Конец пути (джен)

Руки стрелка крепко сжимают плечи немого юноши, пока он произносит последние слова, адресованные живому человеку, здесь, на краю земли, практически у подножья Темной Башни, посреди поля красных роз.

— Патрик, если ты хочешь жить и нарисовать все картины, которые, по воле ка, ты должен нарисовать, слушай меня внимательно и не задавай мне ни единого вопроса и не заставляй повторять ни единого слова.

Юноша смотрит на него огромными округлившимися глазами; оба, художник и стрелок, стоят, купаясь в алом закатном свете солнца, пока в их сознании призывно поет Башня. Поет одно лишь слово: каммала.

— После того, как я уйду, возвращайся на дорогу, собери все консервные банки, оставшиеся целыми. Еды тебе хватит. Иди по дороге тем же путем, которым мы пришли сюда. Никуда с нее не сворачивай, и все с тобой будет в порядке.

Патрик кивает, понимая, о чем ему говорит стрелок.

Роланд видит, что тот ему поверил, и его это радует. Вера может защитить лучше любого револьвера.

— Возвращайся к Федералу, встреть там Заику Билла и попроси его отвести тебя к двери, открывающейся на американскую сторону. Если дверь не откроется, нарисуй ее открывающейся под твоей рукой. Ты меня понимаешь, Патрик?

Тот кивает. Конечно, он понимает.

— Если ка будет угодно привести тебя к Сюзанне в любом где и когда, скажи ей, что Роланд по-прежнему помнит и любит ее всем сердцем, и передай от меня вот этот поцелуй, — стрелок привлекает к себе Патрика, целуя его в губы. — Ты сделаешь это для меня?

Патрик кивает. Роланд бросает быстрый взгляд в сторону Темной Башни. Призывная песнь поднимается до крика: "КАММАЛА", и он чувствует, как незримая, но очень сильная рука хватает и неумолимо влечет все его естество по направлению к цели его путешествия, цели всей его жизни, возвышающейся посреди поля из роз.

— Хорошо. Мне пора идти. Долгих дней тебе и приятных ночей, надеюсь, мы еще увидимся на пустоши в конце тропы, когда закончатся все миры.

Стрелок произносит эти слова, осознавая их лживость, потому что знает даже тогда, что миры не закончатся никогда, да и не будет для него никакой пустоши в конце тропы. Его тропа заканчивается Башней, и Роланда из Гилеада, последнего из рода Эльда, это вполне устраивает.

Отпустив плечи Патрика и поднявшись на ноги, Роланд поворачивается, набирает полные легкие и издает крик, оглушительно громкий в сверхъестественно чистом воздухе.

— А ТЕПЕРЬ РОЛАНД ИДЕТ К ТЕМНОЙ БАШНЕ! Я ПО-ПРЕЖНЕМУ НЕСУ С СОБОЙ РЕВОЛЬВЕР СВОЕГО ОТЦА И ДРЕВНИЙ РОГ КОРОЛЯ АРТУРА ЭЛЬДА, КРОВЬ КОТОРОГО ТЕЧЕТ В МОИХ ВЕНАХ! Я НЕ УРОНИЛ СВОЕЙ ЧЕСТИ, И ТЫ ОТКРОЕШЬСЯ ПОД МОЕЙ РУКОЙ!

Дрожа всем телом, Патрик Денвил наблюдает за тем, как стрелок, окутанный в алое сияние закатного солнца, направляется к Темной Башне, держа в левой руке револьвер с рукояткой из сандалового дерева, а в покалеченной правой крепко сжимая древний рог. Идя среди роз в опускающихся сумерках по дороге к цели всей своей жизни, Роланд выкрикивает имена всех, кто помогал ему на пути, всех, кто был дорог его сердцу, как он поклялся сделать давным-давно, когда его безумный и бесконечно долгий поход еще только начался.

— Я иду во имя Стивена Дискейна, он из Гилеада!

Я иду во имя Габриэли Дискейн, она из Гилеада!

Я иду во имя Кортленда Эндруса, он из Гилеада!

Я иду во имя Катберта Оллгуда, он из Гилеада!

Я иду во имя Алена Джонса, он из Гилеада!

Я иду во имя Джейми Декарри, он из Гилеада!

Я иду во имя Ванни Мудрого, он из Гилеада!

Я иду во имя Хакса-повара, он из Гилеада!

