Разочарование (гет)

Выйти замуж за первую любовь, к тому же за кумира, которым ты восхищалась еще в детстве, быть его счастливой женой и матерью троих его детей — казалось бы, что может быть большим счастьем, не правда ли? Женское счастье, был бы милый рядом, ну а больше ничего не надо. Так полагала Джинни еще в детстве, отправляя Гарри валентинку, наградой за которую стал лишь дружный смех одноклассников, так полагала она, переживая Чжоу и ужасы Второй магической, так полагала, ожидая, пока Гарри победит все зло в мире, успокоится и вернется к ней, так полагала, когда он сделал ей предложение — не спеша, для начала став лучшим в Англии аврором, так полагала, когда без звука согласилась на троих детей, согласилась назвать их в честь покойников (что плохая примета не только в маггловском мире), так полагала, отказываясь от квиддича в пользу домашних забот, так полагала, когда дети на самом деле оказались в тени своих знаменитых тезок.

Лишь Джеймс Сириус, бестолковый старший сын, вполне себе справлялся со славой своих бесшабашных предшественников — во всяком случае, сов от Макгонагалл Джинни и Гарри получили едва ли не больше, чем могли получать Поттеры и Блэки по отдельности за проделки своих знаменитых сыновей. Но Джеймсу Сириусу закон не писан, а если писан, то не читан, а если читан, то не понят, а если понят, то не так.

Первым серьезным ударом для семьи (не считая то, что Гарри запретил Джинни играть в квиддич, но тогда она плакала так тихо, чтобы никто не слышал ее слез), стало поступление Альбуса Северуса на Слизерин. А ведь Джинни коробило, когда Гарри назвал сына в честь человека, который третировал его все детство. Но Гарри клятвенно заверял, что сын может выбирать любой путь, он, Гарри, ни слова против не скажет. Не тут-то было. Распределение Альбуса ознаменовалось громогласным скандалом — и неважно, что одиннадцатилетний Альбус просто-напросто не понимал, из-за чего сыр-бор, почему ему теперь «прямая дорога в Азкабан» и почему его отец «всю жизнь положил на борьбу с такими, как он». Джинни пыталась что-то сказать — но у нее, как всегда, не хватило духу перечить любимому мужу.

Лилу — точнее, Лили Луна, как она потребовала называть себя, как только подросла — тоже изо всех сил старалась отличаться от семьи, она была ближе других к Альбусу, во всем его поддерживала, а также заглядывалась на его лучшего друга — Скорпиуса Малфоя. Это стало поводом для очередного скандала — неважно, что Лили Луне было тогда около 13 лет. «Гулящая», «семью позоришь», «будешь ему передачки носить в Азкабан» — подобные слова сыпались как из рога изобилия, а Джинни вновь не знала, как остановить Гарри, ставшего кем-то вроде Грюма и Крауча в одном лице. Ее хватало лишь на то, чтобы по отдельности просить Гарри успокоиться и сходить к психологу (что вызывало гневную реакцию: «Я что, слабак? Я войну прошел!»), а детей увещевать, что «у папы трудная жизнь, нужно только немножко потерпеть, не принимайте так близко к сердцу».

В семье Рона и Гермионы тоже было не все так гладко. Там одержима работой, расследованиями и подозрениями была Гермиона, Рон же ждал ее допоздна с приготовленным ужином — и ужин чаще всего остывал, так и не дождавшись валькирию, коей были посвящены все эти подвиги. Рон старался заботиться о Розе и Хьюго, но папа — это вам не мама. И если с младшего Хьюго пока особенного спроса не было, то Розе доставалось по полной — она должна стать лучшим аврором, а позже — ни много ни мало министром магии, без всякой помощи от родных, а любая ошибка будет означать для семьи несмываемый позор. К тому же Розе, как гриффиндорке и старосте, нещадно доставалось от детей Пожирателей, и травля вкупе с непомерными требованиями сломала характер девушки. С возрастом Роза предпочитала все меньше бывать дома, оборвала связи с семьей, а если до Гермионы что-то и долетало о дочери, так только то, как она пьет и гуляет, преимущественно с темными волшебниками. Возможно, для Розы это стало способом докричаться до матери: «я есть!».

