Подарок Таноса (джен)

Ждал свою девушку возле окна в кафе-ресторане. Стёкла плохо как-то были вымыты — видно разводы.

Напротив за столом общалась семейная пара. Под столом ползала и играла со смешно хрипящим бульдогом девочка лет шести.

Официант разгрохал стакан. Я вздрогнул и затем мысленно посочувствовал. Администраторша громко цыкнула и закатила глаза.

У меня был разработан план, как ей рассказать. Подготовить почву. И признаться в своих тематических пристрастиях.

Мы встречались четыре месяца, но я никак не решался. Людмила утонченная и интеллигентная. Нежная. Хрупкая. С глубоко правильными моральными установками. Как будто бы немного не из современности. Словно леди-барышня со смесью Бэль из сказки. Только со светлыми волосами.

Я даже не матерюсь при ней. Придерживаю язык. Заменяю в крайнем случае.

И как такой девушке сказать про свои порочные фантазии. А сказать очень хочется. Горит во мне яро, рвётся наружу. Нужно поделиться. Дальше будь, что будет. Иначе сгорю изнутри.

Красивый букет принёс из розовых роз. Рубашку надел белую. Весь в роли: прикинулся чуток слащавым и романтичным.

Я с Людмилой почти постоянно отыгрываю. Образ готичного поэта для неё поднял. Мы на литературной линии и познакомились. Мрачные стишочки писать таланта не требуется. И произведения какие-либо обсудить «на должном уровне» — запросто.

Меня не особо напрягает. И девушке нравится. Всех устраивает. Что ещё нужно. Но так хочется эпатажно выпустить теневую сторону. Приоткрыть занавесь. За которой — тьма. Удивить. Шокировать. Пронаблюдать, как отреагирует барышня. Как представлял — сам себе ухмыляюсь, как забавно будет.

Людмила-то не пьёт. Только по большим событиям. А тут я уболтаю на шампанское. Ей много не надо. Пара бокалов и ширмы поддадутся.

Пришла. Пахнет вкусно сладковатыми духами. Я на всю мощь лёгких вдохнул запах бело-золотистых волос, пока снимал с неё плащ.

Всё шло по плану. Вручил цветы, коробку Рафаэлло. Поцеловал, незаметно жамкнул попу. Поставил перед фактом, что заказал шампанское. Людмила залепетала, что не надо. Потом совсем засмущалась и пошутила, не зову ли замуж.

Хотелось конечно шуткануть тут основательно… Изобразить, повеселиться немного. Но не стал.

Беседа шла стандартно. Всё «миленько». Я внутри готовился. Прощупывал состояние девушки, чтоб понять момент. Когда настанет: пора, выкладывай!

Нравится мне до одури её образ. Больше напоминает высоко эрудированную библиотекаршу, конечно. Высокая худая блондинка с прямыми волосами, на затылке заколка с бабочкой, коричневая водолазка с полосками под горло, в обтяг на небольшой груди. Тёмная вишнёвая помада акцентирует губы. И очки коричневые прозрачные. На тонком запястье классические круглые часы с белым ремешком.

Ух, сколько у меня фантазий с Людмилой в роли строгой учительницы с розгами… Или вот срезать эти миленькие бутоны и использовать стебли роз для порки. Шипы ножом снять само-собой. Не то, чтоб я неженка. В принципе, было б и так любопытно. Просто девушка как пить дать испугается, если до крови высечет. Размечтался…

Наверное, жестковато так сразу… Вот ненормальный тематик. Был в гостях у сестры и в ванне заметил тёрку для пяток. Большую и плоскую. С очень удобной рукояткой. И естественно подумал мгновенно: Во! Идеальный предмет. Для остальных — просто женская принадлежность. А для меня-извращенца целая увлекательная история с этой чудной интригующей вещью развернулась. УХ! Нормальные братья максимум дрочат по пьяни в ванной в гостях у сестёр. А я, с похабной ухмылкой и палящей нутро волной, фоткал предмет, чтоб потом смотреть, вспоминать и представлять, как меня этой тёркой шлёпают…

Я осознал, что увлёкся мыслями про порку. Угукаю монотонно уже минут пятнадцать, пока Людмила рассказывает про турецкий сериал и Стамбул.

