По ту сторону крыла (джен)

* * *

Жизнь — это не сказка от Дисней, где стоит только выйти за порог — и тебя обязательно подхватит ветер приключений, завертит, пару раз уронит, но затем аккуратно отпустит на землю, а ты обязательно станешь мудрее, умнее и приобретёшь кучу новых друзей. Нет, это не так, хотя об этом транслируют со всех экранов. Вы видели хотя бы одну историю, где герой просто бы ходил на работу и обратно, а все бы ему сочувствовали? Люди бросят такое на первой же главе, на первых пяти минутах, если не будет чего-то, что «зацепит», того самого потока приключений или рокового случая, который бы всё изменил. Только вот жизнь — это не сказка от Дисней, а ты — не главный герой, а где-то в массовке.

Первый раз я пыталась сбежать от рутины в пятнадцать лет. Весной мне подарили велосипед, который я так долго просила, и всё лето я была на нём, тем более что большинство друзей так же были на великах, поэтому чаще всего я была «в потоке» и не ощущала одиночества, хотя и была склонна к этому чувству. И всё же настал тот самый момент, когда у друзей нашлись друзья поважнее, а в жизнь пришёл тот самый удушающий штиль, знакомый многим жителям небольших провинциальных городов. Когда ты чувствуешь себя, словно бы в пузыре, но едва хочешь лопнуть его стенки и освободиться, как он ещё больше и крепче облепляет тебя со всех сторон… и наконец приходит смирение. Но сначала, конечно, стоит побороться.

Я как раз и жила в таком небольшом провинциальном городе, который можно было обойти пешком, уж не говорю объехать. Идти было особо некуда, делать нечего, лето. Никто никуда не звал, у всех дела, все уехали кто куда, от монитора ноутбука уже тошнит. В такие моменты интернет лишь ярче выделят безысходность, непроглядное одиночество, и хочется взять и закричать что есть сил: «Ау, я здесь!» Да только вот кому это нужно знать, если у всех свои проблемы?

Оседлав верного коня, я решила, что лучше взять инициативу в свои руки и двинуться вперёд навстречу приключениям, чтобы им было легче меня найти. Такие люди, как я, часто думают о комфорте других, даже такого абстрактного понятия, как случай. Но даже теория вероятности шептала, что выйдя куда-то, гораздо проще изменить свою жизнь, нежели сидеть дома.

Мы жили на окраине города, в добротной пятиэтажке на последнем этаже. В те времена застройку района только начали осваивать, а вокруг были либо гаражи, либо заросли, либо заброшки. А дальше поля. В центр города ехать не хотелось, я знала, что никого знакомого там не будет, ибо их в городе вообще не было, а в толпе одиночество чувствуется ещё острее, чем в пустой комнате. И я помчалась в противоположную сторону, решив, что судьба в любом случае подкинет мне что-нибудь интересное. По-другому и быть не может.

Солнце только-только начало опускаться. На небе ни полосы, ни облачка, а удушливая жара не собиралась сдавать позиции шептавшей на ухо такой же жаркой ночи. Конец июля. Одинокая старая панельная девятиэтажка за ржавыми гаражами возвышалась над редкими пятиэтажными домами и огороженными стойками. Блестящие трубы рядом с гаражами, возвышавшиеся над поверхностью земли где-то на полметра, на которых мы зимой иногда грелись, вели непонятно куда, будто бы и вовсе в голубое небо. Было ужасно тихо, даже детворы помладше не было слышно на площадках, словно бы все люди разом куда-то исчезли, и осталась я одна. Хотя я прекрасно знала, что все были на месте, просто никому не было до меня дела. И я села верхом и покатила по дороге, даже не зная, куда та ведёт.

Дома, дома, дома… кирпичные пятиэтажки сменяли дома поскромнее: двухэтажные, старые, а камень незаметно сменился на дерево. Железные пути, переезд. Гаражи. Сначала один кооператив, затем другой. Ровные ряды закрытых гаражей одинакового цвета ржавчины. Ни души. А дорога всё вела куда-то и вела, хотя меня здесь никто особо не ждал, я просто барахталась в пузыре.

Вместо асфальта под колёсами возник бетон, а вокруг появились поля, отгороженные друг от друга двумя рядами деревьев. И одно поле сменяло другое, а за ним и третье, и не было им конца…

Наверное, я ехала в никуда около часа, потому что тень от велосипеда стала длиннее, лазурь над головой начала уступать мягкому персику, а комары вокруг обступили со всех сторон, ведь подступало их время. И я остановилась и огляделась, а в душе неприятно щемило от мысли, что я же сделала шаг, пошла навстречу судьбе, неужели это было зря? Для комаров, пожалуй, нет, а вот для меня ровно ничего не изменилось. И стало ещё противнее от мысли, что до дома было примерно столько же пути… почти два часа я пыталась сбежать от одиночества, только вот проблема была в том, что оно было вокруг меня и никуда не делось. И вернулась я в тот день домой ни с чем, лишь в голове укоренился неприятный вывод, что я не герой сказки для подростков, а жизнь течёт сама по себе, и вырваться из рутины крайне трудно.

