Cait's Journey (джен)

Твою ж мать! Вот твою же мать! Какого чёрта этот хер припёрся?! Всё же нормально было… Томми собирал крышки, все рейдеры ссали на ринг кипятком, а Кейт торжествовала и медленно, но верно подыхала.

Мразь со всего Содружества стекалась в Боевую Зону, ревела, гоготала и блевала, рыгала, роняла слюни на пол и жаждала! Десятки, сотни рейдеров таращились на ринг, чтобы услышать хруст её костей, чтоб облизнуться на струи крови изо рта и получить оргазм от беспросветного отчаяния в глазах.

Вся свора думала, что эта чёртова, вшивая девчонка сломается от одного пинка. Они же ужас Пустошей, слоняются по всему Содружеству, насилуют, грабят, убивают, торчат и жрут, пока их кто-нибудь не грохнет! У них вся жизнь — игра! Азартная игра на жизнь против таких же чётких пацанов. А ну-ка, когти и клешни, дубинки, жала и клыки, заплесневелая и тухлая жратва, палёное бухло и наркота, кто первый свалит пацана?! Пацан — кремень? Внимание! Суперигра!!! На ринге бессменный чемпион, невидимая сволочь — р-р-радиация! А Кейт…

А Кейт тут слабое звено. Должна быть. Но ни хрена. Она ломает им игру, ломает ноги, руки, черепа, пускает кровь и отправляет в ад.

Зачем? Какого чёрта она не поддавалась? Чтоб выжить? Все ведь хотят выжить? Последняя тощая собака, измученная голодом и язвами, скулит, визжит, пытается рычать, пытается хоть что-то сделать, чтоб выжить! А Кейт в своей каморочке под рингом уставилась в ствол дробовика и всё никак не может спустить курок, чтоб сдохнуть, чтоб сгинуть навсегда.

Она дралась, чтоб чувствовать себя сильнее толпы хохочущих гиен? Она дралась, чтоб быть бессменной чемпионкой в земном аду? О да, наш победитель — Ке-ейт! Ещё раз! Снова! И ещё раз! А потом всё чувство превосходства, всё торжество, вся радость и упоение победой уходили. И каждый раз будто бы навеки, навсегда, чтоб бросить Кейт во мрак. Во мрак из бесконечного отчаяния с желанием, чтобы кто-нибудь немедленно с концами сломал ей позвоночник, разбил бы голову об стену и зарезал, да так, чтобы без шансов, навсегда. Плевать ей на все её победы!

Ей нужно было выжить ради крышек? О да, заветные жестянки, с которыми она добудет всё! Бухло, чтоб поскорей забыться. Тряпьё, чтоб сменить свои обноски на другие. Какой-то хавчик, чтоб она смогла стоять и в морду хоть кому-то дать. За эти сраные жестянки она буквально каждый день приносит в свой маленький мирок немножко счастья, фальшивого и хищного, но счастья. И каждый чёртов день она металась от ужаса до жажды хоть как-нибудь, пусть даже на игле, уйти, покинуть Боевую зону, забыв про страх, про боль и безнадёгу, которым не было конца.

Игла вливала в её вены покой и неземное счастье, чтобы потом швырнуть обратно в ад, в вонючую и ненавистную каморку, в боль, в страх и в ненависть. Она ненавидела себя, всю Боевую Зону, всех рейдеров, все дозы Психо и Винта, весь мир и всё живое в нём. В концов концов, вся ненависть сжимала мироздание до двух ублюдков — родителей, которые продали её в рабство.

Кейт до сих пор не в состоянии забыть работорговца, который сыпал крышки в дрожащие ладони наркоманов. О да, они продали дочь за Психо. Шприц матери и шприц отцу, тридцатник крышек каждому с подгнившим шматом мяса на двоих. Работорговец отсчитывал им крышки, а его помощник играл с ошейником, который быстренько надели ей на шею. К ошейнику крепилась палка, которую он тихо, незаметно крутил в руках, чтобы немного придушить её и тут же отпустить. И снова. Ещё раз. Чтоб каждый раб всё понял, осознал и даже не пытался сбежать.

А она не думала сбежать. Она смотрела в безумные, блестящие от счастья глаза отца, пыталась высмотреть хоть что-нибудь в другом, худом, иссушенном лице с застывшими и хищными глазами. Мать мысленно уже рвала зубами мясо, дралась с отцом, чтоб ей досталось больше, и кайфовала от новой дозы Психо, а дочь… а дочь она уже списала.

Да нет. Такого быть не может! Сейчас наверняка мать скажет, что вся эта бредятина — ошибка! Хорош тут дурью заниматься, продай утырку что-нибудь, чтобы пожрать, и забирай уже родную дочь домой. Ну и отец, конечно, встряхнёт своей башкой, даст в зубы сволочу, который кайфовал, когда её душил, и… Всё! Они вернулись бы домой и жили бы чёрт знает как, но вместе!

Но нет. Они ушли. Удрали! Не попрощавшись и не обернувшись. Зачем? Грызня между собой важнее. Тем более, за дозу Психо с мясом. А Кейт буквально через час купил мужик, который решил не тормозить и быстренько откупорить девчонку. В ту ночь она пыталась убежать, пыталась драться, ранить, испугать, убить, но силы были неравны. В ту ночь из боли, крови, пота, вонючего дыхания хозяина, из унижения, проклятий, ударов и толчков возникла ненависть. К хозяину, к работорговцу, к его помощнику, к ошейнику и к тем, кто породил её на свет.

Потом она возненавидела несчастных, которых били, жгли волосы, ломали пальцы по приколу, кидали хищникам и запирали в радиоактивных ямах, чтобы они там превращались в гулей. А они рыдали, умоляли, но даже не пытались отбиваться. Какого чёрта?! Хотя бы попытайся показать, что чего-то ты стоишь! Но нет. Они боялись. А Кейт была не в состоянии понять и разделить их страх. Она сама буквально задыхалась в попытках выжить и заодно дать сдачи кому угодно, кто вздумает поиздеваться или кинуть.

Потом её пытались пристыдить. Рабы, рабовладельцы и безумцы чёрт знает сколько раз твердили ей, что даже в рабстве, в тисках и под пятой ей нужно помнить о том, что в мире есть добро! Поэтому нельзя, ни в коем случае нельзя ожесточаться! А если силы есть и есть возможность, нам нужно помогать друг другу. Но не за крышки, не за дурь, не за еду. А просто так, чтоб мир стал чуточку получше. Рабов потом ломали об колено. Хозяин вещал ей об идеалах с улыбкой хищника — и тут же таскал её за волосы, бил плетью из кожи Когтя Смерти и просто куда попало и чем попало. Безумцы бродили тут и там, голодные, все в язвах и стыдили даже не Кейт, а просто пустоту.

Тогда она послала к чёрту всё, чтоб выжить, и каждую секунду жизни начала мстить. Мстить тем, кто бросил её в ад. Всего лишь вшивая девчонка стала собакой, бешеной собакой, которой место в клетке! Она должна быть в клетке? Пусть так. Вперёд! По одному! Пусть все войдут, чтобы никто не вышел! Но каждый раз она была не в клетке, не на ринге, а в чёртовом подвале, с матерью, с отцом, с работорговцем и рабами в клетках. Она смотрела, как рейдер заходил на ринг, и вспомнила, как за неё отсчитывали крышки. И каждый раз, когда она крошила зубы, ломала рёбра и превращала рейдеров в калек, её папаня и маманя, кто заплатил им и кто её купил, как будто получали по заслугам. И каждый раз она хотела сдохнуть, чтоб кто-нибудь сломал ей шею, чтоб наркота остановила сердце, чтоб всё закончилось.

И тут он вдруг припёрся! Какого чёрта? Кто его просил? Он что, наёмник? Ему отсыпали, чтоб он всех порешил? Стоит… Маскировочная куртка и штаны. Боевая броня со звездой. И взгляд. Как будто Кейт взяла свой дробовик и посмотрела в два его ствола. Вот только… Когда Кейт смотрела в дробовик, она как будто видела себя и ощущала свою же ненависть и к миру, и к себе. А тут… Словно воздух стал большой подушкой, прижал к стене и тут же отпустил. Она почувствовала силу. Внимание, с которым за секунду можно заметить сотню мелочей. И любопытство. Будто ему всё в новинку. Но он её не ненавидел, не презирал, не жаждал растоптать. Ну ничего себе!

Ещё один паршивец от Стрелков? Обычно они конченые мрази, среди которых есть профессионалы. Серьёзные, опасные, хладнокровные. И этот вот, наверное, такой. И что, теперь ей убивать Стрелков? Они тут будут заправлять? Всё в силе или нахер всё? Эй, Томми?

Лицевые мышцы под посеревшей, омертвевшей кожей гуля попытались изобразить гримасу удивления.

— А чего ты хочешь? Я внезапно лишился всех зрителей. А нет зрителей — нет и крышек. А если ты не приносишь мне крышек, пташечка, то ты не статья дохода, а бремя.

Всё нахер!

— Слушай, может, я уступлю тебе её контракт? Она пойдёт с тобой, будет тебя прикрывать, а я тут всю починю и сделаю всё в лучшем виде? Что скажешь?

Чего?! Нет, блядь, для этого она копила крышки, чтоб стать не чёртовой рабыней, а свободной?! Терпела, голодала, воровала, чтоб выкупить себя. Она свободна! Она сама сюда пришла! Она останется! Она тут всех уроет, чтобы потом… её саму урыли. Нет?

Понятно. Всем наплевать. Звезду арены продали. Как вещь, балласт, гнилой мешок с гнилым же барахлом! Ну и… Пусть так. Но нового ошейника не будет! Плевать, какой он там крутой! На этот раз она не будет ждать, пока ему захочется приласкать «отбойный молоток». Ей и всего-то нужно пойти за ним и улучить момент, чтоб грохнуть. И всё. Свобода! Иди куда хочу. Возможно, Кейт стоит стать гражданкой НКР? А если не успеет, тогда… тогда туда ей и дорога. Решено.

* * *

— Эй, мистер, не пропустите новый выпуск «Общественных событий»!

Голос сестры доносился до Пайпер, как из глухой бочки. Весь живущий своей жизнью Даймонд Сити превратился в далёкий, чуждый мир. Репортёрша сидела за столом и быстро строчила от руки, а Кейт расположилась на диване и с безучастным видом смотрела то на настенные часы, то в пол. С таким же видом, на этом же диване, рассказывал свою историю один паладин, которого едва уговорили дать интервью. Но паладин всё время говорил спокойно, а Кейт держала под контролем лицо и тело, но голос поднимал весь ил со дна Марианской впадины, куда вторая половинка Криса захоронила прошлое.

— Ты хотела его убить? Серьёзно?!

— Да.

— Он знает?

Что за дурацкий вопрос?! Естественно, он знает.

— Да. Давно.

— И-и… Ты прям пыталась или…?

— Я так пыталась, что меня чуть не убили, а ему пришлось меня спасать.

Тьма. Свет. Силуэты. Идут по потолку. Какого…?! Она шла за этим… Как его? Крис? Да. За ним. Сказала, что ей надо. И шмыгнула в руины. Ей же можно отлить? Можно. А ещё ей нужно избавиться от него. Один удар. Внезапный. И всё. Ей нужно, чтоб этот не смог, не успел увернуться. Ей надо, чтоб он потерял контроль.

Но хер ей. То ли этот, то ли кто другой с размаху вдарил ей по затылку. И всё. Она висит вниз головой, осознаёт себя и мерзкий кляп во рту. Что за дерьмо? Вы этой тряпкой жопы подтирали?

— Привет, пташка. Помнишь меня?

Силуэт по центру вплотную подошёл к жертве. Размытые контуры обрели чёткость, и Кейт узнала Кровавого языка, рейдера, который как-то раз почти прорвался в её милый дом, то есть вонючую и душную каморку. Какого он там забыл? Ну как раз перед этим она прикончила его брата на ринге. И он со своей братвой рванулся в клетку, чтобы рядом с трупом брата легла бы трупом Кейт. Но ничего не вышло. У Томми было правило, чтобы никто, ни в жизнь и никогда не мог бы навалиться массой на тех, кто принимает вызов на ринге. Поединок и только поединок! Без правил, но поединок. Утрись!

Но он не успокоился и получил пизды! С тех пор его не видели. По крайней мере, она его не видела. И вот он. Дышит прямо в лицо, трётся носом, облизывает щёки и пожирает хищными зенками грудь, шею, плечи, живот, руки и ноги. Короче, гурман пришёл за тушкой. Он жаждет её с ног до головы!

— Ты ведь знаешь, что я с тобой сделаю?

Кровавый язык почти задыхался. Ненависть в широко раскрытых глазах смешалась с радостью и даже восторгом. Он то и дело облизывал порезанные кем-то губы и страстно ласкал лезвие любимого ножа. Со стороны можно было подумать, что он ласкал вообще не нож, а бедра и грудь обожаемой женщины.

О да, Кейт знает, что он сделает с ней. Всё то же, что и с другими. Кровавый язык почти никогда и никого не убивал просто так, сразу и быстро. Он обязательно подвешивал добычу вниз головой и пару раз растягивал на своеобразной дыбе. Жертва должна быть беспомощной и бессильной, чтобы Кровавый язык мог насладиться процессом и самим собой.

И каждый раз он брал нож, ласкал его, делал разрез, с упоением слизывал кровь, потом поднимал глаза на своих и смеялся с высунутым, окровавленным языком. Его боялись, его ненавидели, его презирали, а он снова резал, слизывал и смеялся. Процесс мог продолжаться часами и днями. Пока беспомощная жертва не умирала от шока, жажды, голода с потерей крови. Кровь становилась густой, а сумасшедший вампир превращался в каннибала, чтоб с визгом, хохотом кромсать зубами плоть.

— А потом я скормлю тебя гулям. И никакой Томми тебе не…

Резкий удар металла о бетон. Что-то маленькое, но тяжёлое упало с высоты на пол. Все рейдеры сразу обернулись, и тут же в ушах Кейт зазвенело от визга.

— Граната-а!

И ещё одна! Но уже за спиной. Фух! Ну хоть разочек ей повезло! И так уж жизни не было, а тут и помирать пришлось бы униженной, бессильной, в муках, игрушкой долбанного психа! А тут хоть разорвёт к чертям! Фух, хорошо! Давай, граната, бахай! И та, другая, давай, не подведи! И наплевать, кто там кого сломает. Давай, граната, бахай! И в спину, чтоб наверняка!

Но бахнул выстрел, а Кейт свалилась на пол мешком говна. Какого?! Хотя… Плевать! Смерть отменяется. Попробуем ещё немножечко пожить. А чтоб пожить, ей надо постараться выжить, ослабить чёртовы узлы, избавиться от хватки старательно затянутой верёвки!

Она стала кататься по полу, старалась извернуться и тут… Нож? Кто тут оставил нож? Кровавый язык? Нет. Определённо нет. Его подельники? А кто гранату бросил? Плевать! Граната как упала, так лежит, а у неё есть шанс!

Сколько она провозилась? Каталась по полу, искала нож на ощупь, пыталась перерезать волокна, чтобы успеть отреагировать на выстрел, на удар, на взрыв какой-нибудь другой гранаты. Прошли секунды или вечность? Какая разница? Она жива. Свободна. И может постоять за себя. А где она? Куда её притащили, чтоб резать?

Подвал. Большой подвал. Огромный! И куча ржавых тачек. Пустых и со скелетами за баранкой. А наверху, между стеной и потолком, хорошие такие дыры. Оттуда кинули гранаты. Оттуда кто-то спрыгнул. Она заметила. Буквально краем глаза. Тень. Какой-то одинокий псих решил нагнуть Кровавый язычок? Отлично! Пусть психи порешают друг друга, а Кейт сбежит! Куда? В ту дверь в углу, которая вся проржавела и висит буквально на одной петле. Сбежит как можно дальше от визгов, воплей и глухих ударов.

А нет, не выйдет у неё сбежать. Кровавый язык метнулся от гранаты в глубину подвала, во тьму. Туда же вроде бы метнулась тень. И там была разборка. Но разборка закончилась, и Кровавый язык пошёл прямо на неё! Нет. У психа не осталось сил, чтобы идти. Он ковылял, едва переставляя ноги. Изумленные, полные ужаса глаза метались по полу, стенам и потолку. Левая рука пыталась ухватиться за воздух, а правая рука сжимала горло. Псих пытался хоть как-нибудь остановить неудержимую пульсацию потока крови из рассеченной шеи.

Кровь стекала по руке, по телу, толчками вырывалась изо рта, стекала по губам и языку. В конце концов, он сфокусировал свой взгляд на Кейт. Да как это?! Он погибает, а она жива? Всё тело холодеет, а на ней… ни одного разреза! Она свободна, а он так и останется лежать у ржавых тачек. Нет!!! Он хищник, а она — добыча, жалкая, беспомощная жертва! Она должна тут сдохнуть, а не он! Она должна упасть на чертовый бетон, чтоб сгнить! Она! Не он! Ещё шажок! Ещё! Достать! Убить! Сломать! Забрать с собой!

А Кейт тем временем до боли сжала рукоять ножа. Она была готова добить урода. Она была натянутой струной. Она хотела, чтобы он бросился на неё, чтобы попробовал забрать её с собой. Она же помнит, как один герой загрыз соперника на ринге. Он сам вот также погибал, но всё равно загрыз. И всё. Два трупа. А сейчас ей наплевать, что будет. Давай, урод! Пан или пропал!

Все мышцы превратились в пружины. Пружины сжались. Она буквально жаждала, чтобы всё кончилось не просто так, а дракой! Но с дракой ничего не получилось. Ноги рейдера подогнулись, и он свалился на бок. Кейт плюнула и уже хотела уйти, но напоролась на безумный, жадный взгляд бессильного, но алчного хищника.

Кровавый язык умирал. Он не мог даже пошевелиться в растущей луже крови и мочи. Живым было только лицо. Гримаса изумления ушла. Осталась ненависть и жажда забрать с собой добычу в личный ад. Чернота зрачков превратилась в бездонную пасть. Из кровавой лужи поднялись мертвецы. Жертвы Кровавого языка. Он их убил. Они — его собственность. Он поймал её. Она — его собственность! Она уйдёт вместе с ним.

Мертвецы вцепились ей в ноги, схватили за руки, их пальцы обхватили горло, они пытались выдавить глаза, чтоб ослепить, задушить, повалить, сломать, лишить надежды и утащить к хозяину.

Она почти сдалась. Почти исчезла. Но вспомнила про нож, про боль в костяшках. И мертвецы попятились. Исчезли. Она свободна! Снова! Проклятая девчонка в деле! Она готова дать последний бой. Без зрителей. Без ринга. Без подачек. Да, Томми, выкуси! Она добьёт последнего урода и никому, никогда, ни за что не позволит надеть на неё ошейник, запихнуть её в клетку и поиметь!

Все сжатые пружины в теле послали Кейт вперёд. Она ударила ножом. Ещё раз. И ещё! Она исчезла. Были только удары. Нож сам входил в тело рейдера. Снова и снова. Чтоб точно, наверняка, без шансов. Наверное, она устала, выдохлась. Или рейдер, наконец, сдох. Неважно. Она вернулась в реальность. Тьма вспыхнула красным.

Кровь! Много крови. На руках. На ногах. Наверное, на лице. Везде. Кровь урода. Кровь всех, кого он убил, выпил, высосал, иссушил. И нож. Рука застыла в воздухе. Глаза не могут оторваться от лезвия. Сталь жаждет, сверкает и манит. Бей! Руби! Режь! Ты — рабыня. Ты должна. Бить! Убивать! Упиваться! Как Кровавый язык. Как она сама наслаждалась, когда наслаждалась толпа. Они жаждали крови. Она жаждала крови. Безумный, ненасытный Кровавый язык жаждал крови. Гигантский, бесформенный хищник хохотал в тысячу глоток. Весь мир был пастью, а все руины клыками и каждый клык жаждал крови!

