Restart. «Фёдор погибнет до начала исполнения плана» (джен)

Словно просыпаешься после долгих дней на больничной койке. После травм, наркоза… Сознание едва уловимое, мысли скатываются клейкими рисовыми шариками, которые при легчайшем соприкосновении с соевым соусом рассыпаются в непонятную массу и никаким попыткам выловить рисинки из чашки не поддаются… Уже на подкорке выбитое, но всё равно позабывшееся ощущение.

Дазай с трудом разлепляет глаза — первый шаг всегда самый сложный, а дальше по накатанной… — и привычно в лёгкую одёргивает конечности, проверяя, что травмировано и насколько серьёзно. Правое плечо мгновенно отстреливается, отчего Дазай резко выдыхает в попытке заглушить сильную боль, мычать же нет никаких сил. Чёртов Чуя. Лучше бы пальнул сразу в лоб, чтобы не пришлось теперь страдать от тяжело заживающих сломанных ног да чужих предупредительных выстрелов. Да, этот цирк был в их плане, ставки слишком высоки, чтобы не подставляться, но как же Дазай не любит это гадкое больничное послевкусие…

Судя по тому, что сам он жив, Достоевский таки повержен и, вероятно, мёртв.

Только победу праздновать рано: текущая расстановка сил ещё не ясна, пускай собственное местоположение понемногу угадывается. Если Агентство впрямь разгромлено и, по большей части, повержено, то ожидать такого хода от Мори стоило. Нажитого жаль — хорошие были люди среди детективов, Одасаку бы они понравились…

«Прости. Я должен был помочь им, как нуждающимся, но не справился, не справился, старался же изо всех сил, да этого оказалось мало. Не осуждай меня».

И всё же Мори иногда забавен в своей податливой предсказуемости — вывел когда-то традицию оставлять Дазая именно в этой реанимационной палате; как же она знакома… А ведь говорил — ещё перед Дазаевским сложением полномочий Исполнителя, — что перенаправил часть бюджета на начинающуюся модернизацию медицинского блока. И только здесь всё осталось по-старому… Удивительно.

Он долго лежит в одиночестве и тишине — даже в коридоре никто не ходит. Так бывало и раньше, но тогда находилось, о чём подумать, и видеть решительно никого не хотелось, особенно Мори, врачей и Накахару. Последний, конечно, и так до выписки не маячил перед глазами, если только не валялся в аналогичной палате где-то поблизости. Тогда встреча оказывалась просто неизбежна. Сейчас совсем другое дело — время не ждёт, а ситуация непонятна и отсутствие информации Дамокловым мечом тревожности раскачивается над едва соображающей головой, набитой колючей проволокой нелёгких мыслей.

А Накахара, к слову, неожиданно появляется. Медленно приоткрывает дверь, делает шаг внутрь и замирает, стоит Дазаю качнуть в его сторону головой. В таком положении не поворочаться, но глаза цепляются за странное. Напарник по-мальчишески угловатый, с этим дурацким коротким хвостиком, который носил ещё в шестнадцать, недлинными перчатками, давно сменившимся наивным встревоженно-растерянным взглядом… Хотя к чёрту романтику, эта эмоция Чуе свойственна до сих пор. Или… как это до сих пор? Не этому Чуе?

— Я позову врача, — неуверенно приподнимает руку Накахара и указывает большим пальцем себе за спину, после чего растворяется в коридоре. Дазай даже не успевает собраться с силами, чтобы подать голос и возразить. Время, информация, не нужно врачей, он же жив, нужно действовать дальше или, как минимум, успокоиться, что всё закончилось.

«Омоложение» Чуи ему померещилось. Страшно, что падение в лифте сказалось не только на ногах; сможет ли он теперь нормально жить без чужой помощи и не останется ли без рассудка спустя какое-то время? И заметит ли вообще, что едет крышей? Так овощевать он точно не готов.

С трудом Дазай возвращает голову в прежнее положение и чувствует неудобство — кислородная маска велика. Странно, с его ростом и габаритами тела эта проблема не беспокоила лет с восемнадцати; как в медблоке мафии ему не нашлось нормальной маски по размеру?

* * *

Дазаю шестнадцать, а в плечо ему просто выстрелили на последней неудачной миссии. Он ещё даже не Исполнитель, живёт чёрт знает где — как он вообще додумался до этого, чем котелок варил тогда?!⁽¹⁾ — с Одой едва-едва познакомился, Мори относится к нему слишком по-родительски — хотя когда он таким не был? — а ещё Дазай ненавидит Чую и не хочет с ним работать, но сейчас всё серьёзно, без наигранно гиперболизированной остаточной ненависти.

Дазай помнит всё это. Но оно уже БЫЛО.

Предсмертные галлюцинации, да? Не способность же.

