Синее знамя свободы (гет)

— Адель, возьми его за…

— Яйца, — перебиваю я.

Адель сбивает позу и хихикает. Она новенькая, по крайней мере, я не видел ее раньше на кастингах. Красивая, без изнуренной худобы. У нее синие волосы до плеч, и ей удивительно к лицу такой цвет. Сейчас на ней голубое многоярусное платье и метров сто жемчужных бус.

— За галстук, — Грег, сегодняшний фотограф, безуспешно давит смех. — Давайте, это последний сет.

Я направляю руку Адель к своей шее, чтобы она взялась за расшитый люрексом платок. Она возвращает голову мне на плечо. Грег щелкает затвором. Меняем позы еще несколько раз, пока одна из нитей вдруг не взрывается десятками жемчужин.

Девочки-ассистентки и Адель начинают собирать бусины, а Дженна, стилист, зовет меня.

— Иди сюда, красота моя. Наклони-ка голову.

— Это что, рога?

На мне и в самом деле тонкий проволочный ободок с черными кручеными рогами. Мы снимаем прикиды для новогодних вечеринок. Сомневаюсь, что такой персонаж пойдет в январский номер.

— Пристрою куда-нибудь, — отмахивается Дженна. — Давай, сделай мне красиво. Грег!

— Свет!

Кто-то щелкает выключателем. В мои руки летит бархатный пиджак. Закидываю его за спину широким жестом, чтобы Грег успел сделать кадр в динамике. Изображаю демона-искусителя, не утруждаясь включать голову. Из-за света софитов не видно, что происходит на площадке, но я чувствую на себе посторонний взгляд. Внимательный, изучающий. Раздевающий.

Возвращается Адель. Дженна выдает ценные указания. Я снимаю рога, галстук, откидываю пиджак в сторону. Девчонки пристегивают мне подтяжки, набрасывают на плечи свитер, заворачивают рукава рубашки и застегивают на запястье часы стоимостью с многоквартирный дом. Сзади включается машина, разбрасывающая блестки. Мы стоим в сияющем облаке, изображая умеренную страсть. Могу думать только о том, что еще два дня блестки будут даже в заднице.

— Все! — кричит Дженна. — Финита! Все молодцы!

— Спасибо, — Адель целует меня в щеку.

Кажется, Грег успел сделать кадр с этим поцелуем и очень доволен. Свет, наконец, выключается. Предвкушая ощущение собственной одежды на коже, кофе и душ, иду переодеваться.

Кто-то смотрит на меня в упор, когда я снимаю рубашку.

— Вы понравились моей дочери!

— Дочери? — оборачиваюсь. Футболку я еще не надел.

Передо мной стоит коротко стриженная брюнетка в обманчиво простом льняном платье. Это Альма Коррада, владелица частной галереи. Мой вопрос она принимает за грубую лесть и… клюет. За ее спиной Грег показывает на Адель, которая никак не может снять с себя очередные бусы. Прекрасно.

— А, Адель. С ней очень приятно работать, — всем видом показываю, что Адель мне побоку.

Она протягивает руку. Я надеваю наконец футболку и целую холеные пальцы с темно-вишневым маникюром.

— Альма, — мурлычет она. Как будто я не знал. Впрочем, откуда ей знать, что я знаю. Для таких дам я лишь мальчик с обложки, которого можно снять на пару недель.

— Очень приятно…

— Я знаю, кто вы, — она прерывает мою попытку представиться.

Вот это было неожиданно.

Она улыбается, а сама пожирает меня глазами. Отвечаю тем же, в конце концов, физическую красоту я выиграл в генетической лотерее не просто так. Ей самой впору сниматься на обложку. Все, что придает Адель юношескую красоту, у ее матери уже отобрало безжалостное время, но деньги и косметолог сделали даже лучше.

— Придете сегодня? — она вкладывает мне в руку разовый токен клуба. — Приходите к одиннадцати.

— Если фейсконтроль пропустит…

Немного усталый взгляд карих глаз без слов говорит не выделываться. Альма проводит ладонью по толстовке, которую я держу в руках.

— Приятная ткань. До вечера, Дуг.

— До вечера.

Она уходит к дочери. Я убираю токен в карман и сажусь на складной табурет, чтобы зашнуровать кроссовки. Боковым зрением вижу рога. Дженна сует мне в руки ободок.

— Возьми. Это прям твое. Наденешь на тусовку.

— Ты идешь?

Она отмахивается.

— Грег пойдет. Я хочу спать иногда.

— А ты не хотела бы ее снять? — я киваю на Альму, которая что-то обсуждает с Грегом и Адель.

— Я бы, может, и хотела, — Дженна нетерпеливо топает ногой, готовая сорваться и бежать дальше, — но ты же первый успел. Тебя не смущает, что ей почти пятьдесят?

— В другом смысле снять. Не как вешалку, конечно, в рубрику с интервью, например.

— Я подумаю. Свали с глаз моих.

Порой кажется, что Дженна меня ненавидит, хотя и терпит уже много лет. Мы учились в одном колледже. У нас был скоротечный роман, когда я только начинал сниматься, а она стажировалась в редакции. Потом она ушла к какому-то персонажу из отдела рекламы.

* * *

Когда я приезжаю домой, сестра валяется на диване в гостиной и смотрит какую-то подростковую дичь на развернутом под потолком мониторе коммуникатора. Иногда думаю, что зря не дал ей попробовать немного того же говна, которое досталось мне в восемнадцать. Редко. Для нее же старался.

— Ли, — кидаю в нее пакет с булочками, — кто муж Альмы Коррады?

— Я должна знать? — она сворачивает экран и идет в сторону кофеварки. На лице написано, вокруг какой оси она вращала мои вопросы.

— Поищи. Или у Нильса спроси. Я в душ.

Может так оказаться, что моя новая знакомая будет полезна не только и не столько в финансовом плане.

— Замминистра иностранных дел, — пробивается голос Лианы через шум воды. — Сделать тебе с пенкой?

— Давай! — я люблю черный, но сейчас готов уступить, чтобы она показала свое новое, очень ценное умение нарисовать на пенке цветочек.

Заместитель министра. Это я хорошо отработал сегодня.

Выхожу из душа в чистой футболке и падаю на диван. Лиана ставит на столик две чашки капучино с нарисованными на пенке листиками, тарелку с сэндвичами. Блаженство. Что еще нужно от жизни? Только узнать сегодня ночью пару секретов сильных мира сего, если повезет.

— Ты не выглядишь счастливым, — сестра садится рядом, обнимает меня за плечи. — Устал?