Какого чёрта? Зачем она копила крышки? Чтоб вырваться из клетки на свободу. Зачем она накинулась на труп? Зачем ей эта кровь? Чтобы закрыть счета? Чтоб снова вырваться из клетки? Нет. Вся Боевая зона, весь ринг, орава рейдеров, её каморка, убитый психопат и этот нож в крови — одна большая клетка!

Она не вырвалась. Она рабыня. Она на ринге. Снова победила, чтоб выжить, чтобы уйти в каморку, чтоб снова убивать, чтобы толпа ревела, чтобы хищник торжествовал.

* * *

— Ты прям так и подумала?

Пайпер впервые посмотрела на Кейт с уважением. Надо же, бешеная бестия едва ступила за порог личного ада и сразу же, без подсказки осознала, что насилие порождает насилие. Может, поэтому Комбез не послал её к чёрту? Поэтому и возился с ней? Он что-то чувствовал, что-то увидел, разглядел в бестии человека, который стоит того, чтоб с ним повозиться.

— Просто так в книгах писали. До войны. Насилие порождает насилие, человек в рабстве порочного круга зла. И нам нужно вырваться…

Пайпер застыла, столкнувшись со свинцовой стеной безмерной усталости Кейт. Буквально вот только что инструктор по выживанию минитменов Содружества была образцом бодрости и спокойствия. Она была силой, несгибаемым солдатом, второй половинкой, подругой и названной дочерью генерала. И вот… На шее, на руках и ногах журналистки повисли гигантские гири. Они потянули редакцию «Общественных событий» вниз, в бесконечную, непроглядную бездну. Ей захотелось даже не сесть, не откинуться на спинку любимого стула, не лечь, не упасть, а рассыпаться в пыль и исчезнуть.

— Ты даже не представляешь, как я хочу просто жить. Забыть обо всём и быть с Крисом. И он устал от всего. Позавчера мы сидели на лавочке перед домом. Я наслаждалась его теплом. Наши руки тихонько ласкали друг друга. Мы говорили о разном. Потом молчали. А потом прибыл посол НКР. Они делают вид, что хотят мира и процветания, а сами пожирают глазами наш урожай.

— Я видела. Мы пересекались на ферме Эбернети. Мне обещали эксклюзивное интервью на днях.

— Посмотри им в глаза. Они не голодные. Они жадные! Дай слабину и сожрут! Купят и сожрут. Всё как всегда. Мы не вырвались, Пайпер. И не вырвемся. Не в этом мире. И я тогда думала вырваться, но…

* * *

Она почти откинула нож, но заметила краем глаза движение. Он! Этот… Как его… Вытаскивал тела рейдеров из темноты на свет. Одного, другого, третьего. Обыскал и стал рассовывать разное по карманам. На Кейт он даже не посмотрел, но всё равно её не оставляло чувство, что он наблюдает. Контролирует каждое движение и слышит каждый шорох. Опасный тип. Очень опасный! И что он тут забыл?

Вломился в Боевую зону. Всех порешил. Забрал её себе. Ушёл. Она ушла в сторонку. Отлить. Он поверил. Или… Не поверил? Она выжидала, чтобы ему надоело, чтоб он забил и потерял контроль. Она бы ударила в спину. И всё. Ей никто не указ! Иди куда хочешь, делай что хочешь! Но он не забил. Он ждал. Он был готов. А она потеряла контроль, забылась и подставила спину, затылок Кровавому языку. Всё правильно. Так и было. Но… Что он тут забыл?!

Бросил гранаты. Хотел их всех убить. Но тут же бросился в драку. Убил рейдеров. И нож… Чей нож?! Его или рейдеров? Нет. Слишком хороший нож. Слишком добротная рукоять. Он его выронил или бросил? Ей? Зачем? Что ему нужно?

* * *

— А ты не подумала… Про рыцаря в сверкающих доспехах?

На этот раз Кейт посмотрела на Пайпер с удивлением и разочарованием.

— В моём детстве был холод, голод, радиация, кровь, грязь, боль и страх. Я боялась отца, матери, каждого куста, писка, взгляда и шороха. А рыцарем в сверкающих доспехах грезила одна рабыня. Она удумала влюбиться, а хозяин заметил и взял её парня живой приманкой для гигантского, мерцающего Яо гая. Парню распороли живот и оставили умирать, чтоб зверь смог почувствовать запах крови и мяса.

Пайпер подавила рвотный рефлекс и побледнела.

— Не нравится? Девчонка сошла с ума и всем вокруг твердила, что парень жив. А до того одна бабка как раз чесала ей языком про рыцаря в сверкающих доспехах из старых книг. Девчонка наслушалась и ждала мертвеца, который должен был спасти её из рабства.

— И-и… Что потом? Что с ней стало?

— Хозяин захотел её проучить, насадил на достоинство, но вмешалась любовница, устроила скандал и драку. Девчонке досталось и от хозяина, и от любовницы. Рыцарь не пришёл. Наверное, не смог выбраться из живота зверюги. Поэтому я даже не думала…

* * *

— Чего тебе надо?!

Сюрприз! Нож чужака — её последний шанс. Пусть только что-нибудь попробует, получит! О! Встал! Посмотрел. Сел на проржавевший капот одной из тачек и начал…

— Валентайна знаешь?

Это ещё кто такой? Рейдер? Нет. Таких кликух у них не бывает. Наёмник? Торгаш? Работорговец? Какой-то хрен, который отсыпал этому, чтоб этот приволок её жаждущим? Ну давай, попробуй! Обломись!

— Детектив из Даймонд Сити.

Что? Какого…? Вшивый древний синт? А этот… Охотник Института? Или наёмник от умников?!

— Не знаю. Только слышала.

— Он сказал, ты можешь стать проводником. Мне нужен человек, который знает Содружество. Где что искать? Куда пойти? Где какие банды решают? Где какой авторитет рулит? Как с кем говорить?

Ишь ты! Башка на месте.

— И тебя послали в Боевую зону?

— Да.

— Тебя кинули.

— Может быть.

— А в Содружестве что забыл?

Давай, расскажи сказку, а Кейт попробует тебе поверить и ни хрена, конечно, не поверит.

— Сына. Его похитили.

Сейчас Кейт ахнет и заплачет! И тут же даст клятву верности, потому что сын у него пропал. Несчастному грозит опасность! Ей нужно во что бы то ни стало спасти ребёнка! Хороша сказочка? Иди, ищи дураков!

— Не ври!!!

Она заорала так, словно хотела перекричать всю ложь этого мира. Всю ложь отца, матери, хитрожопых рейдеров, пройдох, бродивших по Пустошам, злорадную ложь работорговцев, садистский кнут и ядовитый пряник рабовладельцев, ложь Томми и ложь вот этого! Один крик против лжи во всём мире!

— Искал бы сына, сюда бы не спрыгнул! Кто тебя нанял?! Одноглазый?! Арсенал?! Кривой нож?! Гранатой грохнуть не вышло?! Живьём потащишь?! Или с ним ляжешь?!

Кейт кивнула на то, что осталось от Кровавого языка, со зловещей, безумной улыбкой покрутила нож в пальцах. Вместо ответа этот встал со своей ржавой рухляди, шагнул в сторону и нагнулся сначала за одной, потом за другой гранатой. Кейт почти рванулась вперёд, чтобы сбить его с ног, повалить и прикончить. Здесь и сейчас! Плевать на болтовню! Но нет… Она знала людей, которые умели видеть затылком. Они опасны! И он один из них! А, значит, надо ждать, чтоб улучить момент. Не прогадать!

И тут он вскрыл то ли первую, то ли вторую гранату и показал… обыкновенный камень. Там не было взрывчатки!

* * *

— Ну я же говорила! Рыцарь в сверкающих доспехах!

Наверное, в этот момент, если бы Кейт исчезла, тихонько, незаметно испарилась, Пайпер решила бы дерзнуть и написать роман. Про рыцаря и даму. Несчастные и прекрасные! Два одиноких сердца! Они рвались друг к другу через невзгоды, чтобы, в конце концов… Но Кейт сидела рядом и не особо подходила на роль прекрасной дамы. Она никак не уносилась ввысь, чтобы стать там новой музой Пайпер.

Вместо отражения в зеркале скандальная, но романтичная редакция «Общественных событий» увидела усталую, снисходительную улыбку. Улыбку и немой вопрос: 'Мне продолжать или ты улетела?»

* * *

— Одноглазый. Арсенал. Кривой нож. Значит, ты знаешь Содружество?

Граната без взрывчатки. Странный нож. Она нужна живой. Чтоб наплести в три короба и снова затянуть ошейник? Или она прославилась? Так наломала рейдеров на ринге, что стала ценным кадром? Да нет, тогда бы он не стал махаться с Кровавым языком. Чемпионка Боевой зоны сама себя подставила. Глупо! Тупо! Он просто плюнул бы, да ушёл. Нет смысла ей платить! Она того не стоит! Но он рискнул. Её велели достать из-под земли? Кому она так нужна? Кому она так насолила? Кто её возненавидел так, что аж…

Или этот не врёт? Он в отчаянии! Готов куда угодно прыгнуть, с кем угодно сцепиться, чтоб попросить кого угодно о помощи. Хотя… Нет, не похоже. Она сто раз видала людей в отчаянии. Этот смотрел на неё внимательно, спокойно. Он контролировал ситуацию. Он был готов ко всему. Что? Вашу? Мать? Происходит?

— Знаю. И в гробу видала!

— Тогда выбирай. Либо идёшь со мной, добыча пополам, а потом, когда найду сына, отдам что смогу. Либо я своей дорогой пойду, а ты куда хочешь.

— Так просто? Потратил кучу свинца, пошёл на ножи, чтобы достать меня и… Отпустить?

— Свинцом твои друзья поделились. С каждой паршивой овцы по клочку. С ножами пустышки помогли. Леди и джентльмены ждали целый отряд, банду, смотрели во все глаза, боялись всех теней, а тут я. Всего лишь. И не свезло…

Он поморщился или усмехнулся? Или ей показалось? Кажется, показалось. Или всё-таки усмехнулся? Или поморщился? Доля секунды и снова не лицо, а маска, непроницаемая маска. Убрал обе гранаты в разгрузку и…

— Пока что я теряю только время. Пойдёшь со мной, я получу преимущество. Потащу силой, получу проблемы. Мне даром не нужен человек, который убежит в первой же перестрелке.

Кейт пожала плечами, посмотрела на этого исподлобья и почти прошипела. Она старалась показаться грозной, бескомпромиссной, кошмаром, ужасом, с которым шутки плохи. Но за угрюмой маской она металась. Металась от любопытства к желанию бежать от этого куда угодно, лишь бы подальше, чтоб точно не достал. А вдруг не врёт?

— Покупают же люди рабов. И ничего, управляются!

— Мне нужен один надёжный, опытный союзник, а не расходный материал. Либо ты знаешь своё дело, либо мне проще одному.

Упорный. Врёт и не краснеет. Эй ты, крутой парень, хорош в игры играть! Давай начистоту! Не хочешь? Чтоб тебя…

— В общем…

Рассовал по карманам весь хавчик, патроны, кастеты и ножи рейдеров, а про свой нож забыл. Даже не посмотрел ни разу, мол, отдай, моё, а не твоё. Добрый такой, щедрый или зассал?

— …захочешь — догонишь, не захочешь — свободна.

Уйдёт или сделает вид? Выйдет, подождёт, она выйдет следом и он её по затылку. Чего с ней говорить? Как рейдеры её скрутили, так и вот этот скрутит. Затащит в уголок и сделает свои дела. Или уйдёт? Без фокусов? За сыном?

— А если не найдёшь? Его сожрали, ну или… Оставили в какой-нибудь канаве… избитый и иссохший… труп! Наверняка.

— Пустили на органы. Превратили в мутанта. Сделали подопытной крысой в чёрт знает каких экспериментах. Его забрал Институт. Не рейдеры.

Вау! Неудивительно, что он даёт половину своего хабара! За меньшее против железок никто и не пойдёт. На Охотника вообще никто не пойдёт. Ни за какие крышки! Хотя… Такого боя у чемпионки не было. Бывало, в Боевую зону таскали… «металлолом». Ну чисто по приколу. «Металлолом» таскали на трофеи. Синт повреждён каким-нибудь мутантом? Ну вот и средство душу отвести. А вот Охотники им не попадались. И даже Кейт не думала, чтобы пойти на мрачного детину в плаще. А этот хочет один или с союзником пойти на умников?

А что? Вот он — последний бой! А там новая жизнь, свобода или конец. Железки сожгут её плазмой. Охотник сломает все кости и размозжит ей череп об стену. Мечта! Как ни крути. Но вдруг…

— А если не найдёшь? Они мастера водить за нос. Им ничего не стоит. Останешься ни с чем, и всё!

Замолчал. Посмотрел в пол. Задумался? Испугался? Врубился?

— Значит, сдохну. Заберёшь всё моё и уйдёшь. Без сына мне ничего и не нужно.

Ушёл. Дверь захрипела и завизжала. Он поднимался по лестнице. Тихо, почти незаметно, но с каждым шагом всё громче и громче. Он ушёл? Нет. Его шаги оглушали. Реальность трескалась, рассыпалась и рушилась неизвестно куда.

* * *

Лето. Жара. Душный вечер. Кейт снова попалась на воровстве. Сначала ей досталось от фермера, потом от родителей за то, что попалась. Они хотели, чтобы она нашла у фермера чего-нибудь интересного, ценного, что потом продать. Но Кейт подвела и себя, и папу, и маму. Она попалась. Пустая, глупая девчонка! Естественно, их выгнали. Кое-как устроились в овраге. Родители молчали. Кейт молчала. Ей было стыдно. Перед отцом. Перед мамой. И даже перед фермером.

Они выживали и он выживал. Они цеплялись за любую возможность и он цеплялся за каждое зернышко, кустик, плод, крышку, тряпку и вещицу в доме. Но она могла бы помогать! И мать с отцом обещали помочь и по дому, и в поле. Они получили бы больше! И не спали в грязной канаве! Родители глупые? Или мир странный, глупый и непонятный? Так она и заснула.

Утром она проснулась от света прямо в глаза. Был ясный день. Кто мог, тот радовался солнцу. Но папа с мамой исчезли. Они не спали рядом в канаве. Они не отозвались, когда она звала их. Фермер пожал плечами и просверлил её взглядом. А вдруг она не родителей ищет, а держит его за дурака, чтобы отвлечь? По дороге шёл бродячий торговец. Она побежала навстречу, но он пришёл издалека и ничего не видел.

В своих кошмарах она боялась рейдеров, мутантов, супермутантов, синтов, отца с матерью и радиацию. Она была храброй девочкой и знала, что, если не сегодня, то завтра отца и мать могут убить. Просто убить или убить и сожрать. Она была готова к этому. Вроде бы. Но всё равно не ожидала, что вдруг останется одна.

Мир закрутился волчком. Лица возникали и исчезали. Никто ничего не знал. Никто ничего не видел. Она вернулась к оврагу, пыталась искать следы, бродила призраком по Содружеству. Чудом не попала на хищников. Выживала на дикой смолянике и корешках. Жевала траву и листву. В конце концов её направили в Зеленую жемчужину Содружества, в Даймонд Сити, в город, где живёт ненависть, особенно к чужакам.

* * *

— Хей!

Кейт виновато развела руками.

— Это не я.

— Они так говорили? Твои родители?

— Отец. Мать только морщилась и молчала, а отец всегда вспоминал Даймонд Сити сквозь сжатые зубы. И всегда потом смачно плевал себе под ноги.

Пайпер перенесла свой взгляд с Кейт на свою писанину и покачала головой.

— Таким в Добрососедство надо.

— Может, они там и были, но я не помню. Мне кажется, их изгнали из Даймонд Сити и из Добрососедства попёрли. Ну или они сами ушли.

— А они когда-нибудь пытались где-нибудь… осесть?

— Разве что в фургончике в Фидлерс Грин. Но там скорее убежище, а не дом.

* * *

Город, где живёт ненависть, стал её последней надеждой. Целый день она бродила вокруг, но не решалась подойти к воротам. А вдруг её тут же убьют? А вдруг изобьют? А вдруг наорут, пошлют к чёрту, к супермутанту в пасть, дадут по ногам, чтобы она упала, возьмут за шиворот или за волосы, чтоб выкинуть куда-нибудь подальше.

Она смотрела из-за угла и представляла, как будет убегать куда глаза глядят или царапаться, кусаться, чтобы хоть как-нибудь прорваться в Даймонд Сити.

— Потерялась?

Кейт дёрнулась, словно её ударило током, и тут же резко обернулась. Дура! Ей же сто раз говорили, чтоб никогда и ни за что не подпускала никого со спины, а она… забылась, подпустила. И что теперь?

— Мои… Родители… Там!

Она кивнула на городские ворота, на стальную пасть чудища, сожравшего её отца и мать.

— Наверное…

— Наверное?

— Я не знаю. Я проснулась — их нигде нет. Я искала. Звала. Мне сказали, что можно… надо… искать в Даймонд Сити.

Мужчина выслушал, кивнул и взял её за руку.

— Пошли. Поищем вместе.

Он взял её за руку? Почему не за волосы? Не за шиворот? Он пошёл в город, медленно, чтобы она успевала. Зачем? Отец всегда ходил так, что Кейт едва успевала перебирать ногами. Он не учил её ничему, но всегда требовал максимум! И она научилась! Она сумела выжить! А они что? Тихо водят друг друга за ручку? Глупые. Слабые и глупые. Таким только за стальными воротами жить, а не в Пустошах.

— Райт, а вдруг она от рейдеров?

— Может быть, но она со мной.

— Как скажешь, Джек. И всё-таки…

* * *

— Джек? Джек Райт? Мой отец?

Пайпер буквально сияла от неожиданного открытия.

— Мой отец первый раз привёл тебя в город за ручку?

Кейт пожала плечами и смущённо улыбнулась.

— Он всегда был такой. Ласковый. Добрый. Не мог пройти мимо беды. Я рада, что ты его встретила.

* * *

Её обыскали, но пропустили. Они вошли в город, и она тут же оглохла. Люди! Слишком много людей! Даже на стоянках рейдеров никогда не было столько криков и голосов!

— А какие они, твои папа и мама?

Мужчине пришлось нагнуться, чтобы девочка смогла его услышать.

— Папа злой, а мама грустная.

— Злой и грустная?

Мужчина нахмурился.

— А как их зовут?

А никак! Кейт звала их папой и мамой, а мама и папа между собой они звали друг друга «Эй ты!» или просто «Эй!». Своё имя она в первый раз услышала, когда отец толкнул её к торговцу, чтоб тот узнал, как они голодают.

— М-м… Хорошая девочка. Как зовут?

Отец и мать переглянулись между собой. Они испугались. Они не ожидали вопросов.

— Кейт.

Первый раз она услышала имя отца, когда тот вместе с матерью и Кейт прибился к Стрелкам.

— Стоять! Кто такой?!

— Мы без оружия! Мы без оружия! Я — Рей, а вот… моя жена… Нина, наша дочь Кейт. Нам нужна помощь.

Не сразу, но им дали работу, крышу и еду. Прошла буквально неделя, и одна из ночей стала адом! Рейдеры, вопили, резали, били, стреляли, жгли и взрывали. Кейт только потом поняла, почему отец улыбался. Он так гордился собой, как будто сам лично убил всех Стрелков! За это ему дали… Пару ржавых стволов, кучку сырых патронов и немного еды. А потом в зубы. Потом по ногам. В живот и просто по морде.

