Доброе железо остается (джен)

— Эй, не спать! Пламя само себя не разожжет! Качай меха, качай!

Старый мастер Варгбен, бросив в жерло горна добрую пригоршню угля, несколько раз качнул сшитые из шкур горных козлов меха, раздувая огонь.

— Давай, Ваннез, качай! Огонь должен гореть ярко!

Ваннез, ученик Варгбена — юноша девятнадцати лет — взялся за рукоять мехов, несколько раз качнул воздух, потом остановился, чтобы перевести дух — и снова продолжил накачивать воздух в горн. Второй ученик, Арегбед, дремал на лежанке в глубине кузни. В небольшое окошечко у потолка проникали лучи вечернего солнца.

Пламя в горне разгоралось все ярче. Его отсветы выхватывали из сумрака кузни высокую, жилистую фигуру старого мастера и его лицо, обрамленное растрепанными седыми космами. В руке Варгбен держал клещи с заготовкой. Заготовка была собрана из железных пластин, тщательно прокованных и выдержанных сначала в горном источнике, потом в горячем уксусе и напоследок в растворе щелока.

— Ржа ест слабое, гнилое железо, — объяснил мастер, — но сильное, доброе железо остается! Эти заготовки выковал мой учитель, когда мне было столько же годовых кругов, сколько тебе сейчас. Много лет они выдерживались в ледяной воде; теперь настало их время! — С этими словами Варгбен всунул металл в пылающий горн.

Ваннез снова схватился за рукоять мехов. Некоторое время в кузнице не было слышно ничего, кроме пыхтения и гула. Наконец кузнец вытащил из печи раскаленную добела заготовку и бросил ее на каменную наковальню.

— Следи за тем, как светится раскаленный метал! — громко произнес он, беря молот. — Недогреешь или перегреешь — и не сумеешь выковать из этой стали даже кетмень!

Сказав это, он взмахнул молотом и ударил по заготовке — однако ударил не с полной силы, чтобы выбить из заготовки шлаки.

— Никогда не бей сразу наотмашь, — объяснил Варгбен, обращаясь к Ваннезу. — Неопытные кузнецы часто думают, что чем сильнее удар, тем лучше. А в итоге растрачивают силы и переводят добрый металл… Лучше бить не в полную силу, но с толком!

Село Аствадпогпат лежало в узкой долине между двумя горными грядами. Люди пришли сюда тысячи годовых кругов назад, спасаясь от захватчиков. В далекой Середине Мира царь царей Шам-Марум мечом и огнем расширял свои владения. Одни решались противостоять захватчику — и в итоге конница Шам-Марума втаптывала в кровавую грязь их тела, вместе с телами их жен и детей. Другие склонялись перед владыкой, надеясь обрести его покровительство, но в итоге обретали лишь рабские ошейники, каковые и становились их единственным имуществом на весь остаток жизни. Говорят, что и дети этих предателей рождались с ошейниками на шеях.

А третьи… третьи бежали. Становились бродягами, которых ветер судьбы нес, словно песок. На новых землях в них видели только чужаков, которых следует прогнать прочь; впрочем, они и сами не питали иллюзий. И снова звенели мечи, стучали конские копыта, кричали погибающие под этими копытами люди, и дым от сгоревших поселений поднимался к небесам, унося с собой души погибших. А спустя какое-то время приходили воины Шам-Марума, и те, кому посчастливилось выжить под волнами былых захватчиков — вспоминали их едва не с радостью.

Легенда говорит, что одному из племен явился чернокрылый джинн. Он сказал, что его послали боги — даровать людям спасение и надежду. Джинн увел людей в глубины Серых Гор, в долину, где почва оказалась достаточно плодородной, чтобы растить на ней злаки и овощи для прокорма. Но главное сокровище, которое джинн открыл людям, скрывалось не здесь.

Когда на Солнечной Земле еще не было людей, да и сама Солнечная Земля только-только была поднята из вод темного первобытного океана — она стала полем битвы между богами и демонами. Битва была ожесточенной, никто не просил пощады, и до последнего не было ясно, кто в итоге победит. Говорят, что Бог-Светоносец, почитаемый в Середине Мира, решил исход битвы одним мощным ударом, повергнув демонические орды во прах; и Серые Горы — след от того удара. Плоть божественных воинов стала камнем, кровь — киноварью, доспехи — рудой. А под всем этим скрылись осколки божественных мечей и секир, что были выкованы из мифридия — божественного металла.

Джинн показал предкам нынешних горцев скрытые в горах залежи меди и железа, аурипигмента и киновари… А немногим избранным даже среди горцев он открыл главный секрет — местонахождение жил, содержащих мифридий. Даже в этих жилах мифридия сущие крохи — но и этого достаточно, чтобы превратить обычное кованое железо в «небесную сталь», гибкую, словно шелк, упругую, как свежий хлеб и твердую, как скалы. Так началась история Аствадпогпата — села кузнецов и горняков.

Так говорила легенда…

Шло время… Один годовой круг сменялся другим. Слава клинков «небесной стали» шла по всей Империи Середины Мира и за ее пределы. Даже Шам-Марум ничего не мог с этим поделать — лучшие во всей Солнечной Земле клинки были нужны и ему. Говорили, что некий хан, живущий по ту сторону Серых Гор, без колебаний отдал за «небесный клинок» четыре больших стада овец и верблюдов, плюс триста рабов и рабынь — и все равно многие считали, что это была еще невысокая цена за клинок.

Горняки Аствадпогпата трудились, не покладая рук. По веревочным лестницам они спускались на дно горных ущелий и там при свете масляных коптилок кайлами из камня и бронзы добывали драгоценную руду. Добытое складывали в корзины и на веревках поднимали наверх. Здесь руду сортировали и затем отправляли в печи. Выплавленный в печах металл передавали кузнецам. С восхода и до поздних сумерек над долиной разносился звон молотков из кузниц.

Выкованное оружие отдавали приезжим купцам — в обмен на древесный уголь для печей и кое-какую еду. Впрочем, горцам вполне хватало и того, что они выращивали на своих грядках. Жизнь в горах приучила их к скромности. Своим трудом они добывали для себя кое-что другое, то, что для них было дороже денег — славу создателей «небесной стали». Эта слава хранила их от захватчиков лучше всякой армии — заодно с горами, через которые войску Шам-Марума не так-то просто пройти, ибо здесь никогда не бывает прямых путей.

Так было… Но теперь все изменилось — месяц назад эмиссары Шам-Марума явились в Аствадпогпат.

…Свет в окне давно погас. На дворе стояли глубокие сумерки. Варгбен продолжал ковать постепенно превращающуюся в будущий клинок заготовку. Ваннез спал на лежанке; Арегбед же, позевывая, качал меха, раздувал огонь. Молот в руке кузнеца то обрушивался на заготовку со всей силой, разбрызгивая искры, то наносил короткие, легкие удары; затем кузнец отправлял заготовку в горн и через некоторое время доставал ее, сияющую ярко-желтым светом. Его лицо, плечи, грудь блестели от пота.

Наконец Варгбен опустил поковку в кадку с темной жидкостью. Раздалось шипение, по кузне поплыл резкий запах.

Клинок был почти готов. Его еще предстояло отпустить в остывающей печи, затем начистить, наточить и слегка протравить купоросным маслом. И тогда невзрачный кусок металла станет «небесным клинком», гибким и прочным, с характерным узором, похожим на летящие по небу облака. За такой клинок какой-нибудь шейх или хан отдаст лучших своих жеребцов — и это будет достойная цена…

«А может быть, этот клинок достанется кому-нибудь из слуг Шам-Марума, да пожрут мглистые демоны его смрадную душу… — устало подумал Варгбен. — Доброе железо обагрится кровью невинных, навеки окажется связано со смертью и мукой, гнусностью и предательством. А потом этот слуга чем-нибудь не угодит своему господину, и тот подошлет к ему убийц, или просто казнит позорной смертью… Клинок попадет в руки челяди, выслужившей себе знатность всякими мерзостями, и будет ржаветь в их сокровищнице, пока кто-нибудь на него не наткнется. Но не будет уже в нем доброго железа — только ржа, гнусная, как души царя царей и его слуг, будь они прокляты во все времена, прошлые и будущие…»

Варгбен скрипнул зубами. Ему мучительно захотелось сломать клинок. Надеясь обрести успокоение, он вышел из кузницы на свежий воздух.

На востоке над горами занимался свет. Варгбен отметил, что этот свет становился все ярче — видать, до восхода солнца уже недалеко. На плато, где располагались кузницы, царила тишина. «А ведь было время, — подумал старый мастер, — когда в этот час в каждой второй кузне горел огонь и стучал молот… Сегодня люди все меньше желают трудиться, ибо не знают, чем обернутся их труды завтра, и есть ли в них вообще какой-то смысл…»

Свежий горный воздух казался особенно сладким после жаркой кузни, пропахшей гарью и горячим железом. Однако этот воздух не приносил Варгбену желаемого успокоения. Ему казалось, что ветер с гор несет с собой запах бивачных костров и пота — конского и человеческого. Старый кузнец чувствовал — зло совсем рядом.

…В свое время на единственной большой дороге, что связывала Аствадпогпат со внешним миром, горцы выстроили оборонительные заслоны — для защиты от бандитов-кочевников, как они всем говорили. Бандиты и впрямь неоднократно наведывались село, надеясь чем-нибудь поживиться — однако справиться с ними было нетрудно. Нет, эти заслоны предназначались для иного, по-настоящему опасного врага — того, о котором даже думать боялись, чтобы не привлечь его внимание.

Однажды роковой день настал — возле первого из оборонительных рубежей появилась группа всадников. То были эмиссары Шам-Марума, прибывшие в Аствадпогпат для переговоров.

Варгбен, будучи старейшиной кузнецов, лично явился к эмиссарам для переговоров, омывшись в горном ручье и надев чистую рубаху из волокон горной крапивы — чтобы, когда с ним расправятся, предстать перед душами предков чистым телесно и душевно. В том, что назад ему уже не вернуться живым, Варгбен не сомневался.

Эмиссар ни капли не напоминал посланца земного зла. На нем даже доспехов не было, за исключением скрытой под халатом кольчуги. За его спиной, правда, стояли воины в доспехах, вооруженные пиками и мечами — однако эмиссар знаком велел им отойти, как только Варгбен вышел к нему навстречу.

Эмиссар объявил, что «светлейший из светлейших, Шам-Марум, да хранит его Бог-Светоносец» (при этих словах Варгбен едва удержал себя от желания тут же, на месте, придушить эмиссара) уважает и ценит труд кузнецов Аствадпогпата (при этом он не сразу сумел выговорить название села) и в качестве знака этого уважения просит принять ценный подарок — после чего стянул с пальца перстень и протянул его Варгбену.

— Зачем мне твой перстень? — произнес Варгбен глухим тоном. — Толку от него никакого; пара мешков угля была бы для нас куда полезнее.

Он намеренно дерзил посланцу, рассчитывая, что тот не стерпит оскорблений и прервет его жизненный путь. Но посланец был не так прост.

— Хм, возможно… — Он взглянул на перстень в своей руке и принялся надевать его обратно. — Возможно, для большинства это всего лишь красивая безделушка… хоть и дорогая, конечно. Но я рассчитывал, что она будет символом… чего-то важного… союза…

— Какого союза? Уж не с вашим ли царем?

— Да, наш Светлый и Сильный царь считает, что сокровище, которое вы храните… оно должно принадлежать достойным. Вы добываете в этих горах мифридий — волшебный металл, придающий «небесной стали» ее удивительные свойства. Мы предлагаем вам передать добычу мифридия людям империи Середины Мира — в обмен на защиту и покровительство.