— Есть немного. Как день прошел?

— Прекрасно. Смотри!

Она убегает в комнату и приносит прелестную голубую сумочку с яркими значками. При виде логотипа у меня даже нос чешется от мысли, сколько это стоит. На свои она бы такое не купила, я знаю точно, значит, раскрутила отца на обновку.

— Чем заслужила?

— Исключительно дочерней любовью и хорошим характером. И еще я в первой пятерке факультета после летней стажировки.

— Ага, кто-то должен быть умным, — я потягиваюсь. — Не всем же быть красивыми.

В меня летит маленькая подушка. Сестра любит шутить, что когда раздавали ресницы, она стояла в очереди за мозгами, но я-то знаю, что она немного комплексует. Совершенно напрасно. Она более чем очаровательна, особенно когда хочет сумочку.

* * *

До клуба я добираюсь почти в полночь. Охранник на пороге распахивает передо мной дверь, едва услышав имя. Приятно. Прохожу внутрь, в темное царство неона, зеркал и децибел за гранью разумного. Стягиваю толстовку — на контрасте с ночной прохладой улицы здесь просто пекло. Надеваю ободок с рогами. Пора входить в образ.

Найти Грега несложно — он там, откуда лучше всего видны девчонки на шесте. Настоящего стриптиза тут нет, скорее демонстрация стального пресса с легким налетом эротики, но девушки красивые. Сажусь рядом с ним и тут же чувствую в опасной близости аромат специй и иланг-иланга, перебивающий все кальяны этого клуба. Осторожно поворачиваюсь.

Так и есть, Райя Наила, модельер, тусовщица, черт знает кто еще, во всем своем экзотическом великолепии стоит у стойки и осматривается. Вплетенные в копну вьющихся волос бусины и узоры на платье горят кислотными цветами в свете неоновых ламп, из-за этого она похожа на огромное облако светлячков. Я знаю, что она давно меня хочет во всех смыслах — не только трахнуть, еще и поработать вместе. Но нет. Не мой стиль, не мой контингент.

Под удивленный взгляд Грега поднимаюсь, чтобы тихо свалить. И, конечно, натыкаюсь на Альму.

— Пришел все-таки.

Еще в пять вечера мы были «на вы». Хотел бы я знать, где окажемся к утру.

— Только ради вас.

Она замечает мои рога и содрогается от смеха. Неоновый свет, превращающий примерно всех в плохо окрашенных андроидов, делает из нее инопланетную богиню. На ней простой топ и широкие брюки, никакой вычурности. В коротких волосах переливаются блестки типа тех, которыми меня посыпали на съемке. Кулон на блестящей цепочке, провоцирующей скользнуть взглядом мимо глубокого узкого выреза, выглядит так, словно в нем заточены души неудачников, осмелившихся неосторожно коснуться божества.

Ее прохладные руки скользят по моим плечам, и она делает то, чего я никак не ожидал — сдергивает накинутую на плечи толстовку. Сжимает пухлый неопрен в ладонях, а сама не отводит взгляда от моего лица.

Эту линейку одежды мы разработали вместе с приятелем по учебе еще полтора года назад. Долго бились над кроем, чтобы толстая ткань не смотрелась топорно при движении, а затем еще раз, чтобы производство не стало золотым. Цена все равно вышла высокой, но продажи превзошли все прогнозы. И все же я не думал, что жены министров будут реагировать на эти шмотки, как утащившие хозяйскую пижаму кошки.

— Ты совершенно не похож на Теодора, — она накидывает толстовку себе на плечи и берет меня под руку. — Ничего общего.

Этого только не хватало. Если я в чем-то солидарен с отцом, так лишь в твердом намерении отрицать наше родство.

— Я не…

— Я же сразу сказала, что знаю, кто ты. Не спорь со мной. Ты знаком с Райей? Пойдем поздороваемся?

Под мой жалобный стон Альма решительно двинулась туда, где Райя Наила приземлилась в компании золотой молодежи.

— О, Дуг! — Грег тоже здесь и теперь нетвердой рукой протягивает мне шот. — Держи!

— Райя, дорогуша, как дела? — Альма расцеловала ее в обе щеки. — Как всегда цветешь ярче всех цветов! Смотри, кто с нами сегодня! Вы знакомы?

— Привет! — я отсалютовал от самых рогов.

— Черт бы тебя побрал, Дуг Роулз, — шипит Райя, оставляя след помады на моей щеке, — за что ты так жесток?

На этот вечер я спасен. Аккуратно выливаю содержимое рюмки в паровой фонтанчик и прошу бармена сделать мне молочный коктейль. Он ржет в голос, но заказ выполняет. Сажусь на высокий стул в стороне и наблюдаю за компанией. От неонового сияния их одежды все рябит в глазах, а выражения лиц заставляют сомневаться в высшей нервной деятельности. У всех, кроме моей новой знакомой. Райя пытается перепить Грега. Успешно, по крайней мере, в уборную блевать они уползают вместе. Остальных ребят я не знаю, но мне и неинтересно. Альма пьет только воду. Замечаю, как ее коммуникатор начинает светиться, она выключает напоминание, достает из сумочки таблетницу. Запивает пару капсул водой, затем отрывает с плеча пластырь и приклеивает новый. Чрескожный аппликатор, средство непрерывного ввода лекарств, обычно анальгетиков. Я бы никогда этого не знал, но богема полна торчков. Интересно, на чем она сидит? Еще интереснее, зачем позвала меня.

Альма застегивает сумку и идет ко мне, по пути взъерошив волосы подвернувшемуся под руку парню с соседнего столика. Садится. Берет мой стакан и отпивает немного.

— Сделаете такой банановый? — мягко просит она бармена. — А ты, оказывается, не очень общительный.

Это уже мне. Качаю головой в знак согласия. Общения мне хватает и без малознакомых компаний.

— Поехали отсюда? — говорит она, оставляя едва тронутый коктейль.

— Куда?

Беру ее стакан, не пропадать же добру. Альма смотрит с некоторым осуждением, но ждет, пока я допью.

— Ко мне.

Не задаю лишних вопросов, кто я такой, в конце-то концов. Альма расплачивается с барменом. Я иду в уборную. Включаю запись геолокации на комлоге. Предупреждаю сестру, что не вернусь по крайней мере до утра.

Мы выходим в черную августовскую ночь. На улице зябко, а моя толстовка по-прежнему похищена. Начинаю подозревать, что понадобится такси, но тут перед нами опускается золоченый автопланер. Роскошь на грани китча. Запоминаю номер, пусть ребята узнают, сколько зарплат заместителя министра такой стоит.