— В заднице высушишь!

Потом они мотались по Пустошам, просили, умоляли, работали то там, то сям, выживали, охотились. Потом родители исчезли, а потом… Джек Райт и Кейт нашли их в Даймонд Сити!

— Может быть, Валентайн помо…

— Папа! Мама-а!

Они не узнали её. А потом испугались и разозлились. Особенно разозлился отец. Она обняла его за ногу, прижалась к нему, а он стоял на своём. У него нет дочери. Они никого не теряли. Они не знают Кейт. И они точно не могут взять чужого ребёнка. Но… Она не чужая! Почему папа так говорит? Почему мама молчит? Она виновата? Да, она виновата, но… Она будет внимательной, осторожной, и никто никогда её не поймает!

В конце концов вмешался охранник. Джек узнал, что его зовёт к себе мэр. А отцу приказали заткнуться, забрать с собой дочь и соблюдать общественный порядок. Отец свернул глазищами и потащил её с главной площади Даймонд Сити в трущобы. В душе вспыхнула радость, которую тут же смыл ужас. Отец припечатал Кейт к стене первой попавшейся хижины и приставил нож к горлу.

Ей велели дождаться темноты, найти какое-то окно. Оно должно быть открытым. А Кейт должна перекинуть туда какую-то сумку и-и… тикать, чтобы только пятки сверкали! Она всё поняла и ничего не поняла. Что? Куда? Как? Неважно. Она сможет. Она не подведёт! Но… Если…

— А если… Не найду?

Отец оскалился, приблизил своё лицо вплотную к лицу дочери и выдохнул.

— Значит, сдохнешь. Сдохнешь!

— Тише! Люди услышат!

Мать стояла рядом, дрожала, как осиновый лист. Она боялась своего мужа. Возможно, краем сознания боялась за дочь. И каждый раз, когда рядом раздавались шаги, вздрагивала и тут же превращалась в статую с застывшим гримасой ужаса на лице.

— Ты сдохнешь. На кой чёрт ты нужна?

Отец не прошептал, а прошипел в лицо дочери, чтобы у Кейт не осталось сомнений — либо отец достанет её, либо её достанут другие.

* * *

— Я справилась. Нашла окно, кое-как перекинула сумку и тут же сбежала. Нашла отца, он схватил меня, зажал мне рот рукой и чёрт знает куда затащил. Я думала, что умру. Вот он — конец. Сейчас отец зарежет меня. Или задушит. Или сломает шею. Снова и снова я прокручивала в голове всё, что сделала. Наверное, я где-то ошиблась. Поэтому и умру. Ну или нас найдут, изобьют и убьют. Всех троих.

Можешь не верить, но я не знала, на что подписалась. Что я сделала и зачем? Я просто хотела оправдаться перед папой и мамой. А потом прогремел взрыв, вспыхнули пожары, люди забегали, закричали. А мы сидели и дрожали. А утром мы протиснулись в какую-то ржавую щель и ушли. Я обернулась и увидела, как отец улыбался.

Пайпер выдохнула и глубоко вздохнула.

— А сколько… тебе было?

Кейт пожала плечами.

— Лет пять.

— Пятилетнюю девочку… С-суки…

— Пятилетние девочки сами по себе и уж тем более в бандах рейдеров и не то делают.

Пайпер поморщилась, зажмурилась и потрясла головой. Она в общем-то знала и о маленьких сексуальных рабынях, о попрошайках на поводке, о почти всепролазных разведчиках и о тех, кто время от время искал на Пустошах сердобольных бродяг, чтоб заманить их ловушку. Она знала о них, но не хотела лишний раз вспоминать.

— А сейчас тебе… Значит… Ты взорвала склад минитменов?!

— Да.

Пайпер прищурилась.

— Откуда ты знаешь?

— Ронни Шоу подсчитала. Когда я решила не просто быть рядом с Крисом, а стать минитменом, я всё рассказала, попросила прощения, а Ронни Шоу всё вспомнила и подсчитала.

— Но ведь… Твой папаша не сам всё устроил? Кто дал ему эту сумку?

— Институт. То есть Крикет, а её вежливо попросил Институт.

А вот это уже тянет на отдельный, эксклюзивный сенсационный выпуск!

— Но… Зачем?! Минитмены как раз спасли Даймонд Сити от орды зелёных громил! Мы только зализали раны! Зачем?!

— А кто сделал супермутантов?

— Твою мать… Они управляли ими?

— Нет. Дело вообще не в громилах. Победа дала уважение. А уважение — это сила. Ты же помнишь их попытку создать власть в Даймонд Сити? Они провалились и больше не могли позволить кому-нибудь стать сильными. Они всё продумали, а мы — расходный материал. Я — расходный материал!

* * *

Темнота. Рука отца на лице. Его пальцы сжимают ей горло. Грохот. Крики. Отец прижал её к стене. Приставил нож к горлу. Лезвие врезается в кожу. Ужас. Ужас в глазах отца. Ужас в глазах у матери. Ужас накрывает Кейт с головой. Ужас парализует. Она не чувствует ног. Она не чувствует рук. Она не помнит себя, но отчаянно хочет жить! Она хочет жить, но исчезнет. И нет ничего, вселенной не существует. Есть только хватка отца и лезвие ножа у горла.

— А если… не найду?

— Значит, сдохнешь. Сдохнешь!

Ужас. Тьма. Холод. Грохот. Крики. Огонь.

— А если не найдёшь?

— Значит, сдохну.

Невозможно. Быть такого не может! Мрак затрещал. Раскололся. Знакомые голоса заполнили всё пространство.

— На кой чёрт ты нужна?

— Без сына мне ничего и нужно.

Отец и этот кричали прямо ей в уши. Каждый звук стал молотом, огромной и гигантской кувалдой! Каждое слово превращалось в кулак. Они избивали её? Нет. Две кувалды, два кулака изо всех сил били друг друга, сотрясая всё её существо и весь мир.

— …не найду…

— …не найдёшь…

— Значит, сдохнешь! Сдохнешь!

— …сдохну. Без сына…

— На кой чёрт…?!

— Без сына ничего и не нужно.

— На кой чёрт ты нужна?!

— Без сына… не нужно.

— На кой чёрт?! Ты сдохнешь!!!

— Сдохну. Без сына… ничего… и не нужно.

— Хва-а-атии-и-ит!

Кувалды и гигантские кулаки испарились. Даймонд Сити и приставленный к горлу нож рассыпались в пыль. Она снова в подвале. Рядом ржавчина старого мира. И сейчас ржавая дверь рухнет на пол, а из дверного проёма и дырок под потолком со всех сторон полезут гули, мутанты, супермутанты и рейдеры, охочие до случайной добычи. Потому что… Она только что сама их к себе позвала. Она только что орала на всё ёбаное Содружество! Сначала хотела напугать чужака, а потом пыталась избавиться от голосов. И теперь… Она снова станет добычей. И уже не сможет отбиться. Одна против всех.

Вот сейчас. Она услышит шаги, топот, скрежет, шелест, шорох, шумное дыхание хищников, рычание, хрипы, крики, угрозы, вопли и визги. Но она ничего не услышала. Даже эха. Потому что она не кричала. Она прошептала. Из последних сил. Или она кричала, но только в своей голове, а губы беззвучно пошевелились и всё?

Неважно. Она никогда не узнает об этом. Но она не сможет забыть мёртвую тишину. Словно этот… как его… этот… порешил всех в Боевой зоне и заодно вообще во всём мире. Странный, непонятный чужак положил всех и никто не смог ему помешать, никто с ним не справился. И вот… Она осталась одна, а он… ушёл.

Он ушёл. Он ушёл! Ей бы обрадоваться, но Кейт задохнулась от шквала ужаса и отчаяния. Она буквально увидела, как он идёт своей дорогой. Шаг. Ещё шаг. Он свернул за угол. И всё. Он исчез. Она никогда его не найдёт. Никогда его не догонит. Нет! Только не это!

Она сама не знала, зачем рванулась из угла в ржавый дверной проём. Ей нужно выбраться из подвала, мрака, ада, чтоб жить, чтоб быть свободной! И ей никто не нужен! Но почему ей так страшно? Почему кажется, что мир перевернётся и ад проглотит её, если она не сможет догнать чужака?

На самом деле она не рванулась, не побежала, а всего-навсего попыталась. Она стала марионеткой, у которой перепутались руки и ноги, но кукловод всё равно тащил её от ржавой колымаги к лестнице за чужаком. Она пыталась хоть как-нибудь справиться с непослушными, словно чужими руками и ногами, но всё равно не успевала за силой, которая волокла её к заветным ступенькам. Быстрее! Он же уйдёт! Ты останешься здесь! Навсегда!

Она пыталась хотя бы встать на четвереньки, чтобы потом подняться на ноги, пойти, побежать, но колени дрожали, ноги подгибались, и она падала. Снова и снова! И наконец, когда она встала, ад сделал последнюю попытку.

— На кой чёрт ты нужна?

Отец вернулся. Он даже не хотел, а жаждал добить проклятую, годами висевшую на шее девчонку, бессмысленный, бесполезный, ненавистный, никогда ни на что не способный лишний рот! И он уже не кричал и не шипел сквозь сжатые от ярости зубы. Он шептал прямо ей в ухо. Его нож снова давил ей на горло. Он гладил её по голове, пытаясь ухватиться за волосы. Была бы его воля, он бы разбил ей голову об ступеньки и навалился бы сверху, чтобы навсегда лишить её сил. Если бы он мог, он бы зарезал её, как чужак убил Кровавого языка, чтоб уж наверняка.

А у лестницы скорчилась, забилась в уголок мать. Она смотрела пустыми глазами то на Кейт, то на мужа, то на пол. Она водила руками по полу, собирала и нюхала пыль. И каждый раз она смотрела на пыль с немой, отчаянной мольбой. А вдруг какой-нибудь рейдер, бродяга или наёмник просыпал там пару заветных крупинок? А вдруг достаточно сделать вдох, чтоб забыть про дочь, про мужа и вообще про всё? Но пыль была только пылью. Наверное, даже в аду иногда кончается дурь. И мать снова смотрела на мир абсолютно пустыми глазами.

Какого же чёрта? Годами она ненавидела их. Тысячу раз избивала и убивала сначала только в мечтах, потом, наконец, наяву, и раз за разом на ринге. О да! Она была сильной, непобедимой. И вот чемпионка не может забраться по лестнице, преодолеть несколько жалких ступенек!

— Теряешь концентрацию, пташка? Снова под кайфом?

Циничный, алчный гуль загораживал выход из ада. Он покачал головой, нагнулся, посмотрел ей в глаза, попытался поморщиться, а потом, брызгая вонючей слюной, стал вспомнить все её слабости, промахи и ошибки.

— Чемпионка! Звезда! Ты мне вот уже где! Влетела в копеечку. Не веришь? Сколько раз ты лежала, жрала и ширялась?! Хорошо было, да? А люди требовали, ждали! Бой с чемпионкой! А ты… На кой чёрт?

Томми превратился в отца. Выход из ада стал рингом. Пружины в теле сжались. Она рванулась вперёд. Нет. Невидимый кукловод дёрнул изо всех сил и даже не вытащил, а выдернул Кейт, как пробку из адской бутыли. Голоса ушли. Ринг исчез. Она вырвалась. Слёзы текли ручьём. Она хватала воздух ртом и никак не могла надышаться, но всё кончилось. Осталось только… Догнать. Догнать этого!

А где он? Ушёл? Она опоздала? Всё кончено? Всё борьба была зря? Нет. Знакомая спина свернула за угол. Ноги сами понесли Кейт вперёд. Руки сами потянулись к лицу, пальцы сами размазали слёзы. Ветер сам сушил ей лицо. Хорошо хоть день выдался пасмурный. А в руинах кое-где вообще тьма. Он не увидит. Он не узнает, как наёмница, чемпионка Боевой зоны плакала и сходила с ума, как маленький, брошенный ребёнок.

Ноги несли её вперёд, а в голове рождался новый кошмар. А вдруг она обозналась и за угол свернул не чужак? А вдруг она догонит его, чтоб получить пулю в живот или в башку? Он сделал предложение наёмнице. Щедрое предложение! Она послала его. Он ушёл. И тут она не подходит, а подбегает к нему со спины. Подбегает без оклика. Кто угодно, кому жизнь дорога, убежит или пальнёт не глядя. А у неё нет сил, чтобы окликнуть.

Нет. Он не убежал и не пальнул. Он вообще стоял, прислонившись спиной к стене, и смотрел то на Кейт, то туда, куда шёл только что. Она едва успела сменить бег непослушных ног на обычный, спокойный шаг, когда он отделил себя от стены и снова пошёл вперёд. Через пару-тройку секунд чужак посмотрел ей в ноги, и Кейт даже в полутьме увидела, что он нахмурился.

Дура! Она ещё маленькой научилась ходить по руинам, чтоб под ногами ничто не хрустело, чтоб вместо звука шагов был слышен разве что шелест. А тут она не успела взять себя в руки и пошла вперёд, словно вдвоём им всё нипочем. Хорошо хоть вспышка досады и паники заставила ноги вспомнить, чему их жизнь научила. А этот посмотрел, прислушался, кивнул и снова стал сканировать местность перед собой, как Стрелок, штурмотрон или синт.

А куда он идёт? Надо спросить. Тихонечко так прошептать. Но Кейт промолчала. Она не хотела разрушать тишину. Тишину, которой она наслаждалась. Все голоса, ужас, ярость, и жажда убивать, ломать, душить и резать, чтоб выжить, ушли, испарились, исчезли. Осталась только тишина и покой. Руины, сумрак, шаги. Ей пришлось заставить себя сосредоточиться. Она же наёмница или нет? Ей нужно быть начеку, чтоб вовремя отреагировать, прикрыть и отработать обещанную половину добычи.

Но всё-таки, куда он идёт? А пофиг! Какая ей разница? Явно не в ад. В аду она уже была.

* * *

— И куда он шёл? Куда вы пришли?

Кейт улыбнулась.

— Домой.

Пайпер приподняла левую бровь. Она поняла, что знает, где Комбез живёт с Кейт сейчас, но понятия не имеет, где он жил, где они жили, где парочка свила своё первое гнёздышко.

— Солнечные приливы? Вы же только недавно там дом построили.

Кейт прикрыла глаза и покачала головой.

— Переулок висельника.

Пайпер поморщилась.

— Фу!

— Фу? Или всё-таки лучше, чем голая земля или каморка в Боевой зоне?

— Я же даже не думал… Боялся, но верил, надеялся, ждал весточки из НКР. Сам хотел как-нибудь написать, что у нас тут новая жизнь. И вот…

Стоявший над могилой фермер сжимал и разжимал кулаки. Время от времени он поправлял дрожащей пятерней волосы, вздыхал, сдерживал слезы и смотрел на два обезображенных тела, завёрнутых в мешковину.

Несколько лет назад его брат с женой, дочерью и маленьким сыном решил отправиться в НКР на поиски лучшей доли. День шёл за днём, год за годом. Караваны, группы смельчаков и одиночки бродили по Пустошам, покупали и предлагали товары, да иногда доставляли письма от одного островка жизни к другому. Фрэнк Майерс работал, выживал и ждал, но не было ни письма, ни записки, ни привета, ни рассказов о том, как там его брат устроился в Новой Калифорнийской Республике.

А потом, одной тёмной ночью молодой минитмен застрелил парочку диких гулей. Казалось бы, что такого? Ходячие мертвецы постучались к живым. Прибились на запах, чтобы пожрать, но получили свинец. А по утру Фрэнк опознал в убитых Тимми и Изабель, племянника и племянницу, которым отец хотел подарить новую, безопасную жизнь.

— Вы уверены?

— Да. Её платье, волосы и медальон. И Тим… почти не вырос. Значит, только ушли, шагнули за порог и… Простите.

История осталась бы личной, но Пайпер поклялась, ну или пообещала Кейт и Комбезу хотя бы попытаться писать не про коварные планы, а про простые беды и радости обыкновенных людей по Содружеству. И вот она стоит над могилой рядом с Майерсом, его женой, дочерью, сыновьями, рабочими, минитменами, Крисом и Кейт. Главная пара Содружества зашла к Майерсу по делам. Они уже думали уходить, когда Фрэнк упал на колени перед телами, один вид которых мог бы довести до инфаркта.

Майерс ещё раз пропахал пятерней шевелюру и тут же изо всех сил прижал к себе младшего сына и дочь. Пайпер отвела взгляд от скорбящих и посмотрела в могилу. Нет, она разного повидала, но вид тел, исчезающих под землёй её всегда ужасал. Она перевела дыхание и стала смотреть на рабочих и минитменов. В конце концов, она уставилась на Кейт и Комбеза.

Интересно… Кейт смотрела на тела, хмурилась, морщила лоб, переводила взгляд с мешковины на рабочих, лопаты и комья земли и обратно, словно пыталась уловить что-то знакомое, личное. Потом погоня за прошлым закончилась, прищуренные глаза распахнулись, рот приоткрылся, а пальцы коснулись запястья Криса, который сам, кажется, увидел в могиле и почти засыпанной мешковине эхо забытого ужаса и незаживших ран.

— Помнишь?

— Да.

И она помнит, и он? Каждый вспомнил своё или… Редакция «Общественных событий» обязана узнать, почему Крис и Кейт взялись за руки и прощались с покойными, как с родными! В конце концов, Пайпер Райт уже поняла, что никакое эксклюзивное интервью не сможет поместить в себя то, что может рассказать Кейт. Не будет эксклюзивного выпуска — будет книга с эксклюзивными откровениями!

— Расскажешь?

Кейт кивнула.

— Позже.

* * *

— За нами идут.

— Знаю.

— Двое.

— Знаю. Женщина и ребёнок.

Вот так ходить в Добрососедство! Хорошее местечко. Тебе нужны крышки, еда, вода, броня и стволы? Ты всё получишь. Услуга за услугу. Без заморочек! Но надо быть настороже. Всегда! И вот сейчас… Немножко поработали на местных. Добыли разного. Всё хорошо, но тут и собака зарыта.

Когда с тобой всё хорошо, смотри вокруг, а то оставят нахер без штанов. Избитое, исколотое тело с пробитым черепом. Не нравится? А никому не нравится. Поэтому и нанимают охрану, разбрасывают крышки и обещают хоть половину пустошей в придачу или какой-нибудь другой солидный куш, чтобы охрана тебя не удавила, пока ты спишь.

И вот к ним кто-то прицепился. Идут след в след. Обычные бродяги или наводчики какой-нибудь из банд? Хорошо хоть этот понял, услышал и увидел, а то бывало, Кейт нанималась к тем, кто ничего не мог и от любой опасности дрожал. И вроде всё логично, правильно, но Кейт всегда было противно работать на беспомощных и жалких. А с этим получается, как будто Кейт ему и не нужна. Она кидается в атаку, а он хватает за руку и шёпотом выкладывает план, как лучше вынести мутантов, рейдеров, наёмников и синтов.

План, план, план! Бла-бла-бла! Но у него получалось! У них получалось. Вдвоём они запросто брали рейдеров, которые заныкались в руинах, чтобы охотиться на проходивших рядом. Охотник становился жертвой, а Кейт и этот забирали всё! Удобное укрытие, патроны, жратва, одежда, крышки! И Кейт уже не знала благодарить ей этого, уважать его или серьёзно думать о том, чтобы прикончить?

