Звезда Вифлеемская (гет)

Вечером двадцать четвёртого декабря, в самый Рождественский сочельник, Гермиона Грейнджер в одиночестве бродила по заснеженному парку лондонской Клиники святого Томаса и решалась на преступление. Уже не первое подобное за почти тридцатилетнюю жизнь.

Если поймают и в этот раз, штрафом уже не отделаться. Скорее всего, Визенгамот назначит тюремный срок в Азкабане.

Но отказаться от задуманного она не могла. Обещания, данные себе, нужно выполнять ещё строже, чем обещания, данные другим. Гермиона и в том, и в другом была человеком прямолинейным и непреклонным. Нужно только собраться с духом. Глаза её снова обратились к светящимся стеклянным дверям входа в клинику. Заходить туда было морально тяжело, и дело даже не в страхе наказания.

Она в волнении прошла уже четыре круга по больничному парку и изрядно замёрзла. Пар вырывался изо рта, лёгкая курточка не грела. Но зато глаза наслаждались: в Лондон наконец-то пришла настоящая зима. Ноги утопали в пушистом мягком снегу, искрящемся и переливающемся под светом фонарей. Снегопад начался с утра крупными хлопьями и к вечеру укутал город сугробами. В такие вечера звуки улицы глохнут, поглощённые снегом, словно ватой. И слышно только скрип под каблуками и тихое, едва различимое шуршание миллионов снежинок, опускающихся друг на друга и сверкающих перламутровыми гранями.

«Земля надевает фату, — подумала Гермиона, — чтобы обвенчаться с небом в Рождество». И тут же горько себя одёрнула: какое уж там венчание. Земля прикрывает грязь, чёрные замёрзшие лужи, голые измождённые ветки старых дубов, как руки, вытянутые к небу в мольбе о солнце и скорой весне. Зима занавешивает страдания больших и малых существ, отчаянно ждущих тепла. Скрывает смерть под своими кружевами. Но, как ни рядись, лживое серебро растает, и грязь вылезет наружу.

Так и у людей. Можно быть внешне ухоженным и опрятным, говорить правильные слова. Но если у тебя внутри грязь, чем ни прикрывай, она себя обнаружит.

А бывает и наоборот, хорошего человека сразу и не разглядишь.

Она снова вспомнила о Снейпе, своём бывшем профессоре и любовнике, бросившем её год назад, тоже под Рождество. И ощутила горечь одиночества.

Формально она не одна, у неё есть друзья. Через пару часов её ждёт в Норе шумное и жизнерадостное семейство Уизли, где соберутся Поттеры и Лонгботтомы с детьми. Будет многолюдно и весело. И дома ждёт целая гора празднично упакованных подарков для них. Но в последнее время Гермиона ощущала себя одинокой даже с друзьями. Кому нужен этот самообман? Он расползался, как мокрый снег, открывая в чёрных проталинах горькую правду.

У неё и правда тяжёлый характер. Она любит командовать и не терпит возражений. Резкая в суждениях, принципиальная, дотошная. Навязчиво правильная. Снейп ей всего этого не говорил, вообще, он ушёл от неё тихо и спокойно, объяснив, что причина в нём, и ему тяжело поддерживать отношения. Но несказанные слова всегда звучат громче сказанных.

Весь прошедший год она ела себя поедом, что делала всё неправильно и сама оттолкнула его. И, что греха таить, всё ещё вспоминала, как хорошо было с ним. Выходит, только ей одной.

Их отношения, собственно, и начались из-за такого рождественского преступления, которое оказалось раскрытым. Три года назад Снейп помог ей избежать суда и наказания в Визенгамоте, а потом между ними пробежала искра, и они стали встречаться. И на следующее Рождество пришли в эту больницу нарушать закон уже вдвоём. Сегодня она снова здесь одна. Но память о том, как они целовались под старыми деревьями парка прежде, чем войти в светящуюся больничную дверь, тоже была причиной продолжать сложившуюся традицию несмотря на страх быть пойманной.

Они встречались полтора года. Со Снейпом было спокойно и уютно. За двенадцать лет, прошедшие со дня победы, Гермиона успела получить пусть и небольшой, но ценный опыт отношений с мужчинами. До Снейпа он был скорее негативным. Рон, её первый партнёр, вёл себя как избалованный ребёнок, которому нужна нянька. Гермиона два года старательно исполняла эту роль, потом устала и сбежала. Хорошо, не успели пожениться и родить детей. Им с Роном удалось остаться друзьями, но больше её стараниями. Рон после войны предпочёл не вырастать и остаться подростком. Спорт, вкусная еда, выпивка и секс — вот всё, что его интересовало. Живя с ним, Гермиона часто прикрывала своё недовольство работой, и действительно, работала тогда день и ночь, получив пусть и небольшую, но ответственную должность в Министерстве. Карьера оказалась ценнее отношений с Роном, и это говорило само за себя. Разрыв Рон воспринял на удивление спокойно.

