Ворона и часовщик (джен)

Ворона сидела под самой крышей часовой башни и медленно моргала. Вся она была нахохлившаяся и недовольная, каждое её перо сегодня торчало особенно яростно, а лапы поджимались, как будто даже досадливо. Ворона жила в часовой башне уже не первый месяц, с тех самых пор, как в особенно морозную зиму её принёс сюда часовщик. Тогда она была промёрзшая до самых косточек и голодная, как волчица, кажется, кролика готова была задрать. Но часовщик отыскал её в сугробе, обернул в собственный колючий шарф и отнёс в часовую башню, в которой ворона и поселилась под самым потолком. Там она сложила себе гнездо из обрывков ткани и крысиных хвостиков, где целыми днями сидела, медленно моргала и следила за порядком. Вообще, ворона чувствовала ответственность за человека, который её так выручил в своё время, и считала своим долгом будить его карканьем на рассвете, и карканьем же оповещать о том, что пришло время обеда. Уж больно человек этот был рассеянным.

Дверь в комнату часовщика с гулким хлопком распахнулась, ворона аж крякнула от неожиданности. Признаться, это было унизительно, решила про себя птица и уставилась на высокого, как жердь, моложавого старика. Тот буквально вылетел на деревянную площадку, которая кругом охватывала лес мерно клокочущих шестерёнок, и тут же затерялся в этом лесу. Ни разу за все месяцы, что ворона жила в башне, часовщик не позволял себе такого недостойного поведения. Он всегда ходил с неспешным достоинством и легко кланялся вороне всякий раз, когда видел её поутру. И желал спокойной ночи, когда уходил на ночлег в свою коморку! Сейчас же из переплетения клацающих колёсиков то и дело доносились его удивлённые восклицания.

Ворона ещё больше распушила свои перья, от чего стала похожа на раздутый от недовольства шар. Потом поднялась на крыло и по широкой дуге спустилась к часовщику на плечо.

Старик под вороньими лапами взволнованно подрагивал. Свою объявившуюся соседку он, кажется, и не заметил толком, лишь рассеянно потрепал по перьям. Всё его внимание было обращено на одну из шестерёнок часов. Ворона потопталась по плечу, поцапывая старика когтями, после чего вопросительно ущипнула клювом за ухо. Ничего удивительного в шестерёнке она не видела.

— Ох, дорогуша, — воскликнул часовщик.

Он всегда называл ворону дорогушей. Сперва пытался ласково прозвать голубкой, но такое видовое смешивание ворону не устроило — она больно клевалась.

— Ох, дорогуша. Кажется, на этот раз студенты, действительно, перестарались.

Его длинный, как ветка, бледный палец указал в точку чуть выше шестерёнки. На этот раз ворона заметила, что его так поразило, и даже подпрыгнула — прямо в воздухе отчётливо виделась трещинка. Трещинка была маленькая, тоненькая, а стоило часовщику поднести к ней свой стираный-перестираный, но чистый носовой платок, как его тут же втянуло в щель. Ворона взволнованно потыкала человека в щеку. Эта странная трещина вызывала у неё серьёзные опасения — воронье чутьё. Часовщик был мудрым человеком, поэтому настойчивых птичьих предупреждений послушался и отправился в свою комнатушку. Там он уселся на свою поскрипывающую кровать, а ворону с плеча пересадил на колени.

— Ничего страшного, голубушка, — сказал он тогда, почёсывая птицу меж перьями. — Аркканцлер всё поправит. Всё будет хорошо.

Но ворона не слушала. Она настолько разомлела под почёсываниями, что даже не обиделась на «голубушку».

Конечно, ворона, как птица мудрая, не верила, в отличие от некоторых двуногих и бескрылых, что проблемы исчезнут, стоить лишь перестать о них думать. Поэтому, на следующий день она специально слетела со своего насеста, чтобы проверить трещину. Та, как показалось птице, чуть-чуть увеличилась. Но, быть может, в этом решении сыграла роль врождённая подозрительность.

Часовщик практически весь день отсутствовал, а когда всё же вернулся, был весь в снегу и выглядел крайне обеспокоенным. Его короткая борода совсем растрепалась, а копна седых волос совсем промокла и обвисла. В лучшие времена, его шевелюра торчала во все стороны, как настоящее гнездо, и ворона буквально мечтала как-нибудь в нём устроиться.

Из путанных рассказов человека (а тот любил поболтать с вороной, за неимением лучших собеседников) ворона поняла, что студенты школы, над которой возвышалась часовая башня, проходили экзаменационную сессию и нечаянно разорвали пространственно-временное полотно в безрезультатной попытке вызвать дух Спинозы. Разрыв проявился в там самом месте, где закручиваются нити времени — рядом с самыми большими часами на двух островах. И не было никакой возможности остановить разраставшуюся трещину.