Она хотела, чтобы он жил, чтоб выжил и обязательно добрался бы до сына. Она хотела… Нет. Ей нужно было увидеть, каким он окажется отцом! На словах всё было в лучшем виде. Ну а на деле? И стоит ли оно того? Ей любопытно, а он возьмёт и… Решит, что Кейт — балласт, угроза, ходячая проблема. И всё. Оставит где-нибудь лежать, а сам уйдёт. И что ей делать, чтобы не он её, а именно она оставила его? Чтоб он там где-нибудь лежал, а Кейт… Ушла бы и жила, боролась, выживала сама и за себя, но… Какого чёрта?!

Ей, блять, понравилось выживать вдвоём! На равных! Ей, блять, понравилось чувствовать своего человека рядом! Ей, блять, понравилась уверенность в его силе и навыках. Ей, блять, понравилось не только защищать, но и чувствовать себя защищённой. Дура! Так не должно быть! Так просто не должно быть! Какого чёрта?!

Она боялась остаться одной против всех. И мальчишка, незнакомый мальчишка останется один! Он не дождётся своего отца. Из-за неё! Ей даже снился сон. Про клетку. Её продали. Но не кому-то там, вонючему и потному, а Институту. На опыты. А пацан в другой клетке. Они его изучают. И её изучают. Режут, колют, суют свои приборы во все места. И никакой возможности сопротивляться. Она не может двигаться. Даже кричать не может! И всё из-за неё. Она убила того, кто спас её. Она убила того, кто мог, хотел и шёл вперёд, чтобы спасти ребёнка, сына!

Она просыпалась, понимала, что этот жив и рядом. Она ненавидела свой страх перед ним, ненавидела желание убить этого странного человека и ненавидела саму себя за всё. А потом страх возвращался с новой силой, и Кейт серьёзно думала о том, что надо не рисковать и не размазывать сопли по бетону, а поскорее убить его. Во сне.

И тут вот на тебе! Мать и дитя. Как мило! И Кейт, и этот уже пытались петлять, но парочка держала след, не отставала. Хорошо хоть их не пытались догнать, чтоб бить на жалость. Сделайте одолжение, войдите в положение, ребенок страдает, болеет, голодает. Нам хотя бы ноченьку переждать, а потом… А потом, ночью, несчастные убивали несчастных. Один удар в сердце. Или по горлу. И ничего личного, только выживание. Либо ты, либо тебя. Хотя… Гарантий не было. Всё решали секунды. Опыт. Бодрость или изможденность. На что способен сытый? На что пойдёт голодный? И чьё отчаяние окажется сильнее?

Ну или мамаши и папаши, а то и проходимцы с детьми на поводке бродили тут и там, чтоб выследить лёгкую добычу для рейдеров. Тогда ночь превращалась в избиение спящих или в побоище, где снова не было гарантий ни у кого.

Неопределенность бесила! Хотелось дойти уже до привала, обговорить всё с этим, окопаться и… Была не была!

* * *

Не было никакой банды рейдеров. Кейт и этот устроились на ночлег. Вроде бы были готовы. Стволы зарядили, ножи заточили, расставили ловушки, чтобы никто не смог застать их врасплох. Но мать с ребёнком прошли все ловушки, стали самой тишиной, чтоб этот и Кейт не проснулись. Но тишина не смогла им помочь. Почему? Скрипнула половица? Хрустнули осколки стекла? Нет. Чужаков подвёл запах. Когда они уже приготовились занести ножи над спящими, Кейт и этого словно с головой накрыли одеялом из гниющей плоти. Кейт задохнулась от вони и поняла, что дальше притворяться нет смысла.

Ночь взорвалась визгами, криками, безумными бросками и прыжками по стенам, полу и потолку! Вокруг Кейт и этого танцевал и бушевал хаос! Нападавшие были хороши. Реально хороши! Кто б мог подумать, что одичавшая, озверевшая женщина с таким же одичавшим ребёнком смогут налететь ураганом на взрослого, сильного, опытного мужчину и чемпионку Боевой зоны! А потом всё закончилось. Быстро. Резко. Внезапно. Кейт посмотрела на этого. Он посмотрел на неё. Она жива. Он жив. Оба ранены, но ничего серьёзного. А перед ними, на полу — два трупа.

Изможденная женщина с оскалом гнилых зубов, двумя дырками вместо носа и окровавленными не ногтями, а уже когтями на серых, скрюченных и узловатых пальцах. А рядом тощий, как скелет, ребёнок с застывшей навсегда гримасой злобы и рваными дырами вместо ушей. То ли девочка, то ли мальчик. Не понять. Люди и не люди. Существа. Совершенно безумные глаза и почти истлевшее тряпьё. Он уже видел и слышал достаточно, чтобы в лучах рассвета узнать все признаки превращения человека в гуля.

Тела убитых были ареной борьбы. Обычная, бледная кожа изможденного голодом человека, боролась со зловещим некрозом. Невидимый распад клеток создавал чёрные прожилки по всему телу, язвы и волдыри. В конце концов мутация превращала людей в ходячие, древние мумии обезображенных и искалеченных кошмаром древнего мира — проказой.

А начиналось всё с лошадиных доз вируса рукотворной эволюции, контакта с химическим оружием и, естественно, облучения. С чем именно столкнулась та женщина? С чем именно столкнулся ребёнок? Они отравились, облучились, заразились? Залезли куда-нибудь за едой, искали укрытия от холода, хищников, рейдеров или синтов и напоролись на чёрт знает что.

Так, может быть, нападавшие хотели, чтоб их прикончили? Может быть, само нападение было всего лишь способом сгинуть? Ему уже рассказали, что мутация в бессмертного мертвеца — это всегда лотерея. Один погибал, другой выживал. Выжившие превращались в чудовищ — разумных и безумных. Один становился чудовищем, но оставался в здравом уме, в твёрдой памяти. Другие превращались в монстров во всех смыслах этого слова.

Разумные гули пытались выживать на отшибе, вдали от людей и с людьми, которые не гнали их ссаными тряпками и не угрожали расправой за живое воплощение древнего ужаса. Кто из живых захочет жить рядом и каждый день смотреть на говорящий труп? Одичавшие, безумные гули бродили ненасытными стаями и просто поодиночке. Иногда они охотились семьями, абсолютно и полностью позабыв о том, кем они были друг другу. И те, и другие, и дикие, и разумные гули были бессмертны. Они жаждали мяса и крови, но могли десятками лет выживать без еды и воды. А плоть живого мертвеца давала им нечеловеческую силу, ловкость и скорость реакции.

Живые мертвецы с оравой кровожадных мутантов были бичом и без того хищного, одичавшего и кровожадного мира. Радиация, химия и вирусы пробираются к тебе через щели, проникают в тебя вместе с воздухом, текут к тебе вместе с водой, пропитывают собой всё и вся, но не могут зарезать, расстрелять и избить. Никакая химия, радиация и вирусы не способны оторвать тебе руки, ноги и голову, чтоб насадить трофеи на палку. Смотрите, бойтесь, подчиняйтесь!

И никакая химия, радиация и вирусы не способны схватить тебя, чтобы сломать все кости, чтоб заживо сварить, сожрать твоё сочное мясо и выжить. Жизнь всегда сражалась со смертью и всегда несла смерть другой жизни. Так всегда было и, возможно, так всегда будет. С самой зари истории органической жизни доклеточные организмы подавляли и уничтожали друг друга.

Они не знали жалости, сомнений и сожалений. Равнодушный и безжалостный механизм естественного отбора диктовал и будет диктовать правила биосфере. Но доклеточным, одноклеточным и множеству многоклеточных всё равно. Симбиоз или война всех со всеми? Без разницы.

А потом появилось сознание. Примат стал человеком, он принял эстафету войны за выживание любыми средствами и любой ценой. Естественный отбор стал неестественным и человек сломался. И женщина с ребёнком либо сошла с ума и недооценила противника, либо отчаялась и переоценила себя, либо сознательно пошла на смерть и потащила за собой ребёнка, чтобы всё кончилось. Либо, либо, либо. Кейт и этот никогда не узнают, что и почему случилось в ту ночь. Им надо было обработать раны и успеть до темноты добраться до переулка Висельника.

* * *

— Это он потом говорил?

— Что?

— Ну-у… Неестественный отбор, доклеточные, одноклеточные, биосфера, эстафета войны.

Кейт улыбнулась. А Пайпер в сотый раз по инерции удивилась. Как-то раз у прилавка Артуро Кейт улыбнулась. Кажется, она торговалась за ствол, а оружейный барон Даймонд Сити ни в какую не хотел уступать. Чертовка что-то сказала ему и выдала оскал хищника. Артуро, тёртый калач, внакладе не остался и выдал тот же оскал. Пайпер тогда поежилась, но сейчас…

Кейт улыбалась совсем как Молли — отличница первой школы в Содружестве и любимица мистера Цвикки. Радость, удовольствие, задор!

— На меня не похоже?

Вот отомстила так отомстила. Не зазубренным ножом в шею, а школьным курсом биологии.

— Ну-у… Эм-м-м…

— Не важно.

Съела? Съела. Поехали дальше.

* * *

Они уже хотели уйти, но этот встал столбом и уставился на ребёнка с простреленным черепом. Несостоявшийся гуль, израсходованный материал неестественного отбора ждал падальщиков, чтобы они сожрали всё, что можно с него сожрать.

Лучи восходящего солнца послали порцию живительного и равнодушного тепла на головы выживших за ночь. Тут и там по всему Содружеству подул ветер, заставив застонать проржавевшие руины крупнейшего мегаполиса Новой Англии. Он слышал этот звук много раз, научился его фильтровать и жить своей жизнью, чтоб не сойти с ума под прессом новой реальности. Но в тот день и в то утро, в разграбленной бетонной коробке цветочной лавки миссис Монро ему показалось, что весь искореженный, избитый, сожженный, пропитанный радиацией, отравленный, одичавший, голодающий, озлобленный и бешеный, уродливый и изломанный мир стонал через убитого, наполовину сгнившего заживо, почти ставшего монстром ребёнка. За что? Ни за что. Почему? Потому.

* * *

— Стой! Откуда ты знаешь, что ему показалось? Поняла по глазам?

— Он потом рассказал.

Пайпер прищурилась, чтобы понять, где Кейт диктует ей чистую правду, а где фантазии, сказки и ложь.

— Вы прям… вспоминали? Вот это?!

— Мы иногда вспоминаем, какими были, что думали, чего боялись. Я доверяю ему. Он доверяет мне. Мы даём силы друг другу.

* * *

— Может, мне ещё надо поплакать?

Кейт смотрела на этого, едва сдерживая растущее раздражение. Эта баба и мелкий хотели их тут прикончить! Хотели сожрать их припасы, но обломались. Кейт жива. Этот жив. Чего ещё надо? О! Им надо идти. Скорее! Ноги в руки, мать вашу! А этот сопли решил пожевать. Нормальный же мужик был!

Ну давай, плюнь в морду, дай в морду, не забудь к чёрту послать! И давай, пой серенаду про совесть, сочувствие и… Как её? Человечность. Моралисты хреновы! Только и умеют… Сами не живут и другим не дают.

Он, действительно, хотел послать её к чёрту. И даже хотел дать пощёчину, чтобы показать, что есть грань, за которую не стоит заходить, когда он рядом. Но какой смысл? Она такая же, как и те, кого она ненавидит и презирает. Он вспомнил, какой она была на ринге, как смотрела на него, тысячу раз убивала в воображении, пыталась внушить ему страх, который жил в каждой клеточке её тела и владел каждым днём её жизни.

С тех пор она то и дело дерзила, пыталась бросать ему вызов, пыталась угрожать, чтоб или он её, или она его. Зачем? Чтобы всё кончилось. И тоже самое он видел в Даймонд Сити, в Добрососедстве, на Пустошах и в маленькой цветочной лавке, где ненависть была щитом отчаяния и бесконечного всепоглощающего страха. И нет никакого смысла в упрёках.

— Нет, ты ничего им не должна. Но я должен.

Да чтоб его! Как у него получается?! Она была уверена, что он пошлёт её, а вместо этого её голова взорвалась от вспышек. Мгновения прошлого восставали из бездны, чтоб рухнуть обратно под ударами настоящего.

* * *

Голод. Банда рейдеров. У них есть еда. Но они ничего не дадут просто так. Рейдеры поставили условие. Жратва и выпивка в обмен на детей с одной упрямой фермы. Всего-то нужно было выманить мальчишку и девчонку туда, где рейдеры дадут им по затылку. Кейт осталась в заложниках. А родители сделали своё дело. Но еда с выпивкой кончилась. Мать лежала в отключке. Отец послал Кейт украсть яйца у самки Когтя Смерти. Самка устроила себе гнездо в пещере. Когда-то, кажется, она была туннелем. Точнее, входом в туннель. Свод тут и там обвалился. Получилась целая сеть закоулков и тупиков. Там прятались рейдеры, наёмники и бродяги. А потом там воцарился ящер.

Но ящеру нужна добыча. Мясо. Много мяса! И самка уходила, чтобы найти, убить, сожрать. Кейт улучила момент. Добралась до гнезда. Схватила яйцо. Одно из трёх. Она представила, что первое яйцо отдаст отцу, второе матери, а последнее оставит себе. И все будут сыты!

Она уже представила вкус, приятную тяжесть в животе и тихое, сытое счастье хотя бы на одну ночь. Она уже облизнулась и проглотила слюну, но…

Мечта испарилась от крика и слишком знакомого рёва. Кейт оцепенела. Она прислушалась и содрогнулась от истошного вопля. Дикий, истошный, отчаянный вопль оборвался так резко, словно был веточкой, которая хрустнула и сломалась в клыках гигантского хищника. И никаких взрывов. Никаких выстрелов. Через несколько бесконечно длинных секунд воздух взорвался от рычания самого опасного монстра Содружества. Гигант нашёл свою добычу. Гигант победил. Гигант уходит домой.

Звуки тяжёлых шагов заставили Кейт выскочить из пещеры. Как она не споткнулась? Как добралась? На инстинкте. На мышечной памяти. Она добежала до родного фургончика. Запинаясь и задыхаясь она попыталась сказать о том, почему не смогла, не успела добыть три яйца. Но отец не стал её слушать. Он буквально сбил её с ног пощечиной. Со всего размаха. Потом вцепился ей в волосы и стал возить лицом по земле, пытался утопить её в лужах недавнего дождя и, наконец, перевернул на спину, чтобы наотмашь бить по лицу.

— Ты! Должна! Добыть! Нам! Еду! Ты! Должна! Ты! Должна! Когда же! Ты! Сдохнешь?! Ты! Должна! Найти! Нам! Еду!

Кейт не сопротивлялась. Ей вообще казалось, что всё это происходит не с ней. Не она лежит на земле. Не она едва дышит. Не её обвиняют. Не её ненавидят. Она в другом мире. Она ничего не чувствует. Она ничего не хочет. Она не страдает. Ей всё равно. Она просто смотрит со стороны. Ей наплевать. На всё.

В конце концов, отец переключился на мать. Та вздумала забрать себе яйцо, чтобы успеть проглотить хоть что-нибудь, пока отец не забрал себе всё. А Кейт хватило сил только на то, чтоб втиснуть избитое тело в тесноту под фургончиком. Не самое лучшее место в мире. Но другого и не было. Побитый жизнью, грязный, ржавый металл над головой успокаивал, но всё равно хотелось кричать. От боли. От обиды. От голода. От одиночества. От всего сразу и разом. Отец дрался с матерью, а Кейт вздрагивала от эха его недавних криков.

* * *

— Ты! Должна!

— Нет. Ты ничего ему не должна.

Что? Кто? Откуда такой спокойный, уверенный голос?

— Ты-ы! Должна-а-а!

— Ты ничего ему не должна. Но я должен.

Никакого фургончика. Никакой боли. Она не лежит на сырой земле. Никакого отца. Никакой матери. Она стоит рядом с этим и смотрит на гулей.

— На тебя когда-нибудь бежали дети, обвязанные взрывчаткой?

Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы вынырнуть из глубин памяти и нырнуть туда снова.

— Гранаты бросали. Иногда сами и подрывались. Хотели взорвать меня, а взрывали себя. А прямо обвязанных не было. Взрывчатка редкая, дорогая.

Этот вздохнул и кивнул.

— А на меня бежали. Нам давали задачу ликвидировать террористов. Мы прилетали или приезжали в занюханные деревни. Начинали обыск, допросы, аресты. В другой раз мы прибывали на точку, а там танки, пулемёты, пушки, мины. Мы принимали бой. Погибали и убивали. Выжившие возвращались на базу. Пополняли личный состав и ждали новый приказ.

Мы выдвигались. Ждали чего угодно. А нас встречали улыбки. Люди махали руками. Чуть ли не прыгали от восторга. Так нам казалось. А потом мужчины, женщины, дети выбегали к нам и взрывались. Их готовили к этому. Сдохнуть, чтобы мы сдохли. Мы защищались. Стреляли в воздух. По ногам. А потом получили приказ стрелять в тело и в голову.

Видишь к тебе бегут? Мужчина? Женщина? Ребёнок? Огонь! Не дури, солдат, выживай. Либо они, либо ты! Мы возмущались, сходили с ума, пытались протестовать, пили, кололись, нюхали чёрт-те что, шли под трибунал, дезертировали. Но, в конце концов, инстинкт выживания брал своё. Либо солдат делает своё дело, либо и трибунала не надо.

— И ты…

— Убивал. И приказывал убивать. Деревни потом вымирали. А мы получали приказ выдвигаться в другую деревню, штурмовать город или укрепрайон. А смертники, вот такие мальчишки и девчонки, худые, голодные, злые так и остались… Лежать… Там… На земле…

Там и наших осталось до чёрта. Мы просто не успевали. Забирали только жетоны. А потом нас перебросили в Канаду и началось…

Этот замолчал и глубоко вздохнул.

— В Канаду меня уже не пошлют. Некуда. Да и некому.

Он замолчал, нагнулся, взял ребёнка на руки и вышел с телом из комнаты. А Кейт села на первый попавшийся ящик и попыталась изгнать прошлое настоящим. Как у него получается? Когда другие били на совесть, давили на жалость, пытались её вразумлять, читать ей мораль, поучать и стыдить, она посылала их к чёрту и не жалела об этом. Но стоит этому зарядить ей историю, она сразу сдувается. Он начинает вспоминать, рассказывать, а ей хочется только стоять, сидеть или лежать рядом и слушать.

Она досыта насмотрелась и наслушалась чуши и бреда от рабов и позеров Боевой зоны. Но этому она верила. И каждый раз рассказ про мир до войны переворачивал её собственный мир. Бывалая наёмница шла в атаку! Сейчас она покажет этому! Но вот он вспоминает случай из жизни и она превращается в девочку рядом с молодым стариком. И вот он снова прав. По крайней мере, она не может ему отказать.

* * *

— До войны здесь был цветник. Клумбы с цветами. Много цветов. А рядом кафе. Мы любили тут гулять.

Кейт думала, что этот вспомнит ещё что-нибудь, но он уже выкопал яму и сразу же замолчал. Пока он работал лопатой, внутри неё сжались пружины. Чёртовы годы рабства вбили в неё установку. Он должен остановится, прожечь её взглядом, чтобы она метнулась, взяла другую лопату и копала бы вместе с ним, а то и вместо него. Хозяин должен отдыхать, раб должен работать. А ну, сука, быстро!

Нет. Он вообще на неё не смотрел. Сам вынес тела. Сам копал. Потом вспомнил про Кейт, сказал про цветы, замолчал, осторожно и бережно опустил трупы в могилу, секундочку постоял и снова заработал лопатой. Кейт знала, что она должна, просто обязана шумно вздыхать, играть желваками, со скукой смотреть по сторонам и раздражённо выбивать ритм ногой. Ну давай, кончай там уже! Хорош там возиться!