Вот оно что… А ведь Варгбен едва не поверил в благородные намеренья посланника империи — но на поверку и он оказался из того же теста, что и все остальные. Обмануть, обольстить сладкими речами; наложить лапу на то, что им не принадлежит и принадлежать не должно — а потом истребить тех, кто им поверил! Они всегда такие и никогда не изменятся.

— Покровительство, говоришь? Отказ! Вот такой наш ответ…

Он приготовился к смерти… но царский эмиссар, вместо того чтобы казнить наглеца, повернулся и пошел прочь. Некоторое время старейшина кузнецов стоял на месте, затем махнул рукой и направился к калитке в устроенном на тропе оборонительном вале.

…Когда спустя несколько дней войска Шам-Марума вышли на дорогу, ведущую в Аствадпогпат, они увидели, что горцы уже были готовы к осаде, завалив калитку камнями. Попытки перелезть через вал не увенчались успехом — вал сверху оказался утыкан шипами и лезвиями, вымазанными в испражнениях; при этом горцы-лучники без устали обстреливали воинов. Войско отступило — но все понимали, что оно еще вернется.

Так началась осада Аствадпогпата. Осада, что шла уже целый месяц. После нескольких неудачных попыток взять укрепления, воины Шам-Марума встали лагерем на перевале, неподалеку от ведущей в горы дороги. Они рассчитывали взять горцев измором — но не учли, что в горах не бывает прямых дорог.

…Несмотря на месячную осаду, жизнь в Аствадпогпате шла своим чередом. В горах нет прямых дорог — горцы хорошо знали эту истину; хоть основная дорога и была перекрыта, оставались тайные горные тропы, по которым люди выходили во внешний мир.

Жизнь продолжалась — но все слишком хорошо понимали, что это не навсегда. О том, как относится царь царей к людям, не пожелавшим перед ним склониться, ходило немало жутких историй. Говорили, что Шам-Марум уничтожал целые города только потому, что их жители помнили — восстать против бессмертного владыки возможно.

Горцы жили, точно больные смертельной болезнью — когда стараешься не загадывать дальше сегодняшнего дня, ибо завтра может и не наступить. Горняки ушли из шахт; кузнецы покинули свои кузни; лишь немногие (и старейшина кузнецов Варгбен был одним из них) продолжали делать прежнее дело — не потому, что видели в нем смысл, а потому, что иначе не могли.

Войдя в кузню, Варгбен первым делом достал огниво и разжег светильник. Ваннез и Арегбед спали праведным сном, словно и не было висящей над их селом смертельной угрозы. Темно-красным светилось в полумраке остывающее жерло горна; Варгбен взял клещи и вытащил оттуда клинок, тот самый, который он, остудив, сам туда засунул для отпуска. Закалка делает клинок хрупким; чтобы превратиться в настоящую «небесную сталь», он должен постепенно остыть вместе с печью…

Вытащив клинок, Варгбен положил его на наковальню и занес молот. На мгновение у него защемило сердце — ведь ему предстояло уничтожить собственное детище! Но в следующее мгновение перед его внутренним взором встало лицо царского посланца. Кузнецу представилось, как этот посланец восседает в роскошном паланкине и взирает на несчастных, что стоят перед ним на коленях, до последнего надеясь на милость… Напрасно — не видать мухам пощады от паука! Воины обнажают сабли и заносят их над обреченными; взмах ладони — и головы людские сыплются, подобно перезрелым плодам с дерева, а кровь льется горными ручьями из обрубков шей тех, кто еще мгновение назад истерически верил, что смерть обойдет их… И вот посланец довольно взирает на груду мертвых тел — да, царь царей, вне сомнения, будет доволен своим слугой и щедро его наградит! А усталые воины сидят в сторонке, вытирают кровь с клинков…

Кто знает, может, среди этих клинков есть и те, что выковал он, кузнец Варгбен?.. Ах, если бы он знал, кому они достанутся!

Мастер застонал и с размаху ударил молотом по лежащему на наковальне клинку. Раздался звон — клинок сломался.

— Что случилось?.. — донесся из глубины кузни сонный голос Ваннеза. — Варгбен… Ты что, сломал клинок?

— Да, сломал… — Старый мастер собрал обломки и бросил их в угол, туда, где уже набралась заметная куча таких же обломков. — Клинок не удался. Хрупкий больно… Так всегда и бывает — негодная сталь ломается, доброе железо остается. Ты спи, спи… рано еще…

Выйдя из кузницы, мастер направился в сторону села. Предрассветный ветер ерошил его бороду.

— Зло… — бормотал кузнец под нос. — Зло близко…

Чутье не подвело кузнеца — в Аствадпогпат действительно пришло зло.

В горах нет прямых дорог — однако этот человек привык ходить окольными путями, и даже отсутствие дорог не было ему преградой. Ибо он был ассасином, тайным убийцей на службе сиятельного владыки.

У ассасина не было имени; пред хозяевами он откликался на прозвище «Безмолвный» — ибо язык у него отняли вскоре после рождения. С детства обученный убивать, Безмолвный не мыслил для себя иной участи. Жизнь его была чередой эпизодов, каждый из которых начинался одинаково — Безмолвного приводили в святилище Повелителя Убийц, где ему давали понять, что он должен сделать (как правило, задание сводилось к очередному убийству). Безмолвный отправлялся в указанное место, там выполнял данную ему задачу и уходил прочь — чтобы вновь предстать перед Повелителем.

Не был исключением и этот случай — Повелитель призвал к себе Безмолвного и велел отправиться в горское село, чьи жители осмелились выступить против воли Светлого и Сильного. Им следует показать ошибочность этого решения. Дать понять, что, выступая против воли Солнцеподобного Шам-Марума, они выступают против самого Бога-Светоносца. Но есть одно условие: кузнецов нельзя трогать ни в коем случае. А вот всех остальных… в их отношении Безмолвный имеет право поступать так, как того потребует ситуация.

Безмолвный на это ничего не сказал — во-первых, потому что не мог, а во-вторых, потому что ему было нечего говорить. Если Повелитель Убийц отдал приказ — его следует исполнять.

…Притаившись в кустах, Безмолвный вглядывался в предутренний сумрак. В тишине раздавались шаги одинокого путника, идущего со стороны плато, на котором располагались кузницы. Мужчина явно был в годах, но при этом не выглядел слабым — впрочем, для Безмолвного это не имело особого значения. Подкрасться под прикрытием сумрака, затем быстро подбежать, нанести смертельный удар и скрыться…

Но Безмолвный не сделает этого. Наверное, тот старик так и не узнает никогда, насколько близка была к нему смерть. Ведь он, скорее всего, был одним из кузнецов, а Повелитель Убийц ясно дал понять: кузнецов не трогать. Почему для них такая привилегия — Безмолвный не знал и не задумывался. Достаточно было и того, что таков приказ Повелителя Убийц, который наверняка знает больше, чем рядовой исполнитель.

Вздохнув, Безмолвный шагнул назад, и сумрак поглотил его.

Утреннее солнце выглядывало из-за горных вершин; его лучи пробивались в дом сквозь мембрану из бычьего пузыря, затягивавшую окно. Снаружи доносились голоса, в них Варгбену почудилось нечто тревожное.

Дверь отворилась, и в хижину старейшины вошел Арегбед. В глазах его явственно был виден страх.

— Прости, что тревожу тебя, мастер! — произнес он, поклонившись.

— Что случилось?

— Беда… У Азрине и Газара убита дочь.

— Дочь?! У них одна-единственная дочь; ей нет и года… Неужели?..

— Ага… — Чувствовалось, что Арегбеду трудно говорить. — Закололи в колыбельке…

— …Горлица моя, кровь моя! За что тебя разлучили с нами, за что? Кто бы это ни сделал — пусть небо обрушит на него всю ярость!

Азрине смолоду была известна своей красотой. Сейчас, однако, ее красота поблекла от отчаянья; карие глаза покраснели и опухли от слез, изящный рот исказила гримаса боли, на щеках легли глубокие кровоточащие царапины от ногтей. Волосы цвета вороньего крыла были растрепаны — похоже, она пыталась их вырвать. Муж Азрине, Газар, стоял неподалеку, опустив голову; глаза его тоже опухли, но он старался сдерживать свое отчаяние.

Вокруг Газара и бьющейся в рыданиях Азрине стояли селяне. Завидев старейшину, они расступились. Варгбен подошел к Газару и положил руку ему на плечо.

— Крепись, Газар… — произнес он глухим голосом. — Крепиться — это все, что нам остается. Наши враги только и ждут, когда мы сломаемся…

— Что делать, что делать… — Газар коснулся руки Варгбена. — Потерять разом двух самых родных мне людей…

— Двух? Неужели еще кого-то убили…

— Нет; но… Моя возлюбленная жена… Горные духи помутили ее разум. Я почти уверен — это она сделала…

— Что ты говоришь!.. — всхлипнула Азрине, поднявшись с земли. — Как будто духи у тебя самого забрали разум… а заодно и сердце!.. Горе мне! Даже муж мой возлюбленный отвернулся от меня! Небо, небо, чем я провинилась?..

Она снова опустилась на землю, сотрясаясь в рыданиях.

— Гххавв! Хав-хав! — раздалось откуда-то из-за спин собравшихся, и в образованный людьми круг вбежал черный, с рыжими пятнами пес. На лице Газара появилась грустная улыбка.

— Гурнеша! — негромко воскликнул он, нагнувшись и протянув руку, чтобы почесать пса за ухом.

— Газар… — произнес Варгбен негромко. — Скажи: почему ты… подозреваешь свою жену?..

Газар потрепал Гурнешу по холке. Тот тявкнул.

— Если бы это был чужой, — объяснил Газар, — ему бы пришлось пройти мимо Гурнеши; а тот бы ни за что его не пропустил. Мне самому тяжко от этой мысли; но…

— Возможно, это не она, — раздался голос из толпы. К Варгбену и Газару вышел немолодой уже селянин невысокого роста. — Если это то, что я предполагаю…

Кутанес был одним из немногих селян, побывавших за пределами Аствадпогпата. Еще юношей он сбежал с купеческим караваном на поиски приключений. Он много странствовал, многое повидал, но на склоне лет все же вернулся на родину.

— Мне нужно осмотреть твой дом, Газар, — обратился Кутанес к безутешному земляку. — Гурнешу я хочу взять с собой; он поможет нам…

Оставив рыдающую Азрине в окружении толпы, трое мужчин в сопровождении Гурнеши двинулись в обход дома. Когда они проходили вдоль задней стены, пес вдруг преобразился. Он злобно зарычал, шерсть его встала дыбом. Газар даже слегка испугался такой метаморфозы; Кутанес же выглядел удовлетворенным, как будто он ожидал подобного.

— Я так и думал!.. — произнес он. — Хммм!.. — Он принялся скрести руками по стене, словно в попытках на нее вскарабкаться. Выглядело это настолько нелепо, что Варгбен едва сдержал неуместный смех.

— Может, тебе лестницу принести? — спросил он.

По принесенной Газаром лестнице Кутанес вскарабкался на крытую плиточками сланца крышу. Там он неспешно принялся ощупывать кровлю, как будто что-то искал. Газар и Варгбен с тревогой смотрели на него. Наконец Кутанес осторожно привстал на четвереньки, хмыкнул и спустя некоторое время полез назад.

— Неплохо, — произнес он, оказавшись на земле. — А теперь мне хотелось бы осмотреть дом внутри.

