В рапорт не вошедшее (джен)

Они вышли из гостевых покоев и теперь очень быстро спускались к толпе провожающих. Кириган и остальные гриши, вразрез с протоколом, шли впереди, но сейчас этикет Саблина волновал мало.

— Будьте наготове, — тихо сказал он старшему стражи канцелярии, торопливо выискивая взглядом среди зелёных одежд шуханцев внизу красное пятно. И испытал чудовищное облегчение, когда нашёл: по крайней мере, Иван был жив.

Из бокового прохода им навстречу шла Сон Кир-Раат. Сама глава младшей ветви. Значит, извинения. Но Кириган их не примет, она это знает. И знает, как будет выглядеть сама в глазах собравшихся: это будет публичным унижением. Или…

Спускаясь по лестнице, он неотрывно смотрел на Ивана.

Мог ли Кириган ошибиться? «Рискнём». Если они с Каминским ошиблись и Иван не выдержал этой ночи, то в руках шуханцев могла оказаться какая угодно информация. И тогда Сон шла диктовать свои условия.

Саблин взглянул на прямую спину Киригана. Если всё так, тот сейчас на компромиссы не пойдёт. И тогда последует…

Инцидент.

Шестеро равканских гришей против всего дворца Табан.

Помоги нам все святые.

Они наконец спустились. Саблин остановился по правую руку от Матвея, задержал Зелина, а потом и вовсе задвинул мальчишку за спину целителя — и смотрел теперь на окружавших Ивана шуханских сердцебитов. И на самого Ивана.

Но тот стоял идеально прямо, его кафтан был аккуратно застёгнут, и выглядел гриш в целом неплохо. Значит, всё…

Нет.

Саблин застыл, глядя на его шею.

Кровь. Он не верил своим глазам, но по шее Ивана, уходя за ворот кафтана, шёл смазанный след крови.

Кир-Раат даже не скрывали следов пыток. Демонстративно не скрывали.

Да как же...

Кириган сделал шаг вперёд и негромко спросил:

— Руки?

Но спросил так, что Саблина пробрало. Он быстро взглянул — пальцы Ивана были в крови.

Они искалечили руки Ивана. Кириган же сейчас…

— Это были стандартные блокираторы, генерал Кириган, — торопливо сказал шуханский сердцебит. — Если бы господин Данилов не пытался в них прибегнуть к малой науке, он бы не пострадал. Ничего необратимого.

— Но вы могли хотя бы дать нашему гостю умыться, — с плохо скрытой досадой сказала Сон.

— Господин Данилов отказался наотрез, — сказал тот же сердцебит, глядя теперь на неё почти умоляюще.

Шуханец извинялся перед своей госпожой.

Саблин многое повидал, но от шуханских обычаев ему каждый раз становилось тошно, как в первый: они всю ночь пытали доверенного сердцебита Киригана, а теперь извинялись лишь за несмытую кровь.

Но эти извинения значили — не будет инцидента. Иван выдержал.

— Генерал Кириган, — начала было Сон, но тот только скользнул по ней взглядом и снова посмотрел на Ивана.

Сердцебит молча скрестил пальцы в жесте, провёл пару раз большим по указательному, а потом опустил руку.

— Хорошо, — всё так же негромко сказал Кириган.

И в этот раз вздрогнул не только Саблин, вздрогнули и шуханцы. Но Иван сделал шаг, те торопливо расступились и — расслабились.

Знать из старшей ветви клана теперь смотрела на Сон с подчёркнутым снисхождением.

Кириган подождал, пока Иван не встанет за его правым плечом, а затем развернулся и пошёл, не прощаясь. Их окружили остальные гриши. Саблин, незаметно для себя, тоже оказался в их кольце.

Стража канцелярии еле поспевала, когда они шли к ожидавшей их карете и лошадям.

Он пропустил обоих гришей вперёд и сел сам, поторопив Зелина. Стоило тому захлопнуть дверь, как карета тронулась, а потом быстро набрала скорость и понеслась. Остальные гриши ехали верхом совсем рядом — краем глаза он видел цветные пятна кафтанов.

Саблин посмотрел на застывших друг напротив друга Ивана и Киригана и понял, что время для вопросов крайне неподходящее. Рядом тихо сидел Зелин.

Молчали и гриши.

Поездка в Шухан прошла гладко. Оставалось дождаться окончания приёма в их честь, потом последняя ночь во дворце Табан и отъезд завтра утром. Но все формальные соглашения уже были подписаны, а неформальные — подтверждены с кем нужно. «Хотят убить — убьют, не тратя времени, они практичны», — говорил когда-то про клан Кир-Табан его куратор и наставник Родионов.

Родионов в могиле уже лет тридцать как, ему самому осталось — лет десять, двадцать? А Шухан был, есть и останется Шуханом. Очень изящным, очень подлым, совершенно чуждым. Говорят, нельзя начать понимать и не полюбить — полная чушь. Он, особый уполномоченный по делам короны князь Владимир Саблин, Шухан понимал и именно оттого, что понимал — очень не любил.

Что именно испытывал к Шухану Кириган, который сейчас беседовал с Кейен Кир-Табан, Саблин точно не знал. Но Кириган был практичен — а самое главное, умел добиваться от Шухана того, чего не умели дипломаты Равки. Во многом поэтому на южной границе последние годы было спокойно. А это для Саблина значило очень многое: начиная от высоких соображений безопасности отечества и заканчивая тем, что чем меньше ему приходилось ездить в Амрат Ен, тем лучше. Ему очень хотелось увидеть, как вырастет долгожданный внук.

Пусть даже самого генерала Второй армии Саблин… Не боялся, нет. Но временами — и даже не в инцидентах, а мельком, в переговорах или даже в дороге — проскальзывало в манерах Киригана что-то, от чего по спине проходил холодок. И тогда неотступно вспоминалось: этот гриш гораздо старше его самого.

Саблин ещё раз взглянул на него и Кейен. Та к гришам в целом была благосклонна — добрая воля её, конечно, имела свои пределы, которые определялись сложным балансом текущих интересов и угроз в клане, но всё же не сравнить с набирающими силу младшими ветвями. И возможно, прямо сейчас Кириган неформально договорится ещё о чём-нибудь. Что ж, оставалось только радоваться такому взаимопониманию между королевой Шухана и генералом Второй армии.

На всякий случай Саблин снова нашёл глазами Зелина. Тот чуть отошёл к окну с младшей придворной, но расстояние между ними было пристойным, и тут тоже всё было в порядке.

Когда меньше месяца назад княгиня Друцкая-Раскова загнала Саблина в угол на балу в Большом и начала настоятельно просить за порядочного, но оступившегося племянника кузена, то ничего хорошего он не ждал: таких племянников на его веку было достаточно — но и отказать княгине по длинному ряду причин не мог. Однако мальчишка следующим утром был подтянут, внимателен, на шу говорил бегло и учтиво. На вопрос о причинах увольнения из армии отшутился и перевёл разговор на другую тему — значит, хоть на это мозгов хватало. Но — оставалось ещё одно, на чём спотыкались почти все сотрудники Особой канцелярии. Особенно выходцы из армии. Саблин спросил в лоб: «Сможете работать с гришами?» — но тот только нейтрально склонил голову: «Смогу». Поездка в Шухан ожидалась простой, и Саблин решил — сойдёт. А там будет видно.

Однако мальчишка и вовсе оказался с сюрпризом. Они приехали в Малый дворец встретиться с отправлявшимися с Кириганом гришами — в этот раз их было пятеро: трое сердцебитов, целитель и алкем, сам Саблин уже знал их всех. Иван Данилов посмотрел на Зелина и сказал: «А ведь вы тот лейтенант из Смотрича», и тот по-военному вытянулся, кажется, сам того не замечая: «Так точно, господин майор». Матвей Веретенников, целитель, поднял голову: «Смотрич? Это та история в девятом пехотном по осени?» — и Иван кивнул. Гриши переглянулись, и Фёдор Каминский следом протянул Зелину руку: «Не худшая рекомендация. Рад, что вы поедете с нами». Саблин сделал вид, что не удивлён, а сам с трудом дождался возвращения в министерство, чтобы вытрясти из мальчишки всю историю.