А у меня задача на вечер.

Для сентиментального накала и сочувственного трагизма снова полил на тему бывшей девушки, которой не стало вместе с остальными жертвами Таноса. В который раз позвал Людмилу с собой на психотерапевтическую группу. Я ж психолог-самоучка. Всем и каждому затираю про психологию и как это круто и полезно. Вот и девушку свою всячески агитирую и гружу психологическими разговорами.

Она привычно неприязненно скомковалась на мои уговоры. У неё папу «развеяло». Я уже язык стёр советовать проработать утрату. Отпустить. У Людмилы явно острые переживания. Я же вижу. Колбасит, как упоминается про родителя. Вот и сейчас.

Если уже распалился, вышел на линию: меня заносит и не остановить так просто. Дожимаю. А Людмила очень мягкая, тактичная и воспитанная. Не умеет обрывать, стопорить меня.

Я всё болтаю и болтаю. Людмила погрустнела. Глаза на мокром месте. Смотрю: выпивает залпом бокал. Налил новый. Я почти у цели. Девушка снимает очки и платочком вытирает глаза.

Я замолкаю. Понял, что перегнул. Вовремя не остановился.

И тут всё пошло не по плану.

— Не могу пойти в группу. Все эти люди с горем… Мне стыдно.

— Почему? Тосковать по родным нормально, — я не договорил, девушка перехватила нить.

— Меня не поймут. Все в печали. А я радуюсь, — Людмила сделала пару больших нервных глотков шампанского.

— Это как так? — не въехал я.

— Для меня — это счастливый день.

— Тааааак… Расскажи. Чё то не понятно.

Я налил девушке полный бокал. И выжидательно смотрел. Людмила положила платочек поближе, под правую ладонь.

— Никогда не забуду. Мне часто снится тот день. До сих пор.

С «дня Таноса», когда куча людей исчезла, четыре года прошло.

— Я пришла с дня рождения подруги. Предупреждала, что буду поздно. Обычные девчачьи посиделки. С тортом, нарядами и имаджинариумом. Он выбежал, стал кричать, где я была. Вынес ремень. Обзывал… распутницей. Что я с парнями… время проводила. А я с мальчиком даже не целовалась никогда. Ругался. Схватил меня, поднял юбку, начал бить ремнём по ляжкам куда попало.

Я мягко говоря обалдел. Разрывало чудовищно. Слушал Людмилу с ужасом. Но при том жадно. В нутре огненно ворочалось. Будоражило. Слова втягивались в меня как сладкий едкий разящий яд. Мерзко и притягательно одновременно.

— Я заревела, пыталась вырваться и оправдывалась. Он обзывался потаскухой. Не верил, что с подружками была. Кричал и лупил. Отнёс, на кресле поднял платье, снял трусы, держал и бил по попе и по ляжкам. Так хорошо помню, будто вчера было. Чувствую, где были удары до сих пор. Все ноги были красные-красные. Иногда кажется: будто снова вижу.

Девушка беззвучно расплакалась, только носом хлюпала. Уткнулась в платок.

Я себя неоднозначно чувствовал. Ужасная история врезалась мне на подкорку мозга, чтобы потом заново «проигрываться». В живот резануло. Мне было гадко. Описанные события были отвратительны сами по себе. Но меня возбуждало. Не в эротическом смысле. Что-то во мне затронулось, болезненно вцепилось, громко тренькнуло и вибрировало, не смолкая и горячо будоража. Мне было безмерно жаль Людмилу. Защитить хотелось. Ворваться и не допустить происходящего. В то же время, ловил себя на желании услышать описание порки заново. Подробнее. Хотя знал, что это страшно мучает её. Монстр я какой-то.