Джинни подумала бы, что засиживающиеся на работе Гарри и Гермиона заведут роман, если бы не знала доподлинно, что все их разговоры сводятся к редким перебрасываниям фразами: «Как думаешь, это он убил?» — «Нет, наверное, не он». Эти двое могли всю ночь сидеть в кабинете, разбирая дела, и не видеть никого кроме преступников на фотографиях. Лили Луна, доведенная до отчаяния невниманием отца, как-то так и заявила: «Папа любит только своих преступников!» Тогда Джинни не знала, смеяться или плакать.

Но всему приходит конец. Однажды в торговом центре, делая покупки для семьи, Джинни заметила знакомое лицо — Дина Томаса собственной персоной. Точнее, он сам ее заметил и замахал рукой, широко улыбаясь, точно ему сейчас засветило его персональное солнышко. Дин и в школе был таким — прямым и открытым, добрым простым парнем. Если честно, Джинни еще в школе было его жаль — Дин никогда не обижал ее, не делал ей ничего плохого, просто не срослось. Не сошлись характерами? Или же Джинни просто западала тогда на яркую обертку, как все девочки, и думала, что выйти замуж за героя достаточно для счастья?

— Привет, Джинни! — просиял Дин, поравнявшись с ней. — Как ты?

— Привет, Дин, — Джинни улыбнулась, точнее, заставила себя улыбнуться. Во всяком случае, вопрос «как ты» от любого человека уже давно вводил ее в ступор, и она уже приготовилась играть свою роль под названием «женское счастье, был бы милый рядом». Или же улыбка появилась на ее лице от встречи со старым другом? — Да все хорошо, делаю покупки для семьи.

— Слышал, у вас очень большая семья, — Дин все так же прямо и открыто улыбался, но где-то на дне его глаз Джинни почудилась толика печали, так же, как и у нее. Или же у нее просто разыгралось воображение? — Ты ушла из большого спорта, полностью посвятила себя дому, все верно?

— Да, — кивнула Джинни, все так же лучезарно улыбаясь. — Как-никак, трое детей, Гарри говорит, что я должна ими заниматься. Назначение женщины — быть женой и матерью, верно?

— Э-э-э… — Дин слегка смутился, — не могу сказать, я пока что семьей не обзавелся. Но если тебе это нравится, то почему нет?

Нравится ли ей? Джинни и сама не знала, нравится ей или не нравится. Она действительно любила готовить, вести домашнее хозяйство, обнимать и целовать близких и любимых, закутывать их в плед и всячески заботиться и поддерживать — и эта ее потребность была полностью удовлетворена. Но любому самому доброму и заботливому человеку хочется, чтобы хоть раз в жизни позаботились и о нем. Она очень хотела видеть в глазах любимого человека хотя бы толику тепла, благодарности, любовь, заботу, восхищение и принятие ее такой, какая она есть, а не вечное желание перекроить. Не говоря уже о том, что она хотела бы играть в квиддич. Хотела бы в семье мира и покоя, а не вечные скандалы и неблагодарную роль парламентера. Хотела бы, чтобы во время редкой ночи любви ее не называли «Чжоу», хотела бы не мучиться вопросом — запретил бы Гарри Чжоу играть в квиддич?

А тут еще и Дин подлил масла в огонь:

— Кроме того, я думаю, что не только мама должна заниматься детьми. Мне, конечно, трудно судить, но меня еще в детстве бросил отец, ну ты знаешь. Так что я прекрасно знаю, что это такое — расти без внимания отца. И если у меня когда-нибудь будут дети, я обязательно буду играть с ними и заботиться наравне с их матерью.

Почему-то в груди у Джинни при этих словах разлилось тепло, уже давно неведомое ей. А заглянув в открытое лицо Дина, свободное от вечных перепадов гнева и паранойи, она поняла, чего хотела бы — чтобы в ответ на ее старания на нее хотя бы раз взглянули бы, как на солнце.

