Семеро в камере, не считая Тео (джен)

Майкл первым почуял неладное. Он проснулся очень рано, часов в пять утра, и долго не мог понять, почему. Будильник, каждое утро отвратительным скрежетом возвещавший капитану о половине восьмого, молчал. Кошмары его уже не впечатляли, внезапными ночными пробуждениями он не страдал. Зевнул, потянулся, перевернулся на другой бок и упёрся руками в стену.

Так. В какую ещё стену? Кровать в моём доме от стен отстоит на шесть футов с обеих сторон… что происходит? Я упал во сне на пол? Меня украли? Арестовали? Спящего? Не разбудили при аресте? Я всё ещё сплю и мне надо проснуться? — мысли десятками всплывали в мгновенно заработавшем мозгу.

Капитан продрал глаза, но увидел лишь смутные очертания потолка… прямо перед лицом?!

Взмах руки ткнулся в преграду. Сверху забормотали, выругались матерно. Со всех сторон послышалось копошение, сопение, храп и недовольные звуки разбуженного улья.

После двадцати пяти лет в полиции удивляться становится трудно, но Майкл всё же удивился. Скинул одеяло, пригнулся, вылез с кровати, встал во весь рост.

Майкл стоял посреди самой странной тюремной камеры, которую ему, работавшему в учреждениях исполнения наказаний, приходилось видеть. Длинное узкое помещение освещалось лишь технической лампой. Восемь нар стояло в четыре яруса, высота каждого уровня была достаточной, чтобы человек с дискомфортом ввинтился на спальное место и там задыхался. Лестниц не обнаружилось. В концах камеры, напротив, оставались пустые пространства. Возможностью нормально расставить нары пожертвовали в пользу огромной, едва не с канализационный люк, туалетной дыры, над которой устроилась потрясающе неудобная раковина. Пожалуй, полное мытьё с переодеванием во всей этой конструкции следовало сделать ритуалом посвящения в мазохисты.

К потолку прибит на манер багажных полок в автобусах длинный ряд тумбочек. До них можно было дотянуться, только встав ногами на первый-второй ряд нар, а открывать нужно было все одновременно — двери застревали и заклинивали друг друга в самых причудливых конфигурациях.

Невероятно грязные стены выкрашены в самые мерзкие оттенки болотно-зелёного, рыжего, коричневого и серого. Многолетние потёки крови, дерьма и соплей завершали картину.

Глаза Майкла остановились на глазах кровати. По крайней мере, в предрассветных сумерках ясно виднелись не обременённые умом зенки посреди тёмного ложа. Майкл издал сдавленный крик.

— Чё орёшь, олух? — глаза заворочались и оказались принадлежащими горе плоти, с кряхтением выползавшей с лежака.

— Что ты такое? — Майкл окончательно потерял самообладание, встал в оборонительную стойку и на всякий случай прошептал исповедь во всех грехах за последнюю неделю.

Гора шипела, ругалась и пердела и наконец приняла вид негра в тёмно-зелёной футболке.

Перед Майклом стоял самый жирный толстяк в истории негроидной расы. Нет, серьёзно. Обладатель тупых глаз и обитатель нижней полки был на порядок толще вашего жирного одноклассника и гораздо массивнее задрота из «Занимайтесь любовью, а не Варкрафтом». Покойного Егора Просвирнина даже упоминать было стыдно рядом с нашим героем. Да что уж там, он не уступал иным радикальным феминисткам!

Его пропорции сохраняли идеальную гармонию — он был равен в ширину, в толщину и высоту. Майкл невольно подумал, что и на весах у него та же самая цифра.

Ко всему прочему толстяк был лыс, как коленка, чёрен, как уголь, и дышал, как Джордж Флойд в момент своей славы.

— Я Тео. Теодор Уоттс, бро. Широкий Тео, так зовут на районе. — с непередаваемым акцентом восточного Лос-Анджелеса изрёк жирдяй и протянул Майклу здоровенную потную лапищу.

— Очень приятно. Не представляешь, насколько, — Майкл сморщился, как будто съел лимон, но на пожатие ответил, — фу, руки мыть не пробовал?

— Ты чё, сука? Давно в рыло не получал? Мы с корешами таких, как ты, на Четвёртой улице… — гора сала угрожающе двинулась на Майкла.

— Всё, успокойся, хряк несчастный, кончай беситься, — примирительно замахал руками тот, — не знаешь ли ты, что тут происходит?

Теодор в ответ оглядел камеру, внимательно осматривая каждый уголок. На это ушло минуты две. Майкл мельком заметил, что с иных коек свесились любопытствующие головы, но выяснять, кто это такие, было пока некогда.

Завершив осмотр, Теодор уставился на Майкла и совершил просто потрясающее умозаключение. Знаменитая «Эврика!» Архимеда не шла ни в какое сравнение с отлитой в стали мудростью, что изрёк Тео прямо в лицо своему собеседнику.

— Мы в тюрьме! — гордо отчеканил жиртрест.

— ДА ЛАДНО? — хором ответили ему семь человек.

— Чё ладно? В тюрьме мы, я вам точно говорю! Я три года сидел! — распалялся Теодор.

Подошедший надзиратель грохнул о дверь железной палкой и открыл окошко.

— Друзья, — мягким голосом обратил на себя внимание третий лежак справа, высокий азиат в тёмных очках и прекрасном чёрном костюме, — к нам стучатся гости. Давайте встретим их вместе.

— Что неугодно благороднейшему стражу порядка, да благословит его Аллах и приветствует? — проворковал из-под узкоглазого замотанный в синюю паранджу парень семитского вида.

Тюремщик на елей не купился.