* * *

В то лето была ещё пара попыток «побега», хотя я помнила, чем закончилась первая, поэтому с каждым разом энтузиазма было всё меньше. Второй раз вместо полей я поехала уже в центр, на набережную, которую только недавно сделали и обустроили деревянные скамейки в виде кубов для всех желающих. Рядом был пешеходный мост, несколько магазинчиков, место было злачным для подростков. И у меня в голове засела мысль, что это отличное место для того, чтобы завязать новые знакомства. Сама по себе я была тихим человеком, не склонным к вызывающему или надоедливому поведению, но мало ли вокруг экстравертов. В фильмах же так всегда и бывает: даже когда человек не настроен на знакомства — они всё равно его находят. Их же не просто так выдумывают, нет?

На набережной было тихо. Август, около шести вечера. Прикормленные утки плавали около деревянных кубов, ожидая, что появится очередная сердобольная старушка или ребёнок и закинет съестное. На это же рассчитывали кружившиеся в небе чайки, внимательно следившие за стаей уток. Я приковала велик к специальной парковке и уселась у самой воды, наблюдая и за утками, и за редкими пешеходами на мосту, а сердце так и сжималось от противной мысли, что всё повторится как в прошлый раз.

Уткам в тот день повезло больше меня: таки пришла семья с детьми и началась драка против чаек за крошки батона. Вечерело, солнце скрывалось за тучами, хотя было по-прежнему жарко. Одновременно с семьёй пришли и несколько парней с девчонками примерно моего возраста, тоже на велосипедах, но они были заняты друг другом, а я молча следила за тем, как они дурачились, прыгая по деревянным кубам, а после ушли тусить куда-то ещё. А мне не оставалось ничего иного, как вернуться ни с чем домой, но было уже не так обидно, как в первый раз, ведь я, уже сев на велосипед, знала, чем всё закончится. И всё же что-то внутри продолжало бороться, тратя силы впустую, хотя я уже почти смирилась, что одиночество будет со мной до конца.

* * *

Усадьба Вороновых всегда притягивала внимание окружающих, а когда-то давно имела дурную славу. Она находилась в тридцати пяти километрах от моего родного города, прямо посреди леса, и была заброшена последние пятнадцать лет. Когда я была маленькой, там был детский лагерь: его основал какой-то богач из Москвы, решивший найти в глубинке золотую жилу. Сама усадьба была старинным памятником архитектуры, а потому её до москвича никто не трогал последние лет шестьдесят, если не больше. Последние настоящие хозяева исчезли после репрессий тридцатых годов, и в здании были то склад, то хлев, то свинарник, то овощебаза, то, по самым отчаянным слухам, санаторий для туберкулёзных детей… но постоянно что-то случалось, и усадьбу в конце концов забросили, а лес с годами подкрадывался всё ближе к обсыпавшимся стенам.

Москвич, надо отдать ему должное, сделал шикарный ремонт, даже реставрацию, и здание приняло почти такой же вид, как и в лучшие свои времена. А дети, кому посчастливилось попасть в этот «элитный» лагерь, кичились возможностью и рассказывали всем остальным, как же там было здорово! Таким, как я, из неполных семей, живших на пороге бедности в начале нулевых, оставалось лишь с завистью слушать рассказы о волшебном лагере, в котором было идеально всё… и в котором порой происходили странные вещи, которые никто не мог объяснить. Только вот эти вещи лишь быстрее распространяли слухи, и путёвки на очередную смену разлетались мгновенно, люди привозили отпрысков даже с соседних регионов, лишь бы побывать в «Воронёнке».

