Одна в хаосе жизни (гет)

Я всегда знала, что у меня будет необыкновенная судьба. В детстве папа постоянно рассказывал, что мы — фракция Отречения — особенные. Наше призвание — приносить окружающим пользу, мы добровольно отказываемся от приземлённых удовольствий, и именно поэтому наша фракция правит всем Чикаго.

Семья у нас была маленькая, но дружная — папа, мама, брат Калеб (на год старше меня) и я. С возрастом я стала замечать, что нас с Калебом воспитывали по-разному. Хотя любили, конечно же, одинаково! Пока Калеб развлекался кубиками или гулял с мамой, папа играл со мной в головоломки, сначала простенькие, потом все сложнее и сложнее.

Позже, в школе, я впервые услышала слово «дивергент». Не поняв, хорошие они или плохие, я, как обычно, прибежала с этим вопросом к папе. И узнала, что дивергенты — это люди, склонные к нескольким фракциям одновременно. То есть самые одаренные, самые гармонично развитые. Ну, ещё в папиной классификации были те, у которых все качества были развиты одинаково плохо. Эти к дивергентам не относились, им была прямая дорога на улицы, к изгоям.*

А вот дивергенты могли принести людям немалую пользу, именно за счёт нестандартного мышления. Они часто занимали важные посты в своих фракциях, иногда даже Лидерские. Но в то же время дивергентов многие недолюбливали. Одни завидовали их способностям, другие считали непредсказуемыми и потому опасными, третьи видели угрозу во всем, что не могли понять.

Я крепко задумалась, потом заявила папе, что вроде бы поняла! То же самое было с людьми с необычными способностями в средние века! Даже короли и королевы пользовались услугами гадалок и прорицателей, не говоря уже о знахарях, но стоило им оступиться — тут же обвиняли в колдовстве и казнили! Папа взъерошил мне волосы и тихо рассмеялся: «Главное, лишнего не болтай, и все будет хорошо».

Со временем папины намеки и недомолвки становились все прозрачнее. Я узнала, что папа — дивергент, и, судя по косвенным признакам, я тоже им окажусь. Что папа очень хотел бы оставить меня в родной фракции, а со временем — даже продвинуть в правительство. Что Калеб, скорее всего, уйдет из Отречения — говоря об этом, папа грустно улыбался. Мне очень не хотелось расставаться с братом, но выбирать фракцию по своей воле могли только дивергенты — как раз из-за нескольких склонностей. Всех остальных безжалостно сортировал по фракциям тест на способности — разработанный лучшими умами Эрудиции, невероятно объективный. Результаты теста не оспаривались, по крайней мере, я о таком никогда не слышала.

С возрастом моя внеурочная деятельность становилась все разнообразнее. На маме лежала огромная нагрузка — множество благотворительных проектов Отречения. Она постоянно брала меня с собой — то на раздачу продуктов для изгоев, то в больницу для них же, то в детский сад для малышей из разных фракций. Ласковые просьбы родителей, по сути, «натаскивали» меня для будущей карьеры, развивая все качества разом. «Доченька, сегодня тебе нужно будет перевязать ампутированную ногу пациента-изгоя. Бедняга, он слишком много выпил и отморозил стопу, развилась гангрена, и пришлось… Боишься? Прекрасно, тогда ещё две перевязки!» «Беатрис, мне нужно поговорить с воспитательницей, а ты пока займи малышей. Их только пятнадцать, правда же, они прелестны? Плачут? А ты спой! А ещё лучше — станцуй!» «Беатрис, видишь, идёт миссис Моул? Скажи ей, пожалуйста, что сегодня мы не сможем придти к ним в гости. Не стоит говорить, что я страшно устала и не в настроении — она обидится. Но и врать не следует…»

И папа, и мама старательно учили меня разбираться в людях. «Почему Эми ненавидит физкультуру?» «Из-за чего ссорятся Кайл и Ти Джей? Понятия не имеешь? А ты присмотрись!» Многие Отреченные считали, что проявлять любопытство — невежливо и нескромно. Но мои родители были глубоко убеждены, что настоящий альтруизм невозможен без глубокого понимания, что такое добро для того, кому ты хочешь принести пользу. Без этого понимания можно наломать немало дров, танком пройтись по чужой душе.

Трудолюбие родителей передавалось и мне. В Отречении считалось неприличным проводить время бесполезно. Если к маме приходили подруги, они не играли в карты, не устраивали партии в теннис. За разговорами они обычно кроили и шили одежду для изгоев. Папа с друзьями «отдыхали», работая в садах или возясь в гаражах. К концу школы я усвоила, что круглосуточная занятость — единственный достойный образ жизни.

Я очень любила маму и папу, и мне особо не приходилось напрягаться, чтобы воспитать в себе главные добродетели Отречения — терпение, послушание и уважение к старшим. Оно как-то само собой получалось. Может, потому, что папа никогда не давал забыть — однажды «старшей» стану я. От меня будет зависеть жизнь множества сограждан, меня будут слушаться Отреченные и члены других фракций, и я буду обязана использовать власть только во благо.

Калебу все это нравилось гораздо меньше. Он честно пытался делиться игрушками, в душе ненавидя тех, кто мешал ему вдоволь поиграть самому. Калеб был слишком брезгливым, всячески увиливал от работы в больнице. Когда мама звала его с собой проведывать семьи изгоев, он шел покорно, но без всякого энтузиазма. Мне было все равно. Мы все любили Калеба таким, какой он есть. С ним было страшно интересно. Он читал запоем, впитывал информацию как губка. За вечерним чаем я заслушивалась его байками. Сухая история фракций превращалась в его исполнении чуть ли не в сказку. Нудные геометрические теоремы — во что-то хрустально-логичное, сопровождаемое красивыми четкими рисунками на салфетках, почти понятное… Одним словом, к концу школы мы не только не сомневались, что Калеб уйдет из Отречения, мы ещё и понимали, куда. Оставалось одно — отпустить его с любовью и нашим благословением. Калебу ещё повезло. С одной стороны, все в Чикаго понимали, что судьбу каждого определяют результаты теста, сопротивляться было бессмысленно. С другой стороны, детей вольно или невольно подгоняли под принятые в каждой фракции стандарты поведения, не дожидаясь, кто из них вырастет. Ребятишкам из Дружелюбия попадало за кислое выражение лица. Маленьким Бесстрашным — за нежелание решать проблемы кулаками или игры с куклами. За слезы (они же «сопли», «нытьё», «капризы» или «плохое поведение») наказывали всех, кроме разве что Искренних. Может быть, в беспомощном увальне из Бесстрашия скрывался великий Отреченный. Под маской маленького врунишки из Искренности мог прятаться могучий интеллект. Но до прохождения теста это никого не интересовало. Выкрики «Ты же Дружелюбный!», «Ты же Эрудит!», «Не позорь семью», «Не позорь фракцию!» преследовали моих одноклассников с детства. Может, в чем-то прав был тот пациент благотворительной больнички, который в ответ на мои рассказы о школе заявил: «Знаете, мисс, послушал я вас — и счастлив до соплей, что живу в гетто! На улице я сам себе хозяин! Хочу — песни ору, хочу — морды бью! А если сильно пьян и вспомню мать-покойницу — возьму и слезу пущу, и кто мне запретит?!» Нет, нам с братом сказочно повезло с родителями, они никогда не запрещали нам быть самими собой! Ну, может быть, самую капельку направляли, но это было совсем незаметно, для нашей же пользы…

Я страшно гордилась тем, что принадлежу к Отречению. В школе нас дразнили Убогими, но это только из зависти. Сама наша одежда, неизменно серая, закрытая и свободная, выделяла Отреченных среди одноклассников. Скручивая волосы по утрам в простой узел, надевая любимое платье цвета «пепел розы», а сверху — серо-голубую кофту или графитово-серое пальто, я втайне радовалась — я не такая, как одноклассницы, я серьезнее, терпеливее, взрослее! Я была в любой момент готова к любой работе — в отличие от юных Эрудиток с сантиметровым маникюром или Искренних в неудобных и неприличных мини-юбках.

Даже вегетарианство Отреченных поднимало нас над всем остальным обществом. Получая в школьной столовой тушёную капусту без соуса, или печёные яблоки, или овощной салат без масла, я не завидовала чужим котлетам и гуляшам и с презрением смотрела на пирожные. Мы, Отреченные, выше желания набить живот и легко обойдёмся без дурацких вкусняшек. Хоть всю жизнь. Недаром мы — правящая фракция.

Бесстрашных я никогда не любила. Какие-то они были неряшливые, вечно растрёпанные, дикие, громкие, фу! Считали делом чести не ходить, как все нормальные люди, а обязательно носиться по школе, как носороги! Или, может, как обезьяны — они постоянно орали, ругались, мерялись силой, цеплялись друг к другу или к другим ученикам. Я обходила их стороной, но не потому, что боялась. Я их презирала. Мама не говорила о Бесстрашных плохо, но мягко давала понять, что она тоже от них не в восторге. Папа почему-то считал, что у Бесстрашных множество плюсов, но я даже не пыталась их отыскать. Разве мог глубокий внутренний мир скрываться под драными черными джинсами или «ирокезами»?

* * *

Незадолго до выпускного папа сам провел для меня тест на склонности. Само собою, неофициально — чтобы точно знать, что меня ждёт к концу школы. Тест показал одинаково высокие баллы по шкалам Отречения, Бесстрашия и Эрудиции. Это значило, что я не только останусь в Отречении, но и смогу реализовать самые честолюбивые мечты! Последние недели выдались очень напряжёнными для нашей семьи — предстояли очередные выборы Лидера Отречения, и папа собирался выдвинуть свою кандидатуру, а мама активно ему помогала. И сейчас я была счастлива, что смогла порадовать родителей в такой непростой период. Мы с папой обнялись, и весь обратный путь до дома я шла пританцовывая — вопреки всем традициям Отречения.

* * *

Все трагически переменилось за неделю до моего выпускного.

Вернувшись из школы, я застала папу и маму мертвыми. Смерть застигла их за столом, видимо, во время завтрака — они упали со стульев, да так и остались лежать в неловких позах. Синюшно-бледные лица и руки обоих покрывала странная красная сыпь, похожая на мелкие звёздочки. Мамины глаза были неподвижно открыты и без выражения смотрели в потолок. Я была в таком шоке, что даже не заплакала. Яркий солнечный свет из окна потускнел, будто пропущенный сквозь грязное стекло. С улицы перестал доноситься шум. Я никак не могла сообразить, что сейчас делать. Вроде нужно куда-то позвонить, но куда? И даже в голову не пришло проверять признаки жизни или пытаться с отчаяния реанимировать родителей. Их вид говорил о том, что они безнадежно, бесповоротно мертвы.

Как автомат, я вышла из дома, спустилась с крылечка. Едва выйдя за ворота, я чуть не столкнулась с соседкой.

— Би, здравствуй, малышка! Что случилось? На тебе лица нет!

Не в силах отвечать, я взяла миссис Хопкинс за руку и потянула в сторону дома.

* * *

Потом было множество знакомых и незнакомых людей, вопросы, соболезнования. «Скорая помощь» сказала, что они здесь бессильны, и тела мамы и папы забрали в морг Эрудиции. Появился и Калеб. Год назад он перешёл в Эрудицию, но изредка навещал нас. Он выглядел очень напуганным и пытался меня утешить. До меня доходило плохо. Все чувства будто отключились.

Следующий день, а может, два я тупо лежала дома — без мыслей, без ощущений. Острого горя не было, только сплошная растерянность. Я была настолько эгоистичной, что не думала о загробной жизни мамы и папы, не пыталась понять, тяжело ли им было умирать. Я старалась представить, как жить дальше, без них, и не могла. Время от времени заходили соседки, что-то говорили о похоронах, оставляли еду. Я добросовестно складывала ее в холодильник — есть не хотелось. Разговаривать — тоже. Но соседки быстро обнаружили, что я ничего не ем, и меня забрала к себе миссис Хопкинс.

Если бы не миссис Хопкинс, я бы, наверное, и на похороны не пошла. Никогда не любила этот варварский обряд с цветами, пафосными речами и закапыванием тел. Разве это могло утихомирить боль? И я не хотела снова видеть родителей мертвыми. В холодных, каменно-неподвижных телах не осталось ни капли альтруизма, силы, терпения. Но неумолимое сочувствие Хопкинсов заставило меня подняться с кровати, нацепить темно-серое платье и провести весь тот ужасный день на людях. Нам с Калебом отдали свидетельства о смерти и заключения патологоанатома. «Анафилактический шок, вызванный неизвестным аллергеном». Я снова и снова тупо перечитывала сухие слова заключения, но они не становились понятнее. Мамы и папы больше нет — вот и все, что удалось осознать. Калеб растерянно строил теории, что это мог быть за аллерген. Я его не перебивала. Он же был Эрудитом, если ему так легче пережить — пусть хоть весь медицинский справочник наизусть расскажет. Все вокруг на разные лады твердили «трагический несчастный случай» и «нелепая случайность, оборвавшая жизни достойнейших». Я только и могла, что цепляться за руку брата и малахольно кивать.

Миссис Хопкинс настаивала, что я должна ходить в школу, как обычно. Я не спорила. Попросту уходила по утрам со школьной сумкой и сидела до вечера на берегу Калумет.

Мои прогулы пресек директор школы. Реальность неумолимо напоминала о себе. Весь мой класс уже прошел тест на склонности, и я была обязана сделать то же самое. Мне казалось, что я не в состоянии даже таблицу умножения воспроизвести, не то что достойно пройти испытание, от которого зависела вся моя дальнейшая судьба. Но мы с мамой и папой столько готовились к этому дню, и я не могла их подвести… Особенно теперь, когда…

В кабинете тестирования меня ждала неожиданность. Ко мне повернулось холеное лицо, пухлые наманикюренные пальцы поправили безупречно уложенные светлые волосы, сверкнула жемчужная улыбка.

— Мисс Мэтьюз? — растерянно поздоровалась я. Я знала Лидера Эрудиции в лицо, но никогда ещё с ней не общалась. Бархатистая кожа Эрудитки светилась здоровьем, синий деловой костюм идеально облегал пышные формы. Совершенство мисс Мэтьюз просто подавляло.

Лидер, лично проводящая тестирование, — это неслыханная честь, и я бы страшно обрадовалась, если бы мне не было все равно. Какая разница, ценят ли меня чужие Лидеры, если разделить радость больше не с кем. Джанин Мэтьюз ласково выразила мне свои соболезнования, но между строк намекнула — не явившись на тест вместе с одноклассниками, я создала массу неудобств Эрудиции и лично ей.

Несмотря на заторможенность, мне показалось очень странным, что она не предложила выпить сыворотку, а ввела внутривенно. Сразу после инъекции в симуляции появился до жути реальный изгой наихудшего сорта — косматый, грязный и пьяный. Он схватил меня за руку, пытаясь вырвать сумку. Я чётко понимала, что в сумке только учебники, которые не представляют никакой ценности. Ее легко можно было отдать, так поступили бы Отреченные, Дружелюбные и даже Эрудиты. Но неожиданно во мне вскипела злость, я занесла кулак и неумело впечатала его в распухший красный нос грабителя-неудачника! В остальных четырех симуляциях я, сама себя не узнавая, так же применяла грубую силу — дралась, нападала, отнимала… Когда улицы Чикаго и проекции людей пропали, надо мной склонилось улыбающееся лицо мисс Мэтьюз.

— Поздравляю тебя, дорогая! Нечасто встречаются настолько чистые склонности! Бесстрашие, бесспорно, Бесстрашие!

Примечания:

* в этой АУ не оценивают "процент дивергенции", как во втором фильме. Тест выдает результаты в баллах по шкалам разных качеств, по типу теста MMPI (получил высокие баллы по шкалам ипохондрии, паранойи и истерии — значит, псих :))

Примечания:

Попробую придерживаться графика — выкладывать проду раз в неделю, по пятницам или субботам. Но может не получиться, у меня непредсказуемый реал

Если после гибели родителей мой мир дал трещину, то сейчас он начал разваливаться на куски. Это было слишком даже в том моем бесчувственно-тупом состоянии. Бесстрашие? Фракция вечно орущих хулиганов?.. Папа ждал от меня другого! А мама пришла бы в ужас!

— Этого не может быть, — сказала я. — Я всегда была трусихой, драться не умею, бегать не люблю. Это просто невозможно.

Мисс Мэтьюз так удивилась, будто с ней заговорил стол или компьютерная мышь.

— Ты подвергаешь сомнению результаты теста?

— Да, — продолжила я уже смелее. — Папа сам проводил для меня тест в этом году, и он показал дивергенцию! — Я осознавала, что слишком много себе позволяю: ни один уважающий себя Отреченный не стал бы спорить со старшими, но отступать было некуда. Папе мое признание уже не могло повредить. А вот провалив тест, я могла подвести папу гораздо серьезнее.

— Беатрис, ты не можешь полагаться на результат теста, проведенного непонятно как. Возможно, твой отец использовал просроченную сыворотку, или она хранилась в ненадлежащих условиях, — мисс Мэтьюз говорила мягко, но ее аргументы были твёрже гранита. — Только лаборатория Эрудиции обеспечивает должную стабильность раствора! Могу сказать только одно — само твое поведение указывает на Бесстрашие, никто больше не спорит так упорно!

— Можно я посоветуюсь с мистером Итоном?

Мисс Мэтьюз легко вздохнула, показывая, что я уже начинаю ее утомлять.

— Не вижу необходимости, но из уважения к твоей потере возражать не буду. Нет-нет, сиди, я сейчас все организую, — я вскочила было с места, чтобы побежать в здание правительства, но властный жест Эрудитки вернул меня на место. Мисс Мэтьюз достала сверкающий синевой коммуникатор и принялась нажимать на кнопки.

— Маркус, добрый день, рада вас слышать. Я беспокою вас по поводу бедняжки Беатрис Прайор. По результатам теста ей придется покинуть Отречение, но она не согласна. Нет, я нисколько не сержусь. Несчастная девочка, она до сих пор в шоке, — взгляд искоса в мою сторону. — Вы все уладите? Лично придёте? Вот и славно, Маркус, мы с Беатрис будем ждать в школе, в кабинете симуляций.

Завершив звонок, мисс Мэтьюз повернулась ко мне на вращающемся стуле и поправила лацкан синего пиджака.

— Маркус предложил провести твой тест повторно, перед целой комиссией. Ещё никто не подвергал сомнению действие сыворотки моделирования реальности.

Эрудитка вежливо улыбнулась, на секунду прикрыла глаза. Но ни ее мимика, ни журчащий голос не могли меня обмануть. Кажется, я ее здорово обидела, сыворотку-то разрабатывала ее команда… Но я не могла по-другому поступить, в этот момент решалась моя судьба!

— Почему сыворотка вводится в вену? — подозрительно спросила я.

— Вся пероральная* партия была истрачена на твоих одноклассников, остался только усовершенствованный вариант. Ещё вопросы?

Ослепительная Лидерша собрала целую компанию авторитетов, чтобы оценить мой повторный тест. Она пригласила и директора школы, и школьного психолога. Я чувствовала себя не то лабораторной мышью, не то сломанным прибором, который сейчас разберут по винтикам. Да, такое количество наблюдателей трудно будет переубедить, если результаты снова будут не в мою пользу! Главное — сосредоточиться, на этот раз я должна показать дивергенцию или хотя бы Отречение, я не могу уйти из родной фракции, не могу!..

Наконец вошёл мистер Итон — Лидер нашей фракции, самый влиятельный политик Чикаго. Папа всегда хвалил его за твердый характер и самоотверженность, а мама сочувствовала — мол, мистеру Итону часто приходится принимать непопулярные решения, и он справляется, власть — такое тяжёлое бремя! Мистер Итон взглянул на меня строго и внимательно, и я приободрилась — наконец рядом кто-то из своих. Без сомнения, мистер Итон решит мою судьбу наилучшим образом, по справедливости.

Мисс Мэтьюз вскрыла следующую пробирку, набрала в шприц фосфоресцирующую синюю жидкость, и я покорно подставила шею под острие иглы.

На этот раз я оказалась на вершине отвесной скалы, под пронизывающим ветром. Я откуда-то знала, что должна спуститься вниз. Я закуталась в тонкую серую кофту, которая нисколько не защищала от холода, и попыталась осмотреться. Ветер шевелил мелкую снежную крупку у моих ног. В скалу были вбиты металлические скобы. Рядом переговаривались несколько человек, судя по веревкам и каскам — альпинисты.

Неподалеку обнаружился зиплайн.

Канат показался мне слишком тонким, да и крепление не вызывало доверия. Я никогда не каталась на таких штуках и не имела представления, как закрепить страховку. Но почему-то я не стала ни осторожно спускаться по скобам, ни просить альпинистов о помощи, ни тем более спрашивать, кому нужно вниз больше, чем мне. Я решительно схватилась за железяку, скользящую по канату, оттолкнулась от скалы и прыгнула в пустоту.

Я очнулась, понимая, что это провал. Оглушительный, катастрофический провал. Взрослые дружным хором кинулись поздравлять меня — прекрасная, мол, фракция, никто не мог предположить во мне такие склонности! Мистер Итон сказал, что я должна отправиться в Бесстрашие сегодня же, и он очень надеется, что я стану достойным членом общества, а покойные родители будут мной гордиться. Мисс Мэтьюз заботливо заявила, что один из Эрудитов проводит меня в Бесстрашие. Путь к выходу был свободен, и ничто не мешало мне рвануть к двери и… Да только бежать мне было некуда, вот в чем загвоздка. Общество в Чикаго было организовано очень четко и прозрачно, и у каждого было свое место. Права и обязанности, традиции, допустимое и недопустимое были расписаны до мелочей. А те кто не вписывался в строгие, мудрые правила фракций, вылетал прямо в гетто. Я с содроганием вспомнила измождённые, пропитые лица изгоев, драную одежду, засаленные волосы. Нет, только не это! Я привыкла давать, а не брать, много работать, а не жить на подачки! Никогда не допущу, чтоб меня жалели, как все Отречённые жалеют изгоев! Мне до смерти не хотелось уходить из дома, но Лидеры уже все решили за меня, и у меня не осталось ни одного аргумента против. Почва стремительно уходила у меня из-под ног.

В памяти возникло спокойное, усталое папино лицо. Добрые глаза посмотрели на меня сквозь очки, и любимый голос произнес: «Просто делай то, что должна». Типичная рекомендация Отреченных на все случаи жизни, можно сказать, девиз фракции. Похоже, ничего другого мне не оставалось.

* * *

Эрудит, которого мисс Мэтьюз дала мне в провожатые, был очень недоволен просьбой заехать ко мне домой. Всю дорогу до Отречения он ворчал, что старая одежда мне не понадобится, все имеющее отношение к чужим фракциям в Бесстрашии отнимут! Да и вообще неприлично цепляться за Отречение, мне ведь уже все объяснили! Мне очень хотелось нагрубить ему или хотя бы заткнуть уши — очень уж противно звучал его резкий голос. Но я вела себя в лучших традициях Отречения — озвучила свое желание, отвернулась к окну и больше не вступала в разговор.

Оказавшись дома, я растеряла остатки уверенности. Что же взять с собой? Фотографий мамы и папы в доме не было. Калеб забрал все свои книги, когда ушел из дома. У нас не было никаких милых безделушек, сувениров, украшений — ничего бесполезного и эгоистичного. Вот мамин блокнот я бы взяла, там она делала записи о семьях изгоев, которые нуждались в помощи, и о малышах из детского дома. Или один из коммуникаторов, родители постоянно были всем нужны, и им названивали чуть ли не круглые сутки… Или забирать их слишком эгоистично? В Чикаго все в дефиците, старые, но исправные коммуникаторы, наверное, понадобятся кому-нибудь из Отреченных… Я принялась рыться в папином столе, в маминой сумке, в шкафах, на подоконниках, искала в самых неожиданных местах — и нигде ничего! Эрудит ходил за мной по пятам и всячески выражал недовольство. Мол, сколько можно терять время, у него еще полно работы! Я вежливо предложила ему не ждать меня, ехать по своим делам. Я смутно представляла, как добираться до Бесстрашия, но разобралась бы сама, всё лучше, чем терпеть этого зануду. И уж конечно, не стала бы прыгать с поезда, как Бесстрашные. Эти ненормальные считали делом чести прыгать из вагонов на ходу, не дожидаясь остановок. Но я-то знала, что это нисколько не круто, а просто глупо. Поезд ведь останавливался у школы и у Отречения, значит, и у Бесстрашия должна быть остановка…

Эрудит, морщась и протирая очки, твердо отказался оставлять меня одну — «Мисс Мэтьюз велела вас отвезти!» Коммуникаторы и блокнот я так и не нашла. Да что ж за день сегодня такой! Не тащить же с собой мамину швейную машину! Мама сделала столько добра с ее помощью, десятки изгоев носили сшитые ею рубашки и брюки и вспоминали маму добрым словом. Но машинка была такой тяжёлой, и тоже нужна в Отречении, да и найдется ли для нее место? Хотя… Я задумчиво засмотрелась на швейную машину.

Эрудит, стоящий рядом, презрительно фыркнул.

— Даже не думайте об этом! Ее вынесут на помойку, вот и все, чего вы добьётесь!

В итоге я забрала мамину тонкую методичку «Психология изгоев», расчёску и зубную щётку. И в последний момент зачем-то (наверно, в приступе мазохизма) взяла документы, которые мне передали на похоронах.

* * *

Бесстрашие оказалось даже хуже, чем я думала. Сырые черные стены, холод, бесконечные темные коридоры — не хватало только крыс в качестве завершающего штриха. И за что Бесстрашных называли Фракцией Огня? Тот, кто придумал это прозвище, был просто бессовестным вруном. После множества поворотов, подъемов и спусков мерзкий Эрудит наконец привел меня в тренировочный зал, пропахший потом. Мои ровесники старательно били кулаками по боксерским грушам. Все (ну, кроме одной мулатки) были выше и крепче меня. Высокий темноволосый парень ходил от одного новичка к другому, давая советы, иногда показывая, как надо. Он показался мне смутно знакомым, и я чуть шею не свернула, рассматривая его.

Ещё один Бесстрашный стоял посреди зала и следил за всеми новичками одновременно. Судя по выражению лица, новенькие вызывали у него только скуку и презрение. Этот тип сразу не понравился мне. Его проколотая бровь, «тоннели» в ушах, татуировки вдоль шеи и на руках смотрелись дешёвым эпатажем. На Бесстрашном будто было написано: «Всё внимание на меня, я здесь главный, я опасен!»

— Сделайте лицо попроще, — шипел мне Эрудит. — Это младший Лидер Бесстрашия!

«Оно и видно», — подумала я. Никогда не увлекалась биологией, но сейчас в памяти возникли полузабытые слова с уроков — «боевая раскраска», «дикие племена», «пещерные люди»… И правда, надбровные дуги у Лидера были как у неандертальца. И именно к нему Эрудит меня и подвёл!

Эрудит тем временем сменил тон на подобострастный:

— Эрик, добрый день. Я привез вам пополнение, — и передал Лидеру письмо от Джанин. Тот бегло просмотрел его и смерил меня цепким взглядом. Я прямо чувствовала, как он оценивает мое мешковатое серое платье, ненакрашенное лицо, скромно заколотые на затылке волосы. Ощущение было не из приятных

— Вот это?! Джанин смерти моей хочет?! Девка, да ещё дрищ, да ещё Убогая! Они же все недокормыши! Что мне с ней делать, по-твоему?!

Единственное, что я себе позволила — злобный взгляд в ответ. Можно подумать, мне хотелось в их тупое Бесстрашие! Уж кто-кто, а я точно знала — мне здесь не место! Я не хотела ни с кем драться и уж тем более не стала бы стрелять! На какое-то мгновение во мне загорелась робкая надежда — может, этот ужасный качок сейчас признает меня негодной и отправит обратно домой?..

— Эрик, ведь вы знаете установленный порядок, результаты теста… — залился соловьём Эрудит.

— Уймись, сам знаю, — Лидер безнадежно махнул рукой. — Имя? — брезгливо обратился он ко мне.

— Беатрис Прайор.

— Слишком длинно и скучно, — заявил этот наглец. — Здесь будешь зваться Трис!

Это что ещё за собачья кличка?!

— Я не собиралась менять имя, — запротестовала я, но голос некстати подвёл. — У нас в Отречении…

Мужчины перебили меня одновременно.

— Эрик, извините, я уже проводил с ней воспитательную работу! — возмущённо проблеял Эрудит.

— Хреновое пополнение ты притащил, — пробасил Лидер. — Чеши обратно, дальше я сам.

Эрудит с явным облегчением заторопился в сторону выхода.

— Заруби себе на носу: приказы не обсуждаются. Фор! — окликнул Лидер темноволосого инструктора. — Зацени, нам ещё и Убогую прислали!

Оскорбление было не слишком оригинальным, Отреченных постоянно обзывали Убогими, часто даже не со зла, а по привычке. Но в исполнении Эрика это прозвучало ядовито. Тот, которого назвали Фором, оставил новеньких и пошел к нам.

Поверх черной футболки на Лидере был черный жилет со множеством карманов. Из одного из карманов он достал коммуникатор и принялся быстро что-то вводить. В его толстых пальцах топор смотрелся бы уместнее.

— Готово, — он кивнул в сторону большущей черной таблицы на стене. Она была заполнена именами и цифрами, и в самом её низу появилась новая строчка с именем «Трис». Всё-таки сократил, сволочь!

— Займись ей, — это было адресовано подошедшему Фору. — Новички! Все за мной на полосу препятствий!

* * *

Вот так и началась моя новая жизнь, мрачная, тоскливая и неприглядная. Если бы не терпение, привитое дома, я бы давно уже…

Не было ни одного дня, чтобы я не вспоминала родителей. Сама не знаю, было в воспоминаниях больше горечи или поддержки. Если бы я была предоставлена самой себе — наверно, стала бы вести дневник, записывая как можно больше о маме и папе, пытаясь нарисовать их. Да только в Бесстрашии понятия не имели о личном пространстве. Малейшие ошибки — будь то нестандартная внешность, или заикание, или неудача на тренировке — становились поводом для насмешек. Все личные чувства, мысли, слабости здесь приходилось держать при себе. К счастью, плакать я по-прежнему не могла. Эмоциональное отупение, которое началось после смерти родителей, было ещё сильно. Его только изредка нарушало раздражение или злоба.

Если бы не это паршивое Бесстрашие, я бы занималась тем же, что и до того провального теста — пряталась ото всех на берегу реки и ела как можно меньше. Но чужие правила безжалостно располосовали мою жизнь вдоль и поперек, потащили неизвестно куда с беспощадностью горного обвала. Вместо будильника в спальне новичков был подвешен обрезок рельса, и каждое утро удары железа о железо грубо вытряхивали нас в реальность. Дальше, до самого отбоя, всё было расписано, все строем, по команде, по окрикам.

Тренировки здесь были адскими. Бег, подтягивания, отжимания, штанга, плавание, полоса препятствий, боксерские груши… Позже присоединились другие виды издевательств — стрельба, метание ножей и рукопашный бой. У других новичков ещё оставались силы гулять, бродить по тату-салонам или пытаться прорваться в бар. А я к вечеру просто падала без сил. Бесстрашие безжалостно превращало меня в тупой набор функций, стирало индивидуальность. Волны непосильных нагрузок, хамства и агрессии бесконечным прибоем били по моей душе, подтачивали характер, вымывали скорбь, растворяли альтруизм. В те дни я, кажется, целиком состояла из усталости. Боль от потери родителей, тоска по дому, по Калебу как-то выцвели, поблекли. Жизнь состояла из однообразного набора простых действий — подъем-десять-минут-на сборы-завтрак-разминка… И самое страшное — спарринги.

Другие новички, особенно мальчишки, только и мечтали поскорей превратиться в «боевых роботов», «идеальных солдат» и всякое такое. А мне совсем не хотелось превратиться в такого же зомби. Я выполняла команды потому, что в Отречении было принято слушаться старших. Опуститься до протестов и прочих куриных трепыханий, которые позволяли себе Кристина или Молли, значило сделать ещё шаг к здешней невоспитанности.

Одна спальня с парнями, общий душ и уж тем более общий туалет были отвратительными. Но я старательно абстрагировалась от окружающих и, кажется, получалось. Один из грубиянов, Питер, несколько раз пытался дразнить меня за маленькую грудь и (прошу прощения) плоскую попу. Не знаю, чего он ждал — слез? Возмущения? Приступов застенчивости? Но после того как родители умерли, а меня выкинули из Отречения, пошлые шутки вряд ли могли впечатлить. Не сумев раскрутить меня на эмоции, Питер стал насмехаться над моей слабостью и неловкостью, это цепляло гораздо больнее.

А вишенкой на торте — точнее, двумя — были командиры. Фор был, пожалуй, терпимым. Я его с трудом, но все же узнала — это был Тобиас, сын мистера Итона. Года два или три назад он ушел из Отречения в Бесстрашие и больше не показывался дома. Мистер Итон был тогда просто убит горем. Но когда я попробовала напомнить ему о нашей родной фракции — получила такой жёсткий отпор, что даже растерялась. Фор холодно заявил, что новичкам нельзя беспокоить командиров по мелочам и вообще заговаривать первыми. Но на тренировках Фор, надо отдать ему должное, был вполне вежливым и терпеливым, даже когда мы тупили.

А вот Эрик был невыносим. Мне долго было непонятно, зачем Лидеру вообще посещать наши тренировки — других дел, что ли, нету?! Новички говорили, что он контролировал Фора и заодно присматривался к будущим бойцам. Но мне-то было ясно, что на самом деле Эрик приходил просто поиздеваться. Первое время мне казалось само собой разумеющимся, что меня ставят в спарринги с гораздо более сильными противниками — других-то не было, я была самой слабой. Сдаваться мне как-то не приходило в голову — в Отречении было неприлично отказываться выполнять задания. Но со временем я поняла, что Эрик… получает удовольствие от наших кровавых поединков! Разве нормальный человек стал бы улыбаться, наблюдая, как крепкая, спортивная Молли избивает хрупкую Кристину?! Или как Питер, один из лучших бойцов в группе, размазывает по рингу меня? Это был самый обыкновенный садизм!

Диапазон Лидерских эмоций впечатлял, особенно на фоне сдержанного, прохладного Фора. Эрик демонстрировал нам презрение, раздражение, высокомерие, фальшивое сочувствие, ехидство… будто это стыдно — чего-то не уметь, мы ведь только начинали!

Разговаривал младший Лидер просто ужасно. У большинства Бесстрашных речь была примитивной и некультурной — словарный запас маленький, как у изгоев, зато ругались они на каждом шагу. Вот мы, Отреченные, называли вещи своими именами: ерунду — ерундой, кошмар — кошмаром, а людей и вовсе не обзывали! Мальчишки-новички пытались подражать Бесстрашным и постоянно матерились, тупо использовали ругательства вместо запятых. Это было противно, но ещё можно было как-то вытерпеть. А вот Эрик пользовался матом гораздо реже и тоньше. Его речь была концентрированной злобой и мерзостью. Унижая новеньких, он имел в виду именно то, что вылетало из его грязного рта — провалы позорнее, чем «днище», неудачники хуже, чем потомственные алкоголики-изгои, и всякое такое. Каждое оскорбление Эрика резало без ножа. Он так и говорил открытым текстом: новички — это не полноценные граждане! А поскольку нам доверят защиту города, да ещё с оружием в руках, нам надо работать над собой в два раза активнее, чем новичкам из других фракций! Те, кто вылетят, заслуживают разве что плевок вдогонку вместо жалости и поддержки!

А уж для меня, бывшей Отреченной и самой слабой в группе, у Эрика всегда было в запасе несколько гадостей или порция боли.

— Убогая, шевели задницей, не позорь мою группу!

— Хватит помирать, ещё только десятый круг!

— Убогая, ты хоть мишень-то видишь? Или у тебя руки из жопы?! За что мне это наказание!

— Эй ты, чучело! Нечего лепить горбатого! Я вижу, что ты в сознании! Вставай и дерись — или собирай манатки!

Ну невозможно было таким отношением к новеньким замотивировать их хоть на что-то хорошее! Правда, хорошее в этой чудо-касте было не в чести. Я с болью наблюдала, как новички становились всё черствее, души покрывались броней, как руки — мозолями. Страшно было подумать, что и я могу стать такой же.

Эрик стал для меня воплощением всего, что я ненавидела в Бесстрашии. Меня нисколько не удивляло, что он был здесь довольно популярным. Раз здесь так ценили грубую силу, конечно же, они заслуживали именно такого Лидера. Во время тренировок к нему то и дело заходили Бесстрашные с непонятными вопросами, иногда приносили документы на подпись. Эрик успевал всем уделить внимание. Единственным, кто смотрел на него волком и никогда не пожимал ему руку, был Фор. Для меня это было лишним доказательством его здравого смысла. Может, Фор и не хотел вспоминать о нашей бывшей фракции, но понятия о добре и зле у него были наши, Отреченные.

Эрику достаточно было просто попасть в мое поле зрения, чтобы рассердить. Я уже знала — пирсинг на лице делали те Бесстрашные, кто никогда не пропускает ударов в лицо. Ещё один способ выпендриться, как же я это ненавидела! Далеко не сразу до меня дошло, что от природы внешность у Лидера была простенькая**. Светлые брови и ресницы, круглые щеки. Да ещё нос курносый — не сильно, но все же заметно. Однажды на тренировке во время очередной нотации я представила его в синем костюме с галстуком, с прилизанными волосами на косой пробор и в очках. Хмм, ему бы пошло! Потом представила Эрика поющим что-нибудь веселое на празднике в Дружелюбии, в зелёных шароварах и красной кепке. О, так ещё лучше!

— Убогая, у тебя есть поводы для веселья?

Бас Лидера звучал обманчиво мягко, стальной взгляд пронизывал холодом. Упс… Улыбаться я, конечно, перестала, но это не помогло.

— Упор лёжа. Пятьдесят отжиманий.

Мда, с Дружелюбием я погорячилась. Злобная тварь вселилась в симпатичное тело и теперь подгоняла его под себя. Мои руки подломились под непосильной до сих пор нагрузкой, и я свалилась на холодный бетонный пол.

* * *

Это поганое Бесстрашие отняло у меня даже вегетарианство. В первый же день Фор подробно рассказал, как переходить от нашей строгой диеты к питанию Бесстрашия. Сначала кефир, через неделю — творог, потом яйца, потом ещё что-то. Я особо не слушала. Может, рекомендации и были хороши, но я не собиралась ими пользоваться. Довольно долго мне удавалось питаться так, как я привыкла дома. В столовой я обходила стороной тяжёлые блюда из мяса, всякие там шницели и отбивные, и брала себе побольше гарниров. После тренировок болели все мышцы, до самых мелких, и все время хотелось есть. Папа посоветовал бы мне больше растительного белка, чтобы не допустить дефицита аминокислот, и я налегала на фасоль и сою. Да ещё удалось выпросить в лазарете баночку поливитаминов. Пару раз Эрик делал мне замечания и самолично подкладывал кусок курицы или рыбы поверх овощей. Я не спорила, просто фальшиво улыбалась и ждала, пока Лидер отойдет. Потом оставляла нетронутую тарелку на раздаче и заново накладывала себе еды, уже без мяса. К счастью, больше в Бесстрашии не было таких придир, даже Фору не приходило в голову цепляться к тому, что я ем. И все было хорошо…

…пока не привело к позорному провалу. Произошел теракт в Искренности, рухнуло одно из зданий, и новички должны были участвовать в разборе завалов и эвакуации раненых. Мы с Кристиной пытались освободить Искреннего, застрявшего под обломками стены, когда у меня потемнело в глазах и резко закружилась голова.

Я очнулась неподалеку от места взрыва. В лицо светило яркое солнце, под языком таяло что-то ужасно приторное, гораздо слаще морковки или свеклы.

Надо мной нависла темная тень, и я с содроганием узнала Эрика. Ну почему именно он?! Грубые пальцы Лидера проверили мой пульс, а дальше полились оскорбления. Мне казалось, он готов меня ударить. Эрик рычал, что… ну, если перевести его монолог на цензурный язык — тот, кто валяется без сознания, когда вокруг полно раненых гражданских — позор фракции, вроде налета плесени на идеально-черной поверхности Бесстрашия. И если я ещё посмею во время заданий отвлекать внимание на себя — Эрик лично вышвырнет меня в гетто. И с этого момента — никакого вегетарианства, я буду жрать все, что дают — белки, жиры и углеводы, все, что должно входить в рацион нормального бойца. А те, кто не в состоянии даже себе помочь, не заслуживают места ни в одной из фракций.

— Усекла, Убогая? — Эрик напоследок грубо встряхнул меня за плечи.

— Я все поняла, — сказала я, стараясь не смотреть ему в глаза. — Извините.

Лидер скривился. То ли оттого, что я назвала его на «вы» (в Бесстрашии так не принято, это считается слюнтяйством), то ли я раздражала его одним своим существованием. Мне было страшно стыдно. Цепляясь за традиции Отречения, я чуть не подвела своих и только мешала сегодня. Как ни противно было это признавать, ужасный Лидер был совершенно прав. И ещё одна неприятная мысль, с трудом укладывающаяся в голове: кажется, цели Бесстрашия и Отречения не так уж отличаются…

* * *

Искать поддержки было негде. Калеб ещё на похоронах по-честному предупредил, что вряд ли начальство будет отпускать его ко мне в дни посещений. В итоге он смог выбраться ко мне всего лишь дважды за полгода. Может, кто-то из наших друзей или соседей по Отречению и пытался ко мне прорваться, но я даже не надеялась, что их пропустят, — дни посещений были для встреч с родственниками. Само собой, я не пыталась уговорить командиров отпустить меня в Отречение или к брату. Я уже знала, что этим добрым, обаятельным парням неведомы элементарные человеческие чувства.

Тоску по дому немного сглаживали газеты. Раз в неделю свежие газеты появлялись на специальном столе в столовой, и я набрасывалась на них с жадностью голодающего, нашедшего кусок хлеба. Именно из новостей я узнала, что мистер Итон благополучно выиграл выборы. Вот славная новость, Чикаго в надёжных руках! Ещё больше я зауважала его, когда прочитала о двух покушениях на его жизнь. В первый раз мистер Итон обнаружил взрывное устройство у порога своего дома и вызвал саперов из Бесстрашия. А во второй раз на него бросился с ножом изгой, но мистер Итон сумел за себя постоять, получил всего лишь лёгкую рану! Вот это героизм! Нестандартное поведение для Отреченного, но он понимал, что на нём ответственность за весь город, и решился на сопротивление!

Но позже появились статьи, состоящие из вранья пополам со злобой. Якобы Отреченные утаивали часть продуктов, ткани, лекарства под предлогом помощи изгоям, а на самом деле распределяли их между собой! В скромных серых домишках за закрытыми дверями и ставнями происходят оргии обжорства и даже кое-что похуже! Это было так грязно и несправедливо, что я перестала прикасаться к газетам и лишилась последней отдушины.

Примечания:

*перорально — внутрь

** когда он не в образе — просто лапочка:

https://yandex.ru/images/search?rpt=simage&noreask=1&source=qa&text=Джай%20Кортни&stype=image&lr=117871&pos=0&img_url=http%3A%2F%2Fpeoples.ru%2Fart%2Fcinema%2Factor%2Fjai_courtney%2Fcourtney_4.jpg

Инструкторы старательно напоминали нам — результаты теста и особенности характера ничего не гарантируют, их недостаточно, чтобы стать полноценным членом общества. Наши навыки должны были соответствовать высоким стандартам Бесстрашия. Ничего удивительного: в других фракциях было то же самое. Если, как говорится, бодливой корове Бог не дал рогов — такой боец был не нужен во фракции. Мое имя долго болталось в «хвосте» рейтинга, на грани вылета. Но упорный труд делал свое. Отношение ко мне в Бесстрашии понемногу менялось, да и я попривыкла к здешним порядкам, и они уже не вызывали прежнего отторжения. Как бы я ни хотела остаться прежней, как бы ни цеплялась за традиции Отречения, жизнь брала свое.

Привитая мамой привычка наблюдать за соучениками помогала справиться с собственной болью. Я слышала, что Ал потихоньку плачет по ночам. Он не любил драться, и его очень напрягали спарринги. Я очень ему сочувствовала: нас обоих загнали в Бесстрашие, не спрашивая нашего мнения, по результатам теста. И это взрослые называли «с учетом личных склонностей»? Несправедливо! Но утешать Ала я не решилась, это было бы бестактно. В Отречении было не принято заливаться слезами или бурно веселиться, и я подумала, что лучше не ставить Ала в неловкое положение.

Приставать с поддержкой к Молли тоже не стоило. Я никогда не разбиралась в любви, мальчиках, отношениях и всяком таком. Но, понаблюдав за Молли, я поняла, в чем ее проблема. Стоило Питеру появиться в поле зрения, как она начинала приглаживать волосы и одергивать футболку. Она смеялась над всеми его шутками, даже самыми злыми, и поддерживала его во всех спорах. Но Питер не проявлял к Молли интереса. Может, оно было и к лучшему — я была уверена, что ни одна девушка не будет счастлива с этим злобным паршивцем. Но неудачную любовь Молли я тоже считала случаем, когда лезть в душу не надо.

А вот помогать Кристине было несложно. Она перешла из Искренности и до сих пор была очень открытой, душа нараспашку. Когда она проболталась, что ей некомфортно спать у самого входа, я уступила ей свое место: мне было все равно. Потом мы с Уиллом помогли ей подняться на мост после наказания Эрика. В итоге Кристина с Уиллом начали встречаться, а меня она принялась вроде как опекать. Кристина то пыталась меня накрасить, то вытащить в тату-салон, то переодеть во что-нибудь неприлично-обтягивающее. Но ей так и не удалось изменить меня к лучшему. Мне были ни к чему все эти имиджевые штуки. Я, конечно же, видела себя в зеркало, благо в Бесстрашии это не запрещалось, но не знала, что думать о своей внешности. Не хотелось наряжаться ни для парней, ни уж тем более, как Кристина выражалась, «для себя». Искренних с детства учат отстаивать свою точку зрения — если не аргументами, то сарказмом в сторону противника. Но все эмоции Кристины увязали в моем пассивном сопротивлении, и это доводило ее до белого каления.

— Пойдем вечером в бар! Ненадолго, выпьем по бокалу, станцуем пару танцев и назад!

— Не хочу. Иди без меня.

— Да не бойся ты, никто нас не застукает! Пошли, будет весело!

— Наверно.

— Спорим, у вас в Отречении не было бара!

— Угу.

— Ты такая зануда, будто тебе пятьдесят лет!

— Согласна.

— С тобой невозможно разговаривать!

— Ты права.

Постепенно я смирилась с тем, что Кристину невозможно заткнуть, а вулкан ее энергии никого не пощадит. А она поняла: если уж я что-то решила, спорить бесполезно. Но, пожалуй, наши странные отношения можно было назвать дружбой.

Окончательный перелом произошел, когда я встала к мишени вместо Ала. Даже Питер и Дрю, которые меня терпеть не могли, перестали издеваться над моими промахами. Ну, почти перестали. Остальные стали относиться ко мне… как бы это назвать? Пожалуй, с настороженным уважением.

Все, кроме Эрика. Я его чем-то страшно раздражала. Баллы, заслуженные потом и кровью, он начислял по-честному, но с явной неохотой. Оставалось только смириться. В конце концов, я не доллар, чтобы всем нравиться, и не виновата, что у Лидера такой мерзкий характер.

* * *

Тем вечером Кристина снова пыталась что-то во мне то ли раскрыть, то ли развить. Она вытряхнула на мою кровать свою большущую косметичку и теперь искала в разноцветном хламе хоть что-то подходящее для меня. Я скептически наблюдала. Все эти ярко-алые и угольно-черные мазалки хорошо смотрелись с ее смуглой кожей и темными глазами, а меня они превратили бы в клоуна. В любом случае я не собиралась на дискотеку и уже знала, как смывать косметику, что бы там Кристина ни задумала.