— Что у тебя за парфюм? — спрашивает Альма, пока мы летим над ночным городом.

— Не помню. Сестра подарила.

— Неплохой, только... не очень тебе подходит. Завтра посмотрим твои работы.

Она не спрашивает, но я все равно соглашаюсь. Если будет завтра, почему бы не показать работы.

Квартира с панорамными окнами в моднейшем современном здании не похожа на гнездо разврата для мимолетных приключений. Видно, что Альма здесь живет постоянно, причем одна. Никакого намека на мужское присутствие.

Пока я рассматриваю люстру площадью с мою комнату, а затем вид из окна, Альма закрывается в ванной. Мне она лишь оставляет пакет, в котором лежит новая футболка, упаковка носков и три пары боксеров. Размер мой, на мерзкий персиковый цвет футболки можно дипломатично не обращать внимания. Отлипаю от оконного стекла и тащусь в шикарную, в мраморе и красиво состаренной латуни, ванную. Надеюсь, что Нильс сможет по моей локации определить адрес. Обычно потом выясняется, что формально всем великолепием владеет провинциальная фирма по производству стаканчиков для мороженого.

— Зачем я вам понадобился? — сажусь на край широченной кровати, где Альма уже сидит наполовину укрытая одеялом, читает что-то в коммуникаторе. Теперь видно, какие красивые у нее плечи и руки — ни единого пигментного пятна, ни сантиметра лишней кожи.

— Захотела отбить тебя у Адель.

Она знает, что я ей не поверю.

— Серьезно?

— А я тебе? Думаешь, не заметно, как глаза загорелись? Выкладывай.

— Вроде бы очевидно. Протолкнуть пару работ в галерею, получить бесплатный проход в неплохой клуб, а может быть и…

— Давай спать, — она двигает вторую подушку поближе к себе. — Ложись. Завтра во всем разберемся.

Послушно забираюсь под огромное тяжелое одеяло. Гаснет свет, Альма закидывает на меня руку и засыпает, едва ткнувшись лбом мне в плечо. Удивительная способность так вырубиться рядом с незнакомым человеком в постели. Хотел бы я знать, сколько тут перебывало таких, как я… впрочем, не хотел бы.

* * *

Я просыпаюсь от голода. Первые пару минут лежу, пытаясь понять, как очутился в комнате с темно-зелеными шторами, ниспадающими с четырехметрового потолка на узорчатый паркетный пол, и резными деревянными панелями на стене, явно натуральными и очень дорогими. Затем вспоминаю. Поворачиваюсь на другой бок.

Альма надела повязку на глаза и спит сном младенца. Осторожно вылезаю. Убеждаюсь, что ванная с круглой чашей мне не приснилась. Кое-как умываюсь и бреду в гостиную, где еще вчера присмотрел кухонную нишу с небольшим островом.

В холодильнике нет почти ничего, напоминающего человеческую еду. Стройные банки смесей, баночки с паштетами, пакетики, похожие на спортивные гели. Нахожу на верхней полке яйца. Присмотревшись, обнаруживаю безлактозное молоко. В овощном ящике есть что-то вроде мелко порезанных фруктов в вакуумном контейнере.

— Приготовишь что-нибудь? — доносится сзади сонный голос. — Умеешь?

— Я делаю все, — парирую я с привычной улыбкой, но мне не до смеха.

Человек, который так питается, явно не в порядке. Возможно, у нее не в порядке с головой.

Включаю мозг. Готовлю омлет на пару, это я умею, сестра такой любила в детстве. Открываю банку лосося, больше похожего на кошачий корм, и аккуратно делю на две порции. Капаю на тарелки найденным на задворках холодильника зеленым салатным соусом, край омлета посыпаю мелко нарубленным укропом, чтобы не выглядело совсем уж стерильно.

— Красиво, — Альма садится за стол, в ее взгляде любопытства ничуть не меньше, чем когда она рассматривала меня полуголого после съемки.

— Вам можно такое? Я не солил.

— Такое, да, можно. Угадал. Спасибо.

Кофеварки здесь нет, только капсульная машина. Делаю две чашки. Черный для себя, с молоком — для нее. Альма встает, чтобы достать таблетки, и я замечаю что-то выступающее у нее на боку, что раньше не было заметно под объемной одеждой. Похоже на диабетическую помпу.

Она ест медленно, маленькими кусочками, так осторожно, будто боится еды. Расспрашиваю об Адель, чтобы немного отвлечь, и это срабатывает. Дочь — студентка, красавица, модель, учится за границей. Приехала на каникулы повидаться с родителями. Ей всего семнадцать. Говорю, что не отпустил бы сестру в другую страну. Альма пожимает плечами.

— Тед не стал бы тебя спрашивать.

— Не стал бы, — теперь я готов закрыться в напряженном отрицании. Комкаю салфетку в руке, чтобы не сказать лишнего. Была бы нормальная еда, я бы ее яростно жевал, но это не тот случай. Над столом висит мрачная тишина.

— Я знала твою маму.

Поднимаю глаза от тарелки. Альма протягивает руку через стол, сжимает мою ладонь. Она идет на обострение и понимает это. Если отца я тихо ненавижу, то чувства к матери превосходят пределы моих возможностей. Предпочитаю не вспоминать о ней, чтобы не быть сожранным собственными эмоциями изнутри.

— Не надо, — это все, что я могу выдавить из внезапно сжавшегося горла. — Пожалуйста.

— Николь не была плохим человеком, знаешь? Она верила в семью, хотела детей, я знаю точно, — она отставляет тарелку и подходит ко мне. — Брак с Теодором сломал ее. Она потеряла себя, затем вас, а в конце и жизнь.

— Она просто оставила нас. Они оба. Им было плевать.

— Может быть, так даже лучше?

— Лучше? Лучше выживать в гетто? Зарабатывать самому с двенадцати? Торговать собой, чтобы… Вам никогда не понять, как это! — кажется, я уже ору. — Простите.

Альма кладет руки мне на плечи и разминает мышцы. Запрокидываю голову, чтобы поймать ее взгляд — теплый, немного насмешливый, немного уставший, даже сейчас.

— Думаешь, отец не стал бы тебя гнуть через колено, живи ты с ним? Тебя, да и Лиану тоже. Может быть, жизнь была непроста, зато позволила остаться собой? Подумай. Готов ехать в мастерскую?

— Только ради вас, — бормочу я, закидывая в себя остатки безвкусной еды.