— А ну захлопнулись, сволочь-падаль! До подъёма сорок минут! Ещё хоть звук услышу — отправитесь в карцер всем составом! Развели тут безнаказанность, пся крэв, курва мать! — охранник сорвался в гнусавое шипение, т. н. «польский», и отошёл от камеры, захлопнув окошко дубиной.

— Знаете, — тихо засмеялся ничем не примечательный француз с самого верха правого ряда, — я не удивлён. Если бы меня с детства учили этому ужасу и заставляли на нём гово’ить, я бы тоже был не’вный, дё’ганый и ходил бы с железной палкой.

Всё ещё стоящий посреди камеры Майкл, китаец, вроде-бы-араб и доселе недвижный мужчина лет сорока с верхних левых нар ответили согласным ржанием.

Конец интеллектуальному диспуту положил Теодор. Толстяк зевнул так, что затряслись стены, и со значительным усилием сформулировал:

— Подъём через час? Вы как хотите, белоснежки, а я спать. Ы-ыть! — с этими словами Тео полез на свою койку. Хлипкое ложе издало жалобный стон, но здесь оставалось лишь надеяться, что сколотили его прочно.

Майкл втиснулся на нары, понимая, что спать всё же хочет. Остальным и этого не требовалось — в действе они участвовали, не сходя с кровати, и через десять минут всё уснуло. Даже любители подумать в тишине решили дать себе отдых. Кто-то громко зыркнул на начавших перешёптываться китайца и араба, и в камере воцарилась тишина.

В конце концов, происходящее хоть и было страшно, паранормально и невозможно логически, но даже самые ужасные вещи лучше обдумывать на свежую голову.

Едва всем удалось погрузиться в дрёму, сортир издал трубный звук и наполнил помещение запахом своего содержимого. Спящие проснулись, зафыркали, зажали носы и начали слезать с кроватей. Тот же охранник, что грохотал по двери и загонял всех спать, подошёл с дубиной наперевес и рявкнул:

— Цо ещё не все встали? Ускорить вас, тюленей? Щас как врежу!

— Но подъёма же ещё не было, сын мой! — свесился мужик с левого верхнего лежака.

— Чего не было? Только что будильник звенел! — набычился охранник.

— Какой будильник? — недоумённо протянули сразу два или три человека.

— Вон тот, какой же ещё! Вам другого не положено! Уже второй раз звенит! — охранник тупо загыгыкал и указал дубинкой на отхожее место, вновь совместившее звук с запахом.

Теодор на эти слова вылез из спального своего склепа, почесал лысину, подошёл к охраннику и принял вид уличного бандита, наезжающего на жертву ограбления.

— Слы, вертухай! Мы тут без тебя встанем, оденемся, умоемся и всё такое! Канай отседа ко всей матери, пока я вот эту палку в жопу те не засунул! — проревел внушительно, чётко расставляя ударения и паузы.

Охранник несколько удивился. Через несколько секунд он понял смысл сказанного, отставил ногу и с размаху треснул Теодора дубинкой по голове.

БУМ!

По камере поплыл звонкий гул, как будто ударили не в голову, а в рельс. Теодор, не изменив даже выражения лица, потрогал образовавшуюся на самой макушке вмятину, снова почесал в затылке и сжал виски противника могучими ручищами.

Охранник замахал всеми конечностями. Череп хрустнул, и взмахи превратились в судорожные дёргания. Теодор надавил ещё, и бедный охранник обмяк. Глаза выдавились из орбит и повисли на ленточках нервов.

Негр разжал хватку. Тело упало на пол, как куль с зерном. Мыслительные способности Теодора на этом закончились, он присел на край лежака и уставился на содеянное.

Со второго яруса левого ряда раздался безумный смех. На нём лежал мужчина лет пятидесяти с тёмной кожей, но почти что с европейскими чертами лица и сложением. Точнее, уже не лежал — едва из сломанного черепа потёк мозг, он легко спрыгнул, подхватил труп и начал крушить ему лицо огромными ногтями, кои не стриг, вероятно, с рождения.

— Эй, прекрати, придурок! — Майкл не выдержал и отвернулся, чтобы его не стошнило. По звукам сверху стало ясно, что кому-то не помогло и отворачивание. Оставалось лишь надеяться, что последствия не протекут.

Индус тем временем сожрал выпавшие из орбит глаза, с невероятно мерзким звуком высосал протёкший мозг пополам с кровью, затем обернулся. В конце коридора уже виднелись идущие охранники. Безумный тамил с невероятной для своего непримечательного сложения силой схватил труп, бросил его в парашу и нажал на педаль слива.

Дверь чуть не слетела с петель от удара двух амбалов с пистолетами наперевес.

— Где Домбровский, уроды?!

— Господин охранник, — простонал голос где-то над Майклом.

— Чего тебе, убожище?

— Господин охранник, мне стало очень плохо и господин охранник Дор… мобский пошёл в медчасть за лекарством. Вот, извольте поглядеть.

Похожий на телёнка парень с соломенными волосами и голубыми глазами уставился на вошедших заплаканным и заблёванным лицом.

— Фу… Да, и вправду к врачам пошёл, наверно. Через четверть часа перекличка, чтоб все были здоровы, готовы и подтянуты. За неявку трое суток в холодной! — подкрепление исчезло так же, как и появилось.

— Твою мать, — синхронно выдохнули Майкл, китаец, пастор и картавый верхний справа.

Теодор загоготал так, что в камере поднялся ветерок.

Индус глянул в парашу, плюнул и вновь наступил на педаль. Труп незадачливого стражника с чавканьем соскользнул куда-то вниз.

— Вместе с дубинкой, — хладнокровно заметил араб.

Индус посмотрел на парня со слабыми нервами и желудком, улыбнулся во все тридцать два окровавленных зуба и с ужасным индийским и отвратительным тамильским акцентами сказал примерно следующее:

— Ха! Будэт знать, как махать чэм попало. Сиволапому мужишью не пристало доставать оружие при раджпуте. Я Рамакендра, можно просто Рама. Скромный маха’раджа лучших в мире наёмников. Спасибо за отмазку.