Затем в её жизни последовательно появилось ещё двое коллег по работе. Что один, что другой быстро начали уговаривать Гермиону уделять им больше внимания, а в перспективе вообще бросить работу и заняться семьёй. Гермионе это становилось в тягость, и она бросала своих любовников, не дотягивая до того дня, когда кто-то из них получит законное право распоряжаться её жизнью.

Снейп же не был ни на кого похож. В отношениях он оказался осторожным и высоко ценил свою свободу. Её подтолкнуло к нему любопытство, желание узнать, что скрывается за маской вечно угрюмого и раздражённого профессора. И любопытство было вознаграждено, как человек он оказался гораздо интереснее всех тех, с кем ей до того доводилось иметь дело.

Они сближались медленно, почти полгода ходили на свидания, стараясь понять друг друга. Потом решились на секс, не без инициативы самой Гермионы. Сам Снейп ещё год, скорее всего, ходил бы вокруг да около. Воспоминания о сексе с ним пробудили в душе теплоту. В этом Северус был мастером. Легилименция ли была тому причиной или что-то другое, но он чутко улавливал все желания Гермионы и старался доставить ей удовольствие. В отличие от других мужчин, доставлявших удовольствие только себе.

Снейп оставался всё таким же интровертом, в её дела не лез, в свои не очень-то пускал. Сближался с ней по шажочку, по капельке. Но даже так у них не сложилось. Когда Гермиона начала поговаривать о том, чтобы жить вместе, Снейп отдалился, а потом и вовсе ушёл от неё. Наверное, посчитал слишком душной.

Прошёл год, а она никем его не заменила. Даже не пыталась, если честно. Гермиона всё больше погружалась в себя, вытесняя горечь несбывшихся надежд достижениями в работе. Ей за год подняли зарплату и назначили начальником отдела. На работе проходила вся её жизнь.

"Интересно, что он сейчас делает? С кем проводит этот вечер?" — вдруг грустно подумала она. И, так как ответа не было, заставила себя переместить размышления в область собственных планов.

То, что она сейчас собиралась сделать, могло положить конец карьере. Да, что греха таить, и свободе тоже. Но определённо не конец самоуважению. Есть вещи важнее карьеры и даже свободы. Например, бессмертная душа. И когда, как не в Рождество, о ней вспоминать.

Больница звала к себе, светилась окнами всех своих десяти этажей. Некоторые из них были украшены еловыми лапами и сверкающими гирляндами. Но это тоже обман, как снежное кружево на чёрной грязи. В этом месте нет беззаботности и веселья.

Гермиона остановилась перед входом, снова глянула на стеклянные двери. Потом палочкой старательно вычертила на себе сложный узор диагностических чар и стала медленно подниматься по скользким ступенькам. «Раз, два, три — начало игры…»

Игра эта, которая уже давно перестала быть игрой, началась давно, больше десяти лет назад, сразу после победы над Волдемортом. Они тогда с трудом восстанавливали свою разрушенную войной жизнь. Снейп попал под суд и отсидел по его приговору два года в Азкабане. После освобождения, в Хогвартс он уже не вернулся, остался в Лондоне, открыл в Косом переулке лавку зелий и купил небольшой дом. Жил на доходы от лавки.

А Гермиона страдала от посттравматического расстройства. Диагноз поставил ей магл-психотерапевт, старый друг родителей, которому она рассказала, что ездила в зону боевых действий и видела много смертей. Поведала она и про свои навязчивые идеи, появившиеся спустя полгода после победы, страхи и панические атаки. Что не может ни от чего испытывать радость, а только тяжёлую скорбь, разочарование и горе. Психотерапевт-то и посоветовал ей не замыкаться в себе, не сидеть в четырёх стенах, а больше общаться с людьми, дарить подарки и устраивать друзьям сюрпризы.

Идея дарить подарки оказалась интересной. Однако воплотить её было не так просто. Гермионе хотелось дарить анонимно, чтобы люди не чувствовали себя обязанными. Однако она быстро обнаружила, что годится это занятие только для мира маглов. С магами быть анонимной рождественской феей не так уж просто.

Поскольку дело шло к Рождеству, она стала размышлять, какие у людей есть желания, чего они просят у Бога в ночь светлого праздника. Сначала просто гуляла по улицам Лондона и раздавала деньги нищим, стараясь порадовать. Но, заглянув несколько раз в их мысли, была обескуражена цинизмом. Её деньги будут потрачены, по большей части, на алкоголь, а сама она в глазах этих людей отражалась такой уродливой и глупой, что брала оторопь. Кто-то завидовал наличию у неё лишних денег, некоторые презирали.

Её захватила идея исполнить желание, которое было бы для человека несомненно полезным, но она всё больше понимала, что Сантой работать трудно. Люди желают ненужного и даже вредного, сами не знают, чего хотят. И, откровенно говоря, частенько бесятся с жиру. Зайдя в любимую кофейню, Гермиона выяснила, что милая пара, работавшая там, желает диаметрально противоположных вещей. Муж мечтает о втором ребёнке от любимой жены. А она втайне надеется, что любовник разведётся с женой и сделает ей предложение. Лучше бы не знала. Как исполнять такое?