Я иду во имя Давида-сокола, он из Гелиада и неба!

Я иду во имя Сюзан Дельгадо, она из Меджиса!

Я иду во имя Шими Руиса, он из Меджиса!

Я иду во имя отца Каллагена, он из Салемс-Лота и с дорог!

Я иду во имя Теда Бротигена, он из Америки!

Я иду во имя матушки Талиты, она из Речного перекрестка, и положу здесь ее крест, как и обещал!

Я иду во имя Стивена Кинга, он из Мена!

Я иду во имя Ыша, храбреца, он из Срединного мира!

Я иду во имя Эдди Дина, он из Нью-Йорка!

Я иду во имя Сюзанны Дин, она из Нью-Йорка!

Я иду во имя Джейка Чеймберза, он из Нью-Йорка, и его я называю своим истинным сыном!

Я — Роланд из Гилеада, и я иду сам по себе; ты мне откроешься.

Последние слова стрелка не успевают сорваться с губ, отзвучать и раствориться в кристально чистом воздухе поля Кан-Ка Ноу Рей, а оставшиеся пальцы на его правой руке уже крепко сжимают рог Эльда, поднося его ко рту своего владельца. Роланд набирает полную грудь воздуха, напоенного ароматом роз, обхватывает потрескавшимися обветренными губами мундштук рога и что есть силы дует. Низкий раскатистый пронзительный рев проносится над полем из роз. От этого звука у Патрика кровь стынет в жилах, а сердце наполняется ликованием, страхом и благоговейным трепетом.

Трубный глас разносится на сотни миль вокруг, усиленный кристально чистым воздухом, наполненным магией роз, переносимый вдоль Лучей, как будто стремящихся оповестить весь мир о том, что Чайлд-Роланд дошел до Темной Башни.

Роланд же стоит посреди поля из роз, широко расставив ноги, снова набирает полные легкие воздуха и снова трубит. Трубит так, как он трубил бесчисленное количество раз в своих бесчисленных снах, в которых он приходил к Темной Башне на закате, неся с собой свой верный рог. Трубит так, как видела в своих снах Айрин из Нью-Йорка — женщина, утешавшая стрелка после гибели его приемного сына, пред взором ненавидящих его алых глаз, беспомощно наблюдающих за триумфом стрелка с балкона.

Звук рога все еще наполняет собой пространство, а стрелок уже успевает наполнить легкие снова, поднести рог к губам и протрубить опять, на всю мощь своих легких. В третий раз он трубит не один. Ему отвечают розы. Трубный рев раздается прямо из их пылающих желтым сердцевин окутанных алостью лепестков. Голос роз и голос рога Эльда звучат в унисон в потрясающей гармонии, усиливая и дополняя друг друга. От их резонанса дрожат Лучи, сама Башня вибрирует, как гигантский камертон, и кажется, будто вот-вот с неба посыпятся звезды, а затем и сам небесный свод рухнет вслед за ними.

В ужасе Патрик зажимает уши руками, но это не помогает — даже его собственные кости вибрируют, поют и воют вместе со всей остальной вселенной.

Он крепко стискивает зубы, по лицу его бегут слезы, губы дрожат, и в тот миг, когда ему кажется, что он сейчас умрет, все вдруг заканчивается. Роланд отрывает рог Эльда от губ, все еще чувствуя на них вкус древности, смерти и несбывшихся надежд. У него уходит секунд десять, чтобы восстановить наконец дыхание и продолжить идти.

На горизонте остается лишь узенькая полоска розового света, когда стрелок наконец-то достигает ворот, ведущих внутрь Темной Башни. Ворот с рунами «Не найденная» на них. Когда свет над горизонтом окончательно гаснет, раздается громкий протяжный скрип, как будто открылась дверь, которую не открывали на протяжении многих тысяч лет. Роланд без колебаний проходит вперед за дверь, ждавшую его прихода, возможно, с начала времен, оставляя за своей спиной всю прежнюю жизнь и испуганного, шокированного и очарованного произошедшим юношу, безмолвно глядящего ему вслед.

Чтобы превратить надпись на воротах «Не найденная» в «Найденную», чтобы открыть их, Роланду приходится оставить в пыли, рядом с крестиком матушки Талиты, свой револьвер, выкованный из меча Артура Эльдского, Эскалибурна. Но не рог Эльда, только не его. Рог стрелок по прежнему крепко сжимает в руке, переступая через порог Темной Башни, вспоминая о том дне, когда он чуть не оставил его в пыли Иерехонского холма рядом с телами павших товарищей.

