Герой (джен)

1967

Тяжёлые пыльные шторы, духота, вечная вонь сладких духов, пыль, страх, что он не угадает, что у матери на этот раз в голове; что она будет рыдать, говорить, что он — её позор, слабый никчёмный мальчишка, ноль без палочки, такое же ничтожество, как и отец.

"Из-за тебя, мальчишка, вся моя жизнь пошла прахом только из-за тебя. Я положила жизнь, чтобы воспитать тебя, а ты не можешь даже не топать, когда у матери болит голова. Пшел прочь — и не топай! И прекрати так громко дышать, мерзкий мальчишка! Наказание моё, за что мне это все?! Почему у меня не родился нормальный ребёнок, как у Поттеров: светлый, смелый, красивый, храбрый мальчик?! Юфимия недавно показала колдофото — семь лет, а уже умеет летать как профессиональный игрок. Ах, как же так, почему именно мне досталось такое ничтожество, как ты, Питер? И хватит сопеть там, в углу, ты специально меня хочешь довести до слез, да, мальчик?"

1970

Он никогда не видел отца. Он не знал его имени. Он не знал, не был уверен, но думал, что, возможно, отец... Ну... Кажется, он был магглом. Собственно говоря, Питер не знал ничего о магглах, но он был достаточно умен, тих, вежлив и очень, очень внимателен. Он думал: "Ведь нас, магов, не так уж и много. Наверняка хоть кто-то, да нашелся бы, кто что-то знал бы, кто-то, кто рассказал бы, что что-то видел или слышал?" Но вокруг ходили лишь какие-то невнятные слухи, и слово "маггл" в качестве предположения о том, кем был его отец... Это было единственное, за что он смог уцепиться.

А спросить мать... Нет, это было немыслимо. Он очень хорошо представлял, что за этим могло бы последовать. Он мог бы наперёд пересказать все, что она скажет, представить во всех красках каждое её слово, выражение лица, действие. О нет, она никогда не била его. Не тронула даже пальцем. Иногда он даже думал, что, наверное, предпочёл бы, чтобы она его ударила. Чтобы — пусть так! — дотронулась до него. Чтобы он стал для неё хоть чем-то, кроме её обузы, её позора, её стыда и её наказания. Чтобы она чувствовала к нему хотя бы что-то.

Он не мечтал даже о том, чтобы она обняла или поцеловала его. Нет, это ложь, конечно же, мечтал. Представлял себе, что он бы почувствовал, как именно она могла бы это сделать. В щеку? В макушку? А обнять? Насколько крепко она могла бы обнять его? Насколько долго она бы его обнимала?

Но это глупости, он уже взрослый, ему десять, и ему не нужны никакие глупые обнимашки. Он хотел бы доказать ей, что она ошибается, что он тоже светлый, храбрый, смелый мальчик, как и ненавистный незнакомый красивенький Поттер, сын маминой знакомой, с которой мать встречалась каждое воскресенье, в салоне.

Мать очень остро принимала к сердцу, что во многих домах стала нежелательной гостьей после рождения Питера, и салон стал для неё самым важным местом; там бывали не те, конечно, люди, какие присутствовали когда-то на приёмах в её родительском доме: многие из них были, прямо скажем, не совсем того круга и слишком симпатизировали магглам и магглорожденным.

Мать недовольно морщилась, не очень заметно для других, но Питер замечал. Он очень хорошо умел замечать малейшее изменение выражения её лица.

Нет, она никогда бы добровольно не... Но тогда как? И слово "маггл" начинало для Питера звучать по-настоящему жутко.

1971

Ненавидеть Поттера было невозможно. Он был... Живым. Буйным, веселым, и даже не "смелым и храбрым", как говорила мать, а совершенно безбашенным. Казалось, он вообще ничего не боялся. И это... Завораживало. Питер не мог не восхищаться и не завидовать. Если бы он тоже был таким! Джеймсу было плевать. Действительно, по-настоящему плевать: он не притворялся, не подстраивался, не делал вид, он был внутри ровно таким же, каким и казался снаружи. С ним было просто. Ноль потайных смыслов, намеков, манипуляций, лжи. Прямой как меч, как копье, как натянутая струна. За ним хотелось повторять, следовать, с ним отчаянно хотелось дружить; это было опасно... но просто. С ними всеми было просто, даже с Люпином, тот тоже, как и Питер, боялся, боялся и скрывал это; он чем-то напоминал Питеру его самого: одиночка, закрытый, испуганный, настороженный, страстно мечтающий о дружбе, о том, чтобы быть кому-то нужным, но гораздо хуже умеющий это скрывать.

