Mistletoe and Opera (гет)

Рождество спустилось над Парижем на снежных крыльях морозного сумрака, накрывая Гранд- Оперу белоснежной глазурью. Старинное здание театра безмолвной тенью возвышалось над площадью, тая в себе отзвуки отыгранных опер, шорох балетных пуант по паркетному полу и эхо смеха и музыки. Готовое распахнуть свои двери вновь, чтобы каждый, затаив дыхание, осторожно или непринуждённо весело, прикоснулся к тому, что пробиралось в самые глубины души, вытаскивая наружу всё потаённое.

Это место сочетало в себе удивительным образом величавую старину и жизнь, ещё юную и неоперённую, стремительно примеряющую на себя сотни фантасмагорий, являясь бесконечным питанием этого величия, потому что ни что не могло здесь существовать без другого.

И в самом театре, как и во всём Париже, готовились к Рождеству, развешивали гирлянды остролиста, еловые ветви, свечи и стеклянные шарики, сверкающие льдом в свете ламп, пока Фирмен и Андре суетились, отдавая растерянные распоряжения, зачастую уже исполненные.

— И добавьте света в фойе, это прибавит атмосферы, когда гости прибудут слушать «Мореллу». Если зажечь свечи на ветвях ели, будет…

— Волшебно, да, — закончила мадам Жири с усмешкой. — Вы говорили об этом ещё вчера утром, и уже тогда рабочие расставили свечи на свои места.

Андре замялся, и Фирмен, словно его дополнение, принялся мять полы фрака, подтверждая подозрения у Эль в том, что вполне вероятно и Фирмен, и Андре — это две ипостаси одного существа, и, наверное, не будет одного без другого, как невозможно ставить балет без либретто.

Она хихикнула и тут же сделала вид, что с сосредоточенным лицом выполняет арабески у станка, когда мадам Жири строго на неё посмотрела. Впрочем, Эль успела заметить, как её взгляд смягчился, когда она в очередной раз обратила его на словно погрустневших директоров театра. И Эль могла понять их состояние.

Ну конечно, приближалось Рождество, а значит господа директора сейчас особенно боялись новых указаний со стороны Призрака Оперы, которые были им как камешек в ботинке.

— Не стоит так нервничать, — понимающе продолжила мадам Жири, пока рабочие развешивали последние украшения, убирали сцену, а артисты распевали либретто, выполняли танцевальные па или просто болтали рассеявшимися группками. Несколько девушек из кордебалета что-то с шумом и смехом обсуждали, и из их уголка доносился звон бокалов сквозь бесконечный гомон итальянской дивы и её свиты. — Он всегда ценит, когда выполняются его указания.

— Выполняются ЕГО указания, — раздражённо фыркнул Фирмен, всплеснув руками. — В ЕГО, как он вечно смеет заявлять, театре. И мы должны ещё и платить этому прохвосту за то, чтобы он оставил нас в покое! После того, что он натворил!

— А взамен вы ставите ЕГО оперы и, кажется, не имеете недостатка в огласке и доходе, — с присущей ей спокойной деловитостью напомнила Антутанетта Жири, и мужчины смущённо поникли. Впрочем, они тут же преувеличенно оживились и поспешили уйти раздавать последние ценные указания по подготовке праздничного убранства. Эль увидела, как за ними с присущей аурой шума и скандала понеслась Карлотта вместе с разнопёрстой толпой, возвращая уютное праздничное спокойствие.

— Как бы хотелось верить, что это Рождество пройдёт спокойно, и ни на чью голову не упадёт портьера, — печально вздохнула рядом Мэг, глядя вслед удаляющимся ярким крыльям итальянки. Она протянула Эль взявшуюся откуда-то жестяную банку, и та увидела маленькие пряничные печенья в виде звёзд. Мадам Жири всегда была очень строга к тому, что ели танцоры, даже сейчас, перед праздником, но иногда в праздник она и сама закрывала глаза на невинное пирожное или бокал вина, и Эль с удовольствием ощутила рассыпающуюся сладость во рту, прекрасно понимая, что Мэг имела в виду.

Призрак Оперы не выносил Карлотту за взбалмошное поведение и вечные капризы и периодически открыто издевался над ней, ловко балансируя на грани между жестоким розыгрышем и смертельным несчастьем. Оттого Карлотта была нервозна, как и Андре, и Фирмен, из-за чего капризы её порой доходили до абсурда.

Но Призрак словно и думать забыл о ней. Последний раз Эль слышала, как несколько месяцев назад на сцене появилась папка с партитурой и обычные указания Призрака о свободной пятой ложе, пожелания по части костюмов и декораций, а также напоминание о деньгах, которые отныне скрепя сердце выплачивало ему грустное двухголовое мифическое существо с усами Фирмена и седыми буклями Андре. С той поры, как случилась та ужасная история с ним и Кристин Даэ, Призрак ограничивался лишь сухими письмами, и между ним и руководством театра словно наступило вынужденное… не перемирие, нет. Смирение.

