Лицемерная сила любви (джен)

Холодно.

И грустно.

Да, безмерно грустно. Почему-то меня наполняла именно эта эмоция.

Словно толстый ком в груди; ощущение, похожее на то, когда просыпаешься после очень печального сна со слезами на глазах, но что именно приснилось — вспомнить не можешь. Нечто светлое, далёкое, ностальгическое; и безвозвратно утерянное.

Я попытался понять, что меня так расстроило, но безуспешно. В голове присутствовала лишь звенящая пустота, вследствие чего мне в скором времени пришлось переключиться на физические ощущения.

Мне холодно.

В первые мгновения я был уверен, что моё тело заледенело — оно вообще не чувствовалось. Но после попытки хоть как-то пошевелиться до меня дошло, что проблема не в физических ограничениях, а в сильной слабости. Весь организм наполняла усталость. Не простое утомление, а самое настоящее истощение.

Грусть, холод, усталость — именно с них началось возвращение сознания. Разум, такой же вялый, как и все остальные части тела, разочаровывающе медленно сформулировал первую мысль:

«Что со мной?»

Смесь неясности с неприятными ощущениями порождала инстинктивный страх. Несмотря на то, что он довольно эффективно приглушался слабостью, моё сознание уже предпринимало первые попытки бороться с неизвестностью, стремясь думать дальше.

«Кто я?»

Эта простая мысль заставила меня немного растеряться. Потребовалось некоторое время, чтобы прийти к самоосознанию.

«Моё имя — Льюис Абберли».

Льюис Абберли. Стоило безмолвно произнести собственное имя, как во мне всколыхнулось целое море воспоминаний. Взамен окружающей пустоте, на меня хлынула огромная волна из всевозможных образов и картин, смешивающихся в неразборчивый поток информации. Изображения появлялись и исчезали, сменяясь прежде, чем я успевал осмыслить увиденное. Яркие краски, звуки, ощущения, эмоции — их было так много.

Слишком много.

Неприятно много.

Болезненно много.

Я испугался, понимая, что под таким напором очень скоро впаду обратно в беспамятство. В панике у меня возникла идея попытаться силой воли оттолкнуть хаотичный поток, удержать его на дистанции, абстрагироваться. Что, к удивлению, получилось сделать. Теперь эти осколки воспоминаний были словно покрыты мутной плёнкой — более смазанные и менее чёткие; тусклее и сноснее. Они не перестали мелькать, но зато теперь мне удавалось концентрироваться на каком-то одном из них. Стремясь получить более полный ответ на свой последний вопрос, я начал искать воспоминания, которые могли бы охарактеризовать мою личность.

Когда человеку задают вопрос «кто ты?», он обычно в первую очередь думает о своём имени и профессии.

Поэтому следующим, на что были обращены мои мысли, являлось:

«Чем я занимаюсь в жизни?»

Мутная плёнка, отгораживающая воспоминания, дрогнула под усилившимся давлением. В тот же момент у меня в голове возникло два равнозначных факта, две аксиомы, в истинности которых я был интуитивно уверен точно так же как и в том, что трава зелёная, а вода мокрая.

«Я — студент».

«Я — волшебник».

Чувство растерянности вновь вернулось. Я ощутил, как внутри вспыхнуло противоречие. Одна часть меня хотела воскликнуть: «волшебников не существует!», но вторая часть возмущённо отвечала: «я ведь существую!».

«А я действительно существую?»

Эта неожиданная мысль напугала. До этого момента мне ещё не приходилось ставить под сомнение факт, что я есть. Факт, который прежде казался столь очевидным. Однако сейчас, в информационном вакууме, внутри меня всё перевернулось в отчаянном желании найти что-нибудь, что могло бы доказать моё существование.

В панике я рванул на себя первые попавшиеся воспоминания, отчаянно впиваясь в них и пытаясь найти хоть что-то, от чего можно было бы отталкиваться.

Поток ощущений вновь нахлынул.

Я сижу в кресле. Спиной чувствую, какое оно мягкое. Моя левая рука опирается на жёсткий подлокотник. Правая рука держит книгу. Я нервным жестом поглаживаю старую, шероховатую обложку, на которой извилистым почерком выведено «Anima et magica». «Душа и магия». Я ощущаю тревогу, смешанную с предвкушением.

Напротив меня, в таком же кресле, сидит пожилой человек. Мой отец. У него усталое, морщинистое лицо, некогда тёмные волосы давно стали седыми.

Я крепче сжимаю книгу пальцами, пытаясь подавить волнение.

— Здесь написано, что человек считается окончательно мёртвым только в том случае, если его душа ушла за Грань, — я стараюсь, чтобы мой голос звучал ровно. — Но что будет с душой, если она вернётся из-за Грани?

Я выжидающе смотрю на отца, внимательно следя за его эмоциями. Он хмурится, несколько секунд глядит на меня в ответ, потом прикрывает глаза и глубоко вздыхает.

— Душа не может вернуться из-за Грани.

Его ответ звучит сухо, что заставляет меня слегка поёрзать в кресле. Я ощущаю лёгкое раздражение.

— Да, но, — осторожно подбираю слова, — чисто гипотетически, если вдруг это произойдёт, можно ли будет эту душу…

— Нет, — он резко обрывает меня. — Никаких «если вдруг». Душа не может вернуться из-за Грани. Попадая туда, она перестаёт существовать в привычном смысле. Изменить её обратно невозможно.

Я плотно сжимаю губы и опускаю взгляд в пол. Разглядываю пёстрый, дорогой (всё же скорее старый, нежели старинный) ковёр. Изнутри меня поглощает липкое, неприятное чувство — разочарование.

Слышу, как отец снова вздыхает.

— Льюис, — он произносит моё имя, и в этот раз его голос звучит намного мягче. — Я тоже изучал эту тему. Поверь, ты не сможешь найти удовлетворяющий тебя метод.

Я ничего не отвечаю. Но осознание того, что кто-то ощущает ту же грусть, заставляет меня перестать цепляться за клубившуюся внутри тоску. В момент, когда отец наклоняется вперёд и своей тёплой ладонью накрывает мою руку, я чувствую…

Я не помнил, что чувствовал.

Подобно треснувшему льду, воспоминание начало распадаться на сотни мелких частей. Меня вышвырнуло обратно в водоворот из мыслей и чувств. Всё происходило слишком неожиданно и чересчур быстро, от перегрузки информацией мутило. В попытках вернуть контроль над ситуацией мне снова пришлось прятаться за спасительной плёнкой. Но сомнения в собственном существовании продолжали тревожить моё сознание, мешая сосредоточиться. Поэтому вместо того, чтобы отделить себя от беспорядочного потока воспоминаний, я вновь вцепился в одно из них.

Передо мной возникла новая сцена, на этот раз более короткая.

Я валяюсь на кровати. Она такая тёплая и удобная, что мне хочется просто заснуть. Но я знаю, что сейчас нельзя. Рядом со мной лежит тетрадь, освещаемая светом лампы, стоящей на прикроватной тумбочке. При её виде на меня ещё сильнее накатывает усталость, но я мотаю головой и пытаюсь сосредоточиться. Я взглядом пробегаю по раскрытой странице, с сожалением отмечая, что скоро нужно будет купить новую тетрадку, так как эта почти закончилась. Слева, в самом верху, моим неровным почерком выведен заголовок темы прошлого урока: «Философы XVII века». Сразу под темой идёт список из имён: «Франсиско Суарес, Фрэнсис Бэкон, Себастьян Искьердо, Галилео Галилей, Мулла Садра, Рене Декарт…»

Дойдя до Рене Декарта, я останавливаюсь и переношу своё внимание на цитату, написанную рядом с его именем.

«Cogito, ergo sum»

«Я мыслю, значит я существую»

Я существую.

«Я существую!»

Это радостное осознание помогло мне вырваться из воспоминания, наполняя всё моё существо каплями долгожданного облегчения. Конечно, слова некоего Декарта не стоит воспринимать как непреложную истину, но мне было просто необходимо найти хоть какой-нибудь фундамент. Страх перед происходящим слегка отступил, позволяя действовать более уверенно. Я, сконцентрировавшись, вновь закрыл себя мутной плёнкой.

Теперь всё начало выглядеть намного легче. После нескольких попыток стал понятен принцип, по которому можно было работать с воспоминаниями: сначала надо сформулировать чёткую мысль или представить яркий образ, а после этого твоё сознание само, с помощью ассоциаций, выбирает наиболее подходящую по содержанию сцену. С каждым разом этот процесс выходил всё естественнее. Таким образом, кусочек за кусочком, я потихоньку начал собирать воедино свою личность.

Довольно быстро оказалась заметна главная странность: все имеющиеся воспоминания будто бы относились к двум разным людям. Нет, в каждой из сцен я всегда был самим собой, и меня всегда звали Льюисом Абберли. Но при этом некоторые события, случившиеся в жизни «первого меня», просто не могли происходить со «вторым мной».

Первый Льюис вместе с родителями жил на окраине крупного города. После окончания старшей школы он перебрался поближе к центру и поступил в технологический ВУЗ. Второй Льюис жил вместе со своим отцом. Семья Абберли была довольно древним и могущественным родом тёмных магов, но от её величия мало чего осталось. Жизнь Льюиса-волшебника состояла из частых переездов из страны в страну, а всё образование было получено от нанятых учителей.

После переваривания большого количества сведений у меня начала болеть голова.

«Головная боль кажется чем-то привычным… — отстранённо подумалось мне. — О, я чувствую свою голову… Ах да, что со мной произошло? Где я?»

Желание узнать ответ на этот вопрос вспыхнуло с новой силой. Я отвлёкся от размышлений и стал внимательнее прислушиваться к чувствам своего тела. Боль в голове, жжение где-то внутри и тяжесть грудной клетки, давящей на лёгкие. Конечности по-прежнему не ощущались — видимо, они сильно затекли вследствие длительного бездействия или неудобной позы. Тем не менее меня радовал тот факт, что осязание потихоньку возвращается.

«Попробую подождать ещё и тогда, возможно, смогу открыть глаза. И всё же, интересно, где я нахожусь? В одном из семейных особняков? Или у себя на кровати в общежитии? Хотя, учитывая моё состояние, я должен быть в больнице. В обычной или волшебной? Или отец сразу вызвал целителей на дом?..»

Эти мысли были грубо прерваны неожиданной встряской. Резкая боль пронзила всё моё тело, попутно помогая вывести мышцы из онемения. Непроизвольный тихий стон (или хрип?) слетел с моих губ. Холодный каменный пол, на который я только что рухнул, впивался в кожу.

Лихорадочные попытки открыть глаза ни к чему не привели, веки были слишком тяжёлыми. Кажется, все мои силы сейчас уходили на то, чтобы отгонять боль и продолжать дышать. Через несколько минут гул панических мыслей в голове немного поутих, и я обнаружил, что способен слышать окружающие звуки. Не с первого раза, но у меня вышло смутно различить звон металла, скрип чего-то, стук шагов и несколько голосов.

«Голоса… Люди…»

Неожиданно пришло осознание, что рядом со мной находятся ровно два человека. Я не мог их видеть и с трудом их слышал, но, тем не менее, каким-то неизвестным мне способом я мог ощущать их присутствие.

«Ох, точно… Кажется, это одна из особенностей моей магии…» — воспоминаний о том, как именно она работала, пока ещё не было — но тело уверенно действовало на инстинктах.

Голоса говорили быстро, перебивая друг друга и резко меняя интонацию, что делало очень трудным уловить суть разговора.

— …поступил приказ … исполнение… — голос первого человека слегка дрожал, показывая его то ли взволнованность, то ли нерешительность.

— …беспрецедентно! … это не объясняет … никогда раньше … выжить!.. — в тоне второго явно слышалось возбуждение.

Ко мне закралась тревожная мысль, что эти двое вполне могли быть причастными к моему нынешнему разбитому состоянию. Чувство небезопасности заставило меня опять попробовать пошевелиться. Не вышло — кажется, моё тело уже исчерпало всю свою энергию. Оставшиеся силы исчезали, таяли с каждой секундой, и я с ужасом обнаружил, что меня вновь начинает сковывать холодом.

«Нельзя забываться! — мысли отчаянно заметались. — Только не сейчас!..»

Мои чувства притуплялись, воспоминания стремились выйти из-под контроля и поглотить меня. В какой-то момент я уже было подумал, что сейчас в очередной раз утону в темноте собственного сознания, как вдруг мне неожиданно помогли остаться на плаву — резким пинком под рёбра. Боль вновь спровоцировала выброс адреналина, а благодаря неприятному саднящему ощущению в боку чувствительность моего тела слегка улучшилась. Этого оказалось достаточно для того, чтобы я, прилагая неимоверные усилия, смог пошевелить кончиками пальцев левой руки.

Судя по резко ускорившейся интонации говоривших, мои жалкие попытки двигаться не остались незамеченными.

— …стоит поторопиться? … согласно приговору, он должен … должны ли мы повторить?..

Теперь было немного проще различать слова, но легче от этого не становилось. Жёсткий тон говоривших намекал на то, что эти двое были настроены ко мне не очень дружелюбно.

— …требует проведения расследования! … после такого!..

— …но как же приказ? … особую ситуацию … протокол…

Я вслушивался в разговор, пытаясь узнать больше информации о собственном положении.

— … ты сейчас об этом думаешь?! … до этого … эти твари … живучесть…

— Успокойся, я понял … нельзя, чтобы вышло за эти стены слишком рано … общественность…

— … его дело и так уже … изучить … никто не станет возражать, если…

— …не нам решать … доложить Скримджеру, но да, случай требует исследования … ответственность … опросить дементоров…

Дементоры.

После этого слова в моей голове что-то щёлкнуло, и дальше я уже не слушал.

Дементоры.

Дементоры.

Дементоры.

Воспоминания накатили холодной волной.

Пустой коридор. Мне страшно. Вокруг тихо. Слишком тихо. Передо мной находится дверь в гостиную. Мне страшно. Я уже знаю, что увижу, когда открою её. Но я всё равно дрожащей рукой берусь за дверную ручку. Мне страшно. В звенящей тишине скрип петель кажется до ужаса громким. Мне открывается вид на гостиную. Камин ещё не догорел. Страшно. В центре помещения стоит она. Её напряжённая рука сжимает палочку. А в нескольких шагах от неё…

«Нет!» — я отчаянно попытался выбросить эту сцену у себя из головы, забыть её, затолкать подальше, стереть. Но её место тут же заняла новая.

Я нахожусь в центре широкого зала. Мне страшно. Я не понимаю, что происходит. Вокруг много людей. Они что-то говорят. И все смотрят на меня. Мне страшно. Их взгляды холодные и презрительные. Я не хочу, чтобы на меня глядели. Хочу убежать, спрятаться. Но не могу. Кандалы плотно обхватывают мои запястья. Страшно. Я слышу стук деревянного молотка.

«Нет!»

Как бы я ни сопротивлялся, воспоминания последних нескольких месяцев продолжали всплывать, ярко отпечатываясь в моём сознании.

«Нет! Нет! Нет! Нет!»

Я спиной упираюсь в каменную стену. Мне страшно. Чувствую, как моё тело медленно остывает. Холод приближается. Мне страшно. Я знаю, что они скоро будут здесь. Но я не могу уйти — стальная решётка не позволит. Страшно. Гляжу на то, как пол передо мной покрывается инеем. Они рядом. Безумно страшно.

«Нет-Нет-Нет-Нет-Нет-Нет-Нет-Нет-Нет-Нет-Нет-Нет-Нет-Нет-Нет-Нет!..»