С тех пор Джинни неоднократно виделась с Дином — вольно или невольно, или кто-то из них сам искал встречи, или они оба ее искали? Честно говоря, Джинни не было так важно найти ответ на этот вопрос, главным было то, что ее все устраивало — впервые за много лет доверительное общение с человеком противоположного пола не давило на нее. Джинни знала, что ни за что не пойдет на измену, ибо это просто-напросто подлое предательство. В ее желании общаться с Дином не было страсти, вожделения или же жажды запретных развлечений — лишь родство душ, желание поддержки, и чтобы на тебя смотрели как на человека, с уважением и принятием. Но она также знала одно — если Гарри перейдет грань по отношению к ней или детям, она уйдет раз навсегда и никогда не вернется назад. Гриффиндорки, как никто, знают, что такое честь и достоинство. Ее вина, что в свое время она забыла об этом, но как хорошо, что вспомнила, когда еще не поздно.

Дин тем временем находил нужные слова, наполняющие душу Джинни теплом и уважением — к самой себе, к жизни, к своему опыту. Возможно, потому, что он не был обременен слишком сильно какой-то великой миссией, или же он просто не забыл, что в человеке существует душа.

— Жаль, что ты ушла из спорта, — вздыхал Дин, глядя на Джинни все с тем же восхищением, как в Хогвартсе, когда она впервые оседлала метлу и сразу же принесла Гриффиндору победу.

— Что поделать, я ведь должна уделять внимание детям, — вздыхала Джинни в ответ.

— Я ведь тебе уже говорил — это должна делать не только ты, — поправил Дин все с той же нежной улыбкой. — А ты должна себе — ты должна не забывать, что ты прекрасный человек, сильная и талантливая женщина. Детям нужна счастливая мать. Как говорят магглы — в самолете парашют сначала на себя, потом на ребенка.

Его слова, как и прежде, заставили Джинни задуматься. Была ли она счастливой матерью для своих детей? Были ли счастливы ее дети? На первом курсе Альбус пролил много злых слез, спрашивая маму: «Почему я слизеринец? Папа меня больше не любит?» А затем стал постепенно становиться таким, каким его хотели видеть — злым и агрессивным. Каким его хотел видеть родной отец. Потом настала очередь Лили Луны лить слезы, а затем и бунтовать. Роза же — в семье Уизли происходило почти то же самое, что и в семье Поттеров, только с другой стороны — уже давно махнула на себя рукой и шла по наклонной, из всех родственников оставив связь только с тетей Джинни. Иногда Джинни получала письма от Розы — отрывистые, написанные дрожащей рукой, горькими словами, полными разочарования в себе и в семье, и всякий раз залитые слезами. Роза еще доверяла ей, по той простой причине, что делиться ей было попросту больше не с кем, но самым ужасным было то, что Джинни все чаще видела разочарование в глазах собственных детей — Альбус не уставал язвительно высказываться насчет «женской мудрости» матери, да и Лили Луна все чаще спорила, все меньше проявляла уважение, все реже прислушивалась к материнским советам.

— Гарри, послушай, — однажды Джинни решительно вошла в кабинет мужа, где он обычно работал над своей великой миссией. Гарри весьма неохотно поднял голову от бумаг с очередными архиважными делами о преступлениях. Делами, которые были важнее собственной жены и детей. — Я хотела с тобой поговорить. Я ухожу от тебя.

— Что? Почему? — Гарри моргнул, как будто не вполне понимая услышанное. Вот если бы ему сказали об очередном преступлении — он бы понял, и рьяно рванулся бы на поимку преступника, пусть даже это были бы его собственные дети.

— Я давно должна была сделать это. Мне не все равно, что происходит с моими детьми. Я не хочу, чтобы Альбус горько смеялся над моей «женской мудростью» — ты не видишь, что твой сын сломан, что он уничтожен?

— Он того и гляди станет преступником, — фыркнул Гарри.

— Если и станет, то это только твоя вина! Это вина отца! — вспылила Джинни. — Хотя нет, не только отца — это вина и матери! Моя вина, что не досмотрела, что растворилась в тебе, что не видела никого кроме тебя, даже своих детей. Посмотри на Лили Луну — она у тебя в гулящих ходит только за то, что смотрит на мальчиков с других факультетов. Ты всегда осуждал Крауча за то, что он отправил Сириуса в тюрьму без суда и следствия — так почему же теперь уподобляешься ему? Сириус и Люпин теперь в гробу переворачиваются — не тому они тебя учили.