Перед Новым годом, проходя мимо морга, зашла в траурный зал, возле которого плакали несколько женщин. Их желания были такими пронзительными, что от них кружилась голова. «Почему ты, Господи, взял сыночка, забери уж и меня, где твоя справедливость?», «Заснуть и не проснуться», «Очнуться от кошмара, это всё не настоящее». Неизбывная, тяжёлая мольба, идущая от самого сердца людей, вперемешку с хулением Бога, даже с проклятьями за несправедливость. Гермиона трусливо сбежала от них, слишком тяжело было находиться рядом, только подошла на минуту к матери погибшего парня и обняла её, и сунула в руку крупную купюру. Нет на свете ни таких денег, ни такого заклятья, чтобы утешить плачущую по сыну мать.

Размышления о тех, кому в праздники плохо, привели её в городскую больницу. Пациенты, лежащие там, желали выздоровления. Хотя не все, конечно, и это внезапно стало для Гермионы открытием. Некоторым болезнь помогала удерживать возле себя близких, требовать внимания, кому-то — ничего не делать и жить на пособие по инвалидности. Болезнь была похожа на корову, которую они доили, и отбирать её было сродни грабежу. Она и не стала.

Побывав в городском онкологическом центре, в числе прочих пациентов, она увидела супружескую пару лет пятидесяти, где муж боролся с раком четвёртой стадии. Он страстно желал избавления от разрастающейся в голове опухоли. Заглянув в голову жены, Гермиона оторопела. Тридцать лет терпевшая побои, пьянство и издевательства мужа, женщина лелеяла робкую надежду, что он наконец умрёт, и остаток жизни она проживёт спокойно, не вздрагивая каждый раз от звука открывающейся входной двери. Больной муж-тиран стал характером гораздо мягче здорового, но она настолько возненавидела его за годы брака, что лишь его смерть могла полностью её успокоить.

Сколько в головах было тайных проклятий, мрака и ненависти! Приятные с виду люди искренне и горячо желали несчастий более успешным соседям, коллегам, родным. Хотели отомстить за обиды и превзойти соперников в социальном статусе, завидовали, злились. Такие желания она исполнять не собиралась, они не имеют отношения ни к Рождеству, ни к Богу. И счастья не принесут. И уже начала смутно понимать, почему Санта не дарит подарки взрослым.

По воле случая оказавшись в клинике святого Томаса, она исполнила желание умирающей от острого лейкоза четырёхлетней девочки и её родителей. Малышке стало легче, вопреки прогнозам, она выздоровела. Семья была по-настоящему счастлива. И это вернуло Гермионе хорошее настроение. Впервые за долгое время она осознала, что не зря коптит небо. С тех пор и ходит сюда.

Поднявшись по лестнице, Гермиона увидела молодого доктора с реанимационным чемоданчиком, курящего сигарету у порога. Через стекло входной двери просматривался пустой холл больницы. Она хотела было зайти, но доктор, скользнув взглядом по её лицу, нехотя выдавил:

— Не приёмное время, мадемуазель. Вас не пустят. Приходите завтра.

Гермиона кивнула, молча разглядывая его. Медицинские чары — интересная штука. Если смотреть на неживые объекты или перебегать глазами с предмета на предмет, как обычно, они никак себя не проявляют. Но стоит на пять секунд задержать пристальный взгляд на человеке, чары начинают сканировать его тело. И проступает нежно-зелёная сеточка сосудов, слоёв мышц, кожи. Потренировавшись, можно направлять взгляд вглубь тела или концентрироваться на поверхности, захватывать целый орган или его часть. Если есть патология, цвет чар меняется: красный сигналит о воспалении, переломах, жёлтый — о снижении активности. Дисфункции переливаются разными цветами радуги.

Три года назад, когда она всеми правдами и неправдами раздобыла эти чары в клинике Сент-Мунго, рассматривала всех подряд, не могла наиграться, прочла кучу медицинской литературы, чтобы понимать, что видит перед собой. Сейчас уже это занятие не представляло особенного интереса, диагностика незнакомых людей ей разонравилась. Чем можно помочь человеку, живущему обычной жизнью, который улыбается и не знает, что у него в почке или в голове растёт злокачественная опухоль? Одно расстройство. Это крепко застревает в голове и мешает нормально жить.

На молодом докторе она задержала взгляд. Обычный с виду неприметный худой парень со светлыми торчащими волосами. А вот рисунок его чар насторожил. С доктором придётся поговорить.

— Вам нельзя курить, сэр, — тихо и серьёзно проговорила она, — у вас больное сердце.

Его лицо приняло удивлённое выражение, брови взлетели вверх, и взрослый мужчина сразу превратился в мальчишку. Гермиона даже спросила себя, сколько ему лет.

— Откуда вы знаете? Мы знакомы?