Раздались тяжёлые шаги, и в спальню ворвалась взвинченная Молли. Ее лицо и шея были покрыты красными пятнами.

— Девчонки, у вас есть… — она хищно уставилась на Кристинины сокровища, цапнула баночку нежно-коричневого тональника, повертела в руках и бросила обратно на кровать. — А другого нету, посветлее? А, Трис?

— Нашла кого спрашивать, — проворчала Кристина. — Эта дурочка помешана на «чистоте» и «естественности»!

— А зачем тебе? — удивилась я. Раньше мы не видели, чтобы Молли красилась.

— А ты будто сама не видишь! — вспылила Молли и так покраснела, что пятна на лице стали почти незаметными. — Попробовала за ужином этот сволочной торт — он такой вкусный, да только пропитка оказалась клубничная, а у меня на неё аллергия! Через полчаса начнется дискотека, там будет… — она запнулась на полуслове.

— Это месть судьбы за то, что ты разбила мне губу, — припомнила ей Кристина.

— А ну вас! — Молли развернулась и широким шагом рванула на выход.

— Постой! — крикнула я ей вслед. — Хочешь мои…

Но Молли, стремительная, как разъяренный слон, уже захлопнула за собой дверь. У меня оставалось пять неистраченных купонов — можно было бы догнать Молли и отдать их, тогда она могла бы получить тональник на складе. Кристина заявила, что я ни в коем случае не должна этого делать — может, тогда Молли научится дружить или хотя бы не бить соучеников в полную силу. Я тоже решила не догонять Молли, но не из вредности и не из солидарности с Кристиной. Если на дискотеке Молли собиралась обхаживать Питера, то я буду последним человеком, который бы стал ей в этом помогать. Так и не сумев меня накрасить, Кристина умчалась с Уиллом. Эдвард и Майра ушли гулять, остальные уже завалились спать. Раз в кои-то веки можно было спокойно принять душ в одиночестве, без липких взглядов и требований поторопиться. Вода была не чуть теплой, а почти горячей, чистой, без примеси ржавчины. Но я никак не могла расслабиться: какая-то неясная тревога не давала покоя.

Как только беспокойство оформилось в четкую мысль, я закрыла воду, кое-как вытерлась и, дрожа от холода, прямо в полотенце побежала в спальню. Села прямо на пол перед тумбочкой, запустила руку под стопку одежды и вытащила бумаги. Где же это было написано… ага, вот оно! Жизни моих родителей унёс «анафилактический шок, вызванный неизвестным аллергеном». И у Молли аллергия, названия болезни похожие, а сыпь на коже совсем разная. У Молли — светло-красные округлые пятна. У мамы и папы — темно-красные, даже немного синюшные «звёздочки» на фоне резкой бледности. Может, так и должно быть? Помогая в больнице Отречения, я ни разу не видела аллергий. Изгои страдали множеством кожных болезней, но они были совсем другими — чесотка там, гнойничковая сыпь, укусы блох… Уж конечно, патологоанатом-Эрудит разбирался в этом лучше, чем я. Но тревога не утихала. Я не могла уснуть, пока не дала себе слово разобраться с этой странностью.

* * *

Кристина и Уилл участливо расспрашивали, удалось ли мне встретиться с братом и что Эрик со мной сделал, но я только отмахивалась. Я страшно устала даже не столько от нагрузки, сколько от эмоций. После ужина я вместе со всеми поплелась в спальню, упала на кровать прямо в куртке и кроссовках и тупо уставилась в потолок.

— Эй, — надо мной возникло смуглое лицо Кристины — ее короткие черные волосы свесились вниз. — Вот, я хотела тебе подарить летом, на День Фракций! Потом решила —всё равно не оценишь: ты такая старомодная! — трещала она. — А сейчас думаю: может, это тебя повеселит? На, держи!

Она сунула мне в руки какие-то мелкие штучки — я принялась вежливо рассматривать. Несколько временных тату: язык пламени, два символа Бесстрашия, летящие птицы. И маленькое кольцо из белого металла — незамкнутое, с шариками на концах.

— Татушки переводить не больно и через месяц сотрутся! А колечко можешь надеть на нос, или в ухо — куда хочешь — и прокол делать не надо!

Смешная она, Кристина. Я не собиралась всем этим заниматься. Но я с серьгой в носу — это было бы настолько нелепо, что даже забавно, и я бледно улыбнулась.

— Спасибо. Ты и правда меня повеселила. Я подумаю об этом.

Я сунула ее подарки в карман куртки и устало прикрыла глаза. Теперь голос моей неугомонной подруги звучал из другого угла. Молли хвастала перед ней новым обтягивающим топом, полученным на складе за купоны очередной стипендии. Кристина увлеченно советовала Молли, как окончательно достичь совершенства. Но мне казалось, что Молли интересовало совсем не Кристинино мнение. В спальню ввалились Юрайя Педрад, Линн и Марлен и предложили поиграть в карты. Началась шумная игра с азартными воплями и подначками. Меня трогать не стали. Потом послышался голос Зика, и Дрю с Питером пристали к нему с просьбой купить для них бутылку виски. Вот так тихонько, незаметно побыть среди своих — это здорово: знакомые голоса успокаивали…

Но только отчасти. В усталом мозгу кружились тревожные образы и вопросы, на которые не было ответа. Выживет ли Нэд за Стеной? Отчего на самом деле умерли мама и папа? Снова и снова я слышала разочарованный голос брата, снисходительную речь патанатома, отчаянные просьбы Нэда, насмешки и угрозы Эрика…

Как только я поняла, что не хочу лежать пластом, а очень хочу сорвать на ком-нибудь зло — поднялась с кровати и отправилась в спортзал. Выбрала самую тяжелую грушу, которую никогда не могла сдвинуть с места. Удар — и я со злым удовольствием почувствовала боль в костяшках правой руки. Это вам, дорогой наш сволочной Лидер! Ещё удар. Этот — для меня. Не надо было предлагать арест: что мне стоило не высовываться, не проявлять инициативу, я до сих пор ничего не понимаю в этом дурацком Бесстрашии! Я по очереди представляла то пустые холодные глаза и издевательскую ухмылку Эрика, то себя — мелкую, жалкую, никчемную.

Наступил момент, когда злость, презрение и муки совести сошли на нет — осталась одна только опустошенность. Болели чуть ли не все мышцы, суставы рук были сбиты в кровь, пот лил с меня ручьями. Всё. Слегка пошатываясь, я вышла из спортзала и повернула в сторону спальни.

Что-то темное, плотное закрыло мне лицо, кто-то грубо схватил меня за руки и поволок вдоль коридора. В первый момент я решила, что это очередной идиотский розыгрыш. Новички постоянно пытались подшутить друг над другом. По мне, шутникам не хватало чувства юмора, да и чувства меры тоже, зато фантазия просто била ключом. То кроссовки, намертво приклеенные к полу, то битое стекло опять же в кроссовках, то приглашение на свидание от имени Лорен*, то якобы вызов в кабинет Макса с целью отчисления. За левое плечо меня держала горячая потная рука, за правое — холодные пальцы.

— Не смешно, отстаньте! — громко сказала я.

— А мы и не шутим, — прошептал тот, что был справа.

— Не туда! К Пропасти — налево! — раздражённо прошипел другой.

К Пропасти?.. Это что же, они собираются?..

То, что на меня напали всерьез, не укладывалось в голове. Но повеяло холодом, уже был слышен шум потока.

— Нет! — заорала я во все горло. — Отпустите! Что я вам сделала?!

— Ты всем мешаешь, дорогуша, — прошипели мне почти в ухо. — Рейтинг у тебя слишком…

Не дослушав, я изо всех сил нанесла удар ногой в его сторону, пытаясь опереться на того, кто держал меня слева. Попала, но как-то смазанно. Я продолжала звать на помощь, пыталась высвободить руки, достать врагов ногами. Противники старались зажать мне рот и одновременно тащить в сторону Пропасти. Я упорно сопротивлялась, но под ногами уже гремел металл моста.

И вдруг что-то изменилось: меня швырнули на пол — я больно ударилась спиной, локтями и копчиком. По мосту прогремел нестройный топот двух пар ботинок и затих в конце коридора. Тяжёлые неторопливые шаги, наоборот, приближались.

— Малолетки, — невнятно протянул незнакомый голос. — Вечно орете, как мартовские коты…

Я сорвала с головы темную тряпку, закрывавшую свет, — оказалось, это небольшой мешок. Бесстрашный, который спугнул моих противников, шел по мосту в сторону жилого отсека. Он ступал твердо, но по голосу мне показалось, что был пьян. Не попасть бы из огня да в полымя! Я с отвращением бросила мешок через перила и шмыгнула в противоположную сторону, в Яму.

Меня только что пытались убить?.. Мозг отказывался это воспринимать. Так хотелось верить, что это всё-таки глупая шутка! Может, они хотели подвесить меня на мосту, как Эрик — Кристину. Может, если бы не тот прохожий, они бы сами сняли с меня мешок и спросили: «Что, Убогая, обделалась, героиня ты наша?»

Они сказали, что это из-за рейтинга, значит, это… кто-то из своих?.. В игре «захват флага» наша команда победила — я неплохо сработала и сейчас опережала в рейтинге Ала и Майру. Но дурацкие розыгрыши не в их духе, а покушение — тем более! Кто-то из группы «урожденных»? Нет, я не могла обойти никого из них: рожденные в Бесстрашии тренировались с детства! Здесь не обращали внимания на характер и прочие душевные тонкости, грубая среда перемалывала личные склонности, Бесстрашные с молоком матери впитывали приемы рукопашного боя и меткость…

Так или иначе, надо было где-то ночевать. Идти в спальню было выше моих сил. Не хотелось давать второй шанс тем, кто пытался на меня напасть. Даже самые шебутные новички успокаивались где-то к часу ночи и потом дрыхли до рассвета беспробудным сном, с трудом просыпаясь во время утренней побудки. Совсем не трудно выкроить минуту для, допустим, удара ножом! Если уж ударяться в паранойю: нападавших было двое — что помешает им по очереди караулить меня, поджидая удобного момента для повторного покушения?

Я побрела в лазарет под предлогом обработки разбитых рук и синяков, полученных в драке с неизвестными. Медики ещё не спали: извлекали пулю из ноги какого-то патрульного. Док приветливо поздоровался со мной — я была частым гостем в лазарете — и разрешил начать самостоятельно. Я достала вату, антисептик и стала смазывать кровоточащие суставы пальцев. Антисептик жёг и щипал — приходилось сжимать зубы, чтобы не отвлекать Дока и медсестру и не раздражать раненого патрульного: ему явно пришлось тяжелее. Тот тоже храбрился, всё время острил. «Изгои не умеют стрелять, я бы на их месте попал! Док, отдайте пулю, оставлю на память! Эй, детка, что ты там возишься?» — это когда я уже закончила со ссадинами и принялась за гематомы. «Не стесняйся, снимай футболку! Хоть посмотрю на красивое, пока меня перекраивают с ног до головы!» Только после этого Док раздражённо приказал парню заткнуться и не говорить под руку.

Но когда я заикнулась о том, чтобы переночевать сегодня в лазарете, Док стал гораздо менее доброжелательным. По неписаным правилам Бесстрашия, стремиться к безопасности было неприличным. Нужно было спать с ножом/заточкой/кастетом под подушкой, чувствовать подкрадывающихся врагов даже сквозь сон, а также иметь репутацию отморозка, к которому страшно подойти. И уж конечно, никогда никому не сознаваться, что я готова оставить свое законное место из-за невнятных страхов. А уж если совсем невмоготу ночевать в общей спальне — настоящая Бесстрашная на моем месте давно оставила бы «замшелые предрассудки Отречения» и завела бы себе парня с отдельным жильем!

Оставалось только принять отказ как должное. Я молча повернулась, чтобы уйти, но Док неожиданно сменил гнев на милость. В качестве спального места он предложил мне каталку для перевозки раненых. Она оказалась не слишком удобной, но мне было уже всё равно.

* * *

Док разбудил меня рано утром: привезли раненых из гетто, в том числе тяжёлых — пришлось освободить каталку. Я ошивалась в лазарете до семи утра. Помогала перекладывать раненых, подавала бинты и медикаменты, направляла свет и всякое такое. Когда наступило время подъема новичков, я удостоилась короткого «спасибо» от Дока, а от медсестры — пачки печенья и просьбы заходить почаще. Есть же в Бесстрашии хорошие, душевные люди!

Перед входом в спортзал** стояли и болтали Эрик и Тори. Никогда раньше не видела Лидера с девушками. Девчонки-новички с удовольствием пересказывали сплетни чуть ли не обо всех Бесстрашных. Но для меня было очевидно, что это именно сплетни. Какая женщина в здравом уме захотела бы встречаться с Эриком? Уж конечно, этот садюга был не способен на романтические отношения! Может, ему изредка и перепадало внимания от… ну, от женщин легкого поведения. Или от самых изголодавшихся.

Но Тори была непохожа ни на гулящую, ни на отчаявшуюся, готовую подбирать мужские отбросы. Она радостно щебетала и изредка приглаживала густые, темные, немного растрепанные волосы. Эрик мягко улыбался и время от времени вставлял пару слов в ее болтовню. Выглядело это отвратительно. Бесстрашные вообще не отличались скромностью: в коридорах и в Яме то и дело попадались пары, облизывающие друг друга или лезущие в бельё. Но сейчас на моих глазах происходило что-то гораздо более грязное — настоящее извращение. Ужас Всего Бесстрашия — и Тори?! Изысканная и сдержанная, она отличалась от остальных Бесстрашных в лучшую сторону, раньше она мне даже нравилась! Как ей не противно: разве она не знала, с кем имеет дело?

Тори сложила руки за спиной и кокетливо повела плечами — ее маленькая грудь приподнялась навстречу Эрику. Ну как можно так откровенно флиртовать, раньше я была о ней лучшего мнения!

Эрик ласково погладил Тори по руке. Только после этого я отмерла. Не хватало еще, чтобы эти бесстыдники начали целоваться тут при всех! Вот у нас в Отречении!.. Я, не здороваясь, обогнула парочку и присоединилась к остальным новичкам, чувствуя, как у меня горят уши. Ну почему так: другие делают всякие мерзости, а стыдно мне?!

Сразу после меня в зал вошел Эрик. Сумел отлипнуть от подруги, надо же! В отличие от меня, Лидер был бодр, свеж и в прекрасном настроении.

— Построились, недоноски!

Но даже начав отдавать команды, Эрик против воли продолжал довольно улыбаться.

* * *

К счастью, сегодня Эрик был на тренировке совсем недолго — выдал нам порцию презрения, дал Фору ЦУ и сбежал по суперважным лидерским делам. Неплохое начало дня! Сегодня у меня не было спаррингов, и это тоже было прекрасно: сейчас я бы проявила себя разве что как осенняя муха. А может, как медуза, выброшенная на берег. Фор не позволял нам терять время, наблюдая за чужими поединками, и загружал свободных новичков другими заданиями. Дрю — отработка ударов коленями и локтями, Молли — связка из джеба и кросса… Фор окинул меня хмурым взглядом, вздохнул при виде кровоподтеков на плечах, взял меня за запястья и уставился на руки, еще не перевязанные.

— Это после вчерашнего? С кем он заставил тебя драться?

— Да, это я вчера… но дело не в наказании, просто…

Я почти было решилась рассказать Фору о вечернем нападении. Но что я могла бы ему сказать? Кто-то схватил, кто — не видела, особого вреда не причинил, но я испугалась? Бред. Детский лепет. Я больше не дома — здесь беспомощные девичьи жалобы вместо сочувствия вызовут только раздражение. И я твердо закончила:

— Так получилось.

— Иди жми штангу, — Фор махнул рукой в сторону снарядов. То, что мне сегодня надо: не нужно бить, уворачиваться, даже думать особо не придется! Какой же Фор все-таки хороший, такой понимающий!

— Прости, что я тебя подвела вчера, — сказала я. — Поверь, у меня были серьезные причины.

— Не отвлекайся на посторонние разговоры, — ответил Фор и слегка улыбнулся. Хотелось бы верить, что мои извинения приняты.

Я неспешно размялась, потом (пользуясь тем, что Фор был занят) установила небольшой вес и сделала первый подход. И всё же — патанатом врал мне или для его скованности и недовольства была другая причина? Мысли крутились вокруг одной и той же темы, не принося облегчения.

— Стоп, стоп, стоп! Ал, пора бы уже усвоить, как выполняется подсечка! — отвлек меня голос Фора. — Дрю, нельзя так открываться: это стойка дилетанта!

«Стойка дилетанта».

«Нельзя полагаться на какие-то книжонки дилетантов», — сказал вчера Калеб.

А что, это мысль! Надо посмотреть в библиотеке, кто писал те справочники. Узнаю, можно ли доверять авторам, тогда и успокоюсь.

Новая идея так увлекла меня, что я понеслась в библиотеку вместо обеда. Снова пооткрывала справочники, которые перелопачивала несколько дней назад, и стала просматривать информацию о составителях.

«Д-р У. Дж. Дэйвис, Эрудиция. Дерматолог, крупнейший исследователь…»

«Д-р Э.Т. Мур, Эрудиция. Инфекционист, разработчик вакцин…»

«Миссис Харрис, Отречение, благотворительный госпиталь. Фельдшер, стаж работы — 41 год…»

«Д-р Н. Картер, Эрудиция. Иммунолог, автор 14 научных работ…»

— Трис, что с лицом? — спросил библиотекарь. — Ты там втихаря роман ужасов читаешь, что ли? Я-то думал, ты делом занимаешься!

— Всё хорошо, — промямлила я, не отрываясь от монитора.

Калеб был неправ: авторы справочников были далеко не дилетантами. Ошибались не они, а патанатом.

А с учетом того, что Калеб назвал его опытным и знающим… получается, он осознанно водил меня за нос?

Что же на самом деле произошло с родителями?..

* * *

После тренировки и ужина я снова наведалась в лазарет. Я была готова к недовольству Дока, но медсестра ведь сказала заходить еще! Может, я снова им пригожусь, главное — стать полезной, тогда можно будет снова попроситься переночевать…

Заглянув в приемную, я в растерянности застыла на пороге.

Кушетка для осмотра пациентов была занята раненым Бесстрашным. Его бледная кожа блестела от пота, к мускулистому предплечью тянулась прозрачная трубка капельницы. Каталку, на которой я вчера спала, сняли с колесных опор и поставили на пол. Сейчас на ней лежала Бесстрашная с забинтованными ногами. Она ерзала, пытаясь лечь поудобнее, и морщилась от боли.

Из кабинета Дока донесся храп. Деликатно заглянув туда сквозь открытую дверь, я увидела, что Док спит, сидя в кресле и откинувшись на спинку. Даже во сне его пальцы сжимали авторучку, между картами пациентов пристроился надкушенный энергетический батончик и кружка с темным питьем. Может, это был отвар цикория: Бесстрашные добавляли в него кофеин и пили эту горькую гадость на завтрак, обед и ужин. А может быть, настоящий кофе: говорили, что в Дружелюбии выращивают немного, для руководства и самых ценных сотрудников…

Все палаты тоже были заняты ранеными. Медсестра нашлась в той, где три монитора мигали цифрами и мерно попискивали. Я даже не успела предложить помощь, как она зашипела на меня и жестами велела убираться.

— А что случилось-то, почему столько раненых? Может, хотите тоже отдохнуть, я могу и капельницы менять, и уколы…

Но медсестра была не в настроении.

— Не надо ничего, выметайся! Мы уже сделали самое сложное. И не вздумай трогать Дока, пусть поспит хоть немного! Этот придурок полдня оперировал, потом кровь сдавал, а потом еще перевязки делал!

Навязывать помощь было бы бестактно, хоть я и считала, что лишние руки не помешали бы медикам. Видимо, медсестре было важнее побыть в одиночестве и помолчать, чем отдохнуть физически. У интровертов бывает такая реакция на стресс — мне мама рассказывала. Что ж, нужно уважать чужие потребности и частное пространство… особенно если в будущем медики станут моими коллегами. Может, мне удастся устроиться сюда и приносить пользу обществу без драк и перестрелок!

Но с местом ночевки надо было что-то решать. Я вернулась в спальню и позвала Кристину в коридор — «пошептаться». Она приняла мою проблему близко к сердцу и снова согласилась помочь. И даже — вот глупая! — позавидовала!

— Ты живешь как настоящая Бесстрашная: с тобой вечно что-то эдакое происходит, а ведь мы ещё даже инициацию не прошли! Как у тебя это получается?

— Хочешь — поменяемся, — буркнула я. — Меня эта «настоящая жизнь» немного раздражает.

Кристина всерьез задумалась, будто в ее власти было поменяться судьбами, и ответила:

— Нет. Водоворот событий — это круто, зато у меня есть Уилл. Хотя… У тебя, наверно, и парень будет под стать остальной жизни! Весь такой опасный, непредсказуемый!

— Не-е-ет! — застонала я, схватившись за голову. Только опасного друга мне сейчас и не хватало!

Мы вернулись в спальню новичков, и Кристина наконец взяла надо мной верх — накрасила меня. Мы хотели создать видимость, что я иду на свидание — то есть большую часть вечера проведу не одна. Кристина мазала мои щеки, веки и губы чем-то липким — я стоически терпела. Закончив, она сунула мне под нос зеркало и требовательно спросила: «Нравится?» Мне, естественно, не понравилось: губы увеличились чуть не вдвое, вокруг глаз переливалась целая палитра красок, и вообще я выглядела как размалеванная детская игрушка. Но ситуация требовала продемонстрировать совсем другую реакцию. Я застенчиво хихикнула и негромко сказала:

— Не знаю… Я так волнуюсь…

— Не бойся, Трис, на первом свидании все волнуются! — громогласно объявила Кристина, и все головы повернулись в нашу сторону.

— Ты идешь на свидание?

— С кем?

— Кто этот идиот, что позарился на твои кости?

— Эй, Убогая, не забудь презервативы!

— И бельишко поменяй! На твои белые трусы ни у кого не встанет!

Не слушая этих грубиянов, я аккуратно причесалась и вышла из спальни. Вместе со мной вышли Кристина с Уиллом — «Пойдем тоже прогуляемся по Яме». Мы дошли до второго уровня Ямы — никто из нашей группы за нами не шел. Значит, поверили, что я ухожу на свидание и сегодня бессмысленно ловить меня за пределами спальни. Логично было предположить, что я не приду ночевать, как вчера, или меня проводят до спальни. Я шмыгнула в узкий проход между тату-салоном и магазинчиком аксессуаров, добралась до лестницы на третий этаж и повернула к спортзалам для взрослых членов фракции. В большом зале несколько человек занимались на тренажерах, две пары лупили друг друга на рингах. А малый — вот удача — был свободен! В коридоре было пусто, и никто не помешал мне проскользнуть внутрь.

В дальнем углу зала штабелем лежали толстые маты. Я немного сдвинула несколько верхних — получилась довольно уютная нора с мягким дном. Когда я возилась с матами, что-то рядом тихо громыхнуло, кажется, упало на пол. Большие настенные часы показывали десять вечера. На чужой территории нужно было вести себя как можно тише, поэтому я собиралась просто завалиться спать. Тайник за матами был не виден от входа — чтобы найти там меня, пришлось бы подойти вплотную к дальней стене. Надеюсь, сегодня никому не придет в голову прийти выпустить пар именно в этот зал! Я пошла в душ, торопливо умылась и смыла боевую раскраску, которую Кристина так старательно рисовала на мне. Потом погасила везде свет, дверь оставила приоткрытой. Как лучше поступить с курткой — свернуть и положить под голову или укрыться ею вместо одеяла? Пожалуй, укроюсь. Спать, спать, спать: безопасность — это лучшее успокоительное, завтра обо всём подумаю! И о смерти папы и мамы, и о том, как бы разузнать о судьбе Нэда, и о тех, кто на меня напал… Я с облегчением плюхнулась на мат, в свое укрытие — головой в угол, ногами к выходу.

И услышала мужские голоса.

— Мы приняли решение не проводить зачистку, — неторопливо проговорил мягкий низкий голос. Я только раз его слышала, на общем собрании Бесстрашных, но он врезался в память: очень уж красивым был тембр. Голос принадлежал Максу. Вроде бы его кабинет на этаж ниже, как его может быть слышно здесь?

— Вместо этого их организованно выведут за пределы города. Естественно, без лопат, ножей, медикаментов — того, что в Чикаго в дефиците.

Я завозилась в своем убежище, пытаясь понять, откуда идет звук, и при этом не слишком шуметь: вдруг Максу тоже меня слышно. Что они затеяли? Вывести кого-то за пределы города с пустыми руками — значит обречь его на смерть, я бы растерялась, не выжила…

— Я против, — резко ответил ещё один знакомый голос. Тоже низкий, но более хриплый, чем у Макса. Эрик!

Я наконец обнаружила, откуда слышались голоса. В правой стене спортзала, примерно на уровне моего убежища, была круглая впадина. В нее было ничего не видно, зато слышно очень неплохо. Что это — вентиляция? Нет, вроде бы вентиляция не должна соединять два помещения. Может, это место для розетки? Оно будто специально создано для подслушивания!

— Не вижу смысла в этом чистоплюйстве, — продолжал Эрик. — Выводить Убогих за Стену — все равно что замочить на месте: все передохнут. В первую очередь — бабьё и мелочь.

Должно быть, я спала и видела ночной кошмар!.. Но нет, я ясно видела пыль между матами и стеной, чувствовала лёгкий сквозняк от окна. И голоса командиров звучали до боли реалистично.

— Мы же не варвары, — равнодушно проговорил Макс. — Разумеется, депортация не коснется детей моложе четырнадцати. Их переселят в детский дом… не знаю, кто будет им заниматься… Уверен, одна из фракций возьмёт заботу о сиротах на себя. В любом случае это не проблемы Бесстрашия.

Ай да Макс, ай да организатор, всё продумал!

— А взрослым Отреченным не место в Чикаго. Если они способны хоть на что-то полезное — выживут и за Стеной. Если вымрут — значит, они паразиты по сути, почему город должен их содержать?

— Тогда почему не Правдолюбы: те только языком молоть горазды! — пробасил Эрик.

— Хочешь расширить наш план ещё и на Искренность? Мне нравится ход твоих мыслей!

— Нет, я имел в виду совсем не это! Убогие берут на себя обязанности, от которых отказываются другие! Кто будет собирать трупы изгоев, убирать улицы, заниматься мусором* * *

? И услуги Отречения для вонючек хоть немного их утихомиривают! Если отменить эту систему помощи, изгои вконец оборзеют, даже самые мирные ломанутся к Эвелин!

— Это тебя пугает? — презрительно проговорил Макс. — Усмирять изгоев — твоя и твоих бойцов прямая обязанность. Ты начал пасовать перед трудностями? А насчёт общественных работ, Эрик, — это просто смешно. Кто-нибудь возьмёт их на себя. Может, нажмём на Дружелюбие: они все равно в земле ковыряются — невелика разница. На Совете Фракций решим. В любом случае нас это не коснется.

Я слушала с замиранием сердца: боялась упустить хоть слово. Этого не может быть: Бесстрашные были призваны защищать мирное население от всех опасностей! То, что Макс предлагал — просто… просто предательство!

— Поддерживаю, — прозвучал чистый тенор Фора. — Этот план гораздо лучше прежнего: всё учтено. Отреченных давно было пора убрать из города! Ненавижу этих лицемерных святош, — проговорил Фор с глубоким чувством. — Без них Чикаго будет только лучше!

Никогда не замечала от Фора таких эмоций. За что он нас так ненавидит, он ведь сам из Отречения!

— Здорово ты приложил родную фракцию, Убогий, я аж заслушался!

И этот туда же!

— Только ты промахнулся насчёт лицемерия! Депортация гражданских без оружия за Стену — геноцид, закрывать на это глаза — вот где двуличность! Давно ли ты стал таким кровожадным? Решил положить болт на гуманность?

— Не строй из себя невинность, — недовольно сказал Макс. — Ты кого только не ликвидировал, а сейчас жалеешь Отреченных?!

— Даже не думал жалеть, — открестился Эрик. — За розовыми соплями — не ко мне. Я просто не хочу иметь ничего общего с Джанин. То, что она закомплексованная стерва — ее проблемы, но ведь она ещё и за базар не отвечает! Как можно мутить с ней такие важные дела?! Не знаю, Макс, что она тебе наобещала, но можешь быть уверен: мы нужны ей не как соратники, а разве что как сторожевые псы.

Ого! Никогда не думала о мисс Мэтьюз в таких выражениях! Эрик, конечно, хам, но… А при чем тут вообще Эрудиты?

— А сейчас ты кто, не пес? — зло прозвенел голос Фора.

— В качестве хозяина Джанин гораздо хуже, чем твой папаша! — парировал Эрик.

— Фор, сядь, — голос Макса. — Эрик, придержи язык!

— Убогие как правящая фракция меня полностью устраивают, — продолжил Эрик. — Эти, по крайней мере, не перетягивают одеяло на себя! Джанин хочет сделать грязную работу нашими руками, а сама получит дивиденды! Попомни мое слово, Макс, если Джанин придет к власти — переложит всю вину на нас!

Макс недовольно закряхтел.

— Перед кем, по-твоему, она может нас обвинить? Сила всегда была и будет на стороне Бесстрашия!

— Например, перед теми Бесстрашными, которые не поддержат твою идею и не поведутся на обещания, — колко ответил Эрик.

— Именно для этого нам и нужны Эрудиты и их сыворотка подчинения. Если бы не она, мы бы не стали с ними сотрудничать. Организовали бы переворот сами.

Сыворотка подчинения?..

— Фор, насколько я понимаю, у тебя возражений нет?

— Я всё сделаю, — твердо ответил Фор. — Возьму на себя руководство новичками. После введения сыворотки, конечно.

— Договорились. До завтра.

Послышались шаги — негромко хлопнула дверь.

— Зачем ты вообще позвал Убогого! — раздражённо сказал Эрик. — Он не Лидер — какого хрена ты обсуждаешь с ним секретную информацию!

Разве можно так разговаривать с командиром! Хотя если командир затеял, прямо скажем, преступление… Кто их поймет, этих Лидеров! Все говорили, что у Эрика очень большие полномочия, что Макс щедро делится с ним властью, а тот и рад — берет на себя самые трудные задачи… Может, Эрик сможет хоть немного переубедить Макса!

— Ты что себе позволяешь, сопляк!

Наступила напряжённая пауза.

— Я позвал Фора, чтобы ты не забывал, кто ты есть и где твоё место. Фор по-прежнему дивергент с четырьмя показателями.

Так вот за что Фор получил прозвище!

— С каждым тестом его баллы увеличиваются, и это не просто цифры в личном деле. Он гибко мыслит и развивается, в отличие от тебя, и сегодняшнее обсуждение лишний раз это подтвердило. Ты занял пост Лидера только потому, что я в тебя поверил. Не разочаровывай меня, Эрик. Если ты не в состоянии выполнить элементарный приказ — заменить тебя будет проще простого.

Наступило тяжёлое молчание.

— Итак? — спросил Макс.

Видимо, Эрик молча дал понять, что сделает все, что от него требуют.

— Вот и славно. Минус двести долларов и десять выходных за нарушение субординации. Свободен, — закончил разговор Макс.

Примечания:

* взрослая Бесстрашная, инструкторша, которая тренировала новичков-"урожденных"

** я считаю, что канонного обучения в 10 недель мало, чтобы сделать профессионалов из неподготовленных новичков. В этой AU учеба началась по окончании учебного года в мае, сейчас примерно сентябрь. Впереди у новичков еще несколько месяцев отработки боевых навыков, игра в "захват флага" — это не конец физ. этапа, а один из промежуточных зачетов

* * *

Желание выспаться как рукой сняло. Все мои неприятности показались мелкими и неважными по сравнению с подслушанным. Заговор против Отречения, лучшей фракции в городе! Непонятная «сыворотка подчинения», которая сведет на нет возможные протесты! Во мне то разгоралось возмущение, то отчаяние накрывало с головой. Макс, негодяй, собирался перевернуть жизнь Чикаго с ног на голову, погрузить целый город в хаос и разруху! Строгий, справедливый порядок любовно выстраивали столетиями, а им с Джанин захотелось всё взбаламутить! И ради чего — ради каких-то дурацких интриг и власти! А ведь против Отречения давно что-то готовилось: мистера Итона уже дважды пытались убить! А что же будет с изгоями?.. Эрик был неправ: под знамена Эвелин придут только самые крепкие и озлобленные, да ей и не нужны другие. Всем остальным без помощи Отречения предстояло медленно умирать на улицах или быстро — за периметром.

Как это предотвратить, куда бежать? Первым порывом было сбежать в Отречение и предупредить мистера Итона. Но, пораскинув мозгами, я отмела эту мысль. Оружия у Отреченных не было, боевой подготовки — тоже, они не смогли бы оказать сопротивление Бесстрашным.

Мне снова захотелось посоветоваться с Калебом. Но наш последний неудачный разговор был еще жив в памяти. Если вопросы о причинах смерти родителей он назвал беспочвенной тревогой, то рассказ о заговоре, видимо, примет за романтичный бред и жажду приключений? Или за откровенную паранойю! Нужно было какое-то весомое подтверждение моих слов. Что натолкнуло на идею о проверке сывороткой правды. Да, нужно было прорваться в Искренность и рассказать о заговоре мистеру Кану и его заместителям. Если понадобится — раздуть публичный скандал. Главное — чтобы тайное стало явным, чтобы как можно больше людей узнало о подлых замыслах Макса! Эрик не зря так жестоко продемонстрировал мою неопытность. Было больно, но я сделала выводы. Может, я и не знаю, как остановить заговорщиков — задача не по мне — но толпа взрослых точно что-то придумает! Главное — начать, с трудностями разберусь по ходу дела.

А еще меня очень беспокоил Фор. Он явно недооценивал опасности за Стеной, поэтому плохо понимал, на что обрекает нашу бывшую фракцию. Он-то наверняка бы выжил за периметром! Бесстрашные вообще страдали завышенными требованиями к себе и окружающим! Фор сказал, что ненавидит Отреченных, но это не могло быть правдой: он был таким хорошим! Он терпеливо помогал всем новичкам, даже самым тупым, и не стал меня наказывать (хотя, по справедливости, надо было), и не настаивал на спаррингах до нокаута, и… Настоящей, глубинной злости и ненависти к окружающим в нём не было — в этом я была твердо уверена: благо было с чем сравнивать. Мне очень хотелось отговорить Фора от участия в перевороте, но как?..

Как Макс быстро и жестко — в несколько слов — поставил Эрика на место! А ведь Эрик ночью дело говорил! Но я не строила иллюзий на его счет. Работа, точнее, высокая должность была его лучшим другом и единственной любовью, альфой и омегой всей его жизни. Я не сомневалась, что он сделал окончательный выбор, пусть и не слишком охотно. Этот пойдет на что угодно, лишь бы остаться на посту Лидера. Ну почему в Бесстрашии такая гнилая верхушка!..

* * *

Перед входом в Бесстрашие было утреннее оживление: одни выезжали на патрулирование, другие возвращались со смены. Дежурный, здоровенный амбал, сверялся с какими-то бумажками и без возражений выпускал только тех, кто работал за пределами здания. Остальных он нудно выспрашивал, кто, куда, зачем и на сколько — не хуже любой бабушки из Отречения. Кто-то хотел оставить у дежурного что-то из вещей, кто-то, наоборот, забрать. Кто-то орал, что его наказание давно закончилось и в свой законный выходной он имеет право шляться хоть по всему Чикаго. Дежурный в ответ громко требовал у скандалиста разрешение от начальства и отмахивался ото всех остальных. Я порадовалась, что ему не до меня, и стала тихонько пробираться к выходу.

— А ну стоять! — вдруг громыхнуло над головой. До двери оставалось каких-то несколько шагов. Меня позорно схватили за шиворот, как шкодливого котенка. И как дежурный так быстро добрался до меня, при его-то размерах! Телепортировался, наверно, чтоб ему пусто было!

— А-а-а, новичок Трис Прайор! Знаменитая заноза в заднице!

Я мрачно посмотрела исподлобья на дежурного. Несмотря на грубые слова, он добродушно улыбался. Откуда он меня знает, я вроде ни разу с ним не пересекалась! И уж точно не была… ну, тем, что он сказал! Может, сказать, что это не я?

— Нет-нет, вы ошиблись, — сделала я жалкую попытку.

— Ну конечно! — улыбнулся дежурный еще шире, сверкая пирсингом в губе. — Бакстер, Сэм, зацените, какие борзые новички пошли! Стоит и врёт прямо в глаза!

Бакстер и Сэм поддержали дежурного дружным гоготом, хотя из-за меня у стойки дежурного уже скопилась небольшая толпа.

— Прическа как у Убогих, тату нет, шрамов нет — ты же никакая! Это здесь самая особая примета, дорогуша! Так вот, для тебя особые правила, бывшая-Убогая-Прайор! — зеленый «ирокез» дежурного радостно качнулся. — В случае очередной попытки сбежать велено доложить Эрику!

Снова этот Эрик!!! Сколько можно мешать мне жить и нарушать мои самые важные планы!

— Так что, доложить начальству? Или будешь хорошей девочкой и просто забудешь сюда дорогу?

— Буду, — пробурчала я. — Считайте, что меня здесь уже нет, — и я понуро поплелась в столовую.

* * *

На завтраке Фор не появился.

Тренировку Эрик проводил в одиночку. Сегодня мы учились оказывать первую помощь. Это было несложно: я многое уже умела. Эрик вел себя откровенно странно. Он заставил Молли заново перебинтовывать ногу «раненого» напарника, Уилла, хотя перевязка была сделана неплохо. Неожиданно попало Питеру, хотя он считался признанным любимчиком Эрика. Зато я то и дело беспокойно оглядывалась на дверь в надежде, что вот-вот войдет Фор — и удостоилась всего пары замечаний и ни одного наказания. Да и замечания Эрик делал будто на автопилоте, без огонька. Или мне это только казалось после подслушанного вчера разговора? Нет, я не ошиблась. Эрик не двигался по залу своей вальяжной походочкой, не смотрел, что мы делаем не так, не показывал, как надо, не… Сотня «не», которые складывались в «не уделяет новичкам обычного внимания». Эрик будто притворялся, что он с нами и занят нашим обучением. Он смотрел куда-то вдаль, мимо нас, и машинально вертел в руках пачку сигарет. Ещё день назад я бы прыгала до потолка от счастья. Может, даже позлорадствовала бы, что у гада-Лидера тоже появились проблемы. Но сейчас я знала, КАКИЕ это проблемы, и ничего веселого в них не было.

Фор так и не явился на тренировку.

* * *

Не было Фора и на обеде. Я села поближе к выходу, чтобы не прозевать его. Десятки оттенков черного двигались и переливались вокруг — постоянно входили и выходили патрульные, спецназ, новички. Все, кроме Фора. Да где ж его носит, в конце концов?! Успею ли я поговорить с ним до того, как он сделает что-то непоправимое?

Вместо долгожданного Фора в столовую быстро вошел Макс. Бесстрашные почтительно расступались перед ним. К Максу подошел Эрик, и они обменялись несколькими словами. Мне не нравились их серьезные лица, то, как Эрик заметно напрягся, его осанка стала какой-то скованной — совсем на него непохоже. Вот что можно обсуждать с такими лицами?!

«Всё уже готово»?

«Доставили сыворотку подчинения»?

«Начнем вечером»?

«Приступаем немедленно»?..

Я закусила губу и уронила вилку.

— Трис, ты что? На кого любуешься?

Хорошая моя Кристина, глаз-алмаз, да только все мимо! Я пробормотала что-то вежливое, не спуская глаз с Лидеров. Неужели сейчас один из них отдаст Бесстрашным приказ, который перевернет жизнь всего города?..

Но нет, Макс повернул в сторону раздачи, а Эрик — к выходу из столовой.

Когда много месяцев спустя меня спросили, как я решилась на следующий шаг, пришлось изворачиваться и уходить от ответа. Потому что мотивация у меня была позорная. Страх, точнее, ледяной ужас заставил меня вскочить с места и рвануть вслед за Эриком. Он шел гораздо быстрее меня — пришлось перейти на бег. В несколько секунд в голове сложился примерный план, что и как ему говорить, что предлагать. Только бы выслушал!

Эрика удалось нагнать только к концу коридора — он уже сворачивал за угол.

— Эрик!

Он обернулся, слегка замедлив шаг, поднял пирсингованную бровь и посмотрел на меня, как на таракана.

— Нам нужно поговорить!

— Меня не интересуют Убогие проблемы. Я, знаешь ли, немного занят.

— Это насчёт Джанин Метьюз!

До этой фразы я была для Эрика лишь досадной помехой, но после упоминания Эрудитки он откровенно разозлился. Казалось, в промозглом коридоре стало ещё холоднее. Эрик остановился и сложил татуированные руки на груди.

— Что, мамочке не нравится, как я тебя воспитываю? Поверь, Убогая, дальше будет хуже. Можешь жаловаться сколько…

Что за глупости он несёт! Я понимала только одно: он почему-то мной недоволен, а ведь у нас сейчас общий интерес! В отчаянии я перебила Эрика и зачастила, только бы он поверил, что я на его стороне:

— Можете меня наказать, не возражаю, только выслушайте! Мне надо рассказать вам что-то важное! Судя по вчерашнему вечеру, только вы знаете, что с этим делать!

Взгляд Эрика из презрительного стал остро-внимательным.

— Что насчёт вчерашнего вечера?

— Я слышала вас с Максом, — многозначительно проговорила я. — И нам лучше разговаривать не здесь.

— Без тебя понятно, — хмыкнул Эрик.

Он цепко ухватил меня за запястье — мы отправились в гараж и сели в один из черных джипов. Эрик отъехал от Бесстрашия на несколько километров и остановился посередине широкой площади.

— Сомневаюсь, что в моей машине есть «жучки», но ради чистоты эксперимента будем разговаривать снаружи. Вылезай.

Я послушно вылезла из машины, обошла ее и встала рядом с Эриком. Опираясь на дверцу, он закурил и выдохнул длинную струю дыма.

— А теперь выкладывай. Начни с начала — что ты подслушала и как тебе это удалось.

Хитрый — не торопится сознаваться в преступных планах! Что ж, сейчас не время для недомолвок. Я коротко рассказала, что и где услышала. К счастью, я вовремя успела сообразить: кое-что не стоило упоминать.

— А потом Фор хлопнул дверью, и мне — так глупо! — захотелось чихнуть.

Я застенчиво улыбнулась, спокойно опустила руки вдоль тела, доверительно посмотрела Эрику в глаза — только бы не заподозрил, что я вру.

— Пока я отодвинулась подальше, пока справилась с собой — вы уже закончили. Так что, может, что-то и пропустила.

Эрик выпрямился и провел рукой по светлым волосам. У него заметно отлегло от сердца. Кто бы мог подумать, что я буду беречь самооценку этого придурка!

— Там дыра в стене, я нечаянно сдвинула с нее заглушку, когда маты передвигала… — я описала странную заготовку для розетки. — Будто ее специально сделали, чтобы подслушивать, только почему именно там? В спортзале же проходной двор!

— Это не так глупо, как кажется, — задумчиво ответил Эрик. — Раньше в малом зале был склад для спортивного инвентаря, там было тихо и спокойно. Можно было подслушивать хоть до посинения. В Бесстрашии несколько лет назад очень странно сменилась власть, наверно, тогда подслушку и провели. Потом покажешь, как и что. Теперь давай главное — что ты там бормотала насчет Джанин.

Я собралась с духом и сдержанно рассказала ему о загадочной смерти родителей, о странном поведении патанатома. Подробно описала, почему пришла к выводу, что патанатом обманывает. Говорить с посторонним о маме и папе было нелегко. Но Эрик слушал так внимательно, что я быстро собралась с мыслями и рассказывала четко и ясно.

— Интере-е-есно, — протянул Эрик и взялся за следующую сигарету. — Помнишь, как фамилия врача?

— Вроде бы Шнайдер.

— Джанин тоже была Шнайдер, пока не побывала замужем. Этот старый пень — ее родной дядя.

Я широко раскрыла глаза. Вот оно, недостающее звено!

— Но это еще не значит, что она замешана в смерти твоих предков. Старик Шнайдер мог действовать самостоятельно. Да и факт убийства не доказан.

В ответ я подробно описала свой тест на профпригодность.

— Этого просто не могло быть, понимаете? Это совсем не в моем характере! Вы ведь сами знаете: мне здесь не место! Но все говорят, что тест никогда не врёт!..

— Он и не врал. Когда его проводил твой отец, — Эрик глубоко затянулся и выдохнул дым через нос. — Никогда раньше о таком не слышал. Но судя по тому, что Джанин вводила сыворотку тебе в вену, в нее было что-то подмешано. Что ты чувствовала во время теста?

Я подняла голову, уставилась в облачное небо, пытаясь вспомнить тогдашние ощущения.

— Тревогу, беспокойство… мне хотелось двигаться, действовать…

— Во-во. Видимо, это был адреналин, или кофеин, или один из амфетаминов — у Эрудитов в аптеке целый арсенал. А может, несколько препаратов сразу. Похоже, после смерти предков тебя целенаправленно запихнули в Бесстрашие. Кому и чем ты помешала в Отречении — предстоит выяснить.

Вот так, значит. Гармоничная и отлаженная жизнь в Отречении пошла под откос неслучайно. У моего несчастья есть имя и фамилия. И я очень хочу посмотреть ему — или им — в глаза.

— Эх ты, — негромко произнес Эрик. — Я-то думал, Джанин тебя крышует. А на самом деле вон оно что…

— Что?

— Ты просто соплюха, которая вляпалась в адский пиздец.

Я заморгала, пытаясь понять, как относиться к этой хамской характеристике. В итоге решила не обижаться, а лучше вернуться к делу.

— Вы сможете выкроить из этого судебное разбирательство? — напрямик спросила я. — Ну там — чтобы Джанин арестовали… чтобы ей было чем заняться вместо заговоров!

Эрик молча протянул мне пачку сигарет. Я замерла, не зная, как поступить. Это был первый доброжелательный жест грозного Лидера за три месяца… но это же вредно, да и курить я не умела! Я все же решилась взять ядовитое угощение — несмело протянула руку навстречу, но Эрик уже передумал.

— Нет, незачем тебе: успеешь ещё набраться вредных привычек, — он спрятал пачку обратно в карман. — Нет, Убогая, твоей истории мало. Я тебе верю, но пока фактов недостаточно для передачи дела в Искренность. Одни косвенные улики да совпадения.

— А может, просто пойти в Искренность, пройти проверку сывороткой правды? Я бы рассказала всё о заговоре…

— Я уже понял, что ты не шаришь в законах. Так вот — в Чикаго нет ни одной уголовной статьи за намерения. Можешь хоть на главной площади орать, что хочешь кого-нибудь пристрелить — тебе разве что пальцем погрозят. Тем более что в газетах Эрудиты открытым текстом заявляют: пора отстранить Отречение от власти. Сама же видишь, что делается.

Я хмурилась и молчала.

— Поэтому прошу тебя по-человечески — сиди на жопе ровно, никакой самодеятельности. Правильно сделала, что пришла ко мне. К Эрудитам больше не лезь, если возникнут какие-то мысли — сначала скажи мне. Постарайся не вляпываться в конфликты. Ты понадобишься минимум как свидетель.

— Эрик, тут еще такая проблема… Пообещайте, что не будете смеяться!

— Не буду. У меня сегодня неважно с чувством юмора.

— И наказывать не будете?

— Да говори уже!

— Кажется… Ну, то есть я не уверена, но возможно… В общем, меня пытались сбросить в Пропасть.