Холод вновь начал заволакивать моё сознание и тянуть во тьму. В этот раз мне даже не пришло в голову сопротивляться — спасительное забвение было принято с благодарностью. Хотелось оказаться подальше от этого места, подальше от своей жизни, подальше от себя самого. После того, что раскрыли мне мои воспоминания, я бы предпочёл навсегда остаться в блаженной темноте. Даже если бы для этого пришлось перестать существовать.

Меня зовут Льюис Бензель Абберли. Мне двадцать. Я нахожусь в мире волшебников, описанном в фэнтезийной книге Джоан Роулинг «Гарри Поттер». Прошло несколько лет с моего переезда в Британию, где я был признан виновным в убийстве бывшего министра магии Миллисенты Багнолд и приговорён к казни через поцелуй дементора. И этот приговор был приведён в исполнение несколько часов назад. Но я, к сожалению, не умер.

В этом тёмном месте не было ничего, кроме меня. Я блуждал от одного воспоминания к другому, пересматривая каждое из них, практически заново переживая обе свои жизни. В моём сознании проходили часы, дни, недели, месяцы. Годы. Я осознавал, что там, снаружи меня, время течёт гораздо медленнее. Именно поэтому мне хотелось оставаться наедине с собой как можно дольше.

Процесс сложения двух разных личностей довольно странен. Ты будто бы смотришь на одно событие с двух разных точек зрения, прежде чем приходишь к компромиссу.

Например, Льюис-студент не любил гулять в лесу после дождя. Ему не нравились мокрые листья и грязная слякоть под ногами, после которой приходилось долго чистить обувь. А вот Льюис-волшебник находил грозы довольно интересными. Наблюдая, как стихийная магия резонирует с природой, подпитывает силой деревья и заряжает энергией магические растения, он всё больше углублял своё понимание волшебства. Смотреть на естественные переплетения магических потоков и по ним учиться сотворять заклинания новыми способами — довольно продуктивный метод самообучения. Так что я, подумав ещё про очищающие и согревающие чары, понял, что отныне лесные прогулки после дождя будут мне нравиться. Вернее, они бы стали мне нравиться.

Поначалу я опасался возникновения ситуаций, в которых мнения двух Льюисов будут слишком сильно различаться, что в итоге выльется в межличностное противостояние. Но такого не произошло. Характеры обоих, хоть и не являлись одинаковыми, не были противоречивы.

Также, одним из факторов, способствующих их совместимости, оказалась… некоторая «неполноценность» личности Льюиса-волшебника.

Данная «неполноценность», ставшая заметной довольно быстро, заключалась в полном отсутствии положительных эмоций в воспоминаниях. Когда я думал о радостных моментах из студенческой жизни, то передо мной сразу всплывали сцены с участием моих родителей, компьютерных игр, вкусных пирожных и моей кошки. А когда я пытался вспомнить радостные события из своей жизни волшебника, то лишь натыкался на холодную пустоту. Я мог вызвать в памяти моменты, где я улыбался или смеялся, но они все ощущались пресными — в них была лишь фактическая информация о происходящих действиях и не было воспоминаний об испытываемых чувствах. Зато негативные и нейтральные эмоции оставались: раздражение, неуверенность в себе, злость, страх, удивление, заинтересованность.

Причина этому была довольно очевидна — дементоры. Существа, высасывающие из тебя всё хорошее и бросающие страдать то, что от твоей личности остаётся. Одна лишь мысль о них вызывала у меня инстинктивное отторжение, и я тут же сбегал в одно из тёплых воспоминаний второй части себя.

У Льюиса-студента не было каких-либо чётких целей в жизни. Изначально он мечтал стать, как и его папа, врачом, поэтому свободное время часто посвящал чтению медицинских книг. Но затем Льюис пришёл к выводу, что ему не особо даётся химия, да и сроки обучения на эту профессию были пугающе длинными. Так что он решил сменить курс с медицины на неожиданно полюбившееся программирование. Сдав экзамены более-менее удовлетворительно, Льюис переехал в университетское общежитие и поступил на факультет программной инженерии. И, в общем-то, всё. Больше ничего, стоящего внимания. Он не считал такую жизнь чем-то выдающимся, она ощущалась самой обычной — при этом спокойной и уютной.

А вот Льюис-волшебник с детства знал, что он является особенным даже среди магов. Несмотря на то, что его род пришёл в значительный упадок после Второй мировой войны, кровь Абберли продолжала нести в себе необыкновенную силу. Данная семья имела длинную родословную, уходящую своими корнями во времена древних кельтских народов и передающую из поколения в поколение отличительную способность — невероятную чувствительность к магии, позволяющую видеть магические потоки и управлять ими. Этот дар являлся результатом накапливаемой на протяжении столетий волшебной крови, и на данный момент им обладало лишь немногое количество магических семей во всём мире. Для таких магов, как они, существовал специальный термин — друиды.

В нынешнем обществе к друидам относились с уважением и любопытством. От обычных людей, в плане физиологии, они отличались недостаточно сильно, чтобы считаться отдельным видом; впрочем, в некоторых странах их приравнивали к магическим существам, наряду с гоблинами и кентаврами. Но это не несло за собой ограничения каких-либо прав, друидов никогда не считали опасными для общества, как, например, оборотней. Что, кстати, было лишь благодаря невежеству — многие методы, способствующие усилению магической крови, посчитали бы в лучшем случае «сомнительными».

Будучи друидом, Льюис осваивал заклинания намного быстрее своих сверстников. Его отец был решительно настроен воспитать достойного наследника рода, так что помимо магии Льюис активно изучал этикет, политику и финансы. Семья Абберли была практически уничтожена при войне Грин-де-Вальда, и ей пришлось уйти в тень. Главная жизненная цель Льюиса казалась предельно ясной: восстановить силу своего рода.

Выросший в строгости Льюис-волшебник и размеренно плывущий по течению Льюис-студент — эти две жизни так не походили друг на друга. И единственным, что связывало их вместе, была фэнтезийная книга о Гарри Поттере.

«Гарри Поттер». Я никогда не считал себя большим фанатом серии книг про Мальчика-Который-Выжил, мои познания о сюжете ограничивались фильмами и рассказами друзей. А вот теперь я сам стал частью этой вселенной.

Так абсурдно.

Как подобное вообще произошло?

Возможность того, что Льюис-студент взял и попал в книгу, я отмёл сразу — Льюис-волшебник ни за что бы не признал себя выдуманным персонажем. Скорее, это информация о мире, в котором существует Гарри Поттер, каким-то образом воплотилась в обычном мире в форме книги. А затем Льюис-волшебник смог получить воспоминания Льюиса-студента, что в конечном итоге сформировало «текущего меня». Как такое возможно? Я понятия не имел.

Наверное, данная ситуация должна была меня шокировать, но вместо волнения я ощущал лишь усталое безразличие. Магия есть магия, для неё нет ничего невозможного. А рассуждать дальше на эту тему и задавать новые вопросы не было ни сил, ни желания, ни смысла.

Если ничего нельзя изменить, то зачем о чём-то беспокоиться?

* * *

Мне нравилась апатия, в которой я пребывал.

Но реальность безжалостна — сколько от неё ни убегай, она всё равно в конечном итоге настигнет тебя.

Азкабан. Место, которого боятся все. Место, признанное самой неприступной тюрьмой. Место, являющееся кормушкой дементоров. А также место, где я сейчас нахожусь.

Процесс усваивания воспоминаний больше не являлся таким тяжёлым, и вместе с этим окружающая темнота, к моему ужасу, переставала дальше прятать меня от остального мира.

Я стал время от времени приходить в сознание. Сперва лишь на несколько минут, которые впоследствии переросли в часы пребывания на грани сна и яви. Трудно сказать, когда, но я потихоньку начал воспринимать то, что находилось вокруг меня. Звуки, запахи и тактильные ощущения — мой организм с удивительным упорством восстанавливал сенсорные способности. Мне даже стало хватать сил на простейшие движения, и, что самое главное, появилась возможность открыть глаза.

Но всё, что я смог увидеть — серые каменные стены. По ним было легко узнать камеру, в которой я находился до «неудавшейся казни».

Очевидно, после случившегося меня решили не убивать.

Пока что.

Я не знал, что со мной сделают дальше — я мог лишь ждать. И думать. Мои мысли всё ещё были вялыми и расплывчатыми, но это не мешало представлять наиужаснейшие варианты развития событий. Удивительно, но я не боялся вероятной смерти. Гораздо сильнее пугала возможность того, что мне вновь придётся встретиться с дементорами. Они могли в любой момент прийти и опять забрать только-только приобретённые светлые воспоминания.

Пока время продолжало течь, я продолжал просто лежать на жёстком полу (в камере отсутствовало что-либо ещё). Лежал и беспомощно ждал, при случае снова погружаясь в воспоминания или изучая окружающие меня магические нити. Их здесь было мало, не больше чем на магловской стороне — исходя из моих воспоминаний, в мире за барьером ими обычно пропитан весь воздух. Я был слишком слаб, чтобы даже пытаться колдовать, да и палочки у меня не было. Но банальное присутствие привычной (по крайней мере для Льюиса-волшебника) магии меня слегка успокаивало.

Дементоры так и не пришли. Вместо них стали иногда приходить маги. Мракоборцы, если я их правильно опознал. Со мной они не говорили — просто накладывали на меня различные диагностирующие заклинания, делали записи в журналах и уходили. В первые разы я чувствовал себя очень напряжённо, но поняв, что вредить мне пока не собираются, расслабился. Они наблюдали за мной, а я наблюдал за ними и за окутывающими их нитями магии.

Как стало ясно из обрывков редких разговоров, я им был нужен лишь в качестве объекта для исследований. Это неудивительно. Случая, когда приговорённый оставался в здравом уме после поцелуя дементора, ни разу не было. До этого момента. Моё состояние трудно назвать «здравым», но я хотя бы мог осознавать себя. Я был таким первым и единственным. А значит, незаменимым. В придачу, я являлся друидом. Министерство вряд ли упустит шанс исследовать столь ценный экземпляр на законных основаниях. Пока я им нужен, я буду жить.

Вернее, существовать — нормальной жизнью такое не назовёшь.

Просто быть.

* * *

— Энервейт! — услышал я сквозь полусон.

По моему телу пробежал заряд неестественной бодрости, заставляющий разум проясниться и вырваться из иллюзий. Я поморщился, с новой остротой ощущая во всём теле ломящую боль от нескончаемого лежания на жёстком холодном полу.

«Кто бы мог подумать, что в конечном итоге моим нелюбимым заклинанием будет оживляющее…» — промелькнула усталая мысль.

Для некоторых диагностирующих чар было необходимо, чтобы объект находился в сознании, поэтому меня довольно часто будили. Данная процедура уже стала привычной, так что я обычно просто игнорировал всё происходящее. В этот день я собирался поступить так же, пока не понял, что сегодняшний раз слегка отличается от предыдущих. Я почувствовал это после того, как попытался привычным образом просканировать окружающие меня магические нити. Вместо двух магов, которые как правило приходили ко мне, рядом со мной находилось трое. Двое внутри моей камеры, один у входа.

Когда по прошествии некоторого времени никто так и не стал использовать диагностирующие заклинания, внутри меня всколыхнулось беспокойство. Пытаясь понять, что происходит, я слегка приоткрыл глаза, но тут же сощурился из-за непривычно яркого света.

— И впрямь, живёхонький, — раздался голос того мага, который был ближе всего ко мне. — Везунчик.

Я напрягся. Насмешливо-презрительная интонация, с которой прозвучали эти слова, не предвещала ничего хорошего. Раньше всех интересовало лишь состояние моего тела, и даже если я иногда ощущал их неприязнь к себе, никто не пытался выразить её вслух.

— Сколько времени тебе понадобится? — равнодушно спросил другой маг, на палочке которого горел Люмос.

Его я узнал по голосу. Он был одним из тех мракоборцев, что регулярно заходили ко мне.

— По ситуации. Может быть, пару часов, а может и пару минут, — ответил первый, — зависит от того, что там осталось. Я начну. Эй, ты!

«Это он обращается ко мне?» — испугано подумал я.

Беспокойство внутри меня усиливалось, заставляя сердце биться быстрее.

«Что ему надо? Что они хотят со мной сделать?»

Я заморгал, желая быстрее привыкнуть к свету. Нарастающая паника заставляла мысли бесконтрольно метаться.

«Меня же не убьют спустя столько времени? Они решили перейти к новым экспериментам? Будет больно? Вдруг они захотят снова вернуть меня к дементорам?»

— Давай же, посмотри сюда, — в голосе стоявшего надо мной мага отчётливо слышалось раздражение. — Эй, Абберли!

Звук собственного имени заставил меня рефлекторно дёрнуть головой.

«Нет смысла бояться раньше времени, — я попытался заглушить страх логическими размышлениями. — Действительно, они ведь пока меня не тронули. Если бы мне хотели причинить вред, то не стали бы завязывать разговор. Я зря себе накручиваю. Возможно, всё будет в порядке, ничего плохого не случится».

Эти мысли помогали мне держать себя в руках, так что я, сжав зубы, решительно поднял взгляд вверх.

И сразу же увидел направленную мне в лицо палочку.

Вся моя жалкая решимость разбилась вдребезги. Я замер в беспомощном ужасе, не смея даже дышать.

— Легилименс.

Это заклинание сопровождалось вспышкой головной боли. Прежде, чем я успел как-либо среагировать, меня захлестнул поток воли чужого сознания.

Мне девять. Я скучаю, читая книгу с картинками, на которых изображены человекоподобные существа в тёмных балахонах.

Мне одиннадцать. Отец сидит на краю моей кровати и рассказывает об отличии правоохранительных органов разных стран. Он говорит, что чрезвычайно важно всегда разбираться в местном законодательстве.

Мне шестнадцать. Один из моих учителей показывает круговое движение палочкой, которое я попросил ещё раз продемонстрировать. Я безупречно повторяю за ним, но заклинание не срабатывает.

Мне восемнадцать. Ночь. Я, задумавшись, рассматриваю Шильонский замок и гадаю, сколько в нём водится призраков. Холодный ветер обдувает лицо, по спине бегут мурашки.

Меня мутило от нахлынувших образов. Где-то на краю сознания, где ещё оставались капли способного к мыслительному процессу рассудка, промелькнуло воспоминание о таких вещах, как «легилименция» и «окклюменция». Я, до конца не понимая свои действия, чисто рефлекторно попытался сопротивляться. Вроде бы, для того чтобы выстроить защиту, надо сначала очистить разум.

Зал суда. Магические цепи туго обвивают мои предплечья, с силой прижимая их к жёсткому стулу, на котором я вынужден сидеть. Судья что-то говорит. Я стараюсь слушать, так как осознаю, что от его слов буквально зависит моя жизнь. Но мне это удаётся с трудом — внимание то и дело ускользает к жуткому существу, парящему в метре от пола посреди отряда мракоборцев.

Это моя первая встреча с дементором вживую.

Я смотрю на него, и понимаю, что хоть дементоры и не могут видеть, этот также смотрит на меня. Изучает. Пробует на вкус. Магические потоки в его присутствии тускнеют, истончаются, превращаясь из ярких нитей в бледную паутинку. Я ещё ни разу не видел других волшебных существ, которые также, как и друиды, могли бы поглощать магию.

«— Интересненько, — чужой голос раздался прямо в моей голове, возвращая в реальность. — Значит, тебе подобные и такое могут?»

Тиски на сознании слегка ослабли, и я, пользуясь шансом, постарался отгородиться от вторжения. Попытки очистить разум оказались тщетными — в моём состоянии не думать было невозможно, каждое вытянутое воспоминание сопровождалось волной из самых разных эмоций. Оставалось опробовать другой способ — сосредоточиться на каком-то одном конкретном образе, заполнив им все мысли.

