Убийца династии (гет)

Примечания:

Это написано под впечатлением от последней главы другого фика (https://ficbook.net/readfic/12778656/33409565). Всё правда заканчивается плохо.

Курсив в диалогах — валирийский

Дима ПтицаМи — Верни мне её — https://www.youtube.com/watch?v=ecKH-ksis-I

Рейнира не оборачивается. Больше никогда не смотрит назад. Даже, когда наследный принц зовёт её по имени и просит остановится. Рейнира уверенно шагает по залам Дрифтмарка прочь, унося с собой близнецов.

Джекейрис и Люцерис. Её светловолосые мальчики. С большими глазами и бледной кожей. Истинные Таргариены. У Рейниры сердце сжимается от боли при одном только взгляде на них. Видеть столь явные черты их отца просто невыносимо. Её дядя угадывается в тёмном оттенке глаз, в серебряном отливе волос и в носу с маленькой горбинкой.

Несколько раз в месяц меня посещает одновременно гнетущее и солнечное чувство.

Я вспоминаю ее…

Вспоминаю ее губы, ее нежные руки, я вспоминаю, как мы вместе засыпали и как я просыпался от ее теплых подталкиваний.

Сердце Рейниры окутано ядовитым плющом со свадьбы (Деймона), и с каждой секундой ей всё сложнее сделать вдох. От её боли нет никакого противоядия. Она дракон, которому обрезали крылья, заковали в цепи и посадили в клетку.

Своды Дрифтмарка давят на неё, прижимая к земле и заставляя склонить голову. Рейнира больше не смотрит Рейнис в глаза, она устала от её укоров и откровенной жалости.

Король попросил её с мужем вернуться в Дрифтмарк сразу после того, как Лейна стала принцессой-консортом. Так ненавязчиво, мягко улыбаясь, точно она дитя неразумное, которое ничего не понимает, но в будущем обязательно скажет родителям спасибо.

Рейнира больше не называла его отцом. Она билась, точно бабочка, нанизанная на иглу, и в своих сражениях проиграла крылья. Остались лишь жалкие обрубки. Она довела всё до скандала, когда ядовитые слухи, посланные королевой, разрушили её последний бастион. Осталось только беззащитное нутро, огонь без очага и поленницы. И тогда наследный принц велел ей послушаться и вернуться в Дрифтмарк. Он безжалостно залил угли водой.

Рейнира не уверена, что теперь способна гореть.

Она всегда опаздывала на работу.

У нее всегда был кавардак на столе.

А я пытался изменить ее.

Я был таким дураком.

Эти дети… Чудесны. Они заслуживают целого мира. Лейнор обожает их. Корлис и Рейнис души в них не чают. Правда в том, что Рейнира бы отказалась от них, не задумываясь, если бы это значило, что принцессой-консортом была бы она. Естественно, с прежним наследником у трона. На самом деле, оглядываясь назад, она была готова сказать, что и трона никакого не надо. Только верните его.

Верните его. Верните её дракона.

Сейчас я сам постоянно опаздываю.

У меня у самого на столе сплошной кавардак.

Но я хочу, чтобы у меня был кавардак.

Так я не забуду о ней.

Рейнира бы приняла его любого, без трона, сокровищ и великих побед. Она бы объяла его своими руками, и была бы счастлива одинаковыми порезами на их ладонях и губах. Вечные отметины, что он — её, она — его. И целая вечность вперёд и назад, во всех возможных жизнях и воплощениях. Душа к душе.

Неизменно. Бесконечно. Болезненно. Сладко. Больно. Счастливо.

Он и она.

Два дракона, кусающих друг друга за хвосты.

За окном февраль.

2011.

А у меня лето.

Потому что я навсегда остался в том самом лете.

Там, где мы сидим на берегу. Там, где солнце крепко обнимает нас лучами, а я обнимаю ее.

Я хочу одного.

Рейнира проглатывает эти мысли, как глотает колкий взгляд Алисенты и её тихие оскорбления между строк на обязательных совместных ужинах. Лейнор больше не бросается на её защиту.