Нет. Она стояла и со странной тоской смотрела на руки, ноги, лица и тела мертвецов. Мать с дочерью или сыном, старшая сестра с младшей сестрой или братом, а, может быть, просто взрослый с ребёнком постепенно, навечно и навсегда исчезали под комьями серой земли, бетонными крошками, помутневшим, оплавленным битым стеклом и засохшим дерьмом рейдеров и мутантов. Мерзость. Но с другой стороны… Впервые в жизни она поняла, что ей не плевать на то, что будет с её грёбаным телом.

Всю жизнь она была куклой. Для отца с матерью. Для рейдеров. Для мразей, торговавших рабами. Для жаждущих стать хозяином живого товара. Для Томми. И вообще… Для всех. Она всегда была куклой. И какая ей разница, где, как и когда она сдохнет? Что будет, то будет. Лишь бы быстрее. И пусть её потом изнасилуют. Десяток рейдеров сразу. Пусть разорвут собаки. Пусть куклу четвертуют на радость Боевой зоне. Пусть выкинут в любую яму с говном и забудут. Наплевать. На всё наплевать!

И тут… Не наплевать. Она отделалась от выкриков отца, забыла про фургончик, удары, оплеухи и жутко захотела, чтобы этот когда-нибудь потратил на неё минутку. Она отчаянно хотела, чтоб он хоть где-нибудь нашёл паршивенький кусок земли, чтоб потыкал там лопатой, чтобы не выкинул, не пнул, а опустил её, как этих вот убитых гулей, вниз, чтобы потом укрыл от всех и от всего землёй, бетонной крошкой, осколками стекла, дерьмом и чёрт-те чем ещё. Эй, ты…! Этот! Пожалуйста… Пожалуйста!

Ей пришлось сжать кулак, чтобы тоска не задушила её. Ей пришлось сжать кулак, чтобы этот ничего не понял. Ей пришлось сжать кулак, чтобы отвлечь себя и подумать о чём-нибудь другом. В конце концов, она всегда пыталась жить настоящим, здесь и сейчас. Только поэтому и не сошла с ума.

— А если такие снова найдут и нападут, убьёшь?

— Убью. И похороню. Если смогу.

— А меня?

Чёрт! Кто за язык тянул? Хотя… Хорошо, что всё же решилась.

— А ты?

Она сомневалась буквально долю секунды, а потом просто прикрыла глаза. Он быстро кивнул и ушёл собирать вещи, а она осталась стоять с дурацкой улыбкой на лице. Ей казалось, она может взлететь. Она невесома! Она готова подскочить к нему, чтобы обнять. Нет. Он не должен знать, но… Как же хорошо! Он не оставит её лежать просто так. Он похоронит её. Она не оставит лежать его просто так. Она похоронит его. Что бы ни было. Ради этого стоило жить!

* * *

Кейт замолчала. Пайпер застыла над бумагой. Часы тикали. Город уже засыпал. Через минуту Пайпер подняла руки, как будто Кейт приставила ей ствол к затылку. Потом журналистка медленно повернула голову и одновременно с жалостью и мольбой посмотрела на Кейт.

— Давай… Завтра продолжим.

Кейт усмехнулась.

— Ты же вроде не только в Даймонд Сити была, разного повидала?

— Ну-у да, но… Давай завтра продолжим.

Важная информация! Я уже говорил, что пишу главы не по порядку. Поэтому "Хочешь выжить, чувак? Заходи" и "Счастье в Светящемся море" — это дилогия. События здесь происходят значительно позже главы "За нами идут". Впоследствии я буду постепенно заполнять промежуток новыми главами, чтоб всё понятно, логично и плавно.

Ещё хочу предупредить о том, что дилогия несколько отличается по настроению от предыдущих, суровых и мрачных трёх глав. Горечи, боли и тоски тут достаточно, но в целом дилогия про... Праздник, Рождество, чудеса и мечты.

* * *

— Пайпер! Пайпер, смотри какая ёлка!

С мороза в уютное тепло. Пайпер первый раз пришла встречать Рождество с Крисом и Кейт в их новом доме в «Солнечных приливах». Пока люди в Содружестве каждый день, час и секунду спорили с судьбой, Выживший в Убежище 111 со своей спутницей ютились то в переулке Висельника, то вообще где попало. Один привал давал им возможность расправить плечи и распрямить ноги, а потом был привал, где они спали, скорчившись в три погибели. Потом генерал минитменов с подругой перебрался в восстановленный замок.

Союз минитменов и Братства захватил Институт, и Комбез решил, наконец, осесть. Возвращаться в Сэнкчуари он отказался, но нашёл себе место под солнцем в уютной зелёной долине.

«Солнечные приливы». Местечко с особенной магией! В других поселениях ссорились, цапались по полной программе, пытались друг друга убить и только потом мирились, судили, кого надо судить, и снова помогали друг другу ради общего дела. А в «Солнечных приливах» устроились первые спасённые из рабства. Вдовы, вдовцы, сироты, братья без сестёр и сестры без братьев, те, у кого никого и ничего не осталось. Они не ссорились. Спорили, но не ссорились. Таинственный маг, волшебник, кудесник прочитал заклинание и люди махнули рукой на все ссоры.

Сенсация! Сенсация! Сенсация! Только в «Общественных событиях»! Аномальная зона Содружества! Прямой репортаж Пайпер Райт про маленький рай на земле, где люди… устали от ссор. Неудивительно, что Кейт и Крис вписались и быстро стали своими среди своих.

И вот бури отбушевали. Содружество встречает Рождество! Крис и Кейт отметились в Даймонд Сити, а потом тихонечко, незаметно улизнули наряжать свою ёлку. Ишь ты, захотели получить от Санты подарки, чтоб Пайпер Райт ничего не узнала! Кто, что, кому задарил и какую историю рассказал. Все ведь знают, что в Рождество, точнее, в Сочельник люди норовят рассказать друг другу что-нибудь этакое?

И Пайпер Райт не услышит? Фиг вам! Свободная пресса Содружества штурмует Рождественский вечер, чтобы добыть историю для книги про генерала и его любовь. Весёлую, страшную, счастливую, ужасную. Без разницы! А ещё она обещала стать эльфом. Ну, то есть занести подарки от Даймонд Сити генералу минитменов Содружества и его боевой подруге!

— Хей! Тревор! Куда?! Дай шубу повесить!

* * *

— О! Неугомонный эльф! А мы тут в тайне от всех солдатика вешаем. И ни за что не скажем, куда. Правда ведь?

— Плавда!

— Ужас какой! Солдатика! На ёлку! Я всём расскажу…

Кейт в джинсах и в свитере с высоким воротником. В свитере с оленями на груди и спине. Она подняла Лизу к верхнему ярусу пушистой сосны, чтобы девочка повесила там маленькую фигурку минитмена из ваты. Кейт в свитере с оленями. Стоит у наряженной ёлки. Держит в руках восхищенную Лизу. Помогает ей повесить солдатика. Кейт в свитере с оленями…

Не-не-не! Сейчас Пайпер моргнет, хорошенько зажмурится, а потом ка-ак откроет глаза и увидит злющую, мрачную Кейт в ржавой броне у прилавка Артуро. Крис и бестия снова не сошлись в цене с пройдохой всея Даймонд Сити. Так ведь? Не-а. Кейт в свитере с Санта Клаусом и оленями стоит у пушистой сосны, держит Лизу под мышками, чтобы та нашла ту самую, нужную ветку, где уже не солдатику, а маленькому брамину будет тепло, светло и уютно.

А рядышком на столе ещё пара десятков игрушек из ваты и крашенного картона. Мутафрукты, морковки, гроздь смоляники и ещё одна гроздь смоляники, несколько кукурузных початков, маленькие паладины Братства из алюминия, пара сшитых вручную учёных бывшего Института и солдатики минитменов! Часть куплена на прилавках Содружества, часть просто подарена соседскими мальчишками и девчонками.

А вот мигающую гирлянду на ёлке Крис сделал сам. Даже, кажется, Стурджес не помогал. Хотел помочь, но Крис отказался. Для своего дома он хотел делать максимум своими руками. Но аромат с кухни явно говорил о трудах миссис Белл — кухарки «Солнечных приливов», вдовы, потерявшей мужа и троих сыновей. Крис и Кейт умели готовить, но с их поварским искусством можно разве что выжить, но не получить удовольствие в Рождество. А миссис Белл жила в своём доме тише мыши и становилась собой, только когда Крис, Кейт или кто-нибудь из соседей просили её приготовить что-нибудь этакое.

Пайпер снова втянула в себя вкусный воздух, зажмурилась, облизнулась, представила себя за столом и хлопнула себя по лбу. Эй ты, голос правды, свободная пресса Содружества, ты сюда жрать пришла или подарки дарить?! А ещё эльф называется! А ну быстро!

* * *

Маленький домик стоял под густым снегопадом. Маленькие окна светились загадочным светом. Свет не пытался сиять, он не мог стать маяком в бесконечности белых мух, но всё равно намекал на то, что в домике теплится жизнь!

Время шло. Снегопад стал сугробом. Последние белые мухи медленно и лениво опускались на землю, покрытую белым, пушистым, бугристым и холодным одеялом. Маленькие окна всё также светились загадочным светом, но теперь в них отражалась гигантская Кейт и огромный мир по ту сторону герметичного снежного шара.

Пайпер купила шар буквально на днях. Она до последнего понятия не имела, что дарить Кейт на Рождество. Не пушки же и ножи? Тем более Пайпер не особо-то и понимала даже в самом обычном, гладкоствольном и нарезном огнестреле. Кое-чему отец её научил, и того было довольно. Но что дарить Кейт, чтобы сделать приятно, умаслить на откровенность и не прослыть дурой?

Подарить одежду? Предметы домашнего обихода? Еду? Какую-то книжку? Не-не-не! Хоть Комбез её и научил уму-разуму, но… Нет! Может, подарить безделушку? А какую? В конце концов Пайпер купила снежный шар, когда ей самой и караванщику надоело смотреть, искать и выбирать что-нибудь этакое. Снежный шар? Домик, в котором светятся окна? Ну-у… Пан или пропал! В крайнем случае, Кейт пожмет плечами и тут же забудет об этой вот чепухе, но Пайпер не станет в её глазах полной дурой. На том и порешили за зверскую сотню крышек.

А Кейт взяла и… не пожала плечами. Бестия в свитере сначала удивилась, потом засмотрелась на маленький мир и даже позвала Лизу с Тревором. Тревор посмотрел, ничего интересного не увидел и попросил уйти, чтобы повесить вон на ту веточку маленький миниган. Кейт ухмыльнулась, взъерошила ему волосы и отпустила штурмовать ёлку.

— Мой мальчик!

Сказала аж с гордостью! Хотя Тревор вместе с сестрой жил не с Крисом и Кейт, а с четой Фланнеров, парой, чей сын умер, едва появившись на свет. Беременность и роды были такими, что миссис Фланнер едва не отдала Богу душу. Бог оставил её на земле, но забрал едва задышавшего младенца. Пайпер понятия не имела, как Фланнеры не сломались. Зато потом, когда Крис повёл за собой минитменов, а Кейт освободила рабов, пара нашла в осиротевших и перепуганных детях долгожданного сына и дочь. А Крис и Кейт стали им, как дядя и тётя. Ну или как крестные.

И вот не игрушечный, а живой солдатик убежал вешать на ёлку пушку размером с указательный палец взрослого человека, а Лиза осталась смотреть на белых мух. И тут идиллию сломал Комбез! Ввалился с улицы вместе со Стурджесом и коробкой довоенных игрушек. Каким чудом? Откуда? Где нашёл? Лиза тут же убежала вешать на ёлку разноцветные, покрытые узорами шарики, а Кейт загадочно улыбнулась.

— Кажется, я знаю, какую сенсацию тебе подарить.

Дорогие читатели, сегодня Кейт безвозмездно поделится с нами самым сокровенным в новой главе исторического труда Пайпер Райт! Покупайте у торговцев Содружества, а далее везде!

— Знаешь, где я первый раз встретила Рождество? В смысле, именно встретила, а не просто прожила ещё один день?

Пайпер пожала плечами и помотала головой.

— В Даймонд Сити? В Переулке Висельника? Здесь?

— Не-а.

Кейт улыбнулась.

— В Светящемся море.

У Пайпер округлилась глаза. Ну ничего себе история в праздник! Рождество в самом опасном месте Содружества! Может, не надо? Или… Не-ет! Пайпер Райт своего не упустит! Давай, режь правду-матку, попробуй испугать, если сможешь!

— Жу-уть!

Кейт упрямо продолжала держать на лице улыбку. Сначала улыбка была мягкой и нежной. Она опять что-то вспомнила. Что-то про Криса. Наверняка. Потом её улыбка стала… Нет, не коварной, но Кейт явно пыталась нагнать немножечко жути, создать интригу под ёлкой, чтоб репортерша сначала все-таки испугалась, а потом могла бы расслабиться, узнав, как там оно было взаправду. А потом улыбка снова стала мягкой и нежной, а Кейт ушла в себя, в своё первое настоящее Рождество.

* * *

— Сколько антирадина?

— Две штуки.

— Три. Ч-черт!

А им ещё идти и идти. Два, а то и три километра до невидимой грани, где радиация хотя бы ослабевает! А до того они с потрохами во власти Светящегося моря.

Первый раз они пришли и ушли почти без проблем. Ждали самого худшего, запаслись кучей антирадина, патронов и стимуляторов. Они думали про кучу угроз и неизвестного умника, сбежавшего из Института туда, где даже Институт не смог его достать! Институт не смог, а они нашли силовую броню, пошли, нашли умника, охренели от его плана, охренели от перспективы иметь такого союзника, потолковали с зелёным громилой, ну и ушли.

Кучу дел сделали, и снова пришлось идти к умнику. И вроде бы подготовились, и вроде бы не зевали, но всё равно на обратном пути столкнулись с гигантским, легендарным, мифическим Когтем смерти. Да-а, напридумали для него словечек, а правда была просто в том, что тварь была охрененно огромной, возникала то тут, то там и не только в Светящемся море, да ещё была жутко сильной!

И теперь у силовой брони Кейт почти отказала гидравлика рук, а Крис в X-01 едва волочил ноги. Но хуже всего было то, что гигантские когти зверюги нарушили герметичность и внутренний счётчик Гейгера из безмолвного стал сумасшедшим. И через те же дыры и щели в силовую броню проникал пропитанный черт-те какими ядами воздух.

Два века, целых два века назад удар китайской боеголовки разрушил что-то важное под землёй. Химический ад с поверхности проник в подземные полости, пропитал собой каждую каплю подземных рек и озёр, а ударная волна в десятки грёбаных мегатонн пробудила чертей, заставив рогатых кипятить котлы с высокотехнологичной отравой. С тех пор вокруг чёрного кратера то и дело, тут и там, дрожала земля, чтоб выпустить в небо очередной ядовитый фонтан. Горячие гейзеры превратили окрестности кратера в кусочек какой-то другой планеты со своей, убийственной атмосферой.

А уж зловещий туман, раскаты жуткого грома и хаос непредсказуемых молний и вовсе пугал, вселял страх и ужас издалека. Светящимся морем пугали детей перед сном. Светящимся морем стращали рабов. Половина леденящих кровь баек была о Светящемся море. Потому что жить там могли только мутанты, супермутанты и гули. Для последних оплавленный кратер, гейзеры, туман, каждый камень, скала и отравленная земля превратились в курорт и рай на земле, где радиация за бесплатно лечила им раны. А вот Кейт и Крис задыхались. Сначала они просто морщились, потом дыхание стало спертым и, наконец, каждый шаг превращался в отчаянный бой, драку без правил с нарастающим кашлем.

Вообще, если бы Крис поволок её в этот кошмар прямо от Боевой Зоны, Кейт бы его прокляла. Она! Из-за него! В ловушке! И даже! Нельзя! Убежать! Нельзя послать его к чёрту и сделать ноги из ада! Потому что нет лучшей защиты, чем силовая броня, а выскочишь из стальной скорлупы — и пеняй на себя! Никакой противогаз не спасёт.

Ах ты ж…! Нет. Сейчас она кое-как шла вперёд в надежде, что у Криса есть план. У него всегда всё по плану! И даже… Если вдруг не по плану, он придумает что-нибудь за секунду! А если… Вдруг… Не придумает… Что ж… Они неплохо провели время. Ой ладно! Последние месяцы были лучшими в её жизни! Хреново, что тут ей и крышка. Они ведь так и не нашли его сына. Не смогли. Не успели. И она никогда не увидит, какой он отец. Да черт побери этот мир! Крис даже не сможет похоронить её тут! А он обещал. И она ему обещала. Они обещали друг другу. Он не оставит её лежать просто так и она не оставит его. Но как тут, твою мать…! А, к чёрту! Пусть будет, что будет! Оно того стоило.

— Ты… Ты как?

Когда он так говорит, одна её часть хочет послать его к чёрту и наставить на него ствол, чтоб даже и не пытался, а другая хочет посмотреть на него, как… Она сама не знала и не понимала, что просыпается в ней и распирает её изнутри, когда ему снова и снова не наплевать.

— Ничего.

— Держись. Ещё… немного.

Да чтоб его! Зачем он так говорит? Зачем даёт ей надежду? Зачем её окрыляет? Пусть оставит её. Пусть уйдёт. Не надо… каждым чертовым словом… давать ей… сраные силы.

— …чешь… жить… вак?.. ди…

Что? Кто? Где? Когда они топали к умнику, в Светящемся море был штиль. Они специально дождались затишья и только тогда пошли. Но стоило им выйти от умника, стоило напороться на монстра, гейзеры прямо взбесились! И теперь повсюду туман, а в ушах свистит ветер и грохочут разряды от грёбаных молний. То тут, то там. И хрен поймёшь, хрен увидишь и услышишь, если вдруг кто-нибудь рядом задумает что-нибудь, чтобы оставить их тут навсегда.

— Там! Ты ведь…

Кашель. Опять и снова резкий, лающий кашель. Ядовитая пыль затыкает им рот, чтобы они заткнулись и сдохли.

— Ты ведь… не подождешь, пока я…?

— А железка… может…

Сначала отрава выжигала ей глотку, а потом добралась и до… Как там Крис называл куски мяса в груди?

— Железка может… показать средний палец?

В конце концов, она наёмница или он? Кто кого прикрывает?

— Много храбрых бойцов пытались…

Ну да, ну да, этот голос. Задыхается, но шутит и улыбается уголками губ там, за бронёй. Фиг его так проймешь. Сказал и пошёл на голос, на странный силуэт в едкой дымке.

Ну и… Какого?! Кому приспичило намылиться в ад? Вроде не супермутант, не гуль, не грёбаный Коготь смерти, на Охотника умников не похож. В Содружестве нашёлся безумец, который залез в силовую броню и удумал пойти, да не куда-нибудь, а вот прямо сюда? Или умники дали Охотнику свою, особенную силовую броню, чтоб он их тут порешил? Ну, давай!

Но из тумана возник не гуль, не зелёный громила, не ящер, не Радскорпион, не Охотник и даже не идиот в броне, а странный истукан с улыбкой до ушей и широко расставленными руками. Со стороны создавалось полное впечатление радушного хозяина, который не в радиоактивной пустыне стоит, а вышел на крыльцо, чтоб встретить дорогих, долгожданных гостей!

— Хочешь выжить, чувак? Заходи!

Волт Бой, модель «Гостеприимство». Только не размером с кулак, а в человеческий рост и даже немножечко выше. Ударная волна сделала своё дело. Истукан согнулся и остался стоять с небольшим наклоном вперёд, словно обращался не к выжившим, а к тем, кто рассыпался в прах. Вся его спина была оплавленной, а лицо, руки, ноги и торс изъедены и исцарапаны ветром. Ещё век-другой, и от всего дизайна Волт Тек не осталось бы и следа, но в тот день он всё ещё оставался собой и зазывал раскатистым басом прохожих.

