Царица и чародей (гет)

— Идем со мной, царица, — говорит он, жадно целуя ее руки, всю тыльную сторону, от выступающей косточки запястья до костяшек.

Царица смущенно отворачивается, сдерживая в груди бушующее пламя. Оно искренне желало вырваться наружу из своей пустой клетки, и до того непривычно ему там находиться, что кости под платьем трещали, а невидимые обжигающие языки рвали туго затянутый пояс. Царица дрожит и прикрывает крепко сжатый рот свободной рукой. Видит бог, закричит, едва даст слабину.

— Я не могу.

* * *

Он явился при дворе с последним отблеском заката, оповестив громким птичьим криком, а затем — обернулся самым чудным из людей. Одежды стелились за ним шлейфом из рукавов и подола красного, синего, фиолетового и золотого. На нем танцевали и сплетались вышитые драконы и змеи, странные животные с человеческими головами и люди с птичьими руками и когтистыми лапами, оставлявшими затяжки на ткани. От каждого его шага звенели колокольчики на сапогах без подошвы.

Первым делом он впечатлил царя и царицу удивительным волшебством, заставив всех животных двора разговаривать по-человечьи. Старая собака у ног царя тут же рассказала обо всех вспомнившихся событиях: от тепла под пузом у матери до охоты на кролика в царском лесу. Она не постеснялась похвастаться количеством пойманных лис и облизанных лиц. Птицы в золотой клетке потребовали выпустить их на волю, пригрозив больше никогда не встречать рассвет песней, и только толстая сонная кошка на окне не пожелала разговаривать, прекрасно зная, что уж ее-то понятно и без слов.

Царь, точно ребенок, имел слабость к волшебству, а потому ее мастера мгновенно окружила забота вместе с сотней расспросов. И самый главный из них — откуда тот взялся.

— Я пришел оттуда, где после гроз небо точно полотно вышивальщицы, а вода такая чистая, что звезды падают в озера, путая их с небом. В том месте люди не носят обуви, потому что земля мягкая и приветливая. Там от зелени вокруг рябит в глазах, а сады распускаются прямо на скалах, и кажется, что они парят в воздухе. Ни один человек не носит там оружия, потому что нет кинжала острее слова; никто не боится огня, ибо нет ничего горячее любви!

Будто привлеченный страстной речью, в трещинах стен в мгновение ока растелился виноград с крупными-крупными ягодами. Они падали на пол от своей тяжести и разбивались о пол, оставляя после себя терпко пахнувшие лужицы и разнося липкие брызги.

— Стало быть, вы чародей тех земель? — спросила тогда царица, заинтересованная не меньше царя.

Гость устремил на нее тяжелый взгляд. Глаза у него, как у сокола, острые, а брови темные и густые.

— Нет, царица. Я — их господин.

Он наконец стянул скрывавший покрывавший голову палантин и открыл всему двору высокую золотую корону, украшенную десятками камней разных размеров и цветов. На ней переплетались золотые лианы, листья шириной с детскую ладонь, сияли все известные светила. Корона казалась живой, но при этом — прямым продолжением своего хозяина. Только тонкое искусство мастера-создателя позволяло ей не давить на голову, а наоборот — казаться легче шелковой вуали. Первая вечерняя звезда подарила стянувшему лоб ободу поистине неземной блеск.

Только вот царица увидела не сверкающую корону, а обращенное к ней лицо, самое красивое из всех. Острота черт господина-тех-земель не уступала взгляду, волосы его ниспадали черными штормовыми волнами и струились по плечам и спине. Он не спускал с нее ясного соколиного взгляда.

Он смотрел на нее снизу вверх, хотя был выше, чем на голову.

Палантин рассыпался на сотню полевых мышей, едва соприкоснулся с полом.

— Зачем ты пришел сюда? — спросил царь.

— Подарить вам то, чего вы больше всего хотите.

* * *

— Идём со мной, царица, — повторяет он, с раболепием прикладываясь к её ладони. Он держит её за плечо, и от колец на его пальцах хватка кажется холодной.

Царица ищет помощи у царя, но её мольбы никогда не дойдут до его сердца, потому что оно обращено в противоположную сторону. Царь видит перед собой только лицо как две капли воды похожее на лицо его жены, но улыбчивое и счастливое. Его интересуют только перевязанные лентами рыжие косы, звонкий голос и то, как кружится тяжёлый подол от взмаха ног.

Царица ищет помощи у своей сестры, но та увлечена лишь ее царём.

Желания сердца царицы скрыты даже для неё самой, потому она так и не получила свой дар. Её терзают сомнения, но голова пуста, а за головой вторит и сердце. Стыд и страх обрушиваются на её душу, беспощадно рвут за бездействие.

— Я не знаю, — отвечает царица.

* * *

У него шершавые пальцы с потемневшими кончиками, и когда он берет царицу за подбородок, то слегка царапает кожу.

— Я боюсь, — говорит царица, выдерживая лишь секунду острого взгляда.

Он гладит её по щеке, и на его красивом лице играет лёгкая улыбка. Без своей короны он кажется уязвимым.

— Тебе нечего бояться со мной, царица, — он низко склоняется над ней и оставляет горячий поцелуй на фалангах, приложись он еще сильнее, оставил бы ожог.