Похищение юной оперной дивы обернулось в конечном итоге лишь подогревшимся интересом к театру со стороны впечатлительных дам, богатых пресыщенных мужчин и романтично настроенной молодой аристократии. В театр с особым оживлением повалили толпы жаждущего зрелища народа, а Призрак Оперы, наоборот, стих.

И всё-таки давняя паника понемногу кипела в жилах, чем ближе приближалось Рождество. Но Призрак молчал, и Эль видела, как сквозь нервные настроения директора попивают шампанское, подсчитывая возможную выручку с новой оперы.

— Ты тоже думаешь, что Призрак Оперы решит устроить головокружительное фиаско своей же оперы? — улыбнулась Эль, отмахиваясь от пробегавшей мимо пятёрки юношей-танцоров, охотящейся с омелой в руках за девчачьими поцелуями. Они с Мэг дружно завизжали, когда чужие руки чуть было не подхватили их, и юноши со смехом, рычанием и топотом ускакали прочь словно разбушевавшиеся фавны, а Эль стряхнула с шифоновых складок листочки омелы.

— Меня пугает эта тишина, потому что это похоже на одинокого затаившегося зверя, — Мэг взволнованно обернулась и прижала руки к груди, вновь глядя на подругу. — Боже, Эль, пожалуйста, не пой, не зли его.

С самого утра Эль что-то вечно напевала про себя, упражняясь или просто поглядывая за другими, когда выдавалось свободное время. То были либретто из разных опер, рождественские песенки или запросто приходящие в голову выдуманные мотивчики. Она даже не удержалась и запела арию из «Ганнибала», когда они заканчивали репетицию пляски нимф на сцене, и весело смеялась, пока испуганная Мэг силой уводила её за кулисы.

— Эль, прекрати заниматься чепухой, — строго заметила, наконец, мадам Жири. — Прошу, я не хочу увидеть письмо от Призрака Оперы о твоём увольнении или, ещё хуже, найти в своей комнате твоё хладное тело. Будь умницей и повтори, пожалуйста, жете, я хочу ещё раз его увидеть.

И Эль неуверенно похихикала над шуткой, послушно вставая в позицию, когда со сцены убрали ненужный мусор. Шутка заключалась в том, что она вовсе не была так уверена в отсутствии правоты в словах мадам Жири. На короткое время она даже испугалась, что вот-вот откуда-то из темноты подмостков упадёт письмо, где Призрак пообещает страшные мучения до тех пор, пока она, Эль, не перестанет трогать его оперы. Но разве стал бы он тратить своё время на дурную девчонку из кордебалета?

Сумерки растекались на языке освежающим черничным мороженым, когда они с Мэг и другими девочками весело обсуждали, для чего в театре развесили омелу.

— Может быть мы все мечтаем поцеловать своего загадочного незнакомца из старой сказки? — заметила Лилиана, танцующей походкой проходя по тускло освещённому коридору, когда они возвращались с пыльного чердака, где играли в шарады и выпили немного шампанского.

— Ты думаешь, что это какое-то волшебное Рождество? — скептически отозвалась Кло, теребя свои густые косы.

— О, ну если тебя поцелует прекрасный незнакомец, оно уж точно будет волшебным, — и все залились весёлым как игристые пузырьки шампанского хохотом.

Эль прикусила губу, пряча улыбку. Они напоминали взъерошенную стайку птичек, испуганно летящих по закрытым для посетителей коридорам и в то же время возбуждённых предвкушением чуда, наполнившим их юные сердца до краёв. Про Призрака они говорят напуганно, романтично, шутливо, влюблённо, с опаской. И никогда всерьёз.

— Говорят, что если поцеловаться под омелой, то весь следующий год будешь счастлив и любим, — игриво заметил Жерар, бросая взгляд на зелёное растение. Его белокурые локоны и полные губы придавали юноше образ кукольного принца из доброй сказки, где принцесса становится женой принца, а злые чары развеиваются. Эль шутливо хлопнула его в плечо и попросту сбежала, словно бы злосчастная омела могла обернуться дурацким колдовством вместо невинной шалости.

А жизнь понемногу стихала, и артисты устало разбредались в своих мыслях, ещё где-то на краю сознания повторяя арии и предвкушая бокал горячего глинтвейна.

Эль ступила на сцену. Шампанское кружило голову, и ей хотелось выполнить пару батманов, пока никого не было вокруг. Она оправила складки светло-голубого платья нимфы и встала в позицию, когда краем глаза уловила быстрое движение. Вздрогнув, она вгляделась в тускло освещённое закулисье. Сцена внезапно показалась ей слишком большой и открытой, а она сама — одинокой глупой душой посреди пустого пространства. Тихо скрипнул пол под её осторожными шагами, пока она всё дальше уходила в окутывающую её темень.

— Пожалуй, я не стал бы оставлять твоё тело в комнате Жири лишь из уважения к ней и нежелания испортить праздник, — заметил голос за спиной, и Эль испуганно дёрнулась, оборачиваясь. Вскрик застыл у неё на губах и сник судорожным вздохом.