— Что?!

Пришло время рассказать о неудачном нападении на мосту.

— И почему я узнаю об этом только сейчас? — зарычал Эрик.

И правда, почему бы это, — думала я. Может, потому, что Эрик только и делал, что запугивал нас?

— Инструкторы все время говорят, что надо самим решать свои проблемы. Откуда я знала, что вас это заинтересует, — пробубнила я.

— Убогая, с какой планеты ты свалилась? Ты нормальный человек?

— Да я вообще думала, что это случайность! Или шутка! И они сказали, что это из-за рейтинга, а те, кто способен убить ради рейтинга — и так в топе, глупость какая-то!

— Сразу после того, как ты наехала на патологоанатома? Ну конечно, случайность, — язвительно проговорил Эрик.

— Да не наезжала я, — проворчала я, уже понимая, что Эрик прав. — Я всего-то задала пару вопросов…

— И вопросы твои оказались не в бровь, а в глаз. Значит, так. Нужно инсценировать твою смерть, заодно уберем тебя подальше от Бесстрашия.

Я нахмурилась, задаваясь вопросом, стоит ли доверять Эрику. Разум говорил, что нельзя, но интуиция не просто молчала — мирно спала, посапывая. И я решила согласиться. Я совсем запуталась в острых проблемах и не представляла, как их разрулить, — оставалось только рискнуть и согласиться на план Эрика. В конце концов, возможность спасти Отречение была важнее, чем моя безопасность. Я молча кивнула.

— Сейчас мы вернемся во фракцию — я пойду на тренировку, а ты — в столовую. Ты как следует ешь — первое, второе и десерт, а не как обычно!

— Зря вы меня подозреваете: я с тех пор ни разу…

— Не перебивай. Обстоятельно, значит, жрешь, поняла? Так, будто через час за Стеной окажешься. Потом возвращаешься на тренировку. За опоздание я смешаю тебя с дерьмом — постарайся выдавить слезу. Ты сбегаешь с тренировки, типа вся на нерве, и оставляешь в спальне записку — не можешь больше выносить этого подонка, жизнь не мила… сама сообразишь, что написать. Из вещей бери только то, что на тебе, ясно? Остальное оставишь в спальне. Твои дружки должны поверить, что ты покончила с собой, а не смоталась на пикник. У тебя там есть что-то ценное?

— Мамина методичка про изгоев, тонкая такая. И еще документы, мамины и папины… свидетельства о смерти и заключения того врача…

Эрик как-то странно на меня посмотрел.

— Немного же у тебя ценного.

Я хотела было обидеться, но, похоже, на этот раз он не собирался издеваться.

— Окей, это я заберу из спальни, отдам тебе позже. Будешь жить в одной берлоге в Саутсайде — позже объясню, как добраться. Рассчитывай, что тебе придется жить в одиночестве несколько недель, не меньше. Получишь на складе сменную одежду, и теплые шмотки не забудь, — порывшись в карманах, Эрик сунул мне в руку несколько купонов. Некоторое время он смотрел на меня, сжав губы, чуть ли не с отвращением. Я не могла понять, почему у него вдруг изменилось настроение. Но прежде чем я успела спросить, что опять не так, Эрик… скинул куртку, снял кобуру с пистолетом и принялся закреплять ее на мне.

— Не дергайся!

— Щекотно!

— Нашла время! Соберись! Убогая, если ты его потеряешь или с тобой что-нибудь случится — прошлое наказание покажется тебе праздником! Пистолет не значит, что тебе всё можно, ясно? Когда пойдешь по гетто — не отсвечивай, — с нажимом сказал Эрик. — Никому не помогай, не подавай милостыню — вообще ни с кем не общайся, ясно? И драки на этот раз не разнимай! Усекла? Всё, поехали.

Он открыл водительскую дверцу, но я не торопилась возвращаться в машину.

— Эрик, а что я там буду делать, в этом убежище? Ну, кроме того, что «сидеть на попе ровно» и прятаться от убийц?

— Ничего. Это твоя основная задача на данный момент. Я же сказал: понадобишься как свидетель. Остальное я сам.

— Я бы хотела участвовать в расследовании, — вежливо сказала я.

— Убогая, не зли меня. Что мы с тобой обсуждали битый час?!

— Вы очень загружены — у вас не будет времени, а я могла бы помочь!

— Тебе нельзя отсвечивать в Бесстрашии, Эрудиции и Отречении, чем ты собралась заниматься?

— Еще не знаю, чем скажете! Но я не могу остаться в стороне! Для меня это очень важно! — я хотела было дотронуться до руки Эрика, но не решилась и только жалобно смотрела на него снизу вверх.

— Нечего делать такие глаза! Меня этим не проймешь! — прикрикнул Эрик. — Я подумаю, где ты можешь пригодиться, только не вытворяй ничего без спросу! Всё, Убогая, время!

Всё началось как нельзя лучше. Пока мы возвращались в Бесстрашие, Эрик заявил, что мне придётся выбираться в город секретным, страшно опасным подземным ходом, — вдоль русла потока, который проходил по дну Пропасти. Я восприняла это как должное, но Эрик поднял меня на смех.

— Убогая, я думал, ты умнее! Зачем тебе сбегать тайно, скажи на милость? Если все будут думать, что ты не могла уйти из здания, — значит, и самоубиться ты должна в Бесстрашии, так? Придётся предъявлять Фору и Максу твой труп, а где я его возьму?

— Верно…

— А во-вторых, подземный канал непроходим — это все знают! Пора бы уже понимать шутки!

С огромным трудом мне удалось оставить при себе мнение о Лидере и его дурацких шутках. Задание было как раз в его духе — сделать невозможное! Откуда мне было знать, что на этот раз Эрик говорил не всерьёз?! Но то, что у него прорезалось чувство юмора, придавало оптимизма. Может, вдвоём у нас и получится. Остаток пути до Бесстрашия ушел на обсуждение дороги до моего нового жилья.

На моё счастье, лезть через непроходимый подземный ход и правда не пришлось. Как только мы вернулись в Бесстрашие, Эрик подвёл меня к дежурному и сказал, что все прежние приказы насчёт меня отменяются. «Эту можешь впускать, выпускать — пусть прётся куда хочет, хоть за Стену. Может, сдохнет наконец — никто не расстроится». Дежурный скользнул по нам безразличным взглядом и кивнул. Подумаешь, очередная новенькая вывела Лидера из себя — привычное дело.

Дальше всё тоже шло по плану. Когда я с огромным опозданием заявилась на тренировку, Эрик был великолепен. Ну, то есть отвратителен. Оскорбляя меня и смешивая с грязью, он превзошёл самого себя. Но я так и не смогла разрыдаться, хотя и пыталась настроиться. В крови бурлил адреналин, мне наконец удалось приманить удачу на свою сторону, появился шанс спасти Отречение, да и свою шкурку заодно! Хотелось не плакать, а действовать! Я поймала сочувственный взгляд Кристины, злорадную ухмылку Дрю, закрыла лицо руками и выбежала из зала.

Дальше — в спальню. На чём же оставить прощальную записку? На туалетной бумаге, наверно, не стоило: это бы смазало всё впечатление... Я почти уже решилась на варварский поступок — оторвать заднюю обложку у маминой методички. Но вовремя вспомнила, что Уилл то и дело пишет родным в Эрудицию и хранит в тумбочке тетрадь и карандаш. Я вырвала из тетради листок и сочинила душераздирающую записку для друзей. Она получилась в лучших традициях Отречения — просьбы простить меня, нытьё о невыносимых требованиях и всякое такое. Для пущей убедительности я побежала к раковинам и в нескольких местах капнула на текст водой — типа, пока писала, ударилась в слёзы. Если мы с Кристиной ещё встретимся — она точно меня убьёт. Надеюсь, она сможет простить меня за жестокий обман: я ведь не со зла, слишком высоки ставки!

Последним пунктом назначения был склад. Я взяла шерстяной свитер, тёплые брюки, всякие штуки для личной гигиены. Вещей оказалось столько, что пришлось попросить ещё и рюкзак, чтобы всё унести. Я уже хотела уходить, когда возникла ещё одна идея. Кладовщик нисколько не удивился и подвёл меня к стеллажу, заставленному коробочками вырвиглазных цветов. От зелёного, синего и фиолетового я отказалась сразу, выбрала ярко-красный. Кристина бы одобрила.

Дежурному на входе я сказала, что иду в Отречение. Я старательно сопела, будто сдерживая слёзы, и прижимала носовой платок то к одному глазу, то к другому. Дежурный только плечами пожал, и я наконец выскользнула на свободу.

Зря Эрик волновался, что я успею по дороге наткнуться на неприятности. Я проехала на поезде почти до самой Искренности, а оттуда было всего-то три квартала до нужного места. Правда, снова пришлось прыгать с поезда. Это уже становилось вредной привычкой.

Выпрыгнув из вагона, я быстро пошла по гетто. От Дес-Плейнс тянуло сыростью и гнилью. Изгои бросали на меня настороженные взгляды, но на этот раз никто ничего не спрашивал: очень уж высокомерный вид я на себя напустила. Когда на ступеньки полуразрушенного здания выкатилась визжащая женщина, а вслед за ней — расхристанный изгой, я чуть было не вмешалась. Мужчина ударил женщину кулаком в плечо — та взвизгнула от боли, а я ускорила шаг и сунула руку под мышку. Кнопка на кобуре была слишком тугой. Пока я с ней возилась, пытаясь расстегнуть, женщина… ударила изгоя в лицо чем-то, что держала в руках! Ой, это же открытая консервная банка! Мужчина заорал от боли, острые зазубренные края оставили на его щеке кровавый кольцевой след, серо-коричневая подливка потекла по лицу, закапала с короткой редкой бороды.

— Вот тебе твоя тушёнка, зажрись!

— Сука! Убью, чесслово, убью!

— Засунь язык в жопу, патруль!

Мужчина повернулся, увидел меня — оба изгоя одновременно замолчали и фальшиво заулыбались.

— Всё в порядке? — нахмурилась я, поддерживая их заблуждение, что я патрулирую район.

— Да, мисс, всё хорошо, мисс!

Продолжая улыбаться, изгои попятились и вернулись в дом. Мда… Если бы не приказ Эрика, надо было бы разобраться, кто из них виноват и кто начал первый. Пока я жила в Отречении, изгои казались мне другими. Более воспитанными, что ли, бережными. Никто из моих знакомых не стал бы разбрасывать еду, тем более драгоценное мясо! А может, изгои просто скромнее вели себя при нас, Отречённых? А в гетто распоясывались и показывали свои худшие качества?

Облезлый десятиэтажный дом смотрел на меня широкими окнами, половина из них была без стёкол. По всем признакам это было нужное мне здание — между первым и вторым этажом был небрежно намалёван слоган «Власть — женщинам!», в одном из простенков между окнами — чёрно-красные остроугольные буквы BLM. Казалось, цивилизацию прошлого давно стёрли с лица земли, но следы агрессивной идеологии наших предков то и дело проступали наружу.

Теперь нужно было обогнуть здание и зайти с черного хода. Из окон первого этажа несколько нетрезвых голосов орали песню. У соседнего дома компания оборванцев шумно играла в карты, а может, в ножички. Изгоям было не до меня, и мне удалось незамеченной прошмыгнуть в колючие кусты, окружающие здание. Чёрный ход встретил меня запертой металлической дверью — немного ржавой, но внушительной. Большой ключ, выданный Эриком, вошёл в скважину как по маслу и легко повернулся с тихим лязгом. Наверно, кто-то недавно смазывал замок. Я вошла, аккуратно заперла дверь и поднялась по грязной лестнице на десять этажей наверх. Поворот, короткий коридор — и я оказалась перед белой поцарапанной дверью с надписью «только для персонала».

Теперь нужен был второй ключ Эрика, поменьше. За дверью была небольшая комната с узким окном. Посередине стояла чёрная железная печь с длинной трубой, уходящей к потолку. Здорово, печка была такая же, как была у нас дома, я легко с ней управлюсь! На плоском верхе печи стоял большой закопчённый чайник. У правой и левой стены — по примитивной лежанке: на кирпичи были уложены матрасы, а на них брошены толстые одеяла из какой-то незнакомой черной ткани. У окна — маленький стол, рядом с ним пара ящиков в роли стульев и стопка коробок — в таких, я видела, взрослым Бесстрашным выдают сухие пайки. В углу валялись несколько поленьев. Я подошла ближе к столу, чтобы рассмотреть, что на нём лежит. Две толстые стеариновые свечи — такие делают в Дружелюбии — одна наполовину оплавленная, вторая почти целая. Аптечка, консервная банка, доверху набитая окурками, зажигалка, баночка с солью, ещё какие-то мелочи. Стопкой, один в другом, стояли несколько стеклянных стаканов. На окне — плотная чёрная штора. Тоже удобно: вечером задвину, и снаружи не увидят свет.

Отличное жильё. Ненамного хуже, чем в Отречении, и уж точно комфортнее, чем в спальне новичков. Оставалось только узнать, какие в этом убежище… эм-м… удобства. Но сейчас мне гораздо больше хотелось спать. Сейчас я была в безопасности, и на организм тут же навалилась усталость последних напряжённых дней и бессонных ночей. Я заперла дверь изнутри, поставила рюкзак на одну из постелей, сама плюхнулась на вторую. Топить печь тоже не хотелось: было ещё довольно тепло. Вот к ночи похолодает, тогда и затоплю. Я сняла куртку, свернула её изнанкой наружу и положила в изголовье вместо подушки. Кобуру с пистолетом тоже сняла, сунула рядом с собой, ближе к стенке. Теперь можно было укрыться чёрным одеялом с головой и с чистой совестью провалиться в сон. Уютно, как дома… Пожалуй, я прощу Эрику его выходки… ну, не все, а половину…

* * *

Когда я проснулась, за окном были серые сумерки. Получается, прошло всего два-три часа, а я была бодрой и энергичной, будто спала без просыпу часов восемь! А одеяло-то какое классное: согревало так, будто я нежилась на печке!

Пора было приступать к делу, которое я задумала ещё в Бесстрашии. Эрик планировал запереть меня здесь на несколько недель? Боялся, что меня узнают, говорил, что никаких мне расследований? Что ж, значит, придётся измениться. Я долго сопротивлялась, но обстоятельства вынуждали примерить попугайный имидж Бесстрашных. Я достала из рюкзака полученную на складе красную коробочку с краской для волос. Чтобы её развести, я решила пожертвовать одним из стаканов.

Санузел в убежище оказался на славу. И как так получилось, что сантехника здесь не разбита и не украдена? Над раковиной сохранилось даже зеркало, местами почерневшее. Вода, как и говорил Эрик, поступала откуда-то сверху, из широкой трубы с краном. В желтоватой глубокой ванне стоял пластиковый таз всего с парочкой трещин, ведро и ковшик. На перекладине над ванной висело большое чёрное полотенце, на раковине лежал кусок белого мыла. Красота, да и только! И всё это — для меня одной!

Эрик, наверное, будет недоволен, я помнила его инструктаж: «Экономь дрова, я тебе не дровосек», «Не лей воду почём зря» и так далее. Но ведь я не ради баловства, а для дела! После долгой возни с дровами, печью и чайником и беготни со свечой из комнаты в ванную и обратно в моём распоряжении оказался полный таз горячей воды. С краской тоже пришлось повозиться — разводить за несколько приёмов. Но результат того стоил. Малиново-рубиновое безобразие на голове притягивало взгляд и отвлекало внимание от бледного, будто лишённого красок лица. А отдельные прядки, выгоревшие летом на солнце, приобрели какой-то дикий ярко-розовый оттенок. Мама бы в обморок упала! Никто из наших соседей не узнал бы милую скромную Беатрис в вульгарной девице, отражающейся в зеркале!

Я глубоко вздохнула. Надеюсь, очередная жертва Бесстрашию принесена не напрасно.

Кое-где на коже виднелись брызги краски — пришлось отмывать с мылом лицо, руки и уши. Потом я старательно протёрла волосы полотенцем, вернулась в комнату и достала из кармана куртки Кристинины подарки. Кто бы мог подумать, что они станут не просто жестами дружбы — милыми, но бесполезными — а средствами маскировки! Сумерки сгущались — пришлось зажечь и вторую свечу. Я пристроилась спиной к печке, чтобы досушить волосы, и принялась рассматривать стикеры для тату. Кристина давно уже щебетала о дивных стойких перманентных чернилах и сексуальности, которой якобы лучатся татуированные девушки… Бр-р! Но если надо…

— Не двигаться, — раздался сзади знакомый низкий голос. Ой, дверь-то я не заперла!

— Подними руки и медленно повернись ко мне.

— Эрик, это я! — как и было приказано, я подняла руки со стикерами и колечком и повернулась к командиру. — Что, меня не узнать? Нравится моя маскировка? Будете давать мне задания по нашему делу?

Эрик хмыкнул, спрятал пистолет — у него их целая коллекция, что ли? — и подошёл ближе. Бесцеремонно взял меня за подбородок и принялся разглядывать, ещё и фонариком подсветил.

— Неплохо. В смысле — тебе вообще не идёт, выглядишь отвратно — то, что надо. Ты вроде рвалась помогать?

— Да! — я выпрямилась и чуть не подскочила на месте.

— Вот и поможешь. Сегодня ночью я собирался провернуть очень важное дело с помощью пары недоумков. Но с тобой будет лучше: ты натолкнула меня на мысль. Дай-ка сюда! — Эрик требовательно протянул руку за подарками Кристины, внимательно их рассмотрел, но велел отложить на потом. Сказал: сегодня пользы от них будет немного, а время поджимает.

Мы спустились вниз, прошли до конца улицы и сели в уже знакомый мне джип. Уже стемнело. В машине Эрик заставил меня надеть под куртку бронежилет и не пожалел времени на бубнёжку: припомнил и незапертую дверь, и пистолет, который сейчас красовался на мне, а на время покраски был оставлен в постели. Не знаю, чего он ждал в ответ, может, оправданий? Или пассивной агрессии? Но я вежливо подтвердила, что Лидер совершенно прав и я исправлюсь. Эрик от неожиданности заткнулся на несколько минут, кажется, даже немного растерялся, а потом сменил тему. По продуманности и коварству его сегодняшняя идея была даже круче, чем план моего побега!

Фора не было сегодня на тренировке, потому что Макс отправил его наблюдать за контрольным тестированием сыворотки подчинения. «Убогий крысёныш», как Фора злобно обозвал Эрик, признал результаты хорошими, а побочные эффекты — незначительными. Оставалось только расфасовать сыворотку по ампулам, и Отречение, начиная с мистера Итона и заканчивая нашими бывшими соседями, было бы обречено. Когда Эрик рассказал это, у меня тут же вспотели ладони и жутко заколотилось сердце. Времени на раздумья не было от слова совсем — нужно было срочно принимать меры! И Эрик, умничка, лапочка и настоящий герой, собрался — ни больше ни меньше — взорвать лабораторию, где Эрудиты хранили запас сыворотки!

Чтобы отвлечь внимание от истинной цели и имитировать нападение изгоев, Эрик хотел устроить взрыв ещё и в пищеблоке, и на складе одежды. А ещё — подбросить к дверям Эрудиции записку: «Все фракции в Чикаго будут мёрзнуть и голодать, пока мы не получим еду!» Биохимическая лаборатория не должна была интересовать изгоев, но все бы решили, что террористы хотели разгромить аптеку и перепутали этажи. Изначально Эрику должны были помогать два изгоя. Их задачей было отвлекать патруль, охраняющий Эрудицию, пока Эрик бросает взрывчатку в здание. Но, увидев перекрашенную меня, Эрик решил, что с моим участием будет легче отвлечь Бесстрашных. Мы с изгоями должны были попасться патрулю на их привычном маршруте, недалеко от Эрудиции, и притвориться, будто изгои бьют меня и пытаются похитить. А дальше увести Бесстрашных в гетто, как можно дальше от Эрудиции.

В этом стройном плане меня смущало только одно.

— Эрик… а здание Эрудиции не рухнет? А на каком этаже лаборатория и остальные помещения?

— Это не должно тебя волновать, Убогая. Твоё дело — чётко выполнить свою задачу, всё усекла?

— Это очень важно, — негромко ответила я. — Там в здании — Калеб, мой брат.

— И что? — рявкнул Эрик. — Ты не нашла другого времени ебать мне мозг?! Собираешься пустить под откос нашу операцию из-за своего грёбаного брата?

— Это единственный мой близкий человек, — тихо настаивала я.

— Ставишь его жизнь против всего вашего сраного Убожества?!

Я сжала кулаки. Эрик не должен был ставить меня перед таким выбором!

— Может быть, можно как-то… что-то придумать…

— А если нельзя, то что? Мы ещё ничего толком не сделали, а ты уже хочешь меня кинуть?!

В машине повисло тяжёлое молчание. Я судорожно пыталась сообразить, как предупредить Калеба и заставить уйти из здания и одновременно помочь Эрику. Не придумывалось ни-че-го.

— Пищеблок и склад у Всезнаек на первом этаже, лаборатория — на третьем, — сухо сказал Эрик. — Взрывы будут маломощные — несущие стены устоят, разнесёт только оборудование внутри. Твой брат случайно не биохимик? Или, может, любит жрать по ночам?

— Нет-нет! — с облегчением воскликнула я. — Он инженер-микроэлектронщик, работает на седьмом этаже, а живёт…

— Хватит, утомила, — проворчал Эрик. — Ну почему из всего Бесстрашия это именно ты!

Но мне было так радостно, что Калеб не пострадает, и я физически была неспособна замолчать.

— Замечательный план, просто огонь! У нас всё получится, я уверена!

— Убогая, не пытайся мной манипулировать. Я тебя насквозь вижу. Кем ты себя вообразила?! Думаешь, мне нужны твои оценки?

Ну что за человек! Надо же так всё извратить!

— В смысле — манипулировать?.. План объективно хорош — не вижу ни одной причины молчать об этом. А во-вторых, зачем тобой манипулировать? Мы просто делаем общее дело. Ты нужен мне, я полезна тебе. Смысл искать к тебе какие-то кривые подходы?

Эрик снова завис, и я вздохнула с облегчением. Заодно осознала, что я впервые с начала обучения обратилась к Ужасу Всего Бесстрашия на «ты». Тем временем Эрик загнал джип в тупичок между двумя трущобами и погасил фары. Стоило выйти из машины, нас негромко окликнул хриплый мужской голос:

— Мы здесь!

Из темноты к нам приблизились изгои. Молодые, лет двадцати, не больше. Один белый, рыжеволосый, второй — негр. Очень худые, почти истощённые, замотанные в обноски. Ношеную серую одежду изгои получали от Отреченных, пёстрые кроссовки они, видимо, выменяли у бывших Дружелюбных, а коричневые вещи Отреченные изготавливали специально для изгоев. Сколько таких брюк и свитеров сделала мама! Привычное грустное зрелище: разрозненная одежда — сломанная судьба…

Но сейчас изгои выглядели вполне довольными жизнью. Эрик коротко объяснил, зачем изгоям я и что со мной делать. Парни представились — негра звали Мейси из Кенвуда, а рыжего — Кларком из Лэндейла.

— Двигайте, пора, — приказал Эрик, натянул на голову чёрную балаклаву и стал почти невидимым в темноте.

* * *

Добираться пришлось пешком: Эрик припарковался довольно далеко. Здание Эрудиции стояло посередине просторной пустой площади. Неуютно, зато удобно охранять. Над входом горел небольшой фонарь, отдельные окна тут и там тоже светились. Эрудиты были из тех, кто любит работать допоздна. Мы с парнями заняли позицию на краю площади, и вскоре темноту раздвинули два световых конуса — свет фар патрульной машины. Я рванулась к ней, но не слишком быстро, вереща: «Спасите! На помощь!» Как только я попала в свет фар, меня догнал Мейси и вцепился в мою руку, почти сразу Кларк схватил меня за волосы, и они «потащили» меня прочь от патруля, старательно вопя грязные ругательства. Я делала вид, что сопротивляюсь. Только бы не покалечить невзначай парней: они такие хлипкие…

— А ну стоять! — прокричал один из патрульных.

— Быстрее, задохлики! — зашипела я на изгоев между криками о помощи. — Они сейчас начнут стрелять!

Мне было до ужаса страшно за напарников: я-то в бронике, а Кларк и Мейси без всякой защиты! Да как я только согласилась на эту дикую инсценировку! А вдруг патрульные не станут размениваться на предупредительные выстрелы, сразу начнут палить на поражение?!

Первый выстрел по нам все же оказался предупредительным — с приказом «отпустить девку и сдаться по-хорошему». Мы скрылись в темноте в развалинах, отбежали немного в сторону, и я снова страдальчески закричала. При свете луны было видно, что патрульные разделились — один трусцой бежал в нашу сторону, второй остался в машине и как раз плавно трогался с места в прежнем направлении, вокруг Эрудиции. Плохо, прямо-таки скверно. Нельзя, чтобы он помешал Эрику!

Кларк будто мысли мои читал.

— Побегу брошу пару камней вслед машине? — скороговоркой забормотал он. Тем временем первый патрульный ещё раз выстрелил и повторил приказ. Я порадовалась, что он нас не видит, — ошибся на десяток метров. На этот раз я удачно выцарапала пистолет из кобуры и дважды выстрелила по патрульной машине, целясь по колёсам. Что-то дзинькнуло, загремело — так и не поняла, куда я попала, но второй патрульный тут же развернул машину в нашу сторону. У развалин он заглушил двигатель — дальше было не проехать даже на внедорожнике — и, на наше счастье, тоже выскочил из машины.

Дальше происходила сплошная путаница перебежек, спотыканий, прыжков и карабканья. Вокруг нас мелькали тёмные трущобы. Без Кларка и Мейси я бы здесь заблудилась в первые же пять минут. Если патрульные теряли нас, мы подбадривали их выстрелами и воплями, и мне уже пришлось перезаряжать обойму. Я несколько раз неудачно упала и ободрала ладони. Мейси подвернул ногу, но шёпотом настаивал, что всё с ним в порядке, не сахарный. Я понимала, что Эрик не будет слишком торопиться, даст нам увести патруль подальше. Но уже становилось тревожно. Вторая обойма на исходе, и что там с ногой Мейси — а вдруг он растянул связки, надо бы его осмотреть и чем-нибудь туго перебинтовать, — но сейчас не до этого, парни тянут меня в сторону какой-то древней пожарной лестницы, а луна вышла из-за облаков и освещает бегущего к нам патрульного — он всё ближе, да и второй на подходе!

И тут шандарахнуло. И ещё раз, и ещё, и снова. Почему четыре взрыва, Эрик ведь говорил о трёх помещениях?

Патрульные остановились, повернулись в сторону Эрудиции. Из развалюхи, куда мы забрались, было хорошо видно нежно-оранжевое зарево. Взрывов больше не было, и я скомандовала сворачиваться.

— Красотища, — заявил Кларк, любуясь пожаром.

— В смысле? — прошипела я. Он же не знает, зачем нам нападение на Эрудицию, чему тут радоваться?!

Кларк мечтательно улыбнулся — на месте выбитого зуба была черная дырка.

— А мы что, мисс, мы ничего!

— Наше дело — не пиздеть да просить побольше, — поддержал его Мейси. — А там хоть поубивайте друг друга. Мы люди маленькие, нас не касается.

* * *

Не замеченные патрульными — тем было не до нас: они бежали к Эрудиции, громко переговариваясь по рации — мы вернулись к машине Эрика. Тот был уже на месте. Он расплатился с изгоями, выдав им какую-то тяжёлую коробку и блок сигарет. Мейси хромал всё сильнее. Я было попросила у Эрика эластичный бинт, или ремень, или хоть что-нибудь, а Мейси велела показаться завтра в госпитале, но все трое уставились на меня как на идиотку.

— Хватит болтать, садись! — рыкнул Эрик. Довольные изгои пошагали в темноту.

Светлые волосы Эрика растрепались и были слегка влажными. А ведь он тоже, наверно, переживал за результат. Может, даже больше, чем я.

— Всё хорошо?

— Более чем. Мне уже доложили: я должен «в ближайшее время» прискакать сюда спасать Умников. Вот только тебя назад заброшу.

— Почему было четыре взрыва?

— В лабораторию забросил два на всякий случай. Чтобы там всё разнесло.

Вдали показались чьи-то фары. Это могли быть только Бесстрашные — или пожарная машина, единственная на весь Чикаго, или патруль. Чтобы не попадаться им на глаза, Эрик свернул в очередной тёмный проулок и поехал окольным путем. Мы немного помолчали, но мне захотелось прояснить ещё кое-что.

— Слушай, а ведь ты мог всё это раньше провернуть. Ещё до того, как я тебе рассказала про Джанин и про нашу семью. Тебе ведь с самого начала не нравился этот заговор, верно?

Незаданный вопрос «чего ты ждал?» повис в воздухе.

— Мог, — согласился Эрик. — А толку? Со временем Джанин со своей командой просто синтезировала бы ещё ведро сыворотки. А мне пришлось бы самолично охранять их, как Форт-Нокс. Сдувать пылинки и следить, чтоб ни одна муха мимо не пролетела, — Эрик аж поморщился. — А сейчас — другое дело. Подрыв даст нам время для расследования. Если Джанин хоть самую малость причастна к смерти твоих предков, мы её скинем. А если очень повезет, мисс Совершенство переедет в новую резиденцию… в гетто.

Злорадство — плохое, недостойное чувство, но я против воли улыбнулась.

— А без неё, точнее, без сыворотки, Макс не будет ничего мутить. Побоится раскола в Бесстрашии. Кстати, о Джанин.

Продолжая рулить, Эрик свободной рукой вытащил коммуникатор и позвонил Джанин. Я с наслаждением слушала его полный фальшивого сочувствия голос, преувеличенно серьёзные вопросы и заверения, что он уже мчится на помощь. Не только Макс и Джанин умели играть в опасные игры.

Наутро мне страшно хотелось добежать до Эрудиции и увидеть своими глазами то, что у нас получилось. А самым главным, опасным и запретным желанием было повидаться с Калебом. Может, он и считал, что я занимаюсь ерундой, но я на него не сердилась. Просто Эрудитская логика и рациональность завели Калеба в тупик. Я даже позволила себе помечтать о том, как мы с Эриком найдём убийц мамы и папы и я открою этому зануде-Всезнайке глаза на правду. Калеб был единственным, что осталось от моего детства, от размеренной, полезной и скромной прошлой жизни. Больше из нашей семьи никого не осталось: ни дедушек-бабушек, ни дядь и тёть, никого. Я помнила, что Эрик обещал не трогать несущие стены и верхние этажи Эрудиции, но… а вдруг что-то пошло не по плану? И, в конце концов, Эрик мог и соврать! Может, он и хотел как лучше, но Лидер у нас не слишком сентиментальный и умеет расставлять приоритеты!

Но я была пока не готова ослушаться Эрика. Такими защитниками не бросаются, а поссориться с ним проще простого — проходили уже. К тому же мне и в убежище было чем заняться. Например, продолжить издеваться над собственной внешностью. На щёку я пришлёпнула символ Бесстрашия — лохматые зазубренные языки пламени, заключённые в круг, — а пирсинг-обманку надела на нижнюю губу. Ну и безвкусица! Кристина клялась, что я буду выглядеть «как картинка», — я ей не верила, а зря! Было и правда похоже на иллюстрацию из учебника истории: племя мурси, племя нсара и всякое такое*. Но с этим нужно было смириться. Кольцо оттянуло губу вперёд, изменив форму рта, а чёрный круг татуировки отвлекал внимание от всего остального. При общении со взрослыми Бесстрашными мне всегда бросались в глаза особые приметы: негр со шрамом, лысый с татуировкой, латинос с кольцом в носу, как у быка… Я надеялась, что другие тоже будут цепляться взглядом за боевую раскраску и не рассмотрят под ней меня.

Интересно, как понимать вчерашние слова Эрика? Если «отвратно» и «тебе не идёт» — это синонимы, значит… значит, то, что мне идёт, — наоборот, хорошо? Это что же получается — ему нравилась моя настоящая внешность, без спецэффектов? Какие женщины Эрику нравятся? Память услужливо подбросила пару десятков сплетен, которые Кристина, Марлен и Шона пересказывали не жалея языков. «Спит с двумя, а то и с тремя девушками сразу», «потрахивает саму Джанин Мэтьюз», «в него влюблена Ким Скотт из спецназа»… Но ведь сплетни — это необязательно правда! Если бы я работала столько, сколько Эрик, а в качестве хобби устраивала контрзаговоры — в свободное время я бы спала, спала и ещё раз спала! Да я вообще только раз за всё лето видела его с девушкой!

С Тори.

С прекрасной, загадочной, утончённой Тори.

Я тут же обругала себя за глупые мысли. Нашла о чём думать, когда на кону существование целой фракции, а жизнь моих родителей так беспощадно оборвали! А я тут мечтаю… и главное, о ком! Правильно Отречённые считают разглядывание себя в зеркале вредной привычкой! У нас дома ни одного зеркала не было, и, если бы я никогда не видела своего лица — ничего бы не потеряла!

Чтобы отвлечься, я вытащила из-под ванны веник и совок и устроила такую уборку, какой нора Эрика ещё не видела. Даже решилась потратить воду на мытьё пола. Надо признать, что само наличие здесь веника и половой тряпки характеризовало Эрика с лучшей стороны. Интересно, зачем ему это убежище — такое, о котором ни в коем случае нельзя проболтаться или привести «хвост»? Здесь можно укрыться минимум вдвоём, а если притащить из Бесстрашия несколько спальников — можно человек пять спрятать. И я уже знала, что Эрик относится к законам без особого уважения… нет, в душе он неплохой парень, как показали последние события, но у него столько секретов…

* * *

На этот раз Эрик появился засветло. Из одного кармана куртки он достал свёрнутую свежую газету («Только ради того, чтобы ты не выносила мне мозг!»), из другого — какую-то распечатку, сложенную в несколько раз. Я схватилась за газету. Передовица кричала о наших взрывах броским заголовком и жирным шрифтом, и я почти сразу отыскала то, что с утра не давало покоя.

Ни один Эрудит не пострадал.

Я блаженно улыбнулась и плюхнулась на лежанку, не выпуская газету из рук. Быстро просмотрела статью до конца. В потоке печатных выкриков о коварстве и жестокости афракционеров нашлось ещё кое-что ценное: «личность девушки, похищенной изгоями, до сих пор не установлена».

— Спасибо, — с чувством поблагодарила я. — Ты такой милый!

Эрик приосанился.

— А теперь давай на словах, что там и как. Ты же сейчас в эпицентре!

Ухмыляясь, Эрик рассказал, что Макс как с цепи сорвался, а Джанин «ссыт кипятком». Оказалось, взрывы безнадёжно повредили центрифугу, дистиллятор и ещё какое-то оборудование и работа лаборатории встала неизвестно на сколько времени. Это значило, что психологический этап для нашей группы отложен на неопределённое время: сыворотки страха не хватило бы и на половину тренинга. Здорово! Если бы ребята знали, чьих рук дело, — целовали бы ноги нам с Эриком! Макс в бессильной злобе требовал усилить охрану Эрудиции втрое, но Кан, Итон и Джоанна пламенно требовали усиленно охранять именно их фракции: нападение на Эрудицию уже было, значит, на очереди кто-то следующий, может, даже само Бесстрашие! Макс и Эрик не стали забирать бойцов со Стены — решили пожертвовать порядком в гетто и увеличили количество смен патрульных. А вот это уже нехорошо! В целом я неплохо относилась к изгоям, никогда не называла их отбросами общества. По мне, их можно было только пожалеть: не вписались в мудрую, продуманную систему фракций! Но изгоям нужен был контроль и ещё раз контроль! И сейчас после увиденных в гетто жестоких драк я чётко понимала: нежных увещеваний Отречённых из госпиталя или благотворительного пункта мало! Порядок обеспечивали прежде всего хамы в кожаных куртках и тяжёлых берцах, патрулирующие гетто днём и ночью. Без них изгои попросту поубивают друг дружку!

Макс поверил, что теракт организован изгоями, то есть Эрик был вне подозрений. Патрульных, которые пытались спасти меня от Мейси и Кларка, пришлось наказать. Эрик ворчал, что парни хорошие, правильные, любой нормальный человек принял бы такое же решение, выбирая между охраной чужой фракции и спасением неизвестной Бесстрашной. И по-хорошему их надо было бы премировать, а вместо этого ему пришлось собственноручно лишить их выходных, и теперь патрульные смотрят на него волком, а по фракции ползут шепотки, что Эрик совсем оборзел! Я хотела было посоветовать поощрить патрульных позже — не сейчас, а когда мы раскроем заговор. Ещё не время сознаваться, что патрульные наказаны только для вида, чтобы усыпить бдительность Макса. Но Эрик только отмахнулся — «сам разберусь!» — и стал рассказывать дальше.

Детективный отдел весь день проверял красноволосых девиц из Бесстрашия. Само собой, патрульные никого не опознали, а у большинства девушек оказалось алиби. Макс начал подозревать, что загадочная ночная «жертва афракционеров» была на самом деле сообщницей, — тоже изгойкой, скорее всего, из бывших Бесстрашных. И тут я поняла, какого дурака сваляла, когда попросила у кладовщика краску для волос! А вдруг он меня запомнил?

— Не только запомнил, но и записал, — заворчал Эрик. — Кладовщики записывают всё выданное! Конечно, не надо было просить, лучше бы стащила! Ну да ладно, я тебя уже зачислил в погибшие, а Макса и Джанин больше интересует, как следующие теракты предотвратить. Не боись, никому не придёт в голову выяснять, что ты делала перед смертью. Тем более я озадачу детективов другими делами. Вчера не успел спросить, так что рассказывай, как выглядел боец, который спугнул напавших на тебя на мосту.

Я добросовестно напрягла память. Широкие, слегка сутулые плечи, обтянутые чёрной толстовкой, какая-то медвежья пластика. Тёмные дреды, собранные в толстый хвост. Чёрные джинсы…

И всё.

— Небогато. Куда ты смотрела? На мосту места всего ничего, он же совсем рядом прошёл!

— Не сразу получилось снять мешок, а когда сняла…

Эрик только рукой махнул.

— А голос какой был?

— Откуда я знаю! Средний. Обыкновенный. Разве что слегка пьяный.

— Ладно, придётся работать с этим. Дреды носят человек десять — опросить их недолго. Вот этим, кстати, детективы и займутся.

— А это зачем? — спросила я, взяв со стола принесённую Эриком распечатку.

— Это тебе, ясен пень. План тренировок для тех, у кого нет тренажёров, а бегать некогда. Ты же понимаешь, что когда вернешься, я с тебя три шкуры спущу?

Я бегло просмотрела план тренировок, и удивление быстро перешло в ужас.

— Это всё мне? Каждый день?..

Эрик молча кивнул. Я подозрительно всмотрелась в его довольное лицо.

— Ты просто думаешь, будто я что-то затеваю втайне от тебя, так? Боишься, что я буду метаться по всем фракциям и задавать неудобные вопросы? И решил загрузить меня по полной программе, чтобы мне здесь чихнуть было некогда, как дома?

— Нет, конечно, — открестился Эрик. — Ты будешь экстерном сдавать всё, чем остальные новички сейчас занимаются. И только попробуй здесь размякнуть!

— Спасибо за заботу, — вкрадчиво сказала я. — А как тебе мой новый имидж? Меня не узнать, правда?

Я сама не знала, какого ответа ждала. «Супер, тебе так идёт кольцо в губе, больше не похожа на серую моль»? Или: «Убери эту гадость, сделай обратно красиво… и посиди здесь пару месяцев: тебя могут узнать»? Или даже: «Не старайся, Убогая, если уж красоты нет от природы — ничто не поможет»! Но Эрик ухитрился увильнуть от ответа.

— Надеешься, что я возьму тебя на допрос Джанин?

— А ты собираешься её допрашивать? — навострила я уши.

— Если бы. Руки коротки, — сознался Эрик. — Последнее время за ней постоянно таскаются хвостом ассистент, секретарь и ещё какая-то шушера. Ездит по Чикаго только на своей машине. А у меня в активе только ты. Я не могу её похитить, не могу напоить…

Я хихикнула, оценив идеи.

— Придется всё делать исподтишка. Хватит болтать, время!

* * *

— Сегодня мы едем к одному интересному типу, — рассказал Эрик уже в машине. — Токсиколог, можно сказать, эксперт по ядам. Надеюсь, он прояснит причину смерти твоих предков. Если он не сможет — ни у кого не получится.

— Значит, мы всё же едем в Эрудицию, — задумчиво сказала я. И тут же стала прикидывать, как бы увидеть брата так, чтобы он меня не заметил. Так хотелось своими глазами убедиться, что с ним всё хорошо!

— Нет, в гетто, — удивил меня Эрик. — Он бывший Эрудит, его давно изгнали… неважно за что. Твоя задача — чётко рассказать, какими ты видела предков после смерти. И, главное, держи себя в руках: он немного… нестандартный.

В тот момент я не придала большого значения этому требованию. Подумаешь! Я и так уже много месяцев успешно держала себя в руках!

Мимо нас проехала патрульная машина, мигнула дальним светом в знак приветствия. Я забеспокоилась: вдруг они меня заметили? Хотя в любом случае патрульные не поймут, что это я…

— А если твоему эксперту будет мало моего рассказа?

— Давай решать проблемы по мере поступления, — ответил Эрик после паузы.

А потом всё-таки объяснил:

— В худшем случае нужно будет эксгумировать тела.

Я сглотнула. Придётся потревожить покой мамы и папы? Но если это надо, чтобы найти убийцу…

— А это не насторожит преступников? Мы ведь ещё ничего толком не знаем, а тут вдруг вскрывать могилы — не получилось бы так, как тогда с патологоанатомом…

— Посмотрим. Не трепыхайся раньше времени, Убогая!

Можно было просто сказать Эрику «спасибо». Надо было отдать ему должное: после того, как я ему всё рассказала, он был очень тактичным и заботливым — особенно если сравнивать с его поведением в прошлом. Вон, даже газету принёс: понимал, как для меня мучительна неизвестность! Но вместо этого мне до боли захотелось срочно кое-что прояснить.

— Эрик. Ты ведь сам сократил моё имя, помнишь? И всё время зовёшь меня Убогой, не надоело ещё? Зачем тогда было давать мне это… эту кличку!

Эрик молчал: сосредоточенно объезжал колдобины, которых так много на дорогах гетто. Я была не уверена, что он вообще меня слушал.

— Хотя, знаешь, можешь и дальше звать меня Убогой! Я всегда гордилась, что принадлежу к Отречению!

Лидер так и не повернулся ко мне, но соизволил усмехнуться.

— И что это было? Хочешь, чтобы тебя звали по имени? Или это плевок в сторону Бесстрашия? Типа наша фракция недостаточно хороша для тебя? Ты кем вообще себя считаешь, Прайор?

Не стоило Эрику это спрашивать. Уж не знаю, насколько он это понимал, но вопрос был даже не насмешкой, а откровенным издевательством. Кем я себя считаю!.. Раньше знала — и это было прекрасно. У меня были мама и папа, было место в жизни, правильные, достойные цели! Прошлое застенчиво светилось на заднем плане, настоящее и будущее неторопливо раскрывались бледной радугой в пастельных тонах. И Эрик был так любезен, что безжалостно напомнил, чего я лишилась! Вот ведь умеет же испортить настроение!

Эрик припарковался рядом с бывшей школой. В сумерках здание смотрелось довольно прилично. Но когда мы подошли ближе, в глаза тут же бросились щербатые стены и разбитое крыльцо. Дохлая кошка валялась прямо на дороге, неподалёку от мусорной кучи. Из парадного входа нам навстречу гуськом вышли несколько изгоев, хмуро поздоровались. Какая-то серая тень выскочила из запасного выхода сбоку.

— Ишь, побежали, как тараканы, — прокомментировал Эрик. — Нас испугались!

Изгой, к которому мы пришли, обнаружился в подвале.

— Подождите минуточку, я уже почти закончил! — крикнул он из распахнутой двери. Вскоре погасло синее пламя спиртовки, прекратилось странное гудение и нам навстречу вышел старичок маленького роста.

Он многословно поздоровался с Эриком, стянул с рук большие резиновые перчатки, представился мне — звали его мистером Флинном. В первый момент он меня просто очаровал. Лёгкие редкие седые волосы были похожи на пух одуванчика. Прозрачные глаза смотрели сквозь чиненые-перечиненные очки ясно и безмятежно, даже наивно. По сравнению со своими товарищами по несчастью мистер Флинн выглядел поразительно опрятно. Разве что его клеёнчатый фартук был покрыт пятнами и подпалинами. Мистер Флинн гостеприимно проводил нас в обшарпанную комнатушку на первом этаже («кабинет»), предложил присесть и чайку, радостно заявил, что у него нечасто такие гости. Он держался совсем как добрый дедушка. Или, может, старый учитель, которого раз в кои-то веки навестили легкомысленные ученики. Но Эрик не стал поддерживать светскую беседу. Он с ходу спросил, существует ли яд, который может вызвать определённые симптомы, и передал слово мне. Я описала насторожившую меня звёздчатую сыпь на коже мамы и папы и думала, что ничего больше не смогу рассказать, но не тут-то было. Мистер Флинн заставил меня нарисовать ту самую сыпь на клочке бумаги, а потом завалил вопросами. В каких позах лежали тела — в позе эмбриона? судорожно вытянувшись? или, может, было похоже, что они пытались выползти из комнаты? Были ли вокруг трупов следы рвоты, слизь, слюна, прочие жидкости? Чем пахло в помещении? С каждым новым вопросом мне становилось тяжелее на душе. Я будто снова перенеслась в тот ужасный солнечный день, в нашу уютную кухоньку, в которой произошло невероятное, непоправимое… Я снова видела их чёрные от расширенных зрачков глаза, неловко упавшие со стульев тела… Мистер Флинн не сказал ни одного грубого слова, но мне не нравился хищный интерес на его лице, и вопросы были какие-то… бесчувственные!

Но этот разговор должен был приблизить нас к разгадке, и приходилось терпеть. Эрик мог бы и не бросать на меня предостерегающие взгляды.

— Что ж, молодые люди, клиническая картина мне совершенно ясна. Существует только один-единственный яд, вызывающий описанное сочетание симптомов. Он называется гемотоксин Ф**. Замечательная вещь, я вам скажу!

Замечательная?!

— При пероральном введении всасывание начинается со слизистой ротовой полости и происходит очень быстро, почти мгновенно! Дальше начинается геморрагический синдром — кровоизлияния во всех органах и тканях, сначала крохотные, потом всё больше и больше. Он развивается тоже стремительно, лавинообразно!

Светлые глаза старика горели фанатичным восторгом.

— Характерная сыпь, которую вы видели, — результат разъедания стенок кожных капилляров. И если бы нам с вами посчастливилось понаблюдать за процессом вскрытия тел…

Я сжала кулаки и уже поднималась со стула, готовая выкрикнуть «хватит!» Но сзади на мои плечи вдруг легли тяжёлые тёплые ладони. Эрик встал позади меня и не дал вскочить с места и нахамить изгою.

— Продолжайте, пожалуйста, — невозмутимо сказал он.

Флинн, похоже, даже не заметил моей вспышки.

— ...мы бы увидели то же самое по всему организму — в мышцах, в паренхиматозных органах. Как только одно из кровоизлияний затрагивает стволовые структуры мозга — наступает летальный исход. Как правило, с момента проглатывания гемотоксина Ф до смерти проходит всего несколько минут. Разве не удивительное вещество?

Старикашка довольно улыбнулся, приглашая нас разделить его восторг.

— Им было больно? — спросила я надтреснутым голосом. Руки Эрика слегка сжали мои плечи. То ли безмолвный приказ «помолчи: посторонние вопросы ни к чему», то ли поддержка — «держись, я с тобой». От его рук исходило тепло, и мне немного полегчало. В тот момент я даже не думала, что такой близкий контакт неприличен между девушкой и посторонним мужчиной, тем более командиром. Хотя, с другой стороны, какой же Эрик посторонний теперь…

Флинн снисходительно посмотрел на меня поверх очков.