Он видит — ей всё равно. Ей больше не больно. Ей никак. Она не зовёт наследного принца по имени, не обращается к королю без вежливого «Ваша светлость».

Вода на углях, помните?

Вода, вокруг одна вода.

Зато наследный принц бросается, как всегда, впрочем. Отвечает не менее колко и ядовито. Тоже между строк. У него на руках две дочери, и Лейна ждёт ещё одного ребёнка. А он сражается, без меча и щита, прямо на глазах слепого короля.

Это уже не имеет значения.

Боженька, я прошу только одного, сделай так, чтобы то лето никогда не заканчивалось.

Слышишь, никогда.

Я отдам тебе все, что ты захочешь.

Душу?

На, забирай.

Тело?

Да забирай же.

Все мои песни, все мои чертовые стихи.

Делай с ними все что хочешь. Мне не жалко.

Ты только верни мне

То лето.

Рейнира чувствует себя в клетке из собственных костей. Дракон без крыльев, в цепях, кандалах, не видящий солнечного света, не чувствующий ветер на своей чешуе. Она должна, должна, должна… Быть хорошей женой, хорошей женой, подарившей наследнику Дрифтмарка прекрасных сыновей.

Рейнира рожает Висению в Красной крепости, на исходе их пребывания там. Раньше положенного срока. Она рождается мёртвой. Её малышка не кричит, не сжимается, не плачет, не издаёт ни звука.

Что-то вспыхивает в Рейнире. Пожар в море. Она кричит, яростно, ранено и где-то там ей вторит Сиракс. Она прогоняет всех из своих покоев. Она прижимает к себе маленькое, хрупкое, детское тельце и баюкает, баюкает, рыдая навзрыд впервые за годы. И жалеет свою маленькую Висению, которая, к счастью, наверное, не узнает этого жестокого мира, и видит себя, такую же мёртвую, изломанную и ненужную.

Непутевая дочь, которая не смогла родиться мальчиком и прекратить мучения своей матери. Неправильная принцесса, потому что не принц, потому что была слишком строптивой, свободной, потому что на всё имела своё мнение, потому что она рычала и никогда не опускала глаз. Пропащая жена, которая даже не смогла понести от своего мужа, но которой хватило одной украденной ночи с чужим. Плохая мать, которая не нашла себя в детях, не увидела в них спасение.

Рейнира поднимается, чуть пошатываясь, чувствуя струящуюся по ногам кровь, и на удивление легко открывает потайной тоннель. Воздух в проходах затхлый, а ей всё равно чудится острый и резкий запах Красной гавани. Её шаги отдаются эхом, а в ушах звенит смех городской площади, стоны улицы Шёлка.

Прошлое стоит перед ней, позади неё. Оно повсюду. И Рейнира впервые осознаёт, что это всё, что у неё есть.

Она приходит к Драконьей яме, как неприкаянный призрак, как памятник материнству, вечно больному и вечно страдающему, никем не понятому и постоянно умирающему. Сиракс бросается ей на встречу. Её пытаются остановить смотрители, но острые зубы и драконий рёв напоминает им, где их место в этой пищевой цепочке. Мелеис рычит, клокочет. Она понимает, поэтому бросается наперерез Караксесу, вцепляется ему в шею и прижимает всем весом к земле.

Рейнира кивает ей напоследок и улыбается. Она смотрит в глаза Сиракс. В большие золотые глаза. Связь между ними звенит, натягивается, дребезжит. Они видят мир глазами друг друга, они — две половины одной души, и никогда не будет иначе.

— Присмотри за ними вместо меня, — шепчет едва слышно Рейнира и оборачивается, кидая взгляд на застывших в ужасе смотрителей.

— Эй! — она улыбается, кажется, впервые за годы, и смеётся, как смеялась в свои четырнадцать, когда Деймон Таргариен (теперь можно произнести) был ещё её. — Передайте, что Рейнира Таргариен заявила свои права на дракона и была отвергнута! Передайте, что она отказалась жить без неба!

Они смотрят на неё, самую молодую всадницу в истории Таргариенов, как на сумасшедшую, но она и, правда, сумасшедшая. Она целует свою прекрасную Висению в лоб и поднимает взгляд на Сиракс.

