Потерянное лето (джен)

Вот уже четвёртые летние каникулы Лёша проводит в деревне. Один. Без родителей и друзей. По собственному желанию.

По закрытии сессии Лёша навещает мать и отца. Через два-три дня перебирается в дом покойной бабки.

С приезда прошла неделя. За это время он навёл порядок в доме и уже раздумывал, какую работу накинуть на себя. Впереди ожидало полтора месяца тишины, далёких закатов и рассветов. И полное отсутствие общения с людьми. Как по интернету, так и вживую. Жители деревни редко добирались до него.

Лёша посмотрел на термометр. Ртуть ползла выше, а ему не становилось жарче. В доме всегда было прохладно. Возможно, дело было не только в том, что дом стоял на земле. Лёша ощущал, что холод оживает в нём, когда он возвращается сюда. Когда сходит с поезда и знает, что будет один в течение летних каникул.

В голове потяжелело от мыслей, и Лёша попытался согнать их квасом. В такие моменты он жаждал алкоголя, а везти с собой было не практично, на месте купить негде. За качество никто не отвечает.

Он допил последнюю бутылку и остановился. В дверь постучали. И постучали необычно: стоящий за дверью отбивал мелодию и не думал прекращать, пока не отыграет до конца.

Лёша насторожился. Мелодия казалась смутно знакомой, но он точно не мог вспомнить, где и когда ему доводилось её слышать.

Он слушал вместо того, чтобы открыть. Стуки взывали, что-то вытаскивали из груди. Нечто бесформенное и важное. Но вспомнить было никак — он мог слышать мелодию лишь раз в автобусе или в торговом центре, у прохожего на улице или у одногруппника на перерыве.

Пот холодной каплей стёк по лицу, словно призывал к действиям. Лёша оторопел, стирая дорожку со щеки. Сам не свой он почувствовал жуткую потребность в воздухе и глубоко вздохнул.

Ситуация показалась ему крайне нереальной.

Он подошёл к двери. Мелодия не замирала, но стуки потеряли былой энтузиазм. Похоже, рука начала уставать.

Переступив сомнение, Лёша отодвинул задвижку и впустил тёплый поток воздуха.

Он увидел того, кого уже не надеялся увидеть.

Карие глаза обратились и захватили, увлекая с головой в школьные годы, ведь именно там находилось их общее прошлое.

— Не ожидал, да? — рьяно спросил парень, обдавая волной жара. — Сам не ожидал! Поезд раньше обещанного прикатил, представляешь?

На его лице появилась широкая улыбка. За её искренность и сердечность говорило то, что парень не смущался стоящих неровно зубов, демонстрировал дёсны и вполне мог получить награду «Счастье года».

Лёша смотрел на него как на незнакомца, хотя их связывали пятнадцать лет неразрывной дружбы с песочницы во дворе до первого курса в университете. Смотрел и не верил.

— Что с тобой? — Парень увидел заминку в друге. Его улыбка ослабла, но в глазах по-прежнему плескались искры. — Неделю не виделись, а ты уже забыл, как я выгляжу?

— А? — случайно выпустил Лёша, зацепившись за «неделю».

Слово легло непониманием поверх нараставшего волнения.

— Что ты акаешь? — упёрто поинтересовался друг, насупливая нос. Он делал так всегда, когда событие обходило его стороной, и никто не удосуживался рассказать.

— Я, ну, — Лёша поддался смятению. Оно вскрылось под твёрдым взглядом и непроницаемым лицом, которое совсем не изменилось с последней встречи.

— Слушай, — друг обвёл Лёшу взглядом, — ты как-то возмужал… И причёску вон какую модную замутил. Когда только волосы отрасли?

Загорелая рука потянулась к волосам, и Лёша, сам не зная от какого чувства, отошёл назад.

Нахождение друга здесь казалось самым нереальным.

— Да что такое? — не вытерпев недогласки, парень повысил голос. На его лице ярко выступило удивление: глаза округлились, а рот замер приоткрытым, готовый задать очередной похожий вопрос.