«Стена. Кирпичная стена», — я вызвал в голове привычную картинку, которую часто использовал на уроках окклюменции. Широкая кирпичная стена, загораживающая собою весь обзор и закрывающая воспоминания. Старая, пошарпанная и неровная. Я с усердием представлял каждую мелкую деталь: все шероховатости, еле заметные щёлки между кирпичами и ложбинки из-под выбитых камушков. Такая подробная визуализация помогла мне отвлечься от мыслей, способных заинтересовать легилимента.

Я почувствовал, как чужая воля вновь предприняла попытку углубиться в моё сознание, и постарался понять её намерения. Во время первой ментальной атаки были вытащены воспоминания, ассоциируемые со словом «дементор». Теперь же, как мне удалось определить, целью являлось всё то, что было максимально связано с «поглощением магии».

Легилименция — сложная наука. Человеческое сознание представляет собой довольно запутанную и многогранную структуру. Ментальная магия недаром считается тёмной, принцип её действия довольно похож на Империус: для того, чтобы просмотреть воспоминания, надо заставить чужой разум самостоятельно воспроизводить их. Это было бы намного проще сделать во сне — но тогда бы возросла вероятность, что заспанный мозг ошибётся и непроизвольно изменит некоторые детали, искренне веря, что всё так и было. Поэтому «чтение мыслей» обычно применялось на бодрствующих целях. Тут появлялись свои трудности: цель могла сопротивляться. Правда, без должных тренировок обычные маги практически беззащитны. Легилименты чутко определяют ложь, и только исключительно опытный окклюмент (которым я, к сожалению, не являлся) способен полностью спрятать мысли или создать фальшивое воспоминание. Так что мне оставалось лишь пытаться прикрыться чётким простым образом, перебивающим всё другое. И это было по-своему эффективно — пока я был сосредоточен, процесс извлечения воспоминаний будет очень долгим.

Что уж что, а концентрироваться я умел — работа с магическими потоками требовала предельной точности.

«Мой разум будет показывать только кирпичную стену», — меня слегка воодушевило осознание того, что я не бессилен.

Правда, ненадолго.

«— Хорошая попытка, — в моей голове опять раздался насмешливый голос легилимента. — Будь это справедливая ментальная дуэль, у твоих трюков были бы шансы».

Осознание значения его слов пришло за секунду до того, как резкая боль жалящего проклятия пронзила моё тело, заставляя неконтролируемо дёрнуться.

Образ стены в голове распался, заменившись мигренью.

Увы, сосредотачиваться я умел лишь в том случае, когда меня не отвлекают физически.

— Я не понимаю. Наш род существует на протяжении многих веков. Почему же кровь до сих пор не разбавилась? — я задаю этот вопрос, стоя посреди широкой гостиной рядом с диваном, на котором мой отец читает книгу.

— Кровь Абберли не разбавляется, — отстранённо фыркает он. — Она со временем лишь становится сильнее.

— То есть мы вступаем в брак только с другими друидами? Но ты ведь не был друидом с рождения…

Видимо, в моём голосе слышится явная растерянность, поэтому отец со вздохом откладывает книгу в сторону и переводит взгляд на меня.

— Нет, друидов слишком мало, это бы привело к вырождению… Смотри, я объясню, — начинает он, и его голос звучит предельно серьёзно. — Друиды безмерно ценят как свою кровь, так и свой род. Главой рода всегда становится первый ребёнок в семье вне зависимости от пола, ведь старшим детям передаётся больше магии. Вот поэтому после свадьбы именно я сменил фамилию, а не твоя мать, — на мгновение в его голосе чувствуется еле заметная дрожь. — Что же касается крови… Как ты знаешь, кровь друидов максимально насыщенна волшебством. И, конечно, связь с обычными магами, даже полностью чистокровными, привела бы к разбавлению. Поэтому тем, кто собирается войти в семью друидов, приходится… насыщать кровь магией искусственным путём.

— Если бы это было возможно сделать, то подобное практиковал бы каждый род… — я задумчиво тру подбородок. — Получается, насыщение происходит при помощи управления магическими потоками? Но как? Мы ведь можем лишь видоизменять их, а не присваивать.

— Верно, — отец согласно кивает. — Природной магией можно управлять и пропускать через себя, но превратить её в свой собственный резерв нельзя, она слишком несовместима с человеческим телом, — он делает паузу, давая время осмыслить сказанное. — Но зато можно присвоить резерв другого человека.

— Резерв другого человека? — удивлённо переспрашиваю я, пытаясь вспомнить, было ли что-либо на эту тему в прочитанных мною книгах. — Хочешь сказать, что тем, кто собирается вступить в наш род, мы помогаем поглотить чужой магический резерв, таким образом насыщая их магией? Но… Кто играет роль «донора»? Другие волшебники? Но разве маги, лишившиеся резерва, не становятся на всю жизнь сквибами? Если, конечно, вообще выживают.

Когда я задаю последний вопрос, отец долгое время смотрит на меня нечитаемым взглядом. Его лицо принимает тяжёлое выражение. Затем, криво улыбнувшись, он коротко отвечает:

— Именно так.

И этот ответ несёт в себе слишком глубокий смысл.

«Остановись! — мысленно взвыл я, прекрасно осознавая, что меня не послушают. — Прекрати!»

Возможность того, что Министерству станут известны все семейные тайны друидов, сейчас вообще не волновала. Порочащие честь секреты? Ну и что, у кого их нет? У меня и так была высшая степень уголовной ответственности, в этом плане терять нечего.

Больше всего на свете я не хотел, чтобы меня заставляли вновь переживать некоторые моменты из моей жизни. Ведь мне было известно, что ищет легилимент.

«Нет, не надо!»

Я догадывался, какое воспоминание последует дальше.

«Только не…»

Я прерывисто дышу. Или не дышу вовсе. Меня всего трясёт. Я должен что-то чувствовать, но не чувствую ничего. Лишь пустоту, которая, подобно чернильной кляксе на пергаменте, растекается у меня в груди. Моё зрение плывёт. Но перекошенное лицо прижатой к стене женщины я всё равно вижу кристально чётко. Её широко раскрытые глаза, полные ненависти, смотрят прямо на меня.

— Ты убила его, — мне хочется кричать, но я способен лишь на дрожащий шёпот. — Ты!.. Ты!..

Моя левая рука, по которой уже стекает кровь, до побеления костяшек сжата в кулак.

— Ты!.. Ты!.. — срывающимся голосом повторяю я.

Моя правая рука, из которой недавно была выбита волшебная палочка, впивается в горло Миллисенты Багнолд.

— Почему? — важный вопрос, на ответ к которому мне абсолютно плевать в данный момент.

Я чувствую, как ногти погружаются в кожу.

— Почему?!

Эта женщина пытается сопротивляться. Я замечаю, как внутри неё собирается магия, потоками стекаясь к её палочке.

«Глупая тварь», — эта мысль не несёт в себе злости, лишь какое-то отстранённое отвращение.

Я не даю ей возможности закончить заклинание. Пустота в моей груди уже стала лишком большой, и мне инстинктивно хочется её заполнить.

Волшебство, пропитывающее всё вокруг, приходит в движение. Магические потоки резко изменяют траекторию своего привычного течения и направляются к одной конкретной точке. Ко мне.

«Хочу больше, — я плохо понимаю, чего именно хочу. Ощущение такое, словно во мне просыпается чёрная дыра. Возникает непреодолимое желание удовлетворить… голод? — Ещё».

Воздух вокруг меня трещит от сталкивающейся энергии, которая продолжает стекаться.

«Больше».

Светильники мигают и тухнут, потеряв источник подпитки. Розы, украшающие гостиную, высыхают и превращаются в пыль.

«Больше».

Магия Миллисенты Багнолд, повинуясь лишь моей воле, вырывается наружу и устремляется ко мне. Женщина слабо вскрикивает. В её глазах читается смешанное со страхом недоумение. Она не понимает, почему не получается наколдовать ни одно заклинание, в то время как силы продолжают безостановочно уходить.

Я, ощущая непередаваемое желание, заполняю пустоту внутри себя чужим волшебством.

«Больше!»

Хочу выпить всё. Вычерпать без остатка, поглотить до последней капли.

Я отстранённо смотрю, как Багнолд ещё раз дёргается, после чего окончательно затихает. Но мне уже как-то всё равно.

«Хватит… Пожалуйста…» — слабо взмолился я.

Воспоминание закончилось, но ощущение крови на руках осталось.

Мерзко. Как же мерзко. Это было отвращение и к себе, и к легилименту. Будто бы душу вывернули наизнанку — выдернули самое личное и начали изучать под микроскопом со всех сторон. Унизительно. Хуже, чем если бы меня раздели догола и выставили на всеобщее обозрение.

И мои попытки защититься были абсолютно напрасны.

«А почему, собственно, я вообще пытаюсь сопротивляться? — возникла удручающая мысль. — Они ведь и так смогут получить от меня всё, что захотят».

Вслед за этим пришло неожиданное равнодушие. Ведь, действительно, самое худшее со мной и так уже случилось.

Тогда, какая разница, что будет дальше?

Если бороться нет смысла, то почему бы просто не смириться?

Порождение тьмы и боли приближается. Невыносимо медленно.

Я желаю зажмуриться от страха, но моё тело меня не слушается. Каждую клетку сковал холод. Я просто не могу оторвать взгляд, прекратить разглядывать его.

Ни один из них ещё не был так близко. Я вижу его кожу на не скрытой капюшоном части головы. Она как у полуразложившегося покойника — серая, в слизи и струпьях. Меня резко захлёстывает отвращение; если бы я ел в последние несколько дней, то меня бы определённо вырвало.

Дементор не пытается коснуться меня своими руками, и я даже ощущаю абсурдное подобие благодарности за это.

«Пусть уж лучше всё поскорее закончится! — отчаяние поглощает целиком, заставляет желать себе скорейшей смерти. — Больше не вынесу!»

Но когда он открывает свой рот, я чувствую животный ужас. Дыра, наполненная со всех сторон зубами, не похожа даже на пасть хищного зверя. Дементор наклоняется к моему лицу, и меня окатывает смрадный запах. Возникает мысль, что он вот-вот вцепится своими жуткими зубами в моё горло и разорвёт на части. Но я прекрасно знаю, что он собирается вцепиться не в плоть, а в душу.

Я слышу хриплый свист втягиваемого воздуха.

А затем мне в грудь вонзается ледяное копьё — по крайней мере, это ощущается именно так. Мне хочется кричать, но я не могу издать ни звука. Мороз наполняет лёгкие, пробирается под кожу, раздирает изнутри, проникает в самое сердце.

Холодно.

Я больше ничего не слышу. В ушах звенит хор голосов, что-то говорящих или кричащих, но слов разобрать невозможно.

Холодно.

Кажется, я куда-то лечу.

Холодно.

Нет, я падаю. Очень быстро и бесконечно долго.

Холодно.

А потом падение резко прекращается. И я вижу… Нет, я чувствую: рядом, совсем рядом находится нечто.

Холодно.

Холод исходит от него. Но оно не создаёт впечатление опасности. Вечное и всеобъемлющее, оно… завораживает.

Рябь, вызванная чересчур яркими чужими эмоциями, прошла по воспоминанию. Ощущение таинственной прохлады последовало за мной из образов прошлого в настоящую реальность, и я даже на время забыл, что в своей голове нахожусь не один. Но теперь это не казалось чем-то важным. Я, полностью поддавшись зову ледяной стужи, нырнул обратно в свои мысли.

Холодно.

Это нечто лёгкое, невесомое, но одновременно тяжёлое и вязкое. Оно слишком нематериально, чтобы описываться физическими свойствами. Оно постоянно двигается, ни на секунду не перестаёт шевелиться — и всё же при этом оно не смещается с места. Само собой возникает знание того, что оно является тончайшей границей, через которую проходят все пути. Оно как…

«Завеса».

Холодно.

Я продолжаю мёрзнуть. Холод — единственное, что я всё ещё чувствую.

«Интересно, — меня неожиданно посещает мысль, — если с этой стороны располагается холод, будет ли по другую сторону тепло?»

Я нахожусь совсем рядом. Так почему бы не проверить?

И я подаюсь вперёд, к Грани.

Холодно.

И спокойно.

Как же спокойно.

Мой разум встряхнуло при возвращении в действительность. Я судорожно глотнул воздух и заморгал, вместе с этим разрывая контакт с чужим сознанием.

Но прежде, чем связь между мной и легилиментом окончательно исчезла, мне удалось случайно уловить отголосок его эмоций. И я удивился, когда понял, что стоящий надо мной маг испытывает… страх.

«Что?..»

Его рука, сжимающая волшебную палочку, мелко дрожала; по лицу стекал холодный пот, зрачки были расширены. Все внешние признаки указывали на то, что он был шокирован и напуган.

«Это… из-за того, что он увидел в моих воспоминаниях? — ко мне пришла догадка. — Испугался смерти? В ужасе от того, что увидел глубины Завесы, будучи живым?» — данное предположение казалось верным, хотя лично я по какой-то причине не испытывал никакого страха перед Гранью.

Легилимент зажмурился, начав свободной рукой тереть лицо. Он медленно и глубоко дышал, явно пытаясь себя успокоить.

И тут во мне, впервые с момента объединения двух душ в этом теле, вспыхнула новая яркая эмоция. Ярость. Обжигающе-холодная и требующая немедленного утоления злость.

Волшебник, который несколько минут назад безжалостно издевался над моим разумом, в данный момент трясся как кролик, очевидно стараясь устоять на ногах. Испугался неприятных воспоминаний? А что он ожидал увидеть, прежде чем сунуться в голову к тому, кого поцеловал дементор? Лесных фей и одуванчиковое поле?

«Да что пытался строить из себя этот трус?!» — гордость, о существовании которой я, казалось бы, забыл, проснулась внезапно и чувствовала себя крайне уязвлённой.

Мои действия не были обдуманными. Поддавшись яростному порыву, я, используя все накопленные за прошедшее время силы, резко вытянул руку вверх и вцепился в направленную в меня палочку. Маг вскрикнул от неожиданности, но пальцы не разжал. Энергия вокруг него всколыхнулась, формируя заклинание.

«Будь это справедливая дуэль, у твоих трюков были бы шансы», — мстительно подумал я, перехватывая стекающиеся к нему магические потоки.

Волшебная палочка — наилучший проводник, по которому волшебник может выплёскивать магию. Или по которому из волшебника можно вычерпать магию.

Я встретился с легилиментом взглядом. Он хорошо помнил, что случилось с Багнолд в моих воспоминаниях. И также хорошо понимал, что тоже самое может сейчас случиться с ним. Ужас в его глазах доставил мне неописуемое чувство мрачного торжества. Где-то глубоко внутри разрасталось желание отплатить за пережитое унижение, забрав у этого мага всё.

«Тебе доставляло удовольствие рыться в моей голове? Увы, но больше ты не сможешь направить на меня свою палочку! Я тебя…»

В этот самый момент резкий толчок швырнул меня к стене, вышибая воздух из лёгких.

«Проклятье! Их ведь тут трое!» — я только сейчас вспомнил о присутствии ещё двух мракоборцев.

Осознание на смену злости пришло неожиданно и, к сожалению, слишком поздно.

«О, Мордред! Я — идиот. Полный идиот!»

Попытаться дать отпор? Баснословная глупость! Всем известно, что делают с заключёнными, которые нападают на тюремщиков.

«Боже, ну зачем я это сделал? — я лихорадочно пытался перевернуться на живот. — Мне теперь точно конец!»

И прежде, чем мне удалось как следует испугаться, оглушающее заклятие отправило меня во тьму.

