Король (джен)

Слёз больше не было.

Они исчезали не сразу, постепенно. Их было так много, когда погибли мать, сёстры, племянницы, что впору было удивиться, откуда в столь жалком, изувеченном теле могло взяться столько воды. Их стало уже гораздо меньше, когда Иоланда, не сумевшая справиться с горем и жизнью без дочерей, кинулась на скалы — тогда прошло менее года после первой трагедии. Совсем мало слёз было пролито, когда скончались от принесённой кем-то из слуг во дворец моуроской⁽¹⁾ хвори Аластор и потом, спустя два дня — отец. Их совсем не осталось, когда смерть так внезапно и неожиданно забрала и Аелла — предпоследнего из династии Миивов, — и Эвеллус остался совсем один на всём белом свете.

Эвеллус не знал, может ли на кого-то положиться теперь — те ксанин⁽²⁾, что стояли близко к трону, любили его не больше, чем он сам их любил. Кислые или подобострастные лица вельмож либо наводили скуку, либо приводили в бешенство, которое Эвеллус так и не научился обуздывать.

В бешенство он приходил теперь часто. Столь много мелочей теперь могли его разозлить, вывести из равновесия, что Эвеллус и сам после, в часы спокойствия, гораздо больше похожего на гнетущую пустоту, нежели на умиротворение, не понимал причин своей ярости. Бешенство, ярость и ненависть теперь стали его постоянными спутниками, пусть чаще всего и непрошеными.

Эта ненависть — к себе, к Кавенду, к моурос, которые, прямо или косвенно, были повинны во всех трагедиях минувших двадцати пяти лет — безжалостно и неумолимо жгла его сердце. Она разгоралась всё сильнее по мере того, как в душе Эвеллуса иссякала река слёз. Обжигала его. Дразнила. Толкала куда-то. Не иначе как — в бездну.

Эвеллусу вообще давно казалось, что он летит в бездну — с того дня, когда он узнал, что судьба связала его самыми крепкими магическими узами, которых и смерть не могла разорвать⁽³⁾, с Дюжинным рыцарем Пламенного батальона⁽⁴⁾, Игарденом Кавендом. Эта магическая связь не давала Эвеллусу ни спокойно жить, ни умереть — и напоминанием этому служил шрам на тыльной стороне левой ладони, уродливый жуткий шрам, который было не свести никакими усилиями лекарей.

Невыносимое напоминание, которое Эвеллус с таким трудом научился прятать магией от чужих глаз — иллюзия высасывала из него так много сил⁽⁵⁾, что проще уж было надевать перчатки, забыв о всякой гордости⁽⁶⁾, чем так трудиться с непослушной магией сознания.

Только вот коронация ношения перчаток не предполагала.

Коронация... Мог ли думать Эвеллус ещё хотя бы год — даже полтора месяца — назад, что ему придётся через это пройти? Пройти через этот обряд, больше похожий на пытку, возложить на себя корону и навсегда оказаться прикованным к Элару и Элленгорну. Ещё за неделю до этого Аелл был совершенно здоров, планировал свою свадьбу и...

Если бы это случилось, если бы супруга Аелла успела родить ему наследника или наследницу, Эвеллус бы никогда не стал королём. Он остался бы всего лишь принцем. Принцем, который ещё мог на что-то надеяться. Но полтора месяца назад Аелл умер. Так скоропостижно, что Эвеллус не успел проститься и с ним — гибель матери, сестёр и племянниц была слишком внезапной, чтобы можно было успеть взять умирающего за руку и припасть к его пальцам губами, а к отцу и Аластору Эвеллуса не пустили, боясь допустить заражение.

Но утром на голову Эвеллуса Миива, самого младшего сына короля Илдвайна и королевы Агнессы, должна была быть возложена корона.

Коронация в Эларе занимала, если считать традиционные молитвы будущего монарха в капелле, восемь часов. Семь из них Эвеллусу следовало молиться в капелле перед — ещё одна глупая традиция, которую следовало соблюсти, чтобы удовлетворить надежды толпы. В капелле — холодными каменными саркофагами, в которых покоились останки бабушки, которой он никогда не знал, отца и старшего брата, Аелла.