Лёша быстро заморгал, надеясь стряхнуть пелену перед глазами. Но сколько бы он не мигал, обзору мешала полувидимая преграда. Сморщив лоб, Лёша потёр глаза руками и сказал:

— Нехорошо себя чувствую.

— Болит что-то?

— А… г-голова, разболелась непонятно с чего. — Лёша попытался придать голосу легкомысленности, но с лихвой выдавал собственное напряжение. — Ну, поболит и перестанет. Как доехал-то? Заходи… Чего мы на пороге будем стоять да разговаривать? — затараторил Лёша.

Он не мог назвать его по имени. И это пугало. Пугало и то, как он вёл себя: беспечно и беззаботно, словно ничего не произошло.

— Не поверишь, доехал прекрасно! Заснул. Хорошо хоть разбудили, а то станцию бы пропустил. Это было бы совсем не клёво.

— Хах, ну да.

Лёша увидел и знакомую сумку, и прыгучую походку, и не мог воспринять то смятение, которое бурлило в груди. Оно закипало.

Может, ему всё это привиделось? И не стучал никто в дверь? И не разговаривал только что? И не входил? Температура выше тридцати градусов. Он вполне мог заработать тепловой удар и начать видеть несуществующее.

Лёша продрог от осознания, что весь разговор его морозило, а о жаре он не вспоминал.

* * *

Живое видение скользило по дому, исследовало его. Оно небрежно выхватывало с полок побрякушки и извинялось, когда что-нибудь бренчало под его руками, норовив разбиться. Оно наводило шум, копошилось тут и там, но не вредило.

Но Лёша страдал. Он не знал, что делать. Сидел смирно, наблюдал: те же движения, те же повадки, привычки, реакции, те же слова, интонация, взгляды. Игорь не повзрослел с их последней встречи — остался первокурсником с ярким и незамутнённым взором. Легкомысленным и не отягощённым войной, которая разворачивалась в каждом.

Она обходила его стороной. Он не подпускал её к себе и жил весело. Редко когда понимал плохое настроение людей и шёл до конца с позитивным убеждением в силе улыбки и правильном настрое.

Он ничуть не изменился.

— Ты вообще никакой, — заключил Игорь. — Таблетку выпил?

— Ну… нет.

— Поэтому и не проходит! Давай, активируй себя. Чего сидеть и тухнуть? Пойдём погуляем. Ты мне отдых обещал. И на речку отвести. И просторы эти нетронутые показать. Расхотелось?

Лёше хотелось ответить: «Да, расхотелось. За такое-то время».

Он уже забыл чего наобещал в тот день.

— Не то чтобы…

— Но-о-о?

— Без «но». Сейчас выпью и пойдём.

Лёша крепко стиснул губы.

Если это была шутка, то беспорно плохая. Не в духе Игоря — он никогда не издевался подобным образом над людьми. К тому же, кто бы стал делать подобное? И вести после себя как ни в чём не бывало? Столь открыто и живо улыбаться, словно действительно прошла неделя?

* * *

— Лепота-а, — протянул Игорь, выныривая из воды.

Лёша остался на берегу. Холод не исчезал. Вода казалась ледяной, порывы горячего ветра вызывали мурашки на коже, волоски на руках и ногах вставали. Ему на самом деле было холодно.

Но беспокоило его совсем другое.

Рассказать придётся, но как? Каким образом донести такую мысль, о которой, похоже, Игорь не подозревает?

Это казалось ещё более невозможным, чем его внезапное появление.

— Окунись, — посоветовал Игорь.

— Не, не хочу.

От взгляда на блестящую реку по коже снова прошлась дрожь.

— Ты заболел?

Лёша пожелал, чтобы всё было именно так. Он заболел. Воспоминания воспалились и создали образ старого друга и ушедшего лета, к которому уже никогда не возвратиться.

— Нет.

— Мне не нравится, что ты такой унылый, — не останавливался Игорь. — Что не так?

Порыв, который шёл от Игоря, упорство, с которым он намеревался докопаться до истины, и честные глаза, которые зарекали не отпустить, пока он не узнает, доказывали самые худшие опасения.

