Доктор Мёве (джен)

Из окна открывался приятный вид на Белокрылый залив. По зеленоватой от песка воде скакали солнечные блики, жёлтая полоса тянулась вдоль пенистой кромки, изредка разрываемая сероватыми или коричневыми камнями. Над полосой нависали скальные террасы, сплошь покрытые выгоревшей до сероты травой, тусклыми пихтами и тёмными копьями кипарисов. Кое-где блёклую зелень разрывали куски известняка или белёные домики, отличавшиеся от них не так уж и сильно.

Крыши у домиков были всего трёх цветов: очень много кипяще-красных, сорок семь смертельно-жёлтых и всего три ярко-синих. Этими тремя были мэрия, дом госпожи Киёми и жилище четы Кирштайнов.

Несмотря на странное соседство выгоревшей природы и ядовитых крыш, город выглядел вполне мирно, даже где-то пасторально. По крайней мере, когда Никколо выходил в седьмом часу утра на крыльцо и сидел там с кружкой травяного чая, его мысли были спокойны.

Он думал о том, что будет готовить сегодня к обеду. Если рыбалка у капитана Спрингера пройдёт удачно, можно будет порадовать посетителей жареной кефалью. Потом надо будет обязательно напечь булочек с корицей — у Энни день рождения.

Никколо наблюдал, как ниже по улице играют дети, как плещется бегущий в залив водопадик, как скользит по его берегу Габи с корзиной белья для стирки.

Но если бы Никколо вздумалось встать, подняться по склону горы ещё выше и заглянуть подальше, на ту сторону, иллюзия маленького рая оказалась бы немедленно разрушена.

Там, на том склоне, стояла полуразрушенная дирижабельная станция. Искорёженные взрывами газохранилища, раздолбанные чуть ли не по кирпичику здания, груда чёрного металла, когда-то бывшая поездом, и… мёртвая равнина с кратерами от исполинских ступней до самого горизонта и дальше. Там всё было выжжено и втоптано в камень. Даже спустя пять лет не пробилось ни одного растения, ни даже вездесущего сорняка.

Где-то там гнили, исходя червями, восемьдесят процентов человечества. Где-то там лежали мать, отец и старшая сестра Никколо, а ещё многие-многие-многие…

Процентов шесть людей обитали теперь на Парадизе, острове дьяволов. Они безмерно гордились тем, что выпустили в мир самого главного Дьявола, и год назад их едва удалось отговорить от войны.

Остальные четырнадцать процентов расселились по берегу Анхальтского моря, куда Дьявол лишь чудом не добрался, издохнув четыре года назад у этой самой дирижабельной станции.

Большинство выживших — эльдийцы, хотя нашлось среди них место и другим.

Оньянкопон, кажется, остался единственным темнокожим в мире, хотя Конни говорил, что видел парочку в соседнем городе. Но Конни — не самый надёжный источник информации.

Кроме Оньянкопона, остались Киёми Адзумабито и семнадцать её инженеров из Хидзуру, а также марлийский гарнизон дирижабельной станции, марлиец Никколо и доктор Карл Феликс Мёве, его сосед по дому.

Карл появился в Белокрылом заливе через полгода после того, как был остановлен Дьявол. Он пришёл со стороны пустоши, хотя там не могло быть людей.

Жан Кирштайн, начальник городской охраны, долго выспрашивал у пришельца: не осталось ли людей на другом берегу материка? Карл говорил, что потерял память и просто шёл, потом падал и снова шёл… Жан сказал, что уже это слышал, но узнав, что Карл — врач, смилостивился и выпустил его на свободу.

Домов, построенных из чего попало и покрашенных краской из запасов станции, было мало, поэтому Карла поселили к Никколо, который жил один.

Такое соседство несколько нервировало. Карл был крайне неразговорчив, а если и заговаривал, то его горло порождало такие жуткие хрипы, словно с Никколо беседовал сам ад.

