Мир в огне (джен)

Гриши из Второй армии рассаживались за столом.

Неслыханная удача.

У него ещё ни разу не было гриша в таком кафтане из костяной ткани. Как же она должна была гореть — долго. И гриш, гриш в ней должен был гореть наверняка — ве-ли-ко-леп-но.

— Демьян, спускайся.

Он послушно спустился и сел рядом с маменькой.

Сдерживаться и не думать. Не представлять, как вспыхивают их кафтаны, и огонь от одного его желания разгорается сильнее, и плавится уже сама плоть, обнажая ценные для маменьки кости. Кости двоих в красном, сердцебитов, вряд ли отличались от костей остальных гришей, но вот третий…

— Позвольте ещё раз высказать благодарность за визит, генерал Кириган. Это большая честь для нас.

— Будет вам, князь. Это я должен благодарить за гостеприимство. Мы так неудачно задержались в дороге. Если бы не вы, ночевать бы нам в поле.

— Что вы, генерал…

— И всё же, князь…

Скучно-скучно-ссскуч-чно. Пустые разговоры не отвлекали.

Он посмотрел через стол. Офицер Первой армии. Сердцебит и…

Маменька говорила не думать. Но как не думать о генерале Второй армии, который сидел по правую руку от папеньки?

Этот гриш управлял тенями — не было больше таких. И горел, наверняка, тоже по-особенному, и…

Демьян почти застонал в голос от непрошенных мыслей, но маменька больно сжала колено. Помогло.

Вот только сидевший напротив сердцебит теперь смотрел прямо на него.

— Не беспокойтесь, господин Каминский. Демьян немного… болезный, — быстро сказала маменька. — Но он совершенно не опасен. Просто… с особенностями.

Гриш ответил вежливо:

— Понимаю.

Не понимал. Сердцебиты были глупы. Сердцебиты лишь слушали чужие сердца — слабые сердца, которые так легко было сжечь. Но это было хорошо — что не было тех, других. Инфернов.

Их он видел только издали. Инферны тоже были глупы. Но сильны. Вместо того, чтобы отдавать огню больше — отдать ему весь мир, ведь могли бы — они управляли им, гасили, подчиняли, удерживали, и это было омерзительно и страшно. Нет, хорошо, что не было инфернов.

Он крупно вздрогнул, и в этот раз маменька коротко посмотрела на него. Начинала сердиться.

Но когда он приносил ей ещё горячие кости, она его хвалила. Шухан брал всё, а отдавал деньги и лично маменьке — chi-tang. Chi-tang, в котором были кости и кровь гришей, делал её кожу снова молодой. Зачем — маменька выглядела превосходно. Хотя, может, поэтому и выглядела. Но почему нельзя было просто…

Просто сжигать. Окрестные деревни, случайных бродяг, сулийских контрабандистов.

Нет, нельзя, совсем нельзя. Сулийцы привозили гришей. Но обычно всего лишь детей.

Детей Демьян не любил — сгорали они очень быстро, не доставляя никакого удовольствия. То ли дело взрослые… Ох, взрослые — да.

Но маменьке было всё равно. Для обновления годились все. Папенька не одобрял. Демьян бы хотел, чтобы папенька убедил маменьку. Немного костного порошка было ерундой, но нужна была кровь, много — и маменька требовала, чтобы гриши не были под сонным зельем. «Чтобы потоки из их ядра, — говорила она, — просачивались в кровь». От-вра-ти-те-ль-но. Он должен был ждать, пока гриши истекали кровью, и только потом, только тогда можно было их наконец сжечь.

Но маменька повторяла: «Демьян, ты гриш, ты проживёшь долгую жизнь. А мы с отцом люди, наши тела стареют. Понимаешь?». Понимал. Но злился. И всё же оставался с маменькой, когда в своей комнате она рассыпала толченую смесь костей, табака и юрды в причудливые узоры на полу. Она просила, чтобы всё медленно тлело, и полной грудью вдыхала дым. И вот в такие моменты было хорошо: всё так причудливо со-че-та-лось, ведь огонь объединял всё.

Юрда и кости. Обновление изнутри. Юрда затуманивала ей рассудок, но маменька была счастлива. Она молилась шуханским богам. А потом просила отвернуться, и раздевалась, и зачерпывала чёрный порошок. Но Демьян сбегал — не хотел слышать её стоны. И в золе совсем не оставалось огня.

Если бы только можно обновлять тело маменьки как-то иначе. Тогда он мог бы просто смотреть, как горят тела. Чистый огонь. Только он — и огонь.

— …отрадно слышать, генерал! В наших владениях в этот год тоже благословенное затишье. Юг спокоен, как никогда.

— Если бы не пожары, — заметил до того молчавший сердцебит. — Верно?

Пришлось прислушаться. И поймать на себе осуждающий взгляд папеньки. А что тот хотел? Месяц! Cулийцы не появлялись целый месяц. Да, он сбежал. Ему нужен был огонь, и всё одно, какой. Но отец не понимал. Не то что маменька. Они долго ругались в тот раз. И теперь каждую ночь приходилось проводить взаперти.

— Вы о них слышали? — маменька всплеснула руками. — Ужасное горе. К счастью, всего пара домов, и мы…

— В нескольких деревнях, если не ошибаюсь.

Какой неприятный сердцебит. И всё-то знает.

Нет. Не знает. Ему никогда не понять, что такое пламя. А значит, он не знает ничего.