— Он вдруг замолчал, перестал бить ремнём. Встал с кресла со мной на руках, я скатилась. Стал страшно стонать «Люда, Люда!» и начал рассеиваться. И исчез как все.

— В пыль развеялся, — зачем-то подытожил я.

Мда. Кто кого шокировал этим вечером.

— Я была счастлива, что его больше нет. Радовалась. Пока все грустили. Я плохой человек. Стыдно…

Она совсем расклеилась. Слёзы под очками текли ручьями. Вытирала носик платком.

Ох, не знает она. Кто ещё тут «плохой человек». Чудовище прямо перед тобой сидит. Нежное доброе создание.

Не мог смотреть, как она плачет. И не знал, что надо сказать. Как утешить. Не умею я утешать. Просто сильно и категорически не хочу, чтобы она грустила и страдала. Желаю, чтоб освободилась. Она же всё ещё там. В ловушке воспоминаний и переживаний. Ох, как мне понятно это.

Как ей помочь выбраться? Все мои якобы познания в психологии разом выветрились. Оказалось, нихрена не знаю. Вот сидит человек рядом крайне расстроенный, что говорить?

— Слушай. Его больше нет, — выдавил я. — Почему ты никогда не рассказывала, что у тебя были плохие отношения? Я думал, ты любила отца.

— Мне было больно и обидно. Сильно обидно, — кажется, это она к предыдущему добавила. А не ответ на мой вопрос.

— Его больше нет, — твёрдо напомнил я. — Отпусти.

— До сих пор помню.

Ох, что ж так сложно. Как её успокоить и утешить? Внушить уверенность и спокойствие.

— Ты очень смелая. И сильная, — понёс я какую-то ерунду. Вроде не то совсем, что нужно. Вылетело напрочь из башки, что там на группе говорят в поддержку. — И зря стыдишься. Нормально абсолютно. Я тоже рад, что гнида в пыль превратилась. Убил бы гада. Ну не плачь. Ты замечательная и добрая. И как оказалось, офигенно сильная. Пережить такую дичь и быть классной, шикарной такой. Ну нихрена себе. Очень крутая девочка. Прости, я просто не знаю, что надо говорить, — признался я. — Просто желаю тебе, чтоб всё плохое развеялось как дым. И больше не вспоминала. Не тревожилась.

— Спасибо, — хлюпло ответила Людмила.

— Понял. Счастливый день. Ну, да. Теперь ясно. Разделяю твои чувства. Действительно, к счастью. Только вот теперь тебе надо понять и принять, что его больше нет. Не существует. Это всё внутри у тебя. А если внутри — ты можешь этим управлять. Высвободиться из «кошмара». Проснуться, так сказать. Плохой сон. Он закончился. Его больше нет. А ты есть. Классная такая. И жить дальше счастливой жизнью. Это конечно легко сказать… Но нужно идти вперёд. Менять всё к лучшему. Пойдём, короче, со мной на группу во вторник. Не обязательно рассказывать. Просто у нас там хорошая поддержка. Правда: легче становится. Профессиональная к тому же. А не то, что я — фигню болтаю. Я тебе рассказывал — классный специалист…

— Не знаю.

Людмила наконец перестала плакать. Допивала шампанское.

— Ещё?

— Нет, мне хватит.

Я был непривычно серьёзный. И из роли вышел. Похоже, изменятся наши отношения в более натуральную, безмасочную сторону.

— Хорошо, что поделилась… Хоть немного слила. Начало положено, — подбадривал я. — Освободишься, вот увидишь. Обязательно. Смелости тебе очевидно хватает. Сил побольше. Справишься: инфа сотэн.

Я подумал: надо с ней оставаться пока не проработает эту хрень. Поддержать. Одному тяжко. С кем-то двигаться всегда полегче.

Только вот о моих тематических наклонностях точно не надо Людмиле знать. Видимо уже никогда не признаюсь.