Помимо этого, доктор отличался весьма своеобразной внешностью. Он был примерно одного возраста с Никколо, но если тот в свои двадцать шесть выглядел адекватно — обычным среднего роста парнем с русыми волосами, то Карл был худ как смерть, столь же бледен и совершенно сед. Прямые волосы он заправлял за уши, а лицо всегда закрывал медицинской маской и круглыми очками с чуть погнутой оправой. Причём пустые серые глаза смотрели так, словно Карл вовсе не нуждался в очках, а маску он не снимал даже вне больницы. Чёрт, да даже Никколо, живя с ним под одной крышей, не видел его лица!

Однако голосом и внешностью странности Карла не ограничивались. Ещё он был не просто врачом, а настоящим целителем.

Нет, наложением рук доктор Мёве, понятное дело, не лечил, но иногда казалось, что именно это он и делает.

Первой его дар ощутила на себе Пик. Несмотря на то, что она больше не была титаном, который бегает на четвереньках, проблемы со здоровьем никуда не делись и даже ухудшились. Если раньше она в человеческой форме без проблем передвигалась с одним костылём, то на приём к доктору Мёве Жан принёс её на руках.

Никколо знал ту историю с чужих слов. Выходило, что доктор осмотрел Пик и, прохрипев: «Паралич и общая изношенность организма вследствие титанизации», как-то хитро подвигал все её конечности, словно вправлял вывихи.

Пик смогла встать, а потом её тело и вовсе стало работать нормально. Доктор ещё с полгода предписывал ей какой-то травяной настой, и, по словам девушки, её оставила даже многолетняя боль в спине, из-за которой ползать было удобнее, чем ходить.

Но это случилось много позже, а в первый день лечения Карл, вернувшись домой, пошёл заваривать чай и грохнулся на пол, утянув за собой полку со специями.

Стекло не выдержало падения, и прямо на глазах Никколо перец, корица, куркума, паприка и всё остальное ссыпалось в одну неопрятную разноцветную кучу на полу.

Карл поднялся, цепляясь за стену обеими руками, и прохрипел:

— Извини, Никколо. Я достану тебе новые.

Никколо показалось, что в оплату доктор Мёве потребует душу. Пугающий голос.

Когда Карл уходил, маска напротив рта была красной от крови.

На следующий день он не вышел ни на работу, ни вообще из комнаты. На второй, осмотрев всех, кого принесло в больницу, куда-то исчез. Вернулся на третий — с ящиком специй.

Хотелось спросить, где он их взял. В разрушенном мире многие простые вещи: подушки, спички, обувь, куры — ценились чуть ли не на вес золота, а Карл достал специи.

Никколо не стал ничего спрашивать. Не хотелось лишний раз слышать голос из ада — встреча с Дьяволом ещё жила в памяти.

Похоже, так думал не он один. Единственным, кто пытался докопаться до сути Карла Феликса Мёве, оказался Жан. Однако он добился лишь того, что Карл стал избегать начальника охраны и виделся с ним, только принося Пик её лекарства.

Никколо за три с половиной года узнал больше других. Ему всё-таки приходилось иногда разговаривать с Карлом, коль уж они жили в одном доме.

Так получилось, что Мёве целиком взял на себя уборку в доме, а Никколо — готовку, хотя, казалось бы, неужели ему не хватало сначала общей столовой, а спустя несколько лет и собственного кафе у моря?

Нет, это, конечно, был не тот ресторан в Тросте, где бывший солдат открыл для себя работу мечты, но клиентов всё-таки хватало.

Так вот, Карл как-то признался, что лучше Никколо не готовил никто из его знакомых. Разве что одна девчонка превосходно жарила картошку с мясом, но картошкой с мясом она и ограничивалась.

Почему-то тогда вспомнилась Саша. Она безумно любила картошку и фантастически вкусно её жарила. А ещё ей нравилось всё, что готовил Никколо.

Карлу — тоже. А вот его самого Никколо на кухню не пускал после того, как этот деятель сжёг к чертям котлеты и чуть не спалил дом.

— Воняют, как жертвы Колоссального титана, — прохрипел он тогда, выкидывая останки котлет.

Ну да, раздавленные, обгорелые… Никколо на войне видел всякое, но тут и его пробрало. Он ещё долго никаких котлет не готовил.