"Если не уронишь честь..." — еле слышно шепчет голос на самом краю сознания Роланда в тот миг, когда за ним с грохотом захлопывается тяжелая, древняя, как сам мир, дверь.

* * *

Переступив порог Темной Башни, стрелок каждой клеткой своего существа ощутил перемену — как будто он самолично заглянул в пуповину Гана. Чувство это приятно будоражило своей новизной и непохожестью на все, что было прежде. Роланд машинально легонько стиснул рог Эльда в руке, растерянно огляделся по сторонам и начал свое восхождение по спиралевидной лестнице, окруженной стенами из пепельно-серого кирпича.

— Вот идет Роланд! Ты, на вершине, услышь меня и прими с миром, если сможешь. Если ты желаешь мне зла, знай, что я безоружен! — крикнул он то ли ради того, чтобы предупредить хозяина Башни, то ли чтобы успокоить самого себя.

Поднявшись на первый этаж, отсчитав ровно девятнадцать ступеней узкой винтовой лестницы своими древними стершимися сапогами, Роланд оказался в просторном круглом зале. Стены его были украшены барельефом из камня пепельно-серого цвета, а в центре — дверь, ведущая на балкон, с круглым окошком на уровне глаз. Присмотревшись, стрелок обнаружил, что картины из камня на стенах живы и едва заметно движутся, изображая жизнь и деяния некоего рыцаря, облаченного в одежду насыщенного синего цвета. Черты лица сего благородного мужа Роланд десятки раз имел честь лицезреть на статуях и барельефах в родном Гилеаде, а меч, который тот крепко сжимал в руке, он сам носил большую часть свой жизни, хотя и в виде револьвера.

— Долгих дней и приятных ночей тебе, пилигрим. Надеюсь, твое путешествие сюда не было излишне суровым, — приветствовал стрелка мужчина-барельеф удивительно мягким и мелодичным голосом.

В ответ на приветствие Роланд обрушился на колени, как срубленный дуб, прижался лицом к мягкому ковру, постеленному неведомо кем, и, зажмурившись в благоговейном трепете, ответил своим зычным хриплым голосом.

— Хайл Король! Хайл Создатель Светлого Мира! Хайл Хранитель Темной Башни, и да будут твои дни по меньшей мере вдесятеро дольше моих! Твой ничтожный никчемный недостойный раб явился следовать твоей воле, Владыка Света. Я униженно жду твоих приказов, мой Король.

— Встань, рыцарь! Ты не должен преклоняться и уничижаться предо мной, ибо ты дерзнул преуспеть там, где я провалился. Ты стал истинным хранителем этой чудесной Башни, хранящей в себе весь свет мира. Ты спас Лучи от неминуемого падения и избавил меня, Артура Эльда, от бремени позора быть отцом их убийцы. Я в неоплатном долгу пред тобой, Роланд из Гилеада, и отныне и до скончания веков я твой вассал, а не ты мой. Встань же, я молю тебя!

Медленно и неуверенно, как человек, только что получивший удар по голове, Роланд встал на ноги. Какое то время он стоял, сжимая и разжимая кулаки, не отваживаясь поднять глаз на барельеф, щеки его покрыли красные пятна, как в лихорадке. Наконец, справившись с обуревающими его чувствами, стрелок подобрал оброненный им рог Эльда, бережно отряхнул и, заставив себя снова посмотреть на барельеф, произнес:

— Я должен идти, мой Король, и дальше взбираться на эту Башню, и если будет на то воля Гана и дозволение ка, взойти на ее вершину. Такова моя ка, и как и все, я должен следовать ей.

Закончив говорить, Роланд низко поклонился мужчине-барельефу и развернулся к выходу из зала, дабы сдержать свое слово и продолжить восхождение. Он не ожидал ответа и полагал разговор оконченным, но тем не менее услышал тихий шепот древнего Белого Короля.

— Берегись того, что наверху, стрелок. Он знает что ты близко.

Слова эти были произнесены столь тихо и так неожиданно что Роланд сначала решил, что ему послышалось. Он снова обратил свой взор к барельефу, но Король уже повернул свой лик в другую сторону, как будто всем видом демонстрируя, что гость ему совершенно неинтересен.

Посомневавшись еще мгновение, Роланд снова поклонился Артуру Эльдскому и продолжил взбираться по узкой лестнице наверх.

