Услышу ли я когда-нибудь вновь твой звонкий смех? (джен)

Звук лёгкий, но быстрых шагов эхом разносился по пустому коридору. В этой части корабля воцарилась гробовая тишина. Казалось, что даже лишний вздох звучал бы эхом в пустынных коридорах, коим не было конца. Словно паутина они переплетались меж собой. Мужчина шедший по коридору внимательно осматривал его, подмечая, что здесь не было ни единой души, будто душ тут и вовсе нет, лишь пустые оболочки, обреченные на существование. Будто два разных мира, подмечал он безмолвно. Тогда как в другой части корабля был слышен смех, и крики, и радостные возгласы детворы, тут же изредка были слышны мольбы, мольбы о смерти скорой, о невозможности ныне эти муки гордо нести, о людях, что храбро пали, так и не сумев отстоять тот мир, что был поправу дарован им. Всё вокруг было серым, мрачным, как и люди ходящие здесь. Словно померк корабль вместе с душами тех людей, что жгучие капли на пол роняли, что громко кричали, орали, что винили всех в своём горе, что тихо рыдали, не в силах и пискнуть теперь. Одно он понял точно, одно знал наверняка, у тех людей, что словно тени, ходили тут, туда-сюда, нет более надежды, теперь в душе лишь мгла. Теперь не слышен был их смех, не видел взор улыбок прежних, и более нет тех, кто улыбался прежде. У Норы были слышны пляски, песни, повсюду хохот детворы. У Мины был порядок строгий, но и улыбке место было там. У Глипа тишина, и смех безмолвный, свойственный всем там. У Килби были слышны крики, был слышен хохот детворы, и споры, распри, были, но даже крики душу грели, напоминая, что ты все ещё жив. Идя же тут, казалось бы, у самого счастливого, у самого любимого, у идола народа их, был слышен плач лишь, и мольбы, мольбы о скорой смерти.

Король тяжко вздохнул. Очередной поворот в этом сером лабиринте, полном разбитых надежд и сердец. Пророк предстал перед массивной, такой же серой и мрачной, как и атмосфера этой части корабля, дверью. Он легко, стараясь не шуметь, приоткрыл её, надеясь, что его младший брат не услышит его, но Юго знал, что он идёт сюда ещё поворотов пять назад. Чиби аккуратно, чуть дыша, переступил порог комнаты. Словно шлейф из света тянулся за пророком, разгоняя засевшую здесь тьму. Он оглядел комнату, томно вздыхая и закрывая глаза, пытаясь отрицать очевидное. Разбросанные листки бумаги, все до одного изрисованные краской, хрустели под ногами, словно кости павших воинов. Подняв несколько листов с пола король ужаснулся. Картины ужасных расправ, побоищ, кровь и смерть, и всё это было написано одной рукой, рукой его брата. Поднеся листки ближе к лицу беловолосый почувствовал терпкий аромат крови и слёз. Пол, устланный бумагой, был словно пропасть, в которую неизбежно канул любой пробившийся лучик света. Чёрные, плотные шторы закрывали большое окно, за которым виднелись тысячи, а может и миллионы различных звёзд и планет, ранее неведомых их расе. Каждая секунда, словно клинок наносила удар пророку. Он медленно переводит свой взор на кровать, ныне стоящую в самом углу. Русоволосый, полностью поглощенный тьмой, был спрятан в ней надёжно. Тьма укрыла от посторонних глаз его лик, его взор, его слёзы и крики, переходящие в шёпот. Лишь силуэт был его виден, лишь он давал понять, что хозяин сия место всё ещё жив, по крайней мере существует. Чиби, сглотнув подступивший к горлу ком, уверенно двинулся по направлению к кровати. Он сверху вниз смотрел на Юго. Юный, но уже столько повидавший, столько мук переживший элиатроп даже не взглянул на старшего, на короля, на брата. Беловолосый лишь тяжко вздохнул, ложась рядом с юношей. Он обнял его, молча уткнувшись носом в его шею. Пророк глубоко вздохнул. Ныне юноша не пах травами, цветами, нежным ароматом, навевающим мысли о бескрайних полях и лесах, простирающихся на многие километры. Кровь, слёзы, сера и терпкий аромат, казалось, самой боли и отчаяния, вытеснили прежний аромат. Чиби внимательно исследовал шею воспитанника, которого когда-то держал на руках, укачивая его. Шрамы и все ещё не зажившие царапины заполонили её. Некогда не тронутая шея была вся покрыта мелкими шрамами.