История оказалась одновременно и типичной, и нет. В отдалённом гарнизоне Первая армия невзлюбила оказавшихся у них единственными гришами двух рядовых Второй армии, алкема и сердцебитку. По опыту Саблина, такая неприязнь с равной вероятностью могла быть порождена и обычными предубеждениями сформированного на севере полка, и замашками самих гришей, а скорее, и тем, и другим разом, и была делом скорее привычным. Однако в Смотриче дошло до самосуда и закончилось бы плохо — если бы не вмешался неделю как приехавший лейтенант Зелин. Даже не из особой симпатии к гришам — из по-юношески наивного представления об офицерской чести. Любого другого семнадцатилетнего лейтенанта просто посадили бы на гауптвахту, а ключ бы выкинули, и гришам бы это не помогло. Но именно этот успел отправить вестового в Оболец, к ближайшему офицеру из обширного семейства Зелиных-Расковых. Так на дальнюю заставу нагрянули старшие офицеры Первой армии вместе с оказавшимся с ними Иваном, и всё закончилось, по крайней мере, без казней. Но и Зелина с военной службы уволили — за грубое нарушение субординации. Тут семейство пошло на принцип и помогать блудному сыну не стало.

«И почему не сказали, что знакомы с Иваном Даниловым?» — «Виноват, — сказал мальчишка. — Но я… Признаться, я не знал, что Вторая армия имеет какое-то отношение к Особой канцелярии». И Саблину пришлось признать, что тот прав. То, что для него самого за столько лет стало само собой разумеющимся порядком, действительно ни в каких циркулярах закреплено не было.

Саблин работал бок о бок с гришами уже больше четверти века. Кто кого в таких поездках сопровождал, благоразумно не уточнялось. Договоры от имени короны подписывал он. А Кириган был — Кириганом. И — самому себе можно было признаться — Саблина сложившийся порядок устраивал. Да, порой участие гришей использовали как предлог, и тогда случалось то, что впоследствии в рапортах именовалось «инцидентами» — последний такой был в прошлогоднем выезде во Фьёрду. Но в общем и целом сотрудничество между Особой канцелярией и Второй армией Саблин считал более чем плодотворным.

Тем более, если начистоту, то и назвать этих гришей Второй армией ему было сложно. Нет, декоративными у них звания не были. Вот только в таких выездах это была не столько армия, сколько — даже названия другого не подбиралось — гриши Киригана.

Основное Саблин мальчишке объяснил. Почему знакомство с Иваном — не майором Второй армии, а доверенным сердцебитом Киригана — важно, тот понял сразу. Но общий язык с гришами Зелин нашёл совершенно искренне. Первые дни поездки он был насторожен, а потом начал спрашивать всё больше. Поначалу ещё спотыкался на званиях, но очень быстро вольные порядки гришей перебороли военную выучку, и мальчишка перешёл с ними на имена. Понимал ли он, что те же Иван и Матвей если и были младше Саблина, то ненамного, было неясно, но гришей его энтузиазм явно по-хорошему забавлял. Подумав, Саблин решил не вмешиваться. Тем более что чутьё у мальчика всё же было: при всём спокойном дружелюбии Киригана, к генералу Второй армии Зелин продолжал относиться почтительно, но с явной опаской.

Словом, показал он себя хорошо: с гришами поладил, от Саблина далеко не отходил и слушал его внимательно, с шуханцами говорил мало и аккуратно. Кажется, задатки у него были неплохими, а военную прямоту можно было и подшлифовать со временем — это Саблин знал по себе. Опять же, расположение Расковых ещё никому не вредило.

Вечер тем временем шёл своим чередом. В какой-то момент неподалёку оказался Фёдор, тут же присоединился к их кружку, вставил несколько уместных замечаний. Саблин окончательно расслабился — беседа дальше потекла плавно и без его участия, потому что гриш чувствовал себя на таких приёмах как рыба в воде.

Фёдор Каминский появился около Киригана лет семь назад и почти сразу стал его доверенным сердцебитом наравне с Иваном Даниловым. Должность эта было той ещё: только на памяти Саблина их погибло трое, последняя — уже при Иване. Но все они на таких приёмах предпочитали молча наблюдать за залом от какой-нибудь стены, поэтому Каминский Саблина в своё время очень удивил.

Фёдор был вызывающе светским. Он стал бывать в высшем свете Ос Альты постоянно, нередко — в штатском. С его серёжкой в ухе, со всеми его манерами, Каминского с лёгкостью можно было принять за одного из дворцовых гришей Большого — но он был из Второй армии. Да и другие гриши общались с ним с безошибочно узнаваемой товарищеской вольностью, и осторожные расспросы Саблина это впечатление подтвердили: Фёдор был из офицеров северного направления. Менее заметной, но более важной неожиданностью оказалась стремительно растущая, при полной поддержке Киригана, сеть знакомств Каминского и его полная осведомлённость о происходящем и в самой столице, и за пределами Равки. В последние пару лет гриш порой и вовсе бывал в дипломатических выездах один. Всегда давал при этом понять невероятно чётко, что он лишь сердцебит Киригана, но верили этому, как Саблин видел, всё меньше и меньше.

— Ах, господин Каминский, — сказали за спиной.

Поначалу Саблин лишь удивился. Интонация была несколько фамильярной, но могла быть оправдана давним знакомством.

Разговор в их кругу стих. Вдобавок к ним обернулись стоящие вокруг, и их оказалось неожиданно много. Фёдор обернулся тоже, окинул коротким взглядом говорившего и ответил спокойно:

— У вас преимущество. Я не знаю вашего имени.

Это уже слегка встревожило. Шуханец был и Саблину незнаком. Он был молод — пожалуй, не старше тридцати. Судя по одежде — кто-то из двора Табан, но явно не Кир-Табан. Не военный, не из срединной знати. Зелёный и жёлтый цвета в одежде. Вызывающе даже по шуханским меркам подведённые глаза. Любовник кого-то из младшей ветви?

Да кто же ты такой.

— Имена неугодных легко забываются, — улыбнулся одними губами шуханец. — Безъю, приём у госпожи Кир-Раат семь лет назад.

Каминский смотрел ещё несколько мгновений, прежде чем медленно сказать:

— Ву-Джав Юл-Гата.

— Я бы хотел ещё раз извиниться за те неосторожные слова, — шуханец склонил голову в вежливом поклоне. — Моя ссылка была заслуженной.

— Рад, что вы это понимаете, — гриш окинул его внимательным взглядом.— И рад, что вы вернули расположение госпожи Кир-Раат.

Фёдор использовал нейтральный синоним статуса, хотя весь вид Юл-Гата выдавал истинное положение дел. Нет, не выдавал — подчёркивал, что было бы понятно у любовника старшей ветви, но не младшей. Либо тот был идиотом, либо — что вероятнее — шуханцы хотели что-то продемонстрировать.

Вопрос, что именно.

— Благодарю, — неожиданно искренне ответил Юл-Гата и перешёл на высокий шу: — Долгие семь лет. Уж ты должен меня понимать как никто другой, господин Каминский. Терять его… — он быстро поправился, — её благосклонность на столь длительный срок так болезненно.

Оговорка в местоимении была странной.

Происходило что-то скверное.

А шуханец продолжил со всеми тонами вежливого комплимента:

— Прошу лишь принять моё восхищение. Ты настойчив, раз вернул его расположение, — он улыбнулся, — всего за пять лет.

Юл-Гата использовал то же слово, что и Фёдор, но в высоком шу оно звучало не просто неоднозначно — это было прямое и грубое указание на любовную связь. И смотрел шуханец при этом не на Фёдора. На Киригана.

Те из гостей, кто попроще, повернулись следом, другие прослеживали направление его взгляда искоса, но все они тут же отводили глаза. Расползались шепотки.

Саблин надеялся, что удержал нейтральное выражение лица. Обращённая к шуханцу, фраза оскорблением бы не была — тем более, не в высоком шу со всеми комплиментарными тонами. Но упоминать о подобной связи среди равканцев, тем более, предполагать нечто подобное между офицерами, было неприемлемо.

Шуханцы обычно не опускались до прямой лжи, но, по-видимому, в этот раз скандал им был необходим. И любой офицер Первой армии, да что там, любой знатный равканец уже не сдержался бы.

Но гриш ни тем, ни другим не был. А впрочем, оскорбление было насколько чудовищным, настолько и абсурдным — и Фёдор спокойно и демонстративно рассматривал шуханца. И наконец ровно ответил на стандартном шу:

— А меж тем, и правда долгий срок. Вы так неудачно подскользнулись на неосторожных словах и упали — на семь лет. Но я рад, что сегодня вы твёрдо стоите на земле Амрат Ен и снова вхожи в Табан. Дворец поистине прекрасен, — гриш склонил голову. — Мы с генералом не устаём восхищаться им каждый визит, а визиты наши теперь не редкость. — Фёдор едва заметно улыбнулся: — Мы будем часто видеться, господин Юл-Гата. Обещаю больше не забывать ваше имя.