Питер вычислил его моментально. Сначала он ревновал, когда Джеймс и Сириус приняли Люпина тоже в свою компанию, но потом даже стал радоваться. Здорово, что их двое таких, и каждый борется со своими внутренними демонами.

Шляпа не зря так долго провела на голове каждого из них. Питеру она сказала в результате, что храбр не тот, кто ничего не боится, а тот, кто готов бороться со своим страхом. Интересно, что она сказала Люпину?

1972

"Сумасшедший директор, сумасшедшие мои друзья! Внутренние демоны, ха!"

Он думал, что у Люпина тоже не все гладко в семье.

"Но такое! Оборотень в школе! Они тут все сумасшедшие, неужели только я, Питер, один нормальный?!"

Он был в ужасе. По-настоящему испугался. Умение скрывать свои чувства ему очень сейчас пригодилось. Если бы Джеймс увидел его страх — тот бы никогда не простил, никогда не стал бы относиться к нему как прежде. Испугаться Люпина, показать страх — для Джейми было бы равно предательству, а это то единственное, что Джейми никогда бы не простил.

А когда друзья решили учиться на анимагов... Чтобы! Гулять! Вместе! С оборотнем!

У Питера внутри все замерло и оборвалось. И одновременно возникло совершенно сумасшедшее ощущение, как будто он летит без метлы, когда он легко ответил, мол, да, какой вопрос, разумеется, научимся.

1981

Ему было очень, очень страшно. Дико страшно. Но он должен был увидеть её лицо во время похорон.

Она не плакала.

Её лицо не выражало вообще ничего: поджатые губы, холодный взгляд; она с достоинством кивала всем, кто подходил выразить соболезнования. Во время речи министра, когда тот говорил о доблести, о храбрости, о том, что ему дали даже, кажется, орден, посмертно... В этот момент Питер истерически хихикнул. Крыса пискнула.

Питер замер. Но его взгляд не отрывался от её лица. Она, кажется, вообще не слушала!

Она...

Это было скучающее выражение! Ей было скучно! Приятно, что к ней подходили, утешали, говорили слова поддержки, но не больше того. Ей просто не хотелось тут находиться и слушать, как о нем говорили как о герое. И она старательно прятала выражение брезгливости, каждый раз, когда называли его имя.

Ей явно хотелось поскорее уйти и заняться чем-то поинтереснее.

Она всегда знала его лучше всех.

Все еще 1981

И он никогда не видел от неё такого отношения к себе, как у Молли к её детям. Та была громкой, яркой, грозной, но при этом доброй, заботливой, искренней, как, впрочем, и все в Ордене.

Обманывать их было легко. Неприятно, но легко. Они были хорошими, действительно хорошими людьми, но идеалистами, наивными, слишком честными, слишком открытыми. Но они не понимали, что толкают мир в пропасть. Они не знали про магглов ничего, как и сам Питер, но почему-то думали, что те — беспомощные и милые зверушки, что те не могут ничего сделать магу; им казалось, что сохранение Статута — это такая веселая игра. Не понимали, как унизительно, страшно и опасно то, как маги себя поставили, сами решив скрываться и прятаться, Питер знал, что это такое, как и то, к чему они приведут мир — его ужасало.

Шляпа была права, он умел бороться со страхом.

Он единственный, кто понял, что слушать наивного, заигравшегося в Мерлина Дамблдора опасно, что они противостоят Организации, чьи силы и возможности не сопоставимы, ее члены не будут кидаться Ватноножным в бою. И главное — их враги правы, пусть их методы и ужасны, но без крови не удалить воспаление, даже маги не умели залечить рану, не убрав всю отмершую плоть. Питер не мог пригодиться в бою, но неплохо справлялся с тем, чтобы залечивать после боя раны. Он пытался говорить, осторожно, издали, но от его слов отмахивались.

Их миру грозила опасность. Магглы, дикие, необразованные, бескультурные, не читавшие ни Уоффлинга, ни Агриппы, когда-то и вовсе сжигавшие их труды, бесстыдные магглы — а с какой легкостью все они, да даже он сам, перенимали бесстыдную маггловскую моду, их опасные игрушки, вроде того же Сириусова мотоцикла! — которые умели только одно — размножаться, они как спрут обвили их мирок со всех сторон, угрожая уничтожить, стереть в пыль. А маги не хотели этого видеть, они пересказывали байки о Венделине Странной и о том, что инквизиция не причинила магическому миру никаких неудобств.

