Thank you (джен)

Сичэнь прислушивается к разъярённому голосу дяди, отчитывающего своего младшего племянника в его непростительных поступках, в его пренебрежении правилами ради взбалмошного чужака, в его неуважении к старейшинам родного ордена, и прикрывает глаза, когда слышит объявленное им наказание.

Удары ферулами выбивают из лёгких воздух и рассекают кожу — с каждым новым замахом края глубоких ран расходятся, накладываясь друг на друга преумноженной болью, и болезненно сочатся кровью, окропляя белоснежные одежды Второго Нефрита неровными красными росчерками.

Сичэнь знает, что Ванцзи не сопротивляется закономерному итогу своих деяний физически, и вместе с этим слышит его приглушённую прерывистую речь. Непростительные для примерного ученика Гусу Лань мысли, всколыхнувшие душу младшего брата, и бунтарские идеи, посеявшие в его сознании сомнения, звучат уверенно и твёрдо, являясь доказательством того, что он не сожалеет о своём поступке и не стыдится своих рассуждений, из-за чего дядя начинает метаться между гневом, разочарованием и непринятием, выплёскивая это в ответных словах в попытке воззвать к племяннику, сошедшему с истинно верного для него пути.

Спина Сичэня фантомно болит, а его душа нестерпимо ноет: каждый удар отзывается на них ощутимой давящей пульсацией, заставляющей крепче сжимать в руке Лебин, но продолжать оставаться в стороне. Ему не хватало сосредоточенности распознать, была в том вина его крепкой братской связи с Ванцзи или его эмпатичной стороны, которой он был одарён с самого детства, однако хватало понять, что каждая рана, оставленная на теле линейкой, — это кирпичик, из которых Лань Чжань возведёт новую неприступную стену отчуждённости; это гвозди, вбитые в его попытки открыться новым людям, что могли помочь ему обрести равновесие и показать новые стороны мира, не ограничивающиеся стеной послушания и наставлениями дяди, коих он придерживался с того самого дня, как они перешли под его полноценную опеку.

Цижэнь не позволил ему присутствовать при исполнении наказания, и Первый Нефрит понимал, что служило тому причиной. Долг главы не позволял идти против правил, пустить всё на самотёк и подвергнуть сомнению чистоту прославленного ордена, однако братские чувства не были для него пустым звуком. Он должен был разумно балансировать между своими обязанностями и желанием помочь, на которое ориентировался с раннего детства, а потому отступил, отправляясь в один из гостевых домиков за пределами ограждённой территории с намерением кое-кого навестить.

Когда Ванцзи отправляется отбывать трёхлетнее наказание в Ханьтань, Сичэнь стоит поодаль, провожая его грустным, но оттого не менее тёплым взглядом. Рядом с его ногой, вцепившись в ханьфу от волнения и непонимания происходящего, молчаливо стоит ребёнок, переодетый в белоснежные одеяния и по настоянию самого Сичэня ставший полноправным адептом ордена Гусу Лань — Лань Сычжуй.

* * *

Первый Нефрит знает, что кто-то без его ведома ходит в оберегаемую им комнату, запрещённую часть библиотеки: музыкальные сборники и древние трактаты, посвящённые мало известным мелодиям поиска, оставались на тех же местах, однако заклинание на двери, о котором было известно только наложившему его, раз за разом ослабевало, потревоженное грубым вмешательством. Оно было лишь сигналом — предупреждением о влиянии знакомой светлой ци, — а не полноценной защитой многолетних знаний ордена, из-за чего Сичэнь предпочёл закрыть на это глаза. Прошло всего пару месяцев с того момента, как Ванцзи покинул вынужденное уединение и занялся обучением повзрослевшего Сычжуя. Он не мог оставить его и отправиться искать того, чей след затерялся после битвы в Безночном городе, однако не хотел оставлять и своих поисков. Сичэнь слышал, как из цзинши почти каждый вечер доносится Расспрос, как струны гуциня звучат незнакомыми мелодиями, как пальцы изредка ошибаются в нотах. Часть из тайно изучаемого была сложна в исполнении даже для столь искусного и старательного заклинателя, как Ванцзи. Он не позволял себе забирать музыкальные сборники из библиотеки и ориентировался лишь на свою память и идеальный слух — в передаваемых им неточностях не было ничего постыдного.

В этот вечер всё было ровно так же, но эта ночь была другой.

Ванцзи снились кошмары. Сичэнь узнал об этом во время одной из тренировок, которые они периодами проводили между собой. Дядя держал их в строгости и не раз ставил двух Нефритов друг против друга, наказывая не жалеть свои силы и оппонента: так они могли выявлять свои слабые стороны и улучшать искусство владения духовным оружием.

Мечи рассекали воздух в опасной близости от рук и лица, многие удары были направлены в жизненно важные точки и органы — между ними не было жалости, и никто из них не поддавался и не сдавался, даже когда чувствовал явную усталость, исходящую от противника. Они были равны в своих умениях и со временем стали использовать тренировки не сколько для оттачивания боевых навыков, сколько для поддержания им одной понятной братской связи.