* * *

Я снимаю место в старом промышленном здании, переделанном под мастерские, магазины и дешевые лаунджи. Аренда недешевая, зато от дома пешком двадцать минут. За это, а еще за огромные окна с душераздирающим светом днем и безупречные белые лампы вечером, я готов платить.

Днем в воскресенье здесь пусто, все еще отходят после двух вечеров приключений. Альма бесцеремонно копается в моих холстах. Я нашел блокнот с парой пустых листов и делаю наброски ее фигуры.

Среди всего она отбирает самые беззубые абстрактные композиции, которые показывают, что я хорошо умею сочетать цвета, но не несут решительно никакого смысла. Чувствую себя немного уязвленным, непонятым творцом, как она комментирует, но хотя бы что-то. Лучше быть в галерее, куда заглядывают сливки общества, чем не быть.

Пока Альма что-то диктует на комлог, а я думаю, хватит ли с меня одной ночи и диетического завтрака за такую милость, приходит сообщение от сестры: «Посмотри Селебрити дайджест».

Разворачиваю экран, перехожу по ссылке. На второй странице фото из клуба. Альму видно хорошо, от меня лишь рогатый силуэт в тени, но имя все же указано. Заметка называется «Искушение Альмы Коррады».

— Ничего себе, какие люди оперативные, — она смеется в голос, — обработали, написали, сверстали уже! За ночь! Красота!

— Сейчас начнется, — я готов сквозь землю провалиться.

Начинается немедленно. Звонок от отца не заставляет себя ждать. Отвечаю. Он отчитывает меня, даже не могу понять, что именно говорит. Я снова чувствую себя шестилетним мальчиком, который получает разнос за недостаточное прилежание в подготовительной школе.

— Привет, Тед! — Альма выхватывает у меня коммуникатор. — Как ты? Что? Мы любовники, что тебе непонятно? Прости, как именно не расскажу.

Она подмигивает, заметив мою улыбку.

— Что? Тед, знаешь, иди в задницу! — она жестом сбрасывает звонок. — Вот и все. Что ты так боишься его? Ничего он тебе не сделает!

Перевожу дух. Альма устраивается на высоком табурете и требует нарисовать ее. На ней моя толстовка и черные узкие джинсы. Идеальная. Выбираю масляную пастель. Мягкую, но не прощающую ошибок. Пока я закрепляю лист, Альма смотрит куда-то вдаль и на неуловимое мгновение превращается из взрослой, уверенной женщины в растерянную девушку.

Я всеми силами пытаюсь запомнить это миг. Стараюсь воссоздать уязвимость, проступающую через четкие контуры безмятежного лица. Портретист из меня неважный, но едва Альма заглядывает из-за мольберта, как вдруг закрывает рот руками. В ее глазах испуг и восхищение.

— Ты, — выдыхает она и делает шаг ко мне, встает близко-близко, — ты дьявол.

— Я просто художник.

Мы почти одного роста. Она смотрит мне прямо в глаза. Я чувствую, как горят ее щеки, как дрожат губы, готовые не то спорить, не то скривиться от плача.

— Отдашь мне?

— В обмен на толстовку, — парирую я, — второй день мерзну.

— Теперь она моя, — отмахивается Альма, — но я готова купить кое-что. Вот это.

Она показывает на небольшой, чуть больше развернутого журнала, холст, почти полностью закрашенный синим, десятками оттенков от яркой бирюзы до почти черного, перекрывающими друг друга. И только по краям видны то алые капли крови, то отпечатки пальцев, а то и следы ржавчины. Синий — цвет сопротивления. Я называю эту картину «Синее знамя свободы».

— Эту не продам!

Альма вскидывает брови. И называет сумму, стремительно улетающую за пределы разумного.

— Что именно вы рассчитываете купить за эти деньги? — я стараюсь не стучать зубами и не слишком очевидно вытирать мокрые от волнения ладони.

— Еще немного твоей эмпатии. По рукам?

— Это вы можете получить и бесплатно.

— Я хотела попросить…

Она сжимает мои плечи, буквально впивается ногтями в кожу. В карих глазах напротив — даже не страх, первобытный ужас перед непреодолимой стихией. Все попытки закрыться, не впускать это в себя бесплодны, и, барахтаясь в пучине ее страха, я точно через слой ваты слышу просьбу — съездить с ней в клинику завтра утром.

Освобождаюсь от ее рук. Обнимаю, глажу по спине, пытаюсь согреть ледяные пальцы. Сейчас она напоминает мне сестру, рыдающую в панике перед вступительными экзаменами. Чувствую, как напрягаются мышцы под моими ладонями — ей неловко, стыдно за этот момент слабости.

— Все хорошо, — повторяю я успокоительную чепуху, как всегда говорил Лиане, еще с детства. — Все хорошо. Я буду рядом.

Как, оказывается, легко меня зацепить на чувстве ответственности, а еще сутки назад я собирался просто слить ее адрес Нильсу, трахнуть разок и быть свободен.

— Это недолго, — она, наконец, возвращает привычную маску. — Максимум полчаса. Только рано. К семи.

— Какие-то процедуры?

— Обследование. Я очень боюсь… сдавать кровь.

Она не лжет. Просто недоговаривает что-то важное. Могла бы и с дочерью сходить или с мужем, они точно не разведены, но в эти вопросы я не лезу — сам видел, как от семей остаются руины и пепел.

Упаковываю портрет в картон и пленку. Альма слегка давит на меня, и я все же принимаю деньги. Про себя подсчитываю, что хватило бы оплатить квартиру и мастерскую за полгода. Можно было порадоваться, но не могу отделаться от мысли, что будет неправильно забрать все себе. Слишком много за замазанный краской кусок холста, какие бы смыслы я в него ни вкладывал.

— Оставить на подрамнике?

— Сними!

— Но будет… — закрываю рот. — Как скажете.

Кожей чувствую, она сейчас рявкнет, чтобы не спорил с ней. Ни к чему. Пусть берет свои картины и едет восстанавливать нервы.

Альма и в самом деле уматывает на автоплане, а я иду домой в отвратительной персиковой футболке. В квартире пусто, так что комментарии Лианы получу только после разгрузки стиралки. До вечера еще полно времени. Переодеваюсь в нормальную одежду, сую в карман вчерашний сэндвич из холодильника и еду в промзону. По дороге перевожу половину денег ребятам из сопротивления и в фонд поддержки подростков из трудных семей.