А даже если он вправду жив — не находится только объяснения, как воплотилось в реальность происходящее, — теперь придётся отыгрывать себя шестнадцатилетнего. Ну что за ужас: всерьёз работать… Отчёты, сделки, переговоры, выездные миссии… Катастрофа. В Агентстве он позиционировал себя шутом, дабы отделаться от заморочек серьёзных дел, а умом мог козырнуть, коли дело принимало донельзя опасный оборот. В мафии же такой возможности не было — Мори сделал на него большую ставку, да и сам Дазай в то время пахал, как проклятый, спал едва ли, но ему и интересно было возиться с распутыванием сложных вопросов, с которыми почему-то не справлялись взрослые. И ценен он был как один из немногих эсперов, выживших после битвы с Верленом за Чую. Кстати, а было ли уже это сражение?

Сам засранец Чуя задирался. Он и вправду раньше был таким несносным агрессором? А как комично теперь смотрелся: мелкий и гиперактивный, сверхэмоциональный, притягивающий за уши абсолютно любой повод, чтобы устроить конфликт. Смешной, одним словом. И почему Дазай только на него обижался? Как эту забавную мелочь можно ненавидеть, он же очевидно не серьёзен, как казалось тогда?

Правда, когда его зажали с ножом у горла в коридоре штаба, в памяти почему-то подобной сцены не всплыло. Кто-то из них перегнул с нападками и нарушил ход истории? Тогда, вероятно, Дазай: слишком самоуверенно спровоцировал, зная, что добрячок Чуя в жизни его не убьёт от ужаса нарушить приказ босса. Воспитанник Мори бесценно нужен организации, и каждый мафиози знает это, как молитву.

— Когда ты уже перестанешь пользоваться мной для воплощения своих хитровыебанных планов, в которых я непременно оказываюсь пострадавшим, крайним и в самом невыгодном положении? Что с твоими мозгами происходит в этот момент? Можно же подумать получше и не подставлять меня под удар? Ты невозможен, ненависть к тебе так и распирает.

— И что? Снова убьёшь меня? — Дазай даже не успевает подумать прежде, чем странная фраза срывается с губ.

Зато Накахара на пару мгновений замирает; в глазах его взвивается растерянность, после чего он отводит взгляд в сторону. Дазай уже собирается поддеть напарника на тему страха, как тот неуверенно бормочет:

— Так это был не только мой глюк?

То, как серьёзнеет Дазай, в памяти Чуи отпечатывается навсегда. Ему кажется, что напарника он не видел настолько собранным, взрослым никогда — как минимум, в общении с Накахарой, но что-то знакомое в этом образе отзывается в подсознании. Что-то, что не вызывает привычной злости, но даёт слабую надежду, будит… доверие? Почему вообще на Дазая можно положиться, если сейчас Чуя не собирается активировать Порчу?

— С этим явно нужно разобраться, — в момент, когда напарник спокойно отводит чужую ослабевшую руку с ножом, Накахара смотрит на него во все глаза. Не привычная отстранённость, дурная уловка для побега — сосредоточенная уверенность, взгляд шатена вмиг теряет подростковый блеск, и его обладатель кажется на несколько лет старше. Да, Дазай и в обычное время проделывал такой трюк, однако сейчас… это словно был другой человек.

Картинка в голове не складывалась, впечатление о Дазае в памяти двоилось, и Чуя, неловко подтянув вооружённую руку к груди, растерялся окончательно.

— Что ты помнишь? — выдернул его из омута мыслей напарник.

Не в силах собраться, Накахара закрыл рукой верхнюю половину лица, зажмурился в попытках собрать битое стекло обрывочных кадров воедино и несколько секунд помолчал.

— «Гудбай». План «Гудбай». Я слышал твой голос и почему-то не мог свободно дышать, а потом…

Рука с нажимом проехала ниже и закрыла рот. Чуя в ужасном осознании выронил нож, ошарашенным взглядом прострелил Дазаю те самые места, в которых ему отчётливо помнилась хлыщущая кровь от его… пистолета.

Напарник молча кивнул и отвернулся.

— Слушай, я не…

— Давай поднимемся к Мори и поговорим об этом. Маловероятно, что мы одновременно двинулись рассудком, причём с одинаковыми видениями.

— Дазай, послушай, я бы тебя не…

— Чуя. — Серьёзным взглядом его буквально пригвоздили к полу. Не пренебрежительным — за нарастающую истерику, не изничтожающим — за потерю контроля над собой перед старшим по положению. Не тем Дазаевским, который, как всегда, должен был втоптать Накахару в уничижительную грязь. А каким-то жёстким, но отрезвляющим своей уверенностью. — Я не знаю, что случилось. Но в данную минуту с нами всё в порядке, поэтому нужно успеть собрать все сведения, которые мы ещё помним. За попытками делать вид, что ничего не произошло и только мы сами словили странные глюки, все просто теряют время.

* * *

Чай в этом ресторанчике хорош. Спонтанное и экспрессивное требование Рампо пообедать именно здесь Фукудзава смиренно принял за продуманный план, еда удовлетворила обоих, и поводов высказывать недовольство больше не было.

— Завтра нам нужно будет встретиться с предста… — директор замер на полуслове, не удержав контроль сильнейшего мгновенного наваждения. Мужчина вдруг закашлялся, прикрывая рот рукой, и неосознанно взглянул на ладонь. Что он ожидал увидеть? Кровь? Откуда это машинальное действие?