После встречи со своим славнейшим предком, давшим начало всему роду Эльда, Роланд уже нисколько не удивился тому, что и барельеф на стене зала на втором этаже так же изображал его предков. Говоря точнее — прямых потомков Артура Эльдского, его многочисленных детей. Благородные дамы, высеченные из камня, склонили головы перед стрелком в элегантном реверансе. Некоторые благородные мужи встали перед ним на одно колено, прижав кулак ко лбу, другие согнули спину в глубоком уважительном поклоне, а третьи, презрев формальный этикет, жизнерадостно отсалютовали гостю своим оружием, будь то меч, револьвер или шпага. Роланд тепло и с чувством ответил на каждое приветствие.

От глаз стрелка не укрылось то, что барельеф второго этажа имел некий изъян. Как будто кто-то вырезал из камня еще одно действующее лицо этой вечной пьесы, а затем, разочаровавшись в содеянном, стер свое творение в порошок, оставив только пустое, ничем не заполненное пространство, уродливое красноватое пятно на месте человека. Кому должен был принадлежать барельеф и кем он был стерт, Роланд мог догадаться без особого труда, потому как за дверью, выходящей на балкон второго этажа, прямо на уровне круглого окошка, как вечное напоминание о существе, стертом с барельефа реальности, болтались в воздухе парочка глазных яблок с белыми нитями нервов, отходящих от них.

Как будто почувствовав на себе взгляд глазные яблоки повернулись в воздухе и уставились на стрелка, пылая алыми радужными оболочками. Разум Роланда немедленно заполнил поток бессвязных ругательств, проклятий аж до тринадцатого колена и предложений сразиться как «настоящие мужчины», если у стрелка, конечно, кишка не тонка открыть дверь и выйти на балкон.

В ответ на это Роланд только саркастично ухмыльнулся, притронулся пальцем к полам шляпы в немом пожелании хорошего дня и продолжил свое восхождение наверх, не обращая внимания на вопли безумного призрака.

* * *

Зал на третьем этаже был просторнее, чем залы на втором и на первом, вместе взятые. Что было вполне объяснимо, учитывая, что он вмещал в себя на этот раз внуков Артура Эльдского.

На четвертом этаже уютно расположились правнуки великого Короля, на пятом — его праправнуки. Каждый новый этаж вмещал в себя одно колено рода Эльда, и Роланд путешествовал буквально по своей родословной, проходя через залы, наполненные гомонящими и смеющимися призраками — мертвыми, но живыми.

От внимания стрелка не укрылось то, что по мере продвижения наверх, ближе к дню сегодняшнему, количество потомков славного рода медленно, но неуклонно уменьшалось. При этом все больше начинали преобладать черты и признаки деградации и вырождения некогда славной породы — пивные животы, грубые и одутловатые от пьянства лица с застывшими на них чопорными и черствыми выражениями. Уже за три этажа до соответствующего поколению отца Роланда, выражение «свет и добродетель рода Эльда» можно было воспринимать только и исключительно как жестокий циничный сарказм из уст, его озвучивших. Роланд проходил последние этажи спешно, мало разговаривая с обитателями залов и стараясь как можно меньше смотреть на барельефы, изображающие их жизнь и деяния.

Наконец стрелок достиг сто седьмого этажа — своего собственного колена. Перед глазами Роланда предстала вся его жестокая, одинокая и совершенно безрадостная жизнь, подчиненная одной-единственной холодной цели.

"Ну что ж, — мрачно подумал стрелок, — по крайней мере, я не обманул собственных ожиданий и не нарушил устоявшиеся традиции".

До боли стиснув рог Эльда в руке, Роланд с тяжелым сердцем отвернулся от барельефа, посвященного его жизни — вернее сказать, его злодеяниям, — и продолжил подниматься вверх по ступеням Темной Башни, превратившейся в один гигантский дом с привидениями, и если он все правильно понимал, то его ждали еще один этаж и еще один зал перед вершиной.