Тело несчастной девочки уже унесли, но ее колыбель по-прежнему оставалась на месте. Кутанес подошел к ней, заглянул внутрь и с удовлетворенной усмешкой что-то вытащил.

— Потерь это не вернет, конечно же, — сказал он, повернувшись к товарищам, — но знай, Газар: твоя возлюбленная жена, скорее всего, не виновата. Это сделал чужак, тот, чей запах так разозлил Гурнешу. Там, где он пролез, плитки на крыше слегка сдвинулись; в некоторых местах даже щели образовались… В одну из этих щелей я бросил монету, а затем нашел ее… здесь…

Он протянул руку вперед. На его ладони лежала серебряная монета.

— Чужак вскарабкался на крышу в сумеречный час, — продолжал Кутанес, — и старался двигаться осторожно, чтобы не выдать себя шумом. Слегка раздвинув плитки кровли, он бросил вниз нож на веревочке…

— Не надо!.. — простонал Газар. — Кому, забери их темные духи, могла понадобиться смерть моей малышки, кому? И как он мог пробраться по крыше и не выдать себя шумом?

Варгбен уже догадывался, о ком говорил Кутанес. И по его мнению, даже безумие Азрине выглядело предпочтительнее такого объяснения.

— Ты что-нибудь слышал про ассасинов, — Кутанес нахмурился, — тайных царских убийц? Их с детства растят безропотными, беспрекословными исполнителями чужой воли. Говорят, во время Восстания часть ассасинов перешла на сторону повстанцев; после этого ассасинов объявили вне закона, но ходит слух, что они все еще продолжают служить царю. Ассасин вполне мог бесшумно пробраться по крыше и нанести удар…

— Ххавв!! Ав, ав, ав-вав-вав!!! — раздалось снаружи. Мужчины стремглав выскочили из дома. Гурнеша, обратив морду к небу, заливался яростным лаем; впрочем, не только он. Люди встревоженно глядели вверх — туда, где в небесной синеве парил черный крылатый силуэт.

«Дракон!.. Этого еще не хватало…»

По спирали крылатый зверь спускался все ниже и ниже, и ветер от его крыльев развевал волосы и края одежд селян. Люди стояли, не зная, что делать — упасть ниц, покорившись судьбе, или ринуться в бессмысленную самоубийственную атаку? Вот уже можно было разглядеть восседающего на драконьей спине наездника в легких доспехах, сжимающего в руке кожаные поводья…

Люди стояли ошарашенные, точно их посетил ангел Бога-Светоносца. Даже несчастная Азрине, казалось, забыла о своем горе. Спокойствие сохранял один лишь Кутанес.

Вытянув задние лапы, дракон осторожно коснулся земли и, поднимая облака пыли, опустился на все четыре конечности.

— Эй! — крикнул всадник, — бросьте оружие! Мне надо кое-что передать вашему главному…

По правде говоря, призыв бросить оружие был излишним — оружия и так не было ни у кого. Кутанес шагнул вперед, при этом рукой дав Варгбену знак не вмешиваться.

— Я главный! — громко заявил он. — Что тебе от нас надо?

— Кудурруш, благородный посланник Светлого и Сильного Шам-Марума — да хранят его ангелы Бога-Светоносца! — хочет избежать кровопролития и готов пойти на переговоры. Подозреваю, что и тебе война с нами не нужна; назови же время и место встречи…

Пылающий солнечный диск коснулся зубцов гор. Дно ущелья погрузилось в темноту, и только доносящийся оттуда шум напоминал о невидимой сейчас горной речке. По прилепившемуся к скале уступу шел седой мужчина с изборожденным морщинами лицом.

На противоположной стороне ущелья две скалы образовывали подобие седловины. Варгбен (он и был тем самым седым путником) встал напротив этой седловины так, чтобы его прикрывал скальный уступ. В случае, если люди Шам-Марума попытаются его убить — им будет труднее прицелиться, поскольку эту сторону ущелья покрыли вечерние тени.

— Э-хе-хе-хей! — крикнул старый мастер. — Кудурруш, ты хотел говорить со мной?

Он был готов поклясться, что с той стороны на седловине что-то шевельнулось.

— Да! — раздался возглас с той стороны ущелья. — Я слышу тебя!

— Я Варгбен, старейшина кузнецов Аствадпогпата! Ты говоришь, что не хочешь нашей крови; а меж тем убийцы, которых ты послал, режут наших детей в колыбелях! Это ты называешь миролюбием?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Какие убийцы? Я не посылал никаких убийц…

— Ты, может быть, и не посылал… А твой хозяин Шам-Марум?

— Что ты говоришь, одумайся!.. Благородный Избранник Небес Шам-Марум не желает смерти невинных!

Варгбен скрипнул зубами. Он все больше уверялся в мысли, что Кудурруш просто заговаривает ему зубы. Возможно, он всерьез рассчитывает уболтать старейшину, чтобы тот впустил имперских воинов в село… а может, он его отвлекает, пока ассасин делает свое черное дело!

— Шам-Марум клянется, — продолжал Кудурруш, — престолом Бога-Светоносца, что ни один волос не упадет с головы горца, когда подчиненные мне воины войдут в село! А если кто-то и пострадает — клянусь, я сам, своими руками прикончу негодяя, даже если он будет клясться, что его послал Шам-Марум, да защищает его Небо!

— Твои речи сладки, Кудурруш! Но мы и без тебя немало наслышаны о милосердии и благородстве Шам-Марума! Сколько было случаев, когда царь, поняв, что не может одолеть противника, предлагал ему выгодный мир… Противник соглашался… а спустя некоторое время он оказывался уничтожен внезапной атакой! Воспользовавшись передышкой, Шам-Марум собирал силы и вторгался в пределы противника, пользуясь тем, что тот поверил его миролюбию и не ожидал нападения!..

— Ложь! Шам-Марум никогда не нарушал свои же договоры первым! Многие народы, присягнув Шам-Маруму, верно ему служат и при том не без пользы для себя! Те же племена, что не желали соблюдать договоры и постоянно их нарушали — в итоге получали суровое, но заслуженное ими наказание! Глупцы со змеиными языками напрасно клевещут на Светлого и Мудрого Владыку, выставляя этих презренных невинными жертвами! Но я надеюсь, что горцы Аствадпогпата будут умнее этих недостойных… Нам ведь не так уж и много надо…

— Что же вам надо?

— Мифридий. Я знаю, что вы скрываете содержащие мифридий шахты даже от своих; лишь избранные старейшины знают, где сокрыт «небесный металл». Но это сокровище не из тех, что могут принадлежать одному человеку… или даже группе людей. Откройте этот секрет нам, и тогда мы вас не тронем.

На губах старого мастера появилась презрительная усмешка. Он с самого начала знал, что все этим и кончится; и каждое слово посланника только укрепляло его уверенность.

— Ты закончил? — произнес он. — А теперь слушай мои слова. Вы хотите захватить наши рудники? Вам придется с боем взять наши укрепления, перебить всех нас, до последнего человека; но даже тогда мифридия вам не видать! Уверен в силе своих солдат? Тогда иди! И пусть горные дэвы позаботятся о ваших душах!

Среди тех, кто встречал его у края села, Варгбен узнал Кутанеса и Ваннеза.

— Ну, — Кутанес шагнул навстречу мастеру, — ты смог договориться с имперскими?

— Нет. Да это и невозможно, пожалуй. Разве сможет горлица договориться с ястребом?

— Все-таки, что же им здесь нужно?

— Мифридий. Они хотят прибрать «небесный металл» к рукам, в обмен на сладкие обещания о неприкосновенности. Неужели они все еще верят, что это сработает?..

— Послушайте, — вмешался Ваннез, — ведь нам придется бороться со всей мощью армии Середины Мира! Сможем ли мы выстоять?..

— Может быть, и не сможем… Знаешь, как ломается негодная сталь? Вот так и мы… Доброе железо должно остаться!

— Да, но… Я подумал: а стоит ли этот мифридий того, чтобы за него умирать? Я много о нем слышал, но так ни разу и не видел. Действительно ли в нем секрет «небесной стали»? Когда-нибудь я сам стану мастером и буду ковать сабли и мечи… как вы. И я хочу… постичь ваши секреты…

— Похвально, что ты хочешь научиться кузнечному ремеслу… — Варгбен подошел к Ваннезу и положил ладони ему на плечи. — А что до мифридия… Идем со мной.

Солнце уже почти скрылось за горами. Долину, где лежало село, окутали сумерки, и лишь среди домов мелькали огни — то ходили выставленные Кутанесом дозорные. Варгбен и Ваннез шли в сторону плато, где находились кузницы; старый мастер шел впереди, держа в руке импровизированный факел.

В кузнице было темно и тихо. Варгбен разжег от факела подвешенную к потолку коптилку.

— Ну, скажи, что ты видишь? — обратился он к Ваннезу.

Ваннез огляделся. Они находились в передней части кузницы, где мастер хранил необходимые для его ремесла материалы. Запечатанные горшки с купоросным маслом, щелоком, мелким песком. Бруски бронзы и меди. И, конечно же, железо — от бесформенных криц до обломков уже готовых мечей и сабель, почему-либо забракованных мастером.

— Я не вижу здесь мифридия… — прошептал юноша.

— Неудивительно. Его никто не видел, потому что его… его нет.

— Как нет?

— Мифридия нет в Серых Горах. Неизвестно, есть ли он вообще в Солнечной Земле. О нем много говорят, но никто его не видел. Одни говорят, что он белый, словно серебро; другие — что он желтый, как золото, или красно-коричневый, словно медь, или даже имеет такой цвет, которого больше нигде нет в природе… Говорят, что он всегда жидкий, как ртуть; или что он не плавится даже в самом жарком пламени. Говорят, что он ядовит настолько, что вокруг него всегда мертвая пустыня, что с ним должны иметь дело рабы-смертники в плотных кожаных одеяниях… Говорят, что мифридий содержит в себе дух самой Жизни, что он исцеляет неизлечимо больных и может даже возвращать мертвых к жизни… Все говорят разное; и это только доказывает, что правды никто не знает.

— А «небесная сталь»? Ведь в нее, как говорят, добавляют мифридий?..

— Нет. Это легенда — одна из многих легенд, что сложились вокруг клинков из Аствадпогпата. Старые мастера, говорят, не брезговали сочинять и подтверждать подобные легенды. Их мастерство было достаточно велико, чтобы они могли позволить себе заставлять людей верить в вымысел. Но в действительности секрет не в мифридии… — Мастер взял один из обломков клинка. — Вглядись. Что ты видишь?

— Узор… Тот самый…

— Знаешь, как он образуется? Мы куем железо из криц, чтобы изгнать из него дурные примеси; мы обрабатывает его в огне и воде, чтобы гнилое, слабое железо разрушилось, а доброе осталось. Но и доброе железо может быть разным. Оно может быть твердым и хрупким, может быть гибким и упругим… Железо многолико, словно небо, и ты никогда не узнаешь, каким оно получится. И здесь начинается наша главная тайна. Мы собираем заготовки вместе, и сковываем их воедино, как сказитель сковывает слова в поэму. Каждое слово должно оказаться на своем месте и не потерять смысла, но придать смысл всему сказанию… И так рождается «небесный клинок». Говорят, что узоры на таком клинке похожи на облака; якобы за это их и называют «небесными»… Но, возможно, их называют «небесными» потому, что они, как небо, неповторимы?..

У Ваннеза захватило дух.

— Учитель, — произнес он, — можешь ли ты научить меня… слагать поэмы из стали?