"Тогда с чего бы нам прятаться, а? Статут бы просто не приняли, если бы магглы не могли причинить нам вред!"

Светлые маги слишком беспечны, слишком самоуверенны, им был неведом страх, и это их погубит. Если ничего не бояться — то можно погибнуть из-за собственной беспечности. Да, нужно уметь бороться со страхом, но и вовсе не бояться — это просто глупо!

Эта их авантюра с анимагией, конечно, закончилась хорошо, и хорошо, что Питер теперь умел превращаться, но когда Люпин чуть не убил Снейпа, Питер понял, настолько Дамблдор наивен, чудовищно, непозволительно, опасно наивен, и что хуже того — от его решений зависят они все.

"Давайте приведем в школу оборотня и никому ничего не скажем, не наймем ему частного учителя, не обучим самостоятельно на дому, не добьемся открытия школ, где такие как Ремус смогли бы учиться, а просто устроим тайную авантюру и приключение, что может пойти не так? Ведь если скрыть информацию об угрозе, угроза исчезнет! Давайте успокоим детей байками о том, что инквизиция была веселой игрой!

Но сколько было детей из смешанных семей, маглорожденных детей, которые погибли, которые не умели замораживать пламя?"

Питер всегда старался прочитать не только учебник, но и дополнительную литературу, и обдумать все со всех сторон, иначе бы он никогда не смог соответствовать своим друзьям, которым все давалось так легко. Друзьям.

Когда он их предал, когда сам пришел к Волдеморту и предложил свои услуги, он продолжал мысленно называть их своими друзьями.

Но он правда не видел другого выхода!

Ему было страшно, очень страшно, но он умел переступить через страх.

Он сделал то, что был должен сделать. Или нет?

Возможно, он и правда мог бы быть героем. Ведь это тоже — Поступок? Пусть в Ордене никто бы его, разумеется, не понял.

Но единственный, кто понимал, что их мир катится в пропасть, кто мог с этим что-то сделать — исчез. Питер не хотел думать — "погиб". И это было чудовищно несправедливо. После всего, что Питеру пришлось сделать, этой чудовищной жертвы... Так не должно было случиться. Но так было.

И что делать с этим всем теперь — Питер не знал.

1985

Когда Питер только поселился в семье Уизли, он думал, что это временное решение. Месяц-два отсидится, придумает, что делать дальше. Магическая семья, шумная, громкая, яркая, выбранная за близость к Ордену как источник информации, дом, где будет легко затеряться — плохо он тогда знал близнецов! — напоминала ему факультетскую гостиную, единственный его настоящий дом. Появись он... дома... он, наверное, умер бы. Признаться, что он жив, что он не герой, он не мог. Пусть на кладбище она и кривилась, не верила, что он не ничтожество, возможно, со временем она сможет привыкнуть к этой мысли. Возможно, хоть так она сможет со временем его полюбить. Но если она узнает... это его уничтожит.

Потом он в виде питомца впервые отправился в Хогвартс. И он действительно собирался там потеряться, украсть оборотку, потом, возможно, переправиться на материк, а потом... Но год закончился, и он, немного подумав, вернулся в спальню мальчиков и чинно уселся возле сундука, сложив лапки на пузике, мол, давай, а теперь пакуй меня.

У Уизли было тепло. Действительно тепло. И раз мир все равно катится под откос, он, Скабберз, будет катиться под откос, лежа на коленях у Молли Уизли, пока она что-то вяжет под музыку Селестины Уорлок, и пусть на кухне пахнет пирогом. А если ему повезет, возможно, Лорд еще вернется. И тогда он, Питер, сделает что угодно, чтобы на этот раз действительно стать героем. Даже убить, даже руку отдать на отсечение, даже умереть. Но спасти их всех. Ведь он, Питер, действительно хотел как лучше, а значит, он не предатель, а герой, так? Но что уж теперь, он не готов об этом думать. И не будет.

И хотя ночами Питеру снились кошмары и иногда было так паршиво, что он весь начинал чесаться и линять, иногда, под звуки Селестины Уорлок и запах выпечки, он чувствовал себя почти счастливым.