Железо (джен)

Left alone and lost,

Darkest lines that I must cross,

Lords unite with thieves.

© Miracle of Sound

— Я пойду по земле чужой и найду себе новый дом, — поёт хромая Мэгуми по-японски и опирается на ногу, протезированную от середины бедра. — Эй, лисёнок, бульона не жела… о-о, Ви, внучка, так ведь это твоя рыжая голова! Хочешь варёные бобы?

— Я уже завтракала. И я же просила, не называйте меня внучкой, — напоминает Ви: Горо Такэмура с брезгливым любопытством нюхает костное варево, но старуха всё равно улыбается, как мать при виде блудного ребёнка.

Здесь, в гнезде кольцевой дороги, всё пахнет специями, — так, в общем-то, пахнет любая рыночная готовка, будь то восточный квартал или латиноамериканский, — и этот запах въедается в волосы, пока не соскребёшь его с мылом.

— Кто это с тобой? Он нездешний?

— Мы… общаемся по работе, — сдержанно поясняет Такэмура, перейдя на японский.

— Его зовут Хидеши, — не выдерживает Ви, тут же ловит на себе уничтожающий взгляд и косится на его обладателя. — Чего ты, в самом-то деле? Хорошее ведь имя.

— Ви, в четвёртый раз это уже не смешно.

— Хи-де-ши, — насмешливо кривит Ви губы, — какой же ты зануда.

— А где же тот «валентино»? — спрашивает Мэгуми. — Умер?

— Застрелили. Мужчины в его семье не очень-то привыкли помирать в обществе жены и десятка внуков.

— О-о, мужчины, никакого проку, — осуждает Мэгуми, перебирая сушёные водоросли пальцами, сухими, как ветви, — не сидится им на месте.

— Откусил слишком много, вот и подавился.

Ви берёт с подноса скрученную вдвое солёную водоросль, суёт в рот целиком, жуёт и идёт дальше, махнув старухе на прощание, — по утрам, когда заря сливается с неоном, в Кабуки становится ещё теснее, чем прежде.

— Собирая дорогой сено, выложу крышу его, — вновь тянет Мэгуми по-японски, сливаясь своим ещё не старым голосом с сердцебиением Кабуки.

— В его каменных стенах — дом, сотней плотников он возведён, — немелодично-сипло поёт Такэмура.

Рынок живёт своей жизнью: со всех сторон сыплется брань со смехом, подвешенный слишком низко фонарь задевает плечо, нетраннерша Йоко зевает, куря на пороге, — кажется, она вновь взялась за сигареты в апреле, — и бритоголовый монах в сандалиях расспрашивает поставщика о количестве ящиков с пивом, и Такэмура, — встрёпанный, голодный, настороженный, в бронированном пальто и шарфе поверх горлового железа, — выглядит уместнее в этом кипящем котле, чем в пиджаке неевропейского кроя.

— Знаешь эту песню? — живо интересуется Ви, не сводя взгляда с его обритого затылка.

— Народная. Многие жители Хонсю её знают.

— На Хонсю все песни унылые?

— От плохой жизни не запоёшь.

— Такое-то от хорошей жизни тоже петь не станешь. Каково это, настолько жёстко свалиться?

— Иди-ка ты, Ви, — огрызается Такэмура, замолкает и хранит молчание всю дорогу до переулка, обклеенного рекламой, где со стены возле «Гремучника» скалится клыкастой пастью тигр. — Прости, пожалуйста.

— Горо, где ты родился?

Такэмура, по обыкновению своему состроив сложное выражение лица: не поймёшь, оскорблён он или разочарован, — опирается бедром об капот.

— Тебе не кажется, что ты задаёшь слишком много вопросов?

— У Тома ты тоже много о чём говорил, — припоминает Ви, ткнув пальцем в наплечник его пальто: в тот день Ви впервые увидела, как Горо Такэмура с кем-то ругается.

— Тогда мы разговаривали о нашем общем деле, а не о… гм-м, личных делах.

— Личное пространство, да?

— Так что я расскажу тебе ровно столько, сколько посчитаю нужным.

— Будешь молчать, как рыба об днище «Куджиры»?

Джонни Сильверхенд хихикает, а Такэмура хмурится, и Ви думает, что его глаза не очень-то рыбьи, — прозрачные, но не рыбьи: у рыб не бывает такого обречённо-смирившегося выражения исподлобья в расширенных зрачках оптики.

— Как рыба об днище «Куджиры»?

— Иначе и не скажешь.

— Ещё одно местное выражение?

«Сквалыга, — говорит Джонни противным тоном, по-королевски рассевшись на контейнере для утилизации пластика, — каждое слово клещами вытаскивать, да?»

— Понимаешь, дело вот в чём, — объясняет Ви, хрустко разминая протезные пальцы на аугментированной руке, и отпирает багажник, — нельзя переться непонятно куда с мужчиной, которого плохо знаешь. Меня не наебёшь, мне двадцать семь с половиной, и…

— Ви, ты очень плохо врёшь.

— М-м?