— Научить… Знаешь, Ваннез, бездельники бывают двух сортов. Одни ничего не хотят делать — и с ними все понятно. Вторые вроде бы и хотят трудиться и творить; вот только… они верят, что можно трудиться мало, а создавать много. Якобы для этого нужно найти некий секрет… И они ищут этот секрет, ищут… зачастую тратя на это столько сил, что если бы они использовали эти силы с толком — возможно, стали бы настоящими мастерами! Именно потому имперцы так цепляются за мифридий — скажи я им, что секрет «небесной стали» скрыт в правильном сочетании заготовок с разными свойствами, они бы не поверили в то, что все так просто, и в то же время сложно. Им нужно чудо-снадобье, которое можно бросить в любой, хоть самый дурной металл — и он станет «небесной сталью»… Ты точно не из первых бездельников… и, я надеюсь, не из вторых…

— Что же мне делать?

— Что делать? Работать. Я уже не раз говорил тебе главное правило: твердый металл должен быть снаружи, мягкий — внутри. Но имей в виду: если ты просто попробуешь сковать клинок, следуя всем правилам — у тебя, скорее всего, ничего не получится. Это дом можно построить «по правилам», а клинок, как я уже сказал, подобен поэме. А это значит, что тебе придется пробовать снова и снова, пока ты не поймешь…

— Что?!

В этот момент дверь в кузницу распахнулась. На пороге стоял Арегбед.

— Ты… — произнес он с выражением крайней тревоги в голосе, — ты видел их?..

— Кого?! — обернулся к подмастерью Варгбен.

— Азрине с Газаром… Они исчезли. Никто не может сказать, где они…

Во время обхода один из селян увидел принадлежащего Газару пса Гурнешу. Пес выглядел обеспокоенным; увидев человека, он начал тявкать, словно желал привлечь к чему-то внимание. Следуя за собакой, селянин пришел к дому Газара и увидел, что тот пуст.

О произошедшем немедленно сообщили Кутанесу. Тот опросил патрулировавших село; один горец вспомнил, что видел Газара и Азрине неподалеку от их дома. Газар сказал, что встревожился за соседей и вышел посмотреть, что у них; но, к счастью, все оказалось нормально. Своего огня у Газара не было, но на улицах Аствадпогпата было достаточно светло, благодаря разожженным по распоряжению Кутанеса кострам, так что горец не испугался за пару. Ему и в голову не могло прийти, что Газар с женой могут покинуть село.

— Гурнеша, — обратился Кутанес к псу, — ты сможешь показать, куда пошел твой хозяин?

— Тяфф! — ответил пес, что, видимо, означало утвердительный ответ.

Гурнеше дали понюхать старую шапку Газара, и пес стремглав понесся по невидимому следу. Кутанес с Ваннезом и Арегбедом едва поспевали за ним. Они миновали кузни и вышли на дорогу, ведущую к горам.

— Неужели они полезли в штольни?.. — бормотал Кутанес. — Боги, только не это!..

Словно в ответ на его мысли, в отдалении раздался приглушенный грохот.

— Обвал! — вскрикнул Кутанес. — Это в старой шахте! О небо, что им там могло понадобиться?!

Шахта, из которой донесся звук обвала, была заброшена много лет назад из-за того, что руда в ней иссякла. Опоры со временем заметно подгнили, и кровля могла обвалиться в любой момент — что в итоге и произошло. Когда горцы подбежали к устью шахты, в свете факелов они увидели свежую каменную осыпь, преграждавшую им путь. Гурнеша, вырвавшись вперед, вскочил на камни и яростно залаял.

— Тихо, Гурнеша, тихо! — Кутанес помахал рукой, подзывая пса — Будь оно все проклято, а!.. Слушайте меня: я сейчас пойду в село и позову подмогу… А вы начинайте разбирать завал!..

Притаившись в поросшем кустарником горном овраге, ассасин наблюдал за обходящими село горцами. Для них поймать чужака было настолько же легко, насколько легко слепцам поймать зрячего. Он мог бы шутя перерезать их всех — но ему не это было надо. Его задачей было довести людей до того, чтобы они сами сдались воинам сиятельного владыки — да хранит его Небо! И у него было немало средств для достижения этой цели…

Горцы разбирали завал до самого восхода. Наконец один из них, оттащив в сторону очередной камень, вскрикнул — не то с радостью, не то с тревогой.

Из-под камней торчали ноги, принадлежавшие, вне сомнения, Газару. Несчастный, судя по всему, был еще жив — но без сознания. Надежда придала селянам сил, и они с удвоенной энергией принялись оттаскивать камни в стороны. Вскоре завал был разобран; пока горцы хлопотали вокруг тяжелораненого Газара, Кутанес и Ваннез ринулись в глубь шахты. То, что Азрине не было под завалом, вселяло в них надежду, что несчастная женщина сумела спастись.

В глубь штрека вела прикрепленная к скале лестница. Когда горцы спустились по ней, их глазам предстало жуткое зрелище: на прибитой к опорам перекладине висело изуродованное женское тело. Вся правая половина ее тела, включая голову, была освежевана. На землю натекла уже изрядная лужа крови; кровью же были начертаны какие-то странные, вызывающие ужас знаки, среди которых особенно часто повторялся знак в форме спирали.

— Бедная Азрине… — прошептал Ваннез. — Будь они прокляты… и ассасины, и те, кто их послал!

— Боюсь, — изрек Кутанес, положив руку на плечо юноши, — это дело рук вовсе не ассасинов…

Газар был жив, но тяжело ранен — похоже, обвалом ему повредило внутренности. Руки его сжимали обломанную опору — должно быть, он сам сломал ее, тем самым вызвав обвал. Когда его вынесли на свежий воздух, он ненадолго пришел в себя.

— Скажи, — обратился к нему Кутанес, к тому моменту уже выбравшийся из штольни, — зачем ты сделал это?!

— Я… — застонал Газар, — не мог… Она сама… просила…

Он закашлялся, точно пытаясь что-то еще сказать — но вместо слов на губах появился только кровяной сгусток — вытянулся в конвульсиях, протяжно выдохнул и затих.

…В те времена, когда жизнь была отчаянным бегом наперегонки с бедой и несчастьем, у предков горцев существовал страшный и жестокий обычай. Если горец, алкая справедливого возмездия за своих родных и товарищей, убитых врагами, не мог надеяться на помощь ни земных сил, ни небесных — он предавал свою душу, либо душу самого близкого ему человека во власть злобных демонов. Человека приносили в жертву в самый темный час, сдирая с него живого половину его кожи. И если демонам придется по вкусу его душа — они поглотят ее, превратив в мстительного призрака. Люди верили, что, став призраками-мстителями, они смогут настигнуть врагов и высосать из них жизнь.

С тех пор, как предки нынешних горцев осели в Аствадпогпате, этот обычай, казалось бы, навсегда остался в мрачных преданиях о прошлом. Никому и в кошмаре не могло привидеться, что однажды жуткие легенды вернутся в их жизнь.

Ваннезу казалось, что он попал в кошмар, из тех, что снятся в ненастье, когда небо скрывают тучи, а со стороны гор ползет холодный туман. Но такие кошмары обычно заканчиваются пробуждением; этот же мог кончиться только сном, длящимся вечно. Юный подмастерье ловил себя на том, что он готов понять Газара с Азрине, добровольно отдавших себя в жертву демонам — лишь бы не стать жертвой тех, кто страшнее всякого демона…

Когда Ваннез вернулся в село, страхи его несколько успокоились. Вокруг него продолжалась обычная жизнь, словно ничего не происходило. Над крышами домов поднимался дымок из очагов. Из-за оград как ни в чем ни бывало доносился гомон играющих детей. Как будто бы и не было страшной угрозы, повисшей над Аствадпогпатом.

Но так казалось только на первый взгляд. Еще недавно горцы не закрывали двери в домах, ибо им было некого здесь бояться. Теперь же они спешно прилаживали к дверям запоры. Если постучаться в дверь одного из домов — хозяева открывали теперь не сразу, а прежде требовали назвать себя, требовали доказать, что ты тот, за кого себя выдаешь.

Как скоро это недоверие иссушит души горцев, словно засуха пастбище? Уйдут имперцы, сгинут ассасины — а жители Аствадпогпата будут продолжать говорить друг другу сквозь дверь: «Кто ты? Докажи, что не лжешь!» Со временем они привыкнут видеть друг в друге чужаков, перестанут друг другу доверять; следом за потерей доверия появятся и поводы для оправдания потери. Люди начнут ссориться, начнут выяснять — кому на самом деле принадлежит тот клочок земли или эта коза — погрязнут в распрях и интригах и в итоге уподобятся брошенным в горшок паукам, жрущим друг друга. Взаимная вражда и недоверие источат людскую жизнь, как кислота металл. Люди станут бежать с родной земли, словно от кошмара; но на чужбине они так и не найдут счастья. Кутанес рассказывал о таких вечных бродягах, не способных прожить на одном месте больше суток. Всюду чужие, всегда в поиске — но в итоге находят только безымянную могилу в дальнем краю…

И никто больше не сложит поэм из стальных слов…

Как ни странно, но еще один человек в этот момент думал о том же.

Ассасин нашел себе пристанище в ветвях дерева, что росло на пригорке. Отсюда ему были хорошо видны окраины села. Надежно скрытый листвой, ассасин наблюдал, как закутанная в платок женщина гонит на пастбище коз. Следом за женщиной шел вооруженный тесаком мужчина. Безмолвный мог бы в два счета их прикончить — однако ему не это было нужно.

Повелитель Убийц объяснил Безмолвному: его задача — принести в Аствадпогпат смятение и хаос. Ради этого хороши все средства, включая убийство; однако усердствовать не следует. Старейшины должны оставаться в живых — это важнейшее условие.

Допустим, он убьет эту женщину — и что? Горцы только сильнее сплотятся; это, конечно, не остановит Безмолвного, но значительно усложнит его миссию. Нет, нужно, чтобы они начали подозревать друг друга — только тогда их жизнь станет настоящим адом. Безмолвному придется действовать тоньше и хитрее…

Все-таки Безмолвный был умен — гораздо умнее даже, чем о нем думали его хозяева. Он уже знал на собственном опыте — много ума, много проблем.

Старая Маникуш шла бок о бок с козами, время от времени шлепая их по бокам прутиком. Время от времени она косилась из-под платка на идущего следом двоюродного племянника, вызвавшегося быть ее телохранителем. Сама Маникуш к этой затее относилась скептически. «Если ассасины и впрямь такие пройдохи, как про них говорят — рассуждала она — никакой телохранитель мне не поможет. Да только мало ли что говорят — вон, говорят, что за Серыми Горами псоглавцы живут… Вот и про ассасинов этих тоже наверняка много врут. Да и зачем я ему?..»

Вслух Маникуш, конечно, ничего не сказала. Она вообще была неразговорчива — настолько, что многие считали ее немой.

Одна из коз издала тревожное блеяние. Маникуш обернулась на звук, в сторону лежащего сбоку от пастбища редколесья.

— Осторожней! — крикнул ей племянник. — Я сам сейчас посмотрю, что с козой!

…Безмолвный отпустил козочку (та снова издала жалобное блеяние) и быстро скрылся среди деревьев. Спустя несколько секунд появился племянник, пришедший на голос животного.

— Все в порядке — произнес он, обращаясь не столько к животному, сколько к себе, затем шагнул вперед и подхватил козочку на руки…

…И вдруг почувствовал, что на него кто-то смотрит. Враг явно был рядом, совсем рядом!