Закончив говорить, он с наслаждением облизнул губы и сглотнул так, что его невольного собеседника вновь вырвало со сдавленным рыданием. Перепачкав всю постель, телёнок захныкал и заметался в бреду под одеялом.

Похожий на пастора господин свесился с соседней верхней полки и потрогал лоб больного.

— Похоже, врача позвать всё же стоит. Его жарит, как в печке, — озабоченно проговорил он.

— Уважаемый, — вдруг ответил араб, — как вас там…

— Николас. Николас Моррис.

— Али. Полное имя вы замучаетесь запоминать, — глухо продолжил араб из-под своей синей паранджи, — не кажется ли вам, Морри́-эфенди, что наш мальчик в бреду расскажет доктору историю болезни в деталях, в подробностях и с именами?

— Знаете, я этого не очень боюсь, — засмеялся Майкл, — в такую историю даже здоровому никто не поверит. Что? Куда вы указываете?

Майкл непонимающе обернулся на подушку, потом посмотрел на зазор между досками нар и очень грязно выругался.

— Эй, больной! — не прекращая материться, Майкл пихнул кулаком в бок истерившего в горячке парня, — не мог бы ты в следующий раз блевать в уборную или хотя бы на пол? Кто будет это отстирывать?

— Гу-гу-гх… — прохрипел болезный, повёл перед собой руками, ухватился за края кровати.

— Что делать с ним будем? — полуобернулся Майкл к сокамерникам, вися на одной руке и одной ноге, — он же этак и сдохнуть может…

— Ну, у нас есть выбор, — горько усмехнулся Николас, — мы можем или оставить его тут и попасть в карцер за неявку, или отнести его к врачам и попасть в карцер за убийство надзирателя, который якобы сам к этим врачам пошёл.

Теодор услышал слово «карцер» и вновь почесал вмятину на башке.

— Э, Ник! Это его неявка! За каким хером нас всех в холодную посадят? Так не делается!

— Тед, — как можно мягче и ядовитее зашипел Майкл, — это место похоже на нормальную тюрьму?

— Э, ну…

— Господа, как вы сюда попали? — вмешался Али.

После того, как все изложили одинаковую историю о внезапном пробуждении, надо было что-то решать.

— Итак, сокамерники мои, — председательство на общем собрании взял на себя Али, обладавший, как выяснилось, наибольшим среди всех криминальным опытом, — следует признать, что мы непонятным путём угодили хрен пойми куда. Вероятно, всё это находится в другом измерении и вообще не в нашей реальности. Возможно, кроме этой тюрьмы тут нет ничего. Что нам следует делать в первую очередь?

— Не творить хуйни, — пробасил Тео.

Все с удивлением обернулись на него. Увидев интерес аудитории, он мощно прочистил горло и продолжил:

— Мы хотим понять, чё тут, собственно, творится. Чтобы понимать, надо сидеть и думать. Чтобы вы все тут сидели и думали, надо, чтобы нам не ебали голову вертухаи. Чтобы нам не ебали голову вертухаи, надо не дебоширить, не бить никому по морде в столовой и не проносить в жопе наркоту. Сидеть, как мышки, — к концу этакой сложной речи Тео заметно взмок от натуги, помычал, не нашёл, чего сказать в завершение, и с хлопком закрыл рот.

— Имэнно поэтому ты, гла’вный сидэлэц как мышка, убил охранника! — неприятно расхохотался Рамакендра.

Теодор вновь нахмурился и сжал кулаки, но от конфликта зеков спасло внешнее вмешательство. Почти что бог из машины.

Вдоль камер загрохотали берцами надзиратели. У них не было ни склянок, ни барабанов, ни старой доброй выварки, в которую можно лупить палкой. Нет, куда хуже. Надзиратели оповещали о своём появлении, натирая стеклянные панели в руках кусками пенопласта.

За головы схватились вообще все. Тео заткнул уши пальцами. Майкл застонал. Бедного больного паренька на верхней полке, судя по звукам, вырвало в третий раз.

Китаец встал из круга собравшихся, облокотился о стену, втянул в грудь побольше затхлого спёртого воздуха и поразительно чистым, сильным и высоким для мужчины голосом затянул грустную китайскую песню.

Все находящиеся в камере с неописуемой благодарностью посмотрели на него.

— Что он поёт? — у всех сразу и ни у кого лично поинтересовался Николас.

— Дай-ка п’ислушаюсь… — француз зачем-то поправил очки, — кажется, «Без Компартии не было бы Китая».

Китаец закрыл глаза, помотал головой и ещё более повысил голос, чтобы заглушить мерзкий визг.

Пыточный оркестр подошёл к дверям камер, издал последние невыносимо-отвратительные звуки и возгласил:

— Утренняя перекличка! Вставай друг за другом в камерах, лапы за голову!

Теодор, по пути с хрустом сломав кому-то ребро, расшвырял сокамерников и встал перед дверью. За ним с негромкой руганью и проклятиями выстроились в узком коридоре между нарами остальные.

Загремели ключи, открылась дверь. Двое одинаковых громил в оранжевой униформе с невыразительными лицами взяли Теодора за плечи и попытались вывести.

Не вышло ну совсем ничего. Затык. По высоте Тео в двери ещё пролезал, а вот ширина не оставляла ему никаких шансов.

— Втяни живот, тюлень! — рявкнул тот, что слева.

Тео живот послушно втянул и уменьшился почти на треть, но это никак не изменило ситуацию — он стоял лицом к двери.