Увидев, как она качает головой, догадался:

— А, я понял. Акроцианоз?.. У меня посинели нос и губы?

— Да, сэр, — соврала она, — такое бывает при пороках сердца.

— Вы правы, — сказал он и затушил недокуренную сигарету, — гадкая привычка. Не могу избавиться.

— Вы работаете в больнице, сэр?

— На скорой помощи, — он кивнул на тёмную машину у приёмного отделения, — пациента привезли.

— Помогите мне, сэр, — попросила она, — попасть в детское отделение, в реанимацию.

— У вас там кто-то лежит?

— Племянник. Майкл Митчелл, тот самый, которого сбили вчера на Трафальгарской площади под новогодней ёлкой.

— Сочувствую, — доктор поспешно отвёл глаза. Видно, дела у малыша плохи.

Вчера, просматривая лондонские новости, Гермиона увидела в выпуске, что шестилетнего мальчика сбил грузовик, потерявший управление и вылетевший на площадь, где ребёнок стоял возле наряженной ёлки. Узнав, что мальчика отвезли в клинику святого Томаса, Гермиона решила навестить именно его. Может, надо было прямо вчера, но её, как на грех, завалили работой и личными поручениями министра. Сегодня всё повторилось. Только вечером она смогла вырваться сюда и очень спешила. Но, дойдя до больницы, вдруг засомневалась. Стало страшно, что её снова поймают и уволят с работы.

А больше всего пугало то, что она опоздала, и ребёнок уже умер. Как тогда будет чувствовать себя рождественская фея, не поднявшая свой тощий зад, не бросившая глупые бумажки тогда, когда его ещё можно было спасти?

Фея тряслась за свою никчёмную жизнь, тянула время, боясь нарушить дурацкий Статут о секретности, за который уже однажды огребла от министерских ханжей, никогда не заглядывавших в глаза матери умирающего ребёнка. И лишь в самый сочельник, когда чиновники рассаживались за праздничные столы, беззаботно жрать и веселиться, могла украдкой пробраться в реанимацию и спасти маленькую жизнь. Если ещё осталось, кого спасать.

— Вас должны пропустить вместе с его родителями, — ответил на её вопрос доктор, — я про вашего мальчика вчера слышал, но как он сейчас, не знаю.

— С его родителями я в ссоре, а малыша хочу увидеть, помогите мне, доктор, прошу вас. — ответила Гермиона, подходя ближе и накрывая ладонью то место на груди доктора, где противным жёлтым пятном светилась болезнь. — А я помогу вам. Мы с вами в каком-то смысле коллеги.

— Вы врач?

Не отвечая, она отчётливо произнесла несколько странных, непонятных слов.

В её ладони, под пальцами, частично спрятанная в рукаве, ожила и слегка завибрировала палочка, через которую в грудь доктора потекло тепло, исцеляющее недуг.

— Вот так, сэр, всё у вас будет хорошо.

— Что вы делаете?.. — удивился он и попытался шагнуть назад, но она удержала его второй рукой.

— Стойте, стойте, всего минуту. Не больно же вам? Приятно?

— Да, — неуверенно сказал доктор. Скоро его растерянное лицо сменило выражение на более приветливое. Он накрыл ладонью её руку на своей груди.

— Что вы сделали? — спросил он. — У меня голова перестала кружиться. Весь вечер мучился.

— Маленькое рождественское чудо, — задумчиво отозвалась Гермиона, освобождаясь из-под ладони удивлённого врача и рассматривая изменившийся зелёный рисунок чар. — Так уже лучше.

Доктор ещё несколько минут растерянно водил ладонью против сердца, словно не веря, что прекрасное самочувствие, которое только что к нему пришло, не растает, как дым. Потом неуверенно улыбнулся.

— Ничего не понимаю, но мне и правда стало так хорошо.

Гермиона кивнула.

— Так и должно быть. Теперь ваша очередь мне помочь. Проводите меня в реанимацию, пожалуйста.

Он несколько секунд с сомнением смотрел ей в глаза, потом кивнул.

— Сдаётся мне, что вы говорите неправду. Никакой у вас там не племянник. Вы не навредите мальчику?

— Наоборот, сэр, хочу помочь. Если успею.

— Так же, как мне?

— Примерно, — улыбнулась она, глядя ему в глаза.

Он достал из своего чемоданчика одноразовые халат и бахилы и протянул ей.

— Тогда наденьте это и идите за мной.

Она сдала вещи в гардероб, прошла с доктором мимо бдительной охраны, и уже начала подниматься по лестнице к отделению интенсивной терапии, когда сзади раздался раздражённый мужской голос:

— Том! Я что, должен тебя искать по всей больнице? У нас вызов! Куда ты пошёл?

Снизу к ним подбегал недовольный круглолицый доктор, размахивая папкой для бумаг.

Провожатый Гермионы вздохнул и, кивнув коллеге, смущённо обернулся к ней.

— Дальше идите сами, мадемуазель. На второй этаж и направо. Я должен уезжать. Надеюсь, ваш малыш выздоровеет.