После того инцидента Никколо решил, что Карл Мёве, должно быть, был титанологом, а значит, скорее всего, марлийцем по происхождению. За всё время среди титанологов был лишь один эльдиец, и он даже носил очки, но Карл не мог быть им — Том Ксавьер умер лет пятнадцать назад.

Что странно, титанолога Мёве никто из бывших титанов не помнил. А вот он знал каждого. Откуда-то притаскивал книги для Армина, вылечил старый перелом отцу Энни… А потом валялся на крыльце дома, закашливая свою маску кровью.

Никколо тогда затащил его домой и отнёс в комнату, снял с него маску, открывая воздуху путь в лёгкие, а потом заваривал чай.

Вылечив очередного трудного пациента, Карл всегда пил один и тот же — чёрный, с мятой и имбирём. Такой же любил Леви. Но капитан пил чай медленно, а Карл выпивал первую чашку залпом.

В тот раз Никколо принёс ему чай, беспокоясь о судьбе специй и подвесной полки с тарелками. Госпожа Киёми, конечно, взялась обеспечивать Белокрылый залив керамикой, но напрягать женщину почём зря никому не хотелось.

Поставив заварочный чайник и чашку на деревянный сундук, заменявший одновременно тумбочку и шкаф, Никколо остался в комнате.

Карл пластом валялся на кровати, даже не разуваясь. Он как-то искривился и прижимал ладонь к началу рёбер с правой стороны, словно у него болел желудок. Покрывало у лица было заляпано подсыхающей кровью, а на лишённом маски лице Никколо заметил полосы шрамов, как будто Карлу когда-то разрезали рот портовой улыбкой,⁽¹⁾ а потом сшили обратно. Сшили криво — не исключено, что он сам себя и залатал.

— Никколо… сделай одолжение… подай чашку…

И снова эти жуткие хрипы. Наверняка у него ещё и шрам на горле, только за вечным высоким воротником этого не видно.

Никколо наполнил чашку и передал её Карлу. Тот сел на кровати и выпил всё одним глотком.

— Имбирь с больным желудком — нормально? — уточнил Никколо. Не то чтобы он разбирался в медицине, но сочетание казалось не самым подходящим.

— У меня не болит желудок. Это я по старой памяти. И вообще, с этой стороны — печень. — Карл скривил лицо в подобии улыбки и добавил: — Спасибо за чай.

— Не за что.

На другой день он опять отлёживался, а потом как ни в чём не бывало занимался всякими насморками, вывихами, изжогами и прочими ежедневными врачебными делами.

Зимой, когда городок почти утонул в пушистом снегу, Габи и Фалько прикатили к доктору Леви.

Капитан вряд ли хотел, но Габи, как и Эрена когда-то, невозможно было остановить.

— Пик уже даже танцевать может — я сама видела, как они с Жаном кадриль отплясывали у моря! — бурлила Габи. — И вообще, вы же сами говорили, что хотите избавить нас от обузы в вашем лице!

— Ладно-ладно, — отмахнулся Леви. — Карл, сделайте со мной что-нибудь, если сможете.

Разговор проходил дома — ребятам легче было привезти инвалидное кресло сюда, чем добраться до больницы по скользкому склону.

— Я постараюсь, капитан. — Мёве улыбнулся под маской. — Никколо, у нас есть старая простыня, которую не жалко?

— Откуда бы? У меня есть мешки из-под картошки.

— Сойдёт. Мне бы кровать кровью не заляпать.

Никколо посочувствовал Леви с его чистоплюйством и даже выбрал самые чистые мешки, какие только нашлись в погребе. Карл застелил ими свою кровать и помог Леви перебраться на неё.

Никколо около часа слушал городские сплетни от подростков. У Браунов будет ребёнок — весной должен родиться. А Кирштайны правда-правда танцуют по ночам на берегу. А госпожа Киёми собирается замуж за отца Энни. А…

— Надо же. Не думал, что получится.

В кухню нетвёрдой походкой вошёл Леви. Шрамы на его лице заметно потускнели, и — да! — он шёл сам, пусть и еле-еле.