— Милая девушка, если вы Бесстрашная — без сомнения знаете, какие ощущения при подкожных гематомах.

О да, я прекрасно знала, как болят заживающие синяки и шишки! К чему это он — у мамы и папы было то же самое?..

— Боль возникает, когда кровь раздвигает ткани, нарушая их структуру. И хотя гемотоксин Ф…

— Давайте не будем отвлекаться на посторонние вещи, — Эрик прервал перечисление ужасных подробностей. — У нас ещё много вопросов. Это жидкость или твёрдое вещество? Какое оно на вкус?

Флинн продолжил щедро делиться с нами знаниями. Гемотоксин Ф был прозрачной жидкостью, слегка кисловатой. Синтезировать его было очень сложно, но вполне возможно в условиях Чикаго и даже необходимо: токсин был исходным веществом для какого-то лекарства, снижающего свёртываемость крови. Особенный восторг у Флинна вызвало то, что гемотоксин легко было определить в телах погибших и после смерти: молекула содержала несколько атомов какого-то редкого тяжёлого металла…

Наконец мы распрощались. Точнее, прощался Эрик: у меня слов не нашлось. Я послушно, как овца, протопала за ним к выходу, не сразу справилась с ручкой дверцы джипа. Я тупо смотрела на мелькающее за окнами ночное гетто, даром что любоваться здесь было не на что. Эрик что-то говорил, но его слова не проникали в сознание. Я снова и снова прокручивала в голове разговор с токсикологом.

— Сукин сын, — невпопад ответила я.

— Что?!

— Ты заметил, как он кайфовал, описывая этот яд? Псих, да и только!

— Я тебя предупреждал, что он немного…

— Не «немного», а он отбитый на всю голову! — я повернулась к Эрику и вцепилась в его рукав. — Почему яд называется «токсин Ф»? Это Флинн в честь себя назвал?! Да он сам его разработал, я уверена! И для моих родителей сам его сделал!

— Трис, Трис! — Эрик остановил машину и отцепил мои пальцы от рукава куртки. — Остынь! Флинн, конечно, чокнутый, но он Эрудит до мозга костей!

— Будто это что-то меняет!

— Если бы он продал убийцам яд — не стал бы рассказывать о нём мне. Это было бы, считай, признание — так или нет?

Я неохотно кивнула.

— Дальше. Ты же слышала: эта отрава — промежуточная ступень изготовления лекарства. Вывод?

— Яд мог сделать кто-то из Эрудитов. Наверное, фармацевты.

— Умница. У Флинна лаборатория маленькая, кустарная, в подмётки не годится Эрудитской. А взять яд мог не то чтобы кто угодно, но Джанин свободно могла. Или любой Эрудит, которому она дала доступ в лабораторию.

Я зло посмотрела в ночную черноту.

— За что Флинна изгнали?

— За дело, — внушительно сказал Эрик, явно не желая посвящать меня в подробности.

— А чем он занимается там в лаборатории в подвале? Может, он яды варит у вас под носом! Таких людей вообще не должно быть!

— Прайор, ты совсем… — Эрик уже начал заводиться, но выдержка у него была получше моей. — Прежде чем обвинять Бесстрашие в недосмотре, ответь: ты способна вылечить ботулизм с помощью кипячёной воды и нескольких сорняков? Или, может, ты умеешь снимать интоксикацию при гангрене? А?

Я опустила голову.

— Город не может обойтись без спеца такого уровня. Отнесись к Флинну просто как к ходячей энциклопедии. Он не плох и не хорош, сама видишь: ему только бы изучать всё, что под руку попадётся. Всё зависит от того, кто пользуется его знаниями.

— Он так смаковал их смерть… Он же удовольствие получал, ты заметил? — голос подвёл меня и сорвался.

— Так, — тяжело сказал Эрик. — Придётся всё же разрешить тебе одну вредную привычку.

Он достал из бардачка прозрачную бутылку и сунул мне в руки.

— Распечатывай. А я достану питьевую воду — можно будет разбавить.

— Это что? — я повертела бутылку в руках — не обнаружила надписи и попыталась открыть тугую пробку, чтобы понюхать.

— Спирт. А ты думала что — джин 2020 года урожая?

— Не буду.

— Трис, считай, что это приказ. Тебе полегчает, точно говорю.

— Не надо, честно. Прости меня за этот срыв, — я провела рукой по лицу. — Я уже в порядке.

— Оно и видно, в каком ты порядке, у тебя руки дрожат! Давай, самую малость, — Эрик вытащил откуда-то пластиковый стаканчик, поставил его на «торпеду» и стал откручивать пробку со спирта. — Я не могу остаться и пасти тебя всю ночь, а оставлять тебя в таком раздрае не хочу.

— Не буду, — твердо повторила я и накрыла стаканчик рукой. — Спасибо за поддержку, но это неправильно. В Отречении так не принято. Хочешь, чтобы я успокоилась? Помоги добиться того, чтобы убийц казнили, кем бы они ни оказались!

Примечания:

*https://ru.m.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D0%BB%D0%B0%D1%81%D1%82%D0%B8%D0%BD%D0%B0_%D0%B4%D0%BB%D1%8F_%D0%B3%D1%83%D0%B1%D1%8B

** в реале такого яда нет.

На следующий день Эрик забрал меня засветло. С самого утра лил дождь, и Чикаго окрасился в цвета Отречения — мягкие туманные переливы серого. В отличие от мокрой холодной улицы, в прогретой машине Эрика было очень уютно. Нужно было осмотреть наш дом — вернее, бывший дом семьи Прайор. Эрик не скрывал, что мы вполне можем уйти оттуда с пустыми руками: слишком много времени прошло. Но, как он выразился, «при убийстве нельзя забивать на осмотр места преступления».

В Отречении патруль поприветствовал машину Лидера бодрым бибиканьем. Эрик остановился рядом с патрульным джипом, вежливо расспросил бойцов о текущей обстановке, а потом отправил их проверить кварталы гетто к западу от Отречения: якобы там было «неспокойно». Конечно, никто не поинтересовался, с какой стати на задних стёклах Лидерской машины в такой пасмурный день подняты солнцезащитные шторки, а также что за барахло валяется на заднем сиденье. На самом деле там пряталась я: свернулась под вещмешком и курткой Эрика и даже задержала дыхание. Бесстрашные отправились выполнять приказ, а Эрик преспокойно припарковался возле нашего бывшего дома.

— Трис, вылезай: они уехали. Подожди, не выскакивай наружу! Планировка здесь классная, то, что надо.

Я-то знала, что район Отречения лучший в городе. Концентрированная скромность и практичность были видны в каждой линии небольших серых домиков, в простых уютных двориках с ровными грядками овощей. Отгораживаться от соседей заборами или держать цепных собак у нас было не принято. С первого взгляда на наш чудесный район любой сразу понимал: здесь живут люди, лишённые эгоизма. Когда мои одноклассники из Дружелюбия хвастались цветочными клумбами и мангалами, я только пожимала плечами.

Но Эрик уж точно не мог искренне хвалить наш район: не в его характере!

— Тебе правда нравится? Или опять издеваешься?

— При чём тут мои вкусы! Я имел в виду: ваше крыльцо прекрасно просматривается с улицы и во дворах ничего лишнего — очень удобно! Обязательно один из соседей что-нибудь да видел! Кто живёт там, там и вон там?

Я добросовестно рассказала о Хопкинсах, Пирсонах, Моулах и МакГи. Вспомнила, кто где работал и где они должны были быть в первой половине дня. Эрик выразил уверенность, что хотя бы один свидетель найдётся среди соседок: «небось все миссис Убогие были дома и гоняли халяву». Я объяснила, что жёны Отреченных, — даже те, кто не работает, — загружены с утра до ночи и домашними делами, и благотворительностью. Энтузиазм Эрика погас, не успев толком разгореться, — он забрал рюкзак из машины, и мы пошли в дом.

У Эрика была заготовлена пара благовидных предлогов для посещения нашего дома на случай, если бы его уже заняли новые жильцы. Но после убийства в нашем доме так никто и не поселился. Эрик захватил из Бесстрашия ключ, с которым я когда-то ушла из дома и хранила в тумбочке в спальне новичков. Поэтому не пришлось лезть под верхнюю ступеньку крылечка за запасным ключом.

Чтобы войти внутрь, мне пришлось сделать над собой усилие. Когда-то я мечтала спрятаться ото всех именно дома. Теперь же опустевшее родное гнездо неприветливо смотрело на меня немытыми окнами.

Эрик легонько подтолкнул меня в спину, отвлекая от переживаний, и пришлось наконец войти. Он цепким взглядом осмотрел большую комнату, твёрдым шагом прошёл в обеденную зону, по-хозяйски сгрузил рюкзак с плеча на стол. Крепкий и опасный, он совершенно не вписывался в обстановку, и сейчас это было очень кстати. Уверенный вид Эрика придавал сил и мне. Я пыталась вести себя так же профессионально, будто дом не вызывает у меня никаких эмоций: до сих пор было стыдно за вчерашнюю вспышку агрессии.

— Что мы ищем? — спросила я. С момента гибели мамы и папы прошло почти четыре месяца — даже если преступники оставили какие-то следы, разве что-то могло сохраниться? А с другой стороны, за последние несколько дней я стала доверять Эрику гораздо больше, чем раньше, — у него наверняка были хорошие идеи!

Эрик удивился, почему из дома не вынесли всё от мебели до последней пуговицы, ведь в Чикаго всё вечно было в дефиците. Я строго ответила, что он имеет дело с Отречением. У нас было принято умерять свои потребности, не брать лишнего и думать о других. Без сомнения, наши товарищи по фракции брали только то, что было им по-настоящему необходимо, и то после долгих раздумий и колебаний: может быть, другим нужнее? А когда (рано или поздно) кто-то из Отречённых создаст семью, им передадут наш домик — не просто голые стены, а всё необходимое для жизни! У Эрика на лице был написан скепсис, но, к счастью, он сумел удержаться от обычных издёвок. Он велел мне внимательно осмотреть все комнаты и определить, чего не хватает и нет ли чужих вещей. Ничего чужого не было. Я припомнила, что когда меня отправляли в Бесстрашие, куда-то делись оба коммуникатора и мамин блокнот для записей об изгоях. Сейчас, кроме того, исчезли все продукты, мои школьные учебники, постельное бельё и кое-что из одежды. Но большая часть вещей лежала на своих местах. Папины бумаги были разложены на письменном столе в одному ему понятном порядке. Мамина швейная машинка так и стояла на её рабочем столике, только вот коричневую катушку ниток с неё сняли. Всё было вроде бы прежним и в то же время неправильным, враждебным, безжизненным.

Стараясь держать эмоции под контролем, я объяснила Эрику: скорее всего, недостающие вещи расползлись по фракции, их забрали другие Отреченные. И непохоже было, чтобы этот факт мог чем-то помочь в нашем расследовании. Эрик обошёл печку и прошёл в уголок, где стоял холодильник, хранилась посуда и продукты.

— Скорее всего, твои предки пригласили отравителя позавтракать с ними, и он добавил яд в их чай. А может, в тарелки.

Я попробовала развить его мысль.

— То есть если мы найдём чужие отпечатки пальцев на посуде… — я подошла к сушилке для тарелок, потом поднялась на носочки и распахнула дверцы кухонного шкафчика.

— Это ничего нам не даст. Убийца, если он не дурак, — а всё указывает на то, что это один из Эрудитов, — или вымыл чашки, или просто забрал их с собой и выбросил, вместе со следами гемотоксина и отпечатками. Я скорее пытаюсь смоделировать ситуацию в целом. Вот ты могла бы незаметно подлить мне отраву?

— Да ты что! Даже пробовать не стала бы!

— Если сидеть вот так, нос к носу, маловероятно, — Эрик уселся за обеденный стол, и тот стал казаться хрупким и шатким. — Но убийца мог отвлечь их. Ну там в обморок упасть, или притащить в дом умирающего изгоя, или бездомную дворняжку, или… Что ещё могло отвлечь твоих родителей от завтрака?

Против воли я грустно улыбнулась.

— Ты прав, всё перечисленное с вариациями…

— Какой вывод? — Эрик выжидающе посмотрел на меня и поднял проколотую бровь — ни дать ни взять учитель, терпеливо добивающийся верного ответа.

— Их было минимум двое. Один отвлекал, второй… действовал.

— Согласен. Или второй вариант: отравителя вообще здесь не было в момент их смерти. Какая-нибудь «добрая» соседка могла принести им в подарок бутылёк домашнего вина… чуть не забыл: вы же не такие! Чем у вас принято угощать — яблочным соком? А бутылку и стаканы забрали уже постфактум. Я так понял, после убийства ты могла и не заметить, кто что приносит и уносит.

Я нахмурилась. И не потому, что Эрик опять подсмеивался над нашими привычками. Вторая версия значила, что один из преступников был нашим, из Отречения…

Становилось всё темнее. Эрик велел мне задвинуть шторы и зажечь свет. Потом достал из рюкзака два прибора странного вида. Один оказался металлоискателем, второй — детектором пустот. Эрик объяснил, как обращаться с приборами, и велел методично проверить стены во всех помещениях. А также полы и потолки. Всего-то навсего. Я пыталась объяснить, что Отречённым нечего прятать, но Эрик неопределённо ответил: «Ну, их же из-за чего-то убили». И что, спрашивается, он собирался здесь найти? Клад, замурованный в стене? Тайник с оружием? Послание от Основателей?! Кажется, мой командир слишком много читал газеты и набрался теорий о грязных тайнах Отречения! Но сейчас было некогда разводить споры — пришлось слушаться.

Сам же Лидер с интересом просмотрел папины бумаги, вытащил из пазов все ящики письменного стола, зачем-то отвинтил ножки обеденного, слазал на чердак и вернулся недовольный. Потом он принялся слоняться из угла в угол, бесцельно глядя по сторонам и время от времени отвечая на звонки Макса и командиров подразделений. Металлоискатель оказался тяжёлым и неудобным. Время от времени он пищал — я звала Эрика, но тот по каким-то неизвестным мне признакам раз за разом определял, что дело в прово́дке. Я уже начинала закипать, тем более что Эрик то и дело отвлекал меня вопросами о друзьях нашей семьи, о тех, кто мог бы запросто заглянуть в гости к родителям и быть приглашённым к столу или передать угощение. Приходилось вспоминать, и получалось, что это мог быть любой Отречённый, а с долей вероятности даже изгой. Эрик заставил меня вспоминать, у кого из других фракций были дела с родителями. Из чужих фракций тоже набралось немало народу: как-никак папа был членом Правительства, а мама — известным психологом, правда, она предпочитала работать с изгоями: считала, что помощь нужна им больше, чем полноправным гражданам…

Когда Эрик хмуро велел мне сосредоточиться на проверке и смотреть внимательнее, я внутренне вскипела. Будто это не он меня отвлекал всё время!

— Эрик, ты сейчас сильно занят? — вкрадчиво спросила я со скрытой издёвкой. — Не поможешь?

— Нет, — серьёзно ответил он. — Я думаю.

Какая тяжёлая задача! И мой отважный Лидер героически взял её на себя! Я мрачно посмотрела на Эрика. Он не мог оценить степень моего возмущения: расслабленно стоял спиной ко мне в дверях бывшей спальни Калеба, положив руку на косяк. Чёрная кожанка обтягивала широкие плечи, крепкие пальцы задумчиво выстукивали по косяку какой-то сложный ритм. Нет, я нисколько не любовалась Эриком. В смысле — не как парнем. Он просто доставлял мне эстетическое удовольствие. С учётом его характера о чём-то большем не стоило и думать.

— Может, возьмёшь на себя поиск пустот: впереди ещё куча работы…

— Верно. И когда мы закончим эту кучу работы, ты поедешь спать в тёплую постельку, а мне ещё проверять патрули у Эрудиции, а потом колупать отчёт для Макса. Имей совесть. И сделай мне тишину!

Опять Эрик играет в строгого командира! Я вернулась к работе, мстительно думая, что свободные поверхности почти кончились, — сейчас попрошу этого наглеца снять кухонные шкафчики и передвинуть холодильник, а потом платяные шкафы в спальнях, а потом…

— Трис! Поди-ка сюда!

Я положила металлоискатель прямо на пол и пошла на зов в спальню родителей.

— Что это?

В углу на потолке узкая, почти незаметная щель обрисовывала небольшой квадрат.

— А, там доступ к проводам, — уверенно сказала я. — Нам с Калебом было настрого запрещено туда лазать: они под напряжением и там что-то не то с изоляцией…

— Зачем такой большой люк? — Эрик наклонил голову набок. — Распределительный щиток у вас над входной дверью. В спальне было бы достаточно кабель-канала, так или нет?

— Ну…

— Тащи табуретку.

Когда я выполнила команду, Эрик ловко вспрыгнул на табуретку, небрежно сковырнул ножом крышку люка, посветил внутрь фонариком, а потом… сунул туда руку!

— Осторожно! Там же электричество! Подожди, я отключу свет!

— Стой на месте и не пищи.

Эрик продолжал шуровать рукой в чёрном отверстии. В подтверждение моих слов наружу вывалился раздвоенный провод и угрожающе сверкнул медными концами.

— Вот видишь, я же говорила! У него голые концы! Эрик, я тебя умоляю…

— В случае чего окажешь первую помощь.

Я содрогнулась, представляя стокилограммовую тушу Лидера, падающую с табуретки в мои объятия, и вспоминая принципы лечения электротравм. Но тут услышала, что этот поганец беззвучно смеётся.

— Знаешь, смешного мало!

И вдруг Эрик бросил мне в руки что-то маленькое — я машинально поймала.

— Это ты искала после похорон?

Это был потрёпанный пухлый блокнот в серой обложке, подписанный родным красивым почерком: «Изгои. Важное». Мамин блокнот.

Эрик соскочил с табуретки, держа в руке поцарапанный коммуникатор в сером пластиковом корпусе. Тоже мамин.

— Респект твоему батьке: неплохой тайник сделал. Тоже небось дивергентом был. В электричестве мало кто разбирается — нормальные люди сюда не полезли бы.

* * *

Мы решили не заморачиваться, пытаясь найти и папин коммуникатор. Наиболее вероятно было, что его забрали преступники. За время обратной дороги коммуникатор удалось полностью зарядить. Эрик дал мне «домашнее задание» — проштудировать все записи в блокноте и файлы в коммуникаторе и понять, из-за чего стоило их прятать и могли ли они стать поводом для убийства.

А дальше Эрик пропал на три дня.

Первое время ждать его было нетрудно. Я делила время между изучением маминых записей и тренировками по программе Эрика. Чтение было увлекательным. Тонкий мамин почерк покрыл сероватые страницы разномастными заметками от коротких, в одно предложение, вроде «Мистер О’Коннор. Тёплые ботинки», до целых историй болезни. Многие изгои были мне знакомы. В блокноте была целая летопись чикагского дна, истории сломанных судеб и беспочвенных надежд, покорности и окончательной деградации. Вот интересно: много ли в гетто таких, как этот ужасный Флинн? Папа всегда говорил, грустно улыбаясь, что из гетто невозможно выбраться: изгоям по силам разве что самый примитивный труд. Но ведь Флинн, если закрыть глаза на его бесчувственность и аморальность, был самым настоящим Эрудитом, да ещё таким, без которого нельзя обойтись!

На второй день я поняла, что нам с Эриком пригодится разве что одна из последних записей: «24 мая, 15:20, Восточная 105-я улица, 98, быв. торг. центр». Файлов в коммуникаторе было немного, и один из них очень меня заинтриговал. Он был создан тоже 24 мая и был похоже на аудиозапись подслушанного разговора. Я не могла дождаться, чтобы показать находки Эрику… а он всё не шёл!

Я сделала очередную уборку и гораздо тщательнее, чем в прошлый раз. Обследовала коридор, ведущий от моего убежища вглубь здания. Выяснила, почему с той стороны никто не пытался проникнуть сюда, наверх: лестничные пролёты между верхними этажами были полностью обрушены. Обнаружила выход на крышу, а на крыше — пентхаус с выбитыми стёклами, полупустой бассейн и вазоны, в которых давным-давно ничего не росло. Где же носит этого Эрика? Я то и дело принималась качать пресс или отжиматься: нагрузка помогала скрывать тревогу от самой себя. Но после тренировок очень хотелось есть, а я начинала подозревать, что сухие пайки скоро придётся экономить.

К вечеру третьего дня у меня остались последнее полено и два сухих пайка. Я приняла решение: если Эрик сегодня не придёт, утром пройдусь по гетто, узнаю новости и принесу дров. Я слабо представляла, как рубить дрова ножом вместо топора. И скоро придётся где-то добывать еду! На благотворительный пункт мне хода нету, у патрульных тоже просить нельзя: официально-то меня нет в живых! Но даже это не главное. Всё ли с Эриком в порядке, почему его так долго нет?!

Поздно вечером он наконец пришёл.

Когда на лестнице послышались знакомые твёрдые шаги, я была готова броситься Эрику на шею. Но усталое лицо и строгий взгляд начальника говорили, что не стоит этого делать. Эрик был хмурым и небритым, в охапке нёс несколько поленьев.

— Я уж думала, что ты не придёшь!

— Куда бы я делся. Ты же полностью от меня зависишь, — заявил этот тип и сгрузил дрова в углу. — Пошли вниз, поможешь принести остальное.

Эрик, лапочка, привёз всё, что мне было нужно: и дрова, и еду, и даже новую пачку сушёной мяты с ромашкой. Единственным, в чём он меня обделил, была информация. На мои участливые расспросы он только отмахнулся.

— Какая тебе разница, что случилось! Были небольшие проблемы, это же Бесстрашие! Не трепыхайся: тебе по-любому привезли бы пожрать. Я своих не бросаю.

Своих?..

— Это я-то своя? Забыл, сколько крови ты у меня выпил?

Мой вопрос был риторическим. И вообще это был не вопрос, а удивление напополам с робкой радостью. Я не ждала никаких объяснений, и то, что Эрик ответил, было полной неожиданностью.

— Я неправильно оценил… Не усёк, зачем ты пришла в Бесстрашие. Тебя доставили на автомобиле Джанин, да и ещё с письмом от неё, — типа, чудная перспективная ученица, просьба позаботиться о тебе по полной и прочая хрень. А я не сильно люблю Джанин, мерзкая баба, вечно создаёт мне проблемы. Да ещё ты с ходу попыталась установить свои правила. Я это спустил на тормозах: Джанин написала, что ты только что потеряла родителей, думаю, хрен с тобой, прощу на первый раз. А ты вела себя так, будто тебе похер на всё на свете, кроме своей карьеры.

— Что?! Нет… всё было не так!

Эрик невесело улыбнулся, прищурился.

— Когда нормальные люди теряют близких, они ведут себя по-другому. Уходят в запои, лезут на рожон, девки заливаются слезами… Если у человека беда — обычно сразу видно, даже у Эрудитов. Я бы шизанулся, если бы моих предков убили, да ещё одновременно! А ты всю дорогу строила из себя сраную королеву в изгнании! Только и делала, что тренировалась и молчала, молчала и тренировалась! Это сейчас я понимаю, что так у тебя депрессуха проявилась. А тогда это выглядело так, будто ты бросаешь мне вызов! Ты же ни разу не ответила «не могу» или «это нереально», ты бралась за любые задания! Да ещё дивергент!

— Да какая разница, разве это проблема?

— Ещё какая. Я был уверен, что ты копаешь под меня, — сознался Эрик.

Я засмеялась так звонко, что было слышно, наверное, до самого подвала. Он что, спятил? Да я физически не могу претендовать на его место! Ну какой из меня Лидер Бесстрашия!

— Зря ржёшь, — холодно сказал Эрик. — Дивергенты высокого уровня, знаешь, на многое способны! Бесстрашие, хитрожопость и альтруизм просто лились из тебя рекой! А я… В общем, я единственный из Лидеров, кого легко заменить. Я подозревал, что Джанин засунула тебя в Бесстрашие с целью пропихнуть со временем на моё место, а Макс пойдет ей навстречу.

— Моя дивергенция выражена больше, чем у тебя? — спросила я и тут же пожалела об этом. Не нужно было лезть! Сейчас он вспылит или просто оборвёт разговор и уйдёт, и как я без него! Знала же, что это больной вопрос: нельзя обижать союзника, да ещё такого!

Но Эрик кивнул.

— У меня только два показателя: Эрудиция и Бесстрашие. Несмотря на высокие баллы, Макс считает, что этого мало.

Голос у него был бесцветный, лицо каменное. Эрик не смотрел мне в глаза, подчёркнуто спокойно закурил. Я чувствовала себя так, будто шла по минному полю: любой неверный шаг грозил взрывом. Но неожиданная откровенность Эрика заслуживала поощрения. И, кажется, это были даже — странно подумать — завуалированные извинения…

— Лажа всё это про твои показатели. Ты никогда не думал, что Макс говорит это нарочно? Чтобы выжимать из тебя все соки и держать в подвешенном состоянии — если не будешь лезть из кожи вон, тебя заменят?

— Мне уже не раз тыкали в рожу более сильного дивергента, — сухо ответил Эрик. — И я сам вижу, что у тебя есть потенциал.

Потенциал у меня, может, и был, недаром мама и папа вложили столько труда в мою подготовку. Но Бесстрашие-то здесь при чём?!

— Ты прекрасный Лидер, тебя никто не заменит, и уж тем более я! Все Бесстрашные тебя уважают, никто не справился бы лучше!

— Нечего меня умасливать, — проворчал Эрик и выдохнул длинную струю дыма. — Снова пытаешься чесать мне самооценку?

Но он не грозил всякими карами за нарушение субординации, и я совсем расхрабрилась:

— Ничего, потерпишь! Похоже, тебе очень редко «чешут самооценку»!

Мне вдруг остро захотелось до него дотронуться. Приобнять, или взять за руку… как-то выразить то, для чего не хватало слов. Но это было бы неприлично, даже вызывающе, как он к этому отнесётся?

Эрик улыбнулся на этот раз искренне — я глубоко вдохнула и почти уже решилась сделать шаг в его сторону… Но он резко сменил тему.

— Рассказывай, что накопала.

Момент был упущен — я было расстроилась, но мне и правда было что рассказать. Достав из-под подушки мамин коммуникатор, я включила ту самую аудиозапись. Некоторое время звучали помехи.

— Скоро ты наконец всё сделаешь? Обещал ещё две недели назад! — прозвучал резкий женский голос.

— Всё готово, — ответил ей ленивый тенор.

— Доставишь во второй терминал в устье Калумет.

— Сначала слиточки.

— Да ты совсем краёв не видишь!

— Как хочешь, — ещё ленивее и манернее протянул мужской голос.

Наступила пауза.

— Вот так-то лучше.

— Как договаривались: полкило вольфрама и два кило серебра!

Что-то негромко звякнуло, запищало.

— Ну что ты возишься?! — выкрикнула женщина.

— Подожди минуточку, у меня тут портативный анализатор… Отличненько, составчик меня полностью устраивает. С тобой приятно иметь дело, Эвелин!

Эрик сжал зубы и полез в карман за сигаретой. Меня поразила холодная злоба в его глазах.

— Что скажешь? — коротко спросила я.

— Знаешь, чей это голос? Завхоза Эрудиции, Доэрти. Это жучара, который занимается всем имуществом Умников. Распределяет по фракциям лекарства, электронику — всё, что Эрудиты производят, — он чиркнул зажигалкой.

— И что, по-твоему, он продал Эвелин?

— Хочешь поржать? — спросил он в ответ без малейшего веселья в голосе. — Всё оружие для нас делается в Эрудиции. Гранаты, пули, броники, винтовки — всё.

— Но ведь это же очень… ну, неудобно! Как же вы с Максом на это пошли?

— «Как мы на это пошли»! — передразнил Эрик. — Ты же слышала, как Макс относится к Умникам, — не задавай дурацких вопросов! И это не при нас началось, а с самого основания фракций! Станки с ЧПУ — в Эрудиции, химики и технологи — тоже. Формально это рациональное распределение обязанностей, обычный договор между фракциями. На деле — Умники держат нас за яйца. Хотя им без нас тоже не обойтись.

— Думаешь, он продал Эвелин что-то из оружия? — спросила я с замиранием сердца.

Эрик стряхнул пепел в консервную банку.

— Запись разговора сделана двадцать четвёртого, так? А в конце мая — не помню точно — Эрудиты изготовили для нас партию боеприпасов, но так и не доставили. Официальная версия — пожар на складе. А потом — бац! — и теракт в Искренности, вы тогда разбирали завалы, помнишь? И Дружелюбие стали цеплять гораздо чаще, и Итона пытались подорвать на самодельной мине! Афракционеры и раньше борзые были, а после того «пожара на складе» совсем с цепи сорвались!

Меня передёрнуло. С каждым новым днём мне открывались новые уровни человеческой подлости.

— Но даже если — ну допустим! — Доэрти продал Эвелин не боеприпасы, а кровезаменители, или антибиотики, или обезболивающие — хрен редьки не слаще! Это значит, он обделил лекарствами моих бойцов!

— Почему же мама и папа не пошли с этой записью в Искренность? — спросила я не столько Эрика, сколько саму себя.

— Загибай пальцы, — велел Эрик. Я приготовилась считать.

— Первый вариант — Доэрти был одним из их дружков, они хотели сперва поговорить с ним по-хорошему: не применять насилия и прочая Убогая хрень.

Я загнула мизинец.

— А может, собирались в Искренность, но не успели: их ведь убили двадцать пятого, верно?

Я кивнула и загнула ещё один палец.

— И последняя версия — они хотели шантажировать Доэрти, но прокололись как лохи: не обеспечили свою безопасность.

— Эрик, ну зачем ты так! Я понимаю, ты не знал нашу семью, постороннему может прийти в голову и шантаж, но это просто невозможно!

— Даже не сомневался, что ты начнёшь пищать по этому поводу. По-любому спасибо твоей матери за эту запись, хотя она и поздно попала в мои руки. Скоро мы узнаем, какие мотивы были у твоих предков. Как только раздобуду сыворотку правды — в этот же день допрошу эту мразь.

— Ты ведь возьмёшь меня с собой, правда?

Ледяная жестокость в его взгляде сменилась мягкой насмешкой.

— Хочешь лично выпустить ему кишки?

— Нет, что ты! И ты тоже не должен его бить и всякое такое! Я просто… чтобы своими ушами!.. Мне надо!

— Да ладно, шучу. Вы все НИТАКИЕ, будто я не помню. Конечно, я дам тебе возможность посмотреть, а то весь мозг вынесешь.

И, не успела я обидеться, мой невыносимый прекрасный командир добавил:

— Заслужила.

* * *

Но всё оказалось не так просто. Когда Эрик появился в следующий раз, он просто кипел от злости, только что огнём не плевался. Искренние посмели без его ведома истратить все запасы сыворотки правды на тренировки своих новичков! Кан заявил, что Эрику не стоит переживать: для внутренних дел Бесстрашия сыворотку скоро сделают, а остальное нас не касается! Я, с одной стороны, понимала Эрика, но с другой — он, кажется, всерьёз думал, что весь город должен жить по его указке! Так забавно было наблюдать за тем, как он возмущается!

Тут Эрик рассказал, что в лаборатории Эрудиции починили дистиллятор, и мне стало не до смеха. Нас неумолимо поджимало время: прошло всего несколько дней, а Эрудиты уже начали восстанавливать оборудование! Над городом снова нависла угроза переворота руками Бесстрашных! Конечно, у Эрика был запасной план. С моральной точки зрения этот план хромал на обе ноги. Я грустно представила, что бы на это сказала мама, и решительно согласилась, выставив всего одно условие.

* * *

Через пару дней Эрику удалось выкроить окошко в плотном Лидерском графике. Он высадил меня из машины в паре сотен метров от Эрудиции, как раз за пределами патрулируемой территории. На этот раз Эрик не стал приказывать «не отсвечивай»: я и сама понимала — патрульным попадаться нельзя, а контакты с изгоями непредсказуемы и сейчас ни к чему. Дождь лил стеной — я выпросила у Лидера кожаную кепку и спрятала под неё волосы. Трущобы вокруг были жилыми. Чтобы спрятаться от дождя, я выбрала странную пустую одноэтажную развалюшку, площадью не больше, чем душевая новичков. Все окна были выбиты, и света внутри хватало, да и мусора было совсем немного для гетто. Теперь оставалось только ждать. Сверху капало и стучало, сбоку и спереди задувал ветер. Чтобы согреться, я размялась и решила поделать приседания. Эрик собирался упросить завхоза поехать в гараж Бесстрашия под предлогом ремонта автокрана. Насколько я поняла, Доэрти единственный в Чикаго по-настоящему разбирался в таких вещах.

После трёх подходов по пятьдесят раз я более-менее согрелась и перешла к растяжкам. Видно, Доэрти оказался крепким орешком! Эрик предупреждал, что будет сложно, собирался умасливать его как только можно… подумать только, Лидер вынужден ползать на брюхе перед преступником! Да ещё надо провернуть всё втайне от Джанин! Если она замешана в убийстве родителей и, как Эрик выражается, «крышует» аферы подчинённых, то мало ли что она выкинет! А вдруг натравит Макса на Эрика или ещё что-нибудь такое?..

Когда я уже места себе не находила, а мышцы болели от упражнений, в конце улицы показался чёрный джип. Неспешно приближаясь, он трижды мигнул дальним светом. Я выскочила из укрытия под холодные струи дождя и махнула рукой. Эрик подъехал ближе, и я торопливо запрыгнула в тёплое нутро джипа.

— Вы ещё и патрульных будете подбирать на каждом углу? — недовольно протянул пассажир с переднего сиденья. Он растягивал гласные, как и тот голос, который мама записала, но вот звучание заметно отличалось. То ли запись исказила голос… то ли это был попросту не он.

Эрик раздражённо посмотрел на меня в зеркало заднего вида, сдвинул светлые брови, будто пытался взглядом заставить меня действовать. Я снова рассердила командира, потом придётся извиняться, и тем не менее я не торопилась доставать пистолет. По плану я должна была, как только сяду в машину, пригрозить Доэрти пистолетом, чтобы Эрик мог связать его и отобрать коммуникатор. Дальше Эрик планировал допросить завхоза в каком-то «надёжном месте» (сколько же у него разных «надёжных мест» разбросано по городу!) — по старинке, без всякой сыворотки правды. Честно говоря, Эрик мог бы справиться и в одиночку, но со мной было бы удобнее. Заодно я бы проследила за тем, чтобы он выполнил обещание: не применял к Доэрти «жёсткие методы», прессовал бы его только морально.

Но раз уж Эрик снова втянул меня в очередную незаконную авантюру, я считала себя вправе не кидаться действовать сломя голову, а понаблюдать и самой принять решение. Точно ли голос с маминой записи принадлежал Доэрти? А вдруг мы ошиблись, я же со стыда сгорю!

— Нет-нет, больше ни одной задержки, — пообещал Эрик непривычно мягко. — К обеду доставлю вас обратно.

— Так и быть, до обеда и ни минуточкой позже, — пропел Эрудит и чем-то захрустел. — А ещё вашим дуболомам придётся напрячь извилины и самим разобрать автокран. Я буду только консультировать и направлять их. Я не собираюсь пачкаться, — Доэрти снова прервался на хруст и чавканье. Я вытянулась на заднем сиденье, пытаясь рассмотреть возможного убийцу родителей. Но с моего места было видно только жирное круглое плечо, обтянутое плотной голубой тканью, красное ухо и рыжие волосы, остриженные «ёжиком».

— Хорошо-хорошо, — подобострастно согласился Эрик, бросая в зеркало — на меня — очередной яростный взгляд. Если он ещё раз так посмотрит, то зеркало, пожалуй, треснет! И от дороги отвлекаться не стоило: вон как машину тряхнуло на ухабе, так и колесо пробить недолго, это же гетто! — Нам бы только понять, в чём причина поломки!

— Это я бы и без осмотра сказал, — манерно протянул Доэрти и зашуршал пакетом. — С оборудованьицем нужно уметь обращаться, это вам не кулаками размахивать! Просто признайтесь, что никто не читал инструкцию по эксплуатации! А подъёмнички, особенно с электроприводом, требуют подхода! Нежно, но твёрдо!

Все мои сомнения пропали. Та же ядовито-сладкая речь, то же высокомерие под маской вежливости! Кажется, Доэрти ласково говорил только о приборах и прочих железяках, а до людей ему дела не было! Я в два счёта справилась с тугой кнопкой кобуры, выхватила пистолет и с силой ткнула завхоза дулом между ухом и воротником.

— Не двигаться! Руки на… — блин, как называется полочка над ящиком, где Эрик хранит спирт?! — Руки вперёд!

Эрик нажал на тормоз. Для пущей убедительности я ещё сильнее вдавила дуло в жирную шею Доэрти. Ну кто так угрожает, я, наверное, всё испортила! Из меня никудышный боевик, Эрик будет потешаться надо мной всю оставшуюся жизнь — если не выгонит, как только мы закончим! Но нет, Доэрти почему-то послушался и даже не пытался сопротивляться. Он покорно вытянул толстые руки вперёд, Эрик щелкнул наручниками, порылся в его карманах и небрежно сунул мне отобранный коммуникатор, потом плавно тронул машину с места.

— Это не сойдёт вам с рук, — протянул Доэрти. — Мисс Мэтьюз этого так не оставит!

— Мисс Мэтьюз первая тебя сольёт, если мы не договоримся, — равнодушно ответил Эрик.

— Но что вы от меня хотите?

— Болтать будешь, когда доедем. С удовольствием послушаю.

По виску завхоза скатилась капля пота, и я скривилась.

Переезд через Калумет по старому мосту, несколько поворотов — и мы оказались на одном из тренировочных полигонов Бесстрашия. Я узнала место: именно здесь мы играли в захват флага. Надеюсь, нам никто не помешает! Эрик за шиворот втащил Доэрти в небольшую кирпичную постройку, я шла рядом, продолжая держать его на прицеле. Тот пыхтел и краснел от злости, но возмущаться больше не решался. Эрик щёлкнул выключателем у входа. Пыльная голая лампочка, свисающая на шнуре с потолка, осветила пластиковые макеты машин в одном углу, деревьев — в другом, ещё какой-то хлам. Эрик толкнул Доэрти к стене, потянув за цепь наручников, заставил того поднять руки и зафиксировал цепь на крюке, торчащем из стены. Завхозу пришлось подняться на носочки — его круглое брюхо заколыхалось, голубое пальто нелепо задралось, правая пройма треснула под мышкой. Ему, должно быть, было страшно неудобно, скоро у него затекут руки, а ведь Эрик мне обещал! Но ведь нам нужно, как говорится, «расколоть» его, а вдруг не испугается?.. На всякий случай я подошла ближе и попыталась смотреть на Доэрти как можно злее.

Калеб когда-то рассказывал нам — семье — про технику допроса под названием «добрый и злой полицейский», вычитанную в довоенных книгах о преступлениях. В тот день Эрику пришлось выполнять обе функции попеременно, моя роль сводилась к подстраховке с помощью пистолета. Эрик рассказал Доэрти о его майской сделке с Эвелин с таким видом, будто знал о ней всё и даже больше. И вежливо предложил рассказать об остальных спекуляциях с афракционерами.

— Или вы оба пьяны, или приняли меня за другого! — поначалу гордо заявил Доэрти. Но я уже знала, как Эрик умеет подавлять людей, и не сомневалась в результате. Эрик ответил, что ему страшно некогда. Или Доэрти рассказывает всё про свою противоправную деятельность, или он лишится всех по очереди пальцев, потом ушей, а потом и более важных органов. Завхоз побледнел так, что на носу и щеках проступили коричневые веснушки. Эрик достал из ножен на поясе нож с изогнутым лезвием, неторопливо поднял на уровень лица Доэрти, задумчиво повертел в руке туда-сюда. Лезвие эффектно сверкнуло в резком свете лампы.

— Нет! Не смейте! Меня будут искать! — голос завхоза сорвался на визг.

— Будут, будут, — успокоил его Эрик. — Мои бойцы займутся. Найдут вас недели через две потрошёного.

Мне одновременно хотелось то ли сбежать с полигона как можно дальше, то ли отодвинуть Эрика и как следует врезать по толстой роже Эрудита. Доэрти продолжал потеть от страха, его бегающий взгляд метался от нас к выходу — и всё равно он не спешил откровенничать! Как далеко я позволю Эрику зайти? Он ведь не будет на самом деле пытать пленника, нет? Сколько человек в Чикаго погибли по вине Доэрти? Это он убил маму и папу, больше некому: ни у кого не было причин, — и я хочу наконец получить доказательства!

Лезвие было в какой-то паре сантиметров от лица Доэрти, он зажмурился… но ничего не произошло. Эрик опустил руку с ножом и мягко, почти ласково повторил: если Доэрти расскажет об остальных сделках, а главное — сдаст всех соучастников, то это поможет смягчить приговор. Возможно даже, он останется при должности — отделается лишь крупным штрафом…

И Доэрти сдался. На наше счастье, он очень любил себя и берёг. Эрик дал мне свой коммуникатор, я включила диктофон: пора было сделать гораздо более полную запись, чем мамина. Слова лились из Доэрти сплошным потоком: похоже, теперь он боялся, что Эрик передумает. Он пламенно настаивал на том, что ни разу не продавал афракционерам сложное в изготовлении оружие и боеприпасы, а «всего лишь порох и один раз селитру». Рассказал о причинах предательства — считал афракционеров серьёзной организацией, был уверен, что они скоро придут к власти, и хотел оказаться «на коне» в случае отмены системы фракций — Эвелин обещала его «не трогать» и даже «пристроить на хорошее место». Припомнил более мелкие спекуляции на чёрном рынке: в основном это были лекарства, изредка электроприборы. Попытался спихнуть вину на двоих водителей из Эрудиции — они, мол, организовывали большую часть сделок, они и с Эвелин его свели! Между признаниями умудрился предложить Эрику крупную взятку. Надо было радоваться: допрос удался, вон сколько информации…

А я чем дальше слушала, тем больше чувствовала усталость и разочарование. Эрик с деланно скучающим видом подбадривал: «Дальше», «Это не всё, сами знаете», — и Доэрти признавался во всё более мелких аферах — какой-то мухлёж с поставками из Дружелюбия, какой-то поддельный тест у его двоюродного племянника… Всё не то.

Наконец Доэрти выдохся и замолчал.

— А теперь о главном, — поторопил его Эрик. — Убийство свидетеля одной из ваших сделок. То, которое произошло на территории Отречения. Вы, конечно, знаете, кто из вашей шайки его совершил?

Доэрти искренне вытаращил белесые глаза.

— Кто?.. Как?.. Не знаю! Это не я, честное слово! — голос пропал на полуслове: видимо, у него пересохло в горле.

— Где вы были двадцать пятого мая этого года?

— Не помню… — прошептал Эрудит в отчаянии и весь поник, даже, кажется, щёки обвисли.

— Подождите! Вспомнил! — вдруг затрепыхался он. — Я же в больнице лежал в конце мая! У меня слабое здоровье, желчнокаменная болезнь! Не верите? У меня на животе вот такой рубец, можете взглянуть! Операция была двадцать четвертого, да-да-да! У врачей записано, если мне не верите! И у дежурных на ресепшене! Я не покидал фракцию!

Мы с Эриком переглянулись, думая об одном и том же. Что на это возразишь? Если бы родителей убили именно из-за той записи, Доэрти было бы легче проделать это самому. Завхозу Эрудиции было бы несложно найти предлог для посещения члена Правительства: пообещать что-то из оборудования, предложить техобслуживание, да мало ли… Если бы он попросил помощи у Эвелин, маму скорее застрелили бы, возможно, прямо там, в гетто. Конечно, надо было проверить и водителей, которые помогали Доэрти в хищениях из Эрудиции. Но интуиция подсказывала: насчёт убийства родителей Доэрти можно было верить.

Вот и всё.

След оказался ложным, и я понятия не имела, куда двигаться дальше. Без разрешения командира я выключила диктофон, молча сунула его Эрику и спрятала пистолет в кобуру.

— Я подожду снаружи, — пробормотала я и медленно пошла к выходу.

— Повиси здесь немного и никуда не уходи, — раздался сзади голос Эрика, потом послышались шаги. Я, не оборачиваясь, распахнула дверь и вышла на улицу, даром что снаружи по-прежнему шёл дождь: в любом случае не стоило разговаривать при Доэрти. Холод тут же забрался под куртку, капли защёлкали по козырьку кепки, а одна скатилась за шиворот.

Эрик вышел вслед за мной, не обращая внимания на дождь.

— Эй, ты чего?

— Он не знал, что мама подслушивала, — тихо ответила я. — Он ни при чём.

— Не уверен. Подожди, пока детективы проверят документы в Эрудиции, допросят водил, о которых он рассказывал... Ты что, реветь собралась?

Эрик подошёл ближе, взял меня за подбородок и посмотрел в глаза. Я не сопротивлялась, благо скрывать было нечего. Плакать не хотелось, а поводов для радости не было.

— Трис, ты молодец. Благодаря тебе раскрыли самое масштабное мошенничество за последние лет двадцать! А насчёт твоих предков — выше нос, мы же только начали!

Я удивлённо вытаращилась на Эрика.

— Как это, ведь перспектив больше нет?..

— Ещё как есть. Во-первых, детективы опросили почти всех Бесстрашных, кто мог видеть покушение на тебя. Результатов пока нет, поэтому я тебе не говорил. Неопрошенным остался только Дасти: после ранения Док прописал ему медикаментозный сон. Скоро у него черепушка заживёт, Док приведёт его в сознание, найдём тех, кто пытался тебя убить, и раскрутим по полной.

Да уж, после сегодняшнего сомневаться не приходилось!

— И это не всё. Помнишь, мы обсуждали, как хорошо просматривается ваше крыльцо с разных сторон?

— Помню.

— И из гетто тоже. Теперь я буду искать свидетелей среди изгоев.

— Ничего не выйдет, — возразила я. Надежда, не успев расцвести, съёжилась обратно. — Никого мы не найдём: столько времени прошло…

— Погоди расстраиваться. Если ввести в вену смесь из трёх ноотропов, они активизируют долговременную память. Дальше подключаем свидетеля к компьютеру: есть специальная программа, которая выводит воспоминания на монитор, как в симуляции страха. Единственная проблема — препараты слишком дорогие, для особого случая, у меня их всего ничего. То есть весь город опросить не получится — надо стрелять наверняка. Причём одну порцию придётся придержать для Дасти. С покушения на тебя прошло только четыре дня, но он был пьян в тот момент, да ещё ранение перенёс, может сам и не вспомнить.

Дождь моментально превратился из холодного в приятно-прохладный.

— Эрик, скажи честно, ты врёшь? Ты просто хочешь меня утешить, да?

— Я?! — возмутился Эрик. — Я никогда никого не утешаю!

Я улыбнулась: Эрику и в голову не пришло говорить «я никогда не вру!» Ещё бы, мой дорогой начальник врёт так ловко и красиво… так же, как он всё остальное делает… Кажется, мы одновременно осознали, что за разговором Эрик положил руку мне на плечо, а я доверчиво глазею на него снизу вверх — примерно так, как малыши смотрят на фокусников из Дружелюбия, и стоим мы недопустимо близко друг к другу… Эрик отстранился и сказал холодно-официально:

— Продолжим завтра. Помоги погрузить эту падлу в машину.