— Теперь уже не такой красивый, правда? — пустым голосом, в котором не было слышно ничего, разорвал давящую тишину русоволосый. Король ошарашенно уставился на брата не зная что ответить. Хотелось начать кричать, твердить об обратном, сказать, какой же Юго дурак, что допустил хотя-бы одну мысль о таком, но имело ли это смысл?

Чиби надавил на плечо воина, ложа его на спину. Он взглянул на его лицо, его прекрасное лицо, на котором не было ни единой эмоции, лишь пустота. Беловолосый сжал ладошки и разжал, выпуская из них маленькую сферу из вакфу, из-за всех сил старающуюся разогнать тьму. Под нежным светом он взглянул в его очи. В некогда прекрасных карих глазах, в которых виднелись миллионы оттенков, была лишь запёкшаяся кровь, за которой скрывалась рана, что в любой момент норовила начать кровоточить вновь. Растрёпанные, казалось, как и прежде волосы, пряди которых назойливо падают на лицо. Чиби аккуратно, стараясь не причинить ещё больше боли, взял юношу за подбородок. Он развернул его лицом к себе, прижимая русоволосого, боясь отпустить. Юго молчал, он не говорил ни слова, на лице его не было ни эмоции, лишь пустота в глазах и безразличие в его лике.

— Юго... — тоскливо молвил пророк, пытаясь поцеловать воспитанникав лоб, но тот резко дёрнулся, не давая старшему свершить задуманное. Беловолосый сглотнул очередной подступивший к горлу ком. Он протянул свою руку, словно страздующий, пытаясь дотронуться до бледной щеки, но был схвачен за запястье. Хватка юноши была железная, заставляющая кости затрещать, а человека застонать и завыть, словно дикий зверь сидящий в клетке. Чиби молчал, молчал, как и его любовь. Он взглядом полным боли взглянул на русоволосого, но боль была не из-за хватки, а из-за рвущегося на куски сердца, что более не могло терпеть эту ужасную картину в виде живого трупа, именуемое его младшим братом, которого он так горячо любил.

— Прости... — шепчет Юго, отпуская уже начавшую синеть руку. Он садится на край кровати, окуная лицо в ладони.

— Юго, всё хорошо? — ложа руку на плечо спрашивает старший.

— Хорошо?! Это ты, блять, называешь хорошо?! Они мертвы, Чиби, мертвы! Все, все, понимаешь?! Каждый из тех ребят, верой и правдой шедший за мной, каждый из них мёртв! Ты знаешь какого это?! Знаешь кого бросать их, отступая, веря, что спасаешь других, но в итоге возвращаешься один?! Знаешь какого это, стоять перед их матерями, сообщая о худшем?! Знаешь кого это, видеть их слёзы, слышать крики?! Ты хоть раз в жизни видел как умирали дети?! Видел, как они мучились, плача, не в силах ничего сделать?! Да что ты знаешь о том, что они пережили, о том, что там было?! Ты хотя-бы представляешь какого им было?! — Зло кричал юноша, в то время как по его щекам катились горькие слёзы, — Ты хоть представляешь какого было мне?... — шёпотом добавил русоволосый, уже не сдерживая слёз. Король, прямо, как и раньше, молча притянул ребенкак себе. Он гладил его по голове, не успокаивая, напротив, давая выплакать все слезы, в безмолвной беседе поведать все переживания. Горький привкус появился во рту пророка, вслед за ним последовал вкус крови, не свежей, запеченной, раскусывая которую внутри оказывалась жидкая, не застывшая и не высохшая кровь.