— Эй! — Придерживая одной рукой козочку, племянник Маникуш поднял с земли тесак. — Где ты, шелудивая крыса? Боишься выйти на бой один на один, как подобает честным воинам? Вместо этого бьешь исподтишка, как презренный трус? Паршивая тварь с заячьей душонкой!

Ответом ему было приглушенное блеяние коз, оставшихся на пастбище. Охваченный тревогой, племянник кинулся назад. В голове стучала жуткая мысль — вдруг ассасин воспользовался его отсутствием и напал на тетушку? Однако, когда племянник выбежал на пастбище, одной рукой держа козочку, а в другой сжимая тесак, никаких изменений заметно не было — за исключением того, что козы выглядели взволнованными. Но что их взволновало? Маникуш как ни в чем ни бывало стояла рядом с козами, сжимая в руке прут.

— Ничего здесь не случилось? — обратился к ней племянник. Маникуш в ответ отрицательно покачала головой.

Похоже, и впрямь пронесло… Да и вообще, так ли уж могучи эти ассасины? Говорят, во время Восстания ассасины перешли на сторону Данкуй-Хараша и вступили в бой с царскими воинами. Ассасины намного превосходили противников численно; тем не менее, они были наголову разгромлены. Именно тогда сам царь признал, что на него работала целая армия тайных убийц, и что именно они сыграли важную роль в Очищении. Теперь же бывшие царские убийцы, уцелевшие после Восстания, объявлены вне закона — но говорят, что они продолжают исполнять царскую волю…

Почему даже самые верные почитатели Шам-Марума без колебаний преследуют служащих ему убийц? Не потому ли, что даже они в глубине души ненавидят царя, как бешеную собаку, но боятся дать волю своим чувствам и вымещают ненависть на вернейших его слугах — ассасинах? Кто знает, кто знает…

Высоко стоящее солнце светило ярко, воздух был напоен запахом трав и пением горных сверчков, и вся эта обстановка совершенно не располагала к мыслям о том, что где-то здесь бродит безжалостный убийца, и что он, возможно, гораздо ближе, чем можно представить.

Ваннезу снились кошмары. Во сне он бежал по горным тропам, а по его следам неслись убийцы в черном. Ноги Ваннеза наливались тяжестью, вязли в грунте, а убийцы мчались легко и свободно, словно вообще не нуждались в ногах. Они пытались окружить юношу; с большим трудом Ваннезу удалось оторваться от них и скрыться в чернеющем впереди здании. Закрыв и заперев дверь, Ваннез облегченно вздохнул, обернулся…

Убийца стоял за его спиной. Сверкнуло лезвие кинжала…

Ваннез проснулся от собственного крика. Сердце билось так, словно хотело сбежать. Первым делом юноша непроизвольно ощупал шею, чтобы убедиться, что она не перерезана.

Когда Ваннез немного пришел в себя, он услышал у двери странные, жуткие звуки. Вскочив с лежанки, юноша кинулся к двери и уже собирался ее открыть, но остановился. В объятом паникой разуме всплыла мысль: что, если ассасин пытается выманить его из безопасного жилища?.. Ваннез уже собрался было отойти от двери, но тут он снова услышал те самые звуки. На этот раз сомнений не было — это скулила собака.

Когда Ваннез отомкнул запоры и распахнул дверь, его взору открылось тягостное зрелище. У порога лежал, пытаясь подняться, Гурнеша. За псом тянулся кровавый след.

Кто?! Кто посмел ранить несчастное животное? Ваннез огляделся — и понял, что кошмар все еще продолжается.

Над Аствадпогпатом поднимался дым. Дом, где жили старая Маникуш с племянником, полыхал, точно факел.

Гурнеше уже явно нельзя было помочь — рана оказалась слишком тяжелой. Наспех одевшись и вооружившись палкой, Ваннез выбежал на улицу.

Здесь он увидел дикую картину: двое взрослых мужчин дрались с девушкой. Волосы девушки были растрепаны, руки вымазаны в крови, лицо исказила гримаса безумия; Ваннез не сразу узнал в ней Лусерек, свою подружку. На глазах Ваннеза Лусерек накинулась на одного из мужчин, вооруженного тесаком, и вцепилась ему в шею. Мужчина попытался сбросить с себя девушку, но та с невесть откуда взявшейся силой сдавила его горло; он упал на колени, и тесак выпал из его рук. Лусерек тут же схватила тесак и бросилась на второго мужчину, вооруженного дубинкой. Тот ткнул ее дубинкой в грудь, пытаясь сбить с ног, но Лусерек сумела отскочить в сторону и нанесла удар тесаком. Мужчина упал на колени, пытаясь зажать руками ужасную рану на животе.

— Лусерек! — не помня себя, вскричал Ваннез. — Лусерек, это я! Что с тобой, Лусерек?!

Глаза Лусерек были налиты кровью, рот свело в оскаленную гримасу — не человек, сущий демон! Подняв тесак над головой, девушка кинулась на Ваннеза; в тот же миг сильный удар сбил юного подмастерья с ног.

— Прости! — услышал юноша знакомый голос. — Иначе она снесла бы тебе башку!

В двух шагах от него стоял Арегбед, сжимающий в руках пику.

— Что с Лусерек? — обратился Ваннез к товарищу. — Что вообще происходит?!

— Прости, друг, но это больше не Лусерек! Демоны захватили… Назад!!!

Юноша отскочил — и вовремя; ибо одержимая Лусерек снова ринулась в атаку. Тесак пронесся совсем рядом, содрав с руки подмастерья кожу. Морщась от боли, юноша упал на колено.

— Все, что мы для нее можем сделать!.. — Арегбед, выставив пику вперед, встал между Лусерек и Ваннезом. Девушка бросилась прямо на острие пики, вонзившееся ей в грудь и вышедшее из спины, однако даже это ее не остановило. Схватившись за пику свободной рукой, она подтянулась поближе к кузнецу и взмахнула тесаком — Арегбед упал наземь, истекая кровью из рассеченного горла.

Воспользовавшись тем, что внимание девушки переключилось на Арегбеда, Ваннез обошел Лусерек и, схватив окровавленную пику, дернул ее на себя. Когда пика оказалась вырвана из тела девушки, из открывшейся раны хлынула кровь. Лусерек обернулась; на долю мгновения Ваннезу показалось, что в ее глазах блеснула искра рассудка — но эта искра погасла вместе с жизнью. Лусерек упала наземь — она была мертва.

Ваннез плохо помнил, что было дальше. Милосердная память постаралась защититься от кошмара наяву при помощи забвения…

…Ассасин вышел на край пропасти. На плече он держал чье-то неподвижное тело. Царский убийца бросил взгляд на восток, где из-за гор уже поднималось солнце, затем поглядел вниз, в пропасть, где шумел невидимый за сумраком горный поток. Сняв с плеча неподвижное тело, он столкнул его вниз.

Убийца с трудом удерживался от того, чтобы возгордиться хорошо проделанной работой. Ведь работа и в самом деле была выполнена блестяще.

— Охх… — Ваннез открыл глаза. — Что… это было?..

— Безумие. — Варгбен сидел за столом. — Около десятка человек охватила безумная ярость. Никого не узнавали, кидались на всех, пытаясь убить… К утру их рассудок — это у тех, кто дожил — как будто начал проясняться, но вскоре погас окончательно, вместе с жизнью.

Раздались шаги — в дом вошел Кутанес.

— Нам кое-что удалось выяснить, — произнес он. — Почти все пострадавшие пили молоко, которое надоила старая Маникуш.

— Маникуш? Она же, кажется, сгорела?

— Да, вместе с племянником. Правда, вот что странно… Мы перерыли все пепелище, но нашли кости только одного человека. И, судя по всему, это племянник.

— Но не думаешь же ты, что Маникуш стала сообщницей…

— Я сам не знаю, что думать. Старейшины села собрались на срочный совет, чтобы решить, что им теперь делать. Собственно, я пришел, чтобы призвать тебя на этот совет…

…Переодеваться старухой, чтобы не быть узнанным, Безмолвному приходилось и раньше. И даже навыки такой работы, как дойка домашних животных, были ему знакомы — все-таки ассасину приходится овладевать многими умениями, в расчете на то, что они когда-нибудь пригодятся. Замкнутая, нелюдимая старуха давно уже воспринималась всеми, как часть сельского вида, как трава или деревья. Трудно было найти лучшую маскировку для того, чтобы проникнуть в Аствадпогпат.

Были лишь две проблемы, которые могли поставить миссию под угрозу. Во-первых, племянник той старухи, которую убил Безмолвный — крайне несмышленый и невнимательный; но в итоге он стал что-то подозревать. Пришлось его прикончить, благо к тому моменту основная часть задуманного Безмолвным уже была выполнена. Пламя окончательно стерло все следы.

Второй проблемой — и к ней ассасин оказался совсем не готов — стала собака, по запаху распознавшая в «Маникуш» чужака. В первый раз за миссию Безмолвный испугался провала. К счастью, все обошлось; но в итоге этот случай напомнил Безмолвному, что зазнаваться не след, и даже самый хитроумный план может оказаться под угрозой провала из-за одной неучтенной детали.

Селяне очень любили козье молоко, надоенное Маникуш. Безмолвному оставалось только добавить в него немного «вина безумцев» — снадобья, созданного ассасинами из отваров дурманящих трав и грибов. Ассасины носили с собой это снадобье на тот случай, если вдруг возникнет безвыходная ситуация, и все, на что сможет рассчитывать ассасин — уйти навсегда, взяв с собой компанию…

— …Я говорил с местными; и они рассказали, что видели, как Гурнеша напал на Маникуш и пытался ее укусить. Мы все знаем, — голос Кутанеса дрогнул, — Гурнеша добрый и верный пес…

— Был… — вставил кто-то из старейшин.

— Да… Как бы то ни было, он никогда не стал бы кусать того, кто ему хорошо знаком.

— Кто знает, кто знает… — Старейшина горняков по имени Кераир привстал на скамье. — Возможно, на Гурнеше этот поганец опробовал свое снадобье…

— Все же я склоняюсь к мысли, что под видом старой Маникуш среди нас ходил убийца! — Кутанес сказал это тоном громче обычного, как бы подчеркивая.

— Допустим, — возразил Кераир. — Но тогда получается, что убийца может принять облик любого из нас, даже тебя, даже меня! Кто может поручиться, что ты не ассасин?!

— Не думаю, что его возможности простираются так далеко. Да, я слышал много историй о тайных царских убийцах; вот только большую их часть считают враньем даже те, кто их рассказывает. Однако в твоих словах есть доля правды. Ассасин по-прежнему бродит где-то недалеко; и он вернется, чтобы нанести новый удар. В ожидании его нового визита мы приучимся бояться даже собственной тени, станем запираться на все запоры, а доверие сделается недопустимой роскошью… Именно этого он и добивается. Увы, он не оставил нам выбора…

— Что же ты предлагаешь?

— Сдаться. Сдаться на милость солдат Шам-Марума.

— Чтобы они с нами расправились? Не иначе, ассасин и впрямь чего-то тебе в еду подсыпал, чтобы ты нес нам всякий вздор…

— По крайней мере, это будет не так мучительно, как жить в страхе от внезапного удара. И вообще, царские воины могут нас пощадить, а вот царские убийцы — никогда.

— Шам-Марум всегда расправлялся с теми, кто доверялся его милосердию! Думаешь, в этот раз он поступит иначе?! Ты или безумец, или что похуже!..

— Стойте! — Со своего места поднялся старейшина кузнецов, Варгбен. — Кераир, у тебя есть что сказать по делу, кроме обвинений? Говори, мы слушаем!