И в момент, когда ткань чужого ханьфу с тихим треском расходится, поддавшись лезвию меча, Сичэнь останавливается.

После своего заточения Ванцзи не стал более холоден или несговорчив по отношению к своему брату, поэтому, когда тот со сдержанным беспокойством просит его рассказать о своём самочувствии, он отвечает.

Хуань не мучает его более подробными расспросами и не говорит ободряющих слов, ограничиваясь понимающим взглядом и ненавязчивым приглашением разделить с ним успокаивающий травяной сбор, благодаря которому та ночь и многие последующие проходят в тишине и спокойной для Ванцзи пустоте.

Однако эта ночь была для него особенно плохой. Этой ночью погиб Вэй Усянь.

Мягкая поступь Сичэня не тревожила воцарившийся на территории ордена после отбоя покой, быстро растворяясь в тишине наступившей ночи и приглушённом журчании горных ручьёв. Он знал, что несколько юных адептов и старейшин не могли заснуть сразу после звучания колокола, и потому покинул свою ханьши только в час Крысы.

Останавливаясь рядом с цзинши младшего брата, он несколько мгновений смотрит на закрытую дверцу и с бесшумным вздохом перехватывает Лебин в одну руку, поднося к губам. Помимо изучения важных для заклинателя мелодий и техник, Сичэнь с детства занимался музицированием и созданием обычных произведений, предназначавшихся лишь для вызова положительных эмоций и успокоения негативных. Свой первый отрывок он написал, слушая тихое пение мамы, иногда перетекающее в бессловесное спокойное мычание. Ожидание встреч с ней и сами встречи постепенно окрашивали мелодию — она приобретала свои грустные мотивы и более радостные отрывки, формируя то, что связывало мать и двух братьев, вынужденных пребывать в вечной разлуке с родным человеком.

Начиная её сейчас, Сичэнь не вкладывал в звучание сильной скорби, сосредотачиваясь на искренней тоске, детской радости и светлой грусти, появившейся после смерти мадам Лань. Поток светлой ци был направлен на мечущегося в кошмаре Ванцзи, воздействуя на беспокойный разум и на время приглушая обостряемое им чувство вины. С каждой нотой беспорядочные картинки и целые сцены растворялись и в конечном итоге исчезли вовсе, позволяя Лань Чжаню мирно погрузиться в сон на остаток ночи, а после пробуждения обнаружить на столике рядом с цинем изучаемый им сборник мелодий.

Добровольное признание в нарушении по меньшей мере трёх правил вызывает у Цижэня заметное недоумение, однако за ним проходит всего пара мгновений, по прошествии которых эмоции на лице сменяются на резкое неодобрение.

— Запрещено играть на музыкальных инструментах после отбоя, — произносит Сичэнь, стоя коленями на острых камнях, впивающихся в кожу через нижние одежды, и смотря в одну точку на внешней стене одного из гостевых домов. Оставаясь наедине со своей повинностью и повторяя вслух заученные строки правил, он мимолётно думает о том, что назначенное дядей наказание было сродни тем, какие он выбирал для двух братьев в детстве.

— Надлежит внимать одинаково и доводам рассудка, и голосу сердца, — продолжает звучать спокойный голос, обладатель которого в проявленном снисхождение видит причину более глубокую — волнение.

Волнение за того, кто в молчаливом отдалении наблюдал за Первым Нефритом, не решаясь подойти ближе.

* * *

Скрыть от брата то, что он отправляется в Цишань для решения нескольких неотложных вопросов, Первый Нефрит не может и не пытается увильнуть от разговора, как только Ванцзи появляется на пороге его ханьши с очевидной просьбой. Сичэнь видит, что за непроницаемым лицом стоящего напротив скрывается твёрдая решимость, а за сдержанным ожиданием ответа — ярое рвение, и понимает, что оставить их внутри будет равносильно удару, который не может допустить.

Провожая удаляющегося для сборов младшего брата, он едва заметно сводит брови в беспокойстве, однако от своего решения не отступает.

Их прибытие ознаменовывается неоднозначными взглядами и перешёптываниями, в основном направленными на Второго Нефрита, которого никто не видел около четырёх лет, но молва о котором всё ещё ходила между заклинателями всех орденов. Внешне тот оставался привычно невозмутим, молчалив и отстранённо вежлив в своих словах и жестах, но Сичэнь слишком хорошо знал своего брата, чтобы не заметить исходящей от него напряжённости, и старался со всей природной доброжелательностью перевести внимание на себя и причину, по которой они здесь собрались.

Когда со всеми формальностями было покончено и переговоры должны были начаться, Сичэнь пропускает большую часть гостей вперёд себя и разворачивается к младшему брату. Получив от него извинение и короткое предупреждение о своём дальнейшем отсутствии, он понимающе кивает и отпускает его по известным личным делам.