— Я пойду к Пик! Заберу у неё костыли! — Габи тут же вылетела за дверь.

— Пилу не забудь! Капитан ведь ниже намного! — крикнул Фалько ей вслед. — Пойдёмте домой, капитан.

Парень увёл Леви, а Никколо, закрыв за ними дверь, отправился в комнату Карла, уже догадываясь, что увидит.

Мешки действительно оказались в крови. Они валялись на полу, а Карл опять распластался на кровати и был, казалось, без сознания.

Никколо покачал головой и пошёл заваривать чай. Вернувшись, он поставил чайник с чашкой на сундук и принялся наводить порядок.

В груде мешков нашлась помятая тетрадь. Никколо пробежал глазами раскрытый разворот. Почерк у Карла оказался воистину врачебным.

«…кости трудно. Вскры… шрамов приносит очень… крови. Не забыть приготовить мазь».

Фраза про мазь была единственной, которую Карл написал понятно. Ещё там было что-то про неудавшийся глаз. Видимо, имелось в виду, что Мёве не смог восстановить Леви зрение. Ну, то, что сделано, — уже немало.

Со стороны кровати донёсся слабый хрип, который вполне можно было принять за стон.

Никколо повернулся. Карл всё так же лежал бессмысленной тряпкой и дышал как будто с трудом. Пришлось опять стаскивать с него маску, очки и заодно уж ботинки.

Подумав, Никколо расстегнул пару пуговиц на рубашке Карла. Горло действительно перерезал уродливый шрам, ещё более кривой, чем улыбка. Насколько Никколо знал, ткань причиняла таким шрамам страшные мучения, но воротник почему-то оказался довольно тугим. Без него Карл задышал гораздо ровнее.

Минут через десять он открыл глаза и обвёл комнату мутным взглядом. Зацепился за отложенную на другой край сундука тетрадь и спросил:

— Долго я?..

Голос звучал слабо и тихо, но зато почти без хрипов.

— Минут двадцать в общей сложности. Твой чай.

Никколо вновь сам наполнил чашку. Карл сел с видимым трудом и принял её дрожащими руками.

— Спасибо, Никколо.

— Не за что. — Никколо подождал, пока опустевшая чашка не окажется на сундуке, и поинтересовался: — Почему тебя так ломает после тяжёлых пациентов?

— Потому что я лечу не уколами и пилюлями, а сам. — Карл выпалил эту фразу и замолчал, набираясь сил на новую, после чего продолжил более рвано: — Дар, если угодно. Теория и интуиция. У меня когда-то было почти четыре года… с кучей книг по медицине… без возможности… в клетке, скажем так.

Значит, Карл около четырёх лет сидел в тюрьме, где было много книг по медицине? Вроде говорили, что в марлийских тюрьмах к литературе подходили своеобразно, но Никколо предполагал какие-нибудь оды Марли, а не врачебные учебники.

Хотелось разъяснить эти странности, но Карл опустился обратно на постель и прикрыл глаза, видимо, не собираясь больше разговаривать.

Никколо оставил его и ушёл составлять список блюд на завтра. Кое-что он уже начал сегодня, но если Карина не испечёт хлеб, придётся перекраивать планы.

Наутро заявился Жан. Он источал подозрительность и был не особо вежлив.

— Где этот Мёве?

— У себя. Спит, — отозвался Никколо, отпив чаю из кружки.

— Я разбужу!

Жан решительным шагом миновал крыльцо и прихожую и со всей дури грохнул ногой в дверь.

— Он живёт левее, — пробурчал Никколо, тоже войдя в дом. — А здесь — кладовка.

Рывком распахнув нужную дверь, Жан рявкнул:

— Подъём!

Карл приподнялся на постели и, оглядев утреннего гостя сквозь свесившиеся на лицо пряди, просипел:

— А, это вы, господин лошадиная морда? Доброго утра.

Это прозвище было самым действенным способом привести Кирштайна в ярость. Он подлетел к кровати и, нависнув над Карлом, как офицер охранки в былые времена, вопросил:

— Какова природа твоих способностей?

— Медицинское образование?

Никколо показалось, что это скорее вопрос, чем утверждение.