Охранников это не остановило. Они приложили дубинки на манер рычагов и начали выдавливать жирдяя из камеры. Тот заревел от боли и подзатыльником отбросил левого охранника к другой стене.

Из огромной двустворчатой двери, ведущей в общий холл, выскочил ещё один человек. Охранник справа от Теодора, уже готовивший дубинку для углубления тому вмятины, вытянулся и встретил вошедшего поклоном. Этого оказалось недостаточно; вошедший вынул из-за спины кнут и тремя ударами по спине согнул охранника под нужным углом. Остальных бить не пришлось — охрана бросила своих жертв и испуганно склонилась.

Вся камера громко заржала. Хихиканье передалось по всему блоку, и скоро стены тряслись мелкой дрожью от смеха обитателей.

— Молчать! — вошедший взвизгнул так, что у всех заложило уши, и замер посреди коридора с перекошенным от злобы лицом. Только теперь охранники и те заключённые, кому не загораживал взор кто-то вроде Тео, смогли его рассмотреть.

Новое лицо, в тёмно-зелёном мундире и синей кепке, с двумя мелкими звёздами на погонах, было, по-видимому, офицером охраны. На шее непрочно висел железный крест в обрамлении двух эсэсовских мёртвых голов. По виду офицер своим наградам вполне соответствовал: он был невысок, никак не выше пяти футов и восьми дюймов, тщедушен сложением и бледен, как поганка. Тонкие черты лица могли бы быть даже красивыми, если бы не вечная гримаса человека, против воли съевшего лимон.

Итак, он простоял три с половиной секунды в полной неподвижности и обратил взор на отлетевшего в стену охранника.

— По какому праву ты лежишь? Ты должен выводить, проверять и строить заключённых! — проскрипел он.

— Господин сержант…

— Довольно! Фамилия!

— Вальдек, господин сержант!

— Пирмонт! — отозвался его напарник, осознав присутствие важного лица.

— Уоттс, сэр! — на кой-то хрен хмыкнул Теодор.

— И что у вас тут произошло? — процедил сквозь зубы сержант.

Оба охранника наперебой заговорили, но Тео без особого труда заглушил и их, и всех, кто был в коридоре.

— Значит, эта, вот этот Валь-дятел не дал мне повернуться в двери, чтоб боком выйти, сразу вперёд потянул. Я ему по башке и треснул.

На лице сержанта от любопытства разгладилось презрение ко всему подряд.

Теодор закряхтел, развернулся боком, втянул живот и сдавленно просипел:

— Чё встали? Тяните!

С той стороны вся камера по цепочке начала выталкивать жиртреста наружу.

— Ай, бля!

— Хватай! — сержант кинул ему конец кнута и всем телом дёрнулся назад.

Раздался громкий чпок. Тео вылетел из камеры на манер пробки от бутылки и врезался в стену так, что всё строение загудело от удара. Вслед за ним лежали друг на друге шестеро сокамерников; о судьбе попавшего под живой пресс сержанта лучше было не думать.

Все потихоньку встали. Сержант не потерпел никаких повреждений, но мундирчик явно придётся переглаживать. Среди охраны раздался затаённый вздох сожаления, но с одного прищура сержанта все замолкли.

— Чего разлеглись? Встали друг за другом, руки за головой! Обыск никто не отменял! — сержант взмахнул плёткой и пошёл инспектировать остальные камеры.

— Ай! Не снимай с лица повязку, сын шайтана! — Али запротестовал, но был успокоен мощным тумаком.

— Где ещё один? — в унисон рявкнули оба тюремщика.

В камере раздался стон. Вальдек вошёл и сорвал с постели мечущегося в бреду парня, надавал ему пощёчин и бросил к ногам Николаса.

— Чтоб на перекличке был! Хоть на руках его неси!

Тюрьма оказалась запутанной сетью довольно широких коридоров, каморок и технических помещений. Идти по ним на перекличку, соблюдая порядок и строй, приходилось минут десять, и охранники лишь для виду ворчали, когда их подопечные коротали время за разговором.

Теодор шёл в голове колонны. Для этой роли он оказался находкой — команды он понимал и мгновенно им подчинялся, а заодно расчищал любые возникшие препятствия. На руках он нёс больного парня, похожего на телёнка.

Шесть человек гуськом шли за ним и негромко болтали.

— Али, — полюбопытствовал шедший четвёртым Майкл, — зачем тебе эта бурка?

Али пробурчал в ответ что-то о мусульманских традициях, религии и предписаниях Корана. Сзади кто-то заговорил Майклу на ухо.

— Не верю. В своё время я потратил на Коран неделю, и для мужчин там ничего такого не написано. Это женская одежда.

Майкл полуобернулся. Николас.

— А может, среди нас есть женщина? — натянуто отшутился Майкл.

Замыкавший шествие китаец замялся. Николас нахмурился, но сделать ничего не успел — в разговор влез Рамакендра.

— Ха! Женщина! Раздэть и поимэть по кру’гу! Давно у меня никого не было, гах-ха! Ай!

Злющий после взбучки от сержанта Пирмонт дал ему дубинкой по спине. Китаец посмотрел на Раму и Пирмонта неожиданно благодарным взглядом. Рама зашипел, заткнулся и потёр место удара.

— Я чё, неясно сказал сидеть смирно? — недовольный бас Теодора довершил наказание.

Минута прошла в относительной тишине. Когда все более-менее успокоились, Николас вновь слегка хлопнул Майкла по плечу.

— Чего?

— Тш-ш. Мне не нравится этот араб. Он притворяется арабом, и довольно плохо. Я даже не уверен, что он Али.

— Пока что от него лишь польза.

— Он может быть евреем!

— Дай Бог, чтобы он был, — ухмыльнулся Майкл, — уж кто-кто, а эти…

— Кончай трепаться, мы подходим! — крикнул Вальдек.