Саблин перевёл дыхание. Фёдор сдержался, а угроза, обёрнутая в вежливое, почти извинительное обещание, прекрасно ставила шуханца на место.

Юл-Гата склонил голову:

— Господин Кам…

— Мы закончили, — твёрдо сказал Фёдор.

Показалось ли Саблину или кое-кто смотрел разочарованно? Но другие, особенно из придворных старшей ветви, уже явно показывали, что готовы вмешаться. И Юл-Гата наконец отступил с лёгким поклоном.

Вокруг возобновлялись разговоры. Каминский обернулся было к стоящим рядом шуханцам, но тут к нему шагнул Зелин:

— Господин Каминский, — сказал он по-равкански.

Но спасибо святым за их маленькие милости, был скорее поражён, чем возмущён. Если бы он устроил скандал, которого избежал Фёдор, Саблин свернул бы ему шею.

Гриш взглянул на него, улыбаясь, и ответил на шу:

— Да, господин Зелин?

Тот намёк всё же понял, замер, явно с усилием продолжив тоже на шу:

— Простите. Я непривычен к… подобной откровенности речей.

Фёдор всё так же вежливо улыбался:

— Не берите в голову, граф. Вы привыкнете. Всего лишь лишённая изящества провокация.

Вокруг послышались вежливые смешки.

Значит, очередное свидетельство уже известных Саблину разногласий между старшей и младшей ветвями. Неприятно, но ничего нового.

Кириган с гришами ушёл с приёма почти сразу следом за Кейен и её свитой. Саблина же остановили Лей Кир-Кавей и её близнец Ли Юр-Кавей — всё такие же доброжелательные, любопытные и разговорчивые, как и много лет назад, когда они встретились впервые.

За представлением им Зелина, обменом новостями о семьях и цитатами подходящих случаю стихов прошло не меньше четверти часа. Потом случились ещё несколько встреч — традиционные последние обмены любезностями, переданные благодарности, пожелания доброй дороги. Можно было возвращаться в гостевые покои, выспаться и наконец тронуться в путь завтра с утра — Саблин думал только об этом, поэтому, когда на выходе из зала рядом мелькнул красный кафтан, вздрогнул от неожиданности.

— Всё в порядке, князь? — Иван подстроился под его шаг.

Кто-то из сердцебитов всегда оставался с ними на таких приёмах, даже если сам Кириган уходил. Это было обычной практикой, но в этот раз Саблин позволил себе отвлечься.

Может быть, возраст начинал сказываться.

— Да. Да, разумеется. Спасибо, что задержались ради нас.

Иван только кивнул. Но благодарность Саблина была искренней, он знал, что тот такие приёмы не любил.

Имя Ивана Данилова намного чаще мелькало то в разговорах знакомых из Первой армии, а то и вовсе в сводках с границ. И представить его именно там было легко. Все те почти двадцать лет, что он его знал, Иван был таким, каким и должен был быть в представлении Саблина военный офицер: решительным, надёжным, трезво мыслящим в любой ситуации. И уважение, с которым к нему относились другие гриши Второй армии, выходило далеко за пределы простого признания его положения при Киригане.

А ещё Иван был молчаливым, если речь заходила о политике. Зато он был приятным собеседником, если речь о политике не шла; это, правда, выяснилось лишь спустя несколько лет после их знакомства. Гриш откровенно не любил светскую болтовню, и круг тех, с кем он поддерживал общение вне Второй армии, был весьма узок. То, что Саблин в него входил, льстило. А ещё оказалось спасительным. Если бы Иван не оказался свидетелем случайного разговора и не пришёл бы потом к Саблину, он бы так и не узнал, что в действительности значит «ледяная лихорадка». Сестра никогда не вдавалась в детали, а он, соблюдая приличия, не спрашивал. А ещё гриш предложил помощь, без которой, как Саблин узнал ещё позже, Марины бы уже не было в живых. Ивану он был благодарен до конца своей жизни; отдать такой долг было невозможно. Да и Иван этого не ждал.

Они шли просторными галереями, увитыми лианами с тяжело пахнущими гроздьями розовых цветов. Была уже глубокая ночь, но полная луна ярко светила сквозь проёмы колоннад. Тонкая каменная резьба в её свете казалась почти живой.

А потом они свернули в небольшой зал на полпути к гостевым покоям — и у Саблина похолодела спина.

На полу лежал человек. И лежал так, что было понятно — мёртв.

— Держитесь рядом, — приказал Иван им с Зелиным и пошёл к трупу.

Саблин пошёл следом. В таких случаях гришей стоило слушаться беспрекословно.

Иван опустился на одно колено, прижал руку к груди трупа под отворотом распашной рубашки — да что он хотел? То, насколько тот мёртв, было очевидно.

А в следующее мгновение Саблин узнал мертвеца.

— Разорванное сердце, — сказал Иван. — Грубая работа сердцебита. Не больше четверти часа назад. Но не здесь, иначе я бы услышал.

— Это же Юл-Гата, — сказал Зелин.

— Кто? — Иван взглянул на него: — Быстро. Я слышу толпу, они идут прямо сюда.

— На приёме он пытался спровоцировать Фёдора, — сказал Саблин. И следом понял. — И Фёдор ему угрожал.

— Так, — сказал Иван. Поднялся.

— Он обвинил Фёдора в том, что тот любовник генерала Киригана… — начал было Зелин, но Иван только отмахнулся, подумал ещё мгновение и сказал:

— Там сердцебиты. И нас уже услышали. Подождём.

— Но на вас неприкосновенность не распространяется, — отчаянно сказал Зелин.

Мальчик сказал то, о чём Саблин подумал и сам: гриши, в отличие от них, дипломатической неприкосновенностью не пользовались.

— Вот именно, — негромко сказал тот.

Надо было думать быстро. Шуханцы не смогут обвинить в убийстве Ивана. Или — или всё же смогут. Про малую науку Саблин знал мало.

Для провокации Иван был очевидной целью. Допустим, его обвинят в убийстве. Дальше следствие и, при плохом развитии событий, суд. Но Кириган сейчас с ними. И Кириган этого не допустит.

А может, в этом и было дело. Осознанная эскалация. Сначала попытка спровоцировать Фёдора, и оскорбление было очень личное, теперь подставили второго сердцебита Киригана, что тот точно воспримет как оскорбление не менее личное…

Двери в дальнем конце зала распахнулись, в зал вошли шуханцы — и остановились, увидев тело и стоящих над ним равканцев. Но сзади прибывали, и первые ряды были вынуждены продвинуться вперёд.

Саблин торопливо оглядывал толпу. Она оказалась неожиданно разношёрстной: тут и старшие, и младшие придворные, сразу же несколько ветвей, и даже несколько дворян с побережья. И — да, как Иван и сказал: сердцебиты. И тавгарады, в основном Кир-Раат — но и несколько стражниц Кир-Табан.

Зрение у Саблина было уже не то, что в молодости, и в лунном свете лица он различал не так хорошо, но быстро оглядывал стоящих впереди. Кто-то ведь вывел их именно сюда. Место не было случайным точно.

А время? Кто заговаривал с Саблиным сам в последние минуты из тех, кто не должен был, и задержал их — ровно настолько, чтобы Иван Данилов оказался над убитым сердцебитом мертвецом?

Но никого необычного не вспоминалось.

Старшая тавгарад Кир-Табан вышла вперёд, подошла к трупу, склонилась над ним. Посмотрела несколько мгновений, прежде чем сказать ровно:

— Ву-Джав Юл-Гата.

Имя пронеслось шепотками по толпе, шуханцы расступились, и между ними прошла Мей Кир-Раат. Зелёные и жёлтые цвета одежды и — парная серьга к серьге мертвеца. Значит, Юл-Гата был именно её любовником. Не единственным, судя по простоте украшения, но любовником наследницы младшей ветви. Плохо.

Мей вскинула голову и требовательно спросила:

— Что здесь произошло?

— Мы возвращались в гостевые покои, досточтимая Мей, — сказал Саблин. — И обнаружили тело несчастного Юл-Гата всего несколькими минутами раньше вас.

Толпа волновалась: кто-то отходил назад, кто-то, напротив, пытался протиснуться вперёд. Шёпот нарастал, и нет, Саблину не показалось — несколько оскорблений он услышал отчётливо.

От толпы отделились двое в простых зелёных одеждах — близнецы-сердцебиты. И, точно так же как Иван несколько минут назад, опустились рядом с мертвецом и коснулись его груди. А спустя несколько мгновений они одновременно вскинули головы, глядя на гриша:

— Он убит сердцебитом.