В этот раз реальность вернулась вместе с неприятной болью в боку, которая свидетельствовала о том, что я по-прежнему жив. Должно быть, мне повезло, и мой «уровень опасности» не превысил «уровня ценности».

Усилия, потраченные на открытие глаз, снова не стоили увиденного. Стены в Азкабане оставались неизменно серыми и скучными. Но, какими одинаковыми они бы ни казались, я сразу понял, что нахожусь в новом месте. Текущая камера выглядела почти идентично предыдущей за небольшим исключением: здесь было более сыро, более холодно и более грязно. Помещение ощущалось относительно заброшенным, поэтому можно было предположить, что до меня здесь давно никого не содержали.

«И что теперь?» — пронеслась усталая мысль.

Опять постоянное чувство беспомощности и отчаянные попытки хоть как-то повлиять на ситуацию? Это… слишком утомительно.

«Так надоело…»

Хотелось просто отдохнуть. Но я не знал, как. Сон больше не приносил облегчения, и я не знал, что нужно сделать, чтобы уменьшить пустую тяжесть в голове. В прошлом похожее состояние возникало, когда мне приходилось до четырёх часов ночи сидеть в компьютере и после по привычке просыпаться в восемь утра — телу явно не хватило сна, но спать дальше оно отказывалось. Преодолеть утреннюю разбитость помогали кружка кофе и свежий воздух, главным было протянуть до обеда, после которого организм нехотя соглашался доспать пару оставшихся часов. Но в моей ситуации этот опыт был бесполезен.

«Есть ли шанс, что я когда-нибудь попаду в тот мир? — при воспоминании о студенческой жизни неожиданно накатил приступ тоски. — В этой реальности меня ничего не держит, так почему я именно здесь, а не там, где остались мама и папа? Да, без магии было бы ужасно, но это всё равно лучше того, что происходит сейчас!»

Увы, как бы сильно мне ни хотелось обратного, я был тут. Без друзей, без семьи. Совсем один. Мысли о родителях оказались слишком болезненными, так что у меня возникла необходимость срочно переключиться на что-нибудь другое.

«Кстати, а почему тот маг не увидел ни одного воспоминания из моей второй жизни?»

И впрямь, всё просмотренное легилиментом относилось к жизни Льюиса-волшебника. Я на миг представил, что было бы, если бы Министерству стало известно о существовании других миров и возможности получать информацию из них. Да уж, мне бы явно не дали так просто умереть — они бы, наверное, сначала забрали абсолютно все воспоминания для исследований, а потом позвали бы дементоров, чтобы проверить, не случится ли с моей душой ещё чего-нибудь интересного после свидания с ними.

«Может быть, это из-за того, что легилимент искал воспоминания, плотно связанные с магией, а жизнь Льюиса-студента слишком далека от волшебства? Да, в том мире я ни разу не сталкивался с понятием «поглощение магии», но зато дементоры из фильма «Гарри Поттер и узник Азкабана» произвели на меня довольно яркое впечатление (разумеется, не такое яркое, как живая встреча с ними, но всё же). Возможно ли, что эти воспоминания вошли в категорию «слишком неважные, чтобы их просматривать»? Маловероятно. Тот маг старательно вытаскивал из моей памяти всё, начиная от тех незначительных моментов, в которых я случайно находил упоминания дементоров в книге. Тогда в чём причина? Обычное везение? С моей удачей на него рассчитывать не стоит. А вдруг это что-то типа «естественной ментальной защиты иномирца»? Звучит довольно сомнительно, но почему бы и нет? Я ведь без понятия, как оно работает…»

Эти мысли не помогли чувствовать себя уверенней. Не было никаких гарантий, что при следующем «сеансе мозгокопания» всё обойдётся. Оставалось только надеяться, что, после произошедшего, никто не решится делать со мной что-либо ещё в ближайшее время.

«Вселенная несправедлива, — с горечью подумал я. — Почему мне не дали какую-нибудь суперспособность, как в тех книгах про попадания в чужие миры?»

Кажется, сейчас было самое время для жалоб на судьбу и пустых мечтаний. Бессмысленно, но так приятно.

«Вот бы я резко стал сильнейшим магом, с ноги пробил выход из Азкабана, развоплотил всех дементоров и на метле улетел в закат… Разве от слияния двух душ не должна быть хоть какая-то польза? Вот чем мне помогут воспоминания посредственного, ничем не примечательного магла? Смысл в этом «чудесном выживании» после смертельного поцелуя, если в конечном итоге я наверняка здесь умру?!»

Глубоко вздохнув, я попробовал слегка пошевелиться. Боль понемногу утекала — всё-таки организм у волшебника (в особенности у друида) намного крепче, чем у обычного человека. Даже при бессознательном состоянии магия может сама медленно восстанавливать тело.

«А только ли тело? — у меня внезапно появилась одна теория. — Обычные волшебники способны лишь на ограниченную регенерацию, но друиды… В библиотеке моей семьи было много книг, рассказывающих о необычных свойствах насыщенной волшебством крови и о том, как её можно использовать в качестве ингредиента для лечебных зелий. Кажется, у меня даже когда-то был дальний родственник, сколотивший целое состояние на массовой продаже различных восстанавливаемых частей своего тела. Магия друидов, несомненно, способна на потрясающие вещи, но может ли она исцелять… душу?»

Этот вопрос неожиданно разжёг во мне интерес. Радуясь возможности отвлечься хоть на что-то, я продолжил размышлять.

«До сих пор окончательно не известно, что из себя представляет душа. Зато все исследователи сходятся во мнении, что она очень тесно связана с памятью. В дикой природе дементоры питаются душами — но здесь, так как в Азкабане запрещено причинять излишний вред заключённым, им приходится довольствоваться эмоциями от светлых воспоминаний… А что конкретно происходит с теми, кого приговорили к поцелую? Что именно означает «дементор высасывает душу»? Это случается в одно мгновение, или процесс постепенен? Если предположить, что он всё же постепенен, то, возможно ли, что я… Что после того, как забрали часть моей души, моя магия попыталась спасти меня и «притянула» на освободившееся место чужую душу из другого мира? Произошедшее смутило дементоров, так как «в их глазах» я стал новым человеком, поэтому они не довели дело до конца? Это… Это значит, что я…»

Это бы значило, что я не имел шанса вернуться. Ведь в том мире не существовало магии, способной призывать души.

«Навсегда здесь, — данный факт был довольно горьким, и мне не захотелось думать об этом дальше. — Что ж, наверное, стоит получше узнать, что находится вокруг. Впрочем, сильно сомневаюсь, что найду что-нибудь интересное…»

Попытка принять сидячее положение увенчалась успехом лишь с третьего раза. Несмотря на осторожные движения, перед глазами всё равно запрыгали тёмные круги, и я зашипел сквозь зубы, досадуя на собственную слабость.

«Мордред, как же мне всё-таки дерьмово…»

— Эй.

Голос, неожиданно раздавшийся в ставшей привычной тишине, заставил меня резко дёрнуться. Я завертел головой, пытаясь понять, действительно ли я что-то слышал или это уже начались слуховые галлюцинации.

«Здесь рядом кто-то из мракоборцев?» — беспокойство накрыло меня.

Возможность не заметить чужое присутствие заставляла чувствовать себя ещё более уязвимым. Я хотел было воспользоваться магическими потоками, чтобы проверить наличие других волшебников поблизости, но сразу же остановил себя. Из-за той глупой попытки противостояния легилименту во мне сейчас было слишком мало магии, в таком истощённом состоянии её опасно трогать. Единственное, что оставалось — напрячь слух.

— Эй, ты, там… — голос вновь повторился. — Ты, это… живой?

Судя по громкости, говоривший находился на расстоянии нескольких камер от меня. Он звучал очень хрипло и неуверенно, тембр голоса постоянно менялся.

В этот момент мой мозг заработал на удивление быстро.

«Он обращается ко мне и спрашивает, жив ли я? Мракоборец не стал бы задавать вопросы, а просто взял бы и проверил — это не мракоборец. В Азкабане не бывает случайных посетителей, так что, после исключения мракоборцев, из живых существ остаются только две возможности: дементоры и заключённые. Дементоры не разговаривают. А значит… — моё сердце взволнованно забилось. — Значит, это заключённый!»

Данное осознание обрушило на меня неожиданную волну радости.

«Такой же, как и я!»

Сколько я себя помнил, взаимодействие с людьми никогда не казалось мне чем-то особенным. Меня не слишком беспокоило отсутствие чужого общества, одиночество было вполне комфортным. Однако, прямо сейчас безумно важным выглядел факт того, что рядом находился живой человек, который, вероятно, был в таком же отчаянном положении. Я почувствовал непередаваемую лёгкость от того, что есть кто-то, кто может разделить мои переживания.

«Не радуйся раньше времени, — мне пришлось одёрнуть себя. — Даже если мой вывод верный, нужно мыслить здраво. Ещё не известно, что он за человек. Хороших людей в Азкабан не сажают».

— Кто ты? — резко спросил я и тут же удивился тому, как непривычно звучал мой собственный голос. Ну, после столь долгого молчания этого следовало ожидать.

— Ты жив! — вместо ответа раздался возбуждённый возглас. — Ты в самом деле живой!

Кажется, тот факт, что я жив, радовал его намного больше, чем меня самого. Это, наверное, как-то странно.

— Знаешь, а я уже начал верить, что ты подох! — с прежним энтузиазмом продолжил мой собеседник. — С тех пор, как тебя эти притащили, ты не издавал ни звука! Но ты живой! Ха-ха-ха!

Он сипло рассмеялся. Неподдельная искренность его эмоций слегка смутила меня.

— Ха-ха! Ох, прости, — смех прервался кашлем. — Я просто очень рад тому, что у меня теперь есть сосед!

— О… — я не был уверен, как стоит вести диалог. — До этого ты был один?

— Ага, всё время! — подтвердил он. А затем неожиданно спросил: — Кстати, а что ты здесь делаешь?

После такого вопроса моим первым порывом было с сарказмом ответить «сижу, а ты?», но я замешкался.

«И впрямь, почему я здесь? До этого мне ни разу не доводилось пересекаться с другими заключёнными, так что же изменилось сейчас? Скорее всего, меня перевели на более высокий уровень, но у них должно быть достаточно изолированных камер на любом этаже. Обычная случайность?».

— Я не знаю, — честно ответил я. — А что здесь делаешь ты?

Тишина воцарилась на целую минуту, прежде чем мне ответили.

— А я ведь тоже не знаю, что тут делаю. Но я, вроде как, здесь на пожизненном.

«Ага, понятно, — резко возникла потребность узнать о своём новом соседе поподробнее. — Значит, либо серийный убийца, либо заигравшийся с непростительными. Или в самом худшем случае — любитель несовершеннолетних. Такое лучше выяснить заранее. Стоит ли мне спросить, за что он сидит?…» — было любопытно, но я отказался от данной идеи, посчитав подобный вопрос слишком личным и невежливым.

Зато мой собеседник этот вопрос невежливым не посчитал.

— Кстати, за что тебя посадили? — без толики смущения спросил он.

Я вздохнул.

«Что мне стоит на это ответить?»

Наверное, надо было сказать прямо: за убийство. Ведь это являлось правдой. Так ведь.

«Я — убийца… — когда из памяти всплыло искажённое страхом лицо Миллисенты Багнолд, мне показалось, что в камере стало как-то душно. — Да, я её убил… Но… — перед глазами вновь пронёсся вид гостиной, в которой находилось два человека: живой и мёртвый. — Это ведь была самооборона, не так ли? Она сама напала… Она первая, кто совершил убийство… Я вообще не хотел…»

В смысле не хотел? Очень хотел.

«Вернее, я не собирался… Это… случайность».

Случайность, за которую приговорили к поцелую дементора?

«Просто судебная система Британии очень предвзята…»

Я резко провёл ладонью по лицу, пытаясь направить мысли в нужное русло. Мне понадобилось усилие воли, чтобы выровнять участившиеся дыхание и наконец-то выдать уклончивый ответ:

— Я… На самом деле, я вообще не должен был здесь оказаться…

Изначально я должен был оказаться на кладбище.

— Неужели? — удивительно, но мой сосед ещё больше оживился. — Я тоже не должен был здесь оказаться! Эти придурки работают отвратительно! Продолжают брать невиновных! Сплошные идиоты и проплаченные засранцы! — по всей видимости, он по-своему понял мой ответ, и теперь в нём бурлила злость на какую-то несправедливость. — И, эм... слушай, а как тебя зовут?

— Льюис Бензель Абберли, — моё полное имя слетело с языка прежде, чем мне пришла мысль, что обстановка для столь формальных представлений в общем-то не располагает и что можно было просто ограничиться одним именем.

— Твоё второе имя «Бензель»? Ты из какой-нибудь Италии?

— Из Швейцарии, — поправил я, машинально подмечая, что он, вероятно, не был знаком с фамилией «Абберли». Не то чтобы моя семья была широко известной, но многие древние дома обычно хотя бы слышали о ней. — А твоё имя?

— А меня зовут Сириус, — тут же ответил мой сосед. — Сириус Блэк.

Примечания:

Ну как? Нравится начало? Не молчите, пожалуйста, мне интересно ваше мнение.

«Сириус Блэк?»

Несомненно, мне это послышалось, поэтому я переспросил:

— Ты сказал… Сириус Блэк?

— Да, Сириус Блэк, — незамедлительно подтвердил мой собеседник. — Ты меня знаешь? Что, я уже стал настолько печально известен?

Я ничего не ответил. Некоторое время у меня в голове висела звенящая пустота, а потом, словно по щелчку, на меня обрушился целый град эмоций:

«Господи! Боже мой!»

«Да быть не может!»

«Сириус Блэк! Тот самый!»

«С чего бы мне вдруг так повезло? Тут есть какой-то подвох?»

«Мордред, настоящий Сириус Блэк!»

Одно дело — когда ты знаешь, что находишься в том же мире, где и книжные персонажи; и другое — когда ты с этими персонажами встречаешься лично.

Против воли на моём лице сама собой нарисовалась широкая улыбка — бурлящая радость вспыхнула во мне, словно при встрече со старым добрым другом.

«Поверить не могу! Один из ключевых персонажей Гарри Поттера находится в нескольких десятках метров от меня! И не кто-нибудь, а сам Сириус Блэк! Тот, который первый в истории сбежал из Азкабана… — я с трудом сдержался от того, чтобы начать глупо хихикать. — Вернее, пока что не сбежал…»

Мне потребовалась пара глубоких вдохов, чтобы подавить свой восторженный порыв. Я покачал головой, с трудом осознавая реальность. Как же всё-таки странно: мне известны об этом человеке многие личные вещи, которые никто другой не знает, но при этом я, не стоит забывать, являюсь для Сириуса полным незнакомцем.

В книгах Сириус Блэк был крёстным отцом Гарри Поттера, которого из-за обмана Питера Петтигрю ложно обвинили в предательстве Поттеров и приговорили к пожизненному заключению в Азкабане. По сюжету он должен сбежать на свободу перед началом третьего курса Гарри, в результате чего министр Фадж примет радикальное решение приставить дементоров охранять Хогвартс.

«Так как Сириус здесь, по всей видимости, этого пока что не случилось. Но определённо должно случиться?.. Как скоро? Какой сейчас вообще год?»

Я начал лихорадочно перебирать свои воспоминания. Когда меня судили, был разгар лета 1993-го. К сожалению, я даже приблизительно не знал, сколько времени успело пройти с того момента: может быть пара недель, а может и пара месяцев — о том, чтобы точно определить текущее число, и речи не шло. Но это ещё полбеды. Главной проблемой являлось то, что я совершено не помнил даты ключевых поворотов сюжета в Гарри Поттере (да кто бы вообще стал обращать внимание на подобные детали?). По кратким сценам из фильма, где показывали магловский Лондон, я был способен лишь предположить, что действия происходили во временном промежутке где-то между восьмидесятыми и нулевыми. Но такой разброс в тридцать лет мало чем мог помочь.