Наши герои вместе с ещё двумя десятками заключённых из камер в том же коридоре вошли, понукаемые охраной, в холл тюрьмы.

Перед ними предстало помещение, напоминающее старый добрый школьный спортзал. То же синее покрытие, та же грязь, неустроенность и неуютность. В общем, это должно было вызывать в некотором роде ностальгию и воспоминания о минувшей юности.

Оно бы и вызывало, если бы на балконе, опоясывающем со всех сторон квадратный в плане зал, не стояли сплошной стеной спецназовцы в броне без знаков различия, вооружённые автоматами.

Из громкоговорителей раздавались вопли.

— Блок B, построиться вдоль южной стены! — после этих слов Вальдек, Пирмонт и ещё семь человек во главе с сержантом, нам уже знакомым, указали дубинками на стену, а особо непонятливых начали к ней подталкивать.

— Первая камера, не выдаваться из-под балкона! — взмахнул плёткой сержант, буквально вдавливая всех в стену.

— Кажется, этот балкон нас защищает… — попытался разрядить обстановку Николас.

Рамакендра его оптимизма не разделял. Он обречённо вздохнул и взглядом указал на противоположный.

Двадцать клонов в шлемах ответили на его жест синхронным лязгом затворов. А затем прицелились и замерли, держа на мушке весь блок В.

— Майкл, — едва слышно заговорил перепуганный француз, чтобы хоть как-то отвлечься, — а от чего зависит обозначение блоков?

— От строгости режима. Обычно А — общий или облегчённый, Е — смертники.

— И в чём мы, получается, сидим?

— Оценю пока что между общим и строгим. Надо посмотреть на еду, работу, свободное время и прочую хуйню. Не в одиночках — и то хлеб.

Тем временем на балконе за спиной говорящих происходили интересные изменения. Напротив стоял блок А, люди на вид смирные и подчинявшиеся охране. Некий главный охранный ум решил, что находиться под постоянным прицелом им не обязательно. Распахнулись железные двери второго яруса, и блок В услышал над собой затихающий грохот сапог. Напротив на трех десятках лиц отразилось заметное облегчение.

— Ушли, кажется…

— И что с того? В нас-то до сих пор целятся.

— Позакрывали пиздаки, бля!

— Иди ты, Пятачок, без тебя тошно…

Висящие под потолком здоровенные электрические часы в форме куба показали без пяти девять. Офицеры охраны столпились в центре, и к потолку скоро потянулись струйки дыма. Вальдек, Пирмонт и ещё четверо охранников, фамилии которых оставались пока что тайной, заметно расслабились.

— Они там увлеклись, до переклички можете побалдеть, только не борзейте, — буркнул один из безымянных.

Китаец зевнул и так сладко потянулся, что француз и Николас проделали то же самое. Похожий на телёнка парень встал на ноги и, шатаясь, опёрся о стену.

— Очухался, блёвань? — приветливо встретил его Майкл.

— Ы-ых, блин… Воды бы, ну…

— Нет воды. Терпи, блёвань. Тебе ещё мою постель отстирывать.

— Мишель, это жестоко, — то ли засмеялся, то ли вздохнул француз.

— Жестоко, не жестоко — это беспредел вообще-то! С каких хренов он тебе чего-то стирать будет? — прогудел Теодор.

— А хули нет? — набычился Майкл.

Спор вновь прервался вмешательством третьей силы.

— Хрюнинг! — рявкнул из толпы сержант.

— Опять вы забыли, что я Дрюнинг!

Попытки оправдания утонули в общем смехе, и охранник с обречённым видом помчался к своему повелителю.

— Хрюнинг! Я выиграл у этого ублюдка из блока С пачку сигарет, а он отбоярился каким-то подмоченным беломором. Раздай нашим зекам, да поживее — им нужно заплатить за вашу тупость. Как раз по штуке на рыло хватит.

— Есть, гспдинсжант!

Подобострастный бег Дрюнинга тут же сменился на пафосную походку римского центуриона перед шеренгой провинившихся, но всерьёз его уже никто не воспринимал.

— Сэр! Я не курю! — запротестовал Николас.

— Как пожелаешь.

Дрюнинг вставил положенную Николасу раковую палочку в губы, поджёг и с истинным наслаждением затянулся.

— Дурак ты, братец, — холодно заметил Майкл, — табак — во всякой тюрьме первая валюта.

Теодор сощурил свои и без того маленькие глазки, но не сказал ничего.

Пока бедный униженный охранник раздавал сигареты своим подопечным, те развлекались наблюдением. Офицеры в центре зала играли в похлёбку. Если верить легенде, называлась она в честь блюда, послужившего главным призом самой первой партии. Больше ничего в ней не напоминало о еде — она была чем-то вроде сложной и азартной «камень-ножницы-бумага» с двумя или тремя десятками фигур, включая неприличные жесты и фигурные щелчки оппоненту по лбу.

На любопытные взгляды заключённых сержант блока С ответил своим, страдальческим. Вместо обычной ставки в пару-тройку сигарет он пошёл ва-банк, но проиграл длинным тонким пальцам своего арийского коллеги и теперь мучался без курева.

Часы под потолком дважды щёлкнули и показали 9:58. Офицеры торопливо закончили игру и подошли к своим шеренгам.

— Блок В, три шага вперёд! — с надрывом скомандовал сержант. Заключённые повиновались. Охранники подталкиванием и понуканием выстроили их в одну линию, зашли за спину и замерли, положив руки на дубинки. В зале образовался прерывистый прямоугольник из одетых кто во что людей, за спинами которых через равные промежутки стояли охранники.

Двери главного входа открылись. Охрана напряглась, но через несколько секунд облегчённо выдохнула. Некоторые позволили себе усмешку.