Рейнира не опускается на колени. Она отказывается встречать небо на них.

— Дракарис!

Верни мне ее.

Верни все, что ты у меня отобрал. Нагло отобрал.

Я прошу тебя.

Я умоляю тебя.

Я встану на колени

Я буду становится на колени каждую ночь, пока ты не вернешь мне все.

Все. Все.

Деймон понимает, что что-то случилось, когда не находит Рейниру в её покоях. Она крушила мебель, кричала и гнала всех прочь. Она ярилась, как прежде, и властно требовала. И рыдала. Выла. Как дракон, которым была в юности (когда была его).

Прибегает стражник, но прежде, чем он успевает раскрыть рот, ночь разрезает вспышка в Драконьем логове и драконий рёв. Что-то в его груди обрывается, и Деймон бросается туда, слыша Караксеса, отчаянно воющего, зовущего его и не дозвавшегося, не успевшего.

Сиракс рычит, она поёт свою песнь по всаднику, ушедшему, как дракон.

Деймон смотрит на то, что осталось от единственной женщины, которую он когда-либо любил и от дочери, которую ему было даже не дано узнать. Он молчит, задыхается, кричит бесшумно, содрогаясь всем сердцем и душой.

Он бы всё отдал, чтобы свернуть по этой дороге в другую сторону. Трон, все свои победы, Тёмную сестру, душу, сердце, брак и даже возможность растить Рейну и Бейлу. Но Боги всегда были глухи к его молитвам. Они и сейчас не примут его подношения.

Деймон слушает сбивчивый лепет смотрителя и смеётся, заходится смехом, разражается воем и плачем. Как же долго его дракон ждал. Ждал этого последнего толчка, чтобы взлететь в последний раз.

Ему не нужно ждать. Говорят, когда рождается Таргариен, мир бросает монетку. Его дракон⁽¹⁾ упал на ребро и отскочил в раскрытые ладони его племянницы. Ему не нужны толчки и поводы.

— Передайте королю, что небо отказывается покидать его дочь снова, — Деймон уверенно шагает вперёд, когда отдаёт Караксесу последний приказ.

Смотрители в страхе разбегаются, отскакивают, как сумасшедшие, хотя сбрендивший, конечно, он, они, два Таргариена.

Деймон не боится и не преклоняет колен.

Он только стремится, спешит, как привязанный, за своей драконицей. Храброй, вечно смелой и прекрасной даже без крыльев, которых он и Визерис её лишили.

Деймон больше её не оставит. Ему не нужны порезы на ладонях и губах, самые важные слова и валирийские боги, чтобы следовать за ней. В любой мир, любую жизнь и каждое воплощение он будет идти за ней и больше не отпустит её руки.

Никогда.

Кровь и огонь.

Вместе и навсегда.

Как ты когда-то обещал Эймме, ты помнишь, Визерис?

Потому что.

Я люблю ее.

В прошлом.

В настоящем. И в будущем.

Я люблю ее.

Я люблю ее.

До конца.

До последней минуты.

До последнего дыхания.

Люблю…

Даже за тысячу километров.

Всем сердцем.

Каждой клеточкой моей никчемной душонки.

Люблю!

Люблю!

Люблю!

Я люблю ее…

Просто, люблю…

И люди будут говорить, что два дракона не выдержали разлуки; что два дракона любили друг друга так сильно, что только огонь мог разделить их боль и понять их любовь; что пожары в их груди наконец-то нашли выход.

Люди будут шептать, что король отказал им в милости быть вместе, что слепой король не видел их любви. И погубил.

Люди будут думать, что чистокровная, последняя династия Таргариенов ушла в тот день, что драконы покинули Вестерос и устремились к звёздам. И никто не смог заковать драконов в цепи. Даже Убийца Династии.

Люди будут петь о последних Таргариенах, о двух принцах, с белоснежной кожей, аметистовыми глазами, и принцессах с пепельными волосами и сиренью во взгляде, о последней надежде.

Но это всё будет неважно, потому что на небосводе будут сиять два дракона.

1) Собственная валюта Вестероса — золотые драконы и серебряные олени.

