно Каз в это время наблюдает за столами в одном из клубов. Конечно же, когда Инеж добирается до его окна, он сидит за своим старым импровизированным столом со стопкой бумаг и взъерошенными волосами.

— Я собиралась спросить, не возьмешь ли ты свободный вечер, но ты выглядишь занятым, — Инеж устраивается на подоконнике, позволив одной ноге свободно болтаться, тогда как свежий ветерок проносится по его душному кабинету.

— Так и есть, — Каз бросает на нее взгляд, но не встречается с ней глазами. — Я выбыл из строя на пару дней. Работа скопилась.

Инеж не знает, что хуже: услышать кровавые и часто преувеличенные подробности от кого-то другого, или услышать беспечное и расплывчатое упоминание от него самого.

— Что случилось? — спрашивает она, внимательнее присматриваясь к нему.

Цвет лица у него хороший — ну или настолько хороший, насколько всегда был, учитывая, как плохо он ест и как редко видит солнечный свет, — и движения свободные.

— И когда?

Каз махает на нее голой рукой, прежде чем Инеж успевает встать и подойти ближе.

— Это было больше недели назад, Инеж. Я в порядке. Я и тогда был в порядке, но Джеспер взял меня в заложники на два дня.

— Ага, — говорит она, нисколько не убежденная.

Если бы Каз был в сознании и хотел уйти, он нашел бы способ. А значит, либо он был без сознания, либо не хотел уходить, либо…

— Что у Джеспера было против тебя?

Каз вздыхает, положив ручку и проведя рукой по волосам, оставив несколько прядей торчать под странными углами.

— Ты, Инеж. Я не очень готов встретить свою смерть на кончике твоих кинжалов, так что я позволил ему суетиться как наседка и ускользнул, пока он не смотрел.

— И почему я захотела бы убить тебя?

— Потому что я ужасный пациент.

Инеж улыбается, соскользнув с подоконника, чтобы прислониться к его столу и скрестить руки, уставившись на него.

— По крайней мере, ты это понимаешь. А теперь расскажи мне, что именно случилось.

— Псы Харли решили, будто могут наказать меня. Они не могут, конечно, и поэтому их было полдюжины. Я подумал, что подожду тебя, чтобы поставить их на место. Заинтересована?

Инеж уверена, ее улыбка такая же острая и смертоносная, как ее кинжалы. Никто не нападает на одного из них, не вызвав ярость другого.

— Всегда, — бросив взгляд на кучу гроссбухов и документов на столе рядом с ней, она добавляет: — Сколько времени это займет?

— Еще пару часов по меньшей мере, — отвечает Каз, хмурясь так, словно они лично оскорбили его. — Ты можешь поспать, если устала. Утром мы пойдем в Купером.

Инеж собирается воспользоваться его предложением душа и кровати, когда он тянется мимо нее к следующей книге в стопке. Его рукава немного закатаны, чтобы не размазывали чернила, когда он пишет, и вначале Инеж думает, что это всего лишь немного чернил на запястье, но линия на бледной коже резкая, ясная и четкая. Ворон и чаша — на правом предплечье. На левом она раньше ничего не видела.

— Что это?

Его рука замирает на гроссбухе «Серебряной шестерки», пока Каз, похоже, взвешивает варианты. Наконец, он переворачивает руку, открывая нежную внутреннюю сторону запястья, его кожу пересекают голубые вены и серебристые шрамы. И две тонкие соединяющиеся черные линии.

— Татуировка.

— Ты сделал еще одну татуировку?

Каз не двигает рукой, так что Инеж с любопытством подцепляет пальцами его манжету и подтягивает рукав к локтю. Она знает Каза уже несколько лет, видела его обнаженным выше пояса чаще, чем может сосчитать, и у него всегда были только две татуировки: ворон и чаша Отбросов и Р на бицепсе. Учитывая его отвращение к прикосновениям, и зная теперь значение Р, Инеж и представить не могла, чтобы Каз подверг себя пытке сделать еще одну татуировку. У него есть его банда и его брат. Что еще ему могло понадобиться?

От того, что она видит, сердце замирает в груди. Для любого другого это был бы просто кинжал. Любой кинжал. Даже для Джеспера и Уайлена. Никто и глазом бы не моргнул, если бы увидел его руки — символ Отбросов на одной и оружие на другой. Никто, кроме нее.

— Санкт Петр, — шепчет Инеж.

Ее пальцы зависают над его кожей, следуя простым линиям ее любимого кинжала: длинное, тонкое лезвие, кожаное плетение на рукоятке, закругленное навершие. Здесь есть тени, но не слишком много деталей, однако Санкт Петр безошибочно узнаваем.