* * *

Предчувствие не обмануло Роланда и в этот раз. На сто восьмом этаже его ожидал барельеф, изображающий Мордреда — мальчика-паука и единственного внебрачного потомка Роланда. Юноша-подросток печально смотрел со стены на своего Белого отца, не говоря не слова. Роланд ответил своему сыну тем же — молчанием. Стрелок не испытывал вины за рождение чудовищного полукровки и уж тем более — видят боги! — не нес ни малейшей ответственности за его преступления, все так. И все же… Все же стрелку было неимоверно тяжело выдержать взгляд этих голубых глаз, так похожих на его собственные. Глаз, во взгляде которых сквозили вселенское одиночество и разрывающая душу тоска. Ему было тяжело выдержать взгляд своего сына, которого он убил…

Но он выдержал, и Мордред отвернулся первым, после чего стрелок, уже привычным движением стиснув рог, который он так и нес в правой руке, покинул зал. Ему предстояло преодолеть еще одну лестницу перед тем, как оказаться на вершине, в конце своего пути.

* * *

"Берегись того, что наверху, стрелок. Он знает, что ты близко".

Так сказал Артур Эльдский своему дальнему потомку, и Роланд о предупреждении призрачного Короля не забыл. Вот только из оружия у стрелка были лишь древний рог и острый нож, с инкрустированной драгоценными камнями рукояткой. И то и другое будет более чем бесполезно против того, кто восседал на вершине всех миров, начиная с самого сотворения мира, не так ли?

Роланд недовольно скривил лицо от этих бесполезных мыслей. Он проделал неимоверно длинный, долгий и бесчестный путь, чтобы наконец-то оказаться здесь — перед дверью, покрытой неизвестными ему рунами и ведущей на вершину Темной Башни, — чтобы просто так взять и отступиться в последний момент.

"А почему бы не отступиться в последний момент? — неожиданно для самого себя подумал Роланд. — Почему это такое безумие — отступиться? Спустись вниз на сто восемь этажей и покинь наконец эту Башню. Отступись. Отпусти. Ты отдал все долги, что у тебя были, и, может быть, даже больше. Неужели ты не заслужил покоя? Неужели ты не заслужил того, чтобы побыть слабым? Хотя бы раз. Хотя бы в этот раз. Спускайся, найди Патрика. Помоги ему. Вернись вместе с ним на Американскую сторону или, если угодно, вернись в Калью. Там тебя встретят как героя, которым ты и являешься. Там тебя ждет Розалита, спокойная старость, дети, внуки. Башня тебя отпустит, если сейчас ты ей скажешь «нет», она не сможет тебя удержать".

Стрелок кивнул сам себе. Да, он верил в это. Что сейчас все по-другому, что сейчас цепи, что сковывали его, как никогда тонки. Но думал Роланд не об этом и не о теплом очаге и теплой постели, которую так приятно разделять с Розалитой. Его мысли занимали потомки Эльда. Обрюзшие, с пивными животами, подагрой и потухшими глазами. Без умолку рассказывающие о славных былых деньках и о великих подвигах, своих и своих предков. А иногда, и с возрастом такое становилось все чаще, в сильном подпитии сочиняющих новые истории про подвиги своей юности, дабы молодая дворянка охотнее раздвинула перед ними свои длинные стройные ноги. Он думал о стрелках, перешагнувших Рубикон среднего возраста и не совершающих походов дальше, чем до соседнего борделя.

Наконец, он подумал о своем отце, Стивене Дискейне, не замечающем, а вернее, не желающем замечать измен своей жены, совершенно беспомощном перед интригами Человека в Черном и так и не увидевшем опасности прямо перед своим носом, пока не стало слишком поздно. Он думал о том, как его отец состарился и, хуже того, потерял хватку, расслабился. И эти воспоминания об отце как о растерянном несчастном старике вывели Роланда из раздумий. Он решительно сделал шаг вперед, поворачивая ручку двери, чтобы наконец-то оказаться на самом верху — в Тронном Зале.

* * *

В тот короткий миг, когда стрелок проходил через дверь на вершине Башни, на него подобно молоту обрушился поток воспоминаний из всех циклов, из всех тех раз, когда он приходил к Башне, чтобы достичь ее вершины и снова оказаться в самом начале пути. Озарение длилось лишь мгновение, а затем воспоминания снова поблекли, теряя реальность, но и этой короткой вспышки почти хватило, чтобы свести Роланда с ума. Лишь жестокие тренировки с раннего детства, годы тяжелых странствий, отточившие выдержку, и почти сверхъестественная сила воли позволили стрелку сохранить рассудок и вернуть ясность восприятия, хотя бы частично.

"Столько времени… годы… нет… столетия, может, даже тысячи лет. И все зачем? Для ЧЕГО?" — ошалело подумал Роланд, не находя в себе сил успокоить бешеный галоп своих мыслей.