Кераир встал — плечистый, кряжистый, точно скальный останец. Его черные глаза сверкали из-под нахмуренных седых бровей.

— Нам некуда идти! — громко заявил он. — Впереди стоят солдаты Шам-Марума; за спиной — посланные им убийцы. И там, и там — страдания и смерть! А мы… мы… — Горняцкий старейшина понурился. Но тут же воспрянул и взмахнул похожим на молот кулаком. — Мы заслужили это! Мы юлили, крутились, искали легкие пути… А все пути ведут к одному! К смерти! К страданиям и небытию! Теперь мы стоим на краю; но все равно ищем способ избежать, выкрутиться!.. Зачем, зачем…

— Твоя речь слишком темна, чтобы мы ее поняли, — прищурившись, заметил Кутанес. — И ты еще винишь меня в том, что я говорю вздор!..

— Вещи, которые я вам говорю, должны быть очевидны каждому, — возразил Кераир, — но не каждый согласен их принять! Не каждый способен взглянуть в ту бездну…

— Кончай говорить загадками, точно базарный гадальщик! Говори прямо, что ты предлагаешь! Если не сдаваться и не продолжать сопротивление — то что?!

— Ты сам превосходно понимаешь, что я могу предложить…

Наступила тишина — напряженная, наполненная шепотами собравшихся. Кутанесу показалось, что откуда-то потянуло сквозняком — сквозняком, несущим касающийся самой души холод и могильную затхлость.

— Нет! — Кутанес поднялся во весь рост. — Мы никогда не пойдем на это!

— Другого выхода нет! Допустим, ты отдашься на милость солдат царя; они потребуют показать им, где мы добываем мифридий — что ты им скажешь, а? Что никакого мифридия нет? Ведь именно это им от нас и нужно было! Именно ради мифридия они пришли сюда!

— Да! Именно так мы и скажем. Мы скажем, что никакого мифридия здесь нет, а секрет «небесной стали» — в особой обработке металла, в наших таланте и труде! И им придется оставить нас в покое — иначе кто будет ковать «небесные клинки»?

— Стать рабами вонючейшего Шам-Марума, чтоб его пожрали джинны?! Да лучше уж смерть!

— Да! — раздались возгласы. — Горцы никогда не станут рабами! Мы родились свободными!..

— Как по мне, — сказал Кутанес, садясь на свое место, — лучше уж служить царю, чем стать добычей подземных демонов… которым ты хочешь отдать всех нас! Ты ведь это предлагаешь — быть принесенными в жертву, подобно несчастной Азрине? Подумайте, братья горцы — что вы выберете?

Снова наступила тишина — на этот раз в этой тишине не было слышно шепотов. Старейшины молчали, потрясенные вставшим перед ними жутким выбором. Наконец Варгбен нарушил эту гнетущую тишину.

— Пусть этот спор решит голосование! — объявил он.

Все облегченно вздохнули. Хлопоты, связанные с голосованием, давали некоторую разрядку, позволяли забыть о тягостном выборе — хотя бы на какое-то время.

Спустя некоторое время в комнату, где собрались старейшины, принесли корзину с битыми горшками — их черепки использовались для голосования. Кусочками древесного угля старейшины рисовали на черепках тот или иной знак — в зависимости от своего решения. Затем черепки складывали обратно в корзину. Некоторое время не было слышно ничего, кроме стука перекладываемых черепков.

Наконец корзину с черепками водрузили на середину комнаты. Трое — Кутанес, Варгбен и Кераир — перебирали черепки, раскладывая их на три кучки. Каждую кучку проверяли двое, дабы избежать ошибок и подтасовок.

Три кучки черепков — две большие, и одна совсем маленькая — лежали подле корзины. Старейшины замерли в напряженном ожидании. Что сулит им это голосование — рабство у ненавистного тирана, или дорогу без возврата, ведущую через боль и муки?..

— Нас здесь двадцать человек, так? — Варгбен обвел взглядом комнату. — Трое воздержались; восемь поддержали Кераира; девять выступили за то, чтобы сдаться на милость солдат Шам-Марума… Так вот, решение принято…

Он глубоко вздохнул и громко произнес:

— Мы сдаемся. Не я так решил. Совет так решил… Кутанес… завтра ты возглавишь делегацию… Вы отправитесь на переговоры с людьми Шам-Марума…

— А ты? — с надеждой в голосе сказал Кутанес. — Я думал, ты будешь говорить с ними…

— Нет. — ответил Варгбен — Ты долго жил среди них; тебе будет легче найти с ними общий язык. А я для них… — он на секунду замолчал, выбирая слова, — чужак. Как и они для меня…

— …Знаешь, конечно, такую поговорку: «Доброе железо остается»? Ну так вот, ты — наше доброе железо.

Варгбен и Ваннез шли по горной тропе. Солнце уже почти скрылось из виду, и горы окутал сумрак.

— Доброе железо? — Ваннез удивленно посмотрел на своего учителя. — Что ты хочешь сказать?

— Эпоха кузнецов Аствадпогпата закончилась. Больше здесь никто не скует настоящую «небесную сталь». Но тебя я обрекаю на жизнь.

— К-как — никто?.. Неужели…

— Совет старейшин принял решение — впустить солдат Шам-Марума в село. Но секрета «небесной стали» они не получат…

— Конечно, — Ваннез слегка улыбнулся, — ты ведь сам говорил, что секрет ее в особой обработке… Но я надеялся, что ты меня научишь…

— Я уже тебя научил всему, что сам умею. Нельзя научить другого ковать «небесную сталь» — можно только научиться самому, своим трудом и потом. Если бы это было так просто… Может, ты что-то хотел сказать мне лично, но откладывал? Говори — такой возможности у тебя больше не будет!

Ваннез часто заморгал. Он вдруг окончательно понял, что все это всерьез. Что все, кого он знал, кого любил — скоро уйдут из его жизни навсегда. Что его собственная прошлая жизнь закончилась безвозвратно, а новая лежит перед ним темной, зловещей равниной. Что его там ждет? Кто знает…

Все сразу стало таким неважным… О чем можно было говорить, если та, старая жизнь закончилась, а новая — еще не началась?

— Я даже не знаю… Скажи, что мне делать, что?.. — Ваннезу было все равно, что он услышит от учителя, лишь бы просто услышать его голос — в последний раз.

— Что делать… Этому тоже нельзя, по большому счету, научить. Просто иди. Иди вперед. Через горы отправляются караваны за пределы Империи — можешь примкнуть к одному из них. Мир большой, и кузнецы там тоже нужны. Главное — не забывай, что настоящий мастер учится всю жизнь. Смотри, как работают другие, делай выводы… Только будь осторожен. Люди Шам-Марума наверняка патрулируют окрестности; к счастью, они в этих горах гости, а мы — постоянные жители. Если бы они знали тайные тропы, что ведут в Аствадпогпат, мы бы не продержались и дня…

— Прощай… учитель… — Юноша чувствовал, что вот-вот заплачет.

— Прощай… И вот еще что… Если ты вдруг услышишь, как кто-то в разговоре помянет Аствадпогпат, и скажет, что старейшина кузнецов был негодяем и предателем — не спорь с ним. По сути, он прав. Именно это я и собираюсь сделать — выдать людям Шам-Марума вот эту тропу.

— Но…

— У меня есть причины на такой поступок. Но у меня нет времени объяснять. Просто иди. Поторопись — скоро станет совсем темно, а гулять в горах в это время небезопасно. И помни, что я сказал…

— О светлый и сильный, простите мне мою дерзость!..

— Что случилось? — Кудурруш, уже было приготовившийся отходить ко сну, приподнялся на циновках. — Надеюсь, что-то действительно важное, если ты не стал терпеть до утра?

— Да простит меня благороднейший, что я потревожил его сон… Патрульные схватили какого-то старика, идущего с гор!

— Свяжите, чтобы не сбежал, и поставьте стражу. Завтра я его допрошу.

— О благороднейший, он говорит, что шел к вам… что хотел вам что-то сообщить!..

— Ну хорошо, я его выслушаю… Надеюсь, это действительно что-то стоящее!

Кудурруш внимательно разглядывал стоящего перед ним пленника. Тот выглядел старым, но отнюдь не немощным.

— Назови свое имя, путник! — обратился посланник царя к старику — Видимо, твои собратья послали тебя?..

— Меня зовут Варгбен. — Голос старого кузнеца был тверд. — Я был старейшиной кузнецов Аствадпогпата.

— Был?.. То есть сейчас…

— Совет старейшин села не поддержал меня. Я сказал им, что сопротивление мощи империи бесполезно. Но они меня не послушали. Теперь они будут сражаться до последнего… Я не сомневаюсь — им не выстоять против твоей мощи, Кудурруш!

Кудурруш был отнюдь не уверен в своем превосходстве. Меньше всего ему хотелось ввязываться в затяжное противостояние с горцами. Он надеялся, что конфликт удастся решить миром.

— Но ведь ты, наверное, пришел сюда не только для того, чтобы сообщить это?

— Да… Штурм заслонов на основной дороге в село будет долог и опасен; но я могу показать одну из тайных троп, по которой я пришел сюда.

О Бог-Светоносец, неужели это не ловушка?! Судя по тому, что Кудурруш знал о горцах и их нравах — на ловушку очень похоже. Не может быть так, чтобы горец взял и предал своих родичей!

— Чем ты можешь подтвердить свои слова?

— Тебе придется мне поверить.

Солнце почти скрылось за горами. Окрестности окутала темень. «Вряд ли я смогу добраться до большой дороги по такой темноте…» — подумал Ваннез. Прильнув к скале, он поплотнее завернулся в дорожный плащ и приготовился коротать сумеречное время.

Мрак обступил юношу со всех сторон. Из этого мрака выделялись, подобно творогу из молока, сгустки, чуть более темные, чем сам мрак. Ваннезу казалось — эти сгустки живые, они чуют присутствие человека. Разум робко подсказывал, что никаких сгустков на самом деле нет, это всего лишь иллюзии; но душа не принимала его доводов и в страхе ждала, когда мглистые демоны высосут ее и поглотят. «Нет, так не пойдет…» — Юноша укрылся плащом с головой и зажмурил глаза.

Однако так было еще хуже. Юноше стало казаться, что рядом с ним кто-то стоит — большой и враждебный. Стоит и выжидает удобного момента, чтобы расправиться с беззащитной жертвой… Ваннез боялся выглянуть из-под плаща, но и дрожать в неизвестности тоже не мог. В конце концов он не выдержал и краешком глаза выглянул наружу, ожидая увидеть нечто такое, что не предназначено для человеческих глаз и человечьей же души…

Ничего. Только темнота. Но эта темнота была подобна завесе, скрывающей нечто… нечто такое, что человек не должен видеть. Древнее безумие, предшествовавшее эпохе богов.

Следуя по тайной тропе под руководством Кудурруша и Варгбена, царские солдаты подошли к Аствадпогпату.

— Надеюсь, — промолвил Кудурруш, разглядывая из укрытия освещенное кострами село, — нам удастся решить дело малой кровью…

— Нет, малой кровью не выйдет! — ответил ему стоящий позади Варгбен. — Тебе все равно придется перебить всех старейшин.

— Зачем? Мы не желаем резни!..

— У меня есть свои правила; и я не намерен от них отказываться! Секреты кузнецов Аствадпогпата не должны пропасть — и именно ради них я и пошел на предательство. Если старейшины погибнут в боях с вами — их секреты пропадут навеки. Поэтому я перешел на вашу сторону — чтобы сохранить секрет «небесной стали» и передать его достойным. Но я смогу его открыть только тогда, когда все старейшины умрут.