* * *

— Стой-стой-стой! Не верю! Там адский адок, но торгаши платили Стрелкам и они таскали им артефакты. Уж кто-нибудь, да заметил бы вашего… Мистера Гостеприимство!

Комбез пошуровал кочергой в камине и усмехнулся.

— Ты ведь слышала про ужасного, синего великана?

— А?

— Ужасный синий великан, который орёт благим матом и живёт в Светящемся море?

Пайпер пожала плечами и поджала губы, чтоб показать, что уж её не проведешь.

— Ну-у… М-м… Какой-нибудь супермутант…

— Синий, потому что расцветка Волт Тек. Великан, потому что два с половиной метра. Орёт благим матом, потому что мистер Мур… Мистер Мур — настоящий полковник!

Пайпер шмыгнула носом.

— Допустим. А почему… полковника не разнёс Коготь смерти? Стоит железяка, вопит, зазывает, искушает судьбу!

Ну, давай, Комбез, колись, что вы тут не правдивую правду, а голимую сказку для маленьких прям на коленке придумали. Тоже мне, рождественская история для Пайпер, пфи!

— Он не искушает судьбу, потому что не всегда голосит. Волт Бой стоит в центре платформы диаметром десять метров. Голос включается только тогда, когда на платформу давит вес хотя бы двадцать килограмм. Нет груза — нет голоса.

* * *

— Хочешь выжить, чувак? Заходи!

— Мур! Сукин ты…

— Крис!

Светящийся изнутри гуль без ног, но с гигантскими шишками на спине царапал ноги Волт Боя и попытался замахнуться на ближайшего человека в броне. Кейт взвыла от предательства гидравлики рук. Она привыкла реагировать быстро, а тут… Крис может за себя постоять и у него руки исправны, но она всё равно испугалась, а потом сразу взбесилась и возненавидела дурацкую силовую броню. Хей, умники прошлого, слабо было сделать железочку попрочнее?! Если Крис из-за вас пострадает…! Отсосите там сами себе!

Свинец разнёс покрытый язвами череп, а стальная нога силовой брони Кейт отшвырнула несчастного с глаз долой в ядовитый туман. Тем временем где-то там жизнерадостный, радушный и гостеприимный мистер Мур превратился в сурового полковника Мура, который встал перед невидимым строем и гаркнул!

— Личный номер, боец!

— 385… Кхрм!

Кашель был таким, что, если бы не силовая броня, майор спецназа США Кристофер Янг согнулся бы пополам. А Кейт стояла и задыхалась от когтей, раздиравших её изнутри, и ужаса с яростью. А если… он сейчас… задохнётся? А если… он покинет её? Нет! Только не это! Не здесь! Не сейчас! Грёбаный кратер! Чёртовы гейзеры! Чёртова химия! Ёбаная броня! Блядский ящер! Ссаный Волт Бой! Ей жутко хотелось отпинать и избить истукана с его чертовой лыбой. Такие лыбы были у ёбаной кучи садистов. И сейчас… Эта дрянь… Улыбается… Смотрит… А Крис… Умирает. И она… Ничем! Не может! Помочь!

— Личный номер, боец!

Улыбается, мразь! Спину ему расплавили?! Морду разъело?! Поделом!

— 385 27 5382!

Земля вздрогнула. Гейзер? Рядом? Им крышка? Нет. Она не успела подумать про смерть. Не успела проклясть этот мир в последний чёртовый раз, когда Волт Бой унёс их от хищных ветров во тьму.

— Какие люди! Где же ты пропадал?!

Конечно… Грёбаный истукан не мог упустить возможности оглушить её своим басом и избить её уши эхом от стен странной шахты лифта, ведущего в черт знает куда.

* * *

— На самом деле, я виноват.

Комбез с Пайпер и Кейт сидел перед камином и хмуро смотрел в огонь.

— Когда бомбы упали, мы с Роем, наверное, целый год были в разных мирах. У меня была своя жизнь, у него — своя. А потом я оставил прошлое в капсуле, с женой. Так и выбрался из Убежища. Для меня существовал только сын и то, что я узнал на войне, чему там научился.

Генерал минитменов покосился на Пайпер и криво усмехнулся.

— Где найти оружие, боеприпасы и силовую броню не забыл, а про личное убежище Роя забыл.

— Чтоб не сойти с ума.

Помрачневшая Кейт явно вспомнила что-то своё.

— Да. И если бы не голос Волт Боя, я бы и себя погубил, и Кейт.

* * *

Конечная остановка. Невидимый механизм простонал и оставил их в тишине. Здесь не было даже эха от грохота гейзеров и противного, жуткого свиста злобного, кровожадного ветра. Налобные фонари вырвали из темноты монолитную сталь. Волт Бой доставил гостей прямо к парадному входу. Только вместо распахнутых дверных створок здесь была многотонная, огромная шестерёнка.

Волт Бой молчал. Бас больше не требовал личный номер, не восторгался встречей в аду и не приглашал войти. Кейт слышала только дыхание. Хриплое, сиплое, резкое. Она задыхалась. Крис в наушниках задыхался. И тут гигантская шестерёнка завыла, загрохотала и уехала в сторону, а Кейт поняла, что чувствует новый, незнакомый ей страх.

Она сто раз лазала по руинам. Рыскала по подвалам, пещерам и катакомбам. Но никогда не бывала за такими гигантскими шестернями. Она слышала кучу историй об убежищах, где жили и выживали… другие. Люди, но… другие. Жившие в другом мире. Без руин. Без мутантов. Без радиации. Без гулей. И даже… без голода и рабов.

Убежища манили и пугали. Их грабили, в их закоулках скрывались от мутантов и охотников за головами. Их пытались обжить и из них же бежали, забыв обо всём и побросав всё, что жаждали продать караванам.

Даже отец, который куда её только не посылал, ни разу не заикался об убежищах. А для Кейт гигантские шестерёнки всегда были пугающим краем света. Проходом даже не в ад, а в мир, где всё, вообще всё не так! Оно ей надо? Оно ей не надо. Но сейчас… Черт! Твою мать! Очень надо! Вопрос жизни и смерти! И Крис как раз… Другой. Он всё тут поймёт, разберётся и они… выживут!

— Пошли.

Одно короткое слово. Большего он выдавить не смог. На дне таинственной шахты дышать стало чуточку легче, но ядовитые когти всё равно раздирали им глотки и воровали слова с языка. Так молча они и вошли в неизвестность, Волт Бой уехал наверх, а гигантская шестерёнка взвыла, прогрохотала и снова закрыла маленький мир от большого.

* * *

Маленький мир встретил гостей красными, тускло мигающими лампочками по углам не огромной, но и не маленький стальной коробки, куда могли бы войти пять человек в силовой броне или с десяток бродяг вообще без брони. И-и… Всё!

Гигантская шестерня сзади отрезала их от шахты с Волт Боем, а такая же шестерня перед ними даже не думала двигаться! Конец? Они застряли. Они останутся тут навсегда? Нет. Тусклые красные лампы вспыхнули пронзительным, ослепительным, резким голубым светом, а с потолка и со стен полилась какая-то дрянь. Что за?! Какого?!

Запертая в силовой броне, загнанная в стальную коробку под землёй в Светящемся море, ослеплённая, обливаемая непонятно чем и неизвестно зачем наёмница была даже не на грани паники. Она откровенно паниковала! Вот он какой, мир тех, других. Что происходит?! Что делать?!

— Дезинфекция!

Крис снова зашёлся в кашле.

— Не бойся!

Дез… ин… Что? Не бойся? Ну раз Крис так говорит… Как-то раз она, кажется, слышала про дез… ин… от бродячего врача, который обрабатывал рану мальчишке. Мальчишка охотился на кротокрысов. Ну и… ему не повезло. Значит, Крис прав и ей нужно… Успокоиться, черт её побери!

Как только она попыталась взять себя в руки, дез… ин… как её там закончилась. Искусственный ливень со стен и с потолка стал моросящим дождём, от которого тут же остались только редкие капли. Потом что-то щёлкнуло, загудел ветер, а резкий голубой свет стал белым, не тусклым, но и не ярким.

— Ну вот… Всё. Заходи. Будь как дома.

Она уже не разбирала, где баритон Криса, а где бас этого… Как его? Мура. Гигантская шестерня перед ними взвыла и решила, наконец, пощадить тех, кого зазвал оплавленный истукан.

* * *

Обладатель баса так их и не встретил. За два века забвения он превратился в иссохшую мумию, сидевшую на диване в гостиной. Кейт и Крис нашли его сразу, после того, как уколы и ингаляторы дали им второй дыхание, второй шанс и новую жизнь.

Гидравлика её несчастной T-51 окончательно отказала, и Крису пришлось вытаскивать спутницу из консервной банки, буквально как из руин, где сначала надо пролить семь потов, чтобы немножко приподнять валун, бетонную плиту или ржавую балку.

— Здесь… есть…?

— Да. Сейчас.

Они вцепились друг в друга, чтоб не упасть и он потащил её в неизвестность, в комнату, где пол, стены и потолок были обложены белой плиткой. Там Крис куда-то её посадил, залез в высоченный белый шкаф с прозрачными дверцами, что-то искал, чем-то гремел, чем-то шуршал… Наконец в вену вонзилась игла, а на лицо легла маска от ингалятора. Кейт почти забыла себя, почти растворилась во тьме, когда огненные когти в груди успокоились, мир обрёл чёткость, а сознание ясность. Крис сидел рядом и дышал в такой же ингалятор.

А потом они оклемались и с парой дробовиков обыскали все комнаты. Первым они нашли полковника Мура. Мумия в истлевшем тряпье сидела на диване с простреленным, запрокинутым черепом. На полу у ног лежал пистолет. Магазин был практически полным, но без одного патрона.

В двух спальнях, на кухне, в кладовке, в мастерской, в ванной, в душе и в двух туалетах, в библиотеке, в раздевалке и оружейной не было ни единой души. Хотя они ожидали столкнуться если и не с живыми, то с гулями или хотя бы лежащими в разных позах телами, мумиями и скелетами. Мало ли кто тут был? Или… Не было никого? Волт Бой пустил только хозяина, его дочь и жену, а потом орал на всех благим матом и требовал личный номер.

Тем временем полковник обрёл последний покой на диване, а Крис и Кейт нашли его дочь и жену в уголочке у дальней стены на складе, где с потолка свисали сосульки. Замёрзшая мумия Маргарет вроде бы была целой, а на тонком запястье Николь Крис углядел порезы. Он вздохнул и попросил помочь перенести полковника к родным. Семья воссоединилась, а переживший войну майор Кристофер Янг секунду постоял над телами и внимательно посмотрел на Кейт.

— Ну что ж… Им не повезло. Но мы живы.

И тут же куда-то ушёл. Кейт вышла из царства сосулек в гостиную, поежилась и обняла себя. Давным-давно что-то где-то сломалось и теперь всё комнаты встретили их холодрыгой, от которой хотелось свернуться в комочек, закинуть за воротник, закутаться в тряпьё и заснуть.

В броне ей было тепло. Там был и обогрев, и охлаждение. Запасную одежду и разное барахло они носили в рюкзаках за спиной и возили за собой на тележках. Крис аж специально следил, чтоб у тележек не скрипели и не гремели колёса. Но все их запасы в этой вылазке к умнику разлетелись в разные стороны, когда мифической хрени приспичило попробовать их на зуб. А что? Человек в брони — живая консерва. Ням-ням!

А теперь… Они вроде спаслись, но либо Крис починит броню, либо они останутся тут навсегда. Их никто не найдёт, их никто не сожрет. Вроде неплохо, а вроде… Хочется пнуть броню, чтобы выйти наружу и с боем прорваться. Неважно даже куда, но прорваться!

Чтобы отвлечься, она стала рассматривать полки и вообще всё, что было в гостиной. Безделушки, фотографии, книги. Только целые, чистые и сухие. Маленький Волт Бой сидит в кресле и улыбается. Модель «Уют». Басом не орёт. Молчит. Ну и ладно. А рядом странная женщина с факелом. Шар с водой, белым порошком и маленьким небоскрёбом внутри. Бессмыслица на увесистой деревяшке с табличкой «С Рождеством, мой сказочный Бостон!» И тут же — немного поблекшее фото счастливой такой семейки. Наверное, Мур с дочерью и женой на фоне Волт Боя, ебучего истукана. Ну да, они спаслись. Он их спас. Спасибочки, мистер Мур! Вы знаете толк… в радушии и немножечко в пытках. Какой там у вас личный номер? А? А?! Личный номер, боец, вашу мать! Ну вас на…

И-и… Хорош лыбиться! Нет. Что-то не так. Она вдруг поняла, что все фото в руинах были рваными, мятыми, окровавленными, пожелтевшими, мокрыми, обоссанными и обосранными. Жалкие кусочки бумаги, пропитанные дождями, отравой, слюной и соплями. Там не было лиц. Только рожи. Странные, непонятные рожи. Как-то раз она видела, как бродяги молились и кланялись таким фото. Другие, жившие до войны, были богами. Погибшими, но богами.

Остальным было пофиг, насрать, наплевать, начихать и нахуй! Один раб на её глазах смотрел на какое-то фото с ненавистью, а потом взял и порвал. Порвал и втоптал в грязь у могилы раба, который всю ночь маялся, стонал, кричал и задыхался от лихорадки. Всего-то порезался об ржавую железяку в руинах, и вот одним никчёмным рабом стало меньше. Живой раб топтал ненавистное фото, грязь хлюпала, поглощая и пожирая тысячу раз воспетых и проклятых, ненавистных, погибших богов. Раб поскользнулся, упал на четвереньки, а потом бессильно свалился на бок, повернулся на спину и уставился в небо.

Зачем? Ты жив? Живи! Выживай! Думай! Где еда? Где вода? Где ночлег? Где палка, нож, пистолет? Тебе мало? Некого ненавидеть? Кишка тонка? Уставились на сытые, счастливые рожи на ссаных клочках вонючей, бесполезной бумаги. Придумали… Мир до войны! Мир без войны! Без гулей, громил и руин! Ну да… Гигантские башни. Грёбаный лабиринт! Коридоры, комнаты, двери. Гули, громилы, бродяги, кости и барахло. Что нашёл — твоё. Бери! Хватай! Беги! Сожги! Продай! Попробуй и исхитрись сделать так, чтоб непонятно что могло хоть как-нибудь, черт знает как спасти твою никчёмную, ничтожную, но жизнь.

Кастрюля! Нож! Пальто! Трусы! Дубинка! Соль! Бутылка! Крышка! Хрень! Ещё хрень! И ещё! Блестящая хрень. Ржавая хрень. Хрупкая хрень. Бесполезная, дурацкая хрень! Другие, счастливые, сытые были умными? Нет. Они тратили время на хрень! Бессмысленные штуки. Ну да, давай, молись и проклинай, гадай, ломай башку, всё равно не узнаешь, зачем нужна была хрень. Короче. Отвали! Все отвалите!

А потом обыкновенный, суровый мужик оказался… другим. Оттуда! Из убежища. Из мира до войны! Для Кейт его мир был чем-то невозможным, а для него её грёбаный ад был словно поехавший старый друг. Друг, которого он знал, как никто. Но прошло двести лет, и друг стал буйным калекой, с которым держи ухо востро! А дикая, бешеная девчонка всю жизнь жила под ударами поехавшей, обезумевшей Пустоши и знала её, как свою чёртову пятерню.

Через неё будущее становилось для него настоящим, а он понемногу рассказывал ей о прошлом. Мир других, мир до войны превращался из бреда в реальность, становился странным, но всё равно простым и понятным. И чем дальше, тем больше она понимала, с ужасом, с отвращением, а потом с удивлением осознавала, что ей… интересно. Да какого?! Зачем? Нафига? А-а… Для чего эта ржавая рухлядь? А этот странный ящик? А зачем статуэтка? А зачем бумага с буквами в рамке? А зачем… Да ладно? Гонишь? А-а… Как всё было вообще? Как он жил? Он узнал кого-то на фото? Они прямо были? У-ух!

Недавно, в Сомервилл Плейс Крис рассказал про своих дедов и бабуль. Кейт тогда нахмурилась, огрызнулась, а потом просто призналась, что не застала и знать ничего не знает о родителях матери и отца. Крис тогда посмотрел ей в глаза, потом на поля кукурузы, сизую дымку и руины на горизонте. Вдалеке снова кто-то кричал и рычал, а Крис нахмурился, помрачнел и вздохнул.

— Оно и понятно.

От его слов Кейт захотела сжаться в комочек. После кошмаров первых дней рабства, после расстрела родителей в чертовом, ржавом фургоне и тем более после побега из рабства она смаковала своё одиночество. Да ладно, каждый сам за себя! Все против всех! Так всегда было. Так всегда будет. И нехер! Но как же хочется быть не непонятно кем от непонятно кого, а хоть кем-то… Как там Крис говорил? Есть двоюродные, есть троюродные и много других умных слов. И всё для родных.

А она? Кто она? Никто? Вообще никто? Наёмница? Дикарка? Возможность, средство выжить? Две руки, две ноги, чтобы таскать стволы и шмалять по всему и по всем, кто ждёт и не дождётся попробовать их на зуб? А кем ей хочется быть? Подругой? Сестрой? Любовницей? Нет. Она не знала и не понимала, кем хочет быть странному человеку оттуда. Но не чужой. Хоть кем-нибудь, но только не чужой!

— А ну-ка!

Она развернулась. Мгновенно. Увидела Криса. Он улыбался. Счастливая довольная улыбка. А потом на неё повалилось что-то мягкое, пушистое и уютное. Шуба! Она буквально утонула в гигантской для неё шубе!

Караваны торговали такими, но сшитыми из разных кусков. Охотники рисковали, чтобы убить Яо Гая или другого зверя без лишая, волдырей и чудовищных гноящихся ран на пол-шкуры. Получалась шикарная шуба. Кейт, естественно, таких не носила. Она с остальными таскала хоть что-нибудь тёплое с замёрзших трупов бродяг. Меняла разную хрень из руин на вшивые лоскуты и тряпьё. И там же, в развалинах, пыталась искать такие же дармовые, вшивые лоскуты и разную вонючую рвань, чтоб сделать из них хоть что-то, чтобы не сдохнуть, когда всё вокруг замерзает. Но шуба из убежища Мура была целой, тёплой и… ласковой.

Тем временем Крис стоял рядом и улыбался. Он уже переоделся из вонючей и пропотевшей формы в чистое термобельё и комплект из ослепительно белой, арктической куртки с арктическими штанами. Такую же куртку, термобельё и штаны он принёс и для Кейт. Сначала он взял только пару полярных комплектов. А потом увидел слишком шикарные шубы и не смог оставить их там просто так. Война приучила его выживать. Война поставила ультиматум! Хочешь жить? Будь практичным. Будь максимально практичным! Зачем мертвецам нужна шуба? Зачем мертвецу пистолет? Живым нужно жить. А мёртвые пусть остаются с уникальным, личным и именным. И раз с Муром они разминулись, пусть лучшее поможет им выжить.

Наверное, он должен был окликнуть, дать выбор. Как ни крути, но женщины нового мира практичны, а Кейт тем более практична. Она не светская львица в примерочной бутика. И между полярным костюмом и шубой она выберет полный костюм. Потому что удобно. А на шубу посмотрит и скажет, что будет отличное одеяло, мохнатая простыня или спальный мешок.