— Он был уже мёртв, когда мы вошли в зал, — твёрдо сказал Саблин. — Господин Данилов не имеет к этому никакого отношения, он сопровождал нас всё это время.

— Но вы не можете этого знать, — сказала сердцебитка. — Ведь если не ошибаюсь, господин Данилов — гриш с усилителем. От зала приёма до этого места, — она прищурилась, — не больше двадцати ла. Господин Данилов мог убить несчастного Юл-Гата, и вы бы ничего даже не заметили.

Тавгарады вскинули пистолеты:

— Руки, господин Данилов.

Тот послушно поднял руки:

— Я не оказываю сопротивления.

Саблин судорожно думал, но никакой возможности вывести Ивана из-под удара не видел.

— Прекратите. Какие причины убивать Ву-Джава могли быть у господина Данилова? Немедленно опустите оружие.

Мей. За Ивана вступалась Мей. Это всё меняло. Кто-то решил стравить Кир-Раат, младшую ветвь, и Киригана? Внутренние игры Табан, в жернова которых угодил незадачливый Юл-Гата. Вполне могло быть. А Мей теперь пыталась всеми силами выбраться из расставленной ловушки.

Тавгарады послушались. Иван тоже опустил руки, но продолжил демонстративно держать их на виду.

— Но есть ли те, у кого причины были, высокочтимая Мей? — спросила старшая тавгарад Табан.

Та лишь печально покачала головой.

Любовник, недавно возвращённый из ссылки… Могла себе позволить.

Хорошо. Может быть, и обойдётся.

Из толпы вышла тавгарад:

— Совсем недавно ему угрожал господин Каминский.

Саблин неверяще посмотрел на стражницу. Тавгарад Кир-Раат. Волькры побери. Собственная тавгарад Мей.

Сердце упало — не обойдётся. Это не было ловушкой на Кир-Раат, это было их собственной ловушкой на людей Киригана. Им просто нужен был не Иван — Фёдор. Кир-Раат был нужен Фёдор Каминский.

Саблин выпрямился и ровно сказал:

— Угрожал? Позвольте не согласиться. Господин Ка…

Но тавгарад его перебила:

— Разве по равканским меркам это не было оскорблением?

В толпе шептались. Ну конечно, привели и тех, кто разговор слышал. А значит, и то, что было сказано после, и Саблин продолжил настойчиво — и благодарил всех святых за тот неуместный порыв Зелина:

— Господин Каминский назвал это провокацией, лишённой изящества. Ручаюсь, последний факт оскорбил его куда больше неуклюжих намёков этого юноши.

Ропот в толпе нарастал.

Тавгарады переглянулись.

— Пусть скажет это лично мне, — взгляд Мей был подобающе холодным и полным скорби. И совершенно лживым. — Если он невиновен, ему нечего опасаться.

Плохо. Отвратительно. У Саблина заканчивались аргументы.

Если сейчас эта толпа двинется в гостевые покои, найдутся ли у Киригана основания не выдавать Фёдора, — он не успел додумать мысль, когда услышал:

— Вы так уверены, что у меня не было причин, — негромко и даже чуть лениво сказал Иван.

Саблин развернулся к нему. И опешил.

Перед ним был не Иван Данилов, которого он знал много лет. Сейчас это был гриш, который воплощал в своей позе и ухмылке всё худшее, что только говорили о сердцебитах в Большом.

— Но как приятно было… слушать, как он умирал.

Иван использовал самый двусмысленный глагол из возможных. И улыбался до отвращения неприятно.

— Вы его даже не знали, — вскинула бровь Мей.

— Мне не было дела до его имени, — склонил голову набок Иван. И по толпе разнёсся новый возмущённый ропот: оскорбление по шуханским меркам было запредельным. — Но я… слышал, насколько ему не нравился генерал. И, надо же, теперь он мёртв. Какое… совпадение.

Ропот в толпе нарастал.

Иван высокомерно улыбался.

Старшая тавгарад Кир-Табан смотрела на него внимательно. Саблин её понимал: Иван очевидно отводил удар от Фёдора. Но и проигнорировать его слова было невозможно — у толпы свидетелей были свои недостатки.

— Господин Данилов, — сказала тавгарад, — вы задержаны. До выяснения обстоятельств смерти господина Юл-Гата.

Хорошим исходом это не было, но тавгарады старшей ветви хотя бы не посмеют причинить вред сердцебиту Киригана. Значит, ночь неприятных вопросов, но стоит им убедиться, что тот не убивал, Ивана отпустят. Может, ещё до утра.

Хотя нет, оскорбление в его словах было за гранью допустимого. До утра не отпустят чисто в назидание.

Вот только теперь Мей смотрела, сощурившись:

— Простите, доблестная. Но Ву-Джав был моим спутником. Слова господина Данилова вызывают во мне чувства беспокойства и тревоги.

Ах, волькры.

И вокруг неё тут же вскинулись другие шуханцы из Кир-Раат:

— Ву-Джав принадлежал нашей ветви…

— Эти равканские варвары…

Ропот перерос в гам.

— Тихо, — повысила голос старшая тавгарад. Подумала, глядя недобро то на Ивана, то на Мей и вставших вокруг неё тавгарадов Кир-Раат. Улыбнулась, и Саблину совершенно не понравилась эта улыбка: — Я вижу основания для сомнений высокой семьи Кир-Раат. Однако, я уверена, — продолжила тавгарад, — что до утра господин Данилов успеет дать объяснение своим неосторожным словам. И равканские гости покинут нас в срок. По крайней мере, те из них, кто невиновен в случившемся.

Трижды волькры.

Младшая ветвь была намного менее предсказуема. При этом ответственность за её действия в какой-то степени будет нести и сама Кейен — и именно сейчас это во многом развязывало им руки.

Но и забрать обоих сердцебитов Киригана старшая тавгарад Кир-Табан не позволит тоже: слишком большая дерзость. Значит — только Иван и только до обозначенного срока.

Мей склонила голову:

— Как всегда, мудрое решение, доблестная.

Ивана, казалось, происходящее не беспокоило. Он обернулся:

— Если вас не затруднит, князь, сообщите генералу.

К нему подошли тавгарады Кир-Раат. Иван не сопротивлялся.

Саблин ощутил свою полную беспомощность. Ивана уводили, но здесь и сейчас он сделать больше ничего не мог.

— Мои госпожи. Господа, — кивнул он и вышел, не оборачиваясь.

Зелин шёл следом. Сердце колотилось. Саблин остро ощущал себя в коридорах шуханского дворца совершенно беззащитным.

— Князь…

— Молчите, Зелин, — быстро сказал он.

Им нужно было добраться до Киригана как можно быстрее. Каждая минута была на счету.

В отличие от Фьёрды, шуханцы никогда не делали секрета из своих методов дознания. Но что они творили друг с другом, Саблина интересовало мало. И при всей длинной истории провокаций, ещё десять лет назад произошедшее было бы крайне неприятным, но относительно безопасным казусом. Но не сейчас. И не у младшей ветви. Что может произойти с Иваном в их тюрьме, Саблин не знал — но догадывался. И от худших из этих догадок по спине шёл озноб.

А ведь Кириган тоже не ожидал осложнений — Саблин подумал об этом, ещё когда увидел, что гришей в сопровождении всего пятеро. Да и сам их список, кроме Ивана и Фёдора… Сердцебит Денис Порохов и алкем Марта Кошутина, как Саблин был уверен, хотя и точно знать не мог, были из разведки южного направления. Разве что Матвей Веретенников был не просто военным целителем, но и гришом с усилителем — но, как знал Саблин, они давно дружили с Иваном, и кажется, в этой поездке он оказался именно поэтому.

Волькры раздери этот волькров Шухан. Это должно было быть простым формальным выездом.

Сердце никак не хотело успокаиваться. Но это оказалось кстати — их услышали, и когда они с Зелиным ещё только свернули к лестнице гостевого крыла, навстречу уже бегом спускался Денис:

— Где Иван?

— Арестован, — выдохнул Саблин.

Сердцебит замер на секунду, потом кивнул:

— Идёмте.

Они поднимались по лестнице, но, вопреки этому, пульс Саблина успокаивался и становился ровным.

В комнате их уже ждали. Гриши сидели на полу вокруг низкого по шуханскому обычаю стола, но все смотрели только на него.

— Иван арестован, — сказал Порохов.

Если до того гриши были просто напряжены, то теперь они застыли.

— Говорите, князь, — сказал Кириган.