— Не могу сказать. Хочу… но не знаю как.

— Скажи как есть.

Именно такого ответа Лёша ожидал. Именно так всегда думал и делал Игорь — он шёл напролом, говорил прямолинейно и не боялся последствий. Не думал о последствиях.

— Не могу.

— Не хочешь ты — в этом дело.

Лёша покивал. Он не мог.

Река едва шумела. Течение было тихим и неспешным. Вода стояла там, где было поглубже. Лёша хотел оказаться там — под толщей прозрачной, незамутнённой воды, чтобы она очистила его мысли и помогла собраться. Сообразить. Он очень хотел, чтобы правду, вместо него, сказал кто-нибудь другой.

Он только разжал губы, как услышал:

— Откуда у тебя этот шрам?

Игорь смотрел на правую лодыжку. На светлой коже, слегка посиневшей от холода, выступала белая полоса.

Лёша получил его летом, после первого курса.

— И мышцы… когда ты только накачался? — Игорь приложил руку к виску, словно начал подозревать неладное.

Он не мог не заметить изменений, которые произошли за время его отсутствия.

— Игорь, — Лёша впервые решился назвать имя друга, который казался призраком давно минувшего прошлого. Горло дрожало. Холод окутывал в свои невидимые одеяла. — Сейчас… не тринадцатый год. — Это то, что он смог выдавить из себя, чтобы хоть как-нибудь направить к правде.

— А какой же тогда? — Игорь улыбнулся, словно ожидал услышать шутку и уже подготовился рассмеяться.

Посмотреть в глаза оказалось труднее.

— Семнадцатый.

— Что? — Игорь хотел рассмеяться, но напряжённый взгляд Лёши остановил. — Это не смешно.

Лёша повёл головой. Совсем не смешно. Сердце напряжённо подрагивало, не билось размеренно. Игорь с выжидающей тревогой не отрывался от друга, не мог отпустить спокойно, когда услышал подобное.

— Я не видел тебя три года.

* * *

Лёша забрался на чердак. Игоря там не было, хотя он сказал, что поднимется наверх. Сказал глухо и тихо. Таким Лёша его никогда не думал услышать. Голос, лишённый красок, перестал принадлежать его другу. Его хозяином был некто другой, кто возвратился из прошлого.

Снаружи, по лестнице, Лёша взобрался на крышу. Там и нашёл Игоря. Он сидел, подтянув колени, и смотрел вниз, не различая того, что видит перед собой. Когда он услышал Лёшу, то не поверил, начал отнекиваться. Как это могло быть правдой?

Но Лёша оставался неизменным. Такая она, правда. Его друг пропал три года назад. Тогда, когда Лёша предложил провести каникулы в доме бабки, подальше от всего мира — от учёбы, экзаменов, родителей. Просто отдохнуть, расслабиться, почувствовать настоящее уединение, вдали от суеты и ритма жизни в большом городе. Хотели обследовать каждый уголок, накупаться вдоволь. Прочувствовать и прожить самое настоящее лето.

Тогда Игорь сказал, что приедет через неделю. Лёша ждал, но он так и не объявился. Когда связался с его родителями, те оказались в не меньшем недоумении, чем он сам.

Его искали. Везде, где он мог оказаться. Дошло до того, что Лёша, не придумав лучше способа, выскакивал на каждой станции и бродил до ночи по округе, окликивая друга в тишине и надеясь. Но надежда быстро сломилась. И так же быстро из «безвестно пропавшего» Игорь был признан «умершим».

Но даже разбитая надежда оставалась надеждой и хранила в себе то, чем её наделил Лёша. Он уже не верил, но помнил и ждал. Год. Второй. И наступил третий, когда он оказался в поезде, совсем не думая, отправляясь в забытый уголок земли.

Лёша сел рядом. Он ничем не мог ободрить друга. Не представлял, что может сделать.

— Три года, — прошептал Игорь, взвешивая в словах потерянное и упущенное. Всё то время, пока его не было. То время, которое он сам не знает, где провёл. — Как это возможно?