«Когда Волан-де-Морт пришёл убивать семью Поттеров и Питер подставил Сириуса, Гарри был один год, — оставалось попробовать угадать дату по глобальным событиям. — В Хогвартс поступают в одиннадцать, значит на третьем курсе ему исполнилось тринадцать. Получается, Сириус просидел в Азкабане примерно двенадцать лет, начиная с момента падения Тёмного Лорда той хэллоуинской ночью, что произошло в…»

Память подводила меня, и это раздражало. Я знал, что в моём текущем времени Воланд-де-Морта уже нет, так как мы с отцом решились переехать в Британию только после стабилизации политической ситуации и конца эпидемии драконьей оспы.

«Вроде бы с официального завершения войны прошло лет восемь? Десять? Угх, надо было больше уделять внимания мировой политике…»

— Эй, ты ведь всё ещё живой? — мои мысли были перебиты. — Не молчи!

Я разочарованно тряхнул головой, досадуя на самого себя. Точно, зачем гадать, если рядом есть источник информации!

— Сколько… — резко начал я, но тут же поубавил тон из-за боли в горле. Да и при осознании того, что я сейчас разговариваю с самим Сириусом Блэком, все мысли начали путаться. Это прямо как когда на улице встречаешь популярную знаменитость — на языке вертится столько всего, но вымолвить ничего не можешь. К счастью, благодаря многочисленным мероприятиям, которые я посещал как представитель древней семьи Абберли, у меня был опыт общения с важными людьми, так что я быстро подавил в себе зарождающийся комок смущения. — Сколько ты здесь находишься?

— Хм… — Сириус задумался. — Трудно сказать… Подожди, посчитаю…

Стоит только узнать, как много лет он уже сидит, и вычесть эту цифру из двенадцати...

«Когда он решит сбежать, я бы мог уговорить его взять меня с собой!» — мысль о том, что, возможно, всё ещё имелся шанс выбраться из этого места, была подобна глотку свежего воздуха. Она пьянила и заставляла голову кружиться.

Я заёрзал от нетерпения, сдерживая себя, чтобы не велеть ему поторопиться.

— Думаю, вернее всего будет сказать, что я здесь довольно долго, — наконец-то нашёлся с «содержательным» ответом Сириус. — Да, длинные годы.

«Это… — мысленно вздохнув, я поборол раздражение, — …следовало ожидать. Что ж, мракоборцы вряд ли озаботились тем, чтобы повесить в камере Сириуса календарь. По крайней мере, его не посадили сюда вчера. Уже что-то».

— Тогда… Как долго пребываю здесь я, относительно тебя? — следовало попытаться узнать хотя бы это.

— Совсем немного. Ты пропустил четырнадцать кормёжек.

Попытка вспомнить, сколько раз в день кормят заключённых Азкабана, ни к чему не привела — не было уверенности даже в том, кормили ли меня вообще. Из-за того что все предыдущие дни я провёл в полусознательном состоянии, воспоминания о том, что конкретно со мной происходило, были очень мутными. И, так как мой организм довольно крепок благодаря магии, я вполне мог протянуть всё то время без еды. Прямо сейчас я не ощущал голода — но это скорее всего временное притупление чувств из-за общего слабого состояния.

«Может, прямо спросить его, скоро ли собирается он сбежать? Но это прозвучит как-то странно — если бы он мог, то уже сделал бы это… Ах, точно, на побег его должна была подстегнуть фотография Питера в газете, принесённой Фаджем во время инспекции. Узнать у него, приходил ли уже сюда министр? Но тогда Сириус не поймёт, откуда мне вообще известно про инспекцию. Стоит ли честно рассказать, что у меня есть воспоминания из другого мира?..»

Нет. Слишком опасно. Несмотря на мою уверенность в том, что Сириус Блэк надёжный человек, который ни за что не стал бы меня выдавать, он не являлся мастером окклюменции и любой легилимент мог заглянуть в его память.

«Что ж, ладно… Какие другие важные события я помню? Ах, да. Багнолд… — я невольно запнулся на этом имени, — …ушла в отставку с поста министра за три года до того, как я её… до своей смерти, и освободившееся кресло занял Корнелиус Фадж. Срок министерских полномочий не ограничен, но выборы должны в обязательном порядке проводиться каждые семь лет. Фадж покинул пост в пятом фильме, а значит он стал министром максимум за два года до поступления Гарри в Хогвартс. Получается… сейчас Гарри Поттер уже закончил первый курс? Хотя нет, Фаджа же могли сместить до конца срока, возможно Гарри уже перешёл на третий… Но ведь Сириус должен был сбежать перед началом третьего курса, а он до сих пор тут. Неужели август ещё не наступил?..»

Цифры в мыслях путались, вызывая головную боль. В конечном итоге, все вышеперечисленные факты сводились к одному: так или иначе Сириус Блэк должен был сбежать в течение года — либо этим летом (если оно до сих пор не закончилось), либо следующим. Наверное. Всегда оставался шанс, что я где-то напутал.

«Сириус ведь сбежит, да? — неожиданно ужасная мысль прошибла меня холодным потом. — С чего я вообще взял, что в этом мире будет всё как в фильме? Вдруг в данной реальности Сириус не является анимагом? Или, из-за того что я как-то повлиял на события, действия начнут развиваться не по оригинальному сюжету, и Сириус до конца жизни останется в Азкабане? Что, если…»

Заметив, что моё тело начинает мелко дрожать от нарастающего страха, я силой воли заставил себя прекратить дальше развивать эту мысль. Мне сейчас нельзя было паниковать.

«Пока что я не замечал никаких отличий от фильмов, а значит об этом нет смысла беспокоиться, — я глубоко вдохнул и медленно выдохнул. — Переживания бесполезны. Надо просто не думать об этом. Не думать…»

— Ты грустишь из-за упущенной еды? — Сириус по-своему расценил моё долгое молчание. — Она того не стоит, поверь мне.

«Я грущу из-за возможности остаться в этом месте навечно!» — мысленно выкрикнул я, но вслух лишь произнёс:

— Я просто устал.

И это, кстати, было правдой. Из-за непривычного количества разговоров и душевных переживаний голова ощущалась непреодолимо тяжёлой. Раньше я и представить себе не мог, что эмоции так выматывают. Мне вновь хотелось спать.

— О, понимаю! — хриплый голос Сириуса прозвучал до странности заботливо. — Первое время всегда чувствуется убыток сил. Не беспокойся, у меня тоже так было, со временем приспособишься. Хе-хе. Как же всё-таки повезло, что мы рядом, вместе. Если тебе что-нибудь понадобится, спрашивай! Не то что бы я мог много чего сделать, но всё же…

— Угу, — слабо буркнул я, выражая согласие.

— Если хочется, можешь смело попробовать поспать. Когда принесут еду, я обязательно разбужу тебя.

Его искреннее беспокойство о еде, как о самой главной проблеме в жизни, звучало нелепо, но тем не менее слабая улыбка тронула мои губы. Да, Сириус, также как и я, сидел в камере и не имел возможности помочь, если бы за мной пришли мракоборцы или дементоры. Но теперь в этом мире существовал кто-то, кто волновался обо мне — и это было до безумия приятно. Я был больше не один.

«И впрямь повезло…»

В моей пустой камере не было ничего, что могло бы послужить кроватью. Поэтому я, не уходя со своего уже нагретого места, свернулся на полу калачиком и прижался спиной к каменной стене.

«У меня будет шанс выбраться отсюда, — мне очень хотелось убедить себя в этом. — Я им непременно воспользуюсь. Всё получится. Мы вместе с Сириусом сбежим. А дальше… — появилась потребность помечтать, — так как мы будем в розыске, свободно передвигаться по Британии не выйдет. Мой дом остался в не лучшем состоянии, да и он доступен мракоборцам… Пригласит ли Сириус меня к себе на площадь Гриммо? Было бы прикольно вживую увидеть Кикимера и портрет Вальбурги. О, точно! Там же сейчас находится медальон Слизерина, один из крестражей Волан-де-Морта! Я бы мог использовать информацию из фильмов, чтобы помочь Гарри в борьбе с Тёмным Лордом. Тогда, возможно, мой приговор к казни аннулируют… Было бы здорово…»

Я закрыл глаза и представил, что сейчас, надо мной, вместо тёмного потолка простирается чёрное ночное небо. А на нём, где-то из глубин космоса, сияют звёзды. Множество звёзд.

Я щурюсь, глядя на уходящее за горизонт солнце. Прохладный ветер обдувает моё лицо. Если провести языком по губам, можно уловить привкус соли. Здесь, на каменистом склоне, довольно тихо — единственным звуком является далёкий шум разбивающихся о скалы волн. Обведя взглядом окружающую местность, я подмечаю, что она довольно пустынна: нет никаких деревьев, лишь низкий кустарник и жёсткая трава торчат кое-где из щелей между камнями.

«Как просторно…» — рассеянно думаю я и переключаю своё внимание на магические потоки.

К моему удивлению, магический фон оказывается необычайно бледным — даже по меркам магловского мира. Нити волшебства тонки, еле заметны и очень разрежены.

— Вы специально выбрали столь слабое место? — задаю я вопрос стоящей рядом пожилой женщине.

— Так тебя мало что будет отвлекать, — холодным голосом поясняет она. — Ты готов?

Я перестаю смотреть по сторонам и разворачиваюсь к ней.

— Да, мадам Дивициа.

— Тогда начинай, — женщина кивает на крупную серую птицу с крючковатым клювом, которая, находясь под действием оглушающего заклятия, неподвижно лежит у моих ног.

— А почему именно авгурей? — с любопытством спрашиваю я.

Этот вид птиц, также известный как «ирландский феникс», редко встречается в южной Европе. Мне интересно, почему для нашего сегодняшнего занятия не был выбран кто попроще.

— У авгуреев магия пропитывает не только тело, но и перья. А ещё Клиодна описывала их как один из наиболее удобных живых источников магии, — мадам Дивициа отвечает довольно сухо. — Хватит вопросов. Не трать время и приступай к практике.

Я вздыхаю и присаживаюсь на корточки. Птица, лишённая даже способности моргать, смотрит прямо в мои глаза — и мне в который раз становится немного не по себе из-за того, что нужно будет сделать. Я встряхиваю головой и отбрасываю лишние мысли прочь, после чего, под пристальным взглядом мадам Дивиции, протягиваю руку вперёд.

Всклокоченные перья авгурея приятно мягкие наощупь.

Закрыв глаза, я своей магией касаюсь магических потоков птицы и слегка тяну. На фоне пустой местности волшебные нити кажутся невероятно яркими, переливающимися, пульсирующими, такими живыми. Дикие и непокорные, также как и у любого другого магического существа — они, подобно шёлку, «выскальзывают из рук», стремясь вернуться в своё исходное положение. Но мне прекрасно известно, что им не уйти от дара друида.

Я укрепляю хватку и дёргаю сильнее. Нити натягиваются, но не рвутся, покорно стекаясь к моим пальцам. Чужая сила начинает наполнять меня изнутри, вызывая невольную дрожь.

«Мне нужно сосредоточиться на задаче… Да, сосредоточиться… — на краю сознания мелькают здравые мысли, но мой разум уже затуманен удовольствием от волшебства, постепенно насыщающего каждую клетку моего тела. — Мерлин, как же приятно…»

Первобытное желание вспыхивает во мне, требуя получить как можно больше. Магия так восхитительна! Сама по себе она могущественна и опасна, но в руках умелого волшебника становится ласкова и податлива. Чем её больше, тем невероятнее вещи, которые с нею можно сотворить. Вкус силы захватывает, заставляет хотеть ещё, ещё и ещё.

Я, окончательно забывшись, поддаюсь искушению и пытаюсь одним рывком утянуть всю находящуюся передо мной магию.

Авгурей неожиданно вскрикивает — и этот звук помогает прийти в себя. Я резко отдёргиваю руку, осознавая, что случайно разрушил плетение сдерживающего заклятия. Освободившаяся птица быстро изворачивается, вскакивает на ноги и начинает отчаянно семенить в сторону ближайших кустов, попутно пытаясь взмахнуть ослабевшими без магии крыльями.

Но сейчас мне уже не до неё. Сила внутри меня нетерпеливо клокочет, бурлит в ожидании использования. Я дрожащими пальцами вытаскиваю палочку и направляю куда-то в сторону; с её кончика тут же срывается поток волшебства в виде яркой длинной молния. Излишки магии покидают моё тело, оставляя после себя неприятную пустоту.

Грустный вздох слетает с моих губ.

Я опять сорвался и переборщил. Как говорится, откусил больше, чем мог прожевать.

— Ещё один провал, — мрачно резюмирует мадам Дивициа. — Что ж. По крайней мере, в этот раз птица осталась жива. Я бы назвала это прогрессом, но тебе, скорее всего, просто повезло.

— Да, — коротко отвечаю я, так как добавить нечего.

«Очередная неудача, — в довесок к пустоте внутри накатывает уныние. — Вдруг мой дар попросту является неполноценным, и я в принципе не способен добиться лучшего результата?»

Видимо, эта мысль каким-то образом отобразилась на моём лице, так как мадам Дивициа раздражённо фыркает и качает головой.

— Льюис, ты таланлив, — она досадливо щёлкает языком. — Очень талантлив. Слишком. Ты способен управлять неимоверным количеством магии с небывалой лёгкостью. И именно в этом заключается проблема. Твой дар силён, и он сильнее тебя. Магия заглушает твою собственную волю. Увы, сама не знаю, как помочь с этим — но ты должен научиться контролировать себя. Иначе ты никогда не сможешь использовать значительную часть своего потенциала. Всё понятно?

— В крайнем случае, я смогу обойтись вообще без всякого потенциала, — досадливо бормочу я. — Обычные волшебники же как-то живут.

— Нет, ты не сможешь, — резко возражает мадам Дивициа. — Без «всякого потенциала» у тебя не получится усилить магию своей будущей жены.

— А если моя будущая жена будет урождённым друидом, и дополнительная магия ей не понадобиться?

— Сильно сомневаюсь. Мне известны многие женщины-друиды Европы, и из всех них незамужняя лишь одна: я.

Я бросаю на неё скептический взгляд. Насколько мне известно, Дивициа минимум на сотню лет старше, чем выглядит; а выглядит она минимум на сотню лет старше, чем я. Не поспоришь, стимул весомый.

Я разворачиваюсь к ней спиной и ещё раз осматриваю окрестности. Магия, которую я только что выпустил в воздух, потоками растекается в разные стороны. Удивительно, сколько волшебства может вмещать в себя одна единственная птица.

«Красиво», — думаю я, старательно пытаясь отвлечься от грызущей меня изнутри пустоты.

* * *

— Кушать подано!

Из сна меня выдернул радостный вопль Сириуса.

Несколько блаженных секунд я пытался вспомнить, где нахожусь. Вспомнив, я мысленно проклял Сириуса за то, что он меня разбудил. Но злость продержалась не долго — здравый рассудок подсказал, что поесть действительно стоило. Телу понадобятся силы, чтобы случайно не помереть раньше возможного побега. Так что, морально настраивая себя на более активные чем обычно действия, я открыл глаза.

Камера была привычно серой. Уровень освещения в ней почти никогда не менялся — источником света служили магические лампы, вывешенные по обеим сторонам коридора. Они горели равномерно, оставаясь на одном уровне яркости. Из-за этого было нереально определить, когда ночь и когда день, а также считать проведённое здесь время.