Она благодарно улыбнулась:

— Не курите больше, доктор Том. Берегите здоровье. Оно принадлежит не только вам.

— А как вас зовут? — спохватился он.

— Джин! — ответила она, — и, наклоняясь к нему, шепнула: — Не рассказывайте обо мне никому!

"Что ж, придётся придерживаться изначального плана", — решила Гермиона, подходя по коридору к отделению ОРИТ⁽¹⁾. И, достав из сумочки шапку-невидимку, натянула на голову.

1) Отделение Реанимации и Интенсивной Терапии

Вернуться к тексту

Шапку-невидимку ей подарил несколько лет назад бомж на вокзале. Ну, как подарил… Она опустила в кружку для пожертвований оранжевую десятифунтовую купюру с портретом королевы. А он, расплывшись в довольной улыбке, достал из бесформенного баула старую вязаную китайскую шапку, дешёвую, из тех, что в переходе можно купить за десять пенсов.

— Спасибо, леди, за вашу щедрость, — прошамкал бомж беззубым ртом. — А у меня для вас тоже кое-что найдётся.

И, увидев, каким взглядом Гермиона оценила его подарок, поспешно добавил:

— Не смотрите, что грязная. Это — настоящая шапка-невидимка. Отмойте её, конечно, прежде чем надевать. Волосы у вас больно красивые. Но наденьте обязательно, не пожалеете.

Гермиона осторожно взяла в руку страшно засаленную, бывшую когда-то чёрной, шапку, ругая себя за слабохарактерность. И собралась было, дойдя до ближайшей урны, избавиться от этой заразы. Но бомж, словно прочитав это на её лице, добавил:

— Вы — приметная, яркая леди. Но, поверьте мне, в ней вас абсолютно перестанут замечать.

«Если я это надену, люди и впрямь начнут шарахаться» — подумала Гермиона. Но вслух сказала:

— Спасибо, сэр. А как же вы? Вам она, вероятно, нужнее.

— Меня уже и так давно никто не замечает, — объяснил бездомный. — Я невидим для окружающих, мне шапка ни к чему. Но вам может пригодиться. Только не полагайтесь на неё целиком, кое-кто будет видеть вас даже в ней, не забывайте об этом.

Гермиона шапку не выкинула. Она несколько раз тщательно постирала её и очистила магией, прежде чем рискнула примерить. Результат изумил. Её действительно перестали замечать, причём, не только маглы, но и маги. Нет, прохожие на улице на неё не налетали, обходили, машины объезжали, но увиденное словно не отражалось в их сознании.

Она перешла дорогу в неположенном месте прямо под носом у полицейского, а он даже бровью не повёл. Продавец мороженого, к которому она обратилась, долго крутил головой и выглядывал из киоска, пытаясь понять, откуда идёт звук. И, так и не обнаружив источника, пожал плечами и снова уткнулся в свой телефон. Однако в магазине, когда она взяла шоколадку и сделала несколько шагов к выходу, поймала на себе тяжёлый пристальный взгляд охранника. Она направилась к кассе, и охранник снова потерял к ней интерес.

Она пришла в шапке на работу в Министерство и, посмеиваясь, прогуливалась среди коллег, которые не замечали её, даже стоящую к ним вплотную. «Никто никому не нужен по-настоящему в нашем ведомстве», — подумалось ей тогда. И только Гарри, почти наткнувшись на неё, заметил и удивился: «Эй, Мион, ты откуда здесь взялась, тебя же не было?»

Снейп, которому она позднее показала шапку, долго и придирчиво исследовал её природу, но так ничего и не понял. На ней не было чар, она не была магическим предметом. Но её эффект срабатывал и на нём. Снейпа в шапке тоже переставали видеть и ученики, и профессора. Он не исчезал в физическом смысле слова, но становился неинтересным, незначимым, выпадал из поля зрения людей. Иногда его принимали за кого-то другого.

«Социальная магия» — пошутил тогда Снейп, но Гермиона была склонна думать, что это не совсем уж и шутка.

Бомжа, сделавшего подарок, она искала потом на вокзале. Но он исчез, и никто про него не знал. Может, у него было много шапок.

Гермиона долго игралась с ней, и разлюбила шапку только тогда, когда, в очередной раз придя невидимой на работу, услышала, в каких выражениях её обсуждают две коллеги, которых она считала подругами. Гермионе едко перемывали кости. Послушав о себе сплетни, она стащила шапку с головы, стоя прямо перед ними, чем вогнала коллег в страшное смущение. Но больше становиться невидимкой не хотелось, особенно при знакомых. Пусть уж видят, что она рядом и держат язык за зубами.

Теперь это чудо пылилось на полке с магическими вещами и использовалось только затем, чтобы зайти в реанимацию, куда простых смертных пускают очень неохотно.

Подойдя к дежурной медсестре, Гермиона встала напротив, поймала её взгляд и стала изучать мысли. Полученная информация обрадовала: мальчик здесь, его вчера прооперировали, состояние его крайне тяжёлое, но пока он живой.

