Тарелки (джен)

Кролик сидел на ящике, боязливо развесив по сторонам замусоленные уши.

Ему положено было быть беленьким. Но от постоянного таскания повсюду стал серым и грязным. И всё равно со старым приятелем подросток не расставался.

Руни прицелился, прицелился в реснитчатую щель суженного правого глаза, и метнул дротик. Промазал.

Ну и к лучшему. Было в этом нечто нехорошее, не правильное. Не очень хотелось попасть.

Руни выткнул из деревяшки дротик и стал рассматривать кончик, разбираясь с возникшим ощущением.

На крошечном побликивающем острие таинственно грудились истерические крики, звон расколотых тарелочек, свист отломанного автомобильного дворника и острая горючая смесь боли и страха.

Острое.

Руни посмотрел на игрушку.

Конечно, он не настоящий. Кролик ничего не чувствует, глаза-пуговки ничего не видят, мягкие искусственные уши ничего не слышат и никогда не обретут слух. Ни при каких обстоятельствах. Это невозможно.

Так что и опасаться вроде бы нечего. Не живой.

А всё же как-то…

Руни настоящий. И пролетая и вонзаясь дротиком в игрушку оно… это вот… сначала проходит сквозь самого Руни. Неприятно. Противно и гадко.

Подросток смахнул резким движением ладони слезинку, обрубительно потёр намокшие глаза, схватил кролика, крепко-ласково прижал к себе и что-то прошептал. То ли игрушке. То ли себе.

//

Как и всякое любое лето, это было знойным-знойным. Все окна были настежь открыты, и по комнатам метался жаркий сквозняк. Небольшое жилище стояло поодаль от пригорода, почти уже в кукурузном поле.

Мухи стаями летали туда-сюда как у себя дома, кружились вместе с вентилятором по часовой стрелке под потолком.

Разрывались цикады, плюхала вода в раковине и затем всасывательно хрюкала, мирно бормотала миссис МакКейн, сын грюкал ложкой, выгребая содержательный остаток супа, после громко выхлюпал юшку. В остальном стояла раскалённая августовская отшибная тишь.

Абсолютно уже шоколадный Руни, играющий в поле дни напролёт, уплетал картошку с цыплёнком и внимательно наблюдал за миссис МакКейн.

Сын сидел с пыльной пяткой на стуле (за что ему не сделали замечание — ага), что создавало отталкивающий подъём на сантиметр и вместе с большим одноглазым кроликом Донни берёг попу от неприятного соприкосновения с твёрдой поверхностью. Потому что вчера там основательно множество раз приложилась вешалка.

Руни очень хотел рассказать про инопланетян, но нужно было понять, какая из двух миссис МакКейн сегодня в доме.

Обычно у детей есть мама и папа. У Руни папы сейчас не было. А было две мамы.

Злая Мама и Добрая Мама. Они жили все вместе, но не одновременно. То одна — заботливая, нежная, спокойная и уютная мама, то… та, другая.

Вчера приходила Злая Мама. Она кричала, ругалась, била простыни в шкафу, била дверь в ванной об косяк, била рамочки с фотографиями, била посуду и больно била Руни по попе.

Сегодня мама была Добрая. Она негромко мурлыкала песенку «Tutti Frutti» под нос, неспешно аккуратно собрала тарелки, спокойно подняла упавшую вилку без обзывательств, измывательств и угроз. Даже улыбнулась сыну и забавно подвигала плечами в такт мелодии.

Руни решил, что можно поделиться.

Рассказал, что поздно ночью над полями зависали летающие тарелки с невообразимыми огоньками.

Добрая Мама тепло, по-доброму обеспокоено спросила, почему он не спал. Однако, Руни причину умолчал. Было больно, но про это нельзя было говорить.

Если Доброй Маме проговориться про Злую Маму она очень расстраивается. Замирает в неизменной позе на минут пятнадцать, а то и полчаса. Ничего не слышит и не видит. Не шевелится, будто зависает — прямо как те серебряные НЛО. А потом либо всё хорошо. Как будто ничего не произошло. Либо… плохо. Приходит Злая Мама.

Поэтому Руни без лишних разъяснений сразу перешёл к сути. Показывал Доброй Маме ладонью как застывали в темноте летающие тарелки.

Утром он ходил в поля, очень хотел найти обломки космических кораблей или что-нибудь эдакое. Артефактов к сожалению не отыскалось, зато кукуруза вкруговую примятая огромными кольцами! Восторг!!!

МакКейн всегда гулял в кепке (ещё папа дарил), но тут что-то солнечный удар внезапно хватил, и он ненадолго потерял сознание. Про это Руни тоже не стал утонять. Просто поведал, что инопланетяне с ним разговаривали телепатически.

Добрая Мама с участием слушала, улыбалась, кивала, очень приятно трепала волосы (не выдирала как Злая Мама). Спросила, о чём же они с пришельцами беседовали.

И Руни с радостью разболтал, что спрашивали, не хочет ли он жить в другом мире. Говорят, есть точно такая же планета. Вот в точности. И океаны, и моря, и горы, и деревья — всё одинаковое. Немножко только отличаются. Но в общем — всё идентичное. Называется только по-другому — Земля.

Добрая Мама напевала, чуть-чуть пританцовывала, расставила посуду с капельками воды по местам. Пахучая пена лопалась беззаботными радужными пузыриками на дне раковины. Сегодня ни одна тарелочка не разбилась.

//

Руни кое-что не рассказал Доброй Маме. Один вопрос, который задал телепатическим способом. Спросил: а будет ли там, на другой планете мама? Если он уйдёт в другой мир, то какая из двух за ним последует? Добрая ли Мама с ним отправится, или…

Инопланетяне сообщили, что поскольку мир другой, то и мама у него будет другая. Одна.

Руни смялся, а пришельцы добавили, что Земля такое место, где можно выбирать. Всё можно выбирать.

//

Сыну уже пора было вернуться к ужину и миссис МакКейн вытерла руки, сняла фартук, распустила непомогающую сетку от насекомых и вышла на крыльцо. Прижала ладонь ко лбу, вглядываясь в кукурузное «море», начинающееся метрах в тридцати от дома. Несколько раз позвала ребёнка по имени.

Женщина спустилась со ступенек, прошла несколько шагов, изнывая от палящего кожу и голову светила и всматриваясь в колыхающуюся высокую зелень.

Над полем сверкнула ослепительная вспышка, ярче нещадно жарящей звезды. Пронзила безоблачное августовское небо прозрачнее голубого сапфира. Добрая Мама Руни рефлекторно зажмурилась.

И следом раскаляющийся разум МакКейн пронзила тревожная, страшная, очень страшная, смертельно страшная мысль.

— РУНИ! — раздался истерический, отчаянный, звенящий ужасом на мили и мили крик.

Цикады монотонно трещали, шуршали стебли кукурузы. Но в остальном стояла одичалая, уединенная тишина, полная неодолимой простоты и безысходной пустоты.