Постепенно горькие слезы перестали идти из глаз юноши, стих невнятно бубнёж, он перестал крепко сжимать запястья короля, причиняя на сей раз и ему боль. Тихо всхлипывая, по детски, впрочем, ребёнком он и был, ребёнком, отправленным на войну, хуже того, заставленным возглавить её, все больше разжигать пламя раздора, что неизбежно сожгло их всех до тла, развеянного холодным ветром по бескрайнем кросмозу, обречённому ныне быть там, существуя и вспоминая о том моменте, когда появилась злосчастная искра, превратившаяся в пламя.

Юго неуверенно посмотрел на наставника. Он вытер слёзы рукавом, отталкивая пророка и вырываясь из его объятий. Чиби молча наблюдал за действиями русоволосого, не в праве ничего предпринять. Юноша принялся собирать листки, разбросанные по полу. Он собирал каждый, непременно чуть сжимая в руке, недовольно кривясь, всем нутром чувствуя отвращение, но не к самому изображению, а к фигуре, мелькавшей на каждом листке, на каждом, пусть даже самом жалком, клочке бумаги. Он поднял каждый из них, складывая на кровати. Чиби внимательно, не отводя взгляд, наблюдал за братом. Собрав все листки он вновь взглянул на пророка своим пустым взором. Чиби принялся внимательно рассматривать сюжеты, изображённые коряво, в тёмных тонах. Юго сел рядом с беловолосым. Он уткнулся лицом в ладони. С каждым просмотренным рисунком Чиби всё больше хотелось бросить их, сжечь, словно этого и не было, забыть сии страшные картины, но память, память о павших, память о боли людской, память о том, что ему пришлось пройти через это не давала покоя, не давала забыть о страшных картинах. Чиби поднял глаза на Юго. Юноша сидел тихо, словно боясь молвить и слово. Он тяжко вздохнул. Дрожащая рука потянулась к чистому, ещё нетронотому листу бумаги. Русоволосый осмотрелся, ища что-то, чем можно было бы сделать очередное произведение, отражающее все то, что происходило там, с ним, все то, свидетелем чего он стал. На сей раз похвастался железной хваткой пророк. Чиби схватил парня за запястья, стараясь заглянуть в его глаза. Полные боли и отчаяния, смотрящие смутно, словно через пелену.

— Юго, — твёрдо окликнул воина король, выводя из своеобразного транса, накатившего на парня, заставлявшего его раз из раза переживать все те моменты, отрицая всё, что происходило сейчас, вокруг него. Он не мог принять проигрыш, не мог смириться с тем, что он проиграл, что люди умерли, что его дома больше нет, лишь Кросмоз, всегда казавшийся блаженством, сейчас не был мил, лишь противен и бездонен, словно яма отчаяния, в которую они попали, более не в силах выбираться. Юго тряхнул головой, затуманенным взглядом смотря на брата.

— Уйди... — прошептал он, резко дергая руками, более не позволяя Королю касаться его.

— Юго, прошу, не гони меня, давай поговорим? — Чиби начал двигаться ближе, но остановился, видя, как вздрогнул его возлюбленный брат, — Будь по твоему, но смею уверить, я всегда рядом и готов выслушать, только скажи. Как будешь готов поговорить об это — ты знаешь где меня найти, — подходя к двери проговорил беловолосый. Чиби сделал шаг, переступая порог, на прощание кинул последний, робкий, неуверенный взгляд в сторону русоволосого. На душе было противно и мерзко. Он не мог поверить, что оставляет его одного, его Юго, его младшего брата. Он оставляет его одного, одного в этой тьме, уже поглотившей часть души воина.

— Услышу ли я когда-нибудь вновь твой звонкий смех? — шепчет он себе под нос, зная, что Юго слышит его, слышит и молчит, словно мертвец.