Реанимационные палаты только в кино бывают большими и просторными. Ну, может, ещё в клиниках для богатых. В обычных муниципальных больницах они всегда тесные, заставленные шкафами и приборами, койка наползает на койку. В одноместную палату, куда она вошла, было втиснуто две кровати, и на обеих лежали маленькие пациенты.

«Вот он, Майкл» — поняла Гермиона, подходя к мальчику, слишком маленькому для такой огромной кровати. Он лежал под искусственной вентиляцией лёгких, которая почти непрерывно подавала неприятный звуковой сигнал. От его тела хотелось отвести глаза, а не рассматривать пристально. Но она сдержалась. Почти всё оно было перевязано, а то, что виднелось под бинтами, было распухшим и травмированным. Грузовик, наехавший на ребёнка, тащил его по земле несколько десятков метров. И как мальчик вообще остался жив — загадка. Чары на нём почти сплошь светились зловещим ярко-алым цветом. Судя по тому, что они показывали, у него в нескольких местах был сломан позвоночник, тяжёлая черепно-мозговая травма, сочетанные травмы брюшной и грудной полости. Если оставить как есть, скорее всего, он умрёт, хотя врачи сделали вчера всё возможное, чтобы удержать его на этом свете.

«Здравствуй, малыш, — тихонько подумала она, чувствуя, как перехватывает горло, — вот я и пришла, твоя фея. Сейчас помогу тебе вернуться к маме с папой»

Одна спасённая жизнь в год. Это очень мало. Стоя над израненным мальчиком, Гермиона снова испытала это отчаянное чувство сожаления и стыда за своё бездействие. Как она, обладая такими возможностями, силами, магией, вообще смеет бездельничать и прожигать свою жизнь, есть и спать, пока они тут страдают, эти жертвы несчастных случаев! Пока рыдают их близкие и молят о помощи. Сколько их умерло в муках на этой койке за прошлый год, пока она раздумывала над тем, есть ли смысл у жизни?..

И если смысл в том, чтобы спасать людей, то почему она не превратилась до сих пор в ангела-хранителя, мечущегося от одной больницы к другой?

Потому что в магическом мире это незаконно. Маги не должны вмешиваться в дела маглов и применять к ним магию! И, если начать делать это всерьёз и помногу, её быстро вычислят и посадят в Азкабан. И отнимут даже то малое, что она успевает сделать.

Пусть уж как есть. Одна жизнь на Рождество, много это или мало?

Гермиона вынула заранее подготовленный шприц с зельем. Жидкость нельзя вводить через рот, пациент без сознания. Она осторожно протянула руку и пощупала худенькое, сплошь содранное и замазанное чем-то бордовым бедро мальчика. И, нащупав подходящее место, вколола в мышцу иглу и медленно ввела раствор.

Чары на мальчика накладывать нельзя, это слишком заметно. Зелье регенерации — мощная штука, тем более, в такой концентрации. Подумав, она вколола ему ещё и костерост. Неприятное оно, конечно, но он всё равно без сознания. Позвоночник и череп врачи прооперировали, их теперь осталось только срастить. Она вынула мазь от травм и гематом и намазала открытые участки тела.

Пока это всё, ближе к новому году можно наведаться и посмотреть на результат.

С соседней койки раздался тихий стон боли. Гермиона постояла ещё возле кровати Майкла и, не оборачиваясь, пошла к выходу. Прости меня, безымянный ребёнок, я не должна тебе помогать. Два пациента в одной палате, чудом выздоравливающие в Рождество, привлекут внимание. Не могу.

Страшнее всего было то, что, собираясь сюда, она взяла про запас ещё один комплект лекарств, понимая, что с одним всегда может случиться что-то непредвиденное. И сейчас уносила это лекарство с собой, ничем не помогая тому, кто стонал от боли в паре метров от неё.

Она вышла из отделения и увидела в коридоре на скамейке молодую женщину в синих джинсах и домашних тапочках на босу ногу. У женщины были взлохмаченные нечёсаные волосы, бледное, почти серое лицо. Увидев Гермиону, она резко повернулась, глянула безумными воспалёнными глазами. И, быстро встав, подошла.

— Вы из первой палаты? Как она, доктор? Скажите, умоляю, как моя дочь? Есть надежда?

Женщина увидела её в шапке-невидимке, не было нужды уточнять. Она так пронзительно смотрела в глаза, что Гермионе стало страшно. Мысли матери были не просто открыты, они буквально атаковали мозг. Страшное, чудовищное чувство вины, сжигавшее женщину изнутри, отразилось даже на медицинских чарах. Они сияли тревожными цветами начинающегося помутнения рассудка.

Вся картина случившегося сегодня утром пронеслась перед глазами Гермионы. Женщина ждала мужа из командировки, готовила праздничный ужин. А трёхлетняя дочь, зайдя в ванную, выпила из бутылки едкое средство для отбеливания. Всего пару глотков. Крики девочки раскололи болью череп Гермионы, захотелось отвернуться и разорвать зрительный контакт. Скорая помощь, промывания, экстренная операция в обед. Девочку тоже подключили к аппарату ИВЛ, и она в шаге от смерти.

