Безвозмездное (джен)

В детстве мне попадались книги разного рода, но самой запоминающейся из всех была та, в которой мне сказали, что безвозмездная любовь может длиться так долго, что однажды теряешь счёт прошедшим годам.

Мне же казалось, что уже спустя две недели, спустя месяц влюблённости начинаешь, страдая, отчаянно искать любой концовки: хоть той, в которой не происходит ничего, хоть той, в которой всё случается сразу, — но оказалось, что есть ещё путь странного отшельничества, бесплодных попыток понять самого себя и всех вокруг, попытка прорваться вперёд, опередить события, вырвать у мироздания свой маленький кусочек счастья.

Мне казалось ещё, что успеть надо до совершеннолетия, до восемнадцати лет, потому что я читала такие книги, я читала, как беспечна и многоцветна ранняя, бездумная любовь, как она удивительна, как она капризна, как из-за неё не выходит дышать.

Я думала, я ждала, что мне уготована судьба безмятежной невесты одного человека, с которым можно будет прожить сотню лет под мерцанием нежных звёзд. Я искала с ним встречи в тринадцать, в пятнадцать, в семнадцать лет, но так никого и не нашла. Все те, с кем я сталкивалась глазами, все те, в ком я пыталась обнаружить часть себя, проходили мимо. Три секунды мне казалось, что я вижу что-то, что я чувствую отклик, но затем всё стиралось, всё исчезало в вязкости молочного тумана, всё оказывалось совершенно не таким, каким я хотела, чтобы оно было.

Времена сменяли друг друга, а я так и оставалась где-то на периферии, не зная, куда мне стоило бы себя пристроить, куда мне стоило бы пойти, потому что моя цель, моё предназначение, навязанные мне мной же слишком рано и необдуманно, обернулись как будто неверными, невнятными.

С другой стороны, я никогда почему-то не ставила их под сомнение, если мне говорили, что невозможно быть рядом с одним человеком долгие годы, если мне говорили, что книги — вовсе не то же самое, что настоящая жизнь, что не бывает такой любви здесь, где всё давно сгнило, где людей уже столько, что свой может оказаться слишком далеко, что приходится искать, приходится останавливаться на том, что хотя бы похоже.

Иногда я приходила к выводу, что, может, и правда стоило бы передумать, стоило бы повести себя так же, как остальные, стоило бы просто приглядеться, принять множество вариантов, — но это не изменило ничего тоже; прежняя моя привязанность к единственно возможному исходу не давала мне выбора никогда.

Затем… затем всё стало обыденным.

Я куда-то шла и что-то делала, не зная, почему и зачем делаю и иду. Выраженность любви, моя способность дышать ею открыто и явно, куда-то делась, затерялась где-то, лишённая юности, лишённая шанса прожить отведённое ей время. Во мне осталась только безмолвная просьба: мягкое и осторожное дыхание, замершее где-то под рёбрами; совсем тусклое, измождённое…

С любовью действительной, не требующей ничего, но жестокой, я встретилась случайно, когда август пах морозными яблоками, — у любви этой были лукавые глаза, мерцающие задумчиво и странно, но с таким бесконечным теплом, что я сдалась, покорилась им, приняла их сразу и целиком, зная, что впереди не будет ничего — дорога моя плутала по-прежнему между деревьев в глухой лесной чаще.

Этой любви я отдала всю себя; эта любовь вытянула из меня все силы. В череде редких встреч она смотрела на меня с неизвестным обещанием, которое я отрицала, которое я приписывала собственным заблуждениям. Эта любовь бесила меня, заставляла меня ненавидеть.

Эта любовь, старательно отгоняемая, старательно втаптываемая в никуда, вросла в меня корнями, достала до самого дна, отравила.

Эту любовь я осознала однажды как одну из неотъемлемых составных меня самой.

И вот тогда, в тот момент, когда я обернулась и обнаружила, что прошла с этой любовью рука об руку безмолвно и безответно целых четыре года, тогда я поняла, как это —

безвозмездно.