Эйфория продолжалась ровно до того момента, пока череда несчастных случаев не просочилась в массы. Какой-то мальчик сломал ногу, в другую смену чем-то отравился целый отряд, потом кто-то подрался в лесу и проткнул руку противника палкой. Всё списывали на то, что это же дети. Действительно, в детских лагерях частенько бывают травмы, от этого никто не застрахован, и фельдшеру в медпункте не просто так платили зарплату: каждую смену у него было достаточно работы. Но два случая поставили жирный крест на «Вороненке»: в озере неподалёку утонул подросток, его тело так и не нашли, а в лесу около забора лагеря через два дня после трагедии несколько детей обнаружили другой труп. Причём это была девушка, непонятно откуда взявшаяся, одетая в синее осеннее пальто, тёплые сапоги, джинсы и зелёную толстовку, без документов и с очень дорогой техникой, не сотрудник лагеря и даже не житель ближайших деревень, в городе её тоже никто не опознал. И в газетах писали, что несмотря на молодой возраст, она умерла от сердечного приступа. По крайней мере, так решили судмедэксперты, проводившие вскрытие тела.

Удивительно, но и хозяин лагеря скончался в реанимации за две недели до того, как случилась трагедия с мальчиком, и бизнес по завещанию перешёл к его жене и брату, которые не смогли справиться с ударом судьбы, и та смена в лагере была последней. Хотя ещё несколько лет слава о «Воронёнке» и как там было хорошо, ходила по школам, и у меня, как и у всех, впрочем, была тянущая зависть к тем, кто всё-таки мог там побывать.

После школы жизнь закрутилась. Я поступила в другой город, отучилась там, затем устроилась на работу в третий и пошла на второе высшее, но не срослось, и в итоге я переехала в Москву. Три с половиной года в Москве изменили меня до неузнаваемости, и вместе с неплохими деньгами я нажила себе такое депрессивное состояние, что варианта было два: либо бежать, сверкая пятками, либо прыгнуть на рельсы в метро под приближающийся поезд. И я села за руль новенькой иномарки и поехала домой, бросив всё, что было, хотя это было нетрудно: вместо друзей — знакомые, которые забудут, как меня зовут, примерно через два месяца, если не раньше; на работе мне быстро нашли замену, а хозяйка съёмной квартиры так же быстро нашла новых жильцов, едва объявление о съёме увидело свет.

Город за десять лет моего отсутствия изменился до неузнаваемости. Половину старых зданий снесли и строили новые; район, где я выросла, разросся вширь, куча незнакомых детей бегало на площадке, которую соорудили как раз перед моим отъездом, а площадки, где в детстве бегала я с друзьями, заросли травой, и там сделали народную парковку. Мама вышла замуж и жила отдельно с мужем, а мне осталась старая квартира, в которой разваливалось всё, к чему ни прикоснись.

За эти десять лет у меня периодически были те самые попытки «побега», и все до единой заканчивались одинаково: я иду домой ни с чем, а жизнь уныло течёт дальше, как ей хочется. Вместо дорог и «кубов» были торговые центры и кафешки, один раз я даже пыталась организовать встречу с подписчиками своего блога о музыке, в котором было около двух тысяч человек. Только вот дважды я напрасно сидела в назначенном месте и ждала, когда придёт хоть кто-то, а одиночество, словно колючий шерстяной шарф, обвивалось вокруг шеи и никуда не хотело уходить. С каждой такой неудачей я пыталась убедить себя, что мне хорошо и одной, я сильная и независимая, и моя значимость не определялась общением с окружающими, но правда была в том, что никому не было до меня дела. И я опустилась на илистое дно, смирившись с тем, что никогда не вырвусь из своего проклятого пузыря, о котором бывало забывала, но он всё равно давал о себе знать.

В последний раз вместо велосипеда была машина. Поздний октябрь, хотя было далеко не так холодно, как это обычно бывает в это время года. Устав от работы и ремонта, я решила в который раз попытать удачу, хотя уже не искала людей, лишь свежий глоток воздуха, что-то, что заставит меня хоть на секунду забыть о проблемах. И опять бесконечная трасса, и я могу гнать куда хочу, хотя знаю, что через пару часов развернусь и поеду обратно, а вечер выходного дня потрачу на фильм в компании пиццы и кошки. Мне всего лишь нужно было убедиться, что пузырь с одиночеством никуда не делся, а вокруг был всё тот же серый унылый мир, которому не было до меня дела. Я уже не хотела ничего менять, лишь проверить, что всё было как обычно.

Старый покосившийся знак на тридцать третьем километре от выезда из города слегка нарушил мои планы, хотя их и так не было. И я, вспомнив детскую зависть, свернула на отворотку в лес, решив закрыть гештальт, раз выдалась такая возможность.

Добротный асфальт быстро сменился на ямы, местами засыпанные гравием, и длинные трещины, что я крепче сжала руль и снизила скорость, а вместо жажды приключений был лишь холодный расчёт, сколько же моей подвеске будет стоит закрытие этого несчастного гештальта. И всё же, раз я свернула на эту дорогу, то надо было закончить. Интересно, а там вообще есть парковка, или придётся идти через лес?