* * *

«Синее сопротивление» было не единственной группой противников власти, но единственной, в которую человек из богемы мог легко войти. Нас мало кто воспринимал всерьез. Многим расследователям мы представлялись эдакими клоунами, баловнями разгульной жизни.

Именно поэтому, познакомившись случайно с Нильсом, студентом с математического, гением статистики и алгоритмов, я приложил все свои дипломатические способности, чтобы он не утек к «умным». В этом году он собирался стажироваться в финдепе, так что мы уже предвкушали время удивительных историй.

Я выпрыгиваю из автобуса на остановке под эстакадой, бегу мимо старых складов, пока не оказываюсь рядом с серым ангаром. Одноразовый токен распадается в пальцах, и дверь первого контура открывается, пропуская меня внутрь.

Стою в темноте тамбура между внешней оболочкой и основными помещениями. Зеленые лучи ощупывают мое лицо, чтобы передать данные в облако. Через пару минут открывается вторая дверь.

Прохожу в просторное помещение, где на стульях, старых ящиках, да и просто на полу сидит три десятка человек. Все слушают парня из закрытой недавно газеты. Нахожу Нильса, чтобы не скучать одному.

— А, Дуг, привет! — он откидывает льняную челку со лба и протягивает мне руку. — Ты просто супер. Я все нашел — адреса, машинку. Уже работаю.

— Ну прекрасно. Продолжай.

— А правда, что вы с ней, ну…

Если бы не сестра с ее вечными трагическими влюбленностями, я был бы уверен, что в физики и математики берут только тех, кто не знает слово «секс».

— Правда, — нагло вру я, чтобы посмотреть, как уши и щеки Нильса становятся ярко-красными. — А что?

— Ей сорок семь лет!

— Да что ты!

Он говорит так, будто ей семьдесят четыре. Меня таким не смутить, на заре туманной модельной юности были женщины и старше. Спал я далеко не со всеми, хотя с некоторыми, конечно, спал. Секс не главное, это все умеют, выиграть в этой внутривидовой борьбе можно только той самой эмпатией, которую готова была оплатить Альма. У меня получалось, но было тяжело. Сложнее, чем жить в гетто.

Пока Нильс хлопает глазами, я рассматриваю сегодняшнее собрание. Все какие-то хмурые. Понять их можно, времена наступают такие, что сливай воду, ложись на дно. Если ничего не изменится, скоро из всех изданий останется только светская хроника.

Один парень, не могу вспомнить его имя, как ни стараюсь, сидит в углу с отсутствующим видом. По расслабленным рукам кажется, что он спит, но глазные яблоки под кожей век движутся слишком быстро.

— Эй, Нильс, — толкаю белобрысого под руку. — Что это с ним?

— Сидит на морфзамине. Не в прямом смысле, но, говорят, на красивые картинки тоже подсаживаешься, как на игры. Дешевый дофамин.

— Ты пробовал?

Конечно, этот праведник не пробовал ничего. Я тоже не любитель, но интересно было бы посмотреть, что можно вытащить из моей головы.

Обещаю Нильсу накопать еще чего-нибудь интересного и ухожу. Мне хватило Альмы с ее нервами и нечеловеческой едой, слушать после этого упаднические речи желания нет.

* * *

Утром сообщение будит меня в половину седьмого. Конечно, я проспал. Закидываю в себя чашку кофе, пару печений. Едва успеваю почистить зубы, а надо уже бежать.

Редкие собачники рискуют свернуть шеи при виде золотого планера. Прыгаю на заднее сиденье. Альма сидит, нервно сжав руки, смотрит в одну точку. Выглядит она не очень — бледное до серости лицо, круги под глазами. Совсем не похожа на богиню из ночного клуба.

— Вы в порядке?

Конечно же, не в порядке, иначе меня бы здесь не было.

— Не могла заснуть. Ужасная ночь.

— Отдохните потом.

Она прислоняется к моему плечу и успевает задремать, пока мы летим. В клинике держу ее за руку, стою рядом, когда берут кровь. Все занимает минут двадцать. Сажаю ее обратно в планер и с чувством выполненного долга еду домой. В одиннадцать съемка, еще успею даже бухгалтерию разобрать.

До вечера живу с уверенностью, что отделался от Альмы. Не тут-то было. В девять одновременно приходят сообщения от нее и от Дженны. Надо в среду утром приехать на фотосет в галерею. Странная срочность, обычно такие вещи планируются за месяц, не меньше.

— Какой-то ты задумчивый, — Лиана присаживается рядом. — Отец спрашивал про тебя.

— Третий раз в жизни? И что спросил?

— Что именно у тебя с Альмой Коррадой.

Действительно, что еще может волновать гениального ученого с небожительских высот. Только кто с кем спит. Рассказываю все как есть, не забыв упомянуть их разговор. Не говорю только о ее знакомстве с матерью. Ли было восемь, когда мать исчезла из нашей жизни, и до сих пор у меня нет уверенности, что сестра полностью пережила эту потерю.

Беру блокнот. Пытаюсь рисовать что-нибудь успокоительно-бессмысленное, но выходят только наброски лиц — Лиана, отец, смутные, как бы растворившиеся в памяти черты матери, Альма. Плыву по этому течению, пока не прибиваюсь к берегам сна.

* * *

В среду еду в галерею. Обычно раньше одиннадцати никто до площадки не добирается, но в этот раз все уже давно на месте. Свет выставлен, фотограф на низком старте. Дженна показывает мне на часы.

— Шевелись быстрее, только тебя все ждут.

— Что мы вообще снимаем?

— Картинки к интервью, как ты и предлагал. Давай переодевайся!

С ней только один гример, он же, видимо, и стилист. Натягиваю узкие черные джинсы и, неожиданно, серую толстовку собственной конструкции. Дженна водружает мне на голову рога. Теперь я похож на альтер эго Альмы из мастерской.

— Черная была бы лучше, — я про толстовку. — И вот это зачем опять?

— С каких пор я дала тебе право голоса, красота моя? — затыкает меня Дженна. — Ты модель, тебе все должно нравиться.

Жестоко, но справедливо. Умолкаю. Покорно жду указаний. Сбоку тихо скрипит дверь, я оборачиваюсь и застываю, потому что Альма прощается с интервьюером и идет к нам.

Если я на этом сете буду изображать нечистую силу, то она, явно, силы небесные, иначе ничем не объяснить фантастическое летящее платье цвета слоновой кости и перламутровое сияние лица и рук. Она видит меня и улыбается, тепло, приветливо. И мне остается лишь улыбнуться в ответ.