Саблин коротко пересказал события вечера. Про саму провокацию только упомянул, рассудив, что если понадобятся детали, Фёдор расскажет сам. Да и повторять подобную клевету Киригану в лицо всё же не хотелось.

Тот слушал не перебивая. Веретенников неестественно выпрямился, когда Саблин сказал, что Иван спровоцировал шуханцев на свой арест. Порохов дёрнулся при упоминании тавгарадов младшей ветви. Но оба промолчали.

Саблин договорил. Стало тихо. Теперь гриши смотрели на своего генерала.

— Садитесь, господа дипломаты, — ровно сказал тот.

На столе стояли изящные чайник и чашки. Саблин совершенно не хотел пить, но и неуклюже стоять, раздражая этим гришей, не стоило. Он подошёл, кивком приказав сесть и Зелину. Сел сам, налил им чай и только теперь увидел, как неестественно вытянулись и застыли тени у предметов на столе. Он отпил, не чувствуя вкуса. Зелин, сжимавший кружку так, что фарфор мог и не выдержать, замер рядом.

— Кир-Раат, — повторил Кириган, глядя на Фёдора.

— Моя поездка в Кобу, — медленно ответил тот. Про Кобу Саблин слышал впервые — впрочем, это не удивляло. — Если они всерьёз идут против старшей ветви, то они очень заинтересованы в её результатах. Но Иван не знает деталей.

— Тогда зачем он им? — поднял голову Веретенников.

— Предполагали, что может знать? — сказал Порохов.

— Свидетели, — одновременно с ним сказал Фёдор, и тот замолчал. Фёдор продолжил: — Мей не могла себе позволить потерять лицо, а Иван её публично переигрывал. Поэтому нет, в тот момент у них уже не было выбора. — Помолчал и добавил: — Иван не знает подробностей про Кобу. Но знает многое другое.

— Но за ночь? — с явным сомнением уточнил Денис.

— Он в блокираторах. До рассвета сколько? Часов шесть? На каком-нибудь… — Кошутина вздрогнула и замолчала. Но Кириган посмотрел на неё, и она договорила: — Моровка, волчеглаз, что угодно из этой группы. Даже без корпориальных воздействий. Никто не выдержит.

— Но это необратимые повреждения, — сказал Порохов.

Алкем кивнула. В комнате повисла тишина.

Саблин медленно сделал глоток чая. Он смотрел на Марту, не в силах отвести взгляд.

Гриши обсуждали пытки. Почти спокойно. Буднично. Они начали обсуждение с этого.

Но ведь, если не считать инцидентов…

Порохов резко перевёл взгляд на Киригана:

— Александер?

— Не посмеют, — негромко ответил тот. — Я их вырежу. И Кейен будет смотреть в другую сторону. Они это знают.

Кириган был прав. Королева не поддержит младшую ветвь, сейчас ей выгоднее поддержать самого Киригана.

И всё же…

Вдруг тени от чашек вытянулись через весь стол. Рядом сжался Зелин. Мальчишка такого ещё не видел, но Саблин понял — Кириган был безмерно зол, несмотря на внешнее спокойствие. Потому что — и это было очевидным — поддержку Кир-Табан он использовать не мог. Да, сейчас генерал Второй армии мог сделать то, чего даже полномочный посол Равки не мог себе позволить — пойти к Кейен, разбудив ту посреди ночи. Она бы почти наверняка приказала отпустить Ивана. Но это дало бы ей право просить об ответной услуге. Возможно, Кириган даже знал, о какой. И на это ослабление позиций Равки был не согласен.

Тени сгустились, уходя за край стола.

— Хорошо, — с трудом сказал Веретенников и выпрямился. — Что в самом плохом варианте из обратимого?

— В зависимости от их сердцебитов, — ответил Денис, глядя на свои руки. — Корпориальные воздействия с галлюциногенами или стимуляторами. Если только стимуляторы, то что-то из двухкомпонентных, вроде нашего «рассветного». Но с этим Иван справится, — он поднял взгляд на Фёдора, хотя вопросом это не звучало, и тот кивнул.

Кошутина тоже подняла голову:

— А ichenzhu?

Порохов взглянул на неё:

— Это ещё что за дрянь? Из последнего списка?

Вместо алкема ответил Фёдор:

— Да. Мы только начали под ним работать. Я выдержал меньше трёх часов, с воздействиями — меньше двух. Иван сопротивлялся дольше. Но не шесть… Рискованно.

Даже так.

Саблин перевёл взгляд на Киригана, но тот смотрел ровно. Новостью это не было.

Гриши готовились. Они — они знали, что рано или поздно это понадобится.

К горлу подкатила тошнота.

— Но ichenzhu не их настой, — продолжил очень медленно Фёдор. — Вопрос в том, поделились ли Кир-Табан своей новой рецептурой. Я думаю, — он смотрел только на Киригана: — Я думаю, что у Кир-Раат его нет.

Тот долго смотрел на Фёдора, а потом кивнул:

— Тогда рискнём. Шесть часов.

Шесть часов допроса. Если Саблин правильно понял — а понял он правильно — это даже допросом не будет.

Он посмотрел на тени — те больше не двигались.

Шесть часов пыток. Абстрактно верное решение. Очень прагматичное.

Но если бы Саблина спросили, именно Иван был тем, по отношению к кому Кириган был почти уязвим — понятной человеческой привязанностью. Иван, в конце концов, был с ним все эти двадцать лет.

И всё же этого оказалось недостаточно в столкновении с политическими интересами.

Впрочем, тут было ещё и другое. Кириган считал, что Иван выдержит.

И — другие гриши. Гриши молчали.

Только Веретенников поднял голову:

— Александер, — сказал он, глядя на Киригана. — Под твоим усилением…

Саблин не понимал, что хочет целитель, но видел реакцию Порохова и Фёдора — оба отвели глаза. Кириган ровно сказал:

— Не пробьёшь. На камерах изоляция. Их технология. Полагаю, ещё и усовершенствованная, — он помолчал и добавил: — Иван не пробивал и ту, что у меня в кабинете. Ты не услышишь.

Веретенников хотел слышать Ивана. Слышать, как того — допрашивают. Пытают.

Что тот по крайней мере жив, понял он следом.

Веретенников тоже отвёл взгляд.

— Ложимся, — сказал Кириган, поднимаясь, и посмотрел на сердцебитов: — Поддерживайте полноценный сон Марте и Матвею. Блокады с рассветом. И мы должны быть готовы здесь… задержаться.

Гриши одновременно вскинули головы.

И только сейчас Саблин понял — если Ивана завтра не выдадут, если с ним что-то случится… Кириган пообещал вырезать Кир-Раат. И, глядя на гришей, Саблин вдруг увидел с полной ясностью то, что не понял сразу: это не было фигурой речи.

Вот только не будет ли слишком поздно.

Генерал Второй армии вышел из комнаты.

Все, кроме сердцебитов, поднялись следом.

Было тошно, но — надо было тоже лечь. Раз ожидание затянется до утра, бессонная ночь была отвратительной и бессмысленной идеей — но сможет ли он заснуть. В другое время он бы попросил накинуть сон того же Фёдора, но сейчас…

Фёдор сидел неподвижно. Считал себя виноватым, хотя виноватым не был. Саблин так привык к тому, что внешность гришей обманчива, что за каждым из них стояли десятилетия опыта войн и интриг — что, увидев это, такое по-человечески иррациональное, чувство вины, он чуть было не заговорил с Фёдором сам. Но сдержался.

Не сдержался Зелин, хотя и по-другому:

— И вы… — и тут же поправился, — и мы будем просто ждать утра?

Фёдор поднял на него взгляд, но промолчал. Ответил Порохов:

— Мы с Фёдором будем бодрствовать. Вам и князю лучше лечь. Если хотите, могу накинуть вам сон.

Хорошо, что Денис предложил сам.

Нужно было уводить Зелина, но тот мотнул головой и шагнул вперёд:

— То, что вы сейчас обсуждали. Это пытки. Ивана там сейчас пытают. Почему вы… — он обернулся к Саблину: — Мы же можем что-то сделать, князь?

Порыв мальчика был силён той искренностью, которая доступна только в юности. Когда-то сам Саблин точно так же не смолчал бы: попытался бы спорить, обратился бы к дипломатическим каналам… Медлительным и бесполезным.

Кириган был основной дипломатической силой Равки. И Кириган оставлял Ивана Кир-Раат.

Саблин покачал головой:

— Боюсь, что нет. Идёмте, Зелин.

Тот посмотрел на него и гришей:

— Фёдор, я не понимаю, — сказал он очень растерянно.