Парковка, надо сказать, была, но до самой усадьбы было ещё полкилометра пешком через старинные аллеи, которые расчистили в нулевых при реставрации здания и которые снова начали зарастать молодым кустарником. Небо над головой было прозрачным, но абсолютно чистым, холодным, словно лёд, и всё же наверху гуляли солнечные зайчики, проходившие сквозь голые ветки столетних лип и тополей, в два ряда обступивших гравийную дорожку, а впереди, далеко-далеко за поворотами, виднелись чёрные кованые ворота, за которыми на холме была сама усадьба. Мне стало не по себе от тянущей печали, гулявшей в голых чёрных ветках, от самого вида запустения, но одновременно с этим непреодолимо тянуло шагнуть и посмотреть, что же там всё-таки было… ни охраны, ни случайных туристов, совершенно никого.

Под ногами мягко шелестела обсыпавшаяся прелая листва, которую совершенно некому было убирать. Местами между коричнево-жёлтыми листьями виднелась вода: всю неделю шли дожди, и только сейчас земля начала подсыхать. Ограда усадьбы тем временем становилась всё ближе и ближе, а вокруг лишь летали чёрные вороны, изредка каркая с верхушки деревьев.

Ограда точно была сделана на совесть, потому что за века ей так ничего и не сделалось. Чёрный толстый металл извивался, принимая формы причудливых фигур и цветов, а на главных воротах среди завитков виднелись два чёрных ворона, которые как бы кивали друг другу при малейшем движении створок. И кажется, у этой ограды мой путь в никуда заканчивался: на створках блестела тяжёлая цепь, которую фиксировал массивный амбарный замок.

— Да не может этого быть… — прошептала я себе под нос, немало расстроившись очевидному факту: территория была частной, и незваных гостей явно не ждали. Но мне было некуда спешить, поэтому, немного посмотрев на стражей ворот, я двинулась вдоль правой части высокой, почти в три метра изгороди, а за спиной с веток вспорхнула стая воронов и взлетела в чистейшее небо.

Через несколько сотен метров удача улыбнулась мне: один крупный завиток вместе с листвой был явно спилен, причём специально, и в щель мог с лёгкостью проникнуть подросток… я, конечно, не подходила под это описание, но при определённых усилиях тоже могла протиснуться в щель, правда, пришлось снять шерстяное синее пальто, чтобы уменьшить объёмы. Да и был немалый риск порвать верхнюю одежду: листики из чёрного металла на поверку оказались весьма колючими и так и цеплялись за толстовку и джинсы, будто бы пытаясь не дать мне проникнуть внутрь.

Усадьба выглядела одновременно торжественно и мрачно. Розовый кирпич ровными рядами обрамлял стены, а вот белоснежная штукатурка уже осыпалась, и часть боковой стены вообще занял разросшийся плющ. Главное крыльцо возвышалось над гравийной дорожкой, и к нему вела мраморная лестница, на которой виднелись разводы грязи и мох. А на массивной входной двери опять висел замок, и я внимательно посмотрела на крыльцо и медленно пошла вокруг.

Территория бывшего детского лагеря была действительно внушительной, и она не ограничивалась главным зданием, в котором, судя по всему, сидела администрация и проходили занятия. Вокруг были те же тихие аллеи, усыпанные листвой, дорожки разбегались вокруг фонтанов, я насчитала две или три штуки, пока медленно обходила с торца правое крыло. А на заднем дворе виднелся главный фонтан, просторный бассейн, в котором плавали кувшинки, и одиннадцать деревянных домиков пастельных оттенков, краска которых частично облезла.

Окна дома, местами треснуты, а местами и вовсе разбитые, будто бы следили за каждым моим шагом, внимательно следили, а я как-то не спешила искать проход внутрь, ведь сам лагерь был передо мной: именно в этих домиках жили те самые дети, которым я завидовала в детстве. Не в усадьбе, а именно за ней.

Очевидно, было одиннадцать отрядов, и каждый имел свой цвет. Окна у домиков были заколочены, там был всего один этаж, а сбоку от каждого виднелась коробка уличного туалета. Из живых существ рядом были лишь вороны, да под одним из домов я заметила двух маленьких котят, которых упитанная кошка быстро спрятала подальше от меня. А за двумя линиями домов виднелось озеро, в которое впадает река и она же выходила, извиваясь вокруг редких холмов, на которых разбились небольшие деревеньки. На воде даже было несколько лодок, и пусть до самого озера было два или три километра, я всё равно ушла в тень, чтобы меня никто не заметил и не вызвал полицию. Проблем мне не надо было точно.