— Потому что ка — это колесо, стрелок, и оно все время вертится, возвращаясь в изначальную точку вместе с тобой. Потому что ты — всего лишь Повешенный, примотанный цепями к этому колесу.

Голос, произносящий эти холодные бесчувственные слова, принадлежал фигуре, облаченной в зеленую мантию. Спутникам Роланда из Нью-Йорка незнакомец, лицо которого было сокрыто за зеленым капюшоном, показался бы волшебником-друидом.

— Это ты... это ты за всем этим стоишь? За всеми этими, этими… — прохрипел Роланд, не в силах подобрать слова.

К горлу подступил комок, ноги стрелка тряслись, глаза лезли из орбит.

— Я всего лишь часть той силы, которую вы, смертные, называете ка. Я не большее зло, чем приливы и отливы или гравитационные волны. Ваши жизни короче, чем промежутки между моими вдохами. Ваши страдания для меня — ничто.

Холодные безэмоциональные слова фигуры в зеленом странным образом отрезвили стрелка, заставляя его сделать над собой чудовищное усилие, собраться с мыслями и унять дрожь в непослушном теле.

— Если ты такой могущественный, то почему не прихлопнул меня словно муху? Зачем позволил прийти?

— Я уже сказал — твой поход к Темной Башне — это часть твоего ка. Пока Башня стоит, ты будешь к ней идти. Вечное стремление достигнуть ее и вечная неспособность сделать это — вот в чем суть твоего ка. Человеческое сердце невозможно изменить, а значит, твоя судьба не изменится...

— Херня, — Роланд буквально выплюнул из себя ругательство и расплылся в жесткой холодной усмешке. — Ты несешь херню.

Фигура в зеленом замолкла, но стрелок продолжал говорить.

— Он меня этому научил. Эдди меня этому научил. Трус, неудачник и наркоман, ставший великолепным стрелком, меня научил среди многого прочего еще и тому, что каждый может измениться и что людские сердца не высечены в камне. Что МОЕ сердце не высечено в камне. Поэтому все и изменилось, потому что я изменился. Так что говоря языком Эдди Дина из Нью-Йорка, не вешай мне, блядь, лапшу на уши!

После этих слов Роланд окончательно пришел в себя и быстро огляделся по сторонам. Он и его собеседник находились в просторном зале, купаясь в нежном свете, льющемся из цветных витражей эркера. Теплое сияние всех цветов колдовской радуги заливало весь зал, окутывая, окружая стрелка со всех сторон. А в центре этого калейдоскопа из безумных цветов покоился Трон, как будто грубо вытесанный из цельного куска темного камня. Трон — темная сердцевина цветка, окруженная сиянием лепестков колдовской радуги, складывающихся вокруг него то ли в буддийскую мандалу, то ли в цветок Лотоса.

— Трон Вечности — то, чего так отчаянно жаждет порочная кровь Эльда. Быть королем по роду означает с рождения жаждать абсолютной власти. Сначала Артур Эльдский, потом Лос, теперь Роланд Дискейн. Все вы части одного ка. Мотыльки, летящие на пламя, неспособные не то что обуздать его, но даже понять его природу. Твоя жажда власти настолько велика, стрелок, что даже путы времени бессильны…

На этот раз Роланд перебил Зеленого не словами. Из глотки его начали вырываться звуки, похожие то ли на собачий лай, то ли на карканье вороны. Если бы посторонний человек в этот момент увидел стрелка, он ни за что бы не догадался, что тот смеется. Причем хохочет во все горло так, что слезы льются градом по лицу

— Какая… какая, к Хеггу, власть! — прохрипел Роланд отсмеявшись. Его горло начало болезненно саднить. — Все, чего я хотел, это иметь свое место в жизни. Теперь я это понимаю. Я шел сюда годы, чтобы найти свой дом, свою семью. Я в упор не видел того, что они уже дали мне все, чего я так страстно хотел. Эдди, Сюзанна, Джейк, Ыш — они мой мир, они вернули мне мое сердце, а я опять все потерял. Потому что я глупец, который стопчет тысячу сапог по дороге в ад. Тугодум, понимающий все слишком поздно, но мнящий себя умнее других.

Стрелок замолк, чтобы перевести дыхание, и поднял рог Эльда к своим выцветшим пронзительным голубым глазам.