Вернуться к тексту

Примечания:

Это всё она. Опять. Снова. Втравливает меня в эти продолжения.

Все диалоги в части на валирийском.

Мне вдруг будто открылось, в чём на самом деле заключён смысл жизни. Не в благоволении короля или борьбе за лучшее место при дворе. Ни даже в том, чтобы ещё немножко поднять престиж нашего семейства. Всё это пустяки. Я хочу, чтобы она была счастлива.

Филиппа Грегори. «Ещё одна из рода Болейн»

Оглядываясь назад, Эймма думает, что она обязана была подождать, даже если бы ей тайком пришлось пить Лунный чай. Им не было надобности спешить с детьми и укреплять династию. Ещё пара лет, возможно, могла бы всё изменить. Оставить ей возможность защищать её детей лучше.

Эймма мертва. Мёртвым не положены сожаления. Только покой и неторопливое ожидание своих родичей.

Эймма ощущает ярость. Её драконья кровь кипит, и огонь в груди разгорается с каждым прожитым её дочерью годом.

Её маленький дракон, её сокровище, её дорогая девочка, её Рейнира… несчастна. И день ото дня всё больше и больше. И причина тому — слепота её мужа. Эймма любит его, так сильно любит, что её гнев оборачивается отравляющим душу ядом. Она хочет вцепиться ему в горло, хочет кричать, трясти и рвать когтями грудную клетку.

Как он посмел?! Как мужчина, любивший её до безумия, мужчина, которому она простила даже свою смерть, как Визерис посмел обречь их дочь на это?!

— Гнев матери — опаснее огня дракона, — шелестит Мелеис.

Она возвышается на своём троне, смотря куда-то вдаль, в вечность, пока Эймма сидит у её ног. Кровь в чаше перед ней показывает настоящее и немного будущего. Само время здесь заплетается и течёт по-другому.

— Как он может быть таким слепым? — выплёвывает Эймма, с силой ударяя по кровавой глади.

Капли оседают на её белых одеждах и тут же скатываются обратно к чаше, формируя новую картину.

— Он мнит себя мечтателем, — голос Мелеис звучит отовсюду, как далёкий отзвук и близкое эхо.

Эймма быстро привыкла к её меланхоличным и ровным перезвонам.

— Но ему не было дано этого дара, — продолжает Богиня. — Он видел сон, лишь то, что хотел видеть.

— Он погубит её, — шепчет Эймма, кусая губы и до рези в глазах всматриваясь в несчастный лик своей дочери.

Ей хочется сцеловать каждую слезинку, прижать к своей груди и никогда не отпускать больше, закрыть её своими крыльями и обратить в пепел любого, кто посмеет угрожать её счастью. Родильное ложе — это поле боя женщины, но материнство — это война. Эймма потерпела сокрушительное поражение, но это не уменьшило её ярости.

— Уже погубил, — отвечает Мелеис, и это разбивает ей сердце. — Сейчас, раньше и затем. В этих ветвях и во всех других. Их союз не был обещан нами и нигде не принёс плоды.

Эймма отчаянно кусает губы, чтобы не ответить что-то резкое и грубое. Счастье её дочери — не просто плоды какого-то союза. Она комкает ткань своих одежд в руках в отчаянной попытке не начать дышать пламенем прямо сейчас.

— Твой гнев справедлив, — замечает Мелеис, — как гнев любой матери, что защищает своё дитя. Я уважаю это. Если бы они выбрали другую судьбу — всё могло бы сложиться иначе.

— Но никто не властен над драконами, — Эймма склоняется к чаше, обводя кончиками пальцев контур лица Рейниры, и шёпотом добавляет. — Даже боги.

Звучит, как богохульство, как святотатство, как грехопадение прямо в храме, но Богиня не спешит предавать её епитимьи.

— Возможно, это единственное, в чём твой муж был прав, — едва слышно смеётся Мелеис. — Они всегда отказываются не выбирать друг друга. Они покоряются обстоятельствам, королевской власти, амбициям и своей жадности, но только не судьбе, вцепляются в друг друга при первой же возможности, заявляют права, точно это наши руки свели их вместе.