Зелин был по-настоящему потрясён. Совершенно выбит из равновесия. Надо было его уводить, но Саблин опоздал — Фёдор встретил взгляд Зелина:

— Мы тренируемся, чтобы выдерживать пытки — это часть нашей работы. Одна из них, и остальные вам понравятся ещё меньше. — Фёдор смотрел немигающе. — Привыкайте, граф, я не шутил. Или бросайте Особую канцелярию.

Зелин отшатнулся.

Им всем было очевидно довольно на сегодня.

Порохов, явно видя то же самое, развернулся к Фёдору и сказал легко:

— Ну, хватит.

Саблин тяжело пошёл к двери.

— Из хорошего, — продолжил Денис, — на одну карту в их колоде стало меньше. Которую они разыграли на приёме?

Он хотел как лучше. Но что за невезение — хватит ли у Фёдора сейчас сил отшутиться.

Саблин остановился, готовый при необходимости осторожно вмешаться.

— Что я сплю с Александером.

Это…

Саблин развернулся.

Это не звучало пересказом клеветы, было первой мыслью. Второй — Каминский сошёл с ума. Даже если это было правдой, говорить такое среди офицеров было немыслимо.

Но Порохов спокойно кивнул. Невозможно. Саблин уже был готов поверить, что ослышался, недопонял, но к сердцебитам обернулся Матвей:

— В самом деле, Фёдор? Снова?

Значит — не ослышался.

Кошутина тоже остановилась на полпути и смотрела на остальных.

Сейчас будет скандал.

— Так сложно было удержаться? — зло продолжил целитель. — Из-за чего угодно ещё, но Иван там сейчас — из-за этого?

Порохов развернулся к нему и поднялся:

— Иван там, — спокойно сказал он, — потому что Шухану нужна информация. И потому что у Ивана её нет. — И добавил: — Повод, Матвей. Он стал так важен именно сейчас? Не после Дорнгета?

Матвей выпрямился.

— Хватит, — решительно сказала Кошутина. — Денис, сон через четверть часа, хорошо? Господа дипломаты, — кивнула она им и пошла к своей двери.

С силой хлопнула дверь — вышел Матвей.

Повисла тяжёлая тишина. Потемнело в глазах.

В услышанное не верилось. И, всё же…

Он не мог себя заставить посмотреть на сердцебитов. Вышел, почти силой вытолкнув Зелина впереди себя.

В его комнате было темно.

Саблин подошёл к кровати и сел. Переждав приступ тошноты из-за подскочившего давления, разделся, лёг и закрыл глаза. Но сон не шёл, до сна ещё была четверть часа.

Даже начинать думать об этом вечере не хотелось. Но надо было.

Значит, клевета шуханцев клеветой не была.

Пресловутые вольные порядки Второй армии. Видимо, до такой степени вольные.

Но неужели он настолько потерял хватку. Саблин вспоминал этот выезд и все прошлые. И даже сейчас не видел и намёка, ни на саму непристойную связь, ни на опалу. Но не было ничего — ни в отношениях Киригана и Каминского, ни в отношении к Каминскому других гришей. Если бы тот не сказал прямо, Саблин бы так и не поверил, не смог бы поверить.

Но секретом это явно не было — это было ясно и по тому, как равнодушно Каминский ответил, и по тому, как никто из гришей не был шокирован. Значит, знали и терпели. Из уважения к Киригану. Нет — это было уже не уважение, никакое уважение...

А ведь судя по фразе Порохова про Дорнгет, этот провал даже не был первым. Да и Матвей сказал — «снова». Очевидно, стерпел тогда, но не теперь, когда под удар попал Иван.

Саблин резко открыл глаза: Иван. Он знал. Не мог не знать, поэтому и отмахнулся от Зелина в зале. И это была тошнотворная мысль: как далеко заходила преданность Ивана — зная или, по крайней мере, догадываясь, чего это может ему стоить, он защищал информацию или любовника Киригана?

А ещё — Кириган не пошёл к Кейен. Потому что это ослабило бы их позиции, как подумал Саблин в тот момент, или потому что тогда вместо Ивана она могла бы потребовать выдать Каминского?

И — к слову — что тот мог рассказать, стоила ли вообще информация из Кобы хоть чего-нибудь. А если не стоила — поддержал бы Кириган ложное объяснение своего любовника? Да легко. А если позже всё и вскроется — кто посмеет сказать хоть что-нибудь генералу Второй армии. Даже его гриши промолчали.

Ивану предстояла ночь пыток у Кир-Раат, те не могли не понимать — на его месте мог быть любой из них. Но они промолчали. А ведь Саблин неоднократно видел, как они спорили с Кириганом: пока решение не было принято, звания у гришей роли не играли. Но сегодня они промолчали, не было ни одного возражения. Знали, что бесполезно, когда речь шла о Каминском?

А их преданность — насколько далеко заходит она? Если что-то случится с Иваном — снова стерпят? Даже Матвей?

Об этом он думать больше не мог.

А вот о чём мог и должен был, так это о завтрашнем дне. И о том, что будет после. Каминский из окружения Киригана не исчезнет, раз всё ещё с ним после прошлого провала. Кириган явно ему благоволил, выводя своего любовника в свет. И ведь…

Саблин перевернулся на бок.

Как обидно — с Каминским ведь было так хорошо работать.

Было. Как будет теперь, он не представлял. Как изменится к тому отношение других гришей — тоже. А по дипломатической линии именно Каминский был основным сердцебитом Киригана. И тогда каждый выезд будет… Напряжённым.

Саблин закрыл глаза, понимая, что вот-вот уснёт не по своей воле и проснётся уже только рано утром.

А что произойдёт за эту ночь с Иваном…

И отчётливо понял — что бы ни произошло, Иван Данилов этого не заслуживал. Только не из-за…

«…из-за чего угодно ещё, но Иван там сейчас — из-за этого».

И накрыла мутная вязкость наведённого сна.

Иван откинулся на спинку сиденья. Потянулся было к вороту кафтана, но на середине движения остановился и положил руки на колени ладонями вверх — неестественно и совершенно неподвижно.

— Как я понимаю, «искра» у тебя только что закончилась, — сказал Кириган.

Тот криво усмехнулся вместо ответа. Кириган подался вперёд и расстегнул ему ворот; Иван выдохнул.

Саблин не мог не смотреть: кровь была смазана по всей правой стороне его шеи, и кое-где были чётко видны отпечатки пальцев.

В замкнутом пространстве кареты Саблин чувствовал запах пота, трав и какой-то затхлости, который вызывал в памяти всё, что он знал о подземных тюрьмах Табана.

Он понял, что ошеломлён. Даже после всего, что обсуждали гриши ночью, он всё же не ожидал — подобного. Он вообще не ожидал столкнуться с этим так близко; так… наглядно и лично.

— Кажется, я их разочаровал, — сказал наконец Иван. — Как оказалось, я совершенно ничего не понимаю в родственных связях Табан.

Он шутил. После этой ночи.

— А интересовался бы политикой… — продолжил Кириган ему в тон.

— …они бы разочаровались ещё сильнее, полагаю.

Гриши одинаково улыбнулись, и Кириган кивнул на шею Ивана:

— Что поставил?

Так это была блокада.

Сердцебиты ведь не раз ставили Саблину блокаду именно так, по шее — а это была собственная блокада Ивана. Искалеченными руками.

Снова замутило.

Но тот медлил с ответом — и Кириган выпрямился.

— Гольцова, — ответил сердцебит наконец.

— Так, — от лёгкости в тоне Киригана не осталось и следа. — Основания?

Иван снова помедлил.

— Перестраховался, — тише ответил он. — Последний настой отдавал чёрной солью. Я сорвался. Зря, проверить всё равно не успел.

Чёрная соль?

Теперь Кириган был очень спокоен:

— Сколько всего?

— Пять. С тем, которым смочили полотенце, было бы шесть.

Шесть. Догадка Ивана имела смысл: шуханцы любили символы, а шестёрка считалась приносящей удачу. Значит, демонстрацией была не кровь Ивана — наоборот…

В карете дрогнули тени.

Саблин перехватил испуганный взгляд Зелина. Тот тоже понял — Иван должен был умыться отравленным полотенцем. Как же это по-шухански — сделать так, чтобы жертва сама взяла яд.

Но Кир-Раат не посмели бы зайти так далеко. Или — или всё же посмели бы.

Всё внутри скручивало от ужаса и бессильного отвращения.

Кириган несколько мгновений смотрел на руки Ивана. Потом, подняв взгляд, спросил:

— И как Гольцов?