Дженна командует. Мы делаем пару пробных кадров. Не знаю, снималась ли Альма раньше, сейчас работать с ней одно удовольствие. Она сама ведет меня и фотографа по известному только ей сценарию. Я мог бы продолжать так до вечера, но мы управились за полтора часа.

Ближе к концу замечаю, как она бледнеет. Реже улыбается, начинает немного зажиматься. Сначала это можно было списать на усталость, затем я случайно касаюсь ее руки и по ледяной испарине на пальцах понимаю — все гораздо хуже. Дженна орет, что я витаю в облаках, но на самом деле я в аду собственной ответственности.

Мы заканчиваем, я переодеваюсь. Альма буквально падает на стул, роняет голову на руки. Убеждаюсь, что в этот раз футболка на мне, и подхожу к ней. Опускаюсь на корточки.

— Чем помочь? — спрашивать, все ли в порядке, уже неуместно.

— В кабинете моя сумка, — она еле говорит, — принеси сюда.

— Дуг, твою мать!

Дженна хочет, чтобы я вернул брюки, но ей придется подождать. Нахожу кабинет, хватаю со стола сумку, бегу обратно так быстро, как могу.

— Дуглас!

— Иди в задницу! — ору в ответ на возмущенные вопли в мой адрес. — Подожди секунду!

Неужели никто из них не видит, что человек рядом почти теряет сознание от… Я не знаю, от чего. Альма сжимает зубы и стонет. Ей больно. Под вопли Дженны снимаю чертовы джинсы, пусть все смотрят на мое исподнее, плевать.

— Я здесь, — беру ее за руки. — Что сделать?

— Пластырь…

Открытая сумка похожа на бездонный колодец. Меня спасает Дженна, которая наконец-то понимает, что есть проблема. С исключительно женской уверенностью она выуживает из пропасти коробочку, похожую на таблетки от головной боли. Анальгетик. Открываю крошечный пакетик и накладываю аппликатор Альме на плечо.

— Все хорошо, — я все еще стою перед ней на коленях и все еще без штанов. — Сейчас станет легче.

— Не уходи.

— Только штаны надену, — бормочу я и вижу, что через дымку боли она улыбается.

Дженна приносит еще один стул и с грохотом опускает на пол передо мной. Я знаю, что она осуждает меня, только вот ни я, ни она не знаем, за что именно. Возможно, подозревает в какой-то особой корысти. Не то чтобы совсем безосновательно, но не в этом случае. Здесь я отрабатываю по полной.

Проходит минут десять, и Альма оживает. Комментирует степень моей одетости, благодарит, улыбается уже по-настоящему. Остаюсь с ней, пока группа собирается и уходит, и сам собираюсь поехать домой. Она вызывается проводить меня до дверей.

— Ты очень занят на этой неделе?

Да если бы. Работы до воскресенья я себе не нашел.

— Совершенно свободен, — беспечно отвечаю я и тут же понимаю, что попал.

— Я хотела съездить к морю. Поедешь со мной?

— Зачем я там нужен?

— Будешь радовать глаз, — Альма поднимает бровь и смотрит на меня в упор. — Соглашайся. Бери краски, хочу посмотреть, как ты работаешь.

* * *

Дом у моря, геолокация которого, конечно, уходит Нильсу, оказывается одноэтажным зданием в нео-средиземноморском стиле. Белый цвет, дерево, алюминий, много сине-зеленого в интерьерах. Свежо и лаконично. Я бы из такого и не вылезал в город.

При виде кухни с больши́м деревянным столом становится не по себе. Здесь бы сидеть компанией, пить вино и есть рыбу с гриля, а не следить, как персонал расставляет в холодильнике баночки с сухими смесями.

— Обещаю, что ты не умрешь от голода, — Альма обнимает меня сзади. — Идем, покажу дом.

— Почему не съездить сюда с Адель? — спрашиваю я, показательно игнорируя ее приглашение и вытягиваясь на огромном белом диване. — Или с подругами?

— Потому что они не будут рисовать этюды на море, — делает сердитое лицо и складывает руки на груди. — Не входи в режим кота, идем!

Она показывает мне спальню, бассейн, комнату для музицирования — Адель играет на виолончели, но по-настоящему меня интересует только библиотека. Удивительно, сколько книг может человек собрать в доме, где даже не живет постоянно. Присматриваюсь к стеллажам и обнаруживаю произведения, изъятые из продажи и библиотек еще во времена моего детства.

— Запрещенка? — достаю книгу с полки — политическая сатира, пролистываю плотные страницы. — Не боитесь?

— Ты читал? — спрашивает в ответ Альма.

— Конечно. У нас вся школа читала, даже в гетто.

— Не боишься? Говорят, Теодор учится считывать мысли через датчики на голове.

— Это не самое интересное, что он сможет узнать.

Возвращаю книгу на полку. Альма подходит ближе, заглядывает мне в глаза. Улыбается уголками губ. Представляю, что на мне ободок с рогами, и делаю соответствующий взгляд.

— Выкладывай, дьявольский соблазнитель, — смеется Альма. — Какие у тебя еще есть тайны?

Секунду колеблюсь, а потом будто ныряю в холодную воду.

— Я из сопротивления.

Я знаю, что ее муж — крупный чиновник, и пусть сама Альма из непростой семьи, скорее всего, этот дом и городская квартира куплены вовсе не на бабушкино наследство. Сомневаюсь, что она будет в восторге.

Она едва заметно кивает. В глазах загорается понимание, а может быть, она просто нашла подтверждение своим догадкам. Вся уверенность с меня, конечно, слетела, я просто жду ее вердикта, но Альма обнимает меня и шепчет: «Хорошо».

* * *

Рано утром беру этюдник и акварель и иду на море. Альма еще спит, поэтому я пользуюсь моментом приватности и купаюсь нагишом в холодных голубых волнах. Если отвлечься от странностей нашего взаимодействия, я практически в раю. Голова пустая и немного кружится от количества кислорода в воздухе, вокруг на километры нет ни одного человека, которому я что-то должен, практически невидимый повар приготовил божественный завтрак для меня одного. Не удивлюсь, если через пару дней Альма принесет меня в жертву языческим божествам, предварительно откормив.

Часа через полтора она все же приходит. Расстилает плед, садится рядом и просто наблюдает, как я рисую. Смотрит то на мои руки, то на море, тихая, немного потерянная.

— Все в порядке? Вам не холодно? — спрашиваю из вежливости, но замечаю, что ее плечи покрылись мурашками. Сидеть в ветер на берегу в тонком летнем платье — не лучшая идея.