Всего в паре шагов от неё, поглощая остатки света густой чернотой костюма, стоял высокий мужчина. Половину его лица скрывала маска, а глаза, хоть они и не были толком видны в темноте, словно въелись в Эль. Она буквально физически ощущала на себе этот пристальный взгляд, от которого ей хотелось скрыться, сбежать в свою комнату, где сейчас должны быть её соседки, и забыть всё как страшный сон.

Эль сделала неловкий шаг назад, чувствуя, как бешено стучит в груди сердце, и Призрак Оперы, явно наслаждаясь положением и желая напугать её до смерти, сделал шаг навстречу, сокращая расстояние между ними.

— Я весь день был вынужден слышать, как ты мучаешь несчастные арии. В особенности мои оперы, — продолжил он, делая нажим на слове «мои» и угрожающе нависая над Эль.

— А мне казалось, — стихшим от сухости во рту голосом начала Эль, — что Призрак Оперы ценит, когда люди стремятся прикоснуться к искусству.

— Только не когда они при этом так фальшивят и пищат, как цыплёнок, наивное дитя, — хмыкнул Призрак, словно не замечая оскорблённого выражения на девичьем лице.

— Ну что же, а я-то думала, что у меня уже не получится выманить вас, — не осталась в долгу девушка, внутренне содрогаясь от роящихся в груди ноток страха и… волнения. О, она бы ни за что не ступила на этот тонкий лёд, не выпей она злосчастный бокал. Она должна была бежать без оглядки и надеяться, что Призрак оперы не станет тратить на неё своё время. А потом она никогда больше не станет петь, чтобы ради глупого любопытства попробовать позвать Призрака Оперы ради… Ради чего? Того, что ей казалось интересным? Невинного и наивного романтизма?

— Ты подумала, что поиграть с ужасом в канун Рождества — подходящая игра? — тусклая газовая лампа осветила сокрытое наполовину лицо.

— Н…нет, — прошептала Эль, опуская голову, чтобы спрятаться от этих ужасных, колючих глаз. Выбившиеся из пучка пряди коснулись лица. — Я подумала, что вы написали такую замечательную оперу, но сами скрываетесь в подвалах театра. А ещё я подумала, что вас никто никогда не поздравлял с Рождеством, — её голос был готов надломиться. Она сцепила между собой ледяные пальцы, чувствуя холод, проникающий под тонкое платье.

Она услышала странный звук, подняла глаза и увидела, что Призрак смеётся.

— Льстивое романтичное дитя, ты явно перечитала сказок, — насмешливо заметил он. — Впрочем, и я привык к впечатлительным девицам в моём театре, — его губы растянулись в невесёлой, злой улыбке. Голос был холоден. — Ну что же, я уже сделал подарок своему театру, так что мне осталось полагаться на благоразумие моих дорогих директоров и на то, что они ничего не испортят. Но ты хотела меня поздравить, кажется? Так для начала посмотри на меня, — приказал он.

Эль вздохнула и взволнованно подняла взгляд. На секунду ей подумалось, что Призрак снял маску, чтобы уж теперь она навсегда запомнила, что совершила. Но он стоял прямо и насмешливо, даже через чур спокойно. Она сглотнула и вдруг заметила пресловутый кустик омелы. Как иронично и нелепо он нависал над ними!

— Омела… — растерянно произнесла девушка, чувствуя негнущиеся пальцы.

— Если ты читала свои сказки внимательно, то, наверное, помнишь, что омела должна оберегать от злых духов, — Эль скорее почувствовала, как на этих словах Призрак саркастично скривил губы. — Может быть, у тебя ещё есть надежда.

Она ощутила вспыхнувший на лице румянец и с трудом сдержалась от порыва обнять себя в попытке согреться. Если бы только кто-то остановил её. Но Эль чувствовала себя окончательно сошедшей с ума.

— С Рождеством, — на щеках у Эль проявились ямочки. Она подалась к Призраку, оставила осторожный поцелуй возле уголка его губ — с той стороны, где была открытая часть лица — и отстранилась, взволнованно поглядывая на возвышающегося над ней Призрака из-под опущенных ресниц.

В следующую секунду на её талию легла рука, а губ коснулись чужие, вовсе не призрачные, горячие и настойчивые. И это действительно походило на безумие, потому что она даже не сразу поняла, как её заледеневших пальцев коснулись тёплые пальцы Призрака. Тепло разливалось по её телу, делая охвативший её холод обжигающим, и это было до ужаса прекрасным ощущением.

Когда Эль открыла глаза, она была одна в неверном свете коридора для работников театра. На негнущихся ногах как сомнамбула она добралась до общей спальни, где раздавалось лёгкое посапывание спящих, и спряталась под одеяло от всех навалившихся на неё эмоций. Её лицо горело как в лихорадке, а тело била дрожь, и она то и дело открывала и смыкала губы, будто желала что-то сказать и не могла.

Когда она, наконец, уснула, воспоминание о поцелуе всё ещё горело у неё на губах.