Заброшенная спортплощадка, огороженное футбольное поле, заросшие клумбы, ещё один фонтан, тенистая аллея. Вложений в лагерь действительно было море, и явно не зря родители пытались пропихнуть сюда своих детей: место для нулевых было шикарным, пусть из этой идеи так ничего и не вышло.

Пока я пробиралась к заднему крыльцу, в голове неожиданно всплыли все те слухи, которые ходили о «Воронёнке», когда я была в начальной школе. Что и местные обходили его стороной, и что, мол, усадьба стояла на костях, а самый первый хозяин вообще приехал из Литвы или Польши и снёс старое кладбище, чтобы построить этот дом. И что за это его и весь его род прокляли до конца времён… и даже Романовы не жаловали семью Вороновых на приёмы в Петербурге, до которого было не так уж и далеко.

Про кладбище я сильно сомневалась, потому что и про школу, где я училась, говорили то же самое, хотя она была практически в центре города. Кажется, про любое мистическое место обязательно надо было сказать, что оно стоит на заброшенном кладбище, а дальше можно было придумывать любые сказки, и никто и слова против не скажет, кладбище же. Но сам дом, даже будучи заброшенным, выглядел впечатляюще готично, и я легко могла представить здесь бледных нелюдимых аристократов, гуляющих в тени лип, но никак не детский лагерь, где всегда шумно и светит солнце. Последнее словно бы обходило стороной это место, и казалось, что было немного холоднее, чем на въезде в усадьбу. Хотя это мог быть лишь поздний сырой ветер с озера.

Весь нижний этаж был заколочен досками, чтобы в дом не пробрались любители приключений вроде меня. Хотя в усадьбе, судя по треснувшим стёклам, всё равно изредка бывали люди, но она держалась вполне достойно для полтора десятилетия запущенности. Не было ни следов взлома, ни почерневших от огня стен, ни валявшейся в траве мебели… а может, за территорией просто следили, не давая ей прийти в полное запустение. Хотя я не могла припомнить ни одного скандала, связанного с этим местом, уже после закрытия лагеря. Обычно в заброшках часто бывали пожары, там регулярно находили трупы наркоманов и бомжей, подростки устраивали бурные вечеринки, о которых невозможно было не знать по следам разрушенной мебели и граффити на стенах. Но стены были чистыми, а окна — наглухо заколоченными.

Я почти обошла здание по кругу, рассматривая верхние тёмные этажи и осыпавшуюся штукатурку, как на глаза попалась неприметная, облезлая бледно-розовая дверь в стене, висевшая на одной петле. От редких порывов ветра она качалась туда-сюда, и этот скрип немного действовал на нервы, как и редкое карканье пролетавших мимо воронов. Но это был, пожалуй, единственный мой шанс проникнуть внутрь дома без вандализма, и я огляделась и осторожно юркнула внутрь, и казалось, что температура воздуха упала ещё на несколько градусов, что начали мёрзнуть пальцы.

Это был запасной вход на кухню. Сбоку открывалась сама кухня с несколькими газовыми плитами и разбросанной посудой, а дальше сеть коридоров, ведущих вглубь усадьбы. Бледный свет пробивался и из-за дыры за моей спиной, и из крупных щелей заколоченных окон, и откуда-то сверху, где окна не были заколочены вовсе. И всё равно кругом царил морозный полумрак, от которого было не по себе.

На первом этаже рядом с кухней были подсобные помещения. Некоторые двери были точно так же выбиты или висели на одной петле, а внутри царил хаос. А некоторые были целы, и я не решалась подёргать ручку и посмотреть, что же было внутри. Не хотелось вовсе оставлять здесь свой след, хотя за мной уже была целая цепочка отпечатков на грязном мраморном полу, где валялись доски, земля из-под горшков с засохшими цветами и несколько обрывков странного цвета ковра.

Чем дальше я уходила от кухни, тем меньше было беспорядка, как и редкого шума с улицы. Тот самый ковёр постепенно стал целым и устилал длинный коридор, а на стенах начали появляться картины. В тяжёлых рамах, на холсте, в привычно тяжёлой тёмной гамме были изображены аристократы разных эпох, будто бы следившие за случайными посетителями усадьбы, бывшей когда-то их домом. Под некоторыми портретами сохранились таблички с Ф. И. О. и датами жизни, что больше походило на выставку в музее. Елизавета Ивановна Воронова, 1892-1917. Максимилиан Александрович Воронов, 1801-1899. Александр Сергеевич Воронов, 1834-1905. Одинаково тяжёлые черты лица, одинаково презрительно-гордый взгляд. Чёрные волосы — отличительная черта этого рода, и сразу можно было отличить тех, кто вошёл в семью через замужество либо женитьбу. Эти люди были на общих семейных портретах, но не на одиночных, где были лишь Вороновы по крови.