Помимо двух безликих автоматчиков, точь-в-точь тех, что стояли на балконах, в зал вошёл господин с приветливым лицом хорошего полицейского. На зелёной офицерской форме не было никаких наград и знаков отличия, шевроны соответствовали таковым у сержантов с добавлением одной лычки, а кепка сменилась на серую фуражку с маленьким государственным орлом неясной принадлежности.

— Кто это? — едва слышно шепнул Майклу любопытный француз.

Майкл пригляделся. Сержанты охраны покинули свои шеренги и подошли к пришедшему, видимо, ещё большему начальнику.

— Скорее всего, дежурный. По званию или второй сержант, или…

— Лейтенант, — заглушил Майкла мощный начальственный шкаф в золотых очках, — блок D построен, сэр, все на лицо!

— Пересчитайтесь, встаньте ровно. Старый шизик опять устраивает великий выход. Черти бы его вышли прямиком в седьмое пекло, — замученно скомандовал тот.

Круг взорвался нецензурной руганью.

— Мужики, хрен мы чего сделаем. Дженкинс в кресле начальника будет сидеть до самой смерти, это уж как пить дать.

Из строя заключённых вдруг высунулся Майкл.

— Как насчёт забастовки? Мы однажды устроили, нам сменили шефа и всё начальство перетрясли.

Лейтенант ухмыльнулся во весь рот.

— Хюттиг, что там у тебя за профсоюзник нашёлся?

Сержант блока В развернулся на каблуках и матом посмотрел на Майкла.

— Хейслин, сэр. Вы бы все равно спросили фамилию, — Майкл послал надзирателю воздушный поцелуй и улыбнулся так, что чуть не порвался поперёк.

Сержант выхватил плеть и бросился вперёд с намерением исполосовать негодяя до крови, но с громким шмяком врезался в ладонь Теодора и рухнул на пол.

— Ты погоди плёткой махать, Хуюттинг. Майк по делу говорит. Чё вы не бастанёте, раз у вас пахан кривую мазу держит?

Лейтенант жестом остановил подчинённого, готового выпустить Майклу и Тео кишки голыми руками, и подошёл к шеренге.

— Слушай сюда, чёрный. Видишь вон тех обломов с автоматами на балконе?

— Ну да, вижу, — Теодор задумчиво почесал третий подбородок.

— Если мы устроим забастовку, охранять вас будут они. Они не бастуют. Они шлемов-то своих не снимают, их никто не видел без формы. Хочешь, чтобы у Хюттига вместо плётки автомат был? — терпеливо, как малому ребёнку, объяснял лейтенант.

— О какая хрень. Не, не надо нам такого, — примирительно пробурчал жиртрест.

Хюттиг встал, отряхнулся и метнул на Теодора злобный взгляд, но не успел как-то его развить — часы лязгнули десять.

На балкон прямо над заключёнными блока В вместо охраны выкатились какие-то столы, стулья и прочие непонятные конструкции, влекомые такими же заключёнными, какие стояли под ними.

Весь зал засмеялся в голос. Высокий китаец высунулся, обернулся, заглянул наверх и так согнулся от смеха, что Николасу пришлось поддержать его за плечи.

На балконе стояло нечто. Нечто гордо называлось оркестром, но могло с тем же успехом служить звуковым оружием, арт-инсталляцией и складом металлического лома.

Боже праведный, что это был за ансамбль! Струнных инструментов было две гитары, собранных из пяти сломанных, одна невесть как попавшая скрипка, пол-басухи, домбра и какой-то деревянный башмак, обтянутый двумя струнами разной толщины.

Два детских школьных барабана, один из коих порванный, три ксилофона, кухонные тарелки и кастрюля с ложкой для битья в неё составляли ударную секцию.

Духовые? Клизма, свистулька, вырезанная из глушителя дудка, четыре подушки-пердушки.

Обслуживалось всё двумя десятками бедных заключённых, выглядевших хуже жертв Освенцима. Дирижёром и не пахло.

Оркестр расселся по местам. В главных дверях, из которых ранее вышел лейтенант и двое автоматчиков, стоявших сейчас по бокам от них, послышался громкий стук и топот множества ног.

— Встать ровно! Не дёргаться! — зашипели охранники на заключённых.

Сами же они вынули дубинки, убрали руки за спину и приняли вид стереотипных киношных бодигардов.

Спецназовцы на балконах синхронно взяли на караул.

Музыканты с тихой руганью на свои инструменты начали играть.

Китаец скорчил кислую мину, но вскоре с удивлённым видом начал вслушиваться — для тюремного оркестра на ложках и клизмах этот коллектив играл очень неплохо. Оставалось лишь понять, что именно он играл.

— «Выход гладиаторов», кажется, Фучика, — перебивая бравурный марш, почти что заорал француз на безмолвный вопрос всей камеры.

Хюттиг погрозил ему кулаком, открыл на планшетке лист с пофамильным списком заключённых и начал помечать присутствующих.

— Первая камера! Уоттс!

— Здесь! — гаркнул Теодор.

— Хейс-с-с… сволочь такая! — крестик напротив фамилии Майкла вышел рваный и дёрганый.

— Хейслин, сэр! — поклонился тот градусов на тридцать с издевательской улыбкой.

Это было лишним. Сержант, оглянувшись на занятого перебранкой с блоком D дежурного, одним широким шагом подошёл к Майклу и полной своей рукой с холёными ногтями врезал ему в зубы.

Майкл пошатнулся, потрогал челюсть, сглотнул кровь, сплюнул на руку обломок резца и от души выругался прямо в самодовольное лицо Хюттига.

— Приятного завтрака, скотина! — сержант одарил его лучезарным взглядом, вновь напустил на лицо серьёзность и продолжил перекличку.

— Мортер!

Тишина.