Ход нашего расследования замедлился. Дасти, который мог оказаться свидетелем нападения на меня, до сих пор был в медикаментозной коме. Эрик «закинул удочку» человеку, который знал в гетто всё и вся, — торговцу по имени Эйб. К нему обращались все, кто хотел заработать, — честно или не очень — то есть, конечно, все, кроме членов фракций. Сказать что-то Эйбу — то же самое, что повесить на Чикаго-авеню баннер со светящимися буквами. Точнее, объявить по радио на весь город, ведь половина изгоев были неграмотными. Эрик передал Эйбу: те, кто был в районе Отречения двадцать пятого мая и видел, что происходило во фракции, могли рассчитывать на блок сигарет, или несколько банок консервов, или даже канистру спирта — в зависимости от ценности информации. А кто посмеет явиться к Эрику с выдумками, получат разве что хороших пиздюлей: он лично будет проверять точность показаний сывороткой правды. По мне, можно было обойтись и без угроз, но Эрик настаивал, что изгои — «сплошь халявщики и пиздоболы, только услышат о подачках — устанешь лапшу с ушей снимать». Прошло целых три дня, но пока от Эйба никто не являлся. Оставалось только ждать.

Эрик даже не скрывал, что приезжал меня контролировать. Что, по его мнению, я могла натворить? Истратить всю воду из бассейна на крыше? Привести в гости изгоев, обосновавшихся внизу? Готовить в печке маршмеллоу из кусочков сахара и устроить пожар? Эрик только неопределённо пожимал плечами: «мало ли что тебе в голову придёт». Однажды я попробовала заикнуться, что хочу перекрасить волосы обратно. Или в какой-нибудь другой цвет: незаметный, может, чёрный или коричневый, любой цвет был бы лучше ярко-алого ужаса у меня на голове. Сил уже не было при каждом умывании видеть в зеркале «бесстрашный» имидж. Конечно, у моей просьбы было второе дно, безобидный тайный умысел. После нашей с Эриком диверсии в Эрудиции красные волосы превратились из отличной маскировки в особую примету. Если от неё избавиться, может, Эрик прекратит нудеть, что я бросаюсь в глаза и не должна показываться на людях ради собственной безопасности! Да кому вообще может прийти в голову искать меня в гетто! Те, кто напал на меня в Бесстрашии, надо думать, были довольны, когда меня объявили мёртвой!

Но Эрик был непреклонен. Он отказался не только привезти мне краску для волос, но и дать поносить свою кепку хоть на пару дней.

— Я тебя насквозь вижу! Сиди здесь и не высовывайся!

— Сколько сидеть, Эрик? Я могла бы тоже поговорить с изгоями — осторожно, потихоньку! Мы не можем вот так терять время! Сколько потребуется Джанин на восстановление лаборатории, а?

Эрик ответил хмурым взглядом.

— Эрудиты починили термостат.

И прежде чем я выдала новую порцию тревожных предложений, он меня перебил:

— Это ничего не значит: большая часть оборудования пока сломана, так что время у нас есть. Никакой самодеятельности в гетто! Мы это уже обсуждали: ты нужна мне живая. Я угробил массу сил, чтобы все поверили в твоё самоубийство! Ты же не хочешь реально сдохнуть, а заодно меня подставить?!

— Тебе это нравится, да? — рассердилась я. — Я сижу тут одна-одинёшенька целыми сутками, встречаю тебя, как свет в окошке, и жду неизвестно чего!!!

— Конечно! — нахально согласился этот тип. — Сплошной кайф! Всю жизнь мечтал разрываться между твоей берлогой и всем остальным городом! У меня же других дел нету, кроме тайных расследований! Блядь, кто бы мне дал запереться тут на пару дней, и чтобы все думали, что я отбросил коньки!

Я подумала о нагрузке, которая свалилась на Эрика с того момента, когда мы решили бороться против Джанин. О вечной спешке и нервотрёпке, в которых он живёт. Да я просто эгоистка: Эрик заботится обо мне, а я вываливаю на него все эмоции без разбора! Я уже вдохнула поглубже, чтобы извиниться, но Эрик продолжил:

— Ты просто не умеешь расслабляться. Тебе не приходит в голову что-нибудь попросить? Не дебильную краску, а что-нибудь нормальное?

— Я всё время что-нибудь прошу, — возразила я. — А ты к Эйбу меня не взял: «засветишься», перекраситься — нельзя, за дровами самой ходить — «опасно»…

— Не такое, — скривился Эрик. — Для удовольствия.

Я тяжело задумалась. Для удовольствия?.. Растерянно осмотрелась. Сухих пайков у меня достаточно, зубная паста есть, мыло тоже… Сигареты мне не нужны…

— Бестолковая, — вздохнул Эрик. — Фантазии у тебя нету. Что ж вам так мозги промывают в Убожестве! На, попробуй.

И он протянул мне что-то прямоугольное, завёрнутое в фольгу. Я недоверчиво развернула. Под обёрткой оказалось что-то твёрдое, противного коричневого цвета.

— Что это?

— Энергетическая плитка по довоенному рецепту. Для Лидеров и особо ценных сотрудников. Глюкоза, кофе и какие-то супермасла. Да кусай уже, не бойся!

Странные у Лидера понятия об удовольствии и умении расслабиться! Я решила попробовать чисто из вежливости, чтобы он отстал, и откусила крохотный кусочек.

Что-то восхитительное, сладко-горькое, нежнейшее растеклось по языку и моментально растаяло. Что это было?.. Я откусила ещё кусок уже побольше. На этот раз я отчётливо распознала примесь сливок: этот вкус я узнала в Бесстрашии и очень любила. И ещё был какой-то знакомый привкус, оттеняющий сладость… орехи? Я прикрыла глаза, наслаждаясь каждой молекулой чудесной плитки, и замурлыкала от удовольствия.

— Люблю наблюдать, как Убогие девки учатся радоваться жизни.

Глаза пришлось открыть. Я хотела сказать спасибо, но мне очень не понравилось, с каким выражением Эрик за мной наблюдал. Будто я на его глазах занималась… занималась невесть чем! Я всего лишь приняла угощение, к чему этот сальный взгляд?!

— Что у тебя с Тори? — резко спросила я.

— При чём здесь это? — удивился он, не понимая, какая связь между лакомством и его подружкой.

— Ву — твоя девушка, верно? А она тебе разрешает угощать других такими плитками? И пропадать по ночам непонятно где? И — как ты там сказал? — «учить девок радоваться жизни»?

— Это важно? — сощурился Эрик.

— Ну… хотелось бы понять. Чтоб не сделать никакую глупость.

— Всё интереснее и интереснее! — протянул Эрик, ухмыляясь. Он откровенно наслаждался ситуацией. — И какие глупости ты собираешься делать?

Я почувствовала, что краснею, и не нашлась с ответом. Да уж, внесли разнообразие в моё сидение взаперти! Сладкая плитка продолжала таять у меня в кулаке: за разговором я о ней забыла. Я аккуратно завернула её обратно в фольгу, положила на стол, скрестила руки и уставилась в окно, пытаясь изобразить спокойствие.

— Ты такая прикольная, Убогая. Ревнуешь, что ли? Тори — моя бывшая, ясно?

— Непохоже, — проворчала я.

— Мы хорошо расстались, без скандала, и до сих пор дружим. Не знаю, что ты там себе напридумывала…

Я обернулась к нему.

— А со стороны выглядит так, будто она ещё любит тебя. Да и ты не похож на «друга», — я показала пальцами кавычки.

Такой поворот разговора Эрику не понравился. Он не знал, куда девать руки, и явно чувствовал себя некомфортно.

— Что за хуйня, с чего ты взяла? Я не по этой части! И Ву тоже не заточена под это ваше Убогое… — Эрик не договорил, и я в первый раз увидела, как он краснеет. — У нас в Бесстрашии всё проще! Повстречались день-неделю-месяц — разошлись, и никто никому ничего не должен! И уж тем более никто из девок не пытался мне что-то запрещать!

То, что Эрик говорил, не укладывалось в голове. Я, конечно, подозревала, что он бабник, но его цинизм вывел меня из равновесия.

— Сошлись, разошлись, будто за хлебом сходили… извини, но это… — мне удалось оставить при себе выкрик «противно». — Выбирать человека нужно на всю жизнь! Если ты теряешь любовь — это трагедия! А у вас так легко всё происходит… не по-настоящему…

— Ну и тараканы у тебя в голове, — вздохнул Эрик. — Тяжёлый случай! Я даже слышал, что у Убогих не принято трахаться до регистрации брака. Ничего, подрастёшь — поумнеешь. Всё, не морочь мне голову, и так уже опоздал! Завтра загляну.

Эрик резко развернулся и вышел в коридор, и я проводила его взглядом. Крепкий чёрный силуэт резко выделялся на фоне обшарпанных стен и грязно-белой двери. Какой-же он всё-таки… А характер-то у Лидера до чего тяжёлый! Правильно мама говорила: только в Отречении люди по-настоящему серьёзно воспринимают отношения! Только вот проблема: по сравнении с Эриком не только мальчики из Отречения, но и другие Бесстрашные кажутся скучными и мелкими. И какой же он молодец, что привёз мне эту вкуснющую плитку! Я никогда не замечала за ним особой любви к сладкому — это специально для меня, самый настоящий подарок! Я взяла плитку со стола и откусила ещё кусочек. Эрик и Тори не встречаются, значит… получается, у меня есть шанс?..

И в этот момент случилось озарение. Наверно, сработали полезные вещества из плитки, как её там Эрик назвал — энергетическая?

Изгои боятся Эрика, его и Бесстрашные-то опасаются. От Эйба никто не придёт. Кларк и Мейси, правда, согласились помочь нам с охраной Эрудиции, но сейчас-то Эрик вон что задумал: проверку сывороткой правды! И санкции для тех, кто будет врать! Что бы я подумала на месте изгоев? Правильно: «Ну нафиг, не нужны никакие консервы и спирт, ноги бы унести»! Здесь надо действовать тоньше, мягче… по-Отречённому!

Я запихала в рюкзак несколько (сколько влезло) коробок с сухими пайками, забрала из ванны кусок мыла. Потом подумала и вернулась в комнату за аптечкой и зажигалкой.

Пусть Эрик занимается своей частью расследования, кто ему мешает. Да у него и других дел по горло, правильно он сказал. А я тем временем собиралась подключиться к нашему делу с другого конца. Придётся всё-таки самой порасспрашивать изгоев.

* * *

Нужно было обязательно оказаться в Отречении до рассвета. Да не только успеть дойти, но и переодеться во что-то незаметное, «не Бесстрашное». При этом надо было по возможности выспаться: день обещал быть напряжённым. У меня не было ни часов, ни будильника, и я всё время просыпалась, боясь прозевать время выхода. В итоге я попросту вскочила, схватила уже собранный рюкзак и рванула по ночному городу в сторону дома. Можно было бы взять с собой нож, который хранился в убежище в качестве кухонного, — он был вполне себе острым — но его было не на чем закрепить.

А пистолет Эрик забрал ещё после разборки с Доэрти: мол, без него выходить мне всё равно некуда, значит, и оружие ни к чему. В каком-то смысле это было верно. Если притворяешься изгоем, но действуешь по-Отречённому, оружие не нужно.

Чтобы Эрик не психовал, я хотела оставить ему записку, даже бумагу нашла: страничку из маминого блокнота. Но писать на ней угольком из печки оказалось жутко неудобно. В итоге я крупно нацарапала углём на двери «Не волнуйся, к вечеру вернусь» и с чистой совестью побежала по лестнице, прыгая через две ступеньки. Если вернусь раньше Эрика (а я на это очень рассчитывала), просто сотру запись, и он никогда не узнает, что я уходила без спросу.

В ту ночь мне везло. Я скорым шагом шла через тёмное гетто, иногда приходилось прятаться в тени зданий от нетрезвых изгоев или огибать костры. Как удачно, что Макс отменил патрулирование гетто! Темнота скрывала не только мою нелепую прическу, но и защищала меня целиком.

Отречение патрулировали две машины Бесстрашия, и я удачно проскочила мимо обеих. Запасной ключ от нашего дома по-прежнему лежал под верхней ступенькой крылечка. На этот раз я не позволила тоске даже на минуту поднять голову. В крови бурлил адреналин. Я была уверена, что риск окупится и мой план принесёт нам с Эриком пользу и только пользу.

Я бросила рюкзак у порога и принялась рыться в шкафах. Нашла своё позапрошлогоднее платье, заштопанное в нескольких местах, — тёмно-серое макси. Платье было свободного покроя, и в него удалось влезть, разве что в плечах было тесно. Ну да ладно, я шла не на показ мод, да и Эрик меня не увидит, — для моей сегодняшней цели чем хуже, тем лучше.

Из-под платья на целый фут торчали голые ноги. Нужны были чулки или колготки, и снова судьба была благосклонна ко мне. Среди маминых вещей нашлись плотные серые колготки, настолько заношенные и покрытые катышками, что никто из соседей не захотел брать их себе. Нашлась и мамина косынка, в которой она работала в саду. Косынка была украшена несколькими пятнами ягодного сока и опять же штопкой. Какие же милые, чудесные люди — наши соседи! Не захотели брать себе старую одежду, но и выкидывать не стали, и изгоям не раздали! Как хорошо, что у них не дошли руки! Теперь моя миссия просто обязана удаться! Я туго обмотала косынкой голову, длинные концы скрестила на шее и завязала сзади. Теперь снять с меня платок можно было разве что вместе с головой. Чёрную временную татуировку ниже правой скулы — символ Бесстрашия — я прикрыла несколькими кусками пластыря. Зеркала в нашем доме, конечно же, не было — пришлось смотреться в гладкую стальную крышку кастрюли. И результат меня очень и очень обрадовал. До чего же приятно было наконец смотреть на своё собственное отражение, не изуродованное «боевой раскраской»! Я широко улыбнулась и подмигнула своему отражению, искажённому крышкой кастрюли. Бесстрашные меня не заметят и не запомнят, даже если случайно увидят — кто замечает изгоев? А изгои не устоят перед моим скромным обаянием!

Ботинки, куртку и рюкзак я оставила свои, чёрные. Типично для изгоев — носить обноски всех фракций без разбора, так было даже достовернее. Джинсы и толстовку аккуратно свернула и сунула в рюкзак, под сухие пайки. Посмотрев в щёлочку между шторами, я увидела, что небо на востоке светлеет, значит, пора. Тише мыши я прошмыгнула по Отречению, пересекла разбитую дорогу. Вдали показались фары патрульной машины — Бесстрашные снова объезжали территорию Отречения. Я шмыгнула в тень ближайшего здания.

Мне было неловко стучаться в двери и беспокоить спящих людей. Коротать время пришлось на улице. Спать всё равно не хотелось, а единственным минусом был предутренний холод. Наконец рассвело, и на улицы выползли первые изгои. Можно было приступать. Именно среди тех, кто жил вокруг Отречения, нужно было в первую очередь искать так нужного нам с Эриком свидетеля.

Всё утро я бродила вокруг Отречения, занимаясь, на первый взгляд, пустой болтовнёй. Я по-честному представлялась Беатрис Прайор, и многие меня узнавали. Изгои думали, что меня изгнали из Бесстрашия, а я их не разубеждала. Я слушала сплетни и жалобы, искренне расспрашивала о жизни на улицах. Странное дело: в тот день я не видела в гетто ни драк, ни даже сколько-нибудь серьёзных конфликтов. Будто над гетто пролился дождь из сыворотки Дружелюбия. Это я тоже сочла добрым знаком.

Пару раз меня угостили чёрствым хлебом, но гораздо чаще угощала я: понемногу делилась продуктами из сухих пайков. Я с удовольствием раздала бы всё и сразу, но тогда изгои стали бы воспринимать меня как лохушку. Чтобы сойти за свою, приходилось делать вид, что я экономлю, и делиться демонстративно сдержанно. Установив контакт, я задавала главный вопрос тоже честно: родители, мол, умерли при загадочных обстоятельствах, может, кто-то что-то видел? Папу и особенно маму до сих пор помнили в гетто, изгои принимались сочувствовать, многие предлагали выпить за упокой. Кое-кто удивлялся, почему я не пошла в Искренность за помощью в расследовании. Моя версия — будто из Бесстрашия новичков отпускают разве что на собственные похороны, а сейчас, после отчисления из фракции, изгойку даже слушать не станут — вызывала живейший отклик и безоговорочное доверие. Кроме угощения, я получила море сочувствия, несколько приглашений поселиться с той или другой семьёй (в чудесных, честное слово, домах: с потолка почти не течёт, а дыры в окнах заделаны картоном!) и два предложения переспать (оба были застенчиво отклонены).

Но вот информации не было. Ответы изгоев были до смешного разными в мелочах и пугающе одинаковыми в главном.

— Нет, не видела. У меня семеро оглоедов, сама видишь, за ними бы… эй, стоять! Я сказала не подходить к огню!

— Нет, мисс. По утрам я завсегда на рыбалку ухожу. И щас пойду — видите снасть?

— Нет, бэби, мы здесь только с августа. Прошлые хозяева окочурились, а мы раз — и подсуетились! Берлоги вокруг Отречения в два счёта занимают!

К моему огорчению, выяснилось, что постоянных жителей в кварталах вокруг Отречения было не так уж много. Изгои постоянно блуждали по Чикаго: пытались протиснуться поближе к Отречению или к рекам, срывались с насиженных мест, скрываясь от Бесстрашных, умирали… Мозг вскипал от их историй — то тяжёлых, то эгоистично-паразитических, то полных чёрного юмора. Мне хотелось бы немедленно накормить их всех досыта, а потом… не знаю… что-то такое сделать, чтобы этим людям никогда больше не приходилось воровать во фракциях или друг у друга. Вместо этого нужно было сосредоточиться на расследовании. Я дотошно выспрашивала, кто жил в этом районе раньше и куда подевались прежние жильцы. Пыталась не запутаться в массе новых имён и прозвищ: Лайам, Носатая Голди, Паучиха, Ричи-лентяй…

Из района Отречения я ушла ни с чем. Последняя надежда была на нескольких изгоев, которые переселились в другие районы и вроде бы были ещё живы. Разыскивая их, я исходила гетто вдоль и поперёк — от полуприличных домов вокруг фракций до ужасных дыр в Вудлоне и Лэндейле. Побывала во всех излюбленных местах изгоев: рядом с благотворительным пунктом, вокруг госпиталя, вдоль берегов Дес-Плейнс, Чикаго и Калумет, прошлась по периметру Дружелюбия. И только когда ноги уже гудели от усталости, а солнце стало клониться к закату, я наконец нашла кое-что любопытное.

Неподалёку от Франклин-центра (та ещё дыра) удалось разыскать Лайама, жившего когда-то рядом с Отречением. Это был хмурый, очень деятельный мужичок лет тридцати. Широкий розовый шрам пересекал его бровь, не задев глаз, продолжался на щеке и скрывался в густой бороде. У меня создалось впечатление, что всё своё время он проводил пытаясь стащить то, что плохо лежало. Вот и сейчас он спешил домой с каким-то грязным мешком в обнимку. Лайам недоброжелательно зыркнул на меня, когда я прошмыгнула в дверь вслед за ним. Но когда я рассказала, зачем искала его, он призадумался.

— Ну и что дашь, если мы что-то вспомним?

Еда, бинты и обезболивающее из аптечки были уже розданы. Я достала из рюкзака своё последнее сокровище — кусок мыла — показала ему и спрятала обратно.

— Чё, серьёзно? За хуйню, которая была дохрена времени назад?

— Для меня это очень важно. В тот день погибли мои родители, ты же понимаешь…

Лайам положил мешок на пол и почесал затылок. Бесформенная вязаная шапка сползла ему на глаза.

— Предки — это да. Предки — это святое… Я-то ничё не видел. Занят был. Может, Дзен видел.

— Дзен?

— Мой друг. Любит сидеть на улице. Целыми днями готов смотреть по сторонам. Только он, может, не захочет пиздеть попусту. Ты это… пошли со мной. Попробуешь поспрошать его.

Таинственный Дзен обнаружился с другой стороны здания: сидел прямо на земле и смотрел на закат. Он был очень истощён, но безмятежно улыбался. Прозрачная кожа была белее моей, а жидкая бородка заплетена в аккуратную косичку.

Я вежливо поздоровалась и в очередной раз повторила свои вопросы. Лайам стоял рядом, скрестив руки, и скептически шевелил бровями.

— Это было двадцать пятого мая… ну, на следующий день после раздачи продуктов… — я судорожно пыталась дать изгою хоть какие-то временны́е ориентиры. — И за два дня после майского медосмотра для изгоев… Может быть, помнишь?

Дзен с вялой доброжелательностью посмотрел сквозь меня.

— Ты ведь жил весной возле Отречения, верно?

Со стороны я, наверное, выглядела жалко. Я уже теряла терпение и начала нервничать. Но Дзен вдруг смилостивился и подал голос:

— Жил.

— И, наверное, на улице был? Тогда была хорошая погода, было так тепло…

— Был.

Ну хоть какой-то отклик! Если б ещё была уверенность, что Дзен меня слушает и понимает, а не просто повторяет одно из моих слов! Сможет ли Эрик работать с таким свидетелем? Я присела на корточки прямо перед изгоем, пытаясь привлечь его внимание. Вроде удалось: он уставился на меня с тем же усталым интересом, что и до этого на закат. Лайам сопел где-то сверху.

Я несколько раз медленно вдохнула и выдохнула, пытаясь попасть в ритм дыхания Дзена. Как бы вывести его на контакт! Понятно было, что бессмысленно пытаться немедленно вынуть из него воспоминания многомесячной давности. Это уже проблема Эрика с его загадочными препаратами. Но мне надо было хотя бы примерно оценить умственные способности Дзена! И чего это он всё время улыбался? Изгой был искренне доволен жизнью — или?..

— Можно спросить, почему тебя называют Дзеном?

— Людям видней.

Изгой говорил очень медленно, будто нехотя. Я тоже решила говорить медленнее и тише.

— Как тебя зовут на самом деле?

Дзен моргнул.

— Не помню.

— Почему ты любишь быть на улице?

— Наблюдаю.

— В смысле? За кем наблюдаешь?.. — растерялась я.

Дзен улыбнулся чуточку шире и вдруг ответил мимо вопроса:

— Не переживай. Не бойся. Всё уже предопределено.

Да как же мне не переживать! Ишь, доморощенный философ из гетто! Если бы он знал! Сейчас решается судьба всего города! И я не успокоюсь, пока не узнаю, кто настолько ненавидел нашу семью!

— Хочешь сказать, всё будет хорошо? — скрипучим голосом спросила я.

— Нет. Не то, — медленно проговорил Дзен. И добавил ещё значительнее: — Всё будет так, как надо.

Растревоженная странным разговором, я поднялась на ноги. Дзен снова выпал из реальности, немного приподнял голову и перевёл взгляд на облака. Что, спрашивается, он там видел?

— Я ж говорил, — пробурчал Лайам, прочёсывая пятернёй бороду. — Дело давнее.

Поняв, что я больше не буду беспокоить Дзена, Лайам затопал обратно в дом и принялся суетиться у примитивного очага, сложенного из кирпичей.

— Твой друг… — я замялась, подбирая слова, — немного необычный.

— Ты это брось, — нахмурился Лайам. — Ни хрена он не ёбнутый! Дзен — это голова. Поумнее многих!

Я попрощалась и неспешно вышла на улицу. На западе небо полыхало красно-оранжевым, с востока на город надвигалась сине-фиолетовая темнота и тени становились всё длиннее. Пора было возвращаться. Не то чтобы я сорвала джекпот, но хоть какой-то результат. Сложно, конечно, будет с этим заторможенным стоиком, но мне Дзен казался самым перспективным. А если не получится с ним, то перескажу Эрику имена остальных, кто жил весной рядом с Отречением, а уж он пускай ищет их и разбирается с их воспоминаниями. Я быстро зашагала в сторону Дес-Плейнс.

Вдруг внимание привлекла возня далеко впереди.

— Отвалите! — взвизгнул женский голос.

— Заткнись, сука!

Прозвучал глухой удар. Гетто решило показать свою тёмную сторону — что ж, дело привычное. Нужно было торопиться домой, но я не могла пройти мимо, ведь разнимать драки я уже умела и как Бесстрашная несла ответственность за порядок на улицах гетто.

— Нет! Не дам! Чтоб вы сдохли!!!

Двое изгоев пытались что-то отнять у тощей мелкой девушки. Но та, несмотря на явное превосходство нападающих, сопротивлялась подобно тигрице. Одной рукой она отбивалась, второй судорожно прижимала к себе что-то тёмное. Время от времени ей удавалось отбежать на несколько шагов, но её тут же догоняли.

Я подбежала к дерущимся сзади и ударила одного из нападавших под колени — он упал, и я переключилась на второго: за плечо развернула его к себе и изо всех сил ударила в челюсть. Изгой ответил ударом в лицо — мой нос взорвался такой ослепительной болью, что я чуть не взвыла. Девушка исчезла из поля зрения, и я услышала, как она убегает. Умница! Я от души ударила в пах коленом того, что ударил меня в нос, — он заорал от боли, и тут я почувствовала жгучую боль в правой икре. Нож! Вот же тварь! Первый изгой поднялся с земли и рванул за девушкой, второй кричал ему вслед «гаси!» и пытался снова меня ударить, целясь в солнечное сплетение. Я увернулась — удар получился скользящим, а мой ответный удар пришёлся изгою в кадык. Мой противник рухнул на землю без сознания. Я завертела головой, пытаясь рассмотреть на темнеющей улице девушку и второго изгоя.

Увидела.

Чьё-то тощее тело лежало поперёк дороги в сотне метров от меня. Вдали раздавался топот убегающего. Хотелось бы верить, что сбежала именно девчонка, но… Нос отчаянно болел, ныл порез на ноге, но не было времени себя жалеть. Прихрамывая, я заторопилась в сторону лежащего.

Нет, убежать девушке не удалось. Именно она лежала в неудобной позе прямо на щебёнке, её шумное хриплое дыхание было слышно издалека. Плохой признак. По серой кофте изгойки расплывалось тёмное пятно. Я опустилась на колено рядом с ней, стянула с одного плеча лямку рюкзака и куртку и принялась отрывать рукав от платья. Эх, не надо было раздавать всё содержимое аптечки! Попытаюсь наложить давящую повязку, а чем же закрепить… а, у меня же джинсы в рюкзаке, выдерну из них ремень, а потом пойду за помощью!

— Слушай… — прохрипела раненая и закашлялась. — У меня брат… Джейми… забери его к себе… в Риверсайде нельзя одному…

— Не нервничай, всё будет хорошо, — заворковала я, сама не веря в то, что говорю. Одновременно я пыталась закончить перевязку: продеть ремень под спиной изгойки и при этом не причинить лишней боли. — Сейчас остановим кровь, потом я добегу до госпиталя…

— Заткнись, — прошептала раненая и снова зашлась кашлем. Пенистая, окрашенная кровью мокрота пролилась изо рта на щёку. — Лоутон-роуд, сто восемьдесят… в подвале… его зовут Джейми…

Это были её последние слова. Тяжёлое дыхание затихло, беспокойный взгляд потух. Я закрыла изгойке глаза и поднялась на ноги. Никудышная из меня Бесстрашная: не смогла защитить девушку от грабителей и кровотечение не остановила…

На Чикаго неумолимо спускалась ночь. Эрик будет в ярости, если не застанет меня дома, а может, он уже приехал? Я натянула обратно куртку и рюкзак и захромала на север, пытаясь найти загадочную Лоутон-роуд. По-хорошему, надо было и свою ногу перевязать, но было нечем. А, ладно, доковыляю как-нибудь.

* * *

Как я нашла в тёмном гетто нужный дом, а в подвале, между древними коммуникациями, — Джейми, как убалтывала трёхлетнего волчонка, убеждая в том, что он должен пойти с незнакомой мной, — достойно отдельной истории. Маленький изгой жался в угол, закрывался ладошкой от света моего фонарика и пищал: «Уходи! Лив! Где Ли-и-ив!» А у меня болел разбитый нос, из него по-прежнему подтекала кровь, и дышать приходилось ртом, да и нога давала о себе знать. Под конец я позорно, грубо и антипедагогично заявила, что Лив никогда больше не придёт, она велела Джейми пойти со мной, а кто не послушается, того заберут бандиты. После этого Джейми стал шёлковым, позволил взять себя за ручку и вывести на улицу. Он был так напуган, что не смел болтать, как это обычно делают малыши — в детском саду Отречения детишки щебетали не хуже стайки воробьёв. Через несколько десятков метров он устал, но у меня больше не было сил его уговаривать. Чтобы сэкономить время, я посадила мальчика на плечи поверх рюкзака. Весил он всего ничего, но раненая нога тут же разболелась ещё сильнее. А ведь Эрик был прав, когда гонял нас не жалея сил! Если бы я была лучше подготовлена, то не заметила бы никакой боли!

Кое-как я доковыляла до убежища и с трудом вскарабкалась по лестнице. Джейми то вертелся по сторонам, то принимался играть концами моей косынки. Дверь в комнату была открыта, оттуда лился приглушённый свет и лёгкий запах табачного дыма, и я решила подать голос.

— Эрик, это я, то есть мы!

Никто не отозвался — я открыла дверь. Комнату освещала свеча на столе и пламя из печки, Эрик сидел за столом. Он нехотя повернул голову в нашу сторону, по-прежнему молча. На столе перед Эриком валялась смятая пустая пачка из-под сигарет. Я отчётливо представила, как он ждал здесь меня и смолил сигареты одну за другой: он всегда так делает, когда нервничает… В тусклом свете лицо Эрика смотрелось пугающе: сжатые челюсти, раздутые ноздри и чёрные провалы глазниц. Лучше бы сразу наорал: мне и так было неловко, а он ещё молчать придумал!

Джейми ударился в рёв, да такой оглушительный, что я испугалась, не услышали бы его изгои внизу. В его неразборчивом визге можно было разобрать — о ужас! — «Дядя плохой!» Я бубнила что-то утешительное и пыталась снять малыша с шеи, чтобы обнять и успокоить. Но Джейми окончательно стащил с меня косынку, цеплялся за мои волосы, руки — за всё, что попадалось под руку, — и продолжал плакать.

Эрик соизволил таки подняться, достал из одного из сухих пайков небольшой контейнер, вскрыл его ножом и показал Джейми.

— Есть хочешь?

Внутри было то ли картофельное пюре, то ли рис, — я не рассмотрела в полумраке. Джейми как по волшебству замолчал. Я наконец спустила его на пол, он потянулся обеими ручками к еде. Я с облегчением сбросила на пол рюкзак, на него положила куртку и стала разминать затёкшую шею. Эрик тем временем усадил мальчика за стол, протянул ему ложку. Но Джейми были ни к чему столовые приборы: он непринуждённо запустил в контейнер ручонку.

— Так, теперь ты. Топай сюда, к свету.

Я похромала к столу, споткнулась, ойкнула, чуть не задела печь и наконец с трудом добралась до второй табуретки. Оказалось, что я оставляю на полу кровавые следы. При свете свечи и своего фонарика Эрик осмотрел мой нос, и результат ему не понравился.

— Даже не знаю, стоит ли тратить на тебя обезболивающее. Видимо, ты так развлекаешься, не хочу смазывать остроту ощущений, — ядовито сказал он. — Будем делать репозицию по живому.

— Репозицию чего? — удивилась я.

— У тебя нос сломан. Не чувствуешь, что ли?

Пока я пыталась переварить новость, Эрик побежал до машины. Джейми тихонько чавкал, слизывал кашу с пальчиков, болтал ногами и время от времени счастливо вздыхал. Перелом?.. Да, было больно, но… И что теперь делать? Мне, наверно, нужно в лазарет? А показываться в Бесстрашии по-прежнему нельзя! Может, Эрик ошибся? Я осторожно и недоверчиво потрогала нос и с ужасом обнаружила, что он смещён в сторону и спинка какая-то кривая. Вот влипла!

Эрик тем временем вернулся снизу со своей аптечкой взамен пустой моей. «Классные обноски, тебе идут», — заявил он, брезгливо подцепив пальцем разодранный шов платья в том месте, где я отрывала рукав. Только сейчас до меня дошло, до чего убого я выглядела. Блин, зачем я только вернулась домой! Пока я сгорала со стыда, он ловко вколол мне что-то в голое плечо, и я ощутила, как отступает боль. До чего же приятно было наконец не чувствовать ничего — я даже глаза прикрыла. Впору было признаваться Эрику в любви — я уже готова была произнести речь о том, какой он хороший и как я ценю его помощь. Но Джейми отвлёк внимание на себя: вылизал контейнер дочиста и захныкал «Ещё!» Эрик выдал ему толстый ломоть хлеба, потом взял фонарик в зубы, несколько ловких движений пальцами, из ноздрей пролилось немного крови, и я с удивлением почувствовала, что снова могу дышать через нос.

— Что, всё? Так быстро? Спасибо тебе! И анальгетик такой хороший, совсем нисколько не болит…

Эрик не разделял моей радости. Сжатые челюсти и напряжённые мышцы шеи говорили о том, что его спокойствие притворное. Он мрачным взглядом оценил свою работу, потом принялся колдовать над моим бедным лицом с помощью ватных тампонов и бинтов.

— Теперь показывай, что с ногами, — холодно приказал он. Я встала с табуретки и опёрлась на неё правым коленом, заодно сама попыталась посмотреть на рану на задней поверхности ноги. По-хорошему, надо было снять колготки, но мне было неловко. Я научилась философски относиться к общему душу и туалету новичков, абстрагироваться от сальных шуточек и липких взглядов, но от одной мысли о раздевании перед Эриком меня бросило в дрожь. Хотя это ещё вопрос, что более стыдно — раздеться или позволить ему и дальше видеть меня в этом старье!

— Ножка бо-бо! — показал Джейми пальцем.

Эрик не стал требовать снять колготки, просто растянул руками разрез над раной.

— Надо промыть — придётся накипятить воды. Попытайтесь ничего не вытворять хоть пять минут!

Я была полна решимости «ничего не вытворять», но проще сказать, чем сделать. Джейми потребовал «Бай», видно, совсем освоился. Я взяла его на руки и рассказала про Мэри и её овечку, потом перешла на сказку про Покахонтас. Джейми засопел ещё до того, как Эрик вернулся. На его чумазой рожице было написано блаженство. Остаток хлеба он так и держал в кулачке. Можно было и переложить его на лежанку, но мне не хотелось вставать. На всякий случай я продолжала рассказывать — пусть разоспится покрепче.

Эрик принёс полведра воды и пристроил его на плоский верх печи.

— Изгоям не рассказывают сказки, — тихо проворчал он. Перевёл взгляд с нас на лежанки и обратно, поморщился. — Дай сюда.

Он довольно бережно забрал у меня мальчика и переложил на постель поверх одеяла. Джейми что-то проговорил сквозь сон, растопырил тощие руки и ноги, как морская звезда, и продолжил спать.

Эрик подложил в печь полено, аккуратно закрыл заслонку и с недовольным видом сложил руки на груди. Он так и будет смотреть мимо меня?! И к чему тогда перевязки и другая помощь, если он собирается изводить меня игнором?!

— Злишься? — спросила я вполголоса.

— Ты мной недовольна? — мягко, сдержанно спросил он вместо ответа. — Или, может, решила отомстить за старое?

— Я? Нет, что ты!..

— Тогда попытайся объяснить, чем я заслужил сегодняшний пиздец. Это выше моего понимания.

Тихий голос Эрика напоминал о первых раскатах грома перед грозой.

— Ты понимаешь только по-плохому, да, Трис? Все вы, новички, одинаковы! Стоит на минуту дать слабину — и вы готовы сесть на шею и свесить ноги, как вон этот шкет! — он кивнул на Джейми.

— Я нашла свидетеля, — тихо ответила я, и атмосфера в комнате несколько потеплела. Эрик потребовал подробностей, и я рассказала про Дзена и Лайама, описала их дом рядом с Франклин-центром. На всякий случай вспомнила имена других изгоев, которые переехали от Отречения и которых я сегодня не опросила.

Зашумела закипающая вода. Эрик разбавил кипяток холодной водой из чайника и унёс свечку и ведро с водой в ванную, я взяла аптечку и поковыляла туда же. Когда Эрик вернулся, я не прошла по коридору и нескольких метров.

— Жалкое зрелище, — прокомментировал Эрик. — Я не собираюсь ждать тебя всю ночь.

А дальше мой грозный начальник взял меня на руки.

Пол ушёл из-под ног, мир наклонился и вернулся на место уже в другом ракурсе. Я чувствовала себя то ли мягкой игрушкой, то ли — самую малость — добычей опасного хищника. Интересно, будет очень неприлично закинуть руку Эрику на плечо? Я тихонько прижалась щекой к его кожаной куртке, надеясь, что он ничего не заметит, ну, то есть не поймёт неправильно, я ведь ничего такого не делала, это он сам прижал меня к себе!

Не успела я определиться, страшно мне или всё-таки… ну, что-то другое, мы уже были в ванной, и Эрик осторожно сгрузил меня на пол. Ну почему этот коридор такой короткий! Окровавленные колготки, украшенные огромной дырой, пришлось таки снять. Эрик даже не стал надо мной потешаться, когда я попросила его отвернуться, и я быстро сообразила почему. Должно быть, сейчас на меня было особенно противно смотреть. И так-то не красавица, а уж в одежде Отречённых да после драки, со сломанным носом и растрёпанными волосами…

Я уложила ногу на край ванны, и Эрик принялся деловито промывать рану. Больно не было, так как анальгетик действовал вовсю, но вот тревога никуда не делась. Насколько я знала Эрика, моя сегодняшняя самоволка заслуживала другой реакции. Большего, чем равнодушное оказание помощи. Мне совсем не нравилось быть объектом, требующим обработки, и страшно раздражало, что он предпочитал не смотреть мне в глаза.

— Раз носишь на руках, значит, больше не сердишься.

Эрик отложил ватный тампон и наконец поднял на меня взгляд.

— Макс не вылезает от Джанин. Можешь быть уверена: оба носом землю роют, чтобы поскорее провернуть переворот. А ещё мы пытались накрыть логово Эвелин и не смогли: похоже, кто-то из наших стучит афракционерам. И до кучи твоей подружке сломали два ребра. Я по дурости надеялся, что хоть у тебя всё хорошо. А меня, значит, встречает грёбаная записка на двери. «Не волнуйся, к вечеру вернусь!» — зло передразнил он. — Я сразу же к Эйбу, потом к другим стукачам. Представляешь, — с притворным удивлением протянул он, — двое видели тебя, а другие двое слышали, что я, подонок и злодей, выгнал из Бесстрашия очередную новенькую, сироту! Да только никто не знал, куда тебя понесло дальше и где ты сейчас!

— Но ведь всё кончилось хорошо!

— Трис, — Эрик разочарованно помотал головой. — Иногда ты умничаешь, будто родилась в Эрудиции, а иногда становится непонятно, как ты дожила до восемнадцати лет с таким распиздяйством! Я же сказал: у меня в гетто информаторы! Ни на какие мысли не наводит?

— Нет…

— У всех более-менее толковых патрульных тоже есть стукачи! Ты сегодня болтала языком со всем гетто! Можешь быть уверена: изгои уже заложили тебя тем, кто хотел тебя убить! Они за банку тушёнки родную мать продадут! Или ты до сих пор веришь, что на тебя напали придурки из твоей группы?!

Я молчала: возразить было нечего.

— Ты хоть знаешь, бестолочь, сколько убийств и изнасилований происходит в гетто?! А сколько их стало сейчас, когда мы перевели все патрули на территорию фракций?!

— Ты волновался за меня, потому что я ценный свидетель? Или… или как?

Эрик наклонил голову набок и посмотрел на меня как-то изучающе.

— Какой ответ поможет добиться от тебя хоть какой-то дисциплины? Если надо, могу хоть в любви признаться! А могу, наоборот, пригрозить отчислить всех твоих дружков! Сама скажи, что с тобой сделать, чтобы ты не творила всякую херню!

— Но я же нашла свидетеля! Сколько дней мы не могли найти источник информации?

— Без тебя разобрался бы!

Мы обиженно замолчали. Тишину нарушало только бульканье воды, а потом — шуршание упаковки бинта. Через несколько минут мы одновременно заговорили:

— Прости, я не подумала!

— Ладно, проехали. Завтра займусь твоим свидетелем с помойки, надеюсь, будет толк.

* * *

После перевязки Эрик напичкал меня лекарствами, несколько ампул оставил на завтра: регенерирующий раствор, анальгетик, антибиотик… С таким коктейлем препаратов я должна была выздороветь немедленно. Джейми Эрик забрал с собой, чтобы увезти в приют для изгоев, — малыш так разнежился в натопленной комнате, что даже не проснулся. Я хотела было взять с Эрика слово, что он не высадит Джейми из машины посреди ночного гетто, но тот раздражённым шёпотом снова обозвал меня бестолочью.

Найти Дзена оказалось проще простого. Уже на следующий день Эрик приехал, чтобы показать мне запись его воспоминаний. Он положил на стол ноутбук, устало плюхнулся на табуретку и потребовал:

— Дай пожрать, а то я скоро уже кусаться начну!

Я налила ему мятного чая и разогрела рис с говядиной из сухого пайка. Приятно было раз в кои-то веки быть полезной командиру. Папа, да и Калеб всегда были умеренными и аскетичными в еде, но по соученикам из Бесстрашия я уже знала: голодные мужчины делаются злобными и раздражительными, они так устроены. Эрик запустил программу и открыл видео с воспоминаниями Дзена. Тем временем рис согрелся, и я передала Эрику еду и ложку.

— Там много лишнего — перемотай, — предупредил Эрик. — Ищи семьдесят шестую минуту.

Я попыталась нажать на нужную точку на шкале времени, но программа ненадолго зависла, а потом начала воспроизведение сначала. Тогда я нажала на ускоренную перемотку.

Нет, воспоминания Дзена были далеко не спокойными! Это была лавина информации, круговорот грязных улиц, худых лиц и мрачных событий. Судорожные поиски еды на пустырях и берегах рек. Умирающий старик на бетонном полу без всякой подстилки, по его телу шмыгает крыса… А вот и Лайам — тоже лежит на полу, красное потное лицо, его бьёт озноб… Рейд Бесстрашных, мелькает чёрная форма, приклад винтовки летит прямо в лицо…

— Прекратите, — прозвучал за кадром голос Дзена. — Не хочу больше… Не могу…

— Потерпи, вонючка, ещё немного, — бодро отозвался голос Эрика в записи.

— Трис, я же просил: не трать время зря! — раздражённо сказал реальный Эрик напротив меня. — Дай я сам!

Он придвинул табуретку ближе ко мне, почти вплотную, остановил перемотку и сам нашёл нужный момент на записи.

— От-сю-да, — раздельно скомандовал он. — Что непонятного? Я его уличных страстей уже насмотрелся, — и снова принялся за еду.

Да, это был именно день убийства родителей. Я вышла из дома раньше всех, после моего ухода был один-единственный гость — я его отлично знала… потом я вернулась из школы, вышла из дома как лунатик, вот подошла миссис Хопкинс… и дальше — суета взрослых и вынос тел. Я перемотала назад и просмотрела запись снова, потом поставила видео на паузу и задумчиво уставилась на безупречно чёткий кадр. И как это понимать?.. С монитора на меня скорбно смотрел ОН.

— Сочувствую, — негромко проговорил Эрик. Пока я таращилась на Калеба на экране, Эрик отложил пластиковую вилку и искоса наблюдал за мной.

Я высокомерно хмыкнула.

— Прибереги своё сочувствие для кого-нибудь другого! Ты что, думаешь, что это он?

— Понятно, у тебя стадия отрицания. Трис, знаю, это тяжело, но…

— Помнишь, у тебя была версия, что в момент смерти мамы и папы убийцы могло не быть рядом? Что-то насчёт отравленного угощения, которое могло храниться несколько дней?

— Ну.

— Посмотри на Калеба внимательно! — я увеличила для Эрика кадр. — Он же страшно расстроен, разве ты не видишь!

На наше счастье, Дзен был очень наблюдательным. Ноотропы вскрыли его память и показали Калеба очень подробно. На первый взгляд он выглядел так же строго и безупречно, как и всегда. Деловой синий костюм отлично сидел, воротничок рубашки сиял белизной, светлые волосы были уложены на косой пробор. Но стоило присмотреться внимательнее — бросались в глаза его бледность, сжатые губы, странный блеск в глазах. Эрик снова запустил воспроизведение.

— И куда он чешет так шустро, если не виноват?

Калеб на видео быстро двигался вдоль улицы к станции поезда.

— Я думаю, он нашёл тела, — уверенно сказала я. — Раз он молчал всё это время — значит, ЗНАЕТ. Кто, за что и как. И я очень хочу посмотреть Калебу в глаза и послушать, какого хрена он водил меня за нос. А потом подумаем, чем ему помочь.

— Ты неисправима, — процедил Эрик, оттолкнул пустой контейнер и встал из-за стола. — Но насчёт послушать — это я тебе организую. Если сегодня Искренние выделят на него сыворотку, то завтра будет допрос. И, скорее всего, допрос сразу превратится в суд.

* * *

Только когда Эрик уехал, я сообразила, что так и не решила проблему со своими волосами. Как, спрашивается, я поеду на завтрашний допрос? Калеба будут конвоировать патрульные. Бесстрашные, конечно, не Эрудиты, но два и два сложить сумеют! Глупо рассчитывать, что кто-то из них забудет о таинственной красноволосой соучастнице изгоев, устроивших знаменитый теракт! Я схватилась за мамину старую косынку, в которой ходила в гетто, развернула, рассмотрела её и в отчаянии бросила в угол. Нет, невозможно: ни одна Бесстрашная не наденет такое по доброй воле — сразу будет ясно, что я пытаюсь что-то скрыть! А может, остаться здесь, пока наконец не выпрошу у Эрика краску для волос? Нет, Калебу может понадобиться моя поддержка, и я хочу наконец узнать правду — не буду здесь отсиживаться! А вдруг Эрик завтра не приедет, вспомнит про мою мерзкую прическу и решит всё делать сам, без меня!

Так ничего и не придумав, я с тяжёлым сердцем легла спать. Всю ночь мне снились неясные кошмары об Эрике, Максе и Джанин. Было страшно не столько за себя, сколько за Эрика. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы раскрыли нашу аферу со взрывом в лаборатории! Только не сейчас, когда мы в шаге от цели! Проснувшись, я мрачно поняла, что делать.

В шкафчике в ванной нашлась бритва — не новая, но лезвия были довольно острыми. Я перенесла в ванную обе свечи и ножом обрезала волосы как можно короче. Бинты, фиксировавшие сломанный нос в нужном положении, мешали, и их пришлось снять. Я довела дело до конца с помощью бритвы и сполоснула голову тёплой водой из ковша. Больше не было причин тянуть время, и я со страхом и отвращением посмотрела в зеркало, пытаясь оценить степень бедствия.

Странное дело — отражение в зеркале совсем не показалось мне безобразным. Лоб стал казаться выше, тёмные брови пытливо изгибались, глаза у меня и так немаленькие, а теперь стали ещё глубже, и взгляд стал какой-то… страдальческий? Взрослый, короче. Временное тату на щеке — символ Бесстрашия — стало из чёрного серым, но смотрелось вполне уместно и больше не раздражало меня. Даже кровоподтёк на носу и вокруг него не портил вид. А может, мне только так казалось: я ведь чуть ли не всю инициацию проходила с синяками и ссадинами на самых заметных местах. Нос можно было не бинтовать заново: уже должен был сработать регенерирующий раствор*. Недаром я уже вколола себе пять ампул из восьми оставленных Эриком.

Вот только как Эрик отнесётся к этой странной красоте… Я кисло улыбнулась, смеясь над своими надеждами. Стоило только вспомнить умопомрачительные начёсы Тори, как все иллюзии пропали. Но я ни о чём не жалела… по крайней мере, старалась. Эрик будет в безопасности, да и я тоже. А вдруг он решил за мной не приезжать? Пусть только посмеет уехать в Искренность без меня! Пойду-ка зажгу костёр на крыше пентхауза — этот способ экстренной связи мы обговаривали ещё тогда, когда я переезжала в это убежище…

По дороге на крышу Эрик меня и застал.