И никому и в голову не приходило спросить Эвеллуса, нужен ли ему этот проклятый трон, эта дурацкая корона и лицемерная покорность лживых грандов. А главное — поклоны моуроских старост, чьё присутствие на коронации даже не обсуждалось. Моуроских старост, каждого из которых Эвеллусу хотелось уничтожить. За то утро двадцать пять лет назад, когда всё покатилось в бездну. За ту хворь, что десять лет назад унесла жизни отца и Аластора. За то, что они жили — дышали, работали, творили магию, улыбались, пили свои тошнотворные молочные настойки и кланялись новому королю как ни в чём не бывало. Будто бы и не они были повинны во всём.

В то время как мать, Эрлея, Алессандра, Рахиль и Мэриан лежали глубоко под землёй. По частям — эту мысль сир Игарден Кавенд до Эвеллуса донести постарался со свойственными ему прямотой и неприкрытой неприязнью. В то время как об Иоланде нельзя было даже молиться, а отцу и Аластору строго запретили целовать руки на посмертном прощании.

Эвеллусу было всего-то сорок четыре⁽⁷⁾ — и он знал, что все гранды видели в нём всего лишь жалкого мальчишку, которому лишь по нелепости судьбы досталась корона. Эвеллус уже не нуждался в регенте или даже регентском совете⁽⁸⁾, но в глазах многих, что имели возможность знать и его отца всего-то ребёнком, он был едва ли не младенцем. Он, наверное, и был жалким мальчишкой, по злой насмешке судьбы получившим корону.

В полночь перед коронацией Эвеллусу пришлось снять всё траурное облачение⁽⁹⁾, которое он носил уже двадцать пять лет — больше половины своей жизни. Больше ему не дозволялось носить ни жёлтого⁽¹⁰⁾, ни зелёного, ни синего — эти цвета были для принцев или грандов, но вовсе не для королей. Короли носили золото, пурпур и чёрный — даже исподнему надлежало быть чёрным. А Эвеллус, после смерти Аелла, должен был стать королём, пусть горе никуда не ушло, пусть траур навечно оставил печать в его сердце.

Семь часов перед самой торжественной частью сей пытки Эвеллусу надлежало провести наедине с мертвецами в холодной и вместе с тем душной капелле, и от одной этой мысли к горлу подступал липкий холодный комок, не дававший ни вдохнуть, ни выдохнуть полно, спокойно и уверенно — мертвецов Эвеллус боялся и раньше. Боялся до истерик, паники и хватания за материнскую юбку.

Но теперь он не был счастливым младшим принцем, что мог позволить себе поступать и говорить, как вздумается, не был больше шестым ребёнком, любимцем матери и отца, как он стал понимать уже осиротев окончательно. Теперь у него не было возможности цепляться за материнскую юбку или крупную тёплую ладонь отца или прятаться за спинами братьев и сестёр. Теперь Эвеллус был последним из династии Миивов. А потому именно ему предстояло стать новым королём Элара. Королевства, что теперь казалось проклятым.

Эвеллус и сам казался себе проклятым — больше в его душе не было ни света, ни надежд, ни чаяний, ни любви. Он был словно выжжен изнутри. Опустошён, словно кто-то безжалостный выскоблил его сердце изнутри, оставив внутри лишь жгучую, болезненную ненависть, что мучила его всё сильнее и сильнее с каждым днём, распаляя и без того открытые раны.

На рассвете, будущий монарх должен был в простых чёрных нижних штанах и рубашке, босиком и с непокрытой головой пройти путь от капеллы к собору, где уже были приготовлены трибуны для приглашённых ко двору ксанин и моурос. по широкой крытой галерее. Галерея была построена в правление королевы Иденны, бабушки Эвеллуса, в модном тогда стиле, и сейчас казалась тяжеловесной, слишком простой и грубой, но идти по ней было всё же лучше, чем проходить эти же несколько сотен шагов под открытым небом.

Эвеллус не знал, как выдержал бы коронацию, если бы из капеллы ему пришлось проделать путь до собора по улице, возможно, на глазах у толпы, что непременно должна была собраться за оградой собора. Он и эту пытку выдерживал с огромным трудом. Ему и сейчас хотелось сбежать. Куда угодно — в любой уголок Элара. Или может быть, и за его пределы. Эвеллус, наверное, и сбежал бы, если бы за эти полтора месяца его хотя бы один раз оставили одного.

Но его не оставляли ни на секунду.