Но Кейт застыла, как столб. Её глаза округлились, стали большими, как блюдца. Она никогда не видела такого чистого целого меха. Грязная рука потянулась, чтобы осторожно коснуться невозможного чуда. Она ласкала пальцами мех, словно шуба Маргарет Мур была миражом, видением, грёзой. Вот она, тёплая, настоящая и твоя. Но стоит тебе прикоснуться — и всё. Мечта, мираж, видение и грёзы исчезнут. Но она прикасалась, снова и снова, а шуба не исчезала.

Двухвековой мороз дрогнул. Соболиный мех медленно стал лишать его власти над продрогшим, измученным телом. А Крис едва удержал на лице довольную улыбку. Кейт терпеть не могла даже намёка на жалость. А ему в который раз показалось, что перед ним не женщина, не наёмница, не чемпионка местной арены, а девочка, ребёнок, бомжонок, прожившая всю жизнь на морозе, на грани жизни и смерти.

Всю жизнь она куталась в бесполезные, рваные, дырявые лоскуты, лохмотья и грязные, вонючие тряпки, а потом странный, другой позвал её к очагу. Он привёл её к очагу и одел не в обноски, а в настоящую шубу. И девочка первый раз в жизни узнала, что такое тепло. Она удивилась, а потом прикрыла глаза, потерлась щекой о ласковый мех и тут же зарылась лицом в пушистый, тёплый воротник. Шуба, купленная на солидные дивиденды от акций, подарила ей маленький рай.

— Если хочешь, там полярная куртка и брюки. Мур готовился к ядерной зиме.

По лицу Кейт пробежала тень страха. Она знала, что Крис не пытается и никогда не будет пытаться отобрать то, что сам же ей дал. Если уж ему надо, он не будет играть в кошки-мышки, не вцепится в рукава, не схватит за воротник, не будет пытаться с ней драться, чтобы забрать бесценное тепло. Если уж ему надо, он скажет всё прямо, да ещё пояснит почему и зачем ему надо, а потом всё равно всё вернёт. Но девочка уже испугалась и позвала ту самую чемпионку, которая всегда готова бить, ломать, убивать, чтобы никто не посмел лишить её последнего.

Кейт пришлось снова нырнуть лицом в воротник, чтобы хоть как-то справиться с собой. Хватит уже. Она устала. Можно хоть здесь и сейчас, с Крисом, расслабиться и просто жить?

— А что это?

Она кивнула на полку с Волт Боем, фотками и хернёй.

— Полковник спецназа армии США Рой Аллан Мур с собственной персоной, мэм!

Крис мгновенно встал по стойке смирно и щелкнул каблуками. Кейт как-то раз говорила с одним Стрелком, а он стоял точно также и смотрел на неё сверху вниз. Тогда она еле сдержалась, чтоб не начистить ему части тела, а с Крисом она улыбнулась и даже хотела хихикнуть, но посмотрела на фото, на счастливые лица и вспомнила.

Как-то раз, на отца, мать и Кейт напал один из бродяг, слонявшихся тут и там. Силуэт в сумраке. Боль от удара. Крик. Хрип. Кровь. Тело в грязи. Застывшие глаза. Исхудавшее лицо. Почти череп. И фото. Какая-то счастливая семья. Другие. Жившие до войны.

Тогда они обобрали бродягу, забрали одежду, оружие и еду, а Кейт улучила момент и сохранила мечту. Потом, когда её били, пинали, отбирали еду, проклинали, выгоняли спать на мороз, она вспоминала про фото. Отец и мать уходили. Они что-то ели, пили, нюхали, спали, кололись, орали, визжали, пытались друг друга убить, а Кейт представляла другую, новую жизнь.

Иногда она засыпала и не думала вообще ни о чем. Пустая голова гудела от криков, страха и голода. Иногда она засыпала и сама себя утешала мечтой о том, что, может быть, завтра всё будет как у других. Однажды. Раз и навсегда. Когда её продали, её тут же раздели, осмотрели, забрали фото других, скомкали и кинули в огонь. Она рванулась. Она была готова хоть с головой в огонь! Лишь бы спасти мечту! Но ошейник сказал своё слово. Потом она ненавидела и презирала саму себя. Ничтожество! Она почти жила бесполезным, сраным клочком! Она почти преклонялась перед черт знает кем! Но вот она смотрит на три счастливых лица и снова хочет быть там, улыбаться с матерью и отцом.

— Обычно Волт Тек рыли землю, чтобы построить и сдать убежища сразу для кучи народа. Широкий, щедрый жест, чтобы спасти Америку, демократию и свободу, то есть…

Крис вздохнул.

— Мужчин, женщин, стариков и детей. Наверное. В общем, они так развернулись, что аж… Говорим про власть, думаем про Волт Так, говорим про Волт Тек, а думаем про власть. Вашингтон взял Волт Тек под крыло. Мы шутили, что они там сливаются в страстном экстазе. Но бизнес есть бизнес. Волт Тек взорвали рынок! Эксклюзивное предложение! Личные убежища для крупных предпринимателей.

— А он был крупным пред… при…

— После армии стал. Сначала хотел вместе со мной, в Убежище 111, заморозить себя и семью для будущего. Потом решил шикануть и заказать вот это вот всё. За год до войны он тут всё осмотрел, расписался и сфоткался с женой и Николь для рекламы. Видишь Волт Бой?

Истукан! Только сейчас Кейт увидела за счастливой семьёй знакомую рожу, противную лыбу и руки, которыми он почти обнимал полковника с дочерью и женой.

— Портфолио Волт Тек. Счастливые клиенты. Спасённые жизни! Одна фотография остаётся покупателю и куча копий для менеджеров и маркетологов Волт Тек. Для сайта, для стендов в штаб-квартире и филиалах. Полковник армии США выбирает Волт Тек! Волт Бой приглашает спасти себе жизнь с Волт Тек! Ну ты знаешь, как караваны к себе зазывают.

Эти улыбки… Счастье… Реклама? Всего-навсего ложь? Товар?!

— Извини.

— А у тебя… есть… такая… только без…

Он был женат. Он любил. Он любит! У них был сын! Они были счастливы! Они улыбались! А вдруг он сохранил?

— Была. Мур выбил мне место в Убежище 111. 23 октября агент оформил анкету. Двадцать пятого нам могли бы позвонить. Мы бы собрали личное, ценное, памятное и отнесли в камеру хранения убежища. Но бомбы упали двадцать третьего. Мы не успели. Ничего не осталось. Я проверял. В Сэнкчуари.

— Прости.

Он похлопал её по плечу, а она едва не задохнулась от желания обнять его или хотя бы сжать руку. Сильно-сильно! Чтоб он знал, что она понимает. Чтоб он знал, что становится роднее родных. Она никогда такого не чувствовала. Но страха, жуткого страха до паники, когда её подмывало вскочить и убить его, чтобы всё стало, как прежде, не было. И каждый день она удивлялась тому, что открывала в себе. Разве это возможно? Кажется, да. Но хватит уже! Хватит!

Чтобы отвлечься самой и отвлечь его, она посмотрела на женщину с факелом.

— А! Статуя Свободы. Главный символ Америки и Нью-Йорка.

— Нью-Йорк? Там не было рабов?

— Давным-давно были. Потом была война и рабство запретили. Но не везде. Люди долго боролись, чтобы никто и нигде не был рабом. Потом уже пошла борьба за равноправие. Чернокожие, краснокожие, белые, женщины и мужчины.

— Все со всеми? Все против всех?

Крис кисло усмехнулся и развёл руками.

— Нас хлебом не корми, дай только…

— Надеть кому-нибудь ошейник.

О да! Она знает, как все вокруг, почти все, не могут жить и дышать без жажды сломать, унизить, растоптать, показать себя выше, сильнее, умнее, богаче, страшнее того, кто встал на пути.

— А статую подарили французы в честь столетия независимости Соединённых Штатов Америки от британской короны.

Французы? Британцы? Корона? Она знавала рейдера, которому как-то раз попался начитанный торговец. Рейдер считал себя сильнее всех, а торгаш высмотрел в буковках про то, что до войны миром правили короли. А на башку короли надевали корону. Что за хрень? А, пофиг! Короче, торгаш удумал сказать рейдеру, чтоб он не корчил из себя короля. Короны нет. Всё!

Рейдер убил торгаша. Попытался надеть черепушку на башку, а потом повесил ее на шею и ходил так, пока другой рейдер его не пришиб. А тут реально нагнули короля? Воевали, чтоб никто никем не помыкал?

— А Франция… Далеко?

— За океаном. Сейчас не добраться.

— И много таких подарили?

Крис улыбнулся.

— Одну, но большую. Она стояла и, может быть, так и стоит на острове. Вокруг вода, а рядом Нью-Йорк, небоскрёбы!

Он посмотрел на стекляшку, улыбнулся, взял в руки, встряхнул и стал любоваться белым порошком. Порошок медленно оседал на дно и крыши маленьких небоскрёбов, а Кейт поморщилась и поежилась. Она попыталась вспомнить хоть что-нибудь хорошее про бесконечные коридоры и комнатушки. Нет. Даже с Крисом один кошмар рассеялся, другой возродился. И, наверное, никогда никуда не уйдёт. Она не знала, что вспомнить, чтобы любоваться снегопадом с Крисом.

— Рождественская распродажа 2076 года. Иви только что родила Шона и приехала из роддома домой. Я, наверное, никогда не был таким осторожным водилой, как тогда, когда Иви сидела на заднем сиденье с Шоном. Потом пролетела неделя, и тут уже я столкнулся с полковником Муром. Как раз у прилавка с сувенирами Бостона! Я торопился, он торопился. Привет! Как жена? О, ты стал отцом! Сын! Парень! Мужик! Завидую! Маргарет ему двинула. Оп-па и локоть под рёбра. Все улыбнулись. А я взял ангела на ёлку, прям на верхушку. И побежал… Домой.

Крис оторвался от снегопада над маленьким Бостоном и посмотрел на Кейт. Он всё ещё был там, на рождественской распродаже с бывшим сослуживцем и его женой. Все улыбались. А на стоянке его ждал новенький автомобиль. Он купил всё, что хотел, и поехал по украшенным улицам и проспектам до его личной американской мечты. После всех передряг, свиста пуль, расстрелов, допросов, контузий, бомбардировок и чертовой крови он, наконец, осел. Иви кормила младенца. До Великой войны, падения атомных бомб, взрыва сотен боеголовок Крису и Иви оставалось девять месяцев тревоги и счастья.

Но Кейт смотрела на шар и вспоминала явно не счастье, красоту, любовь и надежду. Он знал, что его болтовня всегда была для неё невозможным, безумным сочетанием сказки и правды от пришельца оттуда, из мира до войны, почти с другой планеты. А он вспоминал снова и снова, чтоб просто не забыть, каким он был, какой была жена, сын, дом, страна и мир.

Отчасти в новом мире он был как рыба в воде. Руины, трупы, бандиты, страх, голод, ножи, клыки, пули, кровь, холод и смерть. Всё как всегда. Но тыла не было. Он шёл вперёд без приказа, надежды на подкрепление, ротацию и демобилизацию. Потому что все генералы, глава Пентагона, министр обороны, президент, армия и страна уничтожены. И чем дальше, тем больше он думал, что исчезнет, забудет всё и всех, станет грязным, неприкаянным, безымянным, безумным бродягой, бесцельным параноиком, шизофреником.

Но после первого боя с наёмником Института из-за спины циничной, бешеной, неуправляемой дикарки внезапно показалась девочка, которой, может быть, никто и никогда вообще не рассказывал сказки и случаи из жизни папы и мамы. Жестоких, садистских, лживых и безумных баек она уже наслушалась, а вот его истории она слушала, как дети, которые на войне прибивались к войскам. Бездомные и сироты пили, ели, дрожали, смотрели вокруг затравленными большими глазами, а потом из живых комков страха превращались в обычных детей, когда кто-нибудь из солдат вспоминал не подвиги в койках, а дом, жену, сыновей, дочерей и обычную, мирную жизнь.

И она робела, удивлялась, поражалась, улыбалась и хмурилась, не плакала, но переживала, уходила в себя, думала о своём. Иногда он вспоминал, чтобы она могла понять, какого чёрта он тут и там решал и делал не как она хотела, по-своему. И вроде бы она понимала, отступала и соглашалась. Иногда он вспоминал про какой-нибудь успех на войне или праздник, ясный день в тылу, на гражданке. Рассказы про войну превращались в мотивацию и учебник для безбашенной, импульсивной наёмницы. А вот редкая история про мир, про дом, радость, семью то била точно в цель, то мимо.

Были дни и особенно вечера, когда она сама просила рассказать, как они жили. Он вспоминал. Она слушала. Он уносился в двадцать первый век. А она улетала вообще в другой мир. Но бывало и так, что он вспоминал, улыбался, а девочка морщилась, вздрагивала и пряталась за спину чемпионки Боевой Зоны, чтобы она одолела зловещих, восставших из проклятой и ненавистной памяти демонов.

Вот и невинный рождественский сувенир напомнил вовсе не праздник, которого она и не знала, а жуткие ночи, когда снег был воплощением смерти, и один ужас, унижение, о котором он знал, но не подумал связать с сувениром с рождественской распродажи.

— Прости.

— А?! Я… Просто…

— Я знаю.

Он, действительно, знал и лично испытал на себе, как гражданские могут начать говорить о войне или даже о мире, о банальных, обычных вещах, но всё равно неизбежно напомнить про бой в преисподней, про ад из огня и жареных, обугленных кусков мяса, человечины из солдат и простых людей. Иногда даже жена, её отец или мать говорили про счастье, мир и покой, а память швыряла его в чёрный дым, безумные, дикие вопли, скрежет и грохот.

Вокруг была чистота, спокойные и здоровые люди болтали про ерунду и никто не хотел вспоминать про войну, но какое-то слово, одно чертово слово — и мозг сбрасывал бомбу, выворачивал наизнанку запечатанные подвалы, тыкая носом в застывший, полный ужаса глаз. Один глаз. Вместо второго был хаос из раздробленной кости, крови и массы, которая была мозгом.

Но близкие учились и он уже учился быть осторожнее со спутницей, не провоцировать, не сыпать соль на раны. В конце концов, ему было что вспомнить помимо Пустоши и войны, а она другого и не знала.

— А знаешь…

Он осмотрелся и с удивлением понял, что не заметил в углу…

— Сейчас мы броню не починим. Нужно поесть и поспать.

Кейт кивнула. Она уже привыкла, что Крис диктует распорядок. Когда есть, когда спать, когда на дело пойти, когда затаиться, чтоб не рисковать без смысла. Порой её подмывало сделать не так, а эдак. Что, съел? Я хочу! Я могу! Плевать… А он, чтоб ему кротокрысами срать, тыкал носом именно в то, на что она очень хотела насрать, наплевать, начихать. Она скрипела зубами, злилась, чертыхалась, и вслух, и про себя посылала его, снова скрежетала зубами, а потом соглашалась с тем, что вот этот вот прав.

Вот и сейчас он вернул её из промерзшего бетонного лабиринта к снежному шару, и она поняла, что жутко, кошмарно хочет даже не есть, а что-нибудь срочно сожрать.

— Бывают же совпадения…

Крис включил свой Пип Бой, улыбнулся, обернулся к сувениру с рождественской распродажи, а потом направился в угол к какому-то странному дереву. Дерево? Здесь? Под землёй? Два века прошло, а оно так и стоит? Вроде бы ёлка. В человеческий рост. Прямая. Пушистая. И такая зелёная, словно Кейт напилась, обкололась и накурилась до глюков.

Ну не бывает, не бывает на Пустошах таких ёлок! Кривенькие от корней до макушки, они судорожно цеплялись за воздух, землю и камни. Хрупкие, ломкие деревца защищали себя не зелёной, а то ли синей, то ли серой хвоей. Их иглы были, как маленькие кинжалы. А ёлка в убежище Мура была воплощением баек о том, как другие, не в хижинах и лачугах, а в уютных, целых и тёплых домах отмечали один странный день в череде абсолютно таких же.

— Охре… Как она вообще выжила?!

Крис улыбнулся.

— Искусственная, но высший сорт, премиум-класс!

— А такие, только живые, прям были?

— Не везде и не всегда, но были.

Крис посмотрел куда-то в угол за ёлкой, а потом обернулся.

— Давай так: ты тут отдыхай, а я…

Такой хитрой, гордой, довольной улыбки она ещё не видала. Взрослый, серьёзный, хмурый мужчина с непроницаемым, словно застывшим лицом превратился в мальчишку с искрами в глазах.

— Приготовлю праздничный ужин!

Кейт усмехнулась, заразилась его улыбкой и облизнулась.

— Вкусный?

Крис поднял указательный палец и не сказал, а торжественно заявил, что ужин будет не вкусный, а самый вкусный.

— Рождественский ужин!

Она прыснула со смеху, а Крис развернулся на каблуках и ушёл.

— Самый вкусный, рождественский ужин. Хм… Вкуснее, чем у Дороти Белл?

Кейт с укором посмотрела на Пайпер, а потом взяла и показала язык.

— Такую песню испортила. Останешься без добавки.

Комбез развёл руками и улыбнулся.

— Ну-у… Кое-что я умею. Кое-чему научился от Иви. Всё остальное взяла на себе мультиварка, микроволновка, кухонный комбайн, электрическая духовка с таймером и книга рецептов покойной Маргарет. Но вообще, мы тогда хотели не кушать, а жрать! Я мог просто тошку сварить и закусить беличьими сухариками, всё равно слюнки бы потекли и пальчики облизали.

— Хорошо-хорошо! Золотая медаль конкурса кулинаров уходит Дороти Белл, генералу минитменов достаётся почётное серебро! Все довольны? Все счастливы?

Кейт засмеялась, а Комбез встал, сдержанно улыбнулся и поклонился, словно стоял на сцене.

* * *

Крис посмотрел куда-то в угол за ёлкой, А потом обернулся.

— Давай так, ты тут отдыхай, а я…

Такой хитрой, гордой, довольной улыбки она ещё не видала. Взрослый, серьёзный, хмурый мужчина с непроницаемым, словно застывшим лицом, превратился в мальчишку с искрами в глазах.

— Приготовлю праздничный ужин!

Кейт усмехнулась, заразилась его улыбкой и облизнулась.

— Вкусный?

Крис поднял указательный палец и не сказал, а торжественно заявил, что ужин будет не вкусный, а самый вкусный.

— Рождественский ужин!

Она прыснула со смеху, а Крис развернулся на каблуках и ушёл. Кейт могла бы пойти за ним и помочь, но… Она уже насмотрелась на кухню, когда с Крисом обошла все углы, тыкая стволом перед собой, чтоб в случае чего… Помочь с котелком, разделкой какой-нибудь туши, костром — это можно, а вот эти блестящие, полированные панели, куча кнопочек, лампочек, регуляторов… Не-ет, Крис знает куда нажать, что повернуть и куда там смотреть, и ладно. А она лучше побудет у ёлки.

Шарики. Сосульки. Какие-то дети с крылышками. Звезды. Нити. Спирали. Всё яркое. Блестящее! Она вспомнила, когда и где первый раз увидела наряженную ёлку. Точнее, её подобие. Она сбежала от первого хозяина. Он изнасиловал её в первую ночь. Потом долбил ещё пару раз. Кажется, он был охотником за головами. Охотился, убивал, чтоб не убили его, а потом возвращался домой, закидывал за воротник, срывал с неё всю одежду, закручивал руки и снова долбил. В тот день он кончил и заснул, а Кейт проглотила все слезы, до боли прикусила губу, стащила нож и сбежала.