— И канцлеры как раз отбыли на материк, — сокрушался часовщик и его заснеженные сединой брови болезненно хмурились.

За следующие несколько дней трещина разрослась так заметно, что начала влиять на работу часов — те стали то безнадёжно запаздывать, то бессовестно спешить. Из речей часовщика ворона узнала, что перебои в их работе сильно мешали студентам, у которых всё ещё шла экзаменационная сессия, а каким-либо образом повлиять на трещину или шестерёнки не было никакой возможности.

Привычный вороний дневной режим окончательно сбился. Раньше она просыпалась в довольствие поздним утром, неспешно разминала крылья и карканьем требовала у своего человека завтрак. Весь оставшийся день она могла греться в гнезде, изредка открывая один глаз, чтобы проверить порядок, и иногда вылетала на короткие прогулки. Теперь же…

Часовщик целые ночи просиживал над старинными фолиантами, совершенно один. Он перестал покидать башню и всё время поглядывал на расширяющуюся трещину. Вот уже та могла бы вместить в себя небольшую лисицу. А вот уже и волк протиснулся бы…

Ворона за всем этим настороженно наблюдала и периодически задавалась вопросом, в последнее время всё чаще и чаще, когда бродящий огонёк свечи стал будить её по ночам, почему никто не помогает часовщику в его деле? Неужели этот старик настолько одинок и безвестен, что некому выручить его в беде?

Однажды ранним утром, когда ворону в очередной раз разбудили шаги часовщика по скрипучим половицам, птица решила слетать на разведку. Целый день летала она по замку, слушала разговоры, и ни слова не услышала она о беде часовщика. О трещине никто не знал. Вернувшись в родную уже башню, ворона тут же подлетела к своему человеку, который, согнувшись крючком, корпел над пыльной книгой, и стала дёргать его за рукава клювом, когтями. Старик в недоумении называл её «дорогушей» и «голубушкой» и непонимающе улыбался.

— Чего же ты, голубушка, проголодалась? — спрашивал он, пытаясь успокоить разбушевавшуюся птицу.

Но та только зыркала на него гематитовыми глазами и тянула к выходу. «Дурачьё!» — каркала она. «Уходи, или позови на помощь!» В какой-то момент вороне даже показалось, что человек понял её. Однако в следующий момент человек погладил её по крылу ласково и сказал с улыбкой:

— Всё хорошо, милая. Тут мне никто не помощник.

Он долго объяснял птице, что не хочет беспокоить учеников и учителей во время экзаменов, что часы — это только его работа, и он обязательно её выполнит, поправит всё, что можно, и всё будет хорошо. Ворона в конце концов совсем разобиделась, клюнула его в руку больно, а потом улетела в своё гнездо. Глупый, глупый человек.

Он должен был послушать ворону. Щель была опасной. Она разрослась уже больше человеческого роста, а из её зева тянулись ниточки тьмы.

Ещё несколько дней всё тянулось по-прежнему. Ворона обижалась, человек корпел над книгами. Но однажды ранним утром…

Ворона привычно проснулась от шагов своего человека и увидела, что тот стоит перед разросшейся щелью. И ничего в этом необычного бы не было, если бы на часовщике не был бы надет его самый лучший костюм — чистая мантия серебристого оттенка. Волосы старика были расчёсаны и приглажены. Казалось, он даже бороду подровнял. Ворона насмешливо хрипнула. Человек повернулся на этот звук, тепло ей улыбнулся.

— Прощай, милая, — сказал он и помахал вороне рукой. — Я узнал, как заштопать трещину. Ты присмотри уж за часами, будь добра, хотя бы до весны.

Ворона каркнула и отвернулась. Ей было обидно и грустно, что человек, хороший и славный, который когда-то вытащил её из сугроба, вот так просто уходил. Совершенно спокойно и почти радостно. Птица бы поняла его, если бы у старика совсем никого в этом мире не было. Но ведь у него была она — ворона!

Птица всё ещё чувствовала на своей взъерошенной спине взгляд часовщика. Она ещё раз каркнула «Иди, мол, уже, глупый». И всё-таки не выдержала — слетела к нему и легонько клюнула в ухо, после чего тут же вернулась на место. Если человеку охота была спасать студентов, ворона к этому дела не имела.

Стоило старому часовщику войти в широко распахнутую трещину, как та со скрипом срослась и истаяла. Как будто ничего и не было. И на долгие годы всякая память о часовщике, который добровольно ушёл в безвременье, чтобы выручить студентов, исчезла. Лишь только старая ворона помнила об этом. Помнила и недовольно топорщила перья — ох уж эти двуногие бескрылые.