— Я торопился. — Иван тоже посмотрел на свои руки. — Не все жесты были точными.

— И это… — Кириган вскинул голову, но Иван перебил:

— Александер… — и замолк, стоило Киригану сложить непонятный жест.

Тот коротко спросил:

— Сколько?

— Успеем выехать из столицы. Остальные уже знают.

Кириган посмотрел на своего сердцебита очень внимательно, но больше ничего спрашивать не стал и откинулся на спинку сиденья.

«Успеем» — до чего? У блокад был срок действия. У этой, очевидно, он был коротким — что будет, когда она закончится?

Саблин очень хотел спросить. Но взглянул на Киригана и не осмелился.

Иван молча смотрел в окно. Но — но выглядел он почти хорошо.

В последнюю секунду Саблину показалось, что с той стороны кареты мелькнул Каминский.

* * *

В дороге Ивану стало хуже. Он тяжело привалился к стенке кареты, потом закрыл глаза. На его лбу и виске выступил пот. Но они действительно успели выехать за пределы Амрат Ен.

Саблин молчал. С ними ведь был целитель. Матвей не допустил бы ничего критичного. Не мог допустить.

И наконец карета свернула и остановилась. Саблин торопливо вышел. Полянка была небольшой, на её краю бежал ручей. Охрана канцелярии растерянно устраивалась на обочине.

Иван выбрался из кареты сам, но уже заметно пошатываясь. Его тут же подхватил Матвей, начал вести к ручью, а потом посмотрел поверх его плеча и сказал:

— Всё, Фёдор. Отпусти.

Саблин обернулся. Каминский смотрел неотрывно и удерживал жест ещё несколько мгновений. Но затем всё же разжал пальцы — Иван вздрогнул, оступился и начал оседать. Если бы не подоспевшая Кошутина, Матвей бы его не удержал, но вдвоём гриши довели его до ручья. Сняли и бросили его кафтан на землю, помогли лечь, и Матвей начал расстёгивать его рубашку.

Гриши вообще не слишком церемонились, но иногда их военная прямолинейность выходила за рамки приличий.

Хотя о каких приличиях теперь вообще можно было говорить. Саблин отвёл глаза.

Но если это поможет Ивану — пусть делают что угодно.

Кириган сидел на подножке распахнутой дверцы кареты. Сидел спокойно, почти расслабленно. Рядом с ним встал Порохов, и они негромко заговорили.

Каминский тоже смотрел на тройку у ручья, но остался там же, где спешился — в нескольких метрах от кареты, подальше от остальных гришей. Это было совершенно понятным. Не понимал Саблин одного — как тот вообще собирался смотреть им в глаза. Тому же Ивану.

И тут вдруг Зелин, посмотрев по сторонам, решительно направился к сердцебиту. И какой волькры, успел подумать Саблин, перехватывая мальчишку за плечо: тот не имел права демонстрировать сейчас поддержку Каминскому. Зелин рисковал расположением всех гришей — и особенно Ивана, что не лезло ни в какие ворота. Но мальчишка стряхнул его руку — Саблин настолько оторопел, что позволил ему это сделать — подошёл к Каминскому и молча встал рядом с ним. Это было катастрофой — в первую очередь для самого Зелина — но сделать Саблин с этим уже ничего не мог. Он лишь посмотрел ещё несколько мгновений, смутно надеясь, что тот всё же поймёт и отойдёт, но чуда не произошло. Саблин качнул головой и перевёл взгляд на гришей.

Марта и Матвей склонились над Иваном — сложные последовательности жестов, скрещенные друг с другом руки. Он не понимал ничего в происходящем, видел только, что все трое гришей разговаривали между собой. Это должно было быть хорошим знаком: Иван хотя бы был в сознании. Но даже со своего места Саблин видел, что выглядел тот теперь ещё хуже, чем в дороге.

Потом Кошутина, сделав несколько надрезов на его руке, начала собирать кровь в небольшие плоские склянки и добавлять в них какие-то капли. В жестах Матвея Саблин не понимал ничего.

Время тянулось, ему казалось, что уже должно было наступить улучшение — а его не было. Иван бледнел на глазах.

Матвей, целитель с усилителем, не мог помочь Ивану.

Но это было невозможно.

А потом Иван закрыл глаза, и его голова безвольно упала набок.

Грудь сжало.

Он неотрывно смотрел на гришей, но в то, что сейчас увидит смерть Ивана, поверить не мог. Этого просто не могло быть. Не так. Не в рядовой поездке, не в середине Шухана. Иван не мог умереть, как…

Как трое доверенных сердцебитов Киригана до него.

Это должен был быть Каминский. Это была отвратительная, совершенно недостойная мысль, но Саблин ничего не мог с собой поделать. Это Каминский должен был лежать на месте Ивана. Он обязан был вчера вызваться, принять удар на себя, а политические последствия, если те вообще имелись, они бы уж как-нибудь сгладили.

Двадцать лет. Саблин взглянул на Киригана.

Это того стоило? Иван того стоил?

Но гриши — и Кириган, и Порохов — молча ждали.

Немыслимо.

И тут алкем выпрямилась. Сказала что-то Матвею и следом сделала короткий жест, обращённый к остальным гришам. Порохов явственно расслабился. В позе Киригана ничего вроде бы не изменилось, но напряжения вокруг них больше не было. Матвей снова склонился над Иваном, но и его жесты теперь казались более размеренными.

Это вселяло надежду, но не успокаивало. Спросить… у кого? У стоявшего ближе всех Каминского?

Он не мог себя пересилить.

— Хотели что-то спросить, граф?

Саблин неверяще обернулся, но — нет, всё верно, Каминский сам негромко обращался к Зелину. И тоже выглядел намного более спокойным.

Мальчишке стоило отмолчаться, но никаких надежд на это Саблин уже не питал.

Но, может, хотя бы спросит, что означал жест Кошутиной.

Зелин, помолчав, поднял взгляд на гриша:

— Что такое «Гольцов»?

Саблин прикрыл глаза, заставляя себя успокоиться. А что ещё можно было ждать от мальчика? Он не видел войны толком, не мог знать, на что способны опытные фронтовые целители. То, что Матвей не справлялся, было чудовищно — но Зелин, конечно, этого не понимал.

А Каминский не мог не понимать. Но спокойно сказал — и Саблин возненавидел его за это спокойствие:

— Есть щит, блокада и рассечение Гольцова. Думаю, интересует вас блокада. В карете услышали?

— Да. Иван и генерал Кириган шутили. Пока Иван не сказал про Гольцова.

Каминский снова смотрел на других гришей у ручья. Помедлив, ответил:

— Блокаду Гольцова ещё называют последней. Она позволяет выжить даже при смертельных травмах. Или отравлении. Но она сложная. И она сама, и её откат могут убить, если поставить с ошибками. — Гриш замолчал, наблюдая за происходящим, но через пару мгновений договорил: — Чёрная соль действует быстро. Иван торопился.

А ещё у него были искалечены руки. Жесты были не совсем точными, — сказал он в карете. Видимо, полностью не помогла даже эта их «искра» — теперь Саблин вспомнил: он уже слышал это слово раньше, во Фьёрде, в одном из инцидентов. Короткое обезболивание, сказал тогда тот сердцебит.

И Иван ошибся. Насколько сильно?

Но Марта смывала запекшуюся кровь с его шеи водой из ручья, Матвей складывал поверх новые жесты. Иван по-прежнему лежал с закрытыми глазами — и всё же его бледность постепенно уходила.

Саблин боялся слишком рано поверить в хороший исход — но ведь гриши, даже Каминский, не были бы так спокойны.

Неужели всё же обошлось.

— Шуханцы отравили его? — спросил Зелин.

Каминский качнул головой:

— Марта сказала, что нет.

— А могли бы отравить? По-настоящему?

Каминский бросил на него короткий взгляд:

— Нет. Не Кир-Раат. И не Ивана. Меня, как планировали… — гриш помолчал, — могли бы. Не сказал бы, что время подходящее, но они могли сыграть чисто. Или, к примеру, так же спровоцировали бы на Гольцова. После ночи на допросе, граф, я мог бы ошибиться куда серьёзнее. Им бы сошло с рук.

Это. Это было по меньшей мере неожиданным.

Каминский, несмотря на своё… особое положение, был уверен, что Кириган точно так же не вмешался бы ради него.

И — «не Ивана». Саблин понял, что открыто смотрит на гриша. Тот только что прямо сказал, что в глазах Киригана его жизнь менее важна, чем жизнь Ивана. И сказал это совершенно спокойно.