Стерегли словно предателя или убийцу, обречённого на казнь, позорную и болезненную — чтобы не сбежал, чтобы не осмелился облегчить свою участь, сведя счёты с жизнью. Не оставляли одного даже по ночам — и тогда в его покоях обязательно дежурили стража, вельможи, слуги. Да, казалось, все, кому только не было лень! Буквально — не давали ступить и шага самостоятельно. Даже в купальне ему всё это время не дозволялось бывать одному.

На коронацию, как на любую публичную казнь, стекалось много народа — в прошлый раз, когда корону пришлось надеть Аеллу, Эвеллусу даже пришла в голову глупая мысль, что в соборе удалось собрать вообще весь Элар. В этот раз присутствующих, должно быть, оказалось едва ли меньше, но Эвеллус не мог смотреть по сторонам. Он должен был шагать вперёд, держать спину как можно более прямой и постоянно магией поддерживать иллюзию так, чтобы никто не мог увидеть шрама на его левой руке — своего изуродованного тем взрывом лица он так не стыдился как этого шрама.

Ему всё казалось, что если он увидит кого-то из моурос или сира Кавенда, магия перестанет слушаться его, выйдет из-под контроля и тогда...

Хуже всего было то, что Эвеллус не знал, как могла поступить его магия, если всё выйдет из-под контроля. Но страшнее было, что в подобной ситуации с его левой руки точно спадёт иллюзия, и каждому доведётся увидеть напоминание о позорной магической цепи, что навечно приковала юного короля к Дюжинному рыцарю.

Посреди собора на высоком постаменте уже стояло коронационное кресло — из слоновой кости, с узкими высокими подлокотниками и спинкой в виде трезубца, — к которому вели пять ступенек. Перед троном следовало позволить нескольким вельможам облачить его в коронационное одеяние. Одно за другим — чёрные чулки, сапоги, наручи, верхнюю тунику, расшитый золотом пояс, а затем пурпурную мантию, такую длинную, что стоило потрудиться, чтобы не запутаться в ней.

В этом одеянии стоило добраться до коронационного кресла, сесть в него так, чтобы мантия лежала определённым образом, прочесть наизусть клятву, которую его заставили зазубрить некоторое время назад, и подставить руки, чтобы в них могли вложить посох и орбе⁽¹¹⁾.

Ещё несколько минут должны были звучать молитвы о здравии и благополучии нового монарха, о благополучии Элара, о целостности мира, вселенной, о долгом и благочестивом правлении... Эвеллус знал их по коронации Аелла, но сейчас его уши словно заложило, и он не смог расслышать ни звука.

Он старался лишь держать спину, иллюзию и лицо — напротив его глаз сидели моуроские старосты в церемониальных одеждах. От одного их вида хотелось вскочить с кресла, кинуть им в головы посох, орбе, пропустить через их жалкие тела свою магию — и электричество, и дух, который, говорил последние двадцать пять лет наставник Эвеллуса, вполне может быть куда разрушительнее любой другой стихии.

Моурос хотелось уничтожить. Всех до единого. Как уничтожают вещи умершего от заразной болезни. Как уничтожают крыс или бешеных собак. Вырезать. Сжечь — ибо моурос были язвой на теле Элара.

Корона лежала перед Эвеллусом на пурпурной бархатной подушечке — её имел право касаться руками, помимо короля или королевы, только Гранд-церемониймейстер, стоявший тут же, совсем близко к Эвеллусу. Корона сейчас была серебряной, больше похожей на обруч, чем на полноценную корону, украшенной шестью аквамаринами — такой её носил Аелл. Этот магический артефакт мог изменяться от владельца к владельцу. Принимал нужную форму, цвет, размер — под нового короля или королеву, становясь чем-то уникальным и совсем личным.

Иоланда, когда Эвеллус был ещё совсем маленьким, как-то гадала в один из семейных праздников, какой будет её корона, когда придёт срок её правления — Эрлея пророчила золото и изумруды, что так нравились Иоланде, Аелл и Аластор были убеждены, что Иоланде подойдут опалы или брильянты, а Алессандра предполагала, что камнями в её короне будут сапфиры. Эвеллус тогда ничего не предполагал. Его больше занимали деревянные игрушечные колесницы, оловянные всадники и стражники, а так же заводные птички, а не драгоценные камни и металлы, а уж тем более — не регалии власти, которой, как думали тогда все, шестому ребёнку было не видать.