— Я не знаю. — Если бы Лёша знал, он бы точно рассказал. Не стал таить.

Игорь тяжело вздохнул и поднял голову. Он не видел закатного неба, не понимал, насколько далеки сопки и горы за ними, и терялся, сидя на месте.

Лёша почувствовал его взгляд.

Когда посмотрел, на душе помутнело: карие глаза обратились выжженной землёй.

— Где я был?.. — тихонько спрашивал он, словно каждое напоминание об этом, сильнее врезалось в кожу, беспощадно лупило, и он сильнее осознавал, сколько было потеряно. — Куда меня занесло?

— Не знаю, — беспомощно повторил Лёша. Эту тяжесть хотелось снять с них обоих. — Но… я рад, что ты вернулся.

Лёша сцепил кулак, надеясь, что его слова не звучат эгоистично. Но те года, действительно, были мукой — где он? Что с ним? Живой или мёртвый? И неизвестность заставляла переживать вечерами и придумывать всякого невозможного и ужасного, о чём хотелось забыть тогда же, чтобы не гложить себя, не терзать образ потерянного друга.

— Нужно будет сообщить твоим родителям. — Эта мысль пришла совсем случайно. — Все переживали за тебя. Искали. Я тоже. И шрам этот получил, пока искал тебя. Налетел на металлический прут. Но… какая теперь разница, если ты здесь? Живой и невредимый? Нужно вернутся. Все обрадуются.

Лицо Игоря не изменилось. Оставалось серым и неживым. От резвости не осталось и следа — всё было стёрто.

— А если я сделал что-нибудь?.. — с тревогой спросил он. — Убил кого-нибудь? Что тогда? Чем я мог заниматься три года?.. — Его голос затухал быстрее, чем синело небо. — Я думал… это был сон. Я в поезде. Еду к тебе. Смотрю в окно. А там виды… безграничные. Не могу оторваться. Меня манит туда. Так сильно, что я забываю обо всём. А в голове пустота. И я выхожу на остановке. Иду, куда глаза смотрят. Но я думал, мне это приснилось. Когда я проснулся, я снова был в поезде. И ехал к тебе.

* * *

— Может, ну, всё-таки позвоним твоим родителям?

Утром Игорь выглядел хуже. Появились круги под глазами. Он не спал. Размышлял и строил догадки о том, что произошло. Могло произойти и своими руками он мог совершить. Сколько страшного он придумал себе? Сколько нейтрального? И попытался ли представить что-нибудь хорошее?

— Не надо. Пока. — Равнодушно отозвался он.

В глазах ни намёка на влагу. Он мог расплакаться, но оставался непроницаемым. Мог вопить в агонии безызвестности, но сидел спокойно и думал. Слишком спокойно, что вызывало больше волнений. Лицо превратилось в маску, покрытую воском томления.

— О чём думаешь?

Игорь не заикнулся об очевидности вопроса.

— Почему пошёл. И забыл.

— Это… важно?

— Разве это может быть не важным? Что бы ты чувствовал на моём месте? Я думаю, не меньше моего висел над всем этим. — Игорь громко вздохнул. Он потратил весь воздух в лёгких на этот размеренный темп и попытку казаться невозмутимым и контролирующим ситуацию.

Раньше Игорь без передышки мог болтать и не сбиваться с мыслей.

Таким, каким Лёша видел его сейчас, он предстал впервые.

— Боже, — прошептал Игорь и закрылся руками.

Его трясло.

От взгляда на друга из души прорывались чёрные силки. От них шла вредность — ироничная жалость. Лёша не понимал, из каких мыслей она полезла, но удерживал её, не давал покинуть пределы собственного тела. Сейчас он должен проявить поддержку, сочувствие, показать, что ему не безразлично, но, пока Игорь бездействовал и дрожал, тогда как всегда шёл напролом и сбивал препятствия с пути, не побеспокоившись о последствиях, эти слова оборачивались бездушной фальшью и меркли. Сохли и разваливались в песок. Из которого выглядывало одно единственно верное чувство из недопустимого.

— Что будешь делать?

— А мне откуда знать? — Игорь сильнее вжал ладони в лицо.