— ТОМАС УИЛЬЯМ МОРТЕР!

— О-ох… здесь, сэр, я здесь! — поднял руку парень со слабым желудком.

В главных дверях уже был виден силуэт чего-то огромного. Хюттиг заторопился.

— Паливи! Дюмель! Вэй! Моррис! Ибн Анвар!

— Здесь! — хором отозвались пятеро остальных заключённых первой камеры.

Хюттиг в последний раз бегло осмотрел шеренгу, подписал ведомость и молниеносно влился в толпу старших офицеров, встречавших начальника тюрьмы.

Четверо дюжих близнецов, одетых в форму внутренней охраны, но, в отличие от ядовито-апельсиновых роб надзирателей, красную и сшитую по мерке, внесли через главные двери огромнейший, едва поместившийся в проход паланкин.

Оный паланкин был устроен в виде тронного кресла; заказчик, исполнитель или даже оба, видимо, перечитали кодексов «Вархаммера», особенно тех, где говорится о Хаосе и хаоситах.

В общем, это был тот самый трон черепов, к которому последователи Кхорна призывают эти черепа складывать. Ещё и любовно, до последнего зуба на самой мелкой черепушке, выкрашенный в бронзовый цвет.

Над ним возвышался на четырёх опорах узорный балдахин, стилизованный под человеческую кожу с брызгами крови и кусками мяса. А может, и не стилизованный.

В центре конструкции полулежал, откинувшись на казённую подушку, маленький сморщенный старичок. Внешне он напоминал светлой памяти австро-венгерского императора Франца-Иосифа, которого не очень талантливый художник-пропагандист изобразил в злодейском виде. Синие глаза не выражали ничего, кроме ехидства, злости и жадности, бакенбарды спутались и из-за многих попыток покраски обрели странный цвет, описывать который было бы длинным и унылым издевательством над читателем. Светло-серый китель с отличительными знаками начальника тюрьмы дурно на нём сидел, неровно навешенные награды громко позвякивали и создавали асимметрию, но высказать всё это в лицо пародии на кайзера и четверым громилам подле его трона желающих не находилось.

Под грохот «Выхода гладиаторов», ставший в кульминации ожидаемо невыносимым, отчего часть образованных и тонко чувствующих заключённых заткнула уши, охрана вынесла трон на середину зала и поставила на пол. Дженкинс поднял руку. Музыка так резко оборвалась, что по всему залу зазвенело эхо.

Начальник оглядел своих подчинённых и подопечных, выдавил на лице доброжелательное выражение и полез под сиденье. Один из красной стражи предупредил его желание и передал ему вынутый микрофон.

— Доброе утро! — задребезжал Дженкинс на весь зал так высоко и нечисто, что по залу пронёсся общий вздох ностальгии по оркестру.

— Каждый день я просыпаюсь с мыслью о том, что все вы сегодня стали на день ближе к выходу на свободу с чистой сове… э-э… совебождению!

Каменные лица рядовой охраны даже не подёрнулись, а вот офицеры, которым закрываться руками не позволяла экипировка и устав, надули щёки, выпучили глаза, закашлялись — в общем, чуть не лопнули от сдерживаемого смеха.

Заключённые прыснули в кулаки и рукава или никак себя не проявили. Казалось бы, инцидент исчерпан, но всё испортил Теодор.

Подумав секунд пять над сказанным, он наконец разинул хайло до размеров дорожной ямы и заржал. Волосы стоящего перед ним Мортера встали дыбом. Со стен начала отваливаться штукатурка. Хюттиг зашипел и лязгнул зубами — собственный шокер угостил его лёгким разрядом. Огромным усилием воли он сохранил невозмутимое выражение лица — гримасничанье под пристальным взглядом Майкла повредило бы его авторитету.

Прошло две-три вечности. Теодор прекратил смеяться. Абсолютно все присутствующие нуждались к тому моменту в расчёске и укладке — даже Дрюнинг, у которого все волосы на голове переместились в истинно брежневские брови и пышные усы, нервно протирал лысину обрывком старой робы. Два значка с груди Дженкинса упали ему на колени, один съехал на живот. Помещению требовался косметический ремонт и уборка пылесосом.

Впервые за год Дженкинс встал со своего кресла. Он оказался сгорбленным карликом ста сорока сантиметров в высоту, но невиданная прежде злоба наполнила его странной внутренней силой.

Самый главный тюремщик остановился перед Теодором и с мощью полицейской сирены завизжал:

— Как ты смеешь смеяться надо мной, государственным советником, кавалером орд и новмидалей! Я здесь король, Бог, закон и верховная власть! Захочу — казню, захочу — помилую, захочу — в тюрьму упеку!

— Да я и так в тюрьме, — удивлённо пробурчал Теодор.

— Ах, собака, так ты ёрничать? Ты надо мной насмехаться вздумал, издеваться? Охрана! В расход его, ублюдка! — сквернословить у старичка получалось явно лучше, чем произносить торжественные речи.

Двое из четверых телохранителей Дженкинса, Хюттиг и дежурный лейтенант подошли к Теодору. Вся тюрьма уставилась на него в предвкушении занимательного зрелища, но тот лишь протянул Хюттигу руку.

— В наручники не пакуйте — всё равно никакие не налезут, — Тео тяжело вздохнул и принялся ожидать своей участи.

Около минуты офицеры заполняли бумаги. Лейтенант и один из охранников Дженкинса увели Теодора, вмиг обмякшего от наказания.

Старик пристально следил за экзекуцией. Наконец за стеной раздался выстрел и протяжный стон, и на лице Дженкинса расплылась злобная ухмылка.