— Все же я надеюсь, что нам удастся обойтись без чрезмерного кровопролития. Вызовем их на переговоры.

— Они не станут говорить с тобой. И вообще, с каких это пор человек Империи боится убивать? Было время, Империя лила кровь врагов, точно воду!

— То было жестокое время! Нынче оно прошло; разгромлен безумный бунтарь Данкуй-Хараш, усмирены орды южных степняков. Наступило время добра и справедливости!

— Ну попробуй… Но они не будут с тобой даже говорить — помяни мои слова!

Жестом подозвав к себе телохранителей, Кудурруш направился к селу. Он не сомневался — когда горцы увидят бесполезность сопротивления, они сдадутся.

…Когда патрулировавшие селение горцы увидели, как к ним направляются воины в доспехах, они сначала подумали, что это морок.

— Ваша деревня окружена! — громко произнес один из воинов. — Предлагаю прекратить сопротивле…

Он не договорил. Просвистевший в воздухе камень попал ему в плечо.

— Они здесь! — закричал горец, кидая в воинов второй камень. — Тревога! Поднимайте всех! А-ахх…

Из темноты полетели стрелы. Раненый горец упал на колени, истекая кровью. Его товарищи с воплями бросились прочь, но далеко не ушли — упали, истыканные стрелами.

Но крик их уже был услышан. Горцы, вооруженные кто пикой, кто дубиной или тесаком, выбегали из своих домов и поджигали их вместе с домочадцами. Все равно жизни дальше не было — так лучше уж погибнуть в пламени, чем под царской пятой…

Темнота царила в ущелье, ставшем временным пристанищем для Безмолвного. Ассасин уже видел зарево над Аствадпогпатом, слышал крики раненых и умирающих. Сейчас он пережидал сумеречный час, прежде чем отправиться в непростой путь назад, в святилище Повелителя Убийц.

На душе у Безмолвного было неспокойно. Он не мог отделаться от ощущения, что что-то пошло не так, и что Повелитель Убийц будет этим очень недоволен. Но, как бы то ни было, миссия была выполнена, и теперь царский убийца мог полагаться только на волю Бога-Светоносца.

Ассасин был приучен не бояться темноты. Однако сегодня темнота казалась ему особенной. В ней что-то двигалось… что-то, источающее вымораживающий душу холод. Безмолвный нащупал рукоять отравленного ножа — чувство оружия в руке несколько успокоило его дух. Прижавшись к шершавой холодной скале, он вглядывался в окруживший его мрак.

«Пшшш… шшш… Ууу… бииии… ийцаааа…»

Это просто ветер, заблудившийся в лабиринте скал… Ветер, что все знает и все помнит… Ветер иных пространств, куда нет дороги живым. Дыхание самой Тьмы, бесконечно безжалостной и бесконечно мудрой.

Не моргая, ассасин вперил взор в темноту, выставив перед собой лезвие кинжала. Всякий, кто попытался бы его атаковать, неизбежно должен был напороться на это лезвие. Однако его теперешний враг — а ассасин уже не сомневался, что из темноты к нему вышел враг — не имел тела, не имел формы, не имел точного местонахождения, был повсюду, где тьма, и в то же время нигде.

В какой-то миг ассасин почувствовал чужеродное присутствие здесь, совсем рядом. Решительный выпад — лезвие распороло воздух, однако враг оставался неуязвимым. С тем же успехом Безмолвный мог пытаться поразить саму темноту.

Внезапно что-то коснулось руки Безмолвного — что-то невыносимо холодное, настолько холодное, что рука ассасина тут же отнялась. Пальцы разжались, кинжал упал на землю. Над Безмолвным нависла состоящая из света фигура девушки. Странный это был свет — в нем играли радуги из иных миров, не имеющие названия в человеческих языках.

И этот призрак был не один. С противоположной стороны над ассасином склонялась фигура из какой-то особо концентрированной черноты, на фоне обычной темени выделяющаяся так же отчетливо, как черное на белом.

Смертный холод пронзил тело ассасина. Но прежде, чем сердце его остановилось, он сделал то, чего не делал никогда.

Он истошно закричал — в первый и последний раз в своей жизни.

Пронзительный вопль разорвал тишину гор. Ваннез не выдержал, вскочил и бросился бежать. Бежать куда угодно — все равно Тьма будет стоять за твоей спиной.

Вдруг земля ушла у юноши из-под ног. Ваннез инстинктивно взмахнул рукой, силясь ухватиться хотя бы за воздух… Спустя миг он понял, что висит над пропастью, изо всех сил держась за край. Призраки танцевали за его спиной свой танец; он чувствовал исходящий от них мертвящий холод.

«Борешься за жизнь?.. Для кого?.. Для Бога-Светоносца?.. Оставь… Все, кого ты знал, уже воссоединились с Тем, Что Было Началом, И Что Станет Концом. Присоединяйся и ты… Или ты хочешь стать рабом Бога-Светоносца и его любимца Шам-Марума? Такие, как ты, нужны им только мертвыми. Присоединись…»

— Прочь, — шептал Ваннез, — прочь… Я буду жить… что бы там ни было…

«Я буду жить — ради памяти Варгбена. Ради поэм из железных слов. И пусть Шам-Марум упьется кровью и лопнет, а царство его рухнет в прах — доброе железо останется!»

Решимость придала юноше сил. Рывком он подтянул свое тело и с трудом выкарабкался на дорогу. Оглянулся назад, в пропасть…

…И увидел нечто такое, что, вскричав в страхе, упал на дорогу ниц, накрывшись плащом и зажмурив глаза.

Над горами взмыло странное существо. Отдаленно его можно было описать как имеющее сходство со змеей или ящерицей; но на самом деле оно даже отдаленно ни на что не походило. Существо даже не производило впечатления целого — оно словно бы состояло из отдельных мотивов, окрашенных в не существующие в мире людей цвета.

Существо взмыло над горами и нырнуло в скалу, словно в воду. И если бы кто-то обследовал место, где исчезло это существо — он не обнаружил бы никакой норы или пещеры, где оно могло бы скрыться.

Ваннез не помнил, что было дальше. Когда он пришел в себя, то обнаружил, что лежит на широкой дороге, а над горами всходит солнце. Пропасти, в которую он чуть не упал, нигде не было видно.

Вскоре Ваннез добрался до ручейка, текущего у дороги. Встал на колени, зачерпнул воды… и выпустил.

Ибо в отражении он увидел, что волосы его, некогда черные, сделались белы, как горный снег.

Утреннее солнце освещало дымящиеся развалины — все, во что превратился Аствадпогпат. Выжившие в бойне селяне стояли кучкой в стороне, под охраной царских солдат. Их состояние даже отчаянием нельзя было назвать — отчаяние было для них уже минувшим этапом. Мысленно они уже смирились с тем, что их жизнь закончилась — но теперь оказалось, что и умирать они не имеют права.

Кудурруш смотрел на это со смесью брезгливости и отчаяния. «Почему мы оказались убийцами?! — думал он. — Мы лишь хотели принести людям Закон! Закон суров, но не враждебен людям, что приняли его! Там, где торжествует Закон — там мир, процветание и благоденствие! Почему же люди не хотят его принять? Почему люди предпочитают ему убийства и смерть? Может быть, потому что… — тут Кудурруш замер, чувствуя, что его мысли приняли совсем уже опасный оборот, — …что им нужен совсем другой закон?..»

— Господин!.. Светлый и сильный!.. — От неожиданности Кудурруш аж вздрогнул.

— Что там случилось? Говори…

— Мы нашли его! Того, кто, по-видимому, орал в горах ночью… Следопыты говорят… — тут голос солдата дрогнул, — …что это особенная смерть. Его убили… но убили не люди!..

— Не люди? Тогда кто? Не духи же, в самом деле… — Слово «духи» Кудурруш произнес с наигранной пренебрежительностью; так обычно говорят о важнейших вещах люди, до последнего пытающиеся эту важность отрицать.

— Да простит светлый и сильный своего ничтожного слугу!.. — Солдат потупил взгляд. — Но этим не стоит шутить…

Варгбен шел вдоль мертвых тел, уложенных в ряд. Люди Шам-Марума сделали это для того, чтобы выжившие жители Аствадпогпата могли опознать своих погибших родственников. Однако горцы упорно твердили, что не узнают никого из погибших. Солдаты догадывались, что горцы лгут, но спорить с ними даже не пытались. Все, чего хотели солдаты Шам-Марума — поскорее убраться из этого скверного места.

Взгляд старого кузнеца остановился на двух телах, лежащих вместе. Остекленевшие глаза Кутанеса смотрели в небо, словно задавая ему вопрос — «Почему?» — без малейшей надежды на ответ. Стрелы торчали из его плеч, груди, живота. Рядом лежал сильно обгоревший труп; с его лица полностью слезла кожа, однако Варгбен заметил, что на левой руке у покойника отсутствовали верхние фаланги указательного, среднего и безымянного пальцев. В свое время Кераир потерял эти пальцы во время обвала в выработке, пытаясь спасти сына Варгбена. Кто бы мог тогда подумать, что со временем это увечье останется единственным напоминанием о горняцком старейшине…

— Эй, ты знаешь кого-то из них?

Варгбен оглянулся. В нескольких шагах от него стоял Кудурруш.

— Может, и знал. — Варгбен пожал плечами. — А сейчас они все одинаковые — не узнаешь.

— Старейшины живы?

— Кроме меня — нет.

— Что ж… Теперь ты можешь нам сказать, где вы добывали мифридий? Мы взяли этот грех на душу только потому, что ты…

— Ты меня не приплетай, имперец! Моя душа чиста; если бы боги вернули все вспять — я бы снова сделал то, что сделал! А зачем пришли сюда вы? Чтобы принести нам страдания и смерть?

— Империи Шам-Марума всего лишь был нужен мифридий. Зачем? Не спрашивай, горец… Я сам не так уж и много знаю… И даже то, что мне известно — я не имею права это знать. Тебе придется поверить, горец!

— И только из-за мифридия все это произошло? Что ж, слушай мои слова… Мифридия вы не получите!

— Ты обещал, горец!..

— Я ради вас предал родичей; за такое мои потомки — имейся они у меня — должны были бы быть прокляты до седьмого колена! Неужели ты думаешь, имперец, что меня будет тревожить такая мелочь, как дать обещание и не сдержать его? Впрочем, даже если бы я и хотел… Вы не получите мифридия, потому что его здесь нет!

Кудурруш даже отступил на шаг назад.

— Что значит — нет?.. А «небесная сталь»? Разве не мифридию она обязана своими чудесными свойствами?

— Вовсе нет! Главный ее секрет — в особой ковке, когда вместе соединяются заготовки с разными свойствами. У каждого из старых кузнецов были свои секреты ремесла… Теперь эти секреты навсегда замолкнут! Вы сами, своими руками перебили их носителей! Остался только я — но я унесу эти секреты с собой в мир духов! Вы не получите ничего! Можете меня пытать — я не пророню ни слова!

— Безумец… — прошипел Кудурруш, ни к кому не обращаясь.

— Повинуемся и ждем твоих приказаний, светлый и сильный!

Кудурруш вновь был среди подчиненных ему солдат. Их почтительные взгляды вселяли в посланника спокойствие и уверенность в себе, почти покинувшие его после беседы с Варгбеном.

— Приказаний? Отлично… Именем Светлейшего Шам-Марума, да хранит его Небо — арестовать старосту кузнецов Варгбена. Он предал, а значит, может предать и еще. Вы знаете, что полагается делать с изменниками.