— Мы тут едва оправились от дара одного… одарённого! — сквозь зубы процедил Жан.

Карл сел, поставив локти на колени, и усмехнулся:

— Не волнуйтесь, господин лошадиное лицо, я не титан. Я не ем людей, не разрушаю стен и не исповедую идей Йегеристов. Я просто лечу людей.

— Леви считает твои методы подозрительными.

— Леви всё считает подозрительным.

— Ладно, — не стал спорить Жан. — Но учти: я слежу за тобой.

— Разумеется. Это ведь ваша работа, господин equus faciem.

— Кто-о?!

— Начальник городской охраны, — невозмутимо пояснил Карл, но Никколо догадывался, что эта фраза имела совсем иное значение.

Жан ушёл, временно успокоив свою мнительность, и Карл тут же лёг обратно спать — у него был обязательный день отходняка от вчерашнего лечения.

Никколо впервые задумался: а что будет, если новый пациент придёт прежде, чем Карл восстановится? Едва ли что-то хорошее.

Карина всё-таки испекла хлеб, хотя и жаловалась, что муки маловато. Никколо смог приготовить красный суп, который согласно рецепту одной северной страны всегда подавали с хлебом. Ещё в меню были квадратная пицца, варёная картошка и салаты из всего подряд.

Во второй половине дня кто-то принёс мороженицу — где только выкопали? Никколо разбирался, как она работает, и даже пообещал детворе и старательно равнодушной Энни приготовить на неделе пломбир.

Часа в четыре на улице послышались крики. Когда Никколо выскочил посмотреть, что случилось, ему навстречу бросилась Габи.

— Там мальчик с разбитой головой! Доктор ещё в больнице?

— Карл дома! — отозвался Никколо. — «Но он сам болен!»

Последние слова застряли в горле неприятным комом. Вверх по склону бежал, путаясь в снегу, пожилой мужчина в феске. Следом за ним неслись три пацана лет семи-восьми. Такого же старик, задыхаясь, нёс на руках.

— Давайте я!

Никколо осторожно перехватил ребёнка и помчался к дому. Время, время! Голова мальчишки, кое-как перевязанная насквозь красным бинтом, грозила вот-вот расколоться надвое. Никколо не понимал, почему пацан до сих пор дышит.

Габи летела впереди. Она вломилась в дом и рывком, как Жан с утра, распахнула дверь комнаты.

— Доктор! Халил умирает!

— Х-халил?!

Такого ужаса в голосе Карла Никколо ещё не слышал. Мёве вылетел из своей комнаты без обуви, в незаправленной рубашке с расстёгнутым воротником.

— На кровать! Быстро! — прохрипел Карл.

— Мешки? — вякнула Габи.

— Времени нет!

Никколо опустил ребёнка на незаправленную постель, покосился на оставленные на столе очки и маску и спросил:

— Чем помочь?

Карл стоял, наклонившись над мальчишкой, и смотрел на него совершенно дикими глазами. Наконец Мёве опомнился и произнёс:

— Тёплую воду, губку, бинты и выгнать всех из комнаты.

Вошедшего было старика Габи оттеснила на кухню. Никколо попросил её успокоить мужчину и остальных пацанов, а сам пошёл искать требуемое.

Бинты, благодаря Мёве, в доме всегда были. Таз тёплой воды набрать было несложно, а вот вместо губки Никколо нашёл лишь пару мягких полотенец.

Когда он принёс всё это в комнату, Карл уже успел снять с мальчишки повязку. Половина черепа как будто держалась на одной лишь засохшей крови.

Карл аккуратно — казалось, самыми кончиками пальцев — прижимал эту половину к остальной голове. Он, не глядя, взял у Никколо заранее смоченное полотенце и принялся оттирать кровь.

— Почему он всё ещё жив? —полушёпотом, словно у него пропал голос, спросил Никколо.

— Трещины были не такими глубокими… в момент ранения. Пошли дальше, пока его несли ко мне. Ещё метров двадцать дороги… и всё.

Карл снова говорил рвано, как будто смертельно устал. Но он продолжал стирать кровь с кудрявой головы мальчишки, и Никколо вдруг заметил, что трещины медленно исчезают.