— Ну, а если не тебе, то кому?

Слова Игоря действовали на него самого.

— Это — не та ситуация, где я мог бы без сомнения сказать, что мне делать дальше. Это — не шутки… Я, правда, забыл, что случилось — как быть с этим?

— А зачем тебе изначально, ну, потребовалось забывать? Зачем ты пошёл туда?

— Я же сказал, что не знаю! — вспылил Игорь.

— Или не хочешь знать?

Лёша знал, что силки вырвались и сдавили. Но не его, а друга. Он поступал нехорошо — давил, вгонял в неприятные мысли, но делал то, что было честным.

— Иногда я считал, что в тебе много спеси… — Через молчание слова Лёши казались слишком громкими и надменными. — Это не всегда было плохо. Только тогда, когда ты забывал обо всех. Когда шёл напролом. Не оборачивался. Тебя не волновало, заденешь ты кого-нибудь или оскорбишь. В такие моменты ты был эгоистичен, но больше всего казался… самим собой, что ли.

* * *

Прошла неделя. Неделя молчания и алых закатов. Игорь и Лёша не разговаривали, словно обсудили подходящие варианты в мыслях и пришли к наилучшему решению. Они вместе завтракали, обедали, ужинали, гуляли, ходили на речку, встречали рассветы на крыше дома, но не обменивались и крупицей слов, которая могла бы описать их отношения.

Будто бы они стали друг другу — никем. Но не незнакомцами. Они знали друг о друге, признавали, были вместе, но не проявляли хотя бы отдалённых признаков близости.

Она исчезла. Как и границы, которые определяли своих и чужих. Они просто были. Существовали. И никак не влияли.

Игорь проводил время на чердаке. Лежал на дощатом и пыльном полу и превращался в присказку для страшного дома из детских сказок: «Говорят, на чердаке, ещё можно увидеть ребёнка. Не совсем ребёнка, но и взрослым не назовёшь. Лежит себе, кажется, ничего не делает. Перебирает в голове воспоминания и отбрасывает ненужные, как добытчик вскрывает раковины, надеясь увидеть жемчуг. Его трудно услышать. Но если встретишься глазами, то увидишь изголодавшиеся и потерянные земли».

Лёше было нелегко думать о чём-то. Родителям Игоря он не звонил. Своим тоже. Проводить время в одиночестве было тяжко, поэтому он поднимался к Игорю и сидел рядом, словно охранял. От собственных слов. Чтобы не всплыли ненароком снова.

— Я знаю почему, — как-то сказал Игорь.

Лёша не смог изобразить удивление. Было видно по Игорю, что он понял, только не сказал. Обдумывал мысль с возможных сторон, и только сейчас решился преподнести старому другу.

— Оказывается, — с осознаванием проговорил он, — мне было плохо.

— Я тоже так подумал. Это ведь была твоя мысль — ну, провести здесь всё лето.

— Ага.

— И уйти захотел затем, чтобы избавиться. От плохого.

— Ага.

— Но что было плохого?

— Я подумал… много всего. Мелочи. И что побольше. Только я не замечал… делал вид, что не замечаю. В дурака играл. Не слушал никого. И всё отбрасывал по сторонам. Чтобы легче продвигаться было. А на деле, только засорял собственную дорогу. И привела она меня к трём годам скитания непонятно где. Чтобы я снова всё забыл.

— Может быть, потом вспомнишь?

— А надо ли?

— Раньше надо было.

Игорь засмеялся. Немного напряжённо. С потугой.

— Это да. А сейчас — не слишком. Ушёл и забыл, чтобы задуматься. Вот и всё.

— Или нет?

— Знаешь, я не хочу думать об этом. Голова болит. Отдохнуть хочу, а там… уже и посмотреть, как надо жить.

— Ты сильно изменился.

— Меня не было три года, — Игорь говорил с такой уверенностью, словно не он неделю назад не мог отойти от правды.

В иссохших землях зажглись первые огни поселенцев.

— Ты только не забудь об этом.

— Конечно.

Примечание к части

Будь собой.