— Кто ты такая, чтобы осуждать меня? — Гарри посмотрел на нее мрачно, почти с презрением. — Кто ты такая, чтобы судить о том аде, через который я прошел?

— Ты прав, никто, — холодно усмехнулась Джинни. — Я никто, потому что забыла о себе, но больше я такой глупости не сделаю. Я была никем, когда бросила квиддич. Когда взяла на себя все заботы о детях, понимая, что ты о них заботиться не станешь. Я была никем, когда не замечала, что в постели ты называешь меня «Чжоу». Тебе нужна крыса, чтобы ее уважать? Скажи, только честно — запретил ли бы ты Чжоу играть в квиддич?

— При чем здесь это? — Гарри нахмурился. — Ты забыла, через какой ад мы все прошли? Гермиона живет в том же ритме, все понимает. У нас великая миссия, какая Чжоу?

— Но ты находишь время звать ее во сне. Возвращайся к ней наяву, — отрезала Джинни. — Что касается ада — мы все через него прошли, но не все зациклились, не все сделали крайними детей, я уж молчу о себе — хотя нет, и о себе молчать я больше не стану. Я заберу детей и уйду. Я заслуживаю хотя бы уважения за все свои старания. В любви нет ничего плохого и стыдного, но она должна быть взаимной. Я предлагала тебе выйти из этого ада, я предлагала тебе пойти к семейному психологу — ты не захотел. Тебе гораздо больше нравится купаться в этом аду, как тому, в честь кого ты назвал сына — а потом это же поставил сыну в вину. Что касается Гермионы — я бы и Розу забрала с собой, да вот только я ей не мать. Поговорю с Роном, потому что так больше невозможно. Оставайтесь в своем аду, который вы так любите. Роза взрослая девочка, уехала учиться, возможно, создаст свою семью, которая будет ее принимать. Я устала, Гарри. Устала. Любовь имеет срок годности. Особенно если она безответна.

— Хочешь честности? — Гарри посмотрел на нее — впервые внимательно, как будто наконец-то увидел, и поправил очки. — Если уж ты честна, то и я буду. Я помню и люблю Чжоу не потому, что она крыса. А потому, что она роковая женщина, она с самого начала вела себя так, как ты сейчас — не позволила бы запретить себе играть в квиддич, называть чужим именем, унижать детей. Если бы ты начала с этого, у нас был бы шанс.

Джинни невозмутимо пожала плечами.

— Я это уже поняла. Ценить надо того, кто ценит тебя. Но ценят в то же время только того, кто ценит сам себя. А если сам себя не уважаешь — кому ты нужен? Но лучше поздно, чем никогда. Больше я такой дурой не буду.

Джинни забрала детей и ушла к Дину. Он принял и слизеринца Альбуса, и кидающуюся из крайности в крайность Лили Луну — принял как своих, все с той же открытой улыбкой и распростертыми объятиями. Детям больше не надо было быть супергероями и доказывать свое право быть не хуже знаменитых тезок. Джинни было уже поздно возвращаться в большой спорт, зато она занялась тренерской работой — время освободилось, потому что Дин не видел ничего плохого, чтобы иной раз приготовить семейный ужин или посидеть с детьми за уроками. А самое главное — Джинни больше никто не называл по ночам другим именем, даже если она не была вулканом страстей, а лишь уютным камином, у которого хочется согреться после трудного дня. Рон расстался с Гермионой и сошелся с Лавандой Браун, которая хотя бы знала, что такое забота — и о Роне, и о Хьюго. Роза действительно уехала и вышла замуж — за человека, который никогда в жизни не позволял себе оскорблять ее или тыкать прошлым.

Гарри остался один. Он все так же просиживал на работе ночи напролет в компании Гермионы, но они даже не поднимали глаз друг на друга. Одинокими вечерами и ночами он бродил по дому — не было никакой Чжоу, не могло быть, герою войны не нужна крыса, просто завоевателю нужен трофей. Джинни показала, что она хоть и готова отдаваться любимому до последнего атома, но если этот трофей уходит — его невозможно ни вернуть, ни найти, ни забыть. В его жизни никогда больше не будет такой женщины — самоотверженной, искренней, любящей и верной. Он сам ее упустил, потому что думал, что это не стоит ценить.