Ключ лязгнул в замке, дверь распахнулась, Эрик хотел было шагнуть через порог и застыл на месте. Несмотря на все попытки самовнушения, шок на его лице неприятно поразил меня.

— Лучше молчи! — крикнула я. — Я это сделала, между прочим, и для тебя тоже!

Эрик отмер и сделал осторожный шажок мне навстречу.

— Радикально, — оценил он. — Я-то планировал… ну, неважно. Вернёшься во фракцию — накину пяток баллов за смелость.

Я ссутулилась и сложила руки на груди. Эрик рассматривал меня с каким-то странным выражением лица.

— Ты похожа на инопланетянку.

— Ты ещё скажи, что тебе нравится, — недоверчиво пробубнила я.

— Да мне всё равно, что у тебя на башке. Главное, что внутри. Чтобы в черепушке были мозги, понимаешь, о чём я?

Он сделал ещё шаг в мою сторону. Теперь мы стояли совсем близко друг к другу. Почему-то у меня отчаянно заколотилось сердце. Всем новичкам, которые оказывались в опасной близости от Лидера, становилось не по себе, хотелось сделаться как можно меньше, забиться в какую-нибудь щель. Вот уже много дней я знала, что Эрика можно не бояться: он стал для меня надеждой и защитником, я доверила ему свою жизнь. Но сейчас я остро чувствовала опасность. Серые глаза с расширенными зрачками цепко рассматривали меня, и мне это совсем не нравилось.

— Вот бы ты ещё научилась не пропускать удары…

Эрик поднял руку и почти дотронулся до моего лица.

В этот момент я струсила. Громко сглотнула и отступила на шаг.

— Пора ехать, — заявила я нетвёрдым голосом, разрушая напряжённую атмосферу.

Эрик сощурился и привычно усмехнулся — как мне показалось, презрительно.

— Как скажешь.

Он отвернулся и пошёл к лестнице. Я вздохнула с облегчением. Пусть всё будет как обычно, без этого неуловимого, тревожного… В общем, без того, что я себе напридумывала.

* * *

Осеннее утро выдалось прохладным и очень солнечным. Воздух непривычно холодил бритую макушку. Поёживаясь, я скорее запрыгнула в джип и откинулась на спинку сиденья. При ярком свете гетто смотрелось ещё беднее и грязнее, чем обычно. Но голубое небо, будто промытое дочиста, поневоле поднимало настроение. А пожелтевшие кусты и заросли сорняков отвлекали внимание от безрадостно-серых стен с потёками ржавчины и грязи. Я вертелась на сиденье, любуясь осенним городом. Волнение было, пожалуй, даже приятным. За Калеба я не слишком переживала. Конечно же, мой дорогой книжный червячок, толком не знакомый с человеческой подлостью, что-то не то увидел, вляпался в какую-то интригу… Я смутно чувствовала, что Искренние будут осуждать Калеба: они такие бестактные — надеюсь, они не нанесут ему психологическую травму! Наконец-то мы узнаем правду, потом доберёмся до Джанин, и я смогу вернуться домой! Даже странно: я уже думала о Бесстрашии как о доме…

Зазвонил коммуникатор. Эрик нажал на кнопку, включая громкую связь, положил его на «торпеду», а руки — обратно на руль.

Из динамика зазвучало чудесное сопрано очень нежного тембра.

— Эрик, золотко, мы с тобой не договорили. Вечно ты куда-то торопишься! Ты действительно мною доволен?

Моё хорошее настроение моментально разбилось вдребезги. Солнечный свет безжалостно осветил уродливый остов стены с дырами-окнами и пыльную траву под ним. Повернувшись к Эрику, я увидела, что он довольно улыбается.

— Смотря что она сейчас делает.

— Она отменила все встречи и не отвечает на звонки, — хвастливо промурлыкало сопрано. — И я готова держать пари, что она проспит до вечера! Это было несложно: её секретарь ко мне неравнодушен…

Эрик улыбнулся ещё шире, и во мне вскипела злоба.

— Да к тебе половина сопляков из Эрудиции неравнодушна. И старпёров тоже.

Что у него там за местная звезда?!

— Я всего-то попросила его найти данные по заболеваемости в Дружелюбии, а он и рад стараться, нырнул в шкаф чуть ли не целиком, а я в этот момент…

— Молодец, молодец, — перебил её Эрик. — За мной должок.

— Тогда я хочу пойти в Бесстрашие на дискотеку в выходные!

— Аннабел Джейн, забудь об этом, — внушительно сказал Эрик. — Ты НЕ БУДЕШЬ отплясывать среди моих кобелей и алкашей. Приличной Эрудитке там не место.

Вот, значит, как, он её ещё и бережёт от других мужчин! Теперь я поверила, что Тори действительно бывшая, видимо, вот эта голосистая — «нынешняя»! А я тут размечталась, совсем размякла от одиночества!

— Но Эрик… — обиженно протянул чудесный голос.

— Не пищи. Придумай что-нибудь менее рисковое. Всё, увидимся в субботу, — и Эрик нажал «отбой».

— Аннабел Джейн? — ядовито спросила я. На самом деле из меня рвался вопрос «что за очередная сучка?!», но не хотелось выставлять себя дурой.

— Обычно я зову её просто Энни. Она становится Аннабел Джейн только тогда, когда нужно вставить пиздюля. Это моя сестра, младшая. Ещё только проходит инициацию.

Казалось, небо стало ещё выше и голубее, а в машине прибавилось кислорода. Я без сил откинула голову на подголовник и на секунду прикрыла глаза. Сестра!..

— За что ты её хвалил?

— Я исходил из того, что твой братан в сговоре с Джанин. Знаю, что ты об этом думаешь, не перебивай. Так вот, она не отпустила бы его ни в какую Искренность. Да и вообще — мало ли что, лучше, чтобы Мисс Совершенство не путалась сегодня под ногами. Вот и попросил Энни отвлечь её. Как следует отвлечь, на несколько часов.

— И она что-то подсыпала Джанин, да?

— Да, снотворное. Сестрёнка у меня шустрая.

— Обычно это называют «беспринципная», — улыбнулась я. — У тебя большая семья?

— Отец с матерью, два брата, сестра, деды, бабки, двоюродные… Да ну тебя, долго перечислять. И все — все, прикинь! — считают, что я деградировал, когда сменил фракцию!

Я засмеялась.

— Братья зовут меня мордоворотом! Бабка пищит: «Эричка всё же выбился в Лидеры!» с такой, знаешь, кислой мордой, будто я стал Лидером детского сада! А мать всё бубнит, что я нерационально питаюсь!

— Бедненький, — протянула я, коварно думая про себя: «Так тебе и надо». — Тебя пожалеть, да?

— Можно. Возьму тебя как-нибудь с собой, поможешь их нейтрализовывать.

Показалась сверкающая высотка Искренности. Несущие стены — из бетона, как положено, остальные — из стекла. Страшно подумать, сколько сил и ресурсов было потрачено на эту демонстрацию открытости! И сколько топлива уходит, чтобы обогревать эту стекляшку зимой! Нет, я, конечно, уважала чужие принципы, но когда изгои голодали, а остальные фракции вынуждены были постоянно экономить, бесконечные роскошные толстые стёкла выглядели, прямо скажем, не очень. В Бесстрашии было гораздо лучше, и уютнее, и вообще…

Эрик припарковался, поздоровался с патрульными, охранявшими здание. Я узнала парней, что когда-то поймали меня в гетто, по дороге из Эрудиции в Бесстрашие. Те тоже меня узнали и очень удивились.

— Мелкая, это ты?

— Ты же вроде окочурилась?

— Я тоже рада вас видеть… — пыталась я вставить, но вопросы сыпались как из рога изобилия.

— Зачем постриглась налысо, с дуба рухнула?

— А с лицом что, Лидер уму-разуму учил?

— Потом объясню, парни, — прервал нас Эрик. — Привезли Эрудита? Значит, и нам пора топать.

Тёплая встреча с патрульными обрадовала меня. Это был первый шаг к моему переходу на легальное положение, да и вообще добрый знак.

Девица-дежурная за чёрно-белой стойкой вытаращилась на мой разбитый нос и предложила… Нет, не медицинскую помощь. Написать заявление, чтобы виновных привлекли к ответственности. Мы с Эриком дружно отказались. Дежурная обиделась и забубнила что-то о правах женщин и любви к себе, а сама с ужасом косилась на мою бритую голову. С превеликим трудом нам удалось-таки узнать дорогу в нужное место.

Калеба должны были допрашивать в небольшом зале на десятом этаже. Посередине зала было возвышение для допрашиваемых. Калеб уже был там — хорохорился и пытался сопротивляться инъекции. Его всегда безупречная — волосок к волоску — причёска растрепалась, волосы свисали ему на глаза, от отглаженного синего пиджака отлетела пуговица. На нас с Эриком он даже не посмотрел. Один из Бесстрашных-конвойных держал его сзади за руки, второй старался зафиксировать голову в нужном положении.

— Вы не имеете права! — кричал Калеб.

Я было двинулась в сторону брата, но Эрик схватил меня за локоть и потянул в сторону, к стульям.

— Не отвлекай его сейчас. Потом поговорите. А то твой братец весь изойдёт на эмоции, а толку не будет.

Лидер, как обычно, был прав. Я скорчила рожицу и послушалась. Мы заняли места для свидетелей, в первом ряду, сбоку от возвышения.

— Вам ведь нечего скрывать, правда? — увещевал Калеба Джек Кан. — Это всего лишь допрос, не нервничайте так! Правда ещё никогда никому не вредила!

По-моему, это как раз и было откровенное враньё: правдой можно не просто навредить, а даже убить! Но у Отречения с Искренностью всегда были разные взгляды на вред и пользу…

— Бесстрашные меня обманули! — надсаживался Калеб.

Бесстрашным удалось-таки продержать Калеба несколько секунд неподвижно, и высокая девица в белом сделала ему укол. Калеб раскраснелся, его глаза горели. Чёрно-белые Искренние мельтешили по залу, занимая места и громко переговариваясь. На самом деле их было не так уж много: Кан, ещё пара судей, трое правозащитников, ещё человек пять непонятных профессий. Но у меня уже голова кружилась от их чёрно-белых нарядов и резких голосов. Мне не приходилось бывать в курятниках Дружелюбия, но, наверно, там была такая же атмосфера.

Кан объявил начало заседания, и наступила тишина. Калебу начали задавать протокольные вопросы: имя, фракция, профессия…

— Почему Калеб сказал, что Бесстрашные его обманули? — вполголоса спросила я у Эрика.

— Мне хотелось арестовать его тихо, без скандала. Мы же не знаем, кто у них в соучастниках, кроме Джанин. Поэтому его забрали из Эрудиции под предлогом опознания твоего тела.

— Что?! И ты считаешь, что это хороший предлог?! — зашипела я.

— А что такого, тебя и так все считали мёртвой!

— Он же Эрудит, он никогда не сталкивался со всякими трупами! — бессвязно возмущалась я. — Нельзя так с людьми!..

— Нельзя-нельзя. Помолчи, сейчас главное начнётся.

— Господа Бесстрашные, попрошу соблюдать порядок, — одёрнул нас Кан.

— Расскажите всё, что знаете о смерти ваших родителей, — строго сказал Калебу один из судей.

Калеб тяжело вздохнул и обхватил себя руками. Ему явно не хотелось говорить, но сыворотка не оставляла ему выбора.

— В мае меня вызвала мисс Мэтьюз…

И перед нами развернулась сложная многоходовая интрига. Джанин рассказала Калебу, что давно уже пыталась организовать слияние Эрудиции и Отречения. Я подозревала, что дело не в служении обществу, а в желании присосаться к власти. Но Калеб подробно пересказывал все её аргументы: знания на благо обществу, этика в научных разработках, всякое такое. Я не считала себя ни глупой, ни зажатой, но ни за что не смогла бы сформулировать это так красиво и убедительно. Похоже, подсознание Калеба считало это очень важным для дела, да к тому же он искренне восхищался Джанин. Против воли я чувствовала, как токсичное обаяние Джанин, усиленное красноречием Калеба, начинает влиять и на меня. Объединить Отречение и Эрудицию? Уделять больше времени науке и меньше — благотворительности? А почему бы и нет?..

По словам Калеба, мистер Итон был не против, а вот наш папа решительно воспротивился. Даже на посту члена Правительства ему удалось блокировать все шаги в этом направлении. А уж если бы папу избрали Лидером Отречения, не видать бы Джанин никакого объединения как своих ушей.

И тогда Джанин решила дискредитировать папу и привлекла на свою сторону Калеба. Она не то чтобы приказала — настоятельно попросила его помочь: тайком подлить папе некий галлюциноген. Неадекватное поведение папы должно было испортить его репутацию и предотвратить возможное избрание на пост Лидера. Никто не стал бы принимать его всерьёз, но из Отречения его никто не выгонял: бескровное решение всех проблем, самый гуманный вариант из всех возможных… Джанин так промыла Калебу мозги, так успешно убедила, что он будет действовать на благо общества, что этот дуралей согласился! Он должен был взять в лаборатории маленький флакон из условленного места и подлить папе в еду или питьё. Естественно, провернуть всё тайком.

— Шкаф с сильнодействующими веществами, вторая полка снизу… крайний левый ряд, флакон на пять миллилитров… — вспоминал Калеб. — Я сделал всё в точности, как мисс Мэтьюз сказала!

Я уже понимала, к чему клонится дело. Эта дрянь попросту подставила моего брата!

— У меня был подходящий предлог для визита: папа давно уже просил посмотреть его коммуникатор… Он плохо ловил сигнал, а передача звука…

Когда Калеб тем утром пришёл в дом родителей — как раз к завтраку — мама очень «удачно» попросила его помочь собрать на стол. В тот момент Калеб и опорожнил флакон в папину чашку с чаем. Всё пошло наперекосяк с момента, когда папа сказал, что чай слишком крепок для него одного. Мама разлила его чай по двум чашкам, разбавила и тоже принялась пить. Калеб был в ужасе и попросил маму передохнуть, взять себе выходной или даже несколько: выставлять ещё и маму ненормальной было совсем ни к чему. Мама очень удивилась: она не привыкла тратить время на отдых. Родители не успели выпить даже по полчашки отравленного чая, как им стало плохо.

— И тогда я позвонил мисс Мэтьюз: всё явно шло не по плану, не так, как она сказала, — продолжал Калеб. — Она очень рассердилась, начала кричать, что флаконы невозможно было перепутать! Я потом долго думал, всё прокручивал в голове её инструкции, вспоминал, как всё в шкафу лежало… тогда я был уверен, что сам и перепутал флаконы, какая-то трагическая случайность! А сейчас чётко понимаю… — Калеб умолк, твёрдо и мрачно посмотрел на судей и Кана. Все напряжённо, внимательно его слушали. — Я ничего не перепутал. Это был тот самый флакон, который она велела взять.

— У вас не было намерения отравить мистера и миссис Прайор? — спросил Кан.

— Нет. Конечно же, нет! Я бы никогда…

Я сидела затаив дыхание, машинально сжимала кулаки. То, что Калеб рассказывал, было ужасно. Но каким облегчением было услышать то, что он не знал, на что идёт! Теперь мы знали, кто был настоящим организатором убийства, а его, конечно же, оправдают!

— Что же было дальше?

— Мисс Мэтьюз сказала, что немедленно пришлёт бригаду медиков, а мне необходимо оттуда срочно уйти: Эрудиции не нужен такой скандал перед слиянием фракций.

— Вы выполнили приказ?

— Да, конечно, ведь другого выхода не было…

Я сорвалась с места и вскочила на возвышение. До сих пор Калеб не обращал на меня внимания, обращался в основном к судьям. Должно быть, я выглядела страшно. Брезгливое удивление на лице Калеба моментально сменилось узнаванием и ужасом.

— Беатрис?.. Что с тобой случилось?!

— Трус! — я грубо оборвала брата. — Почему ты не попытался исправить свою ошибку?! Что ты сделал для мамы и папы, какую помощь оказал?! Ты просто оставил их умирать!

В первый момент Калеб опустил голову, но потом взял себя в руки и смотрел на меня всё более зло.

— Какая восхитительная прямота, — прокомментировал Кан.

— Высказалась — теперь слезай, — а это был бас Эрика. Нужно было его послушаться, тем более при посторонних, но меня уже несло.

— Ты должен был вызвать им «скорую помощь»! Или хотя бы дождаться специалистов Джанин, если ты ей так верил! Должен был оказать им первую помощь! Ты хоть знаешь, в каком виде я их нашла?!

— Да что ты знаешь о долге, маленькая дрянь! — вдруг огрызнулся Калеб. Я не узнавала брата: он никогда ни с кем так не разговаривал. — Беатрис же у нас — дивергент! Все дороги открыты, можно всё, что левая нога захочет! Гордость семьи и надежда фракции! А Калеб у нас — бедняжка, Калеба надо пожалеть: совсем не гармоничный характер, должен стараться как можно сильнее, достичь чего-то хотя бы в учёбе, раз уж уродился такой… однобокий! Я тебя ненавижу!

Я перестала замечать окружающих, слышать чужие голоса, поле зрения сузилось до бледного лица брата. Быстрым движением я ударила Калеба по губам тыльной стороной ладони, в этот момент меня схватили поперёк туловища, крепко прижав руки, и стащили с возвышения.

Я вернулась к реальности уже в коридоре, за стеклянной стеной: Эрик вытащил меня из зала заседаний и как раз ставил на ноги.

— Успокоилась?

— Да. Пусти. Мне надо побыть одной, — мне нужно было переварить откровения Калеба.

— А больше ты ничего не хочешь? Пойдём-ка вон туда.

Эрик показал туда, где коридор поворачивал за одну из непрозрачных стен. Часть Искренних из зала, где продолжался допрос Калеба, глазела на нас сквозь стеклянную стену, только что пальцем не показывала. Спрятаться от них было отличной идеей, вот бы ещё Эрика спровадить до того, как я сломаюсь…

Стоило нам скрыться за поворотом, как Эрик бережно приобнял меня за плечи. Я уткнулась лбом в его плечо, обтянутое чёрной кожанкой, пытаясь скрыть и оттянуть неизбежное.

— Не слушай ты его. Не принимай близко к сердцу. Просто сыворотка правды так действует…

Вот именно! Калеб сказал мне самую настоящую правду, грязную и неприглядную, и как я могла ему не верить?! В этот момент меня и прорвало: я впервые с момента смерти родителей расплакалась. Я прижималась к Эрику, пряча лицо, и старалась сопеть как можно тише, чтобы он ничего не заметил. Он обычно всё замечает, но вдруг?

— Если надо узнать информацию — лучше препарата не найти, а вот эмоции сыворотка искажает, — успокаивающе говорил Эрик, а сам тем временем ласково гладил меня по плечам, по голове. От него замечательно пахло травяным мужским дезодорантом и немного табаком.

А ведь я была несправедлива к Калебу. Ну какую помощь он мог оказать маме и папе без навыков, без препаратов? Флинн же рассказывал тогда: гемотоксин Ф убивал за несколько минут! Если бы на месте Калеба была реанимационная бригада да с полным чемоданчиком нужных лекарств — ещё можно было на что-то надеяться! Калебу и так плохо: он все эти месяцы винил себя в смерти родителей — а я вместо того, чтобы поддержать… фу! Боль, злоба, отвращение, страх шевелились в душе, как тяжёлые грозовые тучи.

— Искренние так разработали сыворотку, чтобы она вскрывала все тёмные стороны психики, обычно люди не думают о таких вещах и не осознают…

Это было выше моих сил. Значит, тёмная сторона всё-таки была! Всё это время самый близкий человек копил в сердце ненависть и зависть! Я больше не могла сдерживаться и всхлипнула, как обиженный ребенок.

— Я так больше не могу! Эрик, я осталась совсем одна!

— Убогая, ты только что плюнула мне в душу, — рассердился Эрик. — Ни хрена себе «одна»! А кто с тобой всё это время носился, как с писаной торбой?!

Я вдруг осознала, что мы ведём себя неприлично. Я жестоко обидела Калеба и, может, навсегда испортила наши отношения, а сама обнимаюсь с начальником! Никогда не смогу посмотреть ему в глаза, стыд-то какой!

— Ты никогда не останешься одна. Посмотри на меня.

— Ни за что, — пробормотала я. И так-то не красавица, да ещё и заплаканная, — ни очарования, ни мужества, одна сплошная слабость, которую так презирают в Бесстрашии.

Но когда Эрик кого-то слушался?! Я даже сделать ничего не успела: он взял меня за подбородок и поцеловал. Ладно бы в щёку… но в губы!

Я много раз против воли наблюдала целующихся Бесстрашных, и всегда смотреть на них было противно. Никогда не могла понять, что хорошего в чужих мокрых языках и бесцеремонных руках. Но когда Эрик меня поцеловал, я просто улетела. Его крепкие руки защищали меня от всего на свете. Он неторопливо прихватил губами мою верхнюю губу, потом нижнюю, я ужасно растерялась и не знала, что делать, я ведь ничего этого не умела, я как-то не думала, что буду этим заниматься… А кончик его горячего языка уже раздвигал мои губы — я, наверно, должна была остановить Эрика, здесь не время и не место, и что там Искренние делают с моим горе-братом, и вообще… Но вместо того, чтобы отстраниться, я робко обняла Эрика за талию, неловко ответила на поцелуй, и наши языки встретились. Мы так близко прижались друг к другу, что я чувствовала, как бьётся его сердце. Эрик нежно вытер пальцем мою мокрую щеку, провёл ладонью по моему бритому затылку… неужели я в таком виде ему нравлюсь, не может этого быть… И нисколько это было не противно, так невероятно, вкусно, развратно…

Я пришла в себя первая и разорвала поцелуй.

— Ты что делаешь?..

— Что, не надо было?

Эрик тоже отстранился. На его лице промелькнули обида, разочарование, но почти сразу серые глаза заледенели, а на лице стало проступать привычное высокомерно-холодное выражение.

— Подожди… не обижайся… я хотела сказать…

Эрик малость оттаял, тем более что руки я не убрала — так и продолжала его обнимать. Я вытащила из кармана платочек, вытерла лицо насухо и почувствовала себя немного увереннее.

— Мы что, теперь… вместе?

Он улыбнулся.

— Ты самый смешной человек в Чикаго, ты это знаешь? Когда переспим — тогда и будем «вместе».

Переспим? Я и Лидер?.. Не зарегистрировав брак?!

— То есть пока мы не… ну, не сделали это… я свободна?

— Я тебе покажу «свободна»! — заявил Эрик. — Правило первое: вернёшься в Бесстрашие — чтоб я не видел рядом с тобой других мужиков. Никаких хиханек, походов в бар — ничего! Правило второе…

В зал заседаний мы вернулись держась за руки. Эрик обещал небольшой сюрприз, на этот раз не такой ужасный. Оказывается, Дасти пришёл в сознание и рассказал про стычку на мосту. В тот момент он видел «тощую девку — соплёй перешибить, позорище! — с мешком на голове». А также «высокого, чернявого, с наглой рожей» и «крепкого такого коротышку, рыжего, как морковка». Оба парня были в форме новичков.

Что ж, показания были на славу — ясные и недвусмысленные. Под описание подходили только Питер и Дрю.

Если бы я узнала об этом сразу после нападения — придушила бы обоих. Ну, попыталась бы, учитывая соотношение сил. А может, удивилась бы, что сама не догадалась: это же так просто, они всю инициацию меня изводили! Но сейчас у меня не было сил чему-то удивляться. Я цеплялась за большую руку Эрика и послушно переставляла ноги.

Дрю держался спокойно и нагло. Видимо, плохо представлял, что его ждёт. А вот Питер заметно нервничал. Его густые чёрные волосы стояли торчком, обычный яркий румянец то пропадал, то появлялся. Парней доставили из Бесстрашия в наручниках, и Питер то и дело менял позу, позвякивая закованными руками.

Сыворотка правды развязала Дрю язык. Никогда не видела его таким разговорчивым. По его словам, я не заслуживала места в Бесстрашии, потому что а) была девушкой, б) была слишком слабой, в) наверняка каким-то хитрым способом подделывала результаты пейзажа страха. Наверно, отсасывала кому-то из Лидеров (Дрю вызывающе посмотрел на Эрика). Правда, Дрю ни разу не видел меня с мужчинами — не то что с командирами, а вообще ни с кем, — и не представлял, чтобы кто-то польстился на такую страшную, никакую девку. Но мои результаты точно были подделаны: такое маленькое время просто нереально, сам Дрю, бывает, и за час не может справиться со страхами! А я нагло пыталась вытеснить из Бесстрашия более достойных! Да к тому же я была из Отречения! Тут Дрю перешёл на бездумно повторяемые куски газетных передовиц. Он нисколько не жалел о том, что пытался меня убить. Всё это было страшно обидно и несправедливо. Но Эрик выслушал монолог Дрю с деланным спокойствием и нехорошим прищуром, и я почувствовала, что Дрю ещё получит своё — и не от меня.

— Я бы назвал это преступлением по глупости, — вздохнул один из судей.

— Нет-нет, это преступление из ненависти! — вскинулся другой. — До создания фракций враждующие группировки…

— Давайте выслушаем второго, — вежливо прервал коллег Кан.

И Питеру удалось-таки меня удивить.

— Ну да, я люблю погонять в футбол, и могу за себя постоять, и перед трудностями не пасую. Только это всё ерунда. Самая перспективная фракция — это Эрудиция! Кто владеет информацией, тот владеет миром! Жалко, до меня это дошло слишком поздно. На тестировании не хватило одного процента по шкале Эрудиции, чтоб меня признали дивергентом, тогда я бы смог выбирать. Да только меня этим с ног не собьёшь: я же не лох. Мисс Мэтьюз раз в неделю принимает по личным вопросам, и я пришёл к ней на приём и предложил… Рассказал, в общем, про свои планы…

— Это не планы, это малолетковые мечты, — решил пнуть его Эрик. — Ты встал перед ней раком, и ей осталось только тебя поиметь, так?

— Мистер Коултер!

— Права подозреваемых!..

— У нас принято уважительное отношение на допросе!

— Нет-нет, эти Бесстрашные восхитительно открыты, пусть продолжат диалог! — затрещали на разные голоса Искренние. Когда они затихли, Питер продолжил.

— Она сказала, что вообще-то менять фракцию не положено, но есть способы… И если я себя хорошо проявлю, она приложит все усилия…

Кан, образно выражаясь, сделал стойку.

— Какие способы? Джанин Мэтьюз предлагала вмешаться в результаты вашего тестирования? Что конкретно имелось в виду?

Питер по-честному напрягся, пытаясь вспомнить, — сыворотка правды не оставляла ему выбора.

— Это всё, что она сказала. Не обещала ничего конкретного. Но я решил с ней сотрудничать, это был мой шанс!

— В психологии есть такое понятие, как «шанс-ловушка», — с умным видом выдала адвокатесса-Искренняя в чёрных туфлях на огромной платформе, плиссированном белом платье, увешанная украшениями из, кажется, стекла. Она демонстративно закинула ногу на ногу и покосилась на Кана, а потом на Эрика. Видимо, не решила, перед кем хочет выпендриться. — Твой рассказ, Хэйес, ясно указывает на…

Питер закатил глаза.

— Если вы все будете меня перебивать, мы и к вечеру не доберёмся до сути!

Я против воли почувствовала к нему симпатию. Слабенькую, самую малость.

— Так вот, она дала мне коммуникатор: нас ведь не обыскивают на входе — слона можно пронести! Я спрятал его в одном из коридоров, между кирпичами, он и сейчас там лежит. Раз в несколько дней я выходил на связь, пересказывал ей всё, что удалось подслушать: что делают Лидеры, какие настроения среди патрульных… Я спецом познакомился с Педрадами и тусовался с урождёнными почём зря — это чтобы быть в курсе всего. Обычно было мало интересного, но я понимал, что после инициации получу доступ и к более важной информации. А недавно, пару недель назад, мисс Мэтьюз заговорила об Убогой. Сказала, что она создаёт проблемы. И для Эрудиции будет очень хорошо, если с ней произойдёт несчастный случай. В ближайшее время.

— Кто конкретно планировал убийство новичка Трис Прайор? — сурово спросил Кан. Питер вздохнул.

— Вы поймите, я ничего против Убогой не имею. Скучная она, её даже дразнить неинтересно! Как у мишени стоять — так она первая, как с крыши сигать в темноту — тоже, а как дело доходит до общения — малахольная какая-то! Я её как только не унижал, а она смотрит стеклянными глазами и молчит! Во, полюбуйтесь! — он показал на меня пальцем. — Толку-то её убивать, она просто… — Питер замялся, подбирая для меня определение, и выдал навязшую в зубах банальность: — Убогая — она и есть Убогая, какой с неё спрос. Мне просто нужно было себя проявить перед мисс Мэтьюз, понимаете? Только я не дурак, чтобы брать на себя всю ответственность. Позвал Дрю. Предложил ему припугнуть Убогую, чтоб слегка сбить с неё спесь. Подвесить на мосту, как Эрик Кристину, и посмотреть, как она будет трепыхаться. Я знал, что он согласится. Он псих, я его с детства знаю. Я несколько раз видел, как у него вставал на тренировках, когда девок избивали до крови. Я был процентов на девяносто уверен, что Дрю заиграется и сам ее столкнёт. Ну а если нет — я бы ему помог, типа случайно, в драке ведь сложно всё контролировать. Получилось бы именно то, что мисс Мэтьюз хотела, — несчастный случай. С первой попытки не удалось, и мы с Дрю решили дождаться другого удобного случая. А потом она пропала, Лидеры объявили, что самоубилась. Я так рад был! Что ж ты на самом деле не сделала мне такое одолжение! — язвительно обратился он ко мне. — Я доложил мисс Мэтьюз, что «несчастный случай» состоялся. Хотел создать у неё впечатление, что это я так складно всё организовал. Она была очень довольна, я уж думал, что место в Эрудиции у меня в кармане! А мисс Мэтьюз сказала: планируется ещё кое-что важное и она очень ценит мою помощь, надо только подождать немного…

— Ты придурок, — негромко сказал Эрик. — Если у тебя есть хоть немного мозгов — подумай сам. Зачем ей второсортный Эрудит внутри своей фракции, когда можно пользоваться твоими глазами и ушами в Бесстрашии, да ещё и припахивать тебя для грязной работы! Она могла годами держать у тебя морковку перед носом — подождать ещё немного, потом ещё, это тебе понятно?

Питер ссутулился.

— Я не хотел об этом думать, — сознался он. — По-любому это был мой шанс!

Да что ж он заладил о шансе!

— Бесстрашие — это для тупых. Может, у меня и второе место и получалось кое-что. Да только я не хотел провести всю жизнь бегая и стреляя по изгоям, которые никогда не кончаются. Не моя вина, что тест в тот день показал Бесстрашие!

— Единственное, что тебя оправдывает, — такие фортели Мэтьюз проделывала и с людьми поумней тебя. А ведь ты со своим рейтингом мог претендовать на хорошую должность, — протянул Эрик с фальшивым сочувствием. — Даже не знаю, что теперь с тобой делать… Кан?

— Покушение не удалось, новичок Прайор в добром здравии, — вежливо ответил Кан. — Приговор этим мальчикам — в юрисдикции Бесстрашия. Только помните, что они понадобятся как свидетели обвинения.

— Трис, — Эрик легонько толкнул меня в бок. — Тебе придётся решить, что с ними делать.

— Мне?..

— Ты пострадавшая — передаю право решения тебе.

— А что можно? — растерялась я.

— Не тяни резину, — прошипел Эрик. — У нас ещё гвоздь программы впереди. Вишенка на торте. Так что давай шустрее, как скажешь — так с ними и поступим.

Я встала с места и сделала несколько шагов к возвышению, на котором стояли парни. Дрю смотрел на меня со злостью и презрением. Питер — пожалуй, с сожалением?

И что, спрашивается, с ними делать?..

Выгнать из Бесстрашия? Потребовать для них какие-нибудь унизительные должности, типа уборщиков? Простить? Почему-то на Питера злости не было. Мне почему-то казалось, что с ним больше не будет неприятностей. А вот Дрю вызывал у меня физическое отвращение, будто я выпачкалась в чём-то липком и вонючем. Неужели то, что сказал Питер, — правда, и его возбуждает жестокость? Такому Бесстрашному нельзя доверять общественный порядок! Может, Питера оставить, а Дрю изгнать? Но, наверное, наказание должно быть одинаковым?..

Я повернулась к Эрику и тихо сказала:

— Я не буду. Решай сам.

— Я же говорил, что она с ним спит! — во всеуслышание припечатал Дрю.

— Обоих в камеры до окончания дела Мэтьюз, — распорядился Эрик и хищно улыбнулся мальчишкам.

Позже он сказал мне, что Питер и Дрю могут несколько дней тешить себя иллюзиями, но когда они будут не нужны — обоих депортируют за Стену.

— Мне такое дерьмо в городе не нужно.

— Эрик. Ты только не обижайся… А разве у тебя такого не бывает? Ты всегда с таким удовольствием смотрел на наши спарринги! Я понимаю, вы тут презираете слабость и всякое такое…

— И ты решила, что я такой же садюга? Торчу от чужой боли, люблю кровь и ем новичков на завтрак, да?

Мне стало неловко. Примерно таким я и считала Эрика — ну, то есть раньше считала, до того как…

— Ошибочка вышла, Трис. Я люблю хорошие бои. Когда спецназ в Яме меряется силой — всегда стараюсь прийти и сделать ставку. А за новичками приятно наблюдать, когда у вас наконец начинает получаться! Ты прикинь, какой это кайф, — приходит дрищ, или нытик, или жиртрест, несколько месяцев позора — и он вырастает в нормального человека, в солдата! И стойких очень люблю. До сих пор, кстати, помню твой спарринг с Питером. Сколько раз он пытался тебя нокаутировать — три? А ты всё поднималась и поднималась, просто боевой зомби! — Эрик одобрительно улыбнулся.

— Знаешь, может, не стоит так хорошо скрывать свою светлую сторону? Новички чихнуть при тебе боятся!

— Ничем не могу помочь. Ваш любимый Четвёрочка строит из себя «доброго полицейского», значит, кто-то должен был стать «злым». А то расслабитесь, как сраные Весельчаки!

* * *

Чуть позже доставили и Джанин. Она была ещё под действием снотворного, которое ей подсыпала сестра Эрика, — взяли, что называется, тёпленькой. Когда ей вкололи антидот к снотворному и сыворотку правды, она принялась сознаваться во всём. Она действительно хотела объединить Эрудицию с Отречением, правящей фракцией. Она и вправду убрала моего папу, чтобы он не мешал. Не кто иной, как она, попросила своего дядю, патологоанатома Шнайдера, вписать неверные диагнозы в заключения о смерти…

Даже под действием сыворотки правды она пыталась выкрутиться. С замиранием сердца я следила, как Джанин играет словами. Она красочно — не сказав ни слова вранья! — расписывала, что никого не убивала и хотела только хорошего. Она была сама доброжелательность! Мне показалось, что даже атмосфера в зале суда изменилась: Искренние смотрели на неё сочувственно, некоторые кивали. В какой-то момент Джанин встала и уверенно подошла к краю возвышения, будто читала лекцию. Или скорее выступала на предвыборной встрече с избирателями. Она переводила взгляд с одного лица на другое, устанавливая зрительный контакт, выразительная жестикуляция располагала к себе, а Джанин всё заливалась соловьём, рассказывая, как было бы славно после объединения Эрудиции с правящей фракцией.

— Змея, — вполголоса проговорила я.

— Ещё бы. Знаешь, какая у неё дивергенция? Эрудиция плюс Дружелюбие, сочетание — пиздец. Не трепыхайся, Кан тоже не пальцем делан.

Эрик оказался прав: когда Кан перешёл к прямым вопросам, Джанин уже не могла противостоять. Кому конкретно стало бы хорошо после объединения фракций? В первую очередь Эрудитам: они начали бы лоббировать свои интересы. Научная жизнь в Чикаго оживилась бы, а все остальные фракции она собиралась урезать в деньгах, об изгоях и говорить нечего. Понимала ли она, что вынуждает Калеба взять яд и каковы будут последствия? Прекрасно понимала. На что она намекала, говоря Питеру о «несчастном случае»? Тоже на необходимость меня убить…

Мистер Итон мимоходом пожаловался Джанин, что в семье Прайоров выросла я — Дивергент по трём шкалам с очень высокими показателями, такие встречаются крайне редко. Обязательно полезу в Правительство, а ему не нужны под боком подобные юные таланты. И Джанин решила сделать Итону приятное, светскую такую любезность — выкинуть меня в Бесстрашие, чтобы не путалась под ногами. Она чистосердечно рассказала, как оба раза на тестировании ввела мне вместе с сывороткой адреналин.

— Вы понимаете, какой вред причинили Трис Прайор?

— Нисколько, господа. Я сделала для этой несчастной малышки всё, что могла. Обратите внимание, я ведь не превратила Беатрис в изгоя! В моей фракции она тоже была не нужна, а в Бесстрашии прекрасно организована работа с молодёжью. Я даже составила для неё рекомендательное письмо к Эрику! — Джанин очаровательно улыбнулась, сверкнув жемчужными зубками.

Знала бы она, чем мне аукнулось это её паршивое письмо! Меня захлестнули мрачные воспоминания о первых неделях в Бесстрашии. Боль, одиночество, рядом — ни одного близкого человека, всё непривычное, чужое, соседи и друзья стали такими далёкими, будто меня зашвырнуло на другую планету…

А были ли у меня друзья в Отречении? Если честно, это были в основном друзья родителей и их дети. Все мы были с утра до вечера загружены работой на благо общества — дружить было особо некогда. Это в Бесстрашии в моей жизни появилась Кристина, готовая ради меня на любую авантюру… И Эрик… И целая толпа смешных приятелей — от слегка занудного Уилла до отвязных Педрадов и застенчивого Ала. Кажется, отправка в Бесстрашие — не самое плохое, что Джанин мне сделала. Хотя и противно было подозревать, что она могла сделать что-то хорошее. Я уже не взрывалась, не кидалась скандалить. Просто сидела молча и запоминала каждое слово блондинистой гадины.

Когда мои родители погибли, Маркус Итон отказался от всех своих обещаний и не захотел объединять фракции. Джанин поначалу так обозлилась, что организовала два покушения на него, на этот раз с помощью изгоев. Я с грустью подумала, что лучшей её марионеткой, самым «удачливым» исполнителем оказался Калеб. Покушения не удались — то ли потому, что Джанин всё же неважно разбиралась в силовых операциях, то ли потому, что Итон оказался не робкого десятка. И тогда от злости Джанин пришла к радикальной мысли — переворот с помощью Бесстрашия, а точнее — Макса. После этого репортёры начали масштабную кампанию по дискредитации Отречения, а команда Эрудитов усовершенствовала давнюю разработку Джанин — сыворотку подчинения.

Джанин приговорили к изгнанию в гетто.

Исключительно за организацию убийства мамы и папы. Заговор против Отречения, разработку опасной сыворотки Искренние обошли стороной в приговоре.

Макс остался чистеньким. Его спасло то, что он не успел сделать ничего противоправного, ограничился обсуждениями и согласием на переворот. Всё как Эрик говорил когда-то: «В Чикаго нет ни одной уголовной статьи за намерения. Можешь хоть на главной площади орать, что хочешь кого-нибудь пристрелить, — тебе разве что пальцем погрозят…»

А Итону и вовсе было нечего инкриминировать. Он без стеснения сознался, что подумывал согласиться на предложение Джанин, а потом передумал. Если бы он соизволил передумать чуть раньше, Джанин не пришло бы в голову избавляться от папы — но, кажется, в зале суда это волновало только меня. Никому не пришло в голову, что Итон просто избавился от конкурента на выборах. А папа бы выиграл их, я была уверена! Но искренние почему-то обошли все бестактные вопросы. Когда Итон закончил, они мало того что ответили традиционным лозунгом «Спасибо за правду!» — они ещё и принялись хлопать!

* * *

Можно было спокойно возвращаться в Бесстрашие: мне больше ничего не угрожало. Но когда Эрик довёз меня до дверей фракции и проследил, чтобы я вошла внутрь, — я не пошла к новичкам. Поболтала с дежурным несколько минут, давая Эрику время уехать, потом с важным видом сказала, что кое-что забыла, и вышла обратно на улицу.

Мне было жизненно важно кое-что прояснить. Если быть честной перед собой — я уже не злилась на Джанин за то, что она засунула меня в Бесстрашие. Но прощать ей смерть родителей я не собиралась. Всё время расследования я ждала, что убийц родителей казнят, меня сжигала жажда справедливости. Но сейчас я подозревала, что не смогу её убить. Мне нужно было понять: приговор оказался для Джанин концом нормальной жизни, крахом всех надежд или на дне она собирается плести ещё более опасные интриги? Судя по торговцу Эйбу и сумасшедшему токсикологу Флинну, в гетто можно было не просто выжить, а — странно сказать — найти себя. Найду я Джанин сломленной, ни на что не годной — или она выдержала этот удар судьбы? Вопрос о нанесении справедливости своими руками я не могла решить, пока её не увижу. Трусила.

Где живёт новоявленная изгойка Джанин, я в два счёта узнала на благотворительном пункте Отречения. Она поселилась в заброшенном здании больницы — с чего бы это? Время от времени окликая Джанин, я пересекла грязноватый холл, подошла к лестнице…

— Не двигаться!

Незнакомый Бесстрашный выглянул со второго этажа и взял меня на прицел. Я подняла руки.

— Не стреляйте, я пришла навестить мисс Мэтьюз, спросить, не нужно ли ей чего…

— Не нужно, у неё есть всё, что надо!

Вон оно как! Мисс Совершенство переехала в гетто с комфортом!

— Кто там? — прозвучал мягкий голос Джанин.

— Это Трис Прайор! — крикнула я, задрав голову. Теперь она точно спустится хотя бы для того, чтобы наорать на меня!

Раздался звон бьющегося стекла. Бесстрашный отвернулся от лестницы и побежал на шум, я рванула за ним.

Большое двустворчатое окно одного из кабинетов было разбито вдребезги. Джанин лежала головой к двери, лицом вниз. Огнестрельная рана чернела на её затылке, темная кровь пропитывала её золотистые волосы.

Бесстрашный, охранявший её, тихо выматерился.

— Не переживайте, — сказала я. — Вы ведь ничего не могли сделать против снайпера.

— Мог не подпускать её к окнам.

— Но ведь не было приказа запирать Джанин в подвале, верно? Вам же не говорили охранять её как заключенную?

— Не говорили. Да только Макс всё равно обозлится. Он меня самого замочит, — мрачно предположил Бесстрашный.

— Может, Эрик заступится.

Бесстрашный просветлел лицом.

— Точно.

* * *

Вот теперь я могла вернуться домой. На душе было пусто. Справедливость восстановлена, гештальт закрыт. И всё же — как легко верхушка Чикаго нашла крайнюю! Город отбросил Джанин, как ящерица — ненужный хвост, и всё шито-крыто, тихо и благостно, будто и не было никакого заговора и грязных предвыборных интриг! Может, это потому, что она женщина? Была самой умной из своих подельников, да только жёсткости не хватило?..

* * *

Когда я вернулась-таки в Бесстрашие, Кристина сначала кинулась обниматься, потом долго возмущалась моим «подлым молчанием», потом всплакнула по моим родителям и Калебу, а потом громко позавидовала моей «отпадной причёске». Она даже загорелась идеей тоже подстричься налысо и наколоть на затылке орла с раскинутыми крыльями, но Уилл сказал, что это можно сделать только через его труп. Тогда моя неугомонная подружка потащила меня прокалывать уши и заставила взять поносить её большие чёрные серьги. Получилось так красиво, что я окончательно смирилась со своим отражением в зеркале. Уилл и Молли просто тихо удивлялись, пока я рассказывала, где была и чем занималась.

Вся моя группа уже прошла инициацию. Я экстерном сдала пейзажи страха, и странным образом всё прошло как по маслу. Макс очень доброжелательно предложил создать специально для меня вакансию зама по кадрам. Макс по-настоящему меня пугал. Он не мог не понимать, что именно мы с Эриком «мутили воду», искали убийц моих родителей, подставили под удар Джанин и сорвали его планы. Он держался как ни в чем не бывало, его улыбка напоминала крокодилью, непроницаемые чёрные глаза были абсолютно спокойными. Я не знала, что он предпримет дальше, чего от него ждать. Пришлось попросить ночь на размышление. Мама и папа гордились бы мной: меня всегда готовили к большой ответственности, а по сути — к власти! Я могла бы строго и справедливо распределять рабочие места, помогать каждому из Бесстрашных раскрыть свой потенциал…

Да только у лестного предложения было двойное дно. Эрик чётко объяснил, что на меня спихнут понижения в должности, изгнание из фракции инвалидов, пьяниц или провинившихся. А я не хотела решать чужие судьбы! С меня хватило того изгоя, Нэда, когда я хотела сделать как лучше, а в итоге сломала человеку жизнь! И я столько думала, как бы отомстить убийцам родителей, а сама так и не решилась своими руками убрать эту властолюбивую дрянь: кто-то сделал это за меня! (Эрик клялся, что это не он, но я не верила)

Наутро я отказалась от предложенной вакансии и попросилась в лазарет. Стажировка на рабочем месте — фельдшер, потом хирург-травматолог. Эрик сказал, что я бестолковая. С тех пор как он комплексовал и видел во мне опасного конкурента, много воды утекло. Сейчас Эрик считал само собой разумеющимся, что мне самое место на руководящей должности. И чего они все от меня ждут? То мама и папа, то Итон, то Эрик… Вот что бы сказал на это папа?

Я так и не смогла представить, что бы мне посоветовал папа. Приходилось признать, что опыт Отречения больше не помогает мне. С важными решениями я оставалась один на один. Эрик миролюбиво сказал, что я маюсь дурью, но типа он точно знает — тяга к власти ещё проснется, и уж он постарается, чтобы у меня появился второй шанс.

Я с гордостью отзывалась на прозвища «та самая Прайор» и «подружка Лидера». Правда, вскоре выяснилось, что полностью это прозвище звучит «чокнутая подружка Лидера». И почему, спрашивается? Подумаешь, история моих похождений (без криминальных подробностей) была известна всей фракции. Подумаешь, стриженая налысо — волосы довольно быстро отрастали, вскоре у меня на голове появился светлый ёжик, а потом — довольно симпатичная стрижка. Ну, ещё я не пила — ни на «субботних пьянках» в баре, ни на «воскресных посиделках» в квартире Эрика меня не видели нетрезвой. Да я была самой нормальной в нашей дикой фракции!

С Эриком было очень тяжело. Иногда я даже скучала по тем временам, когда мы вместе расследовали убийство мамы и папы. Я пряталась в его убежище в гетто, он навещал меня втайне от всех, и не было более надёжного и заботливого друга, чем он!

А сейчас он, кажется, поставил целью своей жизни затащить меня в постель.

Я не хотела… то есть хотела, но не так… В общем, я считала правильным, что если мы вместе, то должны зарегистрировать отношения. Если мы любим друг друга, то должны сделать окончательный выбор, разве не так? А если это не навсегда, не настоящая любовь, тогда нечего и пачкаться! Сколько девушек перебывало до меня в его постели? Мне совсем не хотелось стать очередной брошенной и забытой однодневкой!