Наконец извилистый коридор привёл меня в главный зал — холл, где была парадная лестница наверх, а слева виднелись просторные высокие двери во второй зал, где, очевидно, проходили местные балы. Огромная тяжёлая люстра над головой немного покосилась, но всё так же сверкала в пыльной тишине от редких солнечных лучей. Ковёр под ногами исчез, и можно было разглядеть чёрные прожилки в белоснежном мраморе… всё вокруг говорило о состоятельности семьи. И пол, и лестница, выполненная из того же мрамора, и тяжёлые перила из массива неизвестного мне дерева, и люстра, и скульптуры по периметру стен, изображавшие атлантов, державших на своих плечах и потолок, и будто бы весь дом. А напротив входа висел огромный портрет в позолоченной раме, под которым была подпись: «Николай Владиславович Воронов», а ниже даты жизни: 1604-1691.

Задрав голову, я застыла перед портретом, а изображённый на нём мужчина будто бы смотрел на меня сверху вниз, снисходительно-презрительно, настолько точно художник передал особенности взгляда человека, жившего много веков назад.

Чёрные волосы средней длины уложены нарочито небрежно, а лицо можно было бы назвать симпатичным, если бы не тяжёлая челюсть и острые скулы. Но человек напротив явно не хотел быть симпатичным: и его выражение лица, и тяжёлый взгляд, и поза с идеально ровной осанкой, и закрытый чёрный сюртук и красный шёлковый платок на шее — всё говорило о том, что этот человек знал своё положение в обществе. И оно было достаточно высоко, чтобы обращать внимание на внешность. Скорее, это другие люди пытались понравиться Николаю Владиславовичу, а не наоборот.

«Интересно, а что бы он сказал обо мне?» — промелькнуло в голове, но я быстро отбросила эту мысль и опустила голову, решив, что подобные рассуждения ни к чему не приведут. Мы в разных кругах и эпохах, чтобы даже помыслить о чём-то таком. И мой небрежный вид в зелёной толстовке и обтягивающих джинсах, поверх которых было длинное пальто, точно не придутся по вкусу аристократу семнадцатого века, привыкшего видеть женщин совершенно в другом виде. И всё же у меня сложилось впечатление, что именно Николай Владиславович Воронов стоял у истоков этой усадьбы, возможно, именно он был тем польским аристократом, решившим попытать счастья в глубине огромной, неизведанной и дремучей страны, судя по расположению его портрета на самом видном месте и размеру самого полотна, ведь все остальные были в три или четыре раза меньше.

Главная лестница вела наверх, и я, оглянувшись, решила, что первый этаж больше ничем не удивит, и шагнула на первую ступеньку, а сверху послышалось то самое резкое карканье. Это был единственный звук с улицы, и почему-то захотелось бросить всё и бежать куда глаза глядят, то есть к машине, но упорство решило не останавливаться на достигнутом. Раз меня до сих пор никто не остановил, то можно ещё немного походить по верхним этажам и спокойной уйти, чтобы больше сюда не возвращаться вовсе. И я принялась красться по ступенькам, стараясь выдавать как можно меньше шума, хотя услышать меня могли разве что вороны на улице да портреты. Но тревожить ни тех ни других как-то не хотелось.

На втором этаже были классы и библиотека. Удивительно, но книги до сих пор стояли на полках, ровными рядами, в пыли правда, но целые. Неужели никто за эти годы так и не позарился на это сокровище? Или территорию хорошо охраняют, а сегодня почему-то у охранников выходной? В доступных осмотру комнатах валялись мольберты, краски, плакаты, какие-то нитки целыми мотками, манекены и ткань, где-то был железный конструктор и наполовину выцветшие коробки пазлов. Вид со второго этажа на сад и аллею за домом открывался изумительный, никого до сих пор не было, и я решила пройтись по третьему, раз уж всё так хорошо складывалось.

Там была администрация лагеря. Бухгалтерия, отдел кадров, помощник директора, главный воспитатель, психолог, сам кабинет директора. Выцветшие таблички остались единственным напоминанием о находившихся там людях, а тёмный ковёр под ногами скрадывал все звуки. Над головой, по чердаку, гулял ветер, он же иногда заставлял старинные окна чуть вздрагивать и скрипеть. Коридор всё шёл и шёл, открывая всё новые кабинеты, а в одном из закутков было старинное зеркало в пол, в такой же тяжёлой позолоченной раме, как и портреты внизу. И я замерла перед ним и наклонила голову набок.