— Иди ко мне.

Альма отрывает меня от мольберта. Сажусь рядом, она обхватывает меня руками, кладет голову на плечо. Греется. Ничего не говорит. Склоняюсь щекой к ее руке по внезапному порыву нежности.

— Как ты это делаешь? — спрашивает она. — У тебя такие эмоциональные картины, все твои ночные города, и классические пейзажи тоже, они буквально пульсируют. Но ты сам, как только подходишь ближе… Ты же художник, должен метаться и истерить.

— Я сестру растил, нельзя было метаться и истерить. Привык.

С минуту она молчит, а затем продолжает допрос.

— Почему у тебя нет девушки?

— Нет достойных. Шучу. Не знаю. Не сложилось пока.

— Райя с тебя глаз не сводит, я видела. Она красивая, добрая. Талантливая. Слишком старая?

— Дело же не в возрасте, — пытаюсь посмотреть на ее лицо, — просто не мой тип.

Альма обнимает меня крепче. Без всякого сексуального намека. Как опору перед бездной бушующего моря.

— Я любила только одного мужчину, — вдруг говорит она. — До сих пор верю, что и он любил меня по-настоящему, но в наших семьях еще практиковались договорные браки, так что женился он на другой, дочери более влиятельных родителей.

— А Адель тоже должна будет…? — мне становится жаль девчонку, которую могут выдать замуж за совершенно чужого ей человека.

— Она мой единственный ребенок, Дуг. Я ее люблю больше жизни. Надеюсь, ее отец не сделает такой же глупости как мой. Хватит уже производить несчастливые семьи.

Ветер становится слишком сильным, набегают облака, к тому же у Альмы срабатывает напоминание. Мы возвращаемся в дом. До вечера небо бушует предчувствием грозы. Комнаты с панорамными окнами в такую погоду вызывают у меня тревогу, так что я забираюсь в библиотеку с термосом чая, прячусь за стеллажами от стихии, уверенный, что сбежал максимум минут на сорок.

Когда ни через час, ни через два Альма не появляется, я начинаю волноваться. Откладываю книгу, иду в кабинет, в гостиную, но нахожу ее только в спальне. В первый момент мне кажется, что она без сознания, но она просто спит. Сажусь на кровать, чтобы отдышаться. Надо завязывать с этим приключением, пока я еще в здравом уме.

* * *

Бассейн на вилле шикарный. Ничего похожего на обычные бесполезные чаши для вечеринок в бикини. Две полноценных дорожки по двадцать пять метров с мозаичным дном. С утра море и мольберт привлекают меня больше, зато ближе к вечеру, в отсутствие привычных тренировок — самое то.

Альма сидит на краю бассейна. В закрытом белом купальнике и тонком золотистом палантине она даже более идеальная, чем обычно. Смотрит, как я плаваю. Во взгляде — желание снять с меня последний предмет одежды, совсем как на том фотосете, кажется, сотню лет назад.

— Вылезай, — кричит она, когда я приближаюсь к ее бортику. — Уже холодно!

— Еще три дорожки!

— Я ухожу!

Делаю еще три бассейна. Ее уже нет во дворе, когда я выбираюсь. Воздух и в самом деле прохладный. Стуча зубами, забегаю в дом, встаю под горячий душ. Через минуту открываю глаза и едва ли не ору от испуга.

Альма стоит, облокотившись на мраморную стену, и рассматривает меня через стекло душевой кабины. Делаю возмущенное лицо, поворачиваюсь спиной, но она, понятное дело, никуда не уходит. Подходит ко мне, когда я открываю дверцу, окутывает полотенцем. Берет за руку и ведет в спальню. Даже не пытаюсь возражать. Я полностью в ее власти. Закрываю глаза, пропускаю через пальцы шелковые пряди волос и отдаюсь касаниям прохладных мягких ладоней к спине, чувствую ее губы на своих губах, затем ниже, на шее и груди, и, черт побери, она знает, что делает.

Полотенце падает на пол. Мы падаем на кровать. Можно больше не думать, зачем я ей понадобился, теперь все просто. Вопрос правильности улетучивается сам собой, не успев толком оформиться.

— Почему только я раздет? — шепчу ей в ухо. — Это нечестно.

— Не стоит, не надо… — она отмахивается и снова целует меня, она сама уже на взводе.

— Надо, конечно.

Спускаю бретельки купальника, медленно веду губами по ее плечу.

— Я вообще не собиралась…

Как будто я собирался.

— Поздно. Не я первый начал.

Альма медленно снимает купальник. Я видел много женских тел. Разных. Молодых и не очень, худых, полных, знаю, что никто в пятьдесят не может выглядеть, как в двадцать, но в этом плане тут все в порядке. Однако, обнажив грудь, она останавливается. Теряет уверенность. Смотрит на меня в поисках поддержки.

Все, что я могу сделать — снова поцеловать ее. Она раскрывается, я чувствую ее тепло, желание, и вместе с ними какое-то горькое отчаяние.

— Я предупреждала, — говорит она. — Ты сам захотел…

— Снимай, — шепчу я прямо в ее губы и отстраняюсь.

Я вижу полоску ровной смуглой кожи, и затем сердце пропускает удар. Швы после операций. Звездочки от проколов и длинные рубцы. Не могу даже сосчитать, сколько. Чуть ниже пупка слева большой участок кожи закрыт толстым силиконовым пластырем. Сейчас он выглядит как бежевый круг, но я понимаю, что это такое. Стома. Искусственное отверстие в истерзанном безупречном теле.

Все детали предыдущих дней складываются в единую картину. Таблетки по часам, пластыри, странная еда, обследования и пронзающий все страх. Альма закрывает лицо руками, а я склоняюсь к ее животу, целую шрамы, обвожу их пальцами, стягиваю, наконец, до конца купальник. Больше между нами нет ни сантиметра ткани и ни одной тайны.

Меня несет волнами желания, и словно в горячечном бреду я целую ее стопы, поднимаюсь выше, провожу языком по тонкой коже на бедре, затем еще раз и еще. Пальцы Альмы вцепляются мне в волосы, заставляют подняться, и тогда она выдыхает:

— Давай!

Подчиняюсь. Она вздрагивает, сжимается. Вижу складку между бровей, сжатые губы. Черт.

— Больно?

— Двигайся, — приказывает она и толкает рукой мои ягодицы.

Я стараюсь двигаться медленно, плавно, не отвожу глаз от ее лица. Она тяжело дышит и тоже смотрит на меня, но вот все ее тело становится расслабленным, мягким, глаза закрываются. Целую приоткрытые губы, а она шепчет:

— Быстрее!