Коридор от камеры отделяла двойная решётка. Недалеко от неё, на грязном полу, стоял поднос с едой.

Резко пришло осознание того, насколько голодным на самом деле я являюсь. Одной лишь мысли о скорой еде хватило, чтобы живот тут же забурчал, а рот наполнился слюной. Хотелось сожрать целого дракона.

Опираясь на дрожащие руки, мне удалось приподнялся. Моё тело всё ещё оставалось беспомощно слабым; я корил себя за то, что до этого не пытался хоть как-то разминать конечности. Магия магией, а мышцы сами собой не укрепляются. О том, чтобы встать на ноги, и речи не шло — равновесие было тяжело держать даже на четвереньках, потому пришлось ползти.

К моменту, когда у меня всё-таки получилось добраться до еды, я уже чувствовал себя ужасно измотанным. Но голод оставался сильнее усталости, так что я, кое-как приняв сидячее положение, окинул взглядом содержимое подноса.

Увиденное заставило меня подумать, что нелестный отзыв Сириуса о местном питании был отчасти справедлив. Весь завтрак (обед? ужин? ежедневный перекус?) состоял из миски с чем-то похожим на кашу, куска хлеба и пиалы с водой. Чисто внешне еда казалась довольно непривлекательной.

«Не жалуйся, выбирать не приходится… — мысленно одёрнул я себя, потянувшись в первую очередь к воде. — Надо просто представить, что это школьная столовая; там нам давали нечто похожее…»

Я обхватил трясущимися пальцами пиалу и, стараясь не пролить ни капли, поднёс к губам.

На дне виднелись крупицы песка, да и сама вода была довольно мутной — но когда я, зажмурившись, аккуратно отхлебнул, она внезапно показалась вкуснейшей во всём мире вещью. Моё сухое горло испытало истинное наслаждение, и я на некоторое время растворился в удовольствии — каждая выпитая капля приносила телу бодрящую свежесть и будто бы наполняла энергией. К сожалению, воды хватило лишь на несколько глубоких глотков. Но и этого оказалось достаточно, чтобы удалить первоначальную жажду.

«Господи, потрясающе… — отстранённо подумал я, ставя пиалу на пол. — Это определённо были лучшие секунды в моей текущей жизни…»

Теперь, когда мой желудок перестал пустовать, я мог более здраво оценить оставшуюся еду.

Сорт хлеба опознать не получилось, но наверняка это был один из самых дешёвых. Наощупь он оказался сухим и жёстким, но, несмотря на чёрствость, плесени на нём не нашлось.

«Уже неплохо… — подумал я, делая небольшой укус. Хлеб жевался с трудом, зато по вкусу был вполне терпим. — Следующий раз стоит попробовать сначала размочить его в воде».

Меня обеспокоило то, что подобная твёрдая пища в долгосрочной перспективе могла привести к проблемам с зубами. Благодаря магии, кариеса у волшебников не существовало, как и стоматологов — они были попросту не нужны, обычные целители с лёгкостью отращивали выбитые зубы. Но здесь, в Азкабане, где все силы организма уходили на поддержание жизни, отсутствие щётки с пастой, вероятно, сильно повлияет на и без того минимальный комфорт. Благодаря своей магловской жизни мне было известно, насколько ужасной может оказаться зубная боль.

— Эй, если ты ещё не съел хлеб, то советую оставить его на самый конец, — раздался голос Сириуса, когда я уже сгрыз половину. — Им удобно кашу отскребать.

— Отскребать?.. — прожевав, переспросил я.

— Ну, от стенок. Ложек же здесь нету.

Я перевёл взгляд на поднос и обнаружил, что, действительно, никаких столовых приборов не наблюдалось. Решив последовать совету, я отложил хлеб и потянулся к миске.

Повезло, каша оказалась не слишком густой, её можно было пить. Но вот вкус, к сожалению, по сравнению с хлебом отталкивал — пресный, явно несолёный, часто попадались слипшиеся неразваренные комочки; короче говоря, едва-едва дотягивало до оценки «съедобно». Мне пришлось несколько раз себе напоминать, что в моём положении нужно пользоваться любым шансом набраться сил.

«Хм, они же не стали бы подсыпать что-нибудь в еду?» — мысль о том, стоило ли проверять мою трапезу на наличие каких-либо сомнительных добавок, пришла очень запоздало.

Я не волновался, что мне могут скормить яд — если бы меня хотели убить, то для этого существовало множество более простых законных способов. Но вот на счёт сыворотки правды и подобных ей зелий уверенности уже не было.

После пары минут переживаний мне пришлось смириться с тем, что без использования магии всё равно ничего не удастся обнаружить, а, так как голодать я совершенно точно не собирался, эффективнее всего будет просто «забить и не париться».

К моменту, когда еда закончилась, я всё ещё не чувствовал себя полностью сытым; но в целом мне стало гораздо лучше. Через небольшой промежуток времени после того, как я отставил миску, поднос со всем его содержимым исчез.

— Надеюсь, ты успел доесть, ибо они всегда моют посуду по расписанию! — сытый и радостный, Сириус начал болтать без остановки. — Когда я кушал здесь впервые, то попытался оставить половину миски на потом. А она возьми, да и исчезни! Я долго на них орал, но они так и не вернули. Но вот стоит только измазаться в каше, то она никуда не денется, придётся самому вылизываться. Зато хлеб не исчезает, если не касается пола. Удивительно, правда? Как тебе он? По моему мнению, он самый вкусный! Я как-то решил проверить, какое максимально количества хлеба я смогу насобирать. Мой рекорд — двадцать пять, а дальше он начал сыпаться с меня, пока я спал. Однажды я случайно повернулся во сне на бок, так сразу половины лишился. Мне ещё ни разу в жизни не было так обидно! Вдобавок, их тяжело держать, когда приходят… — тут он запнулся. — Постой, а ведь с тех пор, как ты здесь, они так и не приходили!

— Кто «они»? — уточнил я, облокачиваясь спиной о стену и устраиваясь поудобнее.

— Дементоры, кто ж ещё.

Я невольно вздрогнул. Моё хорошее послеобеденное настроение моментально улетучилось.

«Мордред! Как я мог забыть про них!» — я нервно глянул в сторону коридора, словно они вот-вот собирались выпрыгнуть из-за угла.

Насколько мне было известно, дементоры на регулярной основе посещали заключённых, чтобы насытиться их воспоминаниями. Но, тем не менее, после моей «неудавшейся смерти» они ещё ни разу мне не встречались. Я не знал, почему и как надолго, но был безмерно благодарен.

— А мракоборцы сюда не приходят? — негромким голосом спросил я, стараясь думать о чём угодно, только не о пережитом леденящем ужасе.

— Нет. А зачем им? — удивился Сириус. — Других заключённых, кроме меня, здесь нет. Вернее, раньше не было. А я им неинтересен. Хотя те, которые притащили тебя, и ко мне заглянули — должно быть, проверяли, насколько я жив. Зря надеются! Я просто так не сдохну!

Уверенность, с который он это утверждал, восхитила меня. Я встречал дементоров всего лишь несколько раз — и уже был готов лезть на стенку от отчаяния. А Сириус, проведя с ними многие годы, судя по всему как-то умудрился сохранить способность мыслить позитивно. Да, анимагия определённо давала преимущество, но только её одной явно недостаточно. Насколько железной должна быть у человека воля, чтобы не сломаться за двенадцать лет?

«Он не выглядит сдавшимся. Даже если он пока что не видел колдографию Питера Петтигрю… У него и сейчас есть желание жить, — эта мысль воодушевляла. — Так почему же он до сих пор не сбежал? Что ему мешает? Быть не может, чтобы он до сих пор ни разу не задумывался о побеге!»

— Говоришь так, словно есть другой вариант, кроме как в конечном итоге помереть здесь, — осторожно подбирая слова, я начал подходить к интересующей меня теме. — Ты же на пожизненном.

— Что ж, кхм, — Сириус кашлянул. — Я никуда не тороплюсь, а значит высок шанс, что за это время случиться что-нибудь хорошее.

— А тут хоть раз «что-нибудь хорошее» случалось?

— Ну, ты ведь случился…

Мне неожиданно стало приятно от того, что меня посчитали «чем-то хорошим» (среди представителей Министерства это было довольно непопулярное мнение). Но, скорее всего, Сириуса больше радовало отсутствие дементоров, нежели сам я.

— Моё общество тебе быстро надоест. И от смерти явно не спасёт.

— Ты слишком унылый. Я предпочитаю верить в лучшее!

«Это фальшивая уверенность? — было трудно определить степень его искренности. — Или он откуда-то узнал, что в будущем должно произойти некоторое событие, предоставляющие шанс на побег? Может, он планирует сбежать, но не имеет возможности сделать это прямо сейчас, поэтому ждёт подходящего случая? За двенадцать лет он уже должен был похудеть достаточно, чтобы в собачей форме протиснуться сквозь решётку… Стоит ли попробовать задать более провоцирующий вопрос?»

— И что может изменить простая вера в лучшее? — я специально позволил своему голосу прозвучать слегка досадливо. Учитывая вспыльчивый и упрямый характер Сириуса, будет лучше, если он первый озвучит предложение выбраться из Азкабана. — Бессмысленно и глупо ждать волшебного чуда. Ты вообще слышал о существовании заключённых, которым бы ни с того ни с сего повезло? Лично я — нет. Сколько не надейся, простые мысли всё равно являются бездействием. Это лишь сбегание от реальности!

Несколько долгих секунд между нами весело молчание. А затем Сириус… рассмеялся.

«Что его развеселило?.. — растерялся я, мимоходом подмечая, что его надрывистый хохот удивительным образом напоминает собачий лай. — Разве после критики он не должен был разозлиться, начать оправдываться или хотя бы обидеться? Он не воспринял мои слова всерьёз?»

— Ха, Льюис, ты такой… такой… — Сириус запнулся, давясь смехом. — Пф, сбегание от реальности!.. Сбегание! Как говорил Честертон, больше всего идея побега смущает тюремных охранников. Пойми, наша реальность давно перестала быть привлекательным местом прибывания, здесь без веры в лучшее никто долго не протянет! Не трать силы на пустые переживания и мысли радостнее, дольше проживёшь.

«Разве воздушные за́мки от дементоров защитят? Они их лишь привлекают… — я поморщился и покачал головой, прекрасно осознавая, что Сириус этого не может увидеть. — Что ж. Возможно, лучше всего отложить этот разговор на некоторое время. В самом деле, с самого начала не стоило рассчитывать на многое. Будь я на месте Сириуса, то не за что бы ни стал обсуждать побег с человеком, которого знаю не более дня. Соседство в одной тюрьме ещё не делает нас лучшими друзьями. Он вполне может опасаться того, что я, услышав о намерении сбежать, сразу же предупрежу мракоборцев».

По крайней мере, наши отношения начались с хорошей ноты, и это не могло не утешать.

Для создания доверия необходимо узнать друг друга получше; а для того, чтобы узнать друг друга получше, нужно время. Последнего у нас как раз было в избытке.

Примечания:

Я вернулась, я жива, я постараюсь слиться в темп.

Вместе с течением времени моя нынешняя жизнь начала вливаться в русло повседневности.

Благодаря регулярному питанию и физическим упражнениям, выполняемым каждое утро (утром считалось время, когда я просыпался), моё тело окрепло до почти что приемлемого состояния. Ни в одной из своих жизней я спортсменом не был; у Льюиса-волшебника спорт заменяла магия, а Льюис-студент ограничивался лишь утренней пробежкой пару раз в неделю. Моя камера похвастаться площадью не могла — четыре широких шага в длину и три в ширину, так что в качестве упражнений для «зарядки» оставалось делать всё то, что получилось вспомнить со школьных уроков физкультуры.

Из приятного — вследствие восстановления сил ко мне снова вернулась возможность ощущать магию (пока лишь именно ощущать, а не управлять волшебными потоками; очевидно, в условиях Азкабана подобное уже максимум). До этого невозможность видеть окружающие меня заклинания сильно нервировала, заставляла чувствовать себя слепым. А их, кстати, оказалось больше, чем можно было изначально подумать.

Каждую стену окутывали редкие нити очень давних чар, их присутствие я заметил сразу ещё в прошлой камере. Они отвечали за поддержку одной температуры, а также, судя по всему, являлись слабой версией очищающего заклятия; то есть причиной, по которой пропадала недоеденная еда. На полу, возле решёток, ярким пятном выделялось плетение, предназначенное для доставки питания в нужные моменты. Сильнее всего волшебство окутывало решётку — поизучав её некоторое время, я пришёл к выводу, что она заколдована аннулировать любое физическое воздействие. Снаружи моей камеры, на двери, тоже находились магические нити. Их главная функция конечно же заключалась в запирании, чтобы никто не мог открыть замок с помощью простого дубликата ключа или отмычки. Возможно, было что-то ещё, что с моим уровнем силы не получилось разглядеть.

Помимо всего прочего, к Сириусу стали регулярно наведываться мракоборцы. Судя по его словам, они применяли на нём в основном диагностирующие чары — примерно те же, что и прежде на мне. Почему они вдруг забросили меня и переключились на нового подопытного — я не знал, но, в некотором роде, даже этому радовался. Не хотелось повторения прошлого опыта.

* * *

— Слушай, — однажды начал Сириус, — а ведь ты так и не сказал, что именно говорят обо мне там, снаружи? Знаешь, у меня ведь даже не было нормального суда. Просто взяли и запихнули в клетку.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы отделить воспоминания Льюиса-волшебника от Льюиса-студента и дать правильный ответ.

— Я особо не следил за твоим делом. Так, слышал немного про то, как ты якобы являлся чуть ли не правой Тёмного Лорда, выдал ему Поттеров и взорвал толпу маглов. Ты хотел узнать что-то конкретное?

Но Сириус не ответил на мой вопрос. Вместо этого он снова в привычной манере начал смеяться.

«Всё-таки Азкабан сказывается на рассудке… — с отстранённым безразличием подумал я, слушая неконтролируемый хохот. — Стану ли я таким же?..»

— Ха, подумать только! — отсмеявшись, мой собеседник всё-таки продолжил разговор. — Ха-ха! Ох, услышь подобное Белла, она бы впала в истерику! Я, да в Пожиратели! Мерлин, какая же это чушь! — затем его тон резко стал серьёзным. — Ты этому веришь?

Столь неожиданная смена настроения застала меня врасплох. Проще всего было бы ответить «конечно нет», но как обосновать такую позицию, когда весь остальной мир верит в обратное?

— Думаю, каждый заслуживает справедливого правосудия, — мне пришлось осторожно выбирать слова, попутно отгоняя воспоминания со своего собственного суда. — Раз тебя поместили сюда в обход официального разбирательства, то они наверняка хотели повлиять на степень приговора. Так что нет, не верю.

— Спасибо! — внезапная благодарность Сириуса смущала. — Мне нужно было услышать это от кого-то ещё. Просто, знаешь… Ты — единственный, кто меня выслушал…

Не то, чтобы у меня был выбор.

— …и, короче, да, спасибо тебе. Хорошо, что ты со мной. То есть, в смысле, не хорошо, что ты попал в Азкабан, ну, ты понял…

Тёплое чувство всколыхнулось в моей груди, но его тут же подавили холодные расчёты. Благодарность не казалась заслуженной. Я ни делал ничего, кроме того, что пытался ему понравиться — ради собственной выгоды, ради гипотетического побега.

— А можешь рассказать, как там обстановка в мире сейчас? Тот-Кого-Нельзя-Называть, он действительно насовсем исчез?

Этот вопрос уже был проще.