Эймма ничего не отвечает — она позволяет слезам медленно стекать по щекам. Всё, что ей остаётся, — это ждать встречи.

Это не занимает много времени.

— Они умрут сегодня, — заявляет Мелеис, точно обрывается натянутая нить.

Эймма хочет возразить, Эймма бы молила, билась головой о пол, если бы это могло на что-то повлиять, но всё уже было сказано, и все дороги назад были потеряны.

Эймме только и остаётся, что смотреть, как её единственное дитя сгорает в пламени собственного дракона вместе с её несчастной внучкой.

Когда ты мёртв — эмоции со временем блекнут. Эймма уверена, что боль обжигает её, точно пламя Сиракс. Что это огонь дракона лижет её щёки слезами, и острые когти разрывают горло от криков.

Её ребёнок решает умереть. Её единственное дитя больше не видит смысла в своём существовании. Её сокровище предано тем, кто был обязан защищать вместо неё, кто должен был любить так яростно и сильно, точно Эймма была с ними.

Её маленький, изломанный дракон.

— Где она? — её голос скрежещет. — Когда нам ждать её в этой обители?

— О, — Мелеис смеётся и качает головой, вплетённые в её косы стальные кольца тихо позвякивают. — Их время ещё не пришло. Ты не увидишь их ещё множество воплощений. Они отказались покидать друг друга. Смотри.

Богиня убирает своды храма одним движением руки, и звёздное небо расчерчивают миллиарды звёзд. Она соединяет пальцем некоторые из них вместе, пока не появляются два дракона, Сиракс и Караксес. Они образуют круг, кусая друг друга за хвосты.

— Они обещали друг другу вечность и отказались от покоя — и будут рождаться снова и снова до тех пор, пока не исполнят свои обеты. И все их воплощения будут стремиться друг к другу, как стремятся встретиться волна и берег. И также будут разбиваться об острые грани реальности, слепоту твоего мужа, твою беспомощность и своё бессилие.

Эймма содрогается. Она поднимает невидящие глаза на свою Богиню и крепче сжимает зубы.

— Отдай их боль и участь мне! Дай мне их страдания! Заставь влачить их каждую жизнь до и после! — она требует, как требует драконица, как мать, готовая сражаться до самого конца.

Богиня едва ли удостаивает её взглядом.

— Смотри, смотри внимательно, Храбрая Королева, Верная Мать. Смотри, пока я дарую тебе это благословение за твою преданность.

Мелеис касается рукой ровной кровавой глади, и картина искажается снова. Эймма видит незнакомые, причудливо высокие серые здания из стекла и камня. Они разрезают небосвод, по которому летают железные птицы.

— Тысячелетия спустя, — вторит Богиня. — Смотри.

Рейнира и Деймон стоят в традиционных валирийских одеждах, на пальцах у них сияют кольца похожие на Сиракс и Караксеса, и женщина с белыми волосами с улыбкой принимает их клятвы.

Её добрый брат, её дорогая дочь… они выглядят счастливыми. Эймма не может сдержать слёз. Они омывают жаром её израненное сердце и собирают его по кусочкам. Когда ты мёртв, понятия о жизни и времени расплываются.

— Мои дорогие, — шепчет она зачарованно, протягивая руку, но боясь спугнуть видение.

— Они обретут покой, — кивает Мелеис. — А где твой покой, юное дитя?

— В моём гневе, — отвечает Эймма, сжимая протянутую ладонь в кулак и прижимая к груди.

Она не встречает Визериса объятиями, она залепляет ему пощёчину стоит ему только явиться в обитель Богини. А затем ещё одну.

— Как ты посмел разрушить жизнь нашего единственного ребёнка?! — рычит она в чистом и отчаянном гневе. — Как ты посмел?!

— Эймма, — Визерис поднимает на неё болезненный взгляд, и это причиняет Эймме настоящую боль, напоминая о её любви.

— Я могла понять новую королеву, могла понять твоё решение возвести Деймона на престол, — она отчаянно сжимает ткань платья, пытаясь удержать себя на месте.

Слёзы приходят вместе с гневом и горем.