Джинсы, толстовка, пальто. Синяки под глазами. Растрёпанные ветром волосы. Усталость. Я была ни капли не похожа на людей внизу, и мне было здесь не место. Может, ради этого здесь и стояло это зеркало? Но едва я хотела отвернуться, как изображение будто бы дёрнулось… и я подошла ближе, вплотную, и коснулась кончиками пальцев.

Стекло было вовсе и не стеклом, а самым настоящим льдом. Едва я коснулась отражения, как оно пошло рябью, что испугало меня ещё больше, и я отдёрнула руку и побежала прочь. И к моему ужасу, вокруг почему-то появились… люди!

Всё было будто бы в замедленной съёмке. Люди сновали туда-сюда, и я с трудом различала их лица. Сначала мимо пробежал какой-то мужчина, а после послышался грохот, и я, побежав следом на лестницу, заметила, как он лежал у подножия с разбитой головой, рядом лежал тяжёлый серебряный подсвечник, а по холодному белому мрамору растекалась кровь. Но не успела я закричать от ужаса, как рядом прошлись ещё несколько человек, будто бы тени…

Людей становилось всё больше. Кабинеты стали выглядеть ярче, пыль исчезла, как и грязь, солнце светило во все окна. Люди входили и выходили из дверей, на лестнице бегали дети, на второй этаж и обратно, изредка на третий. Свет то включался, то выключался, словно бы один день за минуту сменялся другим…

Кто-то с кем-то ругался, парочка поцеловалась на лестнице, взрослые поднимаются и спускаются, но всё же, было больше детей. Я не могла различить их лица, лишь силуэты, а они менялись, снова и снова…

Вдруг мебель исчезла. Строительные леса, рабочие. Я пыталась задеть рукой хоть кого-нибудь, но не успевала, как человек исчезал. Появлялся другой. Снова пустота.

Грязь, пыль, темнота… старая сломанная мебель, осыпавшиеся шторы и случайные люди. Совсем впав в истерику, я побежала вниз, на первый этаж, к той самой двери, откуда зашла в проклятый дом, но всё никак не могла её найти. А вокруг мелькали тени привидений…

Мебель стала лучше. Одежда призраков тоже. Женщины в платьях, мужчины в костюмах, и силуэтом стало намного меньше. На главной лестнице застрелили человека, женщина застрелилась следом. Пышный бал. Снова скандал, дуэль на шпагах, лезвие попало в живот… Ещё один выстрел… из зала на весь дом разнеслась музыка…

Я сама не заметила, как меня кто-то подхватил под руки и закружил в вальсе, а моя одежда превратилась в пышное зелёное платье из тяжёлого шёлка, и рёбра сдавило корсетом. Резко вдохнув, я подняла голову и так и оцепенела: меня подхватил тот самый человек, изображённый на огромном портрете в холле: Николай Владиславович Воронов.

Вблизи он выглядел нисколько не мягче своего портрета: холодный, цепкий взгляд, грубые сильные руки и огонёк в чёрных, как ночь, глазах… Вокруг нас кружились и кружились пары, музыка оглушала, но всё же я смогла различить едва слышный шёпот над ухом, когда господин Воронов наклонил меня на одном из па:

— Нравится?..

Время перестало иметь смысл. Танец продолжался и продолжался, пока я не упала без сил на пол. А когда очнулась в массивной кровати наверху, то вокруг опять никого не было. Обстановка была совсем не та, что в лагере, но мебель выглядела чистой и свежей. И ни души вокруг, никого…

Еда появлялась сама по себе в столовой, на серебряной посуде, но я не знала, откуда она берётся. И есть тоже не особо хотелось, но я ела, будто бы по привычке. Было постоянно светло, и я ложилась спать не ночью, а когда силы снова покидали меня… и как бы я ни пыталась выбраться наружу, что-то словно бы не пускало меня…

Второй раз я заметила фигуру в чёрном сюртуке, когда бессмысленно слонялась по дому. Силуэт появился и сразу исчез за углом, и я рванула следом, решив, что это был мой шанс выбраться. Что меня наказали за моё любопытство, но можно же было попросить прощения, что-то сделать, чтобы уйти… я же ничего не украла! Просто смотрела!

Мужчина спустился в подвал, где был погреб, но лестница на этом не кончалась. Она шла дальше под землю, а воздух становился всё жарче. И в конце концов я увидела красный свет, в котором растворился призрак… и пошла следом.