— Да, с его смерти прошло много лет. Вроде как практически всех его последователей удалось арестовать. Насколько мне известно, Англия до сих пор празднует, а тот мальчик Поттеров стал знаменитостью…

— Гарри?! — перебил Сириус, услышав имя сына своего лучшего друга.

— Да, точно, его зовут Гарри, — здесь изобразить невежество оказалось не так уж и трудно.

— Я знаю его! Он — мой крестник! — в его голосе слышалось не виданное доселе оживление. — Как он? С кем сейчас живёт? Он играет в квиддич? Расскажи мне всё, что известно о нём!

«Гарри живёт с тётей и дядей, они ужасны, он спит в чулане и выполняет обязанности домработницы за бесплатно, а о магии в их доме запрещено думать», — мысленно фыркнул я, попутно отвечая вслух:

— К сожалению, я никогда им не интересовался, так что ответов у меня нет.

— Совсем-совсем?

— Совсем-совсем.

Сириус издал звук разочарования и замолчал.

Меня вдруг посетила мысль о том, что ему, должно быть, намного хуже, чем мне. Его запихали в Азкабан по ложным обвинениям, он не знает ничего о судьбе своих друзей, семьи и крестника. Не сойти с ума от подобной неизвестности… У Сириуса Блэка действительно наисильнейшая сила воли.

Мой случай же намного более понятный. Заключение — заслуженное, семья — мёртвая, друзья — отсутствуют. По крайней мере, в этом мире. А в том, прошлом, они остались без меня, после того как…

«После того как что? — мысль внезапно сбилась. — Стоп, что вообще произошло со мною, после того как та моя душа попала сюда и смешалась с душой другого меня?»

Я принялся быстро перебирать воспоминания, принадлежащие Льюису-студенту, и обнаружил нечто странное: если вначале их последовательность была складна и очевидна, то к концу они становились всё более эпизодичными и разрозеннными. У меня получалось вызвать из памяти ту или иную сцену — но не выходило сказать, какой по хронологии она шла.

Мне не удавалось вспомнить, что именно в конечном итоге случилось с Льюисом-студентом. Даже не удавалось определить, какой конкретно курс он закончил. На задворках сознания мелькали смутные обрывки про сессию — значит, не первый.

«Тогда второй? Третий? Или, может, я вообще давно завершил обучение и получил работу, но просто не помню об этом? Господи, почему всё так сложно…»

Видимо, не один Сириус мог страдать от неизвестности.

* * *

Жарко.

Я бреду по каменному асфальту. Хочется пить, но вода в бутылке уже закончилась. Ремень тяжёлой сумки с тетрадями натирает плечо.

«Рубашка вся пропотеет, придётся стирать», — думаю я, чувствуя усталость.

— Я поражаюсь тому, сколько в «Гарри Поттере» сюжетных дыр! — восклицает идущий рядом со мной Марк. — Нет, серьёзно, сразу видно, что Роулинг писала его в четырнадцать.

«Опять он про своего "Гарри Поттера"», — раздражённо думаю я, но вслух издаю лишь какой-то нечленораздельный звук, обозначающий смутное согласие.

— Мир магов слишком нелогичный, чтобы столь долго просуществовать! — продолжает Марк. — Например, раз, со слов Грегоровича, палочка сама выбирает волшебника, то зачем он каждый раз делает все те «измерения» длины рук?

— Может, чтобы сразу отбросить точно неподходящие палочки и не тратить время покупателя на опробование каждой случайной? — я отвечаю лишь потому, что мне хочется возразить. — Или, вообще, это всё просто маркетинговая уловка для набивания цен. Вариантов много.

Марк закатывает глаза, но меняет тему.

— Ну, тогда, взять хотя бы тот же Азкабан. Он считается супер-пупер-неприступной тюрьмой, но по факту из него выходят все, кому не лень! Подумаешь, крепость в море с тучей дементоров — для мага такое должно быть раз плюнуть. Существует же трансфигурация! Нужно лишь только превратиться в какое-либо маленькое существо и пролезть между прутьев…

— Ага, или сделать подкоп ложкой, — вставляю я.

— А ещё, почему никто ни разу не додумался позвать домовиков? Добби смог телепортироваться в подвал Малфоев, так почему бы ему не попасть в Азкабан таким же образом? О, или, как вариант, можно попробовать призвать феникса! Если он, конечно, у тебя есть. И в самом крайнем случае можно попробовать договориться с дементорами… О, вспомнил! Существуют же магические выбросы! Если научиться их контролировать, то будет можно пробить решётку…

На этот раз я ничего не отвечаю, так как в горле слишком сухо. Солнце продолжает печь. Асфальт горячий, его тепло ощущается даже сквозь подошвы кроссовок.

Марк всё продолжает говорить о чём-то незначительном.

Как же жарко.

* * *

К сожалению, мне не повезло иметь способностей анимага. И, благодаря дементорам, магии для трансфигурации тоже.

Домовиков я пробовал звать в первый же день своего заключения, но ни один из них не откликнулся. Фениксов (как и прочих подобных им магических животных) у меня не было.

Договариваться с дементорами — нет, нет, нет, и ещё раз нет!

Магические выбросы у взрослых практически никогда не происходили. Конечно, если очень сильно разозлиться, то возможно, что-нибудь случайное да и получится; но вот только воздушный шарик моих негативных эмоций напрочь отказывался лопаться, вместо этого жалким образом сдуваясь под грузом страха и усталости.

Даже ложек здесь не выдавали.

Единственный шанс на свободу — побег Сириуса. Который неизвестно когда состоится, и состоится ли вообще.

Первым замеченным мною признаком был сквозняк.

Он пробежался холодной волной по спине, заставляя вынырнуть из состояния полудрёмы и поёжиться. В Азкабане никогда не было жарко — но и холодно тоже.

«Странно, — отстранённо подумал я. — Откуда взялся этот ветер?»

Второй признак — свет.

Сначала мне показалось, что это темнеет у меня в глазах. Попытка проморгаться ни к чему не привела. После пришло понимание, что проблема заключается в располагающихся на стенах магических канделябрах. Огонь в них поблёк и начал еле заметно мерцать; как лампочка, которая вот-вот перегорит.

Третьим признаком стал тихий скулёж Сириуса.

Этот звук заставил замереть на месте, не двигаться.

«Нет, только не это…» — осознание происходящего нахлынуло подобно ледяной волне.

Становилось всё холоднее. Магические нити, отвечающие за поддержание освещения и температуры, истончались, тая прямо на глазах.

«Мерлин, ну почему сейчас?! — сердце бешено колотилось в такт подступающей панике. — Нет, пожалуйста, не надо, только не они!»

Я забился в самый дальний угол своей камеры и сжался до минимального размера, надеясь, что каким-то чудом меня не заметят — будто бы чудеса со мной когда-либо случались. Мои руки дрожали, дыхание было прерывистым, мне не хватало моральных сил отвести взгляд от входа.

«Только не снова!»

По ту сторону двойной решётки, из левого прохода коридора, выплыла тёмная фигура. Несмотря на полумрак, невозможно было не узнать столь знакомые черты: длинные костлявые руки, покрытые облезлой бесцветной кожей; серый балахон, прикрывающий большую часть тела; и чёрная дыра, наполненная зубами — рот.

Ужас накрыл меня с головой. А когда дверь в мою камеру перед этим чудовищем с тугим скрипом отворилась, любая выдержка покинула меня. Я, зажмурившись, уткнулся лицом в согнутые колени и зажал уши.

Хотелось убежать (но некуда).

Хотелось спрятаться (но негде).

Было страшно (слишком страшно).

Источник холода приблизился. Лёд и тьма сковали меня со всех сторон и потянули вниз, в самые глубокие и мрачные уголки моей памяти.

— Люси! — кричу я, тряся пакетиком с кормом. — Люси! Девочка моя, иди скорее кушать!

Сегодня суббота, в школу не надо. Родители уехали на встречу с друзьями, а значит обязанность по кормлению нашей старой кошки лежит на мне.

— Люси! — я продолжаю звать, но никто не откликается. — Ну давай же, иди сюда! Этот корм твой любимый, с лососем! Такой вкусный!

«Относительно, — добавляю мысленно. — Без таблеток он ей нравился больше».

С недавних пор Люси болеет, поэтому ветеринар прописал ей лекарства, которые нужно подмешивать в еду каждый день.

— Люси! Люси!

Ноль ответа.

Я, чувствуя раздражение, иду её искать. Первым делом заглядываю под кровать — её любимое место для пряток, — но там пусто. Проверка всех подоконников тоже ни к чему не приводит. Меня уже начинают посещать тревожные мысли по типу «а вдруг она случайно выбежала на улицу во время ухода родителей», когда я неожиданно замечаю приоткрытый шкаф.

«Вот ты где!» — радостно думаю я, направляясь к нему.

Я решительно тяну дверцу, и — точно! Серая кошка лежит, свернувшись клубочком, в самом дальнем углу. Я с облегчением вздыхаю.

— Люси! Выходи, пора кушать! — на шуршание пакетика с кормом Люси никак не реагирует. — Давай, хватит спать!

Я свободной рукой тянусь к ней, чтобы разбудить. Как только мои пальцы натыкаются на всклокоченную шерсть, появляется ощущение чего-то странного, непривычного.

— Люси, — я осторожно поглаживаю её по боку. — Давай, милая моя, вставай.

Люси не встаёт. Поэтому я, отложив в сторону пакетик корма, начинаю вытаскивать её из шкафа обеими руками.

— Ну давай же… — я поднимаю кошку и прижимаю её к себе.

Она кажется удивительно жёсткой. Что-то не так, что-то явно неправильно.

Что именно — становится понятно через несколько секунд: сердце Люси не бьётся.

Осознав это, я испуганно вскрикиваю и рефлекторно разжимаю пальцы. Тело кошки с глухим стуком падает на пол у моих ног.

Удушающая тьма продолжала давить со всех сторон. Воздух казался слишком ледяным, чтобы им дышать. Всё моё тело, все мои мысли были парализованы страхом и холодом.

Дверь медленно открывается. Я вижу женщину, стоящую в центре гостиной. Мне не составляет труда её узнать: Миллисента Багнолд, бывший министр магии Великобритании.

«Что она здесь делает?.. — на фоне напряжённости проскальзывает недоумение. — Она пришла помочь, или…»

Я уже успел увидеть главный коридор, весь разнесённый всевозможными заклинаниями. Отметки режущих и взрывных проклятий заполнили все стены, магические потоки путаются клубками, что ярко свидетельствует об интенсивности развернувшегося в нашем доме боя.

Мне было известно, что входить сюда опасно. Но я просто не мог оставаться снаружи. Из-за тревоги я совершаю глупейшую ошибку — забываю накинуть на себя дезиллюминационные чары.

Миллисента Багнолд пока ещё меня не заметила. Всё её внимание приковано к тому, что находится у её ног.

Я тоже опускаю взгляд ниже. И увиденное мною отпечатывается в памяти на всю жизнь.

На полу, в луже собственной крови, лежит отец. Его конечности изогнуты под неестественным углом. Магия в нём застыла. Сам он тоже не двигается. Не дышит.

Смысл происходящего доходит до меня слишком медленно. Внезапный экспеллиармус вышибает палочку из моих ослабших рук.

Я вновь смотрю на Багнолд; и теперь вижу то, чего не замечал прежде: весь правый бок бывшего министра забрызган красными каплями. С нарастающим ужасом я осознаю, что эти капли — кровь моего отца.

Отчаяние завладевает моим разумом. Я просто не могу поверить в то, что сейчас находится перед глазами. Мой отец — строгий, но любящий; отстранённый, но заботливый; воспитывавший меня после смерти матери и давший мне все необходимые для жизни знания — мёртв.

— Льюис! — знакомый голос, подобно лучику света, пробился сквозь сдавливающую меня тьму.

Мрачные воспоминания резко рассеялись, и мне удалось восстановить контроль над своим разумом.

«Багнолд, отец, Люси… Это всё в прошлом… — потихоньку начало получаться усмирять хаотичные мысли. — Да, в прошлом. Их здесь нет…»

Через некоторое время, потраченное на выравнивание дыхания, я всё-таки решился открыть глаза — только чтобы обнаружить, что дементор уже ушёл и в моей камере снова пусто.

— Эй, Льюис! — меня опять взволнованно позвали.

— С… Сириус… — мой голос прозвучал хрипло и тонко.

— Мерлин, Льюис, ты в порядке?

Сил для полноценного ответа не было, но Сириус, кажется, это понял.

— Всё будет хорошо, обещаю, их эффект быстро исчезнет! Что бы ты сейчас не чувствовал — это нормально, это пройдёт, правда! Подожди чуток, и совсем скоро станет лучше...

Он продолжал говорить нечто успокаивающее, и, несмотря на то, что всё сказанное им звучало слишком быстро и неразборчиво, я продолжал отчаянно цепляться за его слова.

Благодаря им страх потихоньку исчезал, и в воздухе становилось теплее.

«Торт. Сладкий, вкусный торт, — представлял я. — Воздушные шарики и подарки…»

Вспоминаемый мною день рождения можно было назвать одним из счастливейших моментов в моей жизни. Тогда мне впервые подарили игровую приставку, за которой мы с друзьями провели целую ночь. Это приятное событие оставалось в памяти относительно ярким эпизодом, но почему-то в него было довольно трудно погрузиться. Хотя, смысл удивляться — в Азкабане в принципе редко когда позволялось чувствовать какую-либо радость.

Тем не менее, у меня всё равно вышло разжечь внутри себя искорки тепла.

Собрав всю свою силу воли, я сосредоточился на них и, представляя круговой взмах волшебной палочкой, тихо прошептал:

— Экспекто патронум.

Ничего не произошло. Опять.

Магические потоки, рассеянные в воздухе, даже не дрогнули. Это была двадцать третья попытка, всё такая же безнадёжная.

«А какой толк на что-то надеяться? — горькое разочарование подталкивало окончательно сдаться. — Даже раньше, в нормальной обстановке, ничего никогда не получалось. Почему сейчас должно быть по-другому?»

Мои жалкие потуги научиться колдовать патронус без палочки начались с тех пор, как дементоры стали регулярность посещать нас с Сириусом.

Как часто они приходили — трудно сказать, но между ними обычно умещалось три-четыре приёма пищи. Их присутствие сказывалось на мне не самым лучшем образом. Воспоминания Льюиса-студента, и так разбитые на отдельные части, путались ещё сильнее. Память о положительных эмоциях постепенно становилась тусклее, прозрачнее, что затрудняло выбор подходящего воспоминания для призыва патронуса.

Я грустно вздохнул и, почувствовав раздражающий зуд в носу, чихнул.

Ещё один неприятный побочный эффект дементоров — из-за них истончались старые магические нити, поддерживающие уровень температуры. С каждым днём (которых, наверняка, уже прошло огромное количество) в моей камере становилось всё прохладнее, вследствие чего мне не повезло подхватить простуду. Пока что она выражалась лишь в постоянном насморке и лёгком ознобе, и, так как врачи в Азкабане, конечно же, не водились, оставалось лишь надеяться, что волшебство не позволит моему состоянию ухудшиться.

— Экспекто патронум… — вновь пробормотал я, уже ни на что не надеясь, как вдруг магия рядом со мной всколыхнулась.

Удивление, вызванное неожиданностью и неверием, продержалось недолго — очень скоро стало понятно, что это колебание было вызвано транспортировочными чарами, доставившими поднос с едой.

Время перекуса. Второго после последнего визита дементоров.

Устало потерев лицо, я подошёл посмотреть, какая сегодня порция. За долгий период пребывания в Азкабане стало привычным то, что подаваемая пища бывает разной степени свежести — хлеб мог оказаться мягким и даже немного вкусным, а иногда сухим и почти нежующимся.