— Я зря сюда пришел, — задумчиво добавил Роланд и после этих слов неожиданно бросил рог Эльда прямо на Трон Вечности.

Прямо на грубо вытесанную из темного камня поверхность сидения. После чего явилось чудо.

Из окружающего пространства над рогом, как будто впитывая окружающий ее свет, конденсировалась, воплощаясь белая фигура, белое присутствие. Оно распространяло, излучало гармонию, спокойствие, чистоту, непоколебимую уверенность в победе Белизны. Обещание того, что все будет хорошо

"О, добрые боги — это все мы! — ошарашенно подумал Роланд. — Это каждый из нас. Каждый из рода Эльда, кто когда-либо касался рога, начиная с Артура Эльдского. Это все наши храбрые и добрые деяния, подвиги, мысли и поступки, обращенные в плоть и кровь. Это свет наших сердец. Магия сердца. И оно здесь сейчас, прямо передо мной, рождается, нет, возрождается вновь!"

Фигура в зеленом неожиданно вскинула руки и хлопнула в ладоши. Между ладоней Зеленого внезапно вспыхнуло изумрудное пламя, из-за чего фигура на Троне заколыхалась как свеча, на мгновение становясь прозрачной, утрачивая реальность.

— Остановись! Остановись, именем ГАНА! — прокричал Роланд во всю мощь своих легких, но Тот, что в Зеленом, обратил на него меньше внимания, чем на жужжание назойливой мухи. Он хлопнул в ладоши еще раз, вызывая новую изумрудную вспышку и новые конвульсии у живой души Эльда, на этот раз более долгие.

Зеленый развел руки, чтобы хлопнуть и в третий раз, но Фигура в Белом, занимающая Трон, внезапно протянула стрелку какой-то предмет, казалось бы, просто возникший у нее в руке из ниоткуда. У Роланда ушло меньше мгновения, чтобы понять, что это за предмет. Будь на его месте кто-нибудь другой, он бы попытался осмыслить ситуацию и неизбежно проиграл бы. К счастью, последнему стрелку не нужно ничего осмыслять, чтобы делать то, ради чего он был рожден.

Рука стрелка сама, без какой-либо команды со стороны разума, выхватила у Белого револьвер с рукояткой из сандалового дерева, тот самый, оставленный у ворот Темной Башни, и Роланд, не осознавая, не осмысляя и не целясь — на прицеливание времени не было — выпустил две пули Зеленому в грудь и одну в голову, закрытую капюшоном. Голова Фигуры в Зеленом дернулась, капюшон отбросило назад, и Роланд увидел его лицо — лицо Стивена Кинга. Затем лицо поменялось, стекая вниз во вспышке зеленого света, как будто плавленный сыр, обнажая иной лик. Теперь на Роланда пялилось искаженное гримасой злобы лицо Рендела Флегга. Новая вспышка света, и стрелок смотрел в свое собственное лицо, на котором подобно маске застыло холодное бесчувственное выражение. Холодея, Роланд понял, что, должно быть, именно такое выражение лица у него видел Джейк перед смертью, прямо перед своим падением в пропасть. И как будто отвечая на его мысли о падении, Фигура в Зеленом упала, раскинув руки в разные стороны. Но вместо того, чтобы удариться о пол, Зеленый прошел сквозь него словно призрак.

"Он выпал из Башни. А может, и из самой реальности, — отстраненно подумал Роланд и обернулся к Фигуре в Белом.

— Оружие стрелка — его честь. Пока у стрелка есть честь, оружие его не покинет, — ответил Белый на не озвученный вопрос голосом Гармонии — слиянием голосов Гана и Эльда.

Роланд, подумав немного, кивнул в ответ, после чего, встав на колени, возложил перед Фигурой в Белом свой револьвер с рукояткой и сандалового дерева, как он уже возлагал его совсем недавно — у врат Темной Башни...

* * *

Посреди ночи Патрик Денвил просыпается от разбудившего его звука. Как будто где-то далеко, возможно, на самой вершине Темной Башни, очень чисто и мелодично звонит колокол. Отсчитав девятнадцать ударов, колокол замолкает, оставив после себя мир как будто более чистым умытым, успокоенным. Патрик чувствует эту новую чистоту и приносимый ей покой всем своим естеством и долго не может заснуть, из глаз его бегут слезы, а сердце переполняется светлой щемящей тоской и мечтами о давно забытом.