И это было невозможно. Саблин первым счёл бы спасение Ивана ценой жизни Каминского справедливым. Но весь его жизненный опыт говорил о том, что так не могло быть для Киригана. И тем более так не могло быть для самого Каминского. У любой прагматичности были свои пределы.

У людей — да.

А были ли они у гришей.

Хотя гораздо вероятнее, что Каминский просто умело лгал мальчишке. Саблин семь лет работал с этим гришом и знал — лгать, когда надо, тот способен отменно.

Но тут он заметил краем глаза движение, развернулся и увидел, что Иван приподнялся на локте и смотрел в их сторону.

Иван пришёл в себя.

Саблин испытал невероятное облегчение.

Он поставит свечи всем святым, как только вернётся в Ос Альту.

Каминский тоже замолчал. А потом, уже не обращая никакого внимания на Зелина, быстрым шагом направился к гришам. Неужели он посмеет.

Посмел. Подошёл, сел рядом, спросил что-то у Матвея. Тот ответил и — Саблин смотрел на это неверяще — коротко коснулся плеча Каминского. Почти по-дружески. Впрочем, Матвей не мог не испытывать той же радости, что обошлось.

Целитель поднялся и пошёл было к карете, но на полпути посмотрел на разговаривавших Киригана и Порохова и к ним подходить не стал. Вместо этого свернул к Саблину и остановился рядом, тоже глядя на сердцебитов.

Каминский коснулся рук Ивана — это покоробило — и начал жесты. Они тихо заговорили.

И только в следующую секунду Саблин понял и потрясённо взглянул на стоящего рядом Матвея: он доверил Каминскому руки Ивана. Саблин даже не знал, как спросить. При целителе доверять руки гриша сердцебиту — и не просто сердцебиту, а Каминскому…

Он постарался сказать ровно:

— Верно ли я понимаю, что с руками у Ивана действительно ничего серьёзного?

Матвей кивнул:

— Блокираторы прокалывают суставы. Хрящи Фёдор сейчас восстановит, через несколько дней заживёт окончательно.

Звучало всё ещё отвратительно, но раз Матвей говорил, что заживёт — это успокаивало.

Вот только Саблин не был уверен, что подпустил бы к себе человека, из-за которого ему бы пришлось пережить ночь пыток. Тем более, если бы к этой ночи привела его — даже не подбиралось пристойного слова. Каминский сдвинул руки в очередном жесте, прикасаясь к пальцам Ивана, и Саблина передёрнуло.

А следом он поймал на себе неожиданно колючий взгляд целителя:

— Хотите что-то сказать, князь?

Перемена в Матвее была разительной. Да, все гриши плохо переносили, если задевали кого-то из них. Но не мог же он защищать Каминского. И Саблина неприятно удивил его тон:

— Не уверен, что понимаю вас, Матвей.

— Уверен, что понимаете, — целитель теперь развернулся и смотрел на него в упор. — Я вчера сорвался на Фёдора. И этим, очевидно, подал вам неверные идеи.

Это вряд ли. Вчерашний разговор вообще оставлял мало пространства для толкования.

Но целитель оценивающе смотрел на него:

— Я знаю нравы Первой армии, и, похоже, Особая канцелярия от неё не слишком отличается, — Матвей помолчал, кивнул и продолжил: — Денис вчера упомянул Дорнгет. Вы про него, конечно, не слышали.

Саблин настороженно покачал головой.

Целитель дёрнул краем рта:

— Я не знаю деталей. Потому что и правда не интересовался, что фьёрданцы использовали как повод. Но в тот раз был не дворец. Фёдору раздробили запястья и все фаланги пальцев. Руки ему после этого восстанавливали месяца два, если не больше.

Матвей оговорился в имени.

Но от мелькнувшего на секунду образа в глазах всё равно потемнело.

— Ледовому Двору был нужен Иван, и они отреклись от тех фанатиков заранее. Ивану бы первым делом вырезали усилитель. У Фёдора усилителя нет, только руки. И он знал, на что шёл, — Матвей смотрел очень холодно. — А вы бы пошли, князь?

Вопрос был риторическим. Вопрос вообще не мог стоять — так.

Закружилась голова.

Он не мог себе этого представить.

Матвей сделал быстрый жест и отвернулся, снова глядя на сердцебитов, но исчезли мутные пятна перед глазами, выровнялось давление. Дышать стало легче, и всё же…

Матвей не оговорился.

Но когда. Они действительно не пересекались порой по несколько месяцев, но если Саблин не встречал Каминского в Ос Альте, то полагал, что тот где-то в выезде. И где-то в одном из этих выездов Каминский — обходительный светский Каминский — пошёл на… это.

А потом — Саблин ведь точно встречал его и после. И тоже ничего не заметил.

Иван отдавал Каминскому долг за Дорнгет, — мелькнула было мысль, но Саблин её отмёл. Иван не был молодым наивным офицером. Он всегда действовал с той же прагматичностью, что и остальные гриши. Что и Каминский.

А ещё Иван сейчас улыбался.

Матвей, стоящий рядом. Порохов — Порохов ночью защищал Каминского. Кошутина, которая смотрела теперь на сердцебитов с едва заметной улыбкой. Гриши не терпели Фёдора, как Саблин решил вчера.

Но это — это было намного хуже.

Иван срывал исходный план шуханцев. Он знал, что у него нет нужных им сведений. Но ещё — если он решил, что Каминский может не пережить этой ночи — рассчитывал выдержать то, что мог не выдержать Фёдор. Очень прагматично.

Очевидно, так же прагматично, как Каминский вмешался в Дорнгете.

Неужели остальные гриши видели эту схему. Ещё ночью. И поэтому ни один из них не возразил.

Саблин понял, что не может этого представить. И осознать это сейчас был не в силах.

Кольнуло — а ведь Зелин оказался прав. Почуял что-то, поддержав Каминского. Потому что увидел что-то, чего не увидел Саблин? Или он, Саблин, увидев — не понял?

Неужели и правда возраст.

Кошутина поднялась и пошла к карете. Матвей тоже двинулся к Киригану, Саблин бездумно пошёл следом. Алкем подошла, и Кириган коротко спросил:

— Как?

— Следовые количества расковника и выжега. Иван по действию опознал вытяжку прострела, но её уже даже в печени не осталось. Остальное — из обычного набора, ничего особенно тяжёлого.

Кириган взглянул на разговаривающих сердцебитов и переспросил:

— Чёрная соль?

Кошутина поморщилась:

— Провокация. Изобретательная. В крови лийон, хотя откуда бы. Навскидку, взяли ежовицу с какой-то из красных солей, вытяжка бы дала вкус, ожог слизистой и головокружение. Мы попробуем повторить, когда вернёмся в Малый.

Гриши помолчали.

— И ведь это всего лишь Кир-Раат, Александер, — после короткой тишины сказал Порохов. — Что будет, когда лет через двадцать мы потеряем Кейен?

Кириган не ответил. Но — тени. Они плотным ковром стелились по земле, вытягиваясь от кареты, деревьев, людей.

Саблин замер не дыша. К Киригану стекалась тьма.

Тот встал с подножки кареты, и холодный теневой сумрак, взметнувшись, за мгновения окутал всю поляну.

Кириган шёл к своим сердцебитам. Тьма уплотнялась. Каминский обернулся ему навстречу, приподнялся на локте Иван. Сумрак всё сильнее скрывал гришей.

Это была уже не просто ярость.

Через двадцать лет сам Саблин, если и будет жив, будет уже одной ногой в могиле. Но внук — Митенька, тогда уже Дмитрий — будет или в армии, или при дворе. Что будет с Равкой через двадцать лет?

Шухан, со своими чудовищностью и изяществом, выстоит несомненно. Его младшие ветви выждут эти двадцать лет, и от утончённой дипломатии не останется и следа.

И гриши это видели. Гриши видели это уже сейчас. Испытывая на себе яды, готовясь к пыткам — они этого ждали.

И, стоя в тенях генерала Второй армии, Саблин с той же ясностью, что и ночью, увидел: а ведь тот вырежет не только Кир-Раат. Если понадобится — он вырежет и Кир-Табан. Из чисто прагматических соображений.

Кириган опустился рядом с Иваном. Положил руку тому на плечо, заставляя снова лечь.

И в этот момент Саблин понял ещё одно: если — когда — Кириган вырежет правящий клан Шухана, он сделает это с удовольствием.

А Иван — он это застанет? Всё ещё будет со своими генералом? Доживёт?

Неужели всё это ждёт Митеньку.

Поляну окончательно накрыло непроглядной тьмой.