— Но как ты посмел оттолкнуть нашу дочь?! Как ты посмел принудить её к бесплодному браку и отказать ей в праве на Деймона?! — Эймма кричит. — Насколько же ты был слеп, что отказал моему дорогому брату в этой же милости?!

— Милая, у Рейниры было два замечательных сына, — пытается оправдаться Визерис.

— И оба сыновья Деймона, потому что он был единственным человеком, которого она любила, что была очевидно ещё с детства! — Эймма отталкивает его руки.

Она не желает, чтобы он прикасался к ней снова, не желает терять этот гнев и ярость, сдаваться под напором знакомых и всё ещё любимых касаний.

— Она бежала к нему; капризничала, чтобы он исполнял её капризы; и даже на дракона взобралась, чтобы впечатлить его! Я умоляла тебя годами обручить их! — Эймма смотрит на мужа с прищуром. — Твоя королева умоляла тебя! Я умирала ради наших детей, твоих наследников и была лишена даже малейшей милости!

Эймма сжимается, неожиданно обхватывая себя руками и оседая на пол.

— Как ты посмел убить моего ребёнка?! — она бьётся в бессильной, неистовой истерике. — За что ты убил мою девочку?! За что ты так её ненавидел?! Моего маленького дракона?.. Как ты мог?!

Она воет до того отчаянно, что Визерис падает вместе с ней. Он задыхается от этих слов, смотря на свою дорогую жену (первую, услужливо напоминает память). Он разрывается от её ярости и такого искреннего гнева. Смерть смывает маски, убирает всю ложь и притворство. Его дорогая Эймма обнажена, как оголённый нерв. Всё её нутро перед ним, на ладони.

И она страдает, разваливается на части от одного его вида. И он — причина её самых страшных мучений, и его она проклинает, захлебываясь слезами и заходясь воем. Он убил драконов.

— Эймма, — горло сводит спазмом, и у Визериса выходит лишь слабый хрип.

Он снова тянется к своей любимой жене, но она в ярости отталкивает его, точно распарывает грудь острыми когтями.

— Нет!.. Не смей! Ты погубил их! Пойди прочь! Уходи!

Она неожиданно широко распахивает глаза и яростно рычит:

— Уходи! Ты отказал мне в валирийской свадьбе — у твоей души нет прав на мою, у меня нет обетов и обязательств. Исчезни с глаз моих. Я не дам тебе своего прощения в посмертии. Живи с этим! Объясняйся сам перед другими родичами!

Эймма вскакивает и исчезает. Ворота храма Мелеис захлопываются перед ним. Богиня-Мать отказывается от него, само олицетворение любви, плодородия и материнства презирает его отказ от собственной семьи.

— Иди, ибо с тобой нет моего благословения, — раздаётся её громоподобный голос, полный гнева. — Иди, ибо нашей длани в твоей судьбе никогда и не было.

Визерис смотрит на захлопнувшиеся двери храма и оборачивается. Море, горы и четырнадцать вулканов с четырнадцатью храмами.

Мейгор Жестокий (Визерис почему-то точно знает, что это он) сидит на камнях у моря и смотрит на него пустыми, рыбьими глазами.

— Ни один храм не примет убийцу родичей, — его голос не громче шепота, перекатывается, как галька на берегу. — Но ты можешь попытаться найти на пороге своих родных. В любом случае, как всегда…

Мейгор ещё что-то бормочет себе под нос, переводя взгляд на море.

— …тебе всё равно ещё несколько воплощений ждать здесь своего сына.

Мир под ногами Визериса рушится. Он хочет закрыть глаза и окунуться в спасительную темноту, как делал раньше, но его разум кристально чист, а тело больше не мучает боль. Посмертие не дарует забвения.

Оно воздаёт памятью и чистым разумом за все грехи.

Примечания:

Если что, то вот тот самый виновник это — AnnHotaru, поэтому (и потому, что её фф частично послужил вдохновением) я позволила себе сделать отсылку в тексте на её фф-виновка (https://archiveofourown.org/works/43521357/chapters/109419375). А что вы мне сделаете, я в другом городе? *безумный смех на фоне*