Сидящий напротив Рампо звякнул ложечкой о тарелку и, методично дожёвывая кусочек десерта, проговорил:

— Только что произошло что-то, в чём мы никогда не разберёмся. — Его настороженные зелёные глаза встретились со взглядом подобравшегося Фукудзавы. — Мне не понравилось то, что я увидел. Вам, видимо, тоже.

— Возможно, это атака чьей-то способности, — директор Агентства кивнул на таких же растерянных людей вокруг, но те, за пару секунд придя в себя, вернулись к прежним делам. — Портовая мафия или другая неприятная сила. Нужно быть настороже.

Рампо ничего не ответил. У него уже появились мысли на этот счёт, но директору он озвучит их позже.

* * *

Как оказался на улице во время тихого часа, Ацуши совершенно не помнил. Сквозь истошную истерику он только почувствовал, как его подхватили два воспитателя, но он всё не унимался, как не унималась и фантомная боль в руке и ноге. Он ощущал на них прикосновения взрослых, сердитых от его выходки и непрекращающихся рыданий, но боялся открыть глаза и не увидеть конечностей на месте. Акутагава может быть всё ещё рядом и…

Откуда здесь воспитатели из приюта? Его снова затянуло в паническую атаку с подменой мозгом реальности?

Спустя время Ацуши вспоминает, что в этот период жизни совершенно не контролирует тигра без воздействия способности директора Агентства, отчего долгое время в ужасе шарахается ото всех. Вопрос перемещения в прошлое ни разу не поднимается; страх навредить кому-либо гораздо реальнее, а эта проблема — острее, нежели возможное воздействие чужой способности, видения от невероятной боли из-за атаки Акутагавы или же вовсе сдвига сознания. Чересчур много навалилось в последнее время на восемнадцатилетнего мальчишку, его ровесники ещё не окончили школ, а он пытался спасти мир… Очевидно, не вышло, не смог. Оказался слаб и не оправдал ожиданий господина Дазая, Агентства и, видимо, всех людей на планете.

Ацуши хватается за голову и снова кричит. В попытке защититься от себя же он ранится собственными тигриными когтями, и вдруг боль отрезвляет: пусть Тигр не поддаётся, но если Ацуши не удержит сейчас свою силу в руках, то произойдёт очередная катастрофа, которую уж точно никто волшебным образом не разрулит, как получилось с Достоевским.

«Не вздумай жалеть себя, — сказал ему Дазай тогда на станции. — Иначе жизнь превратится в бесконечный кошмар». И был тысячу раз прав. Наставника больше нет рядом, но коли это прошлое, однажды они непременно встретятся вновь и, может, он тоже вспомнит Ацуши. А пока нужно продержаться. Нужно. Ради защиты мира.

* * *

Год спустя

— Анго, — легко обернулся к другу Дазай, вызывая у того вопросительный взгляд. — У меня есть к тебе просьба.

Ода задерживался, но точно должен был прийти — чутьё бы Дазая не подвело, особенно в этом вопросе. Правда, когда дело касается этого загадочного человека, делать какие-либо прогнозы бывает непросто. Но так или иначе, и он, и Анго сегодня встретились здесь, в «Люпине», значит всё точно пройдёт хорошо; а маленький диалог ход истории не нарушит. Хотя как знать...

— Звучит как-то неоднозначно, — настороженно отозвался Сакагучи и отставил бокал на стойку. — Это скорее завуалированный приказ Исполнителя, верно?

Дазай легко улыбнулся и прищурился.

— Это как сам захочешь. Недавно в Японию с разведкой проникли опасные люди; уж не знаю, в курсе этого спецотдел или нет. Однако мафия готова взяться за их устранение за, скажем, определённую услугу. За лицензию организации одарённых, — Дазай коротко отпил виски и, смакуя его терпкий вкус, застыл взглядом на двери, за которой испарился хозяин бара. — Словом, сообщи в отдел. Ты сможешь правильно объяснить, почему в этом состоит острая необходимость.

Ему не нужно было оборачиваться, чтобы убедиться, как Анго пробил озноб и как тот боится теперь шевельнуться, или сказать что-то неверное, или…

— Не совсем понимаю, о чём ты.

— Это не тот ответ на мою просьбу, который я ждал. — Дазай бросил на него серьёзный взгляд и понизил голос, чеканя каждое слово: — Не хочу, чтобы Одасаку умер на моих руках снова. В этот раз мы справимся и без «Мимика».

— Откуда…

— Мы все помним, Анго. Память под влиянием времени постепенно уходит, но смерть близкого друга забыть невозможно, так ведь? Как и то, чем всё закончилось в прошлый раз.

Ещё растерянный Сакагучи поправил очки, взялся за бокал, раскачивающими движениями перемешивая в нём лёд.

— Так Достоевский с Крысами сейчас в Йокогаме?

— Да, и я займусь этим вопросом, пока он не подозревает об этом. Не знаю, кто добрался до книги в будущем, но Достоевскому воспоминания точно не оставили, и, видимо, это наш единственный шанс устранить его, пока всё не повторилось в худшем раскладе.

1) я почему-то уверена, что Дазай не ностальгирует по жизни в контейнере на свалке

Вернуться к тексту