А Эрик завёл новую привычку — постоянно провоцировать, чтобы я до него дотронулась. «Тут Макс кое-что написал на заявлении твоей Кристины. Переживаешь? Хочешь посмотреть? Подойди и возьми!», «Как, снова в Эрудицию? К брату? Второй раз на этой неделе! Ну кто так просит, надо поцеловать!», «Мне выдали пяток энергетических плиток, хочешь одну? Вон у меня в кармане, возьми!» Это если не считать того, что когда мы оказывались один на один, то Эрику было как мёдом намазано до меня дотронуться. Иногда мне невольно даже казалось, что я поступаю плохо: у всех ведь был секс, — и у Уилла, и у Зика, и у Юрайи, и у Ала, а Эрик лучше их всех, а я держу его на голодном пайке… По-хорошему, надо было перестать с ним целоваться, чтобы не провоцировать, но это было выше моих сил. Если мы долго не виделись и не оставались наедине, Эрик становился дёрганым и агрессивным, и я, стыдно сказать, тоже. Я никому в этом не признавалась, но он очень плохо на меня влиял. Умом я понимала, что Эрик — всего лишь человек с непростым характером, который, может, совсем меня и не любит. Ну, не так, как должно быть у людей, предназначенных друг для друга. Но моё подсознание считало Эрика неотразимым. Стоило издали увидеть в Яме знакомый разворот плеч и быструю походку, настроение невольно поднималось. Неужели я когда-то считала Эрика грубым и примитивным? Сейчас он казался мне идеальным — от выразительного лица до крепких пальцев, от чёрных бусин пирсинга над бровью до сложного орнамента татуировок. Оказалось, что у него очень вкусный естественный запах. Запахом пота в Бесстрашии никого не удивишь: мы все не вылезали из спортзалов. Но острый мужественный аромат его кожи действовал на меня как валерьянка на кошку, и я старательно это скрывала. Кажется, Эрик по каким-то загадочным признакам понимал, что мне очень сложно перед ним устоять, и усиливал нажим, и я боялась, что однажды моё тело меня подведёт. Изредка, когда Эрик заходил за мной после тяжёлого рабочего дня, молча обнимал, и наши тела совпадали, как кусочки пазла, — мне казалось, что у него такая же глубокая потребность во мне. Может, даже тактильный голод, о котором я когда-то слышала от мамы.

А иногда мне казалось, что Эрик просто ловко мной манипулирует. Он даже не скрывал, что боялся, будто я ограничу его свободу. Он считал, что у меня «неслабый сучий потенциал», и я сразу начну его строить. С чего он это взял, спрашивается? Подумаешь, я время от времени пыталась расспросить его о прошлом опыте с девушками. И на каждый женский голос из коммуникатора, на появление любой женщины рядом реагировала как на команду «фас». Ещё Эрик был уверен, что я сразу же начну «выпрашивать спиногрыза» или просто забеременею без спроса, хитростью или по раздолбайству: в Отречении ведь не было чайлдфри, никакого эгоизма и житья для себя, а он был не готов! Ещё Эрик считал, что я не потяну обязанности лидерской жены, а они были далеко не простыми. Именно мне пришлось бы после свадьбы поддерживать идеальный порядок в «берлоге» Эрика. Когда я впервые увидела его полки с книгами без единой пылинки, сверкающие окна и зеркало в ванной, у меня случился когнитивный диссонанс. Оказывается, на своей территории Эрик любил порядок не меньше, чем в работе. Как бы Эрик ни уставал, он никогда не бросал вещи не на своих местах, и в его квартире не водилось переполненных пепельниц, пустых бутылок, пятен оружейной смазки и всякого такого. Пока он был занят, поневоле скапливалась пыль, но Эрик твёрдо знал, как надо, и в выходные порядок брал верх над хаосом. Меня Эрик считал неряхой. И то верно: я то тренировочную форму позволяла себе повесить на стуле, то оставляла грязные следы ботинок посреди комнаты, если торопилась…

А ещё мне пришлось бы тесно общаться с Максом и мистером Итоном. У Лидеров всех фракций была своя тусовка, которая требовала частого, безупречно вежливого общения. Ну ещё жены Лидеров то и дело организовывали всякие праздники и культурные мероприятия — а это опять же требовало общения с Лидерами своей и чужих фракций. А я по понятным причинам совсем не стремилась после суда над Джанин общаться с Максом или Итоном. Мне было противно смотреть на обоих. Макса я как могла избегала и довольно успешно. Мысль о том, что придётся вежливо улыбаться ему, вести светские беседы и что-то там организовывать, приводила меня в ужас. Безупречный порядок в квартире Эрика умилял, пока это меня не касалось, но в качестве моей возможной обязанности наводил тоску. Но всё это было неважно. Ещё когда Дрю оскорбил меня во время допроса, я примерно понимала, что будет с моей репутацией, — и не ошиблась. Бесстрашие понемногу поглощало меня, отвоёвывало кусочек за кусочком мой внутренний мир. Да, я цеплялась за остатки Отречения внутри, я и не скрывала. Мне хотелось хоть что-то сделать правильно, чисто, не окунаясь в грязь внебрачного сожительства.

Я была уверена, что Эрик меня не уважает, — иначе пошёл бы мне навстречу, не боялся бы отрезать себе пути к отступлению. Эрик подозревал, что он мне физически противен, или что я поставила себе цель женить его на себе, или и то и другое сразу, — одно другому ведь не мешает, если брак ради выгоды!

О любви ни один из нас не заговаривал. Может, потому, что не было слов.

А может, это была никакая не любовь.

Думаю, мало кто понимал, что на самом деле между нами не было секса. Для Бесстрашия это было бы дикостью не меньшей, чем драка в Дружелюбии. Но если бы мне удалось реабилитироваться — для Бесстрашных это бы значило, что у нас с Эриком нет никаких отношений, что мы чужие друг другу, это меня тоже не устраивало.

После моего возвращения в Бесстрашие Тори стала меня сторониться. Честно говоря, теперь она почти не разговаривала со мной, разве что здоровалась сквозь зубы и то через раз. Ким Скотт из спецназа была гораздо агрессивнее. Она имела наглость спросить меня, давно ли Лидер стал спать с Убогими. Я приказала ей не нести чушь и не говорить о том, чего не знает. Ким просияла и велела мне в таком случае не липнуть к Эрику с утра до вечера, а то «к нему и без меня очередь стоит». В следующий момент, который я осознала, двое Бесстрашных крепко держали Ким за руки, кто-то держал меня, кровь стекала по её расцарапанному лицу, у меня звенело в ушах и горела левая щека. «Не трогай медичку!» «Это же новая медсестра!» — орали Бесстрашные, которые держали мою соперницу. «Остынь, дура!» — рычал кто-то над ухом, видимо, это уже мне…

Само собой, я старалась как можно меньше делиться с Кристиной и Молли. Рассказывать о личном Искренним, даже бывшим — всё равно что встать посреди Ямы и прокричать все свои секреты в микрофон. Но они сами догадались, что у нас с Эриком не всё гладко. Обе мои милые подруги, похоже, считали, что понимают мои проблемы лучше меня самой, — это тоже раздражало. Молли с умным видом качала головой и твердила, что так можно только «потерять парня» и что «так нельзя». Кристина шипела на неё: «Ну и пусть, чем скорее разосрутся, тем лучше! Он её не заслуживает!» Она по-прежнему терпеть не могла Эрика: так и не простила ему наказание на мосту. А Молли говорила, что я «сама толкаю Эрика налево». Но я точно знала, что никакого «налево» не было. Бесстрашные очень любили сплетничать, если бы он остыл ко мне и завёл другую — я бы точно знала. Правда, Эрик много времени проводил вне фракции… но у него точно не было времени на глупости: он всегда был так страшно загружен!

Мы изводили друг друга несколько месяцев не в состоянии ни уступить, ни разойтись, ни найти хоть какой-нибудь компромисс. Помог случай.

В тот день Эрик получил какую-то важную информацию от разведчиков и сам возглавил рейд в гетто. После обеда доставили первых раненых. Пулевое, осколочное, осколочное, пулевое… полостная операция, массивное переливание крови, пришивание оторванных пальцев снайперу — Док расстарался, золотые руки, ювелир кистевой хирургии… Мы с Доком и второй медсестрой, Сэм, работали как три киборга, не позволяя себе почувствовать усталость, изредка глотали немного кофе. Наконец все были прооперированы, перевязаны, обезболены и уложены спать.

А Эрика всё не было. Последние две машины ещё не вернулись. Хоть бы позвонил, зараза! Коммуникатор у медиков был один на всех, и обычно Док держал его при себе. Я хотела было попросить коммуникатор, чтобы позвонить Эрику: их рейд кончился, должна уже быть какая-то информация, где его там носит! Но Док рухнул в кресло и затеял переговоры с Эрудицией о срочном изготовлении антибиотиков, и было ясно, что это надолго. Сэм согласилась последить за мониторами, пока я отлучусь. Я сняла белый халат, забрызганный кровью, бросила его в кучу грязного белья и осталась в хирургической форме. Мы единственные из Бесстрашных одевались в белое, да и то только во время работы.

В комнате наблюдения мне сказали, что машину Эрика зафиксировала камера в нескольких километрах от нашего здания и он ехал в сторону дома. Прекрасно — дождусь его на ресепшене и всё ему выскажу! А главное, посмотрю на него, узнаю, что он жив и здоров, по-другому ведь не может быть, Эрика не возьмёт ни одна пуля! Как Фор зло сказал как-то раз о нём: «такое не тонет»…

Внизу было полно народу: у патрульных как раз был пересменок, плюс только что вернувшиеся из рейда Бесстрашные и такие же, как я, нервничающие ждуны. Шона что-то высказывала Зику на повышенных тонах, незнакомая мне мулатка со слезами висела на Юрайе. Эрик стоял у самой стойки — он тихо и серьёзно что-то обсуждал с дежурным.

В резком свете ламп было хорошо заметно, какой он бледный, и мне это ну очень не понравилось. И он опирался на стойку как-то устало, совсем на него не похоже. Я сделала шаг в сторону, огибая всё ещё скандалившую Шону, чуть не столкнулась с одним из патрульных и увидела Эрика во весь рост. Левая рука была перетянута поперёк чем-то чёрным, кажется, ремнём от автомата. Бицепс ниже ремня и предплечье были в подсохших разводах крови, будто их несколько раз небрежно стирали и размазывали по коже, а потом появлялись новые.

Ну я ему сейчас покажу!

— Эрик, дай руку.

Мне хотелось наорать на Эрика и за плохо наложенный жгут, и за то, что тратит время на болтовню, вместо того чтобы явиться к Доку, и за то, что не посчитал нужным позвонить мне. Но из-за тревоги и возмущения у меня не нашлось других слов, кроме деловитой команды-просьбы. Ещё и голос подвёл: интонации были в точности как у неофитки, впервые обратившейся к Лидеру и дрожащей от страха. Но Эрик меня услышал, несмотря на шум вокруг. Он повернулся ко мне, улыбнулся и погладил по плечу. Я раздражённо перехватила его руку и принялась считать пульс. Дежурный тем временем продолжал что-то бубнить о пропускном режиме, нашёл время!

Даже без секундомера я почувствовала, что пульс Эрика частит. И его наполнение мне тоже не понравилось. О чём Эрик думал?! Как бы он тут у меня не рухнул в обморок!

— Лидер, присядьте, — называть Эрика на «вы» было высшей формой недовольства. — Бобби, уступи ему место. — Дежурный начал было подниматься из-за стойки. — Дайте коммуникатор, пожалуйста, я вызову медиков с носилками, — я требовательно протянула ладошку, но она осталась пустой.

— Бобби, отбой, — пробасил Эрик. — Конечно, щас всё брошу и поеду на носилках, как старый хрен. Не шуми, Трис, это просто царапина, у меня таких уже пяток!

Он ещё и выпендривается! Да кем он себя возомнил — боевым роботом?! Но у меня не было времени спорить с его глупостями.

— Не вопрос, пойдёмте в лазарет пешком.

— Скоро приду, я только…

— Сейчас же.

Мой голос опять прозвучал слишком пискляво и неубедительно. Но дежурный как-то странно на меня посмотрел, а Эрик неожиданно послушался. Вот, значит, как Лидеры заставляют окружающих подчиняться: надо всего лишь почувствовать настоящую, искреннюю злость!

— Уже иду, нахалка, — Эрик весело улыбнулся и сверкнул зубами. — Я вообще-то занят был.

— Не торопитесь, — холодно-вежливо велела я и ухватила его под здоровую руку. — Держитесь за меня. Осторожнее, сейчас неспешно дойдём… по стеночке…

Мы не прошли и нескольких метров, как Эрик сделал неверный шаг и стал заваливаться влево.

Я ухватилась за него изо всех сил, но, конечно, в одиночку не удержала бы.

Несколько рук подхватили Лидера, потерявшего сознание, и бережно уложили на пол. Кто-то подложил ему под голову куртку. Я потуже затянула ремень на руке Эрика, потом порылась в его карманах и достала коммуникатор. К счастью, Док уже закончил переговоры и сказал, что уже бежит. Я распорядилась подложить Эрику под ноги вещмешок, чтобы хоть немного поднять давление, и мне тут же помогли. Дальше оставалось только ждать. Я сидела прямо на полу рядом с этим безалаберным типом, с этим человеком без чести и совести, сжимала его пальцы и молча плакала. Руки у него были холодные и влажные, ногти были синюшного оттенка. Я видела гораздо более тяжёлых раненых, но больно было видеть эту мощь и красоту в таком состоянии — без сознания, на затоптанном полу…

К счастью, Док и Сэм появились довольно быстро. Объединёнными усилиями Эрика переложили на носилки. Двое бойцов взялись за ручки, Док принялся командовать, и вскоре моего ненаглядного доставили в лазарет.

— Спасибо, — поблагодарила я сквозь слёзы Бесстрашных, которые несли Эрика.

— Пошла в жопу, — отозвался хриплый женский голос. Ким! Я подняла голову и встретила презрительный взгляд и брезгливую гримасу. Как же я не заметила: это она была у изножья носилок! Но в любом случае сейчас было не до неё.

Док решил использовать местную анестезию плюс мощный анальгетик в вену. Сэм ловко ввела венозный катетер и поставила Эрику капельницу с кровезаменителем, а я взялась ассистировать Доку. Пуля повредила латеральную подкожную вену, один из крупных анастомозов и застряла в тканях бицепса, на излёте повредив глубокую вену плеча. Надеюсь, Эрик поймёт, как ему повезло! А если бы она зацепила артерию?! А если бы тот изгой попал в грудную клетку?.. Бронежилетов-то в Чикаго не водится: технология утеряна, нет достаточно прочных и лёгких материалов, это что-то вроде волшебных палочек из сказок — все знают, что они делают чудеса, но никто их не видел! Я тихонько плакала под маской и старательно смаргивала слёзы, чтобы чётко видеть. Благо все были заняты Эриком, и моя слабость никому не мешала.

— Это очень распространённая проблема в Бесстрашии, они так устроены, — вещал Док, умело сращивая разорванные стенки вен. — Нет культуры заботы о себе. Хорошим тоном считается рваться навстречу опасности.

Ненавижу Бесстрашие!

— Чем сильнее у бойца выражено бесстрашие, чем больше стаж, тем больше шансов, что он будет так вот небрежно к себе относиться. Профессиональная деформация. Адреналиновая наркомания — это не пустые слова, они часто этим страдают. Особенно те, кого никто не ждёт. Самые отбитые на голову не чувствуют боль во время ранения — хорошо ещё, что он жгут наложил.

Я всхлипнула. И этот тип требовал от нас соблюдения всех инструкций! Зачёт принимал по первой помощи!.. Мне как-то вдруг стало понятно, как со стороны выглядит раздолбайство и почему командиры так часто переходят на мат.

— Трис, соберись.

В этот момент Эрик пришёл в себя. Поприветствовал Дока, а меня спросил, по какому поводу я реву — что-то случилось? И правда, с чего бы это!!! Я чудом умудрилась сдержаться до самого конца операции, пока Док не наложил последний шов. Наконец Док стянул окровавленные перчатки, развязал маску и стерильный халат и вышел, оставив меня перевязывать рану. Только после этого Эрику прилетело за всё сразу. На этот раз у него было достаточно сил, чтобы мне отвечать.

— О чём ты думал?!

— А чего ты орёшь, на себя бы посмотрела! Забыла, как я поселил тебя в безопасном месте — ни одна муха не пролетит! А ты заявилась со сломанным носом и резаной раной!

— При чём здесь это, не притягивай за уши! — кричала я. — Я по крайней мере в сознании вернулась! Про давящие повязки не слышал никогда?! Про гемостатические губки тоже не знаешь?

— Жгут лопнул прямо на мне, а бинты кончились…

— Хватит оправдываться! Какого хрена у вас не хватает средств первой помощи! Лидер, мать твою! Завтра же проверю все машины!

— Не перебивай! Бинты мы истратили на Фернандо, и препараты тоже, а…

— Мог хотя бы подручными средствами перевязать как следует! Ремнём ты перетянул отвратительно! Никуда не годится!

— Нормально я сделал, по инструкции! Я его ослаблял как положено, каждый час!

— Хреново ослаблял! У тебя была субкомпенсация шока!

— Он мне стрелять мешал!

На это у меня не нашлось цензурных слов. Я молча открывала и закрывала рот, не в силах выразить то, что кипело внутри. Эрик бессовестно воспользовался этим. Взял у Сэм водонепроницаемую наклейку на рану, попросился в душ для пациентов (удобная ванна для тяжёлых больных, тревожные кнопки и всякие прочие примочки для безопасности) и нагло ускользнул у меня из-под носа. Когда он вышел — без слоя грязи и пыли, без запаха пороха, умиротворённый и уставший, — у меня уже пропал запал скандалить. Док чесал затылок, прикидывая, куда положить Лидера на ночь. Все палаты снова были заняты, перекладывать кого-то из раненых с удобной койки на каталку было как-то некрасиво, но ведь Эрик перенёс шок… Эрик разрешил его проблему: вежливо, но твёрдо заявил, что прекрасно себя чувствует, в его венах лекарств больше, чем крови, поэтому он уходит спать к себе. Да, с самого утра он явится на перевязку. Да, если что, он тут же позвонит Доку. Всем спокойной ночи.

— Я с тобой.

Эрик не понял, что на него свалилось долгожданное счастье, и холодно спросил:

— Зачем?

— На всякий случай! Вдруг чего случится!

— Ничего со мной не случится, не сахарный.

— Я просто хочу… с тобой вместе…

Сил моих не было отпустить его сегодня спать одного в холодную пустую квартиру. И меня не пугало, что ему могло прийти в голову по этому поводу. Чего бы Эрик ни захотел сегодня, меня устраивало всё: от ночного приготовления ужина для него до продолжения скандала, от развратного животного секса до мирного спанья рядом, как два брёвнышка. Только бы быть с ним рядом.

— То есть ты считаешь, что мне мало сегодняшнего дня, — решила ещё и в динамо поиграть! Другого времени не нашла, чтобы меня изводить?!

Док деликатно прятался в кабинете, Сэм гремела инструментами в операционной — готовила их к стерилизации — но Эрик и не думал понижать голос.

— Если ты сегодня… не хочешь — отложим на потом, — пробормотала я. — А если захочешь — то ДА.

— Уверена? — недоверчиво спросил он, остро-внимательно глядя мне в глаза. Я молча кивнула.

Мне было не так уж важно, будет ли у нас сегодня секс. Я чувствовала в себе столько сил, что хотела поделиться ими с Эриком, неважно в какой форме. У меня было какое-то суеверное, в духе Дружелюбия, ощущение: если сегодня я испытаю немного боли, Эрику будет легче, если прольётся моя кровь — его кровопотеря восстановится быстрее. Глупость, конечно, и я не собиралась это объяснять. Я хотела просто откомфортить его как могла. Меня не меньше устроило бы лежать рядом, слушать его дыхание и радоваться, что он жив.

До его квартиры мы дошли мирно и без приключений. И на этот раз без обмороков. Эрик ушёл из лазарета в одних брюках: его футболка осталась в операционной, а куртку мы забыли на ресепшене, да и в любом случае его вещи были испачканы кровью. Странное ощущение — идти по пустым коридорам в обнимку с полуобнажённым Лидером… Прямо скажем, настраивало на нужный лад. Но целоваться под камерами душа не лежала у обоих. Вдобавок он ничем не пах после душа. Разве что антибактериальным мылом, совсем не эротично. Ну ничего, если мы займемся… ну, чем-нибудь интересным — вспотеет и будет пахнуть вкусно, как мне нравится.

Эрик отпёр металлическую дверь, включил свет, и мне снова показалось, что он выглядит неважно.

— Если хочешь, давай просто ляжем спать.

— Ты за кого меня принимаешь? Я не импотент, чтобы дрыхнуть рядом с тобой!

Мы осторожно дошли до кровати. Я по-прежнему бережно придерживала Эрика за талию и за здоровый локоть. Судя по хитрому прищуру, его втайне забавляло моё поведение, но по крайней мере он не пытался спорить.

— Ложись, — я властно показала пальцем. Вместо этого Эрик сел на край кровати и притянул меня к себе.

— Будешь играть в строгую медсестру? Ролевые игры, значит? Да ты затейница, Трис!

«С тобой придётся осваивать навыки госпожи», — подумала я, но сказать вслух не решилась.

Только сейчас я начинала понимать: ласки и всякие там обнимашки — это не животная похоть, не бесцеремонность, это такой способ общения. И сейчас я пыталась проявить заботу понятным Эрику способом. Глубокий ласковый поцелуй в губы — «ты мне очень дорог». Коснуться кончиками пальцев чёрных полос на шее — «ты самый красивый на свете». Провести ладонями по могучим плечам — «ты такой сильный, всегда таким и оставайся».

Эрик тоже времени не терял. Он сноровисто стащил с меня белую хирургическую рубаху, потом футболку, а потом произошло то, что я всегда запрещала: крючки лифчика расстегнулись, грудь почувствовала непривычную свободу и лифчик тоже был отброшен в сторону. Я рефлекторно закрыла грудь руками.

— Да ладно тебе, — Эрик нежно коснулся моих ладоней. — Будто я не знаю, что у тебя классные сиськи.

В этот момент меня навсегда покинул призрак Питера, насмехающегося над моей фигурой. Да кому какое дело, что он там думал! Я всегда старалась не обращать внимание на то, кто как оценивает мою внешность: это было недостойно Отречённой и тем более Бесстрашной, да и вообще смешно для любого человека в здравом уме. Но сейчас почему-то полегчало. Эрик увидел-таки меня без одежды, и небо на землю не упало, и ему, кажется, всё понравилось! Я убрала руки, позволила ему рассмотреть меня и, страшно подумать, прикоснуться губами, и взять сосок в рот, и… Эрик будто заранее знал все самые чувствительные места — я даже сама такое о себе не знала! Его поцелуи становились всё более жадными, руки — настойчивыми. Сейчас это не настораживало, не раздражало, как раньше, а умиляло. Раз хочет секса — значит, ему и правда полегчало. И руки у него снова сухие и горячие, как обычно, — хороший признак, периферическое кровообращение восстановилось… Я перебирала его светлые волосы, осторожно касалась пальцами старого шрама на боку и другого на спине. Неужели у него правда целых пять ранений в прошлом? Может, не сегодня, но я рассмотрю и поцелую каждый рубец, а потом обругаю Эрика за каждый, чтоб научился наконец себя беречь!

Брюки я сняла сама, а вскоре с меня стащили и трусики. Когда Эрик коснулся меня внизу живота, снова стало неловко. Между ног тут же стало мокро, никогда со мной такого не было: я не разрешала Эрику заходить так далеко. И уж, конечно, никогда не ласкала себя сама. Теоретически я знала, что это вроде как нормально, — девчонки не стесняясь описывали свои ощущения от парней предельно откровенно: «потекла», «вся горю» и всякое такое. Но я оказалась не готова, что будет так скользко и липко, и такой резкий странный запах, и всё это у Эрика на пальцах… ещё подумает что-нибудь не то — например, что я развратная или опытнее, чем кажусь! Мне стало так не по себе, что захотелось отвлечь Эрика. Пусть бы сосредоточился на своих ощущениях и не обращал внимания на эту странную слизь. К счастью, я знала, что делать. В мою ногу упиралось нечто твёрдое и горячее. Раньше я бы возмутилась и решительно сбежала. Сегодня стоящий колом член, направленный в мою сторону, воспринимался как комплимент и к тому же признак хорошего самочувствия. Я робко посмотрела Эрику в глаза и на ощупь коснулась члена, а потом бережно сжала его в кулаке. Эрик судорожно вздохнул, положил руку поверх моей и сжал сильнее. Самое время было напомнить кое-что важное.

— Кажется, нам нужен… презерватив, — застенчиво прошептала я.

— Сейчас будет, — и Эрик потянулся к тумбочке. Я деликатно отвернулась. Пока Эрик снимал брюки и чем-то шуршал, я даже прикрыла глаза рукой. Он повернулся ко мне и мягко нажал на моё плечо, пытаясь уложить в постель.

— Тебе сейчас нельзя физическую нагрузку! — авторитетно заявила я и заставила его лечь первым, а сама осторожно забралась сверху — села верхом на его бёдра. Я не представляла, что делать дальше, одно точно знала: после перенесённого шока следует себя беречь! А, ладно, секс вроде как естественное дело, что-нибудь да получится. Главное, чтобы Эрик не мешал. Он снова потянулся… ну, к тому самому чувствительному месту, но я отстранила его руку. Он понял, что я хочу перейти к делу, и снова отдал мне инициативу. Я уселась на него потвёрже и попыталась соединиться с ним. Ничего не получалось. Я тихонько двигалась вперёд-назад, пытаясь прицелиться. Было страшновато.

Эрик бесцеремонно прижал меня к себе, опрокинул на постель и оказался сверху. На этот раз я не успела ничего пискнуть про недопустимость нагрузки. Он навалился на меня, вошёл одним движением и тут же замер.

Острая боль вспыхнула между ног и тут же растаяла. Что, и всё? Это и есть адская боль первого раза, которой меня пугали подруги? Вот для этого «нужно было собрать в кулак всю храбрость»? Фигня, тем более по сравнению с ударом в лицо или под дых!

— Больно? — напряжённо спросил Эрик.

— Неа.

Судя по выражению лица, он не поверил. Я притянула его к себе поближе, нежно поцеловала в губы и раздвинула ноги пошире.

Я до сих пор краснею, когда вспоминаю, что было дальше. С тех пор мы много раз это делали, но тот первый секс был особенным. Похожим, может, на извержение вулкана или сход лавины, безудержное стремление к цели, когда невозможно остановиться. Я неловко обнимала Эрика и представляла себя тёплой волной, обволакивающей его со всех сторон. Я даже не пыталась угнаться за его бешеным темпом, просто любовалась каждым лучиком на радужке его серых глаз, а потом прикрыла глаза, чтобы сосредоточиться на ощущениях. Я хотела откомфортить Эрика, а вместо этого до кончиков пальцев пропитывалась его силой, поглощала его любовь. Там внутри было горячо и приятно, и на душе хорошо — было чёткое ощущение, что всё происходит правильно, что только так и надо. Эх, нужно было раньше соглашаться, жестоко было заставлять его сдерживать вот это всё!

И вдруг всё кончилось. Эрик негромко простонал, несколько раз вздрогнул и весь обмяк. Я открыла глаза. Не выпуская меня из объятий, он перекатился на бок. В тот момент я была настолько настроена на Эрика, что было непонятно: это моя собственная блаженная усталость или я заразилась его настроением. Что это сейчас было?.. Раз Эрик чувствует ко мне вот такое — значит, я и правда красивая? В смысле, секси? Я гожусь не только на то, чтобы приносить пользу?.. И сейчас я понимала, что он хотел сказать теми словами: «переспим, тогда будем вместе». Вот такой Эрик — обнажённый, исходящий на эмоции, беззащитный и прекрасный, — нравился мне гораздо больше, чем безжалостный Лидер, лишённый слабостей. Теперь я чувствовала, что он стал моим собственным, я ответственна за него, я буду хорошо с ним обращаться… И почему это в Отречении никогда не говорят о сексе? Прекрасный же способ творить добро! Я представила миссис Хопкинс — в толстых очках, с постно-благостным лицом, — читающую лекцию о мужской физиологии неофиткам в серых платьишках и серых косынках. А что, это не менее важно, чем искусство активного слушания или нервные срывы у изгоев! Я, не сдержавшись, хихикнула и потревожила Эрика. Он приподнялся на локте и деловито заявил:

— Щас я немного прочухаюсь, и будет ещё раз.

— Зачем?

Он, кажется, обиделся.

— Ты же не кончила! Я хотел… старался… но… в общем, сейчас повторим. Блядь, тебе же нельзя трахаться, пока всё не заживёт внутри! Ты как вообще? А тебе реально не нравится руками?

Он уставился на меня так, будто пытался превратиться в живой детектор лжи. И тут я заподозрила, что он нервничает и стесняется не меньше моего. Кажется, мы нарушили какие-то неписаные правила поведения в постели. И, может, я у него была первой девственницей?..

— Я тебя люблю, — твёрдо сказала я, прерывая поток вопросов. Я не дожидалась ни первого шага, ни даже ответа. — Буду делать, что ты захочешь. А ты БУДЕШЬ себя беречь, ясно? Будь любезен возвращаться целым и невредимым, считай, что это новая обязанность.

Эрик слегка расслабился. Естественно, он услышал совсем не то, что я пыталась донести.

— Да не может быть — всё, что я захочу? Слушаться начнешь? Может, поймёшь, что некоторые вещи я знаю лучше?

Старый добрый Эрик. Я коварно улыбнулась и не стала отвечать. Слушаться я собиралась через раз, но это было неважно. Мы ведь любим друг друга, значит, всё как-нибудь устаканится.

А насчёт продолжения секса, кажется, он был прав. Мне хотелось… я чётко не знала чего… Хотя, если быть честной с самой собой, хотелось, чтобы он снова потрогал меня там. Я прижалась к Эрику ближе, нечаянно коснувшись его голой грудью, и потянулась к его губам. Эрик ответил на поцелуй и крепко сжал мою попу. Может, даже синяки останутся, ну и пусть, я не возражала, чтобы после этого раза остались следы…

В этот момент противно запиликал коммуникатор.

Эрик не сразу оторвался от меня, но всё же, пробормотав «прости», ответил на звонок.

После первых же слов невидимого собеседника его лицо из умиротворённого стало мрачно-сосредоточенным. Напряглась обнимающая меня рука, холодный взгляд уставился куда-то вдаль, мимо меня. Ещё до того, как Эрик закончил разговор, я поняла, что сейчас он встанет и уйдёт. А мне придётся засунуть рекомендации насчёт режима и нагрузки — безусловно верные и правильные — глубоко-глубоко. Я чувствовала такую пустоту и беспомощность, будто собиралась встать на пути разогнавшегося поезда. Да и мешать Эрику было бы неправильно: раз позвонили ночью — значит, случилось что-то серьёзное…

Эрик выслушал доклад, отрывисто бросил «уже» и нажал отбой.

— Я должен идти, — хмуро, но твёрдо сказал он и прижал меня к себе. Мне тоже ужас как не хотелось от него отрываться.

— Что? — коротко спросила я.

— Дружелюбие. Продуктовые склады и склад с горючим. Пятерых Бесстрашных уже расстреляли, остальные пока держатся.

Снова афракционеры! И если они пытаются захватить склад с этанолом — значит, задумали ещё более крупную пакость! А вдруг они его подожгут?.. Лучшее, что я могла сейчас сделать, — отпустить Эрика без нытья и лишних эмоций. А ещё лучше — помочь ему поскорее прийти в форму. Мы одновременно выпустили друг друга из объятий и встали с постели. Эрик сделал ещё два звонка и отправил в Дружелюбие подкрепление.

— Давай метнёмся в лазарет, вколю тебе ещё дозу регенерирующего и адаптогена, — я тоже включилась в рабочий режим. Я боялась, что Лидер снова отмахнётся, но недооценила его здравый смысл.

— Угу, только быстро.

Посреди постели красовалась большая лужа моей крови, мы оба тоже были в крови. Пришлось спешно приводить себя в порядок. Вот зачем во время инициации нас заставляли одеваться на скорость! Чтобы мы могли в любой момент прервать самые сладкие, развратные, глубоко личные занятия и сломя голову понестись служить городу…

Пока мы одевались, Эрик успел деловито предложить мне дождаться его возвращения в его квартире, разрешить пользоваться холодильником, ноутом и вообще всем и сунуть мне в руку запасной ключ. После этого мы заторопились в лазарет. Нужно было сделать Эрику три укола. Мне не нравилось снова делать ему больно, но уж лучше я, чем Сэм. Ни к чему, чтобы она любовалась его мускулистым задом.

— Снимай штаны, — скомандовала я, ломая первую ампулу.

— Вот так просто? — съехидничал Эрик, выполняя распоряжение. — Больше не тащишь меня в Искренность перед тем, как раздевать?

— Нет, — машинально ответила я, протирая кожу антисептиком. — Успеется. И вообще не до этого. — Введение адаптогена* внутримышечно было очень болезненным, мог остаться инфильтрат, и я сосредоточилась на поршне шприца, толкающего вперёд вязкий раствор.

Эрик хмыкнул и хотел ещё что-то спросить, но нас снова прервал безжалостный писк его коммуникатора.

* * *

Тем вечером Эрик не приехал в Бесстрашие. Афракционеры не сумели прорваться с добычей в город, их окружили на одном из складов, но взять пока не могли: они успели захватить нескольких заложников. Всё это я узнала только к концу рабочего дня, когда Эрик позвонил на коммуникатор Дока и попросил позвать меня. Разговор получился коротким и суховатым — понятно было, что Эрику сейчас не до мелочей. Я даже не успела спросить, поменяли ли ему вчерашнюю повязку на оперированной руке. Но голос у Эрика был бодрый и здоровый — это радовало. И, главное, выкроил время позвонить! Я успокоилась и настроилась стоически ждать сколько понадобится. Ночевать пошла вместо казармы к Эрику, осваиваясь с ролью его официальной девушки. К счастью, все девчонки-патрульные были заняты и никто не докапывался, куда я ухожу на ночь.

У Эрика я отстирала наконец простыню, залитую моей кровью. Стиральной машинки у Эрика не было: все Бесстрашные сдавали бельё в общую прачечную. Но нельзя было выставлять на всеобщее обозрение следы нашей первой ночи. Это было наше, личное, никого не касалось. А бывшую Отречённую не напугать стиркой вручную. Я прошлась по квартире Эрика, заглянула в шкафы, прочитала заголовки книг. Чтение не шло на ум. В холодильнике нашлись тушёная говядина с луком и надрезанный лимон, в навесном шкафчике в обеденной зоне — подсыхающий шмат хлеба, минералка, початая бутылка виски и почему-то пыльная бутылка тёмно-красной жидкости с каллиграфически выписанной этикеткой: «2204, западный сектор». Никогда не видела Эрика пьющим вино — зачем ему это? Есть в одиночку — без Эрика — хотелось не больше, чем читать. Если бы нашлись мои любимые энергетические плитки, я бы, скорее всего, не устояла, но ни одной не нашлось. Я долго нежилась в тёплом душе: на этаж командиров подавали по-настоящему горячую воду. Завернулась в большущий пушистый чёрный халат Эрика, за неимением собственного. Потом постелила свежее постельное бельё и завалилась в постель в обнимку с подушкой, мечтая о том, как Эрик вернётся обратно.

Это стало моим основным занятием и на следующие два дня — молча терпеливо ждать и фантазировать. Но чем больше времени проходило, тем меньше оставалось терпения и мечтательности: их сменяли беспокойство и острое одиночество. Эрик изредка звонил и коротко рассказывал, что у него происходит. Но в основном его интересовало то, чем занимаюсь я: «всё ли тихо» и «не натворила ли чего». Звонил он всё так же на коммуникатор медиков. То есть я могла поговорить с ним только в лазарете, в окружении раненых или коллег. Вокруг Эрика тоже, судя по голосам в трубке, постоянно кто-то был. Вторые сутки, третьи… сколько же Эрик будет болтаться в Дружелюбии?!

Заложников удалось-таки освободить. По итогам переговоров афракционеры получили грузовик с запасом этанола и, страшно подумать, партию боеприпасов. Но Эрик нарушил данные им гарантии безопасности. Афракционерам дали покинуть Дружелюбие и отъехать на безопасное расстояние, но в городе их поджидал отряд Бесстрашных, который подорвал машину террористов вместе со всем награбленным!

После этого (а дело было уже на третий день, поздно вечером) Эрик сказал, что предстоят какие-то важные переговоры с Дружелюбием, да ещё и нужно организовать восстановление периметра, и он вынужден остаться там на ночь, чтобы начать завтра пораньше. Я чуть не взорвалась. Медичка во мне говорила, что Эрику после перенесённых шока и операции нужно спать и отдыхать побольше, а раскатывать по Чикаго на ночь глядя — поменьше. Ну, приедет он на день позже, невелика важность, потерплю. Но с другой стороны, Эрик и так работал в эти дни на износ, всё равно никакой режим не соблюдает, мог бы и приехать домой! Почему Макс не может эти самые переговоры провести? Стоило мелькнуть мысли, что Эрик нарочно меня избегает, как он сдержанно, сухо сказал: «Скучаю».

* * *

На следующее утро я как раз заканчивала заливать процедурную антисептиком из гидропульта, когда в приёмной раздались голоса Дока и Макса. Смутно доносились слова «недопустимо», «не соответствует нагрузке» и всякое такое. Понятно, Док давно хотел отжать ещё пару помещений под расширение операционной и дополнительные палаты.

Пересекаться с Максом не хотелось, но отсидеться в процедурной было нереально: я обработала стены на совесть — щипало в носу и глаза слезились. Благоухая антисептиком, я вывалилась в приёмную, сняла маску и очки, поздоровалась и попыталась слинять. Не тут-то было.

— А-а-а, Прайор, рад видеть! Док, как она тебе?

— Справляется. Твёрдая рука, крепкие нервы и теорию схватывает на лету. Думаю, Трис закончит стажировку досрочно, а там и сможет сама оперировать. Это, Макс, тоже к вопросу о переносе высокотехнологичных медицинских…

Макс перебил Дока на полуслове.

— Наша Трис — ценный кадр. Всегда в курсе всех подводных течений, верно?

От добродушной улыбки Макса — белые зубы на чёрном лице — меня пробрала дрожь.

— Не слишком рассчитывай на неё, Док. Всю жизнь ковыряться в кишках и гнойных ранах не слишком интересно. Дивергент высокого уровня способен на большее. Уверен, в один прекрасный день Трис вернётся к амбициозным планам. Например, займётся финансами Бесстрашия. Что скажешь, Прайор?

Было ощущение, будто я гуляла по безобидной лужайке, — а она возьми и окажись болотом. Образно говоря, под ногами захлюпала жидкая грязь, а в берцы полилась мутная вода. Мне совсем не нравилось внимание Макса, намёки на прошлогоднее расследование пугали, а его упорные предложения ответственных должностей напрягали. Меня никогда к этому не готовили — ни в Отречении, ни тем более здесь на инициации! Какой из меня финансист? Зачем это Максу — этому милому, прямому человеку, — и где здесь подвох?! Папа всегда говорил, что, когда ищешь своё призвание, — надо найти баланс между амбициями, желаниями и возможностями, а ещё что-то говорил про «расстрельные» должности…

Я вежливо пробормотала, что довольна должностью медика и уверена, что в лазарете от меня будет максимум пользы. К моему облегчению, Макс сказал, что у него больше нет на нас времени: торопится в Дружелюбие.

* * *

В тот же день фракцию облетела ещё одна плохая новость. Вроде и не так тревожно, как недолеченный Эрик где-то рядом с афракционерами, но и мелочью это не назовёшь…

Выяснилось, что исчез Фор. Дежурные на ресепшене его не видели. Ключи от верхнего выхода на крыше у Фора были, но камера, нацеленная на дверь, его не показала. Не мог же он раствориться внутри здания! Вроде как с лучшим бойцом Бесстрашия ничего плохого случиться не могло, тем более в здании, но меня грызла неясная тревога. Мы с Фором не были друзьями, но память о его добром отношении на инициации жила во мне. Его поддержка была бесценной, и я по-прежнему была ему благодарна. И почему Эрик не отправил его в Дружелюбие? Он согнал туда весь спецназ, всех мало-мальски годных патрульных, Фору с его навыками было там самое место во время теракта, но позавчера Фор как ни в чём не бывало тренировал новичков! Не понимаю…

* * *

К вечеру тревога и одиночество стали невыносимыми. Эрик не появлялся и не звонил, беспокоить его я не решалась. Может, он до сих пор занят, не хватало ещё дергать его нервными звонками при Максе и Джоанне. Мне было бы легче, если бы была возможность уехать из Бесстрашия навестить Калеба. Его отстранили от работы по состоянию здоровья на время лечения депрессии. Правда, Калеб ни разу с момента суда не захотел меня видеть, но я не теряла надежды. Ещё пора было навестить Джейми в приюте. Этот маленький весельчак смирился со смертью сестры и назначил новой сестрой меня. К счастью, он не задавался вопросом, с какой стати каждый визит "сестры" заканчивается расставанием. Так или иначе, я по иронии судьбы была самым его близким человеком, хоть и не самым хорошим.

Но от работы меня никто не освобождал, нужно было ждать выходных, поэтому ни к кому я не поехала. И когда вечером Кристина потащила меня в бар, я не стала сопротивляться. Впервые в жизни я собиралась попробовать спиртное. Эрик бы не одобрил: у него был странный подход к алкоголю — пить, мол, можно, напиваться нельзя. Но ведь его не было рядом и было неясно, когда он появится…

В кисло-сладком напитке почти не чувствовалось алкоголя. Я уже не первый раз слышала, что коктейль должен развеселить. Бармен, придвигая ко мне стакан, прокомментировал: «Компот для школьников — самое то, чтобы начать!» Но наложившийся на тогдашнее моё тревожно-мрачное настроение коктейль только усилил его. Кристина пыталась делить внимание между мною и Уиллом, но тот мудро посоветовал: «Оставь её в покое», — и они умчались на танцпол. Я малахольно глядела на хаотично шевелящуюся толпу. Чёрные силуэты, подсвеченные красным и синим, кружились, подпрыгивали, размахивали руками. Раньше (на трезвую голову) я по-всякому отстранялась от их дикого веселья с высокомерием хорошей ученицы. Сейчас в глаза бросались перевязанные руки и ноги Бесстрашных — на белых бинтах так красиво играло освещение! Зик Педрад поставил на загипсованную руку полную рюмку* и ловко выплясывал посреди танцпола, ему хлопали и подначивали — а мне было ни фига не весело!

Любой из Бесстрашных в любой момент мог поймать пулю. Вчерашний новичок, или опытный патрульный, или ветеран, переживший сотни стычек. Соплюшка, едва прошедшая инициацию, или Педрады, или даже волчара вроде Эрика…

С тех пор, как мы с Эриком начали близко общаться, я стала меньше обращать внимания на слова и больше — на действия. Вон Бакстер вился вокруг Тори, она улыбалась, но закрытая поза выдавала её истинное настроение. Вон Молли танцевала с Алом. Её густые тёмные волосы были в беспорядке, она больше не затягивалась в облегающую одежду — видно, и так чувствовала себя уверенно. И, кажется, наконец выкинула из головы Питера, давно было пора. А вон красивая немолодая уже мулатка в компании медленно пустеющей бутылки. Жена Макса, миссис Старший Лидер. К ней никто не подходил, вокруг неё будто была зона отчуждения. Но судя по стеклянным глазам и нежной улыбке, ей было и так хорошо.

Тем же самым собиралась заняться и я.

Бесстрашные — никакие не плохие и не развратные. Отречённые могли себе позволить жить вполсилы, скромно и умеренно, потому что у каждого впереди была долгая жизнь. А обеспечивали её вот эти вот шумные, невоспитанные, пропитанные алкоголем оторвы и дикари. Раньше я их не понимала, и рухнуть с пьедестала было больно. Что я там о них думала, пока жила в Отречении, — хулиганы? Дешёвые эпатажники? Они просто торопились жить, и всё! Сейчас я была готова жалеть и понимать всё Бесстрашие до последнего — даже Дасти, скромно блюющего в углу. Утреннее ощущение затягивающей трясины становилось всё острее. Что Бесстрашные скрывали за расторможенным весельем? Боль? Тайные страхи? Я с новой силой мысленно обругала последними словами недоброй памяти Джанин Метьюз. Ну что ей стоило оставить меня в покое или засунуть в любую другую фракцию! Кто захочет заводить друзей и близких, если их можно потерять в любой момент!

Мой коктейль как-то незаметно кончился. Ничего особенного или неприятного я не чувствовала, поэтому решила повторить. Да и уходить было рано: мне совсем не хотелось сидеть одной что у Эрика, что в казарме. Я дошла до стойки и попросила у бармена «что-нибудь другое, только некрепкое». На этот раз мне вручили жёлто-зеленый бокал с кубиками льда на дне и ломтиком лимона на краю.

Танцевальная музыка стихла, неторопливо зазвучали первые звуки бас-гитары. Высокий чёрный силуэт, шатаясь, взобрался на сцену и… улёгся на ней.

Мне никогда не нравился вокал Ким. На мой вкус, голос у неё был некрасивый. Каждый раз, когда она пела в баре, её голос доносился даже до Ямы, и в такие моменты мне хотелось заткнуть уши. Я не против рока и к леденящему кровь репертуару Бесстрашных попривыкла. Но тигриный рык, рвущийся из луженой глотки Ким, будил во мне самые плохие чувства**. Хотелось пойти и спровоцировать кого-нибудь на драку, или взлететь, пробить головой стеклянную крышу Ямы и вырваться на волю… дичь, короче. Будто сам дух Бесстрашия метался между чёрных стен.

Но в тот мрачный вечер ни пение Ким, ни она сама не вызывали у меня отторжения. Я слушала её и делала по маленькому глоточку из бокала. Её низкий хриплый голос звучал бесприютно и горько. Да и песня была о павших героях. Ясное дело: Ким, как умела, оплакивала погибших в Дружелюбии. А может, и ещё кого-нибудь из близких. Каждый Бесстрашный тащил за собой багаж разорванных связей, потерянных друзей…

Ким так и пела лёжа, видно было только подошвы берцев и сжатый кулак, дирижирующий в такт песне. От неё по залу расходились почти физически ощутимые волны скорби. Эрик от души бы наказал её за нарушение дисциплины: он не терпит слабости…

— Ну даёт, сучка, слушать невозможно, — проговорил бармен. Обернувшись, я увидела, что он утирает глаза. На правой руке бармена не хватало указательного пальца.

— Соринка в глаз попала, — грубо объяснил он. — Что тебе — ещё налить?

Я покачала головой и отпила ещё.

Песня закончилась. Диджей, чувствуя настроение народа в баре, включил что-то простенькое, фоновое. Ким с трудом села, положила микрофон рядом с собой на сцену и уткнулась головой в согнутые колени. Несколько Бесстрашных поднялись к ней, расселись рядом и принялись негромко разговаривать.

Мой зелёный коктейль тоже подошёл к концу, и я подумала, что хватит. Пока. Очень уж вкусные смеси делал бармен — я сделаю перерыв полчасика, а потом снова попрошу тот розовый коктейль… или что-нибудь другое… Молли говорила, что в нашем меню больше ста коктейлей, это не считая спиртного в чистом виде, — пробуй да пробуй, запретить-то некому… А пока пойду вернусь за наш столик, к Кристине и Уиллу, нечего здесь стойку подпирать — глупо…

И здесь меня ждало неприятное открытие. Спиртное странно на меня подействовало. Голова была ясной, как обычно, но я не смогла пройти прямо и трёх шагов. Меня шатало, а может, мир шатался вокруг меня. Освещение вдруг стало неверным, меня одинаково раздражал полумрак и разрезающие его лучи.

— Трис, ты что? — окликнул меня сзади голос Юрайи. Он вынырнул откуда-то сбоку и ухватил меня за локоть. — Ты пьяная? Посмотри на меня! Ты с кем пришла? — он участливо заглянул мне в лицо.