— Будет исполнено, светлый и сильный.

— Еще вот что… Припасы для солдат перенесите к Аствадпогпату и там оставьте. По крайней мере, нас не будет мучить совесть, что мы даже не попытались как-то искупить принесенный ущерб…

— Светлый и сильный… Почему бы тогда просто не передать припасы горцам?

— Они просто не примут их. Слишком уж они гордые, чтобы принять наши подачки… Завтра мы уходим. Готовьтесь.

«Почему все так выходит?..»

Кудурруш не сомневался: Империя создана людьми для блага людей, под покровительством Бога-Светоносца и его избранника сиятельного Шам-Марума, да хранит его Небо. Ему было известно немало примеров, когда люди Империи приходили на помощь страждущим. Империя представлялась ему сложным организмом, существом, беспощадным к врагам, но добрым к союзникам. Увы, Империи было все же далеко до совершенства — она не могла помочь абсолютно всем.

Но даже не несовершенство Империи Середины Мира сильнее всего отравляло мысли Кудурруша. В конце концов, несовершенство оставлено людям Богом-Светоносцем в его непостижимой мудрости, дабы у них остался повод сие несовершенство преодолеть, через то став сильней и мудрее. Вот только люди не желали стремиться к божественному совершенству и единению в лоне Империи; вместо этого они коснели в невежестве, скверне и распрях, уподобляясь диким варварам. И Кудуррушу не давал покоя вопрос: почему? Ведь очевидно же, что быть благочестивым слугой Бога выгоднее, чем ходить тропой лжи и обмана, ежесекундно рискуя оказаться жертвой небесной кары…

Однако с некоторых времен Кудурруша стали терзать сомнения. Действительно ли порядок Империи так идеален, как кажется? Быть может, он слишком идеален, и жить по нему способны только идеальные люди, наделенные только одним-единственным недостатком — их не существует в природе? Возможно, реальным людям, с их недостатками и слабостями, нужно нечто другое?..

Порой до Кудурруша доходили смутные слухи о некоей новой силе, что крепнет в тени, дожидаясь своего часа. Царские слуги нещадно искореняли подобные слухи, и это уже наводило на мысль, что все не так просто. Зачем, например, Шам-Маруму понадобилось запрещать рассказы о призраке, известном как Дщерь Темноты?.. По долгу службы Кудуррушу часто приходилось иметь дело с рассказчиками подобных запретных басен; как верный царский слуга, он исправно предавал их в руки правосудия, но в какой-то момент перестал относиться к ним как к обычному объекту приложения силы закона. В скрываемых темнотой загадках и тайнах было что-то пугающе притягательное, заставляющее стремиться к запретному, словно мотылек к пламени. Кудурруш знал, что это опасно — царские чиновники, имевшие дело с распространителями слухов, умирали слишком часто, чтобы их смерть можно было объяснить естественными причинами — но поделать с собой ничего не мог.

И того старого кузнеца (как его, кстати, звали? уж и не вспомнишь…) он приказал казнить вовсе не потому, что тот кого-то предал, и не из-за подозрений в склонности к бунту. По большому счету, Кудуррушу следовало пощадить старика — ведь он был единственным, кто владел секретом «небесной стали». Но Кудурруш в споре с ним, увлекшись, обмолвился о том, о чем ему и знать-то не следовало. О некоем враге, для победы над которым требовалось мифридиевое оружие.

Что же это за враг? Неужели те древние твари, что когда-то владели миром, вновь вернулись?.. Всемогущий Бог-Светоносец, защити нас…

…В дороге Кудурруш подхватил лихорадку и вскоре после возвращения из Аствадпогпата слег. В горячечном бреду он раз за разом повторял последние слова старого кузнеца:

— Ржа съест гнилое железо… Доброе железо остается!..

— …Слышали ли уважаемые путники про тиншеметов?.. Говорят, твари эти живут под землей; там они двигаются так же свободно, как рыбы в воде. Никто толком не видел тиншемета; а те, кто видел — уже не в состоянии ничего рассказать…

Над придорожной гостиницей сгустились сумерки. Власть светлого и сильного Шам-Марума заканчивалась здесь; дальше правила только дорога. Надзиратели, следящие за порядком, были готовы на многое закрыть глаза — понятное дело, не просто так — и под этой глинобитной крышей путники могли вкусить таких удовольствий, за которые в других местах с гостинщика могли бы содрать разорительный штраф. Здесь можно было покурить кальян с дурманящими травами, рискнуть деньгами в крысиных боях и послушать запретные истории о чудовищах-тиншеметах, воскресших мертвецах, Дщери Темноты и, конечно же, о самом страшном кошмаре Империи — Данкуй-Хараше, Не Знающем Страха.

Единственным источником света в зале были два светильника с овечьим жиром, не столько разгонявшими тьму, сколько подчеркивавшими ее. В их неверном свете рассказчик сам выглядел, словно пришелец из мира духов. И клубы дурманящего дыма из кальяна только усиливали это впечатление.

— Жуткие твари!.. — продолжал рассказчик зловещим голосом. — Одни говорят, что они похожи на драконов; другие — на змей; третьи — на ящериц… Существа, похожие на все и ни на что не похожие, ныряющие в камень, словно в воду!.. Клыки их и когти, острые и прочные, точно мечи «небесной стали», несут путнику верную смерть! Взгляд их обращает разум в кашицу; отважнейшие из воинов становятся безумцами, беспомощными, словно младенец! Ужас, ужас!.. Недаром само их упоминание в Империи Середины Мира под запретом… Но был и тот, кого Середина Мира боялась больше! Имя ему — Данкуй-Хараш! До сих пор слуги сиятельного царя слабятся в постель, когда сквозь сон им чудится, как кто-то повторяет это имя…

Сидевший в задних рядах юноша прикрыл глаза. Усталость вкупе со спертым воздухом, пропахшим пряными смолами, вгоняли его в дремотное состояние. С виду это был обычный юноша-горец, не более двадцати кругов от роду; вот только волосы его были седы, как у видавшего виды старика.

Пылающий в чашах огонь выхватывал из темноты каменный трон, установленный посредине просторного зала. Человек, чье лицо скрывала металлическая маска, направлялся к подножью этого трона. Подойдя к трону — достаточно близко, чтобы показать свое почтение, но в то же время и не вплотную, что могло бы быть воспринято как оскорбительное уравнивание себя с хозяином трона — человек простерся ниц. Обычно маски носят, чтобы скрыть свою личность; но этому человеку для сокрытия личности достаточно было ее снять.

— Серый Ястреб пришел, о Повелитель, — негромко произнес человек в маске, — и готов служить Тебе…

Ни слова в ответ. Ни малейшего движения, как будто Серый Ястреб был в этом зале один. Только лишь звук в тишине — словно что-то упало на каменный пол. Подождав некоторое время, ассасин приподнялся и заметил, что в шаге от него на полу лежит каменная пластинка с вырезанными письменами.

«Кудурруш, чиновник из Ханнигары, что на юге. Убить».

Жаркое и в то же время ласковое солнце светило в небе над Серединой Мира. Оно дарило свое тепло в равной мере дворцам вельмож и лачугам бедняков — однако бедняки изнывали от жары в своих жалких пристанищах, в то время как вельможи наслаждались теплом и покоем среди своих роскошных садов.

Вершина храма-зиккурата, покрытая тонкими листами золота, сияла над столицей, подобно второму солнцу. Только один человек во всей Империи имел право входить сюда. И сейчас этот человек стоял у золоченой ограды и с высоты полета птиц взирал на раскинувшуюся внизу столицу.

«Я помню время, — думал Шам-Марум, — когда здесь простиралась голая степь. Люди, которых я привел сюда, выстроили этот город, отстояли его от нашествий падких на наживу варваров. Теперь их имен нет ни в одной хронике, а их прах смешался с песком пустыни. И только я один помню их лица, их голоса… Словно это было вчера. Ныне на город с юго-востока наступают пески пустыни; увижу ли я, как они поглотят эти здания? Или… уже не увижу?» Шам-Марум давно уже понял и принял то, что смертность над ним не властна; однако в последнее время мысли о собственной гибели посещали его, и отнюдь не в абстрактно-теоретическом ключе. И дело было не только в усталости от бремени власти…

— Мудрый и светлый… — услышал он за своей спиной. Ни одному человеку, кроме самого Шам-Марума, не дозволялось восходить на верхний ярус зиккурата. Ни одному человеку… — Ты ведь взывал ко мне, не так ли?

— Ариман… — Царь царей обернулся. — Твой визит наполняет надеждой…

Посланец Небес был облачен в хламиду из черного, матово поблескивающего материала. Черны были его волосы, черны были перья его крыльев — только лицо с хитрой усмешкой на губах было бледным, словно мел.

— Оставь это, мудрый и светлый. — Архангел склонил голову. — Ты ведь снаряжал экспедицию в Серые Горы на поиски мифридия, не так ли?

— Откуда чистый сердцем Посланец Небес… Ах да, конечно… Увы, мифридия нам не удалось обнаружить.

— Я в этом не сомневался с самого начала. Ах, если бы светлый и мудрый владыка сразу обратился ко мне… Да, во всей Солнечной Земле мифридия вы не найдете. Возможно, какие-то крохи… Но пусть светлый и мудрый не отчаивается. Ибо божественное оружие не предназначено для простых смертных. Твои воины все равно не справились бы с ним…

— Но что нам делать?

— Сиятельный царь наверняка уже слышал о так называемой магии… Наши враги тоже слышали о ней; более того, уже делали попытки ею овладеть — вспомни хотя бы купца Нур-Маджира… К счастью, Нур-Маджир не успел — Бог-Светоносец в своей непостижимой мудрости покарал его усекновением головы. Но это не значит, что светлый и мудрый государь может и впредь надеяться на небесное заступничество. Рано или поздно враги Империи все равно овладеют этой силой, так что нам остается только одно…

— Что же?

— Опередить их. Овладеть магией первыми.

…Серые Горы остались позади. Перед Ваннезом лежала Тиония — земля, о которой он знал исключительно по рассказам купцов и караванщиков, бывших здесь наездами. Здесь не было царей; здешние полисы управлялись архонтами, избранными всем свободным мужским населением. Если бы тионийцу рассказали о земле, где поставленный богами пастырь держит народы в железной длани — он бы, наверное, решил, что это побасенка, вроде историй о странах псоглавцев и блемий.

Ваннез оглянулся. Караван, с которым юноша пришел в эту землю, продолжал свое движение по дороге. Впереди были поросшие зеленью горы, на склонах которых расположились глинобитные домики. Над домиками поднимался дымок — видимо, жители тех краев разожгли свои очаги, чтобы приготовить себе еду. «Наверное, это и есть “страна блаженных” из сказок…» — подумал Ваннез.

Ему еще предстояло узнать, что тионийцы очень недоверчивы к чужакам, и пройдет еще немало времени, прежде чем его сочтут за своего. Что между полисами то и дело вспыхивают конфликты, короткие, но кровопролитные. И что с юго-востока в Тионию вторгаются конные орды варваров-степняков — и хоть до тех земель, где он решил обосноваться, они добирались редко, все же спокойной жизнь Тионии никак нельзя было назвать.

Но все это будет потом. А сейчас Ваннез просто смотрел на горы, чувствуя, как ветерок ерошит его седые волосы, и его душа впервые за последний месяц наполнялась покоем и умиротворенностью. Тряхнув головой и подтянув висящую на плече суму, юноша двинулся вперед, в раскинувшийся перед ним мир, повторяя про себя:

— Доброе железо остается!..