Все трое красных стражников загыгыкали. Хюттиг сделал озабоченное и встревоженное лицо, но глаза его смеялись. Майкл задумчиво тёр подбородок. Томас затравленно озирался. Али и Вэй одними губами шептались о чём-то. Николас и Луи, не сговариваясь, взглянули на Рамакендру. Тёмное лицо индуса, обыкновенно жестокое и самодовольное, выражало плохо скрываемый липкий страх за свою шкуру.

Дженкинс доковылял до своего кресла, с треском уселся в него, взял микрофон и продолжил.

— Отныне также сегодня я очень рад сообщить, что недавно открытый блок Е, работающий в режиме содержания смертников, начинает свою работу! Ввести первого заключённого!

Монолитная стена на северной стороне зала разверзлась, обнажая массивные металлические внутренности. С громким скрежетом открылась бронированная дверь. Через неё вошли двое чёрных силуэтов. Именно силуэтов — если у охраны на балконе можно было разглядеть хотя бы детали брони и вооружения, то блок Е охраняли бесформенные гуманоидные фигуры.

На них было тяжело смотреть, они рябили, подёргивались, переливались и давили на глаза. Границы то резко очерчивались, то размывались, превращая обладателей в дымные струи, то собирались вновь слегка искажёнными. В воздухе запахло озоном. Часы на потолке с громким звоном и лязгом пошли назад.

Волосы дежурного позеленели. Заключённые засмеялись. Охрана без единого движения так и стояла за их спинами.

Хюттиг с озверелым лицом дернулся между силуэтами, отпихнул заключенного, заметно посмуглел и дунул на доселе незаметную третью сущность, видимо, начальную над этими двумя. Тень издала недовольный прерывистый компьютерный писк.

— А ну не прикидывайся морзянкой! Говорить ты умеешь!

Писк затих. Хюттиг схватился за голову.

— Ты совсем страх потерял или то, что у тебя вместо него? Обратно на нацистские базы захотел вахмистром?

— Фло, ну твою ж мать… — силуэт запихнул себя в гуманоидные границы, но внезапно получил удар шокером и выпустил столб фиолетовых частиц.

— Ай! Больно!

— Кто тебя научил так меня называть? Кто, я спрашиваю?

— Я телепат, придурок, — усмехнулось привидение.

— Прекращай эмуляцию чувств и отвечай по-вашему. Кто пустил тебя и твою хтонь в главный зал?

— Дженкинс. Нашему новому заключённому нужно постоянное подавление разума, чтобы он ничего не выкинул.

— Втроём? Попутно искривляя пространство-время во все возможные стороны?

— Перестраховались, сэр…

— Я сейчас реально верну тебя отправителю. Убрал эту гадость!

— Я тебе это припомню, — буркнула тень, — отойди, пока не затянуло.

Хюттиг плюнул в собеседника и побрёл к своей шеренге.

— Никого не исказило?

— Флори-эфенди, ныне вы отмечены знаком благородной крови, — хихикнул Али.

— Чё?

— У вас по семь пальцев на руках! — хором ответили заключённые.

Хюттиг с громким матом выхватил пистолет, развернулся, прицелился и замер.

— Смотрите, сэр, какая красота!

Там, где «сэр» минуту назад орал на главное привидение, и впрямь творилось неописуемое.

В область пространства, где минуту назад стоял глава привидений, а сейчас на антрацитово-чёрном фоне мерцали звёзды, беззвучно втягивались теневые охранники. Свет вокруг них преломлялся, переливался и отражался тысячей причудливых фигур. Это был апофеоз оптики, высшее выражение всех достоинств, которые Большой взрыв создал для электромагнитного излучения.

Из окна в иной мир пахнуло космическим холодом. Оно начало расширяться, кто-то попятился, кто-то вскрикнул… а затем оно свернулось в точку и с яркой вспышкой захлопнулось.

Когда оглушённые и потрясённые зрители наконец встали на ноги и оправились, по всему залу прогремел неприятный телепатический смех.

— Понравилась иллюзия? То-то же. Ничего из этого не было, они просто ушли в ту же дверь. Это я так, извинился за слишком грубое вторжение.

— За семь пальцев ты мне всё равно ответишь, — смахнул волосы со лба Хюттиг, — зэк ваш где?

— Зэк?

В полу зияла дыра. Тщедушного парня в смирительной рубашке, который походкой лоботомированного зашёл в зал вместе с привидениями, и в помине не было.

Дежурный саженными прыжками подбежал к дыре, одним взглядом оценил глубину и показал куда-то вверх неприличный жест.

На балконе затрещали рации. Из глубин здания послышался заунывный вой сирен.

— В камеры! Всем заключённым срочно вернуться в камеры! — проскрежетала из-под потолка громкая связь.

— И чего ты висишь, бестолковщина? Тревогу не слышал? — Хюттиг пальнул в гуманоида.

Тот зашипел, на месте выстрела образовалось искажение.

— Да подожди ты, ворошиловский стрелок! Думаешь, мне легко кастовать все эти… так, этот в А-3, этот в С-1… ЗАКРЫТЬ ГЛАЗА! ВСЕМ!

Наши герои послушно зажмурились.

Хлоп.

У всех заложило уши, словно при резком подъёме самолёта.

— ЗАКЛЮЧЁННЫЕ, ЧЕТЫРЕ ШАГА ВПЕРЁД! ГЛАЗ НЕ ОТКРЫВАТЬ! КТО ОСЛУШАЛСЯ, ТОТ ОСЛЕП! — продолжало разоряться привидение.

— А охрана? — полюбопытствовал напоследок с закрытыми глазами Луи.

— Охрану я перенесу отдельно. Шагай, кому говорю! — раздражённый призрак последние свои слова телепатировал, вызвав у всех приступ головной боли.

Луи раскинул руки. Вокруг него уже никого не было; стало быть, осмелилась минимум половина.

Глубокий вдох, шаг, ещё шаг, третий; провал в небытие.