Муж ещё не знает. Никто не знает, она не смогла набрать номер и ответить на звонки.

Женщина с таким страхом вглядывалась в каждого выходящего из реанимации, что было понятно: от того, что скажет каждый из них, не фигурально, а буквально зависит её жизнь.

— Как вас зовут? — зачем-то спросила Гермиона.

— Мэри, — ответила женщина, со страхом вглядываясь ей в глаза, — скажите, всё хорошо с моей девочкой?.. Умоляю вас! Она не…

Женщина испуганно замолчала, боясь договорить. В глазах отчётливо светилась мысль о смерти. Если ребёнок не выживет, мать покончит с собой.

Гермиона не выдержала.

— Нет-нет, Мэри! Она жива! Даже думать не смейте о таком! — строго сказала она, — девочке уже лучше, она восстановится, вот увидите.

Женщина сложила руки в молитвенном жесте. Лицо подёргивалось, она что-то пыталась сказать и не могла. По распухшему лицу снова побежали слёзы.

— Спасибо, доктор! — она несмело дотронулась до руки Гермионы, и ту будто обожгло. Она не может игнорировать мольбу этой несчастной Мэри, тем более, в Рождество. Да и в другой день не смогла бы, эти глаза будут мерещиться до самой смерти.

— Я сейчас, подождите минутку, — поспешно сказала Гермиона и, повернувшись, вернулась в палату.

А, чёрт с ними, будь что будет!

Она быстро достала шприцы, подошла к крохотному бесчувственному тельцу девочки. Белые волосы, тонкие, как шёлковые паутинки, разметались по подушке. Сейчас, моя маленькая.

Она вколола регенерирующее, потом подумала и начертила на крохотной груди, там, где хирургическая рана, пару обезболивающих и восстанавливающих медицинских чар. «Чёрт с ними, ханжами, пускай судят, не могу я иначе!» Какими же нервами нужно обладать, чтобы работать тут и не сойти с ума?

Малышка снова застонала, но уже тише. Гермиона поспешила к выходу.

— Как она, доктор? — снова кинулась к ней обезумевшая мать, словно не было между ними пять минут назад никакого разговора.

— Лучше, Мэри, не бойтесь, она теперь точно будет жить, — улыбнулась Гермиона и обняла дрожащее в лихорадке тело женщины.

— Правда? Вы говорите мне правду? — женщина снова беззвучно затряслась в рыдании.

— Кто шутит такими вещами! — уже более строго сказала Гермиона и, отстранив от себя, добавила. — Отдохните, поспите! Девочке нужна живая и здоровая мать!

— Какой уж тут отдых… — начала было женщина, но Гермиона прервала её:

— Без разговоров! — и, пошарив рукой в сумочке, достала фигурную бутылочку с успокоительным зельем. Она в последний год часто принимала его и носила с собой.

— Пейте! — скомандовала она, открывая бутылочку и подавая Мэри. Та безропотно выпила. Сейчас она приляжет и прикорнёт на лавочке примерно на полчаса.

— Как же вам до сих пор тут не сделали укол? — удивилась Гермиона.

— Я сама отказалась. Хочу быть в сознании, если… Ну, вы понимаете.

Гермиона покачала головой. Не будет этого!

— Засеките время, через полчаса, максимум через час сестра или дежурный доктор скажут вам, что вашей дочери стало лучше. Вот увидите. А может, вас даже пустят в палату.

— Спасибо вам, — женщина прерывисто вздохнула и посмотрела на неё более осмысленным взглядом. — Мне ещё мужу надо позвонить.

— Конечно, звоните. А я пойду.

Гермиона вышла из отделения на негнущихся ногах. Она не помнила, как сняла и выбросила халат с бахилами, забрала из гардероба куртку и вышла на улицу. Её трясло. Она встала на то же самое место, где курил доктор Том, и тоже внезапно захотела сделать глубокую затяжку. Как он с больным сердцем работал здесь? Тут и здоровое не справляется.

Постояв минут пятнадцать на морозе, она начала приходить в себя. Снегопад уже почти закончился, выпавший снег сказочно блестел под светом фонарей. Подняв голову к небу, Гермиона пыталась разглядеть на затянутом тучами небе Вифлеемскую звезду. Кто укажет мне путь, Господи? Правильно ли я поступаю? Дай мне знать.

Она так же осторожно спустилась по скользким ступенькам и медленно побрела через заметённый парк к воротам.

Вот и всё. Правильно или нет, но дело сделано. Теперь нужно идти к Уизли и веселиться. Может, она сегодня даже выпьет алкоголя.

— Подождите, мисс Грейнджер! Стойте же!

Гермиона замерла у большой заснеженной ели и обернулась. Кто-то нагонял её, в тени не было видно, сейчас он выйдет под свет фонаря…

Следующая мысль обожгла. Неужели её поступок раскрыт так скоро?