К моему удивлению, на этот раз содержимое подноса отличалось от обычного. Место миски с кашей занимала широкая тарелка супа, а кусок хлеба был заменён на симпатично выглядящую булочку.

— Ю-ху! — послышался радостный возглас Сириуса. — Эй, Льюис, поздравляю тебя!

— С чем? — не понял я, всё ещё неверяще глядя на еду.

— Точно не знаю, то ли с Рождеством, то ли с Новым годом, но подобную вкуснотищу подают исключительно по праздникам!

«Праздник? В Азкабане? — данная мысль звучало нелепо. — Подождите, Новый год или Рождество?..»

Будь это правдой, то выходило, что с моего заключения прошло уже примерно полгода.

«Как много… Подумать только…»

Усевшись на пол, я принялся пробовать свою сегодняшнюю трапезу.

Вкус супа оказался поразительно насыщенным — ну, относительно пресной каши. В меру солёный и в меру острый, он идеально сочетался с мягкой булочкой, хорошо впитывающей в себя бульон.

«Мерлин, это и впрямь праздник…» — промелькнуло в моей голове.

К сожалению, еда довольно быстро закончилась. Стоило мне отставить пустую тарелку, как поднос исчез.

«Интересно, а Пасху здесь тоже справляют? Или до следующего "праздничного блюда" придётся ждать целый год?»

— Слушай, Льюис, — заговорил Сириус. — Нам надо отметить!

Он звучал непривычно сыто и довольно.

— И как ты себе это представляешь? — поинтересовался я, качая головой. — Попросим дементоров принести огневиски?

— Не будь таким саркастичным! Отметить можно и без алкоголя! Надо просто сделать что-нибудь, чтоб было веселее.

— Например?

— Ну… То, что обычно делают на Новый год… — его голос на мгновение смолк. — Можно хотя бы спеть песню!

— …Это шутка?

Но Сириус не шутил. Сильно фальшивя и невпопад протягивая гласные, он действительно принялся петь:

— No-o mo-ore champa-a-agne, and the fireworks are thro-o-ugh. Here we a-a-are, me and you-u-u, feeling lost and feeling blu-u-ue!

Удивительно, но данная песня была мне знакома.

«В этом мире она уже вышла?..» — рассеянно подумал я, вслух спрашивая:

— Это ведь «Happy New Year» от магловской группы ABBA, да?

— Именно! — подтвердил Сириус. — It's the e-e-end of the pa-arty, and the morning seems so gre-e-ey, so unlike, yesterda-ay… Now's the time for u-us to sa-a-ay!

Затем он закашлялся, сбиваясь с ритма.

«Как нелепо, в нашем-то положении… — но, не взирая на абсурдность всей ситуации, внутри меня неожиданно взыграл радостный азарт. — Хотя, в самом деле, почему бы и нет?»

Поддавшись этому внезапному порыву, я прокрутил в голове слова песни и тоже начал напевать.

— Happy New Year, happy New Year, may we all ha-a-ve a vision now and then, of a world where every neighbour is a friend…

Сириус, прокашлявшись, вновь подключился, и вот мы уже пели хором.

— Happy New Yea-ar, happy New Yea-ar, may we all have o-our hopes, our will to try, if we don't, we might as well lay down and die… You, and a-a-ai…

Тут мой нос снова зачесался, вынуждая чихнуть.

* * *

Время тянулось одновременно и быстро, и мучительно долго. К счастью, простуда вроде бы немного прошла; но взамен её началась скука. Теперь вся моя жизнь сводилась к ходьбе от стенки к стенке в своей маленькой камере и общению с Сириусом. Мы с ним развлекали друг друга довольно долго — я описывал ему то, что видел во время путешествий по разным странам, а он, в свою очередь, рассказывал истории из юности Мародёров. Так я узнавал о невообразимых пранках (за которые бы в моей прежней студенческой жизни выгнали из школы и поставили на учёт), об удивительных тайных проходах в Хогвартсе, о Джеймсе и Римусе… Лишь Питера Петтигрю он никогда не упоминал.

Но подобная повседневность довольно быстро приелась — темы для разговоров заканчивались, как и желание ходить из угла в угол. Большую часть времени я либо спал, либо просто лежал на полу, бесцельно глядя на серый пустой потолок в ожидании дементоров. В подобной жизни — даже, скорее, в подобном существовании — просто не было никакого смысла. Попытки вызвать патронус оказались абсолютно бесполезными и лишь тратили силы, так что их пришлось забросить. Мысль о побеге со временем стала казаться чем-то нереальным, далёким и недостижимым… До тех пор, пока однажды министр Фадж не решил навестить Азкабан.

Когда я заслышал шаги мракоборцев, то привычно пересел подальше от решёток — не хотелось лишний раз оказываться к ним слишком близко. Впрочем, у мракоборцев было схожее мнение, так как обычно они обходили мою камеру по широкой дуге. Но в этот раз всё произошло по-другому.

Группа из пяти человек остановилась напротив моей камеры. С первого взгляда стало понятно, что стоящий в центре мужчина представителем Аврората не являлся — во-первых, на нём не было соответствующей униформы; во-вторых, лицо Корнелиуса Фаджа мелькало в СМИ слишком часто, чтобы его не узнать.

— Так это он и есть? — спросил министр, разглядывая меня словно какую-то диковинную зверушку.

Я просто немигающе уставился на него. Ранее подобное пренебрежительное отношение вызывало раздражение, но в данный момент в моей голове воцарился хаос из внезапно вспыхнувших эмоций.

«Неужели, наконец-то?..»

— Да, это он, — подтвердил один из сопровождающих.

— Не впечатляет… — вздохнул Фадж и, поморщившись, обратился уже ко мне: — Ты этого не заслужил, но вот тебе подарок, в честь инспекции.

С этими словами он взял скрученную рулоном газету из стопки, которая находилась у него подмышкой, и передал её одному из мракоборцев. Мракоборец же, в свою очередь, подошёл к моей камере и просунул рулон между прутьями. Газета шлёпнулась на пол.

Я вперился в неё взглядом.

«Передо мной лежит тот самый "спусковой крючок", который заставит Сириуса сбежать…» — данная мысль вызвала лёгкую дрожь.

Не дожидаясь какой-либо ответной реакции, Фадж в окружении мракоборцев двинулся дальше по коридору, в то время как всё моё внимание было приковано к его «подарку».

«Я точно не сплю? Это и вправду она?..» — встав с пола, я осторожно подошёл к газете, словно боясь, что она в любое мгновение может исчезнуть.

Желтоватая бумага была пронизана несколькими видами заклинаний — одни отвечали за анимацию напечатанных изображений, другие представляли из себя водоотталкивающие чары.

У меня на лице медленно расплылась улыбка. Я бережно подобрал газету с пола и начал её аккуратно разворачивать.

«Где-то здесь находится фотография семьи Уизли! И на ней будет Питер Петтигрю в образе крысы! — моя улыбка становилась всё шире. — Сириус его увидит; поймёт, что тот в Хогвартсе; охваченные желанием отомстить, он решит сбежать, и…»

Расправленная главная страница «Ежедневного пророка» предстала перед моим взором. В самом её центре красовался размашистый заголовок:

«МАЛЬЧИК-КОТОРЫЙ-ВЫЖИЛ СТАЛ ОБОРОТНЕМ?»

«…Что?»

Улыбка сползла с моего лица. Я неверяще уставился на газетный лист, желая убедиться, что мне не померещилось.

«Шокирующие известия! Новый преподаватель Защиты от тёмный искусств Хогвартса, Римус Люпин, оказался оборотнем! В прошлое полнолуние группа учеников, включая знаменитого Гарри Поттера (также известного как Мальчик-Который-Выжил), застала своего преподавателя во время перевоплощения. Неконтролируемый оборотень (подробнее об оборотнях смотрите на стр. 5) набросился на несчастных детей! Произошло столкновение, в результате которого оборотень был сдержан преподавателями, но Гарри Поттер и ещё некоторые из учеников оказались ранены. Был ли укушен Гарри Поттер? Если да, то какая судьба теперь ждёт мальчика, спасшего нашу страну? Как Альбус Дамблдор позволил подобному произойти? Напоминаю читателям, что уровень опасности оборотней представляет собой категорию XXXXX, этих тварей ни в коем случае нельзя подпускать к детям! Директору Хогвартса придётся на это ответить!

"Мне с самого начала казалось странным, что профессор Люпин пропускает занятия по полнолуниям", — говорит одна из учениц…»

Дальше шли комментарии прочих учащихся и мнения встревоженных родителей. Автором данной статьи являлась та самая Рита Скитер.

«Что… Что это такое?! — я почувствовал, как тело охватывает неконтролируемая дрожь. — Так… не должно быть!»

Где-то в другом конце коридора снова раздался голос Фаджа, ответом на который стал поток ругательств Сириуса, но мне было не до них.

Мой взгляд судорожно пробегал по каждой строчке, пока не остановился на самой ценной вещи: сегодняшней дате.

«14 февраля 1994 года».

«Значит, сейчас зима. Не лето. В оригинале побег Сириуса состоялся летом. Вскоре после газеты, принесённой Фаджем. Но Фадж принёс газету сейчас, зимой… Что происходит? — паника накрыла меня. — И почему Люпин преподаёт в Хогвартсе? Если Гарри сейчас на третьем курсе, то разве Сириус не должен был уже сбежать?.. Всё идёт не по сюжету!..»

— Это Гарри! — поток мыслей был прерван встревоженным возгласом Сириуса, который, видимо, тоже заинтересовался содержимым газеты. — Нет!.. Нет, что за чушь! Это не может быть правдой! Римус всегда был аккуратен! Лунатик бы никогда… — он продолжил что-то говорить, но слишком тихо и слишком сбивчиво, чтобы мне удалось разобрать отдельные слова.

«А ведь для него данные новости намного более шокирующие, чем просто фотография Питера… Его один лучший друг подверг опасности и, возможно, укусил сына другого лучшего друга…»

Но сейчас стоило отложить трагедию Сириуса в сторону и подумать о более важных вещах: о себе.

«Ладно, допустим, я оказался в альтернативной вселенной Гарри Поттера, где Фадж по какой-то причине не стал устраивать инспекцию Азкабана летом. Газету принесли только сейчас. Будет ли содержащейся в ней информации достаточно, чтобы мотивировать Сириуса на побег?»

Я быстро пролистал страницы «Ежедневного пророка», проходясь по ключевым заголовкам: поздравление с Днём всех влюблённых, новая модель метлы, интервью с популярными личностями, статья об оборотнях, тизеры следующих выпусков и прочие малозначимые вещи.

«А получится ли в принципе у Сириуса сбежать? — мой взгляд скользнул по двойной решётке, отгораживающей меня от мира свободы. — Если его камера такая же, как моя, то ему не удастся пролезть через прутья даже в форме худой собаки! И если он всё же каким-то чудом умудрится выбраться наружу, то как он сможет вытащить меня? И, самое главное, станет ли он это делать вообще?.. Побег в одиночку намного проще…»

Мысль о том, что я могу остаться здесь навсегда, один, в компании дементоров, приводила в чистый ужас.

— Льюис! — внезапно окликнул меня Сириус. — Скажи, в газетах же ведь часто врут, верно?

В его голосе слышались нотки чистого отчаяния. Ему, очевидно, очень хотелось, чтобы факт «Гарри Поттер возможно стал оборотнем и обречён на вечные муки» не являлся правдой.

— Конеч… — я уже хотел было его немного подбодрить, сказав, что все статьи Риты Скитер наполовину сотканы из вранья, но оборвал себя на полуслове.

Мне в голову пришла одна идея:

«Чтобы Сириус помог мне сбежать, надо убедить его в своей полезности».

— Конечно, в газетах не всегда говорят правду, — слова стоило подбирать осторожно, — но любая публикация тоже должна основываться на чём-то правдивом; иначе редакция «Ежедневного пророка» может её не пропустить.

— Но ведь это Гарри! Мой Гарри! — практически взвыл Сириус. — Как ты не понимаешь!? Этого не должно случиться с ним!

«Стадия отрицания, — осознал я, когда он вновь начал бормотать что-то бессвязное. — Что ж, неудивительно».

Становление оборотнем для любого волшебника действительно являлось огромной трагедией. Если Гарри Поттера всё-таки укусили, то попечительский совет, вероятнее всего, отчислит его из школы — ибо прятать подобное, как в случае с Люпином, у Дамблдора уже не выйдет.

Мне вдруг вспомнилось, что среди фанатов книг Джоан Роулинг бытовало некое солидарное сочувствие к оборотням. Люди, заражённые ликантропией, представлялись как невинные жертвы социальных предрассудков, страдающие от недопонимания. Льюис-студент над данной проблемой особо не задумывался, но разделял схожее мнение. Сейчас же меня не могла не поразить наивность «магловской части меня». Отношение волшебников к оборотням можно было сравнить с отношением общества к психопатам-убийцам, которые каждое полнолуние оставляют за собой трупы только потому, что «так им велел голос в голове». Да, сопоставление довольно грубое, хотя, по сути, и те и те не контролируют себя вследствие серьёзной болезни.

«И Сириус Блэк тоже понимает всю тяжесть Гарриного положения… Как бы теперь только убедить его в том, что…»

— Это нельзя так оставлять! — к моему приятному удивлению, Сириус сам справился с тем, чтобы прийти к нужному мне решению. — Надо найти способ помочь Гарри!

— Как? — я изобразил растерянность. — Если ты вдруг забыл, то мы — в Азкабане, а он — в Хогвартсе.

«Ну давай, скажи, что знаешь, как сбежать!»

— Не знаю! — раздражённо прорычал Блэк. — Но должен быть какой-то способ!..

— Если его действительно укусили… Ты ведь понимаешь, что полностью последствия укуса оборотня вылечить нельзя?

— Да всё я понимаю! Но вдруг за это время кто-нибудь успел придумать лекарство? Мне нужно хотя бы попытаться…

— Знаешь, вообще-то, — я сделал небольшую паузу, — возможно, я с этим мог бы помочь…

— Правда? — тон Сириуса мигом стал твёрже. — Как?

— Я не совсем уверен, насколько эта идея сработает, но… Думаю, можно попробовать, — мне потребовалась несколько секунд, чтобы сформулировать мысль. — Помнишь, я упоминал, что моя семья представляет из себя потомственный род друидов?

— Ну да. И?

— Так вот, кровь друидов обладает уникальными свойствами, одно из которых — исцеление. Оно не только относится к физическому состоянию, но и ещё немного к духовному. А так как исследования гласят, что ликантропия является болезнью души, то, возможно, моя кровь хоть как-то немного может помочь оборотню.

«Ну, наверное».

Это пока лишь теория, причём немного приукрашенная — но то, что кровь Абберли была способна влиять на оборотней, ложью не являлось. То ли она действительно помогала укротить «душу зверя», то ли зверь сам понимал, что перед ним более опасный хищник — но оборотни даже в полнолуние никогда не осмеливались тронуть друидов.

— Ты… — голос Сириуса слегка дрогнул. — Ты… правда готов дать свою кровь, чтобы помочь Гарри?

— Конечно, — подтвердил я.

«Если ты вытащишь меня из Азкабана, то я готов дать тебе что угодно… Я… Обещаю, я спасу тебя от смерти в Отделе тайн!»

— Но, да, ты прав… Мы — здесь, а Гарри — там… Значит… — он замолчал.

— Значит?..

«Давай же!»

— Значит мы должны выбраться отсюда! — уверенно заявил Сириус Блэк.

Мы.

«…Наконец-то!»

Внутри меня всё возликовало.