Халил, который явно не был ни титаном, ни эльдийцем в принципе, регенерировал! От титанов его отличало лишь отсутствие пара над раной.

— Готово, — сказал Карл минут через десять. — Мальчика лучше отнести в больницу. Там о нём сестра позаботится. Как очнётся — дать настой семилунника. В течение месяца по утрам накладывать повязки с мазью — она знает. Скажешь там? — Он неопределённо мотнул головой, очевидно, имея в виду компанию на кухне.

— А ты?

— А я?.. А я пойду сдохну где-нибудь в уголке… Хотя сначала руки вымою.

Никколо криво усмехнулся и отправился на кухню. Когда он передал мальчишку старику и пересказал ему предписания Карла, все лишние наконец покинули дом.

Мёве нигде не было видно. Никколо заглянул в его комнату. Там в крови было буквально всё: простыня, одеяло, пол, сундук, спинка кровати… Подушка, казалось, пропиталась до последнего пёрышка.

Никколо принёс швабру и принялся мыть пол — Карл явно будет не в состоянии этим заниматься. Что ещё? Постельное бельё отнести в корзину, чтобы потом постирать, хотя кровь не отмоется… Подушку проще выкинуть… Только где новую взять?

И как пацан не умер от кровопотери? Казалось бы, дорога от места ранения до этой несчастной подушки должна была выпить все литры крови, которые только могли быть в мальчишке.

— Он должен был попасть ко мне живым.

Карл вернулся, когда Никколо уже закончил с уборкой. Весь белый, как извёстка, всё ещё с диким взглядом, он по стеночке доковылял до двери в свою комнату и съехал на пол. До кровати, стоящей, хоть и в противоположном углу, но всё же буквально в двух шагах, он дойти не смог.

— Высшие силы против логики? — недоверчиво уточнил Никколо.

— Четыре года назад… — Карл не договорил, закашлялся.

Никколо подумал, что со шрамом на горле кашлять должно быть адски больно. По крайней мере, привычные инфернальные хрипы сейчас звучали как попытка шрама удушить своего обладателя.

А ещё вместе с кашлем выходила кровь. То ли со рвотой, то ли её просто было слишком много. Карл скрючился и завалился набок, прижав руки к нижним рёбрам.

По старой памяти, да? Если бы Никколо сам был врачом, он бы высказал что-нибудь поучительно-едкое, однако Никколо не был.

— Идём.

Он кое-как поднял Карла и как можно более аккуратно повёл его в комнату.

— Куда?..

— Ко мне — у тебя сейчас только голый матрас, даже без одеяла.

— Х-х…

— Заткнись.

Вышло грубо, словно Никколо злился. На что? Не на то же, что полы надо будет заново перемывать? Но он действительно был раздражён.

Никколо довёл Карла до своей кровати и уже более спокойно произнёс:

— Ложись. Пойду заварю тебе твой чай.

Имбиря не оказалось — последний корень ушёл на вчерашний день. Чёрный чай с мятой — хоть что-то.

В комнате Никколо вместо тумбочки тоже стоял сундук. Чайник встал на него даже как будто привычно, хотя чашек на этот раз было две.

Карл сидел, опустив голову и прижав к лицу платок. Тот успел изрядно покраснеть. На каждый приступ кашля — новая кровь. И её слишком много — это все внутренности должны быть всмятку, чтоб она так текла.

— У тебя же… ещё работа сегодня… — напомнил Карл.

— Из всей работы на сегодня мне осталось только вежливо приветствовать гостей, — сердито буркнул Никколо, наполняя чашку. — С этим справится и Карина — там не больше семи человек придёт. Сам знаешь — нас в Заливе мало.

Руки у Карла дрожали сильнее, чем обычно в таких случаях. Половину чашки он пролил на пол. Хоть не на колени.

Никколо налил чаю и себе, после чего сел в изножье кровати. Карл чуть повернул голову в его сторону.

— Почему ты сказал, что Халил должен был попасть к тебе живым?