Царица закрывает лицо рукавом и жмурится. Лицо у нее горячее даже его поцелуев, а руки холодит от колец; все ее украшения — царские регалии, и они грозятся отомстить ей за слабость. Браслеты, точно железные оковы, тянут ее руки к земле, но он следует за ними, как бы низко ни пришлось падать.

— Я люблю царя, — царица пытается вырваться, но ее попытка слишком слабая и неуверенная.

— Любит ли он тебя?

Царица не дает ответа — он и сам его знает. Вместо этого царица думает о пустующей половины постели и улыбках, обращенных в любую сторону, кроме ее. Она вспоминает о любви, которую никогда не получала от царя, но которую он отдавал другой.

— У меня есть обязательства, — царица едва находит подходящие слова.

Он не верит ей, потому что в словах царицы только сомнения. Она и сама не верит себе.

— Идем со мной, царица, — шелковый шепот касается ее уха. Черные-черные кудри щекочут ее открытую шею. — Идем со мной, у тебя не будет ни страха, ни обязательств. Я научу тебя чувствовать голыми ступнями бархат травы, я покажу тебе, как пить отражение звезд. Хочешь, обряжу тебя в самые дорогие ткани из мест, которых еще нет на картах, хочешь, позову к тебе мастеров, умеющих ткать из золота миры. А хочешь, будем ходить обнаженные и спать под плакучими ивами.

Он добирается до губ царицы, и она, к своему стыду, млеет. Ее пустое сердце становится тяжелыми и тянет к земле вместе с оковами. Оно наполняется желаниями, незнакомыми и постыдными, о которых она никогда не знала. Они не хотят прятаться обратно, стремятся наружу, туда, где им будет больше места.

— Уходи, — дрожащим голосом просит царица, проглатывая последние буквы вместе с подступающими слезами.

* * *

— Ты не нужна мне, царица, — говорит царь.

Сталь в его голосе, заковывает царицу в тиски. Но сам царь этого не видит, а потому после этих слов без лишних объяснений навсегда покидает её.

Царица сидит поодаль, в конце стола, пока во главе пируют царь и его новая жена, едва отличимая от прошлой. Царь не боится дарить ласку возлюбленной при дворе и смотрит на нее глазами обожателя. Он во весь голос заявляет о своей любви, заставляя ту краснеть и смущенно улыбаться. Он отдал ей самые ценные регалии и сделал символом своего царства. Украшения идут этому лицу, царица с этим абсолютно согласна, потому что у нее — точно такое же.

Царь по-настоящему счастлив, каким никогда не видела его царица. Подле него пустует один единственный стул — приглашенный не явился. Его тарелка и чаша полны нетронутой еды.

Под всеобщее веселье царица смотрит в свою чащу. Пряное вино едва ли пригублено, на краях виднеются следы ее искусанных губ. Царица плачет, но вместо слез в чашу капает кровь. Вино расходится кругами, и металл будто бы раскаляется добела. Так, что не прикоснуться — обожжешься.

«Будь это чаша с ядом, — думает царица, — я бы выпила до дна».

Ее здесь тоже не должно быть.

* * *

Покинутая царица падает на колени и безмолвно кричит, зарываясь ногтями в грудную клетку, туда, где щемит так, что не хватает воздуха. У неё больше ничего не осталось, ни снаружи, ни внутри, только стыд и страх. Их подруга-вина давно уже к ним присоединилась, и они втроём пируют в ее душе. Подъедают ясность сознания, вгрызаются в остатках того, что приносило радость.

Царица царапает шею и пытается вдохнуть, пока по лицу катятся обжигающие слезы. Она не в силах их остановить, и больные глаза застилает пелена.

— Пожалуйста! — кричит царица, но из горла вырывается лишь дрожащий шёпот. — Пожалуйста!

Она обращается к тому, кто её уже не слышит. Она сделала неправильный выбор, она сделала что-то не так и вынуждена расплачиваться.

Где-то внутри неё натянутая струна готова вот-вот порваться. Царица закрывает лицо руками и кричит ещё громче, все ещё не понимая, что густая тишина не пропускает её криков. Царица в бессилии мычит и воет, и все трое — страх, вина и стыд — разъедают её плоть.

— Пожалуйста! — она захлебывается в слезах и едва может договаривать слова. Её сердце отчаянно бухает, точно из последних сил. — Приди ко мне!

И он приходит.

Он приносит с собой последние мгновение заката, за секунду до первой звезды. В пустой комнате становится так светло и живо, что царица щурит опухшие глаза. Он опускается рядом с ней с тихим шорохом и обхватает её мокрые пальцы; покрывает их ласковыми поцелуями.

— Царица, — он обращается к ней тепло, как и раньше.

— Ты исполнил мое желание, — царица едва может разлепить губы.

— Я пришёл, потому что ты позвала.

Она цепляется за его одежду, за его змей и драконов, и бросается ему на шею. Её нос едва различает запах грозы и чистой воды от его волос, но она чувствует его объятия.

Такие, будто он никуда и не уходил. Он отвечает на её мольбы и извинения нежными жестами и словами, какие всегда желало услышать её сердце. Её бедное полное любви сердце.

— Идем со мной, царица, я тебя не оставлю.