Они встречаются только спустя несколько дней в Безночном городе, куда прибывает Хуань один, ведомый не обязанностями, а неизвестным тревожным ощущением.

— Ванцзи, — извещает о своём присутствии старший, пусть и знает, что его ощутили задолго до того, как он взошёл по лестнице, и неспешно подходит ближе, останавливаясь позади младшего.

— Сюнчжан, — доносится в ответ, однако сидящая у края обрыва фигура не оборачивается и не поднимается для приветственного поклона.

Неконтролируемое, но хорошо скрываемое беспокойство колышется в груди, заставляя медлить перед встречей с неизбежным, но в конце концов опустить взгляд и увидеть ровно то, что он ожидал увидеть.

Истёртые до мозолей и пока ещё легких царапин струнами пальцы, едва заметная испарина на лбу и подрагивающие из-за истощения запасов ци руки. Хуань прикрывает глаза и бесшумно выдыхает, давая себе небольшую паузу и удерживая водоворот не самых приятных эмоций внутри себя. После их недолгих бесед в Ханьтань, он перестал пытаться образумить Ванцзи и не злился на его попытки найти душу молодого господина Вэя. Один из последних их разговоров об этом состоял из единственной просьбы Сичэня — быть осторожным в своих стремлениях и не губить свой дух на этом пути. Среди природной мягкости, тёплого взгляда и безграничной доброты скрывалась не менее решительная и настойчивая сторона, которую он проявлял в редких случаях. По какой-то причине не проявил и тогда.

Корить себя за то, что, вероятнее всего, младший брат не исполнил бы в любом случае, было поздно, поэтому все переживания за его благополучие Первый Нефрит вкладывает в лёгкое прикосновение к плечу, решая, что лучшим средством для его достижения будет ещё одна небольшая помощь.

— Сегодня я сыграю Расспрос вместо тебя, — обычно спокойным голосом произносит он, не позволяя ему дрогнуть от слишком медленно утихающей внутренней бури из сожалений и волнений.

Продолжавший и без того неподвижно сидеть Ванцзи от сказанного на несколько долгих мгновений замирает в неверии, а когда поворачивается, вместо привычной улыбки и расслабленности встречает безмолвную просьбу не спорить, сквозящую в глазах напротив. И он не спорит.

Растворяя свой духовный инструмент и поднимаясь на ноги, Лань Чжань кланяется в прощании и невысказанной благодарности, после чего уходит, дабы привести себя в порядок и излечить полученные ссадины.

Сказанное собой же Сичэнь воспринимает за обещание, что исполняет, оставаясь у обрыва на всю ночь и проводя загорающимися от светлой ци кончиками пальцев по струнам гуциня. Его игра звучит не звонким отчаянием, а ненавязчивым призывом, однако затерявшаяся в неизвестных далях душа не отзывается ни на один из вопросов, что уносит ветер к многочисленным обломкам скал внизу.

К утру Лань Чжань возвращается, и Хуань накрывает ладонями струны, сыграв последним нечто похожее на вежливое прощание, адресованное конкретному человеку, но улетевшее вместе с остальным неотвеченным в пропасть.

По лёгкому покачиванию головой становится понятно, что хороших новостей ждать не стоит, и младший едва заметно кивает, отходя в сторону и дожидаясь, пока старший поднимется на ноги и сможет идти.

* * *

— Ванцзи, — привлекает внимание Хуань, останавливаясь на каменных ступенях дорожки, ведущей в Облачные Глубины, разворачиваясь полубоком к отстающему от него на полшага, — если молодой господин Вэй слышит, но не может ответить, — произносит он, задерживаясь взглядом на просачивающемся сквозь валуны горном ручье, и поворачивает голову, смотря в глаза младшему брату, — я уверен, что он ценит твои старания.

Лань Чжань с искренним вниманием, которое сопровождало все его разговоры со старшим братом, вслушивается в каждое слово, не прерывая зрительного контакта, и продолжил сохранять его после того, как наступила тишина.

— Той ночью, — выдержав недолгую паузу, наконец начинает он, тем самым побуждая Первого Нефрита развернуться полностью. — Той ночью. Это была Лебин?

Заданный вопрос застаёт врасплох, заставляя Сичэня приоткрыть губы в заметном удивлении. Он не думал скрывать своего вмешательства, если дядя или кто-либо ещё, заставший его в тот момент и оставшийся невидимым, раскроет его, однако не предполагал, что Ванцзи услышит и распознает мелодию сквозь беспокойный кошмар.

— Прости мне это, — отвечает Хуань, склоняя голову с лёгкой извиняющейся улыбкой в уголках рта.

Ванцзи опускает взгляд вниз и через пару мгновений преодолевает разделяющую их ступеньку. Когда Сичэнь поднимает голову и возвращает своё внимание младшему брату, на губах того, несмотря на все произошедшие события, играет едва уловимая улыбка.

— Спасибо, сюнчжан.