Расспрашивать сейчас — только больше травмировать. Но Никколо не мог ждать. Казалось, если он не узнает этого сейчас, то не узнает уже никогда.

— Четыре года назад… — повторил Карл, сжав платок так, что ещё не засохшая кровь отпечаталась на пальцах. — Дрожь земли… пришла и в лагерь… беженцев из Аккады. Люди попытались… подняться в горы… но титаны уже были там.

Он в очередной раз закашлялся, а платок больше не мог впитывать кровь. Никколо протянул Карлу свой.

— Халил и его брат Рамзи… задержались в лагере. Не знаю зачем. — Карл прижал ладонь к виску, словно прямо сейчас хотел понять, зачем Халил и Рамзи задержались. — Их побило обломками какого-то здания… а потом там прошли титаны. Халил каким-то чудом выжил… хотя у него не было ног, а поллица сгорело… Он умер у меня на руках.

Вот как. То, разумеется, был совершенно другой Халил, но Карл, винивший себя в смерти мальчишки, сегодняшний случай воспринял как кару свыше и возможность искупить вину одновременно.

Сейчас Карл сидел, закрыв лицо руками, и Никколо не был уверен, что без слёз. Дрожь земли — неизлечимая рана всего мира.

— Вряд ли ты мог ему помочь, — сказал Никколо, приобняв Карла за плечи.

Даже такого небольшого давления хватило, чтобы он повалился набок, уткнувшись лицом в колени Никколо.

— Он вообще не должен был… Я мог его спасти… уже потом понял… — Карл перешёл на сбивчивый шёпот то ли бреда, то ли истерики. — Их дедушка так много сделал для меня и моей семьи… Немного, но… много… А Халил — ничего дурного за всю жизнь… А я…

— Ну же, успокойся. Карл, человек не может быть сильнее обстоятельств.

Никколо лгал. Четыре года назад ему и остальным пришлось стать сильнее всех обстоятельств, и они смогли. Но простой врач перед лицом титанов?! И почему Карл винит себя во всём так, словно это он лично убил и Халила, и Рамзи, и их дедушку?

— Зато этот Халил будет жить, — ободряющим тоном произнёс Никколо, коснувшись лба Карла.

Так и есть. Испарина, жар. Бред. И что с ним делать? О дьявол, почему именно Карл — единственный врач в городе?

— Я ведь знал, что так и будет… — пробормотал Карл, видимо, окончательно выпав из реальности. — Я знал…

— Эй-эй! Ничего ты не знал, Карл! — Никколо соскользнул с кровати на пол, так, чтобы их лица оказались вровень. — Ты просто накручиваешь себя. Все живы. И Халил жив, и Рамзи, и даже дедушка. Ты же спас Халила час назад, помнишь? Карл!

Никколо вцепился ему в плечи и лишь в последний момент удержал себя. Трясти Карла — ещё хуже, чем расспрашивать. Он просто отвёл от лица седые пряди и проверил пульс по артерии на шее. Неровный, но есть.

— Всё хорошо, слышишь? Всё в порядке.

Пульс вскоре выровнялся, дыхание стало менее хриплым — таким, каким было обычно. Болезненное выражение лица чуть разгладилось.

У Никколо от неудобной позы затекла нога, однако он продолжал сидеть, рассматривая лицо Карла. Что он на самом деле прятал под маской и круглыми очками с погнутой оправой? Что случилось с ним четыре года назад?

Никколо всё-таки встал, дождался исчезновения болезненных мурашек в ноге и, забрав подушку из изголовья, подсунул её Карлу. Потом укрыл его одеялом и уселся на свободный угол кровати, не решаясь уйти — вдруг что-то ещё случится?

Он долго сидел, бездумно глядя в потолок и считая мух на извёстке.

Нет, совершенно не имеет значения всё то, что может прятать Карл Мёве. В Белокрылом заливе ни у кого нет прошлого. Его, как тот остов дирижабельной станции, отгородила большая скала. Теперь есть лишь будущее.

«Спи. Дьявол… хоть бы завтра к тебе никто не пришёл!»

---

1) Подразумевается т.н. «улыбка Глазго»

Вернуться к тексту