И вдруг она узнала этот низкий басовитый голос, который слышала за свою жизнь сотни раз. Не может быть!

Из темноты к ней вышел Снейп и замедлил шаг, приближаясь. Он тяжело дышал после пробежки, от его лица разлетались клубы пара.

— Здравствуйте, сэр, — удивлённо поздоровалась она. — Зачем вы здесь?

— Затем, зачем и вы, — проворчал он, и в ответ на вопрошающий взгляд пояснил. — Чтобы сделать подарок.

— Кому? — не поняла она.

— Вам.

— Мне?

Он протянул ей свёрнутый трубочкой пергамент.

— С Рождеством, Гермиона!

Развернув, она стала читать, с каждой строкой удивляясь всё больше: «Министерство магии Великобритании объявляет рождественско-новогоднюю благотворительную акцию «Спаси жизнь в Рождество!» Участники обязаны подать заявки министру на рассмотрение, подробно описать формы и цели магического вмешательства в жизнь одного магла или семьи… — она пробежала глазами длинный текст. — Результаты акции будут обнародованы в «Ежедневном пророке».

— Что это такое, Северус?!

— То, что вы прочли. Я три месяца уламывал Кингсли не устраивать над вами новый процесс. Вы же всё делаете топорно, не задумываясь о своей безопасности, — раздражённо добавил он.

— Он что, знает обо мне? Министр, — охнула Гермиона.

— Кто только о вас не знает! И уже кое-кто даже подсиживает на рабочем месте, — кивнул Снейп. — Мы с Кингсли вместе придумали эту акцию. Он только сегодня днём подписал приказ. Завтра воскресенье, а в понедельник все в Министерстве уже будут обсуждать, кому и как они помогут на новогодних каникулах. Детей привлекут.

— «Ежедневный пророк»! — сообразила Гермиона и скривилась. — Скитер превратит это всё в омерзительный балаган!

— Не сомневаюсь! Но ваша самодеятельность настолько идёт вразрез со Статутом секретности, что помочь вам как-то по-другому у меня не хватило фантазии.

— И никто ничего мне не сказал!.. Многие знали про эту акцию?

Рот Снейпа растянулся в довольной улыбке.

— Нет, не многие. А секрет я сам просил сохранить. Хотел вам лично рассказать. Можно было сову послать ещё днём, но мне приятно было вас увидеть.

Она снова заглянула в листок.

— Я не подавала никаких заявок, Северус. Да и… В этом году я помогла не одному человеку…

— Да знаю я! Зашёл после вас и сразу всё увидел! Как на ладони! Там девочка и мальчик, оба подлечены магией, — он смотрел на неё пристально, строго и нежно одновременно, как умеет один только он, Снейп.

— Вы там были? — удивилась она. — А как же мы разминулись?

— Я со служебного входа зашёл, с парадного не пускают. Думал, и вы так пойдёте. Чуть не упустил вас.

Он кивнул на листок.

— Я прямо в палате составил и послал с совой министру заявки от нас обоих. Вам девочка, мне мальчик. Мы с вами — команда. Идём в ногу со временем и, главное, вовремя выполняем распоряжения министра.

— Есть и третий человек, доктор со «скорой», я ему порок сердца подлечила, — виновато сказала Гермиона, — ему было плохо на дежурстве. И матери девочки успокоительное дала.

Снейп закатил глаза.

— Безумная девчонка!.. Вы куда сейчас шли? Домой?

— Меня Уизли ждут на празднование.

— Подождут. За углом есть кофейня, пойдёмте, выпьем по чашке кофе и подумаем, что делать.

Он галантно подставил Гермионе локоть. Она, поколебавшись, взяла его под руку. И вдруг осознала, что всё ещё не сняла шапку-невидимку! И улыбнулась своему открытию.

От мантии Снейпа приятно пахло хвоей. Несколько хвоинок лежали на плечах. Гермиона потянулась и сняла их.

— Ёлку дома поставил и нарядил, — пояснил Снейп.

— Ты ж не любил никогда этот праздник?

— Я подумал, может заглянет на огонёк к старому ворчуну кто-нибудь, кто любит, — усмехнулся он.

Выходя из больничных ворот, она заметила, какой сказочно красивой вдруг сделалась заснеженная аллея над чернеющей Темзой, как блестит гладко укатанный снег на дороге. Какими оранжевыми и сиреневыми переливами играет свет под фонарями.

Как вдруг стало на душе легко и спокойно!

Проходя мимо живописной старой ели возле кофейни, Гермиона на секунду задержалась, взмахнула палочкой. И на еловых лапах засверкали несколько пузатых новогодних игрушек, отражающих два улыбающихся лица рядом.

— Хулиганка! — прокомментировал Снейп и точным движением палочки добавил на ёлку дождик и разноцветные гирлянды. И на макушку — большую золотую звезду.

В следующем году заявку на благотворительную акцию подавала уже семейная пара Снейп.