— Не ошибаетесь, — разволновался отец. — Но, право слово, мы не думали, что новости об этом дошли до самой Ос Альты.

— Пётр из Сикурского гарнизона, — улыбнулся генерал. — Да вот и майор Мартынов с благодарностью говорил о вашей помощи.

Офицер Первой армии неловко кивнул.

И ладно, маменька запретила подмешивать сонное зелье столичным гришам, но этот — этот мог бы гореть в его каменном подвале уже сегодня.

Как же этого хотелось. Не-вы-но-си-мо. Зуд нарастал.

— Но это наши местные дела, — сказал папенька, подлив гришу вина. — Если я могу спросить, как Шухан, генерал? Какие-нибудь особенно интересные новости?

— Ничего стоящего упоминания, князь. Скучнейшая политика.

— Но без курьёзов не обошлось, — Каминский усмехнулся. — Если позволите, мой генерал. Jih-in.

— Полагаешь, это будет уместно?

— Не каждый день они отчаиваются убить вас настолько, что обращаются за вашими костьми напрямую.

— Спросили, не готов ли я отдать хотя бы одно ребро — простите за подробности, княгиня — ради jih-in, их нового настоя. Утверждают, что нашли секрет бессмертия.

— Не может быть.

— Я тоже так сказал, — гриш неопределённо махнул рукой. — Но им попалась рысь-усилитель старше ста лет. Если перевести это в человеческую жизнь…

Невероятно. То, что этот гриш говорил.

— Они смешали её кости с нашими и кровью алкемов. Но раствор не сцепился. Шуханцы суеверны, упорствуют, что ингредиентов должно быть лишь два — кровь и кости, — гриш отпил ещё вина. — Хотели попробовать кости гриша-усилителя.

— А такие бывают? — почти шёпотом спросила матушка.

— Генерал — живой усилитель, — усмехнулся Каминский. — Можете представить себе моё изумление, когда…

Шумело в ушах.

Кровь алкемов — не проблема, но гриш-усилитель…

Вот он, сидит здесь, и в его костях бессмертие для маменьки.

Всего один настой.

И сам он будет свободен, не будет больше обновления. Будет только огонь.

Маменька была бледна и на гришей больше не смотрела.

Неужели она не позволит…

Маменька не позволила.

Они сильно повздорили, но — снова каменный подвал, и снова узкая щель окна. Кромешная тьма. Никакого огня. А ведь он лишь хотел как лучше. Кости всего одного гриша. Ещё не поздно принести ещё вина, усыпить…

Ну как же так, маменька?

Что-то с грохотом лязгнуло о камень.

Не может быть. Он подошёл к двери, толкнул и… Она поддалась. Рассечённый надвое замок лежал на полу.

Сердце бешено заколотилось. Святые? Или те шуханские боги, которым молилась матушка?

Нет-нет-нет, всё неважно. Это был Дар. Знак. Он справится с теми тремя и без сонного зелья. Поджечь руки, потом — остальное. Вскипит кровь, и всё закончится.

Лестница из подвала вела во двор. Идеально. Со двора можно было попасть в гостевое крыло. Нужно лишь было дождаться, пока потухнет свет, и…

Их окна были уже темны.

От предвкушения затряслись руки. Шаг. Ещё один. Ещё. Ближе.

Движение.

Он обернулся — из ниоткуда, из тени выходил этот гриш, чьи кости…

Откуда — неважно. Он сам шёл навстречу огню.

Уличные лампадки у садовой дорожки отозвались — и огонь лёг на ладони, взметнулся столбом, расплескался по земле и стенам, ринулся вперёд. Мгновения. Этот гриш ничего не успе…

Но огонь застыл.

И сердце — сердце тоже пропустило удар.

Его огонь застыл ровной стеной. Пламя ему больше не принадлежало. Он его не чувствовал. Совсем.

Больше не было огненного смерча.

Подкосились ноги, помутнело в голове.

Земля. Теперь он лежал на земле.

К нему подходил тот сердцебит из Сикурска, но в его ладонях был…

Огонь.

Его огонь.

Невозможно. Обманули. Не сердцебит — инферн. Проклятый инферн.

Если бы он знал, он бы отравил. Насмерть. Там же, за ужином.

Его огонь. Он забрал. Как. Посмел.

Из дома доносились крики. Обрывки разговоров.

Всё было таким… мутным.

— …прошу вас, генерал. Он же гриш. Ваш гриш. Возьмите в Малый. Он…

— А почему бы ему не сгореть вместе с вами в этом поместье? Пётр прав, пожары в ваших краях не редкость.

— Генерал…

— Да не волнуйтесь вы так, княгиня. Будете висеть на Дворцовой площади. Господин Мартынов вас проводит. Полагаю, дознаватели уже ожидают.

Огонь не откликался. Совсем. Он был так близко — но не откликался ему.

— Демьян…

— Как вы верно заметили, он гриш, так что его я казню лично. В Ос Альте. На ваших глазах.

Приближались шаги.

Но — не огонь. Огонь не возвращался. Его огонь был у того гриша.

— Знаешь, что самое отвратительное? — Сквозь забытье он услышал голос Каминского.

— Удиви, — инферн.

— Я был прав. Когда говорил, что ему наплевать и на мать, и на смерть. Тошно ему только от мысли, что он больше никогда не увидит огонь.

Неужели правда.

Неужели он больше никогда не увидит, как горит мир. Неужели…

Щелчок пальцев.

Тьма.