Ускоряюсь. Альма запрокинула голову и, кажется, целиком ушла в мир собственных ощущений. Спасительного взгляда, который удерживал бы от лишних движений, больше нет. Я уже на грани. Останавливаюсь, чтобы не сорваться. Она открывает глаза и находит мою ладонь, сжимает пальцы. Продолжаю, пока она не выгибается с тихим стоном.

Замираю. Боюсь причинить лишнюю боль. Меня всего колотит от возбуждения. Она смотрит в мое, наверняка искаженное гримасой лицо, проводит ладонью по щеке, стирая капли пота. Улыбается.

— Отпусти себя.

Когда мир снова обретает четкие контуры, я лежу лицом в подушку. Альма, уже одетая, сидит рядом, читает книгу на развернутом экране, перебирая одной рукой мои волосы. Смутно вспоминаю, что издавал какие-то нечленораздельные звуки, прежде чем отключиться.

— Прости, — пытаюсь сесть, но тело как желе, получается только повернуться набок. — Сорвало крышу.

— Ты был великолепен, — вокруг ее глаз тонкие морщинки от еле заметной улыбки. — Я уже и забыла, как это.

* * *

Мы возвращаемся в город вечером субботы, и я понимаю, что никогда больше не увижу ее. В тот момент, когда Альма, одетая снова в похищенную толстовку и черные брюки, обнимает меня и отдает до отвращения элегантную коробку в темно-синей подарочной обертке, я еще не знаю почему.

— Ничего не говори, — предупреждает она.

Да что тут скажешь.

— Не буду.

— Послушай. Запомни меня такой, как тогда в мастерской, не больной, не изрезанной, пожалуйста! И еще, — она берет меня за руку, сжимает и тут же отпускает. — И еще. Ты должен быть больше художником, чем моделью. Изменять мир. Понимаешь? Обещай мне, постарайся, ладно?

— Да. Конечно. Обещаю.

Я смотрю, как поднимается золотистая дверь автопланера. Альма на секунду оборачивается, будто сейчас скажет что-то еще, но лишь грустно улыбается, садится в машину и улетает.

* * *

Через три дня, утром в среду, я просыпаюсь от трели уведомлений на коммуникаторе. Первой приходит ссылка на «Морнинг дайджест» от Лианы, через секунду сестра сама отчаянно стучит в мою комнату, а затем открывается сообщение от незнакомого отправителя: «Дуг, это Адель. Пожалуйста, можно я приеду?».

И еще через два удара сердца я понимаю.

В утренних лентах светских сайтов фотографии Альмы и сообщения о скоропостижной смерти. Вчера, за пару минут до полуночи.

Я молча открываю дверь Лиане. Отвечаю Адель. Иду в уборную. Меня тошнит отвратительной горькой желчью. Почти теряю сознание, пока добираюсь до дивана. Сестра ставит на столик передо мной стакан воды. В ее взгляде вопрос, но ответа у меня нет.

Сейчас легко было бы придумать, что я любил Альму, только это неправда. Все, что произошло между нами, — просто игра, случайное касание двух мотыльков, которые после этого ушли в крутое пике.

Разворачиваю большую проекцию и листаю ленты. Журнал, где работает Дженна, спешно публикует интервью, для которого мы снимались вместе. Две скупые строчки про пятилетней давности диагноз. В конце — фотография Альмы в галерее. Зал, которого я не видел. Она смотрит чуть в сторону, солнце играет бликами в волосах, у нее за спиной синий прямоугольник на черной стене. Синее знамя свободы.

Я сижу на диване, опустошенный от осознания мимолетности, хрупкости жизни, от ощущения, что смерть прошла рядом, посмотрела пустыми глазницами и одним щелчком костлявых пальцев забрала ту, что дышала рядом со мной.

Приходит сообщение от отца с угрозой оторвать голову, если я приму хотя бы копейку наследства. Несколько раз пишу, чтобы шел в задницу, и стираю. Не отвечаю ничего.

Адель влетает в квартиру, повисает у меня на шее, но не может ни слова сказать от рыданий. Я разбираю только что-то про кровотечение. Передаю ее Лиане, а сам приглашаю пройти мужчину в старомодном пиджаке и джинсах, который приехал с ней. Заместитель министра иностранных дел в моей не самой модной квартире.

— Мои соболезнования.

— И мои вам, — выдавливает он. — Можно воды? Думал, вы старше. Как я понимаю, вы были спутником…

— Не был, — протягиваю ему стакан. — Можете считать, что Альма сняла меня на пару дней.

Выражение его лица непередаваемо. Он рассказывает, что чуть меньше недели назад Альма предупредила его об изменении завещания и назвала мое имя. Однако же, отец что-то знал.

— Я не приму завещание.

Вовсе не потому, что боюсь отца. Мне не нужны деньги, которых я не заработал вообще ничем.

— Давайте не будем оспаривать ее волю хотя бы сегодня, — он с подозрением осматривает комнату. — Нотариус свяжется с вами позже.

— Да. Конечно.

— Если вы планируете быть на похоронах…

Никакого желания. Она хотела, чтобы я помнил ее живой.

По лицу и осанке заместителя министра видно, как виртуальный камень исчезает с его плеч. Обещаю вернуть Адель домой на такси, когда она немного успокоится, и он, наконец, уезжает.

Я возвращаюсь в гостиную. Механически готовлю паровой омлет. Бью себя по рукам и жарю к нему бекон. Все щедро посыпаю зеленью и стараюсь не полить слезами. Зову девчонок. Обе зареванные одинаково, одна с голубыми волосами, вторая с сиреневыми, выглядят почти как сестры. Отпаиваю их мятным чаем, уговариваю поесть. Кто-то должен сохранять видимость нормальности.

Коммуникатор напоминает, что у меня через час съемка. Отказываться поздно, подведу всю команду. Иду одеваться и нахожу в шкафу коробку — подарок Альмы, который я так и не открыл.

Пальцы дрожат, пока я сражаюсь с синей бумагой. Внутри — флакон мужского парфюма. Пшикаю немного на руку. Через вязкие, теплые ноты мускуса пробивается полынная горечь. Аромат окутывает меня, будто я родился с ним, носил его всегда, успокаивает, проясняет мысли.

Перед глазами встает ее фигура у золотого планера. Я снова вижу, как Альма улетает, оставляя меня навсегда, унося с собой в вечность мое обещание делать мир лучше. Я сделаю все возможное. Клянусь.