— Во-первых, ты уже приходила со мной на встречу с Сандаю Одой, а затем мы ездили к госпоже Окаде, — прямолинейно напоминает Такэмура, загнув мизинец и безымянный, — во-вторых, мы договорились, что ты покажешь мне переулки, лазы и крыши, хотя я уже осмотрел примерно треть. Значит, интересуешься не из соображения протоколов безопасности?

«…и даже, блядь, не смей раздвигать перед ним ноги. Слышишь?» — сразу же вклинивается Джонни.

«Сильверхенд, отвали».

«С чего бы, а? Ты без меня опять глупостей наделаешь».

«Сильверхенд, я тебе что, ребёнок?»

Довольный Джонни хохочет во все зубы, встряхнув лохматой головой.

«Ви, внучка, слушай-ка деда почаще!»

— О’кей. Хочешь разузнать, куда в случае чего бежать?

— Ты в последнее время проявляешь чудеса интеллектуального мышления, — отмечает Такэмура. — Биочип?

— Мой жизненный опыт, — флегматично говорит Ви, пропуская колкость мимо ушей, суёт в карман куртки съёмную оптику, захлопывает багажник и взваливает на руки снайперскую винтовку: «Град» не похож на «Ашуру», и держать его не очень-то привычно.

— Скольким местным ты испортила жизнь, раз ходишь сюда с винтовкой?

— Ну, не то чтобы многим. Я в Кабуки только Джотаро Сёбо зарубила.

— Тогда могла бы обойтись чем-нибудь полегче. Как насчёт «Либерти» или «Кэнсина»?

Ви предпочитает промолчать, — Горо Такэмура и так достаточно сообразителен, чтобы понять, насколько Ви плоха в обращении с «Кэнсином»: тогда, при побеге, она не сумела всадить в ликвидаторов ни одной пули.

— Я, как ты понимаешь, женщина деловая и люблю делать несколько вещей сразу.

— Допустим, — настороженно-сухо соглашается Такэмура.

— Например, я купила вчера винтовку, глушитель и оптические датчики, и к ним надо бы приглядеться. А поскольку соло приходится работать не только в полевых условиях…

— Хочешь сказать, «в Пустошах»?

— Нет-нет, я же… а-а, прекрати издеваться, я же всерьёз говорю! Лучше глянь-ка на этого здоровяка.

Ви с довольным видом хлопает ладонью по прикладу «здоровяка»: за винтовку Ви выложила тридцать тысяч честно заработанных эдди, — впрочем, пришлось бы выложить больше, если бы Валери Баккер, кочевая душа, поленилась орать на поставщика-оружейника.

— Техтроника СВ-32? Хороший выбор.

— Красавец, правда? Я херню не куплю.

— Семь утра, солнце ещё низко, оптика не будет бликовать?

— Зануда, — отвечает Ви и взгромождает винтовку на спину, сдёрнув из-под ремня плетёные шнурки с индейскими амулетами. — Идём, Горо, покажу тебе Кабуки.

* * *

— Ви.

— М-м?

— Кто назвал эту дыру «Кабуки»? — риторически интересуется Такэмура, осматривая нагромоздившийся на берегу обтрёпанно-пёстрый квартал, после песчаной бури покрытый слоем нанесённой с Пустошей пыли. — Кабуки — это искусство.

— Пачку сигарет ставлю на то, что выбирали слово покрасивее. Говорят, раньше здесь были корпоративные клиники, а потом пришла «Арасака».

— Японцы сменили японцев?

— Шило на мыло, — говорит Ви, подкручивая оптику. — Слушай, у меня ствол слегка влево ведёт. Поможешь?

Такэмура, сев на оградительный блок, без лишних слов подставляет плечо, — плечи у него крепкие, широкие: Ви взваливает на него тяжеловесный «Град», жмётся к прикладу щекой и проверяет баланс, сосредоточенно целясь в камон-трилистник на грузовом контейнере.

— Я запомню, Ви.

— Что, обиделся? Шея хрустит?

— Я про выражение «шило на мыло», — устало уточняет Такэмура и, вытянув руку, пальцем проводит перед собой черту. — Смотри: если перейти через пирс, мимо погрузчика, то я попаду на нижнюю улицу с красными фонарями и хранилищем топлива к северу, так? А затем, если свернуть на север мимо двух гаражей, зайду в переулок с ломбардом по правую руку, где нет видеокамер?

Ви снимает винтовку с его плеча, оглядывается, присматривается и одобрительно свистит:

— О-о, на ходу запоминаешь. Мне бы твою память, и я бы ни дня навигатор не включала.

— Плохо ориентируешься?

— Хуже некуда. Когда впервые пришла в Кабуки, до полуночи туда-сюда таскалась: до Джеки дозвониться не могла, Виктор какому-то придурку брюхо собирал. А я голодная, представляешь? Пиздец. Сходила погулять, называется!

— Никого тогда не сожрала? Ёкаи любят жрать людей.

— У-у, ещё чего. Я что, похожа на эту вашу… как её, кицунэ? — морщит Ви веснушчатый нос.

— Чуть-чуть.

— Значит, разочаруешься: свистнула чей-то ужин, и всего-то.