Под домом будто бы была пещера с лавой. Чёрная земля, даже камень, была покрыта множеством трещин, из которых вырывались языки пламени. А вокруг туда-сюда снова скелеты, и что-то делали. Они ловили привидений и скидывали их в трещины, и постоянно слышался чей-то крик. Они копали безжизненную землю острыми кирками, создавая новые трещины, куда тащили новые тени… раз за разом, они будто бы падали с потолка и попадали в цепкие лапы скелетов. Лицо то и дело обдавало жарой, словно бы я оказалась рядом с раскалённой печью.

— Это ад?..

— Что бы это ни было — хозяин здесь я.

Обернувшись на громогласный голос, я так и застыл на месте, а Николай Владиславович гордо прошагал ко мне и провёл кончиками пальцев по моей левой щеке. Жест был будто бы интимным, но его скупое на эмоции лицо не выражало вовсе ничего, словно человек напротив и вовсе забыл, как выглядят живые люди.

— Кто вы? — с трудом прохрипела я, и во рту мгновенно пересохло от обжигающей жары. А Николай Владиславович вдруг жутко усмехнулся, наклонился и прошептал:

— Дьявол, не иначе. Так меня звали, покуда я был жив, и после смерти будут звать до самого Страшного суда…

В глазах снова потемнело.

Я снова очнулась в комнате, куда возвращалась раз за разом, а вокруг по-прежнему было солнечно и пусто. И никого, ни одной души, даже Дьявола, который зачем-то держал меня здесь. Он не говорил со мной, не пытался что-то показать: изредка я сама натыкалась на сцены из жизни дома, но они исчезали, оставляя меня в пустоте. Я не понимала, что мне делать. Зачем я была нужна. И что… что со мной будет дальше? А было ли вообще это «дальше»?

Лишь однажды мне повезло, и входная дверь была не заперта, как обычно. Увидев щель, я рванула со всех сил, не оглядываясь и не останавливаясь, и побежала по гравийной дорожке прямиком к выходу. Одежда на мне снова стала такой, в которой я пришла, небо покрылось тучами, собирался дождь. Моя машина, покрытая грязью, ждала меня на парковке у начала аллеи с липами, и я с трудом завела двигатель и рванула прочь из проклятого места. Господи, что это вообще было?!

Почему-то я снова не узнавала город. Как будто прошло ещё десять лет, не меньше. Те здания, что стояли в лесах, когда я уезжала на прогулку, были уже достроены и открыты, одна улица вообще была снесена полностью, а у другой было совершенно иное название, нежели которое помнила я. И я почему-то рванула не домой, а к маме — единственному человеку, которого я вообще интересовала. которому я была нужна.

Поднявшись в высотку на восьмой этаж, я открыла ключом дверь, ведь у меня был дубликат в сумке, а внутри никого не оказалось. Те же картины на стенах, тот же шкаф с книгами. На просторной кухне чистота, разве что вместо барной стойки поставлен широкий стол. Я уже хотела сесть за него и подождать прихода мамы или её мужа, с которым мало была знакома, как вдруг в дальнем углу заметила свою фотографию в раме, рядом с которой горела свеча. И я не смогла сдержать себе и подошла ближе.

Да, это была я. А рядом ещё одна рамка с пожелтевшей газетой, где чёрным по белому было написано, что я пропала без вести. А на комоде рядом лежала свежая квитанция за коммуналку, и год… на самом деле прошло десять лет с тех пор, как я пропала! Но я же здесь! Я была здесь! Я вырвалась!

Мама пришла через час. Я сразу бросилась к ней, но не смогла даже коснуться, и что-то внутри меня треснуло. Позже пришёл отчим. Они пришли, поужинали, посмотрели час сериал и легли спать, будто бы меня вовсе не существовало. И я на ватных ногах вышла из квартиры… и снова почему-то оказалась в холле. А сзади подошёл Николай Владиславович, его шаги гулко отдавались от стен, но мне было всё равно…

— Ты умерла за пятнадцать лет до того, как перешагнула порог моего дома, — прошептал он, словив на ветру ещё одну газету, и я безразлично приняла её.

«В лагере «Воронёнок» найден неопознанный труп девушки… 25.07.2007».

— Что вам от меня нужно? — хрипло выдохнула я, смирившись с тем, что никогда уже не сбегу, и хотелось лишь одного: забыться в вечности. Но у Дьявола явно были свои планы. Подойдя ко мне со спины, он осторожно взял мои руки в свои ледяные и обдал шею хриплым шёпотом:

— Я четыре века гнил здесь в одиночестве… а ты пыталась сбежать непонятно куда и искала что-то. И ты нашла. Меня.

Веки сами по себе закрыли глаза, и я обречённо выдохнула. А мои руки лишь сжали ещё крепче, будто бы заковав в цепи, из которых мне больше никогда не вырваться.