Когда её продавали, была поздняя осень. Мир умирал. Ждал белую смерть. Потом прошла неделя или месяц, белая смерть накрыла Содружество. Кейт выбралась из лачуги и что было сил рванула к ближайшему лесу. Провалилась в сугроб. Побрела так быстро, как только могла, проклиная ночной снегопад. Последний идиот мог бы найти её по следам!

На границе леса, у первых засыпанных и закутанных снегом деревьев, она чуть не упала. Хмурый, но безветренный вечер почти мгновенно запустил метель, из которой за считанные секунды родилась свирепая вьюга. Кейт даже не знала, хочет мир ей помочь, чтоб все следы замело, или грёбаный ненасытный мирок рассчитывает отомстить за побег? Чтоб она упала, да так и осталась лежать, стала мумией, а потом рассыпалась в прах?

Неважно. У неё не было сил, чтобы думать. Маленькая, промерзшая фигурка неизвестно как, зачем и почему нашла в себе силы и метнулась к ближайшей сосне. Она уходила всё дальше и дальше. От одного едва заметного ствола до другого. Краем сознания она надеялась найти укрытие, но… Она была готова лечь и исчезнуть. Лишь бы охотник за головами не смог её найти.

В морозной бесконечности она столкнулась с чём-то мягким и тёплым. В ушах свистела пурга, но она всё равно услышала визг. Чей-то клык вонзился ей руку. Наугад она ткнула куда-то ножом. Потом ещё раз. И снова. Неизвестно кто завизжал, а потом визг вроде бы оборвался. Но Кейт уже провалилась в абсолютную тьму, где не было вообще ничего.

Она очнулась от запаха сочного мяса и странного тепла во всём теле. Рядом с ней, в тусклом, дрожащим свете стоял старик. Грязный, древний старик. В спутанных волосах — вся Пустошь от края до края. Опилки, засохшая трава, мусор, клочки меха и даже засохшая еда. Он стоял и смотрел ей в глаза со страхом, угрозой и странной мольбой. Он кутался в затасканную и потёртую шкуру, кое-как сшитую из обрывков и лоскутов. А в руках, в узловатых пальцах дрожал ржавый гладкоствольный пистолет и кость с благоухающим мясом, от одного вида которого у Кейт потекли слюнки.

Они долго молчали, пытались друг друга понять, предугадать. Чего ждать от него? Чего ждать от неё? Несколько раз она хотела накинуться на него. И он пару раз явно думал о том, чтоб прикончить угрюмую, беглую рабыню. Зачем ему рисковать? Зачем ей рисковать? Не делай добра, не глупи, не давай шанс никому и тогда, может быть, увидишь рассвет.

А потом старик решил попробовать, попытаться, рискнуть.

— Собака. Ты убила собаку. Мы можем поесть!

Он медленно убрал пистолет в самодельную кобуру под затасканной шкурой, а она медленно взяла кость и стала вгрызаться в самое вкусное мясо на свете. Последний раз, за пару дней до побега хозяин кинул ей два клубня тошки, чтоб она просто не сдохла. Живи и помни, что нельзя, не смей даже думать и не пытайся швырять самогоном в глаза того, кому принадлежишь!

Она обглодала всю кость и подсела к старому котелку. Старик как раз разливал суп по тарелкам. Одна тарелка ему, другая ей. А рядом ещё по тарелке с жареным мясом.

— Почему?

Старик убрал котелок, сел, сгорбился, вздохнул и посмотрел беглянке в глаза.

— Ты на дочку похожа.

Боль. Отчаяние. Надежда. И что-то ещё. Словно старик погладил её по щеке, волосам и даже прижал к себе, так крепко, чтоб никогда не отпускать. В тот день, тот вечер, ту ночь Кейт первый раз захотела быть дочерью каких-нибудь других людей. Она захотела быть дочерью старика, чтоб он смотрел на неё, чтоб гладил её по щеке, обнимал, а она бы убивала для него собак, чтобы сидеть потом вот так, есть мясо, суп и смотреть, как старик забудет про боль, отчаяние и тоску. Потому что она будет рядом.

И, кажется, старик её понял. Он улыбнулся, накрыл её руку своей и кивнул на корзину с букетом сосновых ветвей. Из-за мутаций букет казался большим пауком, у которого тело и лапы были покрыты не волосками, а иглами и шипами. Зловещий, коварный, но бессильный и побеждённый древним, немощным стариком, который взял да развесил на иглах и шипах мутафррукты, беличьи сухарики, бритвозлаки, грибы, смолянику, морковку и засушенные цветы.

Туда же, в корзину между ветвей, иголок, цветов и морковок старик положил огоньки. Спирали лампочек казались то самыми яркими звёздами, которые старик достал с неба, то тлеющими угольками, которые вот-вот потухнут. Свет дрожал, мерцал, содрогался, словно пытался бороться против холода, голода и тисков безнадёги.

Она хотела вскочить, хоть что-нибудь сделать, чтоб лампочки не погасли, когда старик показал ей рисунок. Чёрное небо. Странные цветные вспышки. Снег. Бородач в красной куртке и красных штанах. Красная повозка с огромной кучей разноцветных коробок. Олени с одной головой. Снег. И ёлка. Высокая. Зелёная! Пушистая! Вся увешанная разноцветными шариками и ленточками! И большие разноцветные буквы!

Merry Christmas and Happy New Year!

Старик осторожно погладил рисунок и улыбнулся.

— Рождество! Ты убила собаку. Мы можем поесть!

Рождество? Ёлка? Зима? Она не знала и не понимала, чему надо радоваться. Почему старик улыбался? Почему он смотрел не на мясо, а на картинку? Но она бы всё отдала, чтобы старик улыбался, а в углу была не корзина, где свет Рождества вынужден был выживать, а зелёная, пушистая и высокая ёлка. Такая же, как на рисунке, в разноцветных ленточках, шариках и со звездой наверху!

— А такие бывают?

Старик обернулся. Ставшая привычной улыбка стала загадочной и немножечко гордой. Из грязного, вонючего бродяги он превратился в хранителя древних чудес. Она не сможет забыть, как он смотрел на неё. Боль, тоска и надежда, бесконечность надежды.

— Были. И может быть… Когда-нибудь… Ты увидишь.

И тут зелёная, высокая и пушистая ёлка в убежище Мура вспыхнула и засияла! Десятки, сотни, тысячи, бесконечность разноцветных огней осветили каждую ветку, каждый шарик, иголку и блестящую ленту. Огни мигали, прыгали с ветки на ветку, карабкались до верхушки и опускались до пола. На её глазах огоньки заполнили собой всё пространство. Словно звезды попадали с неба! Или она улетала. Из убежища. Из кратера. Из Содружества. Упала из Пустоши в небо! И утонула. В разноцветном, сверкающем чуде!

Она не могла насмотреться, а каждый огонёк манил, словно горел для того, чтобы привлечь внимание к себе. Эге-гей, посмотри на меня! Я красненький! А я зелененький! А я желтенький! Я синенький! Я беленький, как снег! Посмотри на меня! Нет, на меня! А наверху светилась звезда! Свет рождался в самом центре звезды, чтобы снова и снова послать волну к мерцающим огонькам на концах.

— А такие бывают?

— Были. И может быть… Когда-нибудь… Ты увидишь.

Старик снова смотрел на неё. С бесконечной надеждой. Нет. Не старик. Через россыпь огней на неё смотрел Крис. Не как друг. Не как мужчина смотрит на женщину. И даже не как брат на сестру. А точно и именно так, как отшельник, который спас и приютил её. Зимой в лесу она узнала, что до войны отмечали какое-то Рождество, а с Крисом, в убежище под Волт Боем открытка старика ожила.

— Я убила собаку.

— А?

Она всё ему рассказала, а он сначала помрачнел, потом пожал плечами и улыбнулся.

— Ну… Сегодня мы убили очень большую собаку и теперь точно можем поесть.

Через пару минут они уже уплетали сказочное богатство из морозильников Мура. Фальшивый, бесполезный камин оказался почти настоящим. Там, где была плоская чернота, оказался экран, а по бокам проснулась пара динамиков. И вот они сели будто бы у живого огня, а Крис рассказал ей про Рождество. Чему радовались до войны. Почему на ёлке звезда.

— А ты веришь?

— Не знаю. До армии вообще не думал. А в армии некогда было. Многие всё равно празднуют, чтобы просто… Провести время с родными. Подарить что-нибудь. Чудо. Мечту.

Кейт улыбнулась.

— Вот это я понимаю.

Крис усмехнулся и поднял бокал.

— Счастливого Рождества!

А потом он взял фотоальбом. Она подсела к нему, положила голову на плечо и стала слушать самые лучшие сказки на свете. Он вспоминал. Рассказывал. Про водопады, пустыни и леса. Про города и горы. Про тех, кого он знал, и остальных, про всё подряд. Они одолели половину альбома, когда поняли, что могут над ним и заснуть.

— У огонька, в розовой комнате или со мной?

Язык уже заплетался, но ставшее почти родным убежище Мура оставалось для неё чуждым. Любые руины казались ей безопаснее. Уж лучше растянуться на голой земле, чем дрыхнуть одной в подземной, стальной скорлупе.

— Вперёд, командир, я прикрою.

* * *

Он проснулся посреди ночи от ощущения, что всё как-то не так. Да, холодно. Ночью убежище превратилось в один большой морозильник. Спасал только полярный комплект, шубы и одеяла. Он не успел и, наверное, просто не сможет починить отопление.

Кейт свернулась калачиком и вроде бы хмурилась в полумраке. Он давно приучил себя по возможности спать на спине, а чемпионка Боевой зоны могла заснуть так или эдак, но потом всё равно превращалась в маленький эмбрион. И всегда хмурилась, словно отец снова и снова пытался вынудить мать на аборт, а эмбрион всё чувствовал, понимал и пытался как-то себя защитить. От матери, от отца и от мира.

Кейт… Твою мать! Что ж такое! Он уже понимал, что они не смогут расстаться, поделив пополам добытое по пути. Не сможет он просто так отдать ей половину добра и вычеркнуть из жизни и памяти. И она, кажется, не сможет взять то, что он отдаст, и уйти. А он точно знал, видел и понимал, что первые дни чемпионка Боевой зоны только этого и хотела! Ненавидела, ждала самого худшего, хотела убить, прикончить, освободиться, чтоб больше никто и никогда…

А сейчас? Что за игра?! Что он за муж? Что за отец?! Жену упустил и тут же… Кто она? Кто она для него?! Подруга? Циничная, упрямая, боевая подруга? Да, но… Кому он врёт? В бою она подруга, а так… Сестра? Колючая, вольная, брошенная? Он был на войне, она выживала одна. И никого не осталось. Только он и она. Нет. Но чем дальше, тем больше он смотрел на неё… Как на кого? Он влюблён? Вот она. Сама захотела, сама легла с мужчиной туда, где Мур с законной женой…

Он внимательно посмотрел ей в лицо. Поцеловать? Она ответит? Они разденут друг друга и… Нет. На войне он был не святой. И вот также лежал с одной, другой, третьей. Недавно он был не против по-быстрому расслабиться в отеле с Магнолией. А с Кейт… Ни малейшего.

Он вздохнул и ткнул себя носом в свой страх. Какая подруга? Какая любовница? Какая сестра?! Она тянулась к нему. И не изображала, не притворялась! Девочка, проданная в рабство, выжила, уцелела и пыталась заполнить пустоту. И он заполнял пустоту!

Институт дразнил его. Манил мальчиком из памяти Келлога! Но никто не мог дать гарантий. А жив ли сын вообще? Операция повышенной сложности! Спаси или сойди с ума! Он был бы дико рад, реши вдруг Институт послать кого-нибудь с угрозой, ультиматумом. Чтобы была конкретика! Но нет. Он был бы дико рад, если бы возник бы инструктор, командир. Чтобы разведка дала ему расклад. Но были только Пустоши, руины, живые мертвецы, гражданские, рейдеры, наёмники и… неизвестность.

Он закручивал гайки, спасал себя в настоящем. А в настоящем она смотрела на него, как на маяк. Друг, старший брат, отец в одном лице. И он был благодарен ей. Он наслаждался возможностью учить, ухаживать, рассказывать. А потом он сам себя судил.

Папаша! Что за игра?! Дурацкая игра! Самообман! А потом всем будет только хуже. Ради сына он сможет стать для Кейт холодным профессионалом. Но она не сможет снова стать холодной, равнодушной наемницей. Она словно стала солдатом. Избитым, обожжённым, в бинтах. Понемногу она поправлялась, но он боялся дня, когда он вынужден будет не снять, а отодрать бинты. Чтоб не ломать комедию, не разрываться между иллюзией, фантазией и сыном.

Со страхом нужно работать. Пассивному конец. А он обязан действовать и выжить! Поэтому он без пощады судил себя. Сам встал перед собой на суровом военно-полевом суде! Он почти приговорил себя стать тем, кем был, когда отбил её у рейдеров в подземном гараже. Она пошла за ним за половину их общей добычи. Она наёмница. И всё. Субординация, солдат!

Тем временем рождественская ночь под землёй, в убежище без отопления прорвала оборону из шуб и одеял. Мороз был таким, словно кто-то включил не отопление, а изощренную заморозку. Словно стены скрывали за собой трубопровод, где циркулировал не кипяток и даже не фреон, а жидкий азот.

Кейт дрожала. Эмбрион обхватил руками колени и тщетно пытался согреться. Возможно, она бы проснулась, зарыла себя под мехами и успокоилась, но кошмар не отпускал её. Ей явно что-то снилось. И внешний холод был не в состоянии выдернуть её с невидимого ринга.

И тут он понял, что попросту не сможет. Не сможет добраться до цели, не выдержит, сойдёт с ума без девочки, которая из-за его решения не будет больше выглядывать из-за спины наёмницы. Он хочет… Нет! Ему нужно, чтобы она смотрела на него, как на маяк, брала с него пример, слушала его истории, удивлялась и улыбалась, как сегодня, когда он поздравил её с Рождеством.

Через минуту она спала в кольце его рук. Он грел её своим телом и вспоминал, как они вот также дрожали, согнувшись в три погибели, заночевав в руинах. От какого-то дома остался только угол. Ни этажей, ни комнат, ни лестниц. Ночь, ветер, ливень, два тела во мраке, один брезент и шкура брамина на двоих.

Кейт успокоилась, а он решил, что именно она поможет закалить и приучить мальца к жестокому, суровому миру, где все постоянно на грани. Чтоб мальчик стал мужчиной, мужиком. Чтобы узнал о прошлом от отца и услышал бы от Кейт о настоящем. А кто они друг другу? Неважно.

* * *

Грязь. Холод. Снег. Мокрый снег. Ветер. Собранный в кучу лишайник. Ржавчина над головой. Её снова выгнали из фургончике. Нет. Не выгнали. Просто не дали войти. Она виновата. Она ничего не умеет. Особенно она не умеет ставить ловушки. Даже на кротокрыса. Здоровая самка попалась — и убежала. Её заставили искать и есть подгнившую смолянику.

Отец разбил о камень бесполезное ржавое ружьё. Она попыталась. Снова. Поставила ловушку. Они проснулись от лая. Собака! Большая собака! И рёв! Рёв Яо Гая! Это… Сколько же мяса?! Они смогут поесть! Они смогут продать!

Яо Гай утащил их добычу. Уволок большую собаку с капканом. Оставил только щенка. Маленького, тощего щенка. Комочек шерсти, кровь, хрящи на заточенной, ржавой железке. Иногда она хотела, чтобы такой щенок лежал бы рядом с ней под фургончиком, но… Хрящи отправили в котёл. Точнее, котелок из каски одного Стрелка. Суп вышел так себе. Наверное. Кейт не досталось ни капли, ни кусочка.

Безрукая! Тупая! Мразь! Бесполезная мразь! Отец вцепился ей в волосы и постарался, чтобы она наглоталась грязи пополам с мокрым снегом.

— Жри! Жри-и-и!!!

Хрящи достались отцу. Мать выпила бульон из щенка и закашлялась. Гримаса отвращения отца едва не превратилась жуткий оскал убийцы. Мать сгорбилась, вжала голову в плечи и шмыгнула в стальную скорлупу фургончика. Пылающие угли в глазах отца загнали Кейт на сырую кучу лишайника под ржавым, облупленным небом.

Отец ушёл, а Кейт прижала колени к лицу и накрылась куском потасканной шкуры. Примерно год назад они нашли беременную самку рад-оленя. Погибшую. Они освежевали тушу. Поели. Остатки мяса продали. А шкуру разделили между собой. Кейт куталась и представляла, что олениха хочет согреть её. Но дни шли, и олениха ушла. Шёл мокрый снег. Дул ветер. Холодный, пробирающий до костей. Кейт дрожала, ругала себя и мечтала. Ругала за хлипкие капканы. За то, что сама лишила себя еды и тепла. И украдкой мечтала, чтоб ей позволили поспать не на лишайнике, а на матрасе. Не на ветру, а в тепле.

— Кейт. Он заснул.

Мать протянула ей руку и повела в тепло. Кейт осторожно легла между мамой и спящим отцом. В ту ночь она была самой счастливой девочкой на свете. Или не была? Возможно, тепло ей приснилось? Возможно, она так и проснулась на куче лишайника под градом пощёчин?

Нет. Нет отца. Нет матери. Нет лишайника. Нет потасканной шкуры. Нет даже ветра и мокрого снега. Нет пощёчин. Нет грязи во рту. Нет рабства. Нет Боевой зоны. Нет ударов в живот и рева толпы. Есть только… Крис. Убежище. Рождество?

Она почти задохнулась. Невозможно! Быть такого не может! Она жива. Здорова. Сыта. Под землёй! В Светящемся море! С Крисом. Он закутал её. Обнял и согрел. Ему почти двести пятьдесят лет. Почти. Он единственный выживший в Убежище 111. Но он — не лицо на бумажке. Он рядом. А там, наверху — Волт Бой, истукан. Он стоял двести лет. И сейчас там стоит. Караулит. И он никогда никого не пропустит. Никого! Никогда! Ни за что! Она первый раз осознала себя в такой безопасности! И тут же вдруг поняла, сколько всего сошлось, чтобы случилось именно так, а не чёрт его знает как. Чудо! Настоящее, невозможное чудо!

Она лежала, наслаждалась теплом и боялась пошевелиться. Боялась заплакать. Боялась даже дышать, чтоб не разрушить невозможное счастье. А вдруг этот вечер и Рождество — это сон? Она снова проснётся на лишайнике под фургоном. Или на чертовом, грязном, вонючем матрасе в каморке Боевой зоны. Нет! Пожалуйста! Нет! Никакая доза винта никогда не давала такого настоящего счастья!

И она не знала, даже представить себе не могла, чем может отплатить за самые лучшие дни в её грёбаной чёртовой жизни. Разве что… Она сделает всё, чтобы он нашёл сына. А потом она не уйдёт, а останется с ним навсегда! Будет прикрывать, помогать, может быть, научит чему-нибудь пацана и обязательно расскажет ему, какой у него отец. Лучший в мире! Уж она знает! И пусть он станет таким же, пусть ценит каждый день с Крисом. Она сделает всё и останется где-нибудь погибать, если так будет надо, чтобы Крис и маленький Шон могли выжить. Она сделает всё, если Крис не прогонит, если вдруг не решит, что она ему не нужна.

Убаюканная теплом, Кейт уже засыпала, когда поняла, что приняла еду и тепло, заботу и крышу над головой, но… Даже и не додумалась пожелать ему что-нибудь, как он ей пожелал в странный и непонятный, но особенный день, когда подарил мечту. В тишине, в полумраке, почти провалившись в самый спокойный сон в её жизни, она тихонечко прошептала, а, может быть, только подумала, что хочет прошептать.

— Счастливого Рождества.