— Ворюга, — скептически констатирует Такэмура.

— Говорила же, что ты разочаруешься! Наелась, устала и заснула в гараже, утром Джеки меня сам отыскал. Совсем с ног сбился, бедняга, — сочувственно рассказывает Ви.

— Надеюсь, он купил тебе карту города?

— В тот же день. Только я всё равно даже десятую мегабашню по трубам искала, — мотает Ви на палец шнурки с амулетами. — Вижу две оранжевые трубы — значит, стоянка рядом.

Такэмура смотрит на неё с ещё более явным скепсисом, после чего опускает взгляд на винтовку, вопросительно вскинув бровь: можно?

— Валяй, бери.

— Ты что, даже голову не могла задрать, чтобы взглянуть, где мегабашня? Это же не ломбард, не отель, это, ну… мегабашня, — с нажимом уточняет Такэмура, изучая «Град» вдоль и поперёк: Ви наблюдает за ним и думает, что телохранителю старика Сабуро, — реликта иной эпохи, — было бы уместнее держать катану.

— Горо, хоть убей, я здания не различаю.

— Но ведь вывески-то не похожие, ступени, магазины. У застроек разный фасад, разные окна, некоторые обращены на север. Разве не так?

— Как по мне, всё, что выше пяти этажей, одинаковое, — не соглашается Ви. — Слишком тесно, слишком высоко, слишком дохрена людей. И всё воняет. В Пустошах ничего не воняет, только палёный бензин и горелое мясо.

— Отвратительное место, — констатирует Такэмура и, замолчав, смотрит через оптический прицел: там, по ту сторону реки, они разговаривали с Сандаю Одой, и всё, что Ви сумела тогда в нём разглядеть, — горловые аугментации корпорации «Арасака».

Девица в крикливо-цветастом комбинезоне под стиль харадзюку, спущенном до пояса, чистит котёл толчёным кирпичом, войдя в воду по колено. Девица по виду совсем молода, — лет двадцать, не больше: её голова обрита, на голой потной спине выпирают лопатки, руки по локоть измазаны кирпичной охрой, и вода ржавеет под её руками, а на мелководье возится ребёнок.

— Как думаешь, сын или девчонка?

— Какая разница? Помрёт от дизентерии до следующей весны, и всё. Или вырастет, уйдёт к «Когтям», и его прибьют на рынке, — равнодушно говорит Такэмура.

— А может, он уйдёт к кочевникам, как знать? Или подастся в корпораты, будет сорок лет сидеть на стимуляторах и есть органическую рыбу.

— Я реалист, Ви.

— Может, твоя мамаша тоже чистила котлы?

Девица в харадзюку, насторожившись на слове «мамаша», бросает котёл, подхватывает ребёнка на руки и с грозным видом прижимает его к груди, даже не потрудившись отмыться от кирпичной охры:

— Kiero, вы двое! Мужа позову!

— Иди уже, иди! — кричит Ви.

Такэмура, выразительно закатив глаза на окрик девицы, трёт пальцами веки: Ви отмечает синяки хронического недосыпа и заживший след ссадины на его скуле.

— Ва-а-ау, Горо, выглядишь на миллион эдди.

— Льстишь ты тоже так себе.

— Мог бы сводить меня на свидание по-человечески. Съесть чего-нибудь, покурить, отвлечься от всей этой ерунды.

— Свидание, — недоверчиво проговаривает вслух Такэмура, поджав ногу и обняв приклад винтовки.

— Ну, мы гуляем, разговариваем, никого не убили… ну, пока что, — перечисляет Ви и оценивающе разглядывает его волосы, пересыпанные солью седины, — по-моему, это похоже на свидание.

— Я изучаю чужую территорию, Ви.

— Одно другому не мешает. Может, всё-таки зайдём куда-нибудь пообедать… ну, по-человечески?

«Слава богу, родила, — кричит Джонни с пирса, воздев руки на манер распятого сына божьего. — Только не подумай, что я одобряю весь этот блядский цирк, хорошо?»

Такэмура молчит, и Ви смотрит ему в глаза, сев перед ним на корточки, — взгляд у Такэмуры настороженно-изучающий, голодный, но этот взгляд нравится Ви куда больше, чем прежний.

— Ты ведь боишься, что ничего у тебя не выгорит, скажи честно.

— Нервничаю, — сухо отвечает Такэмура и стучит каблуком ботинка, по-прежнему вцепляясь в винтовку, словно в меч, — но не боюсь.

— А если и впрямь не выгорит?

— Вечно скрываться от «Арасаки» я не смогу. Делай выводы.

— У-у, да ты боишься.

— Ви, перестань.

— Боишься, что кто-то будет задавать тебе вот такие вопросы, — хрипло напоминает Ви. — Горо Такэмура, ты ведь не железный.

— Мгм-м, — говорит тот и, опершись локтем на колено, вновь трёт пальцами отёкшие от недосыпа веки. — Это дождь, он скоро закончится.

Ви замечает, что глазная оптика Такэмуры протекает слезами, и, помедлив, кладёт руку на его крепкое, по-солдатски жёсткое плечо.