— Я… нормально… — пробормотала я. Как бы ему объяснить, что со мной ничего страшного… только до столика я вряд ли доберусь… вот позорище-то! Как завтра я буду смотреть в глаза пациентам, контролировать их состояние, — я и себя-то не очень контролирую!

Но Юрайя, казалось, не видел ничего странного и тем более стыдного. Он осторожно обнял меня за талию и потянул в сторону.

— Сейчас посидишь с нами с Зиком, кофе тебе принесу, будешь как новенькая. Ты что пила-то? Вообще, знаешь, закусывать надо, правда, тут особо нечем — одни чипсы да оливки, закуска градус крадёт! Тебе лучше было заранее живот набить в столовой! Ты, конечно, теперь Бесстрашная, только начинать надо постепенно, аккуратно! И, главное, не смешивай бухло…

— Педрад, свободен.

Голос Эрика прозвучал над нашими головами как первый раскат грома.

— Ага, — покладисто пролепетал Юрайя. — Трис тут немного…

— Сам разберусь, исчезни!

Первым моим порывом было кинуться его обнимать. Но я вовремя сообразила, что не смогу это проделать: упаду прямо к его ногам. И от меня, наверно, пахло спиртным… Упс, надо же так спалиться! Я выпрямилась и сделала умное лицо. Совсем как на утренних построениях на инициации, когда мы готовы были притворяться невидимками, лишь бы не привлекать внимание Великого и Ужасного.

Эрик рассматривал меня подозрительно и, как мне казалось, неприязненно. Тоже совсем как раньше. Да ещё Юрайя так неудачно меня приобнял, а вдруг Эрик что-нибудь не то подумает!

— Мы тут ничего пл’хого… — проговорила я и замолчала от греха подальше. Соображала-то я по-прежнему чётко, но речь стала невнятной.

— Вижу, — отмахнулся Эрик. — Я за вами наблюдал от входа. И не собираюсь впадать в паранойю из-за Педрада: не дорос он ещё. Пошли на выход, тебе надо проветриться.

И он крепко взял меня за локоть. Я не возражала и снова продемонстрировала, как я путаюсь в ногах. Мы вышли из бара и повернули направо в сторону лестницы, ведущей на крышу. Тёмный кривой коридор, освещённый редкими лампами, казался на редкость неуютным, будто подземелье из старинных страшных сказок. Хотя коридор был ни в чём не виноват, дело было в надвигающемся скандале…

— А теперь можешь начинать объяснять, что происходит.

— А что происходит?

— Слишком быстро превращаешься в Бесстрашную! Пьешь, да ещё и не можешь остановиться! Ты специально ждала, когда я уеду из фракции? Хотела с Педрадом потусоваться? Тебя не было дома — я искал тебя в лазарете, в казарме, потом подумал: может, твоя придурочная Кристина потащила тебя шляться по Яме, а ты!..

«Ты бы ещё в библиотеке поискал», — зло подумала я, отвернулась и поджала губы. Я вообще-то не обязана была сидеть дома, как привязанная, неизвестно сколько времени! Но спорить вслух я не решилась. Вечер и так начался неудачно, и я не хотела, чтобы он в итоге закончился ссорой.

— Да ещё замуж больше не хочешь! И вообще какая-то странная, ведёшь себя, будто мы едва знакомы!

— Видишь ли… — я замялась, подбирая слова. Ну, ещё боялась, что снова получится невнятно. Если скажу «ты ошибаешься» — строго говоря, Эрик ни в чём не соврал, всё так и было… точнее выглядело… Тут я некстати икнула.

— Трис, надо же так напиться! Чему я вас учил столько времени! Но сейчас это к лучшему, значит, скажешь правду. Давай, продолжай, что я должен увидеть? Ты решила меня слить? — он снова уставился мне в глаза острым проницательным взглядом.

— Нет… нет! — запротестовала я, но, видимо, получилось неубедительно.

— Это из-за того секса? Блядь, нутром чуял, что не надо было тебя трахать в тот день, после ранения! Могла бы честно сказать, что тебе не так!

— Эрик, ты всё неправильно понял…

У меня путались мысли.

— Чтоб ты знала, я много думал… и решил, что тебе пригодится доступ к моему счёту.

Я нахмурилась, пытаясь сообразить, какое отношение я имею к его зарплате.

— И право брать одну из бронированных машин: в городе та ещё обстановка, мне будет за тебя спокойнее. И в моей квартире, уж наверно, условия получше, чем в бабской казарме!

Только тут до меня стало доходить, к чему он клонит.

Если бы я была хоть чуточку трезвее, я бы повела себя тактичнее. Но самоконтроль был ослаблен, и я бестактно рассмеялась.

— Эрик, ну кто так соблазняет!

Эрик дёрнулся — я видела, что он был готов вспылить. Но он сдержался и стал внимательно вслушиваться в мой бессвязный монолог. А мне было что сказать — глупо было бы и дальше отмалчиваться.

— Деньги, квартира… разве так девушек забалтывают! Я думала, ты умеешь манипулировать хоть немного! Мог бы навешать мне лапши про вечную любовь… ну не знаю… родство душ…

Мысль о родстве душ между мною — мною! — и грозным начальником показалась мне настолько забавной, что я оперлась на холодную стену, раскисая от смеха. Эрик поджал губы.

— Что значит «навешать лапши»?! Я хоть раз тебе врал?

— Не совсем… но мог бы!

Я запустила руки под его расстёгнутую кожанку и уткнулась носом в шею.

— Есть вещи поценнее, чем броне… брони… короче, машина и твоя зарплата, — нежно промурлыкала я. — Мне нужен ты, я разве не говорила?

— Хочешь забрать меня в рабство? — обречённо предположил Эрик.

— Не бойся, ты же Бесстрашный! Я не кусаюсь. Всё будет хорошо, — я обняла Эрика и сунула руку под его футболку.

— Стоп-стоп-стоп, — он крепко взял меня за запястья и заставил убрать руки.

— Думаешь, я не вижу, что ты делаешь? Прежде чем лапать меня, придётся что-то ответить!

Можно было бы выдержать характер и сказать, что я не отвечаю на полунамёки и так серьёзные вопросы не решаются. Но это было бы неправдой. Может, предложение и было корявым и закомплексованным. Но Эрик, честно говоря, сказал достаточно понятно. Преподнёс мне на блюдечке самого себя и все плюшки, положенные лидерской жене. Право пользоваться его зарплатой, надо же! Я чуть снова не засмеялась. Но ведь на носу праздник весны и почти сразу — Межфракционная Олимпиада, не хочу я их организовывать, меня воротит от одной мысли, что придётся мутить какие-то дела с Максом и Итоном! Я тяжело вздохнула.

— Сначала ты рассказывай. Почему передумал, ты же не хотел? — я стремительно трезвела. Придёт же такое в голову — заводить судьбоносные разговоры на ночь глядя посреди коридора, где любой может услышать! Я отлипла от Эрика и прислонилась к противоположной стене, чтобы лучше его видеть. На этот раз умудрилась не споткнуться — хороший признак.

— Логика простая — раз дала безо всяких условий, значит, ты со мной не ради статуса. Только тебе, похоже, уже ничего не надо?

— Окей, поехали дальше. Как ты себе это представляешь? Совместное житьё?

Эрик нахмурился, машинально вытащил из кармана пачку сигарет, но так и не закурил, сунул пачку обратно. Поморщился, будто ему ужас как не хотелось отвечать.

— Ну понятно же и так. Ты сразу же цапнешься с Итоном — мне придётся разруливать. Будешь выносить мне мозг тем пацанёнком из гетто — «Джейми то, Джейми сё». Мне придётся ломать башку, к кому его пристроить после приюта, и на нас все будут коситься из-за связей с изгоями. Потом сама захочешь размножаться — можешь не спорить, я тебя насквозь вижу.

Мне снова стало смешно.

— Какие-то твои планы… как игра в одни ворота! Собираешься нести меня как крест? Оно тебе надо?

Эрик сжал зубы.

— Трис, да ты трезвее, чем кажешься. Зачем я, по-твоему, поднял этот вопрос? Никто же за язык не тянул?

— Вот и я про это. Зачем? — подбодрила я. Не то что я вымогала признание в любви — это было бы некрасиво. Но почему-то мне не меньше, чем Эрику, хотелось услышать правду.

— Сама знаешь, — нехотя ответил он. — Не надо врать, что ты не видишь.

Я отделилась от стены, сделала пару шагов и положила руки Эрику на плечи.

— Ты очень хороший, я тебе не говорила? Ты такой милый! Мне страшновато… самую малость… но так будет правильно.

Я потёрлась щекой о его щеку, и тут текущий по моим венам алкоголь снова меня подвёл. Я ляпнула вслух — хорошо хоть негромко, на ухо, — слова, которые лучше было держать при себе:

— И я очень хочу тебя понюхать.

Я сразу пожалела о позорном признании, готова была сквозь землю провалиться. Но Эрик вроде как не собирался надо мной потешаться. Он нежно растрепал мои короткие волосы и ответил:

— Пойдём-ка в сторону дома.

Все мои тревоги и страхи не то чтобы ушли — они обесценились под ноль. Ни в какой я была не в трясине. А хоть бы и в трясине — прекрасная же экосистема! Моё воображаемое болото расцвело лиловым вереском, белыми пушистыми шариками багульника, заколыхались коричневые цилиндры камыша. Над влажной пахучей поверхностью закружились пёстрые бабочки, зелёные стрекозы, комары. Подумаешь, болото! Что вообще может пугать, когда мы вместе? Я так замечталась, что Эрик спросил, не сплю ли я на ходу.

* * *

На этот раз у нас всё получилось. Ну, то есть у меня. Может, мы начали привыкать друг к другу, а может, алкоголь снял какие-то мои барьеры. В Отречении все только и говорили, что любовь должна быть исключительно «чистой» и никакой другой. Я понимала это буквально: влюблённые не должны позволять себе ничего непристойного. И только сейчас до меня дошло — на самом деле всё наоборот: раз мы любим друг друга, то что между нами происходит — не грязно, а правильно. До квартиры мы как-то дошли, ничего такого себе не позволяя. А вот до кровати не добрались: никакого терпения уже не было. Мы вцепились друг в друга посреди гостиной, еле успев отойти от входа и захлопнуть дверь. Эрик повернул меня к себе спиной, задрал футболку и лифчик и взялся за соски кончиками пальцев. Сложно было в такой позе выразить любовь и симпатию, но я старалась как могла. Я гладила его по рукам, потом закинула руки назад и попыталась обнять, куда могла дотянуться. Потом сообразила обернуться через плечо, и мы смогли поцеловаться — грубо, жадно, ненасытно. Эрик расстегнул мои джинсы и бельё и потянул их вниз, я окончательно сняла их и пинком отправила в сторону. Его горячая рука скользнула между моих ног. На этот раз мне не было неловко: слишком долго скучала по нему и сейчас мне хотелось получить свое. Уже было заметно, как Эрик возбуждён, и я немного подразнила его в отместку — потерлась попой о его член. Я с сожалением думала, что стоя у нас ничего не получится, он ведь выше меня, значит, сейчас придётся отлипнуть друг от друга и идти в спальню, а мне так не хотелось останавливаться ни на секунду!

Эрик развернул меня в сторону дивана и немного наклонил, и я взялась руками за спинку. Между ног всё уже просто горело.

— Пожалуйста, — попросила я, отчаянно краснея.

— «Пожалуйста» что? — переспросил этот паршивец, лаская меня пальцами.

Издевается. Мстит за сегодняшний допрос насчёт его чувств и планов. Только в эту игру можно было играть и вдвоём. Я завела руку за спину, добралась до его члена и немного приласкала, поглаживая вверх-вниз. А потом провела по головке большим пальцем и почувствовала что-то влажное. Эрик судорожно вздохнул, отвёл мою руку и вошёл в меня на всю длину неспешно, но очень глубоко. Так и не убрал руку, что ласкала меня там. Сильные, почти грубые толчки, снова и снова, самый прекрасный на свете ритм… И со мной произошло что-то невероятное, чему нет названия, и слов-то таких нету…

Несколько мощных толчков, и Эрик разрядился прямо в меня. Я слегка пришла в себя и поймала себя на том, что улыбаюсь. Как здорово чувствовать, что ему тоже хорошо со мной! Я выпрямилась и прислонилась к Эрику спиной, он обнял меня сзади, и я прикрыла глаза от усталости. Жизнь была далеко не такой паршивой, как мне казалось.

* * *

Я наскоро умылась и освободила ванную для Эрика. Он настроился ещё и душ принять, а у меня уже слипались глаза. Я попыталась было утащить его в лазарет на перевязку, но Эрик воспринял это как шутку. Слишком много впечатлений сегодня было. Я рухнула в постель, натянула одеяло до самого носа и закрыла глаза. Я уже дремала, когда звякнула задвижка, босые ноги прошагали в спальню. Стало холодно со спины — Эрик откинул одеяло, потом тепло — он улёгся рядом, и я почувствовала вес его руки.

А потом послышался еле слышный шепот:

— Ты спишь?

Я не сразу сообразила, что вопрос мне не приснился, и не успела подать признаки жизни. А потом стало уже поздно.

— Ну и хорошо. А то ты и так верёвки из меня вьёшь.

И совсем тихо:

— Я тоже тебя люблю.

На следующее утро я проснулась с головной болью и в мерзком настроении. Во рту было сухо, на душе — паршиво. И что люди находят в этих ужасных напитках! Это всё от слабости характера, правильно мама говорила! Я попробовала сесть в постели, но стало только хуже. Да ещё Эрика разбудила, пока возилась.

— Что, хреново?

— Нет, — отрезала я. — Нормально всё. Сейчас умоюсь, и пойдём в лазарет тебя перевязывать.

Часы на тумбочке показывали половину восьмого. Полчаса до начала рабочего дня —должны успеть.

— Трис, да ты полюбуйся на себя! Я бы тебе сейчас не доверил даже… Хотя нет, член дал бы подержать.

— Знаешь что!..

Но Эрика не впечатлило моё возмущение. Он принёс мне стакан воды, велел ложиться досыпать и имел наглость сбежать к Доку без меня.

Но не такова Трис Прайор, чтобы пасовать перед трудностями и давать Лидеру новые поводы для насмешек. Жадно, в несколько глотков опустошив стакан, я пошла в душ, специально сделала воду похолоднее. Это меня взбодрило, но настроение не стало лучше. Странное вчера было состояние, какое-то изменённое сознание… и мысли такие философские приходили, и эмпатия обострилась… И всё равно никогда больше пить не буду!!!

Фена у Эрика не было, и это испортило настроение ещё сильнее. Я кое-как подсушила волосы полотенцем, но красиво уложить не смогла. Мне хотелось не просто привести себя в порядок — стереть даже намёк на похмелье, выглядеть собранной, профессиональной. Но возиться было некогда. Моя смена вот-вот должна была начаться, если ещё и Док будет надо мной острить, я провалюсь сквозь землю от стыда!

Злющая, но малость похожая на человека, я выскочила из ванной как раз вовремя, чтобы услышать лязг отпирающегося замка. Эрик вернулся довольный, будто премию получил. На левой руке сияла белизной свежая повязка.

— Ты чего подскочила так рано? Иди досыпай спокойно. У тебя сегодня выходной.

— Это Док сказал? — подозрительно нахмурилась я.

— Это я сказал.

— Ну зачем ты, у нас же куча дел! Перевязки, и дезинфекция маленькой палаты, и неофиты… Как же они там без меня! — это было уже не про неофитов, а про Сэм и Дока. Не то что приказ Эрика был незаконным, но Лидеры обычно не вмешивались во внутренние дела медиков, тем более в мелочи типа графика работы. Я потянулась к брюкам Эрика, точнее, к переднему карману. Он ухмыльнулся было, но я всего лишь без спроса достала его коммуникатор, и Эрик недовольно заворчал.

На звонок ответил не Док, а Сэм.

— Доброе. Ну. Да. И что? — нехотя отвечала она на мои вопросы.

— Ничего, что я сегодня… ты не обидишься? Справитесь?

— Ты ради этого звонишь? — начала заводиться Сэм. — Я тебе должна смену, если ты забыла.

— В смысле?

— Ну помнишь, ты ночевала в лазарете, ещё когда неофиткой была. И полночи помогала нам с ранеными. Всё законно, не морочь мне голову!

И напоследок добавила:

— Трахайтесь спокойно.

— Спасибо тебе большое, но не надо…

Я не успела закончить — «не надо о нас так говорить!», как Сэм уже нажала отбой. Что ж, одно хорошо: моя неприветливая напарница — человек чести.

Сразу после этого у меня отобрали коммуникатор и вернули в кровать.

Если честно, там мне было самое место. Особенно сегодня. Прекрасный, между прочим, способ прийти в норму!

Нет, мы не только занимались любовью. Мы выбирались из постели перекусить. Заодно Эрик объяснил, что та пыльная бутылка вина была припасена для меня: на первый раз, буквально несколько глотков, чтобы я могла расслабиться и не нервничала. «Коллекционное, если хочешь знать, не чета тому, что в баре разливают!» И я в любой момент могу попробовать — только не сегодня: похмеляются по утрам только те, кто перешёл на вторую стадию алкоголизма!

После переговоров Джоанна дала Эрику с собой немного орехов и очередную энергетическую плитку. Я восхитилась добротой и щедростью Дружелюбных, но Эрик не согласился. «На Весельчаков где сядешь, там и слезешь, Джоанна просто всех Лидеров прикармливает. Особенно нас с Максом. Знаешь, что она ему завернула с собой?» Я, конечно, попросила кусочек плитки. Эрик, разумеется, попытался повторить старую игру — «если сильно хочешь, подойди и отними». Но я решила сделать ход конём. Не всё же Эрику инициативу захватывать.

— Это слишком калорийно.

— Чего? — удивился Эрик. — Опять решила поиграть в Убогую диету? Ничего не калорийно, с бодуна да с кофе — самое то!

— Даже не знаю, есть или не есть… Разве что сам меня угостишь… своими руками…

Эрик развернул фольгу, отломил маленький кусочек и протянул мне пальцами.

Я взяла его за запястье, поднесла руку ко рту и губами прихватила угощение вместе с кончиками его пальцев. Отодвинулась, не взяв плитку, сделала вид, что думаю. Потом осторожно забрала предложенное, пришлось пустить в ход и язык, и зубы. Проглотив кусочек плитки, несмело облизала кончик его пальца. Может, и не стоило это делать. Я, конечно, знала, что есть… ну, такой способ секса — когда работаешь в Бесстрашии, сложно чего-то не знать. Мало ли что Эрик подумает… Но очень уж хотелось его подразнить!

Эрик сгрёб меня в охапку, и завтрак пришлось прервать.

Потом я пристроилась было понежиться в постели, а ещё лучше — подремать. Не тут-то было: на мой живот поставили ноутбук, и мне пришлось заполнять за нас обоих длиннющую заявку в Искренность на регистрацию брака — «ты этого хотела, вот и занимайся. Ничего не знаю, я вообще бумажки не люблю». Я покосилась на стол Эрика с аккуратными стопками чужих и его отчётов и решила хоть в этом его выручить.

Потом разговор зашёл о свадебных традициях Бесстрашия. Я никогда не мечтала о пышной свадьбе в духе Дружелюбия или Эрудиции. Я вообще не думала о свадьбе как о празднике. У нас в Отречении всё было скромно и серьёзно. С момента регистрации брака начиналось служение пары друг другу и обществу. Что-то подобное я представляла себе и в Бесстрашии. За время моего обучения здесь ещё не произошло ни одной свадьбы, и мне казалось, что Бесстрашные слишком циничны, чтобы устраивать праздники по поводу потери свободы.

Не тут-то было!

Бесстрашные женились, что называется, редко, но метко. По местным традициям, нужно было накормить и напоить всех ближних и дальних, друзей и даже врагов, а также родственников из чужих фракций и, страшно сказать, нужных людей! Поэтому, чтобы все желающие могли прийти, свадьба обычно громыхала дня два-три!

Во-вторых, слухи о предстоящей грандиозной пьянке среди Бесстрашных моментально расползались по городу. Для афракционеров было не найти момента лучше для очередного нападения. То есть патрульные должны были смотреть в оба и в здании фракции, и в городе. Само собой, те, кому приходилось дежурить, пока все остальные веселятся, обижались и пытались как-то это компенсировать. Кто-то брал на патрулирование виски, кто-то провоцировал драки в гетто…

— А теперь угадай с трёх попыток, на ком ответственность за безопасность в городе и на свадьбе! И кому прилетит в случае инцидентов! Пока я был Лидером, поженились пять пар, ощущения незабываемые! Геморрой адский!

Мне поплохело. Я как-то резко поняла, почему мои требования зарегистрировать отношения не вызывали у Эрика энтузиазма. Причём на этих прошлых свадьбах он хотя бы мог спокойно работать, а сейчас ему придётся разрываться между мной, гостями и патрульными! Я представила Эрика в строгом чёрном костюме, с идеально зачёсанными волосами и белой розой в петлице, сверкающим праздничным алмазным пирсингом в брови и злобно раздающим приказы по коммуникатору.

— Так давай упростим всё по максимуму: просто съездим в Искренность — и всё!

— В смысле — упростим?! Ты что, так нельзя, такие развлечения не каждый день бывают! Даже если кто-то один из друзей не может прийти на свадьбу, ранен или ещё что — это плохая примета! А ты предлагаешь всё похерить!

Ну и вляпались же мы! В разорённом полуживом Чикаго народ хочет «хлеба и зрелищ». Вроде эту программу придумали древние греки*, чтобы не обострять социальную напряжённость и отвлекать бедняков от проблем. Свадьба одного из Лидеров — инфоповод, о котором будут говорить месяцами. Кажется, Эрик был прав: закосить не удастся!

Когда Эрик рассказал, что гости из других фракций «должны проникнуться духом Бесстрашия», я спрятала голову под подушку. Эрик, значит, будет обеспечивать безопасность самой свадьбы и контролировать патрульных в городе — это само по себе офигенная нагрузка. Поэтому не было никаких сомнений, кто будет создавать лайт-версию «атмосферы Бесстрашия», экзотическую, но милую, как на площадке молодняка! Эрик извлёк меня из-под подушки и безжалостно продолжал — гостей надо будет прогулять по Стене! нежно покатать на зиплайне! для молодёжи организовать пейнтбол!.. Я ярко представила себе толстушку Джоанну, с визгом несущуюся вниз по канату. Из-под развевающихся оранжевых юбок дрыгали пухлые чёрные ноги. Красно-жёлтая сандалия соскользнула с её ступни и свалилась в толпу кричащих и смеющихся гостей…

— И ничего страшного, — сказала я с наигранной твёрдостью, пытаясь успокоить саму себя. — Половина гостей… да никто из чужих не согласится на наши развлечения! Будут сидеть за столами как пай-мальчики и девочки, играть в слова или в «камень-ножницы-бумага»…

— Или в «бутылочку», — продолжил мысль Эрик. — Жаль тебя разочаровывать, но все будут отрываться по полной. Эрудитов, допустим, хлебом не корми, дай пострелять по своим коллегам. Искренние тоже туда же. Улицы патрулировать или там шахты охранять наравне с нами — дураков нет. А как фигнёй страдать да под нашим присмотром — им всем как мёдом намазано! Делают вид, что типа опускаются до нашего уровня только из вежливости, а сами хуже новичков!

Гвоздём программы должно было стать похищение невесты моими друзьями и отбивание меня обратно командой Эрика. Военизированная игра жёстче, чем захват флага. Обычно Бесстрашным приходилось отказываться от этого развлечения: большинство невест до меня, как правило, были беременны. То есть их нельзя было связывать, чтоб не мешали, переносить с места на место, как бревно, вывозить в город в багажнике и всякое такое. Бывало, что взятой в плен невесте подыгрывала одна из подружек и освобождала её в самый неподходящий момент, — и разъярённая невеста расстреливала нейростимуляторами всех, кто стоял между нею и любимым, и под горячую руку доставалось и команде жениха. Я твёрдо решила предупредить всех своих друзей, чтобы не вздумали меня похищать. Нормальные люди так не делают, должны же они понять! Эрик поднял меня на смех и предложил заключить пари, что у меня ничего не получится.

— Слушай, а как же мы будем кормить всю эту толпу?

— Не твои проблемы. У меня есть заначка, если не хватит, возьму кредит в Дружелюбии.

— Я не про деньги. Хватит ли в городе продуктов?

— Дружелюбные учитывают такие тусовки при планировании посадок. Но, ясен пень, придётся подождать сбора урожая.

И уже много после свадьбы я сообразила, откуда брались все эти излишки продуктов для межфракционных праздников и корпоративов. Для этого в будни членов фракций кормили умеренно, без излишеств, а изгоям попросту урезали пайки…

Затренькал коммуникатор Эрика. Я молча уцепилась за него руками и ногами, отчаянно надеясь, что хоть сегодня нас не будут отрывать друг от друга. Но Эрик сосредоточенно выслушал, ответил собеседнику «смотри в оба» и спокойно отключился.

— Что на этот раз?

— Хочешь офигенную историю? — ответил он вопросом на вопрос. — Считай, это тест на умение разбираться в людях. Угадай с трёх попыток, куда пропал Фор?

— Ну-у-у… Несчастный случай?

Эрик мотнул головой.

— Выполняет секретное задание Макса?

— Тоже мимо.

Оставалась ещё одна попытка, но у меня больше не было предположений, пришлось только развести руками. Эрик невесело усмехнулся.

— Ты такая хорошая, будто только что из Убожества. Ваш любимый Четвёрочка перешёл на сторону изгоев.

— Что?..

В первый момент я попросту не поверила. Решила, что это очередная жёсткая шутка в стиле Эрика. Никогда не смогу привыкнуть к его дурацкому чёрному юмору!

Но, как оказалось, Эрику было не до шуток.

— А, я ж тебе главное не рассказал. Помнишь недавний неудачный рейд в гетто? Мы планировали накрыть одно из их убежищ и крупный схрон с боеприпасами, а нарвались на засаду. Я уже давно подозревал, что кто-то стучит, но раньше это не приводило к стольким жертвам! Короче, мы с Максом решили провести проверку всех, кто знал о том рейде, сывороткой правды. Макс вытряс из Кана нужное количество сыворотки, мы всё держали в секрете. Ну и контроль на выходе ужесточили на случай, если «крыса» попытается слинять. Не знаю, откуда Фор пронюхал. Сперва он попытался выйти в город без разрешения Лидеров. Раньше дежурные, кто из бывших его учеников, его выпускали, но не в этот раз. Последняя камера, которая зафиксировала Фора в ночь перед проверкой, была на нижнем уровне здания. У спуска к потоку нашли следы его кроссовок.

— Ты же говорил, что через поток невозможно выбраться!

— Я и сам так думал. А сейчас Мик доложил, что видел его в гетто, в Лэндейле. Сама знаешь, там самое поганое осиное гнездо во всём нашем ебанутом городе. Получается, этот сукин сын проплыл под водой больше ста пятидесяти ярдов против течения в темноте…

У меня не нашлось слов. Фор ведь боялся замкнутых пространств, неужели ему было не страшно в узком бетонном русле потока? Или его выручила темнота — опасностей не видно, значит, и бояться нечего? Только Фор с его удивительными хладнокровием и твёрдостью мог преодолеть такой страшный путь на свободу. Я содрогнулась, представив себе бурный поток холодной воды. На него и с моста-то жутко смотреть, а уж проплыть… И ради чего!

Я молча обняла Эрика. Лучший за многие годы боец фракции перешёл на сторону врага.

— Терпеть не мог Фора всегда, с самого начала, — ответил Эрик в унисон моим мыслям. — Но лучше бы предателем оказался любой другой.

* * *

К вечеру пришлось-таки вылезти из постели. Сегодня Эрик должен был навестить свою семью в Эрудиции и решил взять с собой меня. Я посоветовала раз в кои-то веки отдохнуть после ранения, операции, освобождения заложников — всего, что на него свалилось в последние дни. Вместо того, чтобы послушаться, Эрик возмутился:

— Ты что, я и так прошлый семейный ужин закосил из-за работы! Если я им не покажусь сегодня — напридумывают себе хрен знает каких ужасов! Мать с сестрой лично заявятся убедиться, что я жив-здоров! И, Трис, не вздумай проболтаться, что я ранен был!

Эрик скрыл повязку на руке под длинным рукавом стильной чёрной рубашки и закинулся очередной дозой адаптогена, на этот раз капсулой. Я пыталась подавить тревогу: раз он брал меня с собой, значит, получатся смотрины! В чём, спрашивается, ехать, как себя там вести?! Эрик сказал, что соберётся чуть не двадцать человек, — никогда ещё не общалась с Эрудитами в таких количествах да в такой роли. Но Эрик не понимал, из-за чего тут волноваться: «нормальные они, тебе понравятся!» Они мне «понравятся»! А я им?..

* * *

В огромной квартире Коултеров нас встретили аппетитные запахи и многоголосый шум. Две молодые женщины в синих брючных костюмах возились с малышами прямо на полу и между делом в заумных выражениях спорили о методиках воспитания. Двое мужчин, хлипких с виду, азартно играли в шахматы, вокруг них толпилось ещё несколько человек, подбадривая. Мальчик лет восьми хвастливо что-то рассказывал крупному немолодому бородачу, тот внимательно слушал и кивал.

— Мы пришли, — пробасил Эрик, перекрывая шум.

Все светлые головы повернулись к нам. Откуда-то из глубины квартиры выплыла величественная дама ростом с Эрика в стильном голубом фартуке поверх серо-голубого платья с разделочным ножом в наманикюренных пальцах.

— Познакомьтесь, это Трис Прайор.

Я оказалась в перекрёстном прицеле любопытных взглядов голубых, серых, бесцветных глаз. Чтобы было не страшно, я тоже принялась рассматривать Эрудитов. Почти все Коултеры были в очках, некоторые страдали излишним весом, другие — плохой осанкой. Нехорошо гордиться физическими данными, это ведь не моя заслуга, но я невольно почувствовала себя сильной, выносливой, готовой ко всему, и уверенности прибавилось.

Эрик тем временем представлял мне своих родственников. Под конец из круговорота имён мозг выделил знакомое — Аннабел Джейн. Миниатюрная девушка с ангельским личиком и золотистым каре выдвинулась из толпы родственников. В отличие от остальных, она не ограничилась приветствиями. Сестра Эрика приобняла меня и чмокнула в щёку. Потом отстранилась и, держа меня за руки, окинула внимательным взглядом.

— Рада с тобой познакомиться, — её хрустальный голос звучал серьёзно и искренне. — Я давно уже поняла… — она лукаво покосилась на Эрика, — впрочем, неважно. Пойдём, покажу тебе коллекцию насекомых.

И вполголоса добавила:

— А то мама вмиг приспособит нас накрывать на стол.

* * *

Помогать накрывать на стол всё же пришлось, но я не возражала. Миссис Коултер расхваливала на все лады «озёрного карпа, запечённого с травами», братья Эрика со смехом её перебивали — «мама, достаточно саморекламы». А меня гораздо больше привлекал запах, а не полезность рыбы. И тут обнаружилась первая проблема.

Все Коултеры — ну, кроме малышей, которым рыбу подали в виде пюре, — ловко пользовались ножами и вилками. В том числе и Эрик.

Ножом и вилкой я есть не умела. И решила съесть только овощной гарнир, чтобы не опозориться ненароком.

— Трис, ты не любишь рыбу? — умоляюще спросила миссис Коултер. — Это очень полезно, в ней содержится столько микроэлементов…

— Люблю, — успокаивающе ответила я. — Очень люблю.

И я решительно отломила вилкой аппетитный белый кусочек с хрустящей корочкой. Пальцами, как в Бесстрашии, вынула кости и положила на край тарелки.

— Ты не умеешь пользоваться столовыми приборами? — ехидно спросила бабулька, похожая на ведьму из сказок, — худющая, с острым носом и подбородком и густыми бровями. Голос у неё был слабый и дребезжащий, но как-то так получилось, что её насмешливый вопрос прозвучал на весь стол. Я опять привлекла всеобщее внимание.

— Бабушка, оставь Трис в покое! — вступился за меня Эрик, отложил нож и под столом сжал мою руку. Я была благодарна ему за поддержку, но не хотела прятаться за его спиной.

— Конечно, не умею, — ответила я бабке и мило улыбнулась. — Я родом из Отречения, там не едят рыбу и мясо, вы ведь знаете об этом? — я улыбнулась ещё шире. — А в Бесстрашии недосуг было научиться. Там не преподают столовый этикет. Ножи там учат разве что метать.

Старуха скривилась, и инцидент был исчерпан. После этого отличился Эрик: потянулся за добавкой рыбы.

— Сынок, достаточно одного куска, — заявила миссис Коултер. — Иначе в организм попадёт излишек молибдена. Да и белковая нагрузка…

— Ладно, ладно, я всё понял, — заворчал Эрик и положил лопаточку обратно на блюдо. Хотя там ещё оставалось несколько лишних кусков! Мне стало обидно за Эрика. Почему мать заглядывает к нему в тарелку, будто он до сих пор мальчишка! Да Бесстрашные, вернувшись из патруля, сметают с раздачи всё подчистую, и их никто не осуждает!

— Миссис Коултер, просто у вас потрясающе вкусная рыба, — проговорила я медовым голосом. Миссис Коултер не повелась.

— Спасибо, но питаться рационально — не значит переедать! Впереди ещё морковно-ореховый десерт!

И я не выдержала. Я не забыла, что обещала Эрику помалкивать, но сейчас мне казалось важнее заступиться за него.

— Это я рекомендовала Эрику есть побольше белка. Недавно он был ранен, и это важно для восстановления тканей.

Кто-то ахнул, кто-то опрокинул стакан.

— Ты был ранен? Давно?

— Куда?

— Как?

— Как ты себя чувствуешь?

И голос отца на повышенных тонах:

— Почему мы последние об этом узнаём?!

— Трис, мы же договаривались! — вспылил Эрик. — Ну кто тебя просил! Ты вообще на чьей стороне?!

Потом он обратился ко всем родственникам сразу:

— Я здоров как конь, есть новости и поважнее! Мы с Трис собираемся пожениться, я ещё не говорил?

Коултеры замерли, уставившись на нас. Молчание нарушил один из братьев Эрика:

— Ну надо же, даже наш примитивный братец дозрел до нормальных отношений!

После этого Эрудиты загалдели наперебой:

— Когда свадьба?

— Что вам подарить?

— Нужно обязательно пригласить всех родственников из Дружелюбия!

— А малышей можно брать на свадьбу? Но если у вас будет что-то, что их испугает, салют или ещё что-либо подобное, мы не придём!

— А Пещера Ужасов будет?

— Все вопросы вот сюда, — мстительно заявил Эрик и показал на меня. — Я в этой фигне ничего не понимаю — как Трис скажет, так и будет.

Доброжелательно глядя на будущих родственников, я под столом попыталась ущипнуть Эрика за бедро. Нашёл на кого перекидывать ответственность! Бесполезно: я удостоилась только усмешки с его стороны, да ещё и ободрала пальцы о заклёпки джинсов.

— Мы обязательно вам сообщим и сроки, и программу, и всё остальное, — ответила я всем одновременно, прерывая галдёж. — Мы ещё ничего не решили. Одно сразу скажу — во главу угла мы ставим БЕЗОПАСНОСТЬ! Сколько гостей смогут охранять наши патрульные, столько и пригласим, и ни одним человеком больше!

Миссис Коултер и бабушка принялись было возражать, но я авторитетно заявила:

— В Чикаго сложная обстановка! Помните прошлогодний теракт в Эрудиции? Тот, когда взорвали лабораторию и ещё несколько помещений? Разве это не ужасно?

Коултеры пригорюнились.

— Хорошо формулируешь, — проговорил мистер Коултер со вздохом. — Дивергент, не иначе. Мало нам одного дивергента в семье…

* * *

Жизнь кипела, иногда становясь абсурдной, но в целом налаживалась.

Эрик, кажется, наконец поверил, что мне нужен он, а не сам факт брака и тем более не статус супруги Лидера. При этом — странное дело! — чем чаще я просила его о помощи, тем охотнее он разруливал мои проблемы. Что, спрашивается, творилось у него в голове? Хотя чему я удивляюсь. Чего ещё ждать от типа, который сам себе противоречил, ворча в мой адрес взаимоисключающие вещи: «бестолковая, пропадёшь без меня» и «ты достойна лучшего». Оставалось только соглашаться, что в обоих случаях он прав.

Калеб наконец согласился со мной встретиться. Я была счастлива наконец поговорить с ним по-человечески, и мне показалось, что его депрессия идёт на убыль. По крайней мере, врач-Эрудит обещал, что скоро ему разрешат вернуться к работе прямо в больничной палате, а там и до выписки недалеко.

Джейми тоже радовал. То есть напрягал. По сравнению с другими малышами из приюта он отличался острым умом, бойко болтал, без конца рисовал. Верховодил в своей группе. Воспитательница, нервно смеясь, рассказала, как трое карапузов под его руководством расшатали одну из досок забора и убежали «погулять». У меня не было никаких сомнений, что Джейми растёт дивергентом, храбрым, сообразительным и творческим… Но он был прежде всего изгоем! И скоро начнет задавать вопросы: если я такая заботливая, почему я каждый раз ухожу и оставляю его в приюте? Почему в приюте нет винограда, мёда, груш, а у меня есть? Почему я одета с иголочки, а приютские ребятишки — в ношеное и штопаное? Почему?!..

В положении невесты Эрика были однозначные плюсы. Макс, узнав о нашем заявлении, окинул меня серьёзным взглядом и перестал замечать. Ни скрытых подколок, ни предложений с двойным дном. Меня это более чем устраивало.

Эрику удалось навязать мне и бронированный джип. С водителем-Бесстрашным. Сперва я не знала, что с ними делать, и пискляво настаивала, что прекрасно могу передвигаться по городу, как раньше, на поезде. Эрик переубедил меня одной фразой: «пожалей мои истрёпанные нервы!» Ради его спокойствия (ну и чтобы отстал) пришлось послушаться. В конце концов, если Лидер доволен жизнью — от этого было хорошо не только мне, но и всей остальной фракции. Вскоре я осознала, что собственная машина и возможность покидать Бесстрашие без разрешения — это новый уровень свободы! Тут же нашлось куча дел в гетто: я стала навещать время от времени изгоев, маминых протеже или тех, с кем познакомилась во время расследования. И, само собой, подкармливать.

* * *

В тот день у меня был выходной, и я поехала к немногословному Дзену и его верному Лайаму. Это был уже третий раз, когда я смогла выкроить еды для них. Удалось раздобыть на кухне два сухих пайка (сказала, что для себя) и взять из холодильника Эрика две отбивные (скажу, что сама съела).

Но у знакомой трущобы рядом с Франклин-центром никто не сидел. Лайама могло не быть дома, но ведь Дзен любил сидеть на улице, наблюдать за жизнью города, он-то куда делся?

— Поехали домой, Трис? — с надеждой спросил водитель.

— Нет, Джейк, — решительно отказалась я. — Прячутся, наверно. Их пугает машина. И ты. И наша форма. Я схожу одна.

— Эрик сказал сопровождать тебя, — ответил Бесстрашный, перекатывая жвачку за другую щёку.

— Один разик, — я показала один палец. — Как исключение, хорошо? Никто не узнает.

Джейк тяжело задумался. Пока он дозревал, я шустро открыла багажник и достала оттуда длинное серое пальто — выменяла у Отречённой из приюта как раз для таких поездок в гетто инкогнито.

— Только потому, что ты медик, — неохотно согласился Джейк. — И, Трис, должна будешь!

— Спасибо! Ты лучший в мире водитель! А джип отгони во-о-он туда, я сейчас, быстро!

— На это я не могу пойти! Здесь и буду стоять!

Я ещё раз обошла здание снаружи, время от времени окликая Дзена. Никто не отзывался. На первом этаже был очаг, полный золы, немного дров, лежанки с тряпьем. На всякий случай я поднялась выше. На четвёртом этаже обнаружилось что-то вроде заначки: любовно свёрнутый большой кусок полиэтилена, а под ним довольно ценная по чикагским меркам вещь — канистра с этанолом. Но ни одного изгоя — ни моих знакомых, ни других — не было видно. Решив пройтись по соседним зданиям и поспрашивать, я пошла вниз.

Стройный высокий силуэт двинулся ко мне из тени, лица было не видно. Я полезла в кобуру, но прежде чем я выхватила пистолет, послышался знакомый голос:

— Трис, это я, Фор. Я без оружия. Надо поговорить.

Он раскрыл и поднял пустые ладони, демонстрируя мирные намерения. Как же он умудрился пройти мимо Джейка? Макс ведь при всех озвучил приказ — при встрече убить перебежчика, как бешеную собаку! Я выдохнула и отпустила рукоятку пистолета.

— Фор, ну напугал! Я ведь могла выстрелить!

Он слегка улыбнулся, выходя на свет.

— Вряд ли. Ты ведь думаешь, прежде чем палить по людям.

— Зачем ты ушёл? — требовательно спросила я. — Как ты мог?

— Считай это кризисом переоценки ценностей. Я больше не мог работать в Бесстрашии. Система фракций порочна по своей сути, давно пора ликвидировать все различия. Спроси себя, почему у одних есть всё, вплоть до украшений, кофе и сахара, а другие питаются чёрствым хлебом, да и то в виде подачек? Почему одних малышей наряжают, как игрушки, а другие через одного умирают от истощения? Ты ведь всё это знаешь не хуже меня!

В душе всколыхнулось чувство вины, но я ответила Фору словами из методичек Правительства:

— Город не может позволить себе содержать тех, кто не приносит пользы обществу…

— А ты уверена, что все изгои бесполезны и ничего не умеют? На сто процентов, Трис?

Ни в чём я не была уверена. Много лет наблюдала за изгоями — и в роли Отречённой, и во время расследования. Разными они были, вот в чём дело. От мирных алкоголиков до откровенных преступников, от халявщиков до изворотливых, только и занимающихся выживанием.

— А Бесстрашие тебе чем не угодило? Мы же боремся с преступностью на улицах!

— Только сначала вы создаёте причины этой преступности! Сначала отнимаете у людей всё, а потом наказываете, когда они пытаются себя обеспечить!

Помолчав, Фор сбавил тон:

— Большинство Бесстрашных об этом не задумываются. Их натаскивают, как сторожевых собак, выполнять любые приказы. Я их не виню, — Фор досадливо поморщился, и я поняла, кого он имеет в виду под «ними». — Кому не хватает широты мышления, так и остаётся тупым исполнителем, несмотря на навыки. Но ты способна на большее. У тебя достаточно доброты и сообразительности. Переходи на нашу сторону, Трис, послушай внутренний голос, ты ведь знаешь, что такое милосердие! Скоро в городе будет очень жарко, и я бы очень хотел, чтобы ты не ошиблась с выбором.

Я чуть не вспылила, но сумела сдержаться. Первым порывом было прополоскать Фору мозги, рассказать, как всё Бесстрашие потрясено его уходом, как по нему скучают новички. Но сейчас было не время тыкать Фору в нос своё «ценное» мнение. Сейчас нужно было не говорить, а слушать. Я хотела в подробностях понять, чего Фор добивается… и насколько он опасен.

— Что ты имеешь в виду? Хочешь, чтобы я ушла в гетто? Вам нужен врач? Я ведь ещё только стажёрка…

— Нет. Нам нужны глаза и уши в Бесстрашии.

Понятно, афракционерам понадобился новый стукач. Но почему я? Фор настолько ценит мой мягкий характер и послужной список… или всё дело в моих отношениях с Эриком?!

— Фор, мне очень важно понять одну вещь. Помнишь, Макс и Джанин затеяли заговор против Отречения? И ты действительно согласился участвовать в их депортации за Стену?

— Это Эрик тебе так сказал? Понимаю, что у вас отношения, но всё, что он говорит, нужно делить на два!

Голос Фора звучал так твёрдо и бескомпромиссно, что у меня обязательно закрались бы сомнения… если бы я не слышала его тогда собственными ушами. Я неосознанно сделала шаг назад и сложила руки на груди.

— То есть не хотел? Но ты говорил очень убедительно.

Фор моргнул, видимо, соображал, как я могла их услышать.

— Ты врал Максу? А зачем? Мог ведь сказать, что тебе не нравится идея, что это незаконно, хлопотно… Мне реально хочется понять! Какой у тебя был план?

— Я собирался подменить сыворотку подчинения перед введением. То есть часть Бесстрашных осталась бы в ясном сознании и отказалась бы выполнять преступный приказ.

Врёт? Или не продумал план? Но Фор никогда не страдал наивностью или импульсивными решениями!

— Как ты собирался это провернуть? Как заменить ампулы под носом Макса, он же не дурак! И Джанин тряслась над этой сывороткой, как над сокровищами Форт-Нокса! А если бы она прислала с нею Эрудитов, чтобы помочь во введении? И ампулы делают только в Эрудиции, как бы ты изготовил подделку без их ведома?

Фор помолчал с минуту, потом согласно кивнул.

— Верно рассуждаешь. На этот случай у меня был план «Б». После депортации Убогих рассказать Бесстрашным — не всем, только самым разумным — что их использовали втёмную, что на их совести вымирание целой фракции. Бесстрашие бы раскололось на два лагеря. И уж я бы расстарался, чтобы они мочили друг друга, а не афракционеров.

Что ж, хитро́ и расчётливо. И жестоко.

— Так ты бы допустил выселение Отречённых? — переспросила я с замиранием сердца. — Но это же… За что ты нас так ненавидишь?..

— А за что мне их любить, Трис? — голос Фора зазвенел сталью. — Кого мне там любить? Может, ублюдка, который всё детство избивал меня за закрытыми дверями, а на людях строил из себя заботливого папашу?

— Послушай, но ведь не все такие…

— Все одинаковые, как под копирку! — отрезал Фор. Его соболиные брови сдвинулись к переносице, яркие глаза чуть ли не искрили от злости. — И сучка-психологиня, которая пыталась меня же убедить, что я вру! И школьная медсестра, которая обрабатывала ссадины от побоев и нудела, что отец всё делает для моего же блага! Прилипалы с гнилыми душонками!

— Мои родители не такие! — выкрикнула я. Фор моментально взял себя в руки.

— Твои родители — исключение из правил. Как и ты. Но остальные Убогие — просто паразиты. Ненужная прокладка между нормальными людьми и пищей.

— Трис, ну где ты? — раздался ото входа зычный голос Джейка. — Что ты там возишься?

— Мне пора, — скороговоркой зачастил Фор. — Если надумаешь помочь нам или будут вопросы — положи записку под третью ступеньку крыльца на Фолкленд-авеню двадцать шесть! Я каждый вечер там бываю!

Когда Джейк появился у лестницы, Фора уже и след простыл.

Домой я ехала в полном раздрае. Я и до этого разговора подозревала, что мы живём неправильно, а общество устроено несправедливо. Но «в Чикаго будет жарко» значило, что афракционеры готовят восстание, нельзя же так, хватит уже стычек и конфликтов! И если они уже готовы к революции — зачем им я? Или как раз предатель в Бесстрашии должен склонить чашу весов на сторону изгоев? Можно ли верить Фору? Он всегда был мудрым и справедливым, он не давал поводов ему не доверять… Но довериться ему — значит предать человека, который вытащил меня из безнадёжной ситуации, а заодно сорвал преступные планы Макса! И что же мне делать? Я застонала и стукнула лбом по крышке бардачка.

— Пожалей машину, Трис, — строго сказал Джейк. — Это моя лучшая подруга! Найдутся твои облезлые друзья, никуда не денутся!

— Ты педаль-то притопи! — раздражённо попросила я. — Ползёшь как черепаха!

Мне срочно нужно было посоветоваться с Эриком.

В нашем хрупком, ненадёжном мире он был моей единственной опорой.