И была какая-то жестокая насмешка в том, что теперь корона должна была очутиться на его голове.

При жизни отца — Эвеллусу теперь казалось, что это было вечность назад, — корона была золотой и безумно тяжёлой на вид, имела загнутые причудливо зубцы и насчитывала столько рубинов, что Эвеллус в детстве всегда сбивался со счёта. У бабушки, если только картинки в учебниках не обманывали, корона тоже была золотой. Сверкающей, тонкой, словно плетёной, с изумрудами и нефритами, уложенными в виде листочков и цветов — похожей скорее на диадему, чем на полноценную корону.

Эвеллус взял корону в руки, когда двое взяли у него из рук посох и орбе, а подушку поднесли ещё ближе. Взял и — едва не вскрикнул, порезавшись о чёрный, острый зубец, возникший слишком внезапно. И вместе с тем оглушительный рёв раздался в его голове — такого мощного всплеска магии Эвеллус не ощущал прежде никогда в жизни, — и звуки снова стали слышны. И более того — острее, чем когда-либо прежде, ощущались.

Эвеллус услышал даже приглушённый ропот откуда-то слева от себя — корона была чёрной, имела девять острых, словно лезвия, зубцов и не имела ни одного драгоценного камня. И это, кажется, был плохой знак. Как и кровь, что текла по руке Эвеллуса. Только вот сейчас уже ничего нельзя было с этим поделать.

Эвеллус надел корону себе на голову, и почувствовал, как плотно она сдавила его виски — почти до боли. Так, что захотелось немедленно её снять. Жаль, что сейчас было уже поздно — хор запел «Славься», а над головой Эвеллус почувствовал клубы роящейся магии. Магии Элара, как подумал он. Так странно могла ощущаться, должно быть, только магия Элара. И было в этой магии что-то тёмное, что-то больное и совершенно чужеродное.

— Да здравствует король! — услышал Эвеллус возглас Гранд-церемониймейстера.

— Да здравствует король! — подхватили повсюду, и этот оглушительный возглас слился в один сплошной гул.

А Эвеллусу всё казалось, будто бы корона скоро оцарапает его лоб, и капли крови побегут по его лицу подобно слезам.

1) Моурос — в мире Элар раса магов, владеющих одной из шести стихий: вода, земля, огонь, воздух, электричество, сознание

Вернуться к тексту

2) Ксанин — в мире Элар раса магов, владеющих сразу двумя или тремя стихиями; во времена правления Миивов пользовались привилегированным положением

Вернуться к тексту

3) Отмеченный судьбой — связанный магически с рыцарем Пламенного батальона представитель семьи законного правителя Элара. Подобная связь довольно редка, необратима, а так же даёт довольно много магических привилегий.

Вернуться к тексту

4) Пламенный батальон — влиятельный рыцарский орден в мире Элар, обладающий чрезвычайными полномочиями в области внутренней магии мира, а так же сохранении его магической и физической целостности. Служат в этом ордене только трёхстихийные ксанин обоего пола

Вернуться к тексту

5) Использование магии стихии, что не относится к врождённым стихиям ксанин, требует огромных физических сил и концентрации, поэтому обычно маги стараются не пользоваться без особой необходимости заклинаниями или магическими символами стихий, которыми не обладают

Вернуться к тексту

6) Среди ксанин перчатки считаются чисто женским предметом гардероба

Вернуться к тексту

7) У Ксанин принято отмечать четыре основных вехи взросления: окончание младенчества в семь, физическое совершеннолетие в двадцать, магическое совершеннолетие в сорок и полное совершеннолетие в шестьдесят.

Вернуться к тексту

8) Истинный регент — в королевстве Элар человек, временно осуществляющий полномочия монарха в том случае, если тот не достиг физического совершеннолетия. Если монарх достиг физического, но не достиг магического совершеннолетия, назначается Королевский регентский совет, у которого полномочий ощутимо меньше.

Вернуться к тексту

9) Правящие короли и королевы Элара не надевают траурных одежд. Им дозволяется быть в жёлтом только в момент собственных похорон

Вернуться к тексту

10) В королевстве Элар жёлтый — цвет скорби

Вернуться к тексту

11) Орбе — в королевстве Элар название державы, которую король держит в руках на коронации

Вернуться к тексту