— Да.

— Почему…

Каз поднимает руку, прижав пальцы к спрятанному в ее рукаве клинку, но не переворачивая ладонь.

— А как ты думаешь, Инеж?

Его банда и его брат. И она. Инеж думает о Санкта Маргарете — кинжале с вороном и чашей Отбросов в спинке ее жилета, медальоне на ее шее — и сотне других вещей, которые Каз подарил ей. Все способы, которыми он показывал, что заботится, слышит, видит ее. В любом месте, которое Инеж называет домом, нет ни мгновения, чтобы с ней не было частички его.

Свою любовь она показывает не подарками. Она предпочитает время — все вечера, проведенные на его подоконнике, завтрак в Купероме или ужин у Уайлена, долгие засады и сражения бок о бок с ним. Она Призрак даже в своей капитанской шляпе и старается не оставить следа даже здесь, где Каз, наверное, приветствовал бы что-нибудь осязаемое от нее. Что-то, за что он мог бы держаться, когда ее нет. Возможно, поэтому сменная шляпа, которую она достала ему перед своим первым плаванием, по-прежнему висит возле двери — избитая, грязная и деформированная.

Инеж прикасается к подвескам у горла, к татуировке на его руке: она гладкая и хорошо зажившая, его кожа теплая на ощупь. По Казу проходит дрожь, но Инеж не думает, что эта дрожь плохого свойства.

— Часть меня, — говорит она — тяжело, почти задыхаясь.

Нечто драгоценное для нее — для них обоих, возможно — навсегда отметившее его кожу. Инеж втягивает воздух, выдыхает смешанный со слезами смешок, и медленно тянет за шнурки, которые стягивают ее блузу на груди.

— Не могу поверить, что ты это сделал.

— Инеж, — его темные глаза широко распахнуты, но лишь на мгновение обращаются на ее пальцы. — Что ты делаешь?

— Что ж, — Инеж пытается улыбнуться, но на самом деле думает, что может заплакать, и ее голос немного дрожит. — Я собиралась подождать, пока ты сам найдешь, но, возможно, так лучше. Нам обоим пришла в голову замечательная идея.

Слегка обеспокоенная складка между его бровей углубляется, но Инеж вытаскивает белый шнурок из петель и позволяет ему упасть на забытые бумаги. Без него блуза раскрывается глубоким V-образным вырезом между ее грудей. Каз героически пытается удерживать взгляд на лице Инеж, но, должно быть, он замечает краем глаза, поскольку его взгляд притягивается вниз. Годы назад она никогда не открыла бы так свое тело на обозрение, но взгляд Каза никогда не чувствовался хищным.

Его левая рука невольно поднимается, но он останавливает ее, прежде чем успевает прикоснуться. Инеж не дает ему возможности спросить — просто сама прижимает его пальцы к своей груди. Каз выглядит ошеломленным, пробегает мягкими кончиками пальцев по чернилам ее татуировки, снова и снова, словно не может поверить, что это не фокус.

— Замочная скважина.

— Сделанная для отмычки.

Их взгляды встречаются, и его лицо смягчается в понимании.

— Инеж, — тихо произносит Каз, вкладывая в ее имя всё беспокойство и осторожность, какие она ожидала бы от него, если бы заранее сказала, что собирается сделать.

— Это был мой выбор, — заверяет она. — Я так захотела.

Его губы сжимаются, вероятно сдерживая возражение, которое она не оценит, взгляд снова опускается к ее груди.

— Тебе следовало бы лучше охранять свое сердце, — мягко выговаривает Каз, по-прежнему поглаживая татуировку. — Одного замка недостаточно.

— Не думаю, что количество замков имеет значение, Каз, — говорит Инеж, проводя пальцами по его волосам. — Ты вскроешь их в считанные секунды. Кроме того, он никогда не предназначался для того, чтобы не пускать тебя.

— О? — Каз выгибает бровь где-то между довольным и гордым выражением, глядя ей в глаза, и осторожно придвигается ближе. — Значит, я уже преодолел этот?

Его теплое дыхание на ее коже посылает дрожь по позвоночнику, но Инеж поощряет его рукой в его волосах придвинуться еще ближе.

— Годы назад.

Каз согласно мычит и прижимается губами к татуировке над ее сердцем — метка, которую он обещал никогда не навязывать ей, но она сама ее выбрала. Инеж сделала татуировку не для него, но думает, что всё равно может сделать ему непреднамеренный подарок.