Точка опоры (гет)

Кто воображает, что после смерти ему разом будут явлены все тайны мироздания, открыты все смыслы, тот жестоко ошибается. Не будут. Никакой сонм ангелов не спустится просветить вас и заботливо проводить под ручки в райские кущи или же вытолкать к чертям в адские котлы, объяснив попутно, в чём вы были неправы при жизни. Не надейтесь, я лично не встретил ни одного.

Никто никому не нужен. Вы обнаружите себя одиноким и растерянным, как тогда, когда появились на свет, и никто не объяснил, по каким правилам придётся жить. Постепенно, набив множество шишек, сами дойдёте до чего-нибудь, что будете считать истиной.

Здесь нет времени и пространства. Происходящее трудно описать, слова не годятся для этого. Точнее всего будет сказать про состояния. Вы попадёте в череду изменчивых состояний, содержания без формы, событий без причин и следствий. Нет ощущений в физиологическом смысле слова: ни голода, ни жажды, ни боли. Тело умерло, и эта сторона жизни отпала вместе с ним. Нет глаз, чтобы видеть, ушей, чтобы слышать. Будто под закрытыми веками плывут неуловимые образы. Они не означают ничего, пока вы не придадите им смысл. Бесконечный серый туман с обрывками реальности. Смерть и впрямь напоминает сон с периодами, похожими на пробуждения.

Только холодно. Это не ощущение тела, а внутренний экзистенциальный холод небытия, стирающего вас громадным ластиком. Кто останется здесь, будет безжалостно уничтожен, как мусор или погрешность, бугорок на идеально ровной поверхности вселенной. Многие уходят отсюда в свет, я видел. Я не в конечном пункте назначения, но где тот свет — поди знай. А кто-то задерживается среди живых, и я тоже не понимаю, как они это делают, только узнаю по глазам. Глаза у нас особенные. Мы друг друга видим, но никогда не разговариваем.

Странное у меня теперь восприятие мира. Я могу за секунду облететь всю планету. Впрочем, секунда ли это — непонятно, времени здесь нет. А вот остановиться где-то не могу, не за что зацепиться. Чтобы задержаться, нужен живой. Кто удержит, прикрепит к материальному, не даст соскользнуть обратно в безвременье.

Разные есть люди. Которых вспоминают добром, тем теплее и проще. А у меня никого. Один пришёл в мир, один ушёл, никому нет до меня дела и мне ни до кого. Кроме маленькой всезнайки, влюблённой в меня без памяти. Не в переносном смысле, а в буквальном: без памяти о моей грубости и чёрствости. Заглянув в её мысли, я в своё время был немало удивлён. В её мире жил какой-то другой, альтернативный Снейп, добрый и деликатный, терпеливый, почти святой. Я не был тем, кого она помнит… Но он хороший, и на него хочется походить.

Она не помнит обо мне дурного, и это чудо. Я выгнал её, когда она рассказала о чувствах, ещё в Хогвартсе, на шестом курсе. А она считает, что я поступил благородно. Я обзывал, всеми силами отталкивал от себя маленькую липучку, а она вспоминает меня справедливым. За какие заслуги мне дарована её целительная слепота?..

После смерти я уже такими драгоценностями не разбрасываюсь. Да и проще стало отличить подлинное от пустого.

Золотой вязью, пуповиной, вьются от неё ко мне мысли, вся нежность, утренняя и вечерняя. Движутся в завораживающем космическом танце, тянут в мир живых. Прислушавшись, их можно различить, как неясное эхо.

Постепенно я понял, что эта золотая пуповина — и есть моя связь с миром живых и моя собственная "нить Ариадны", только рядом с ней я могу задерживаться, концентрировать внимание, и даже наносить визиты.

Первый из них вышел случайно. К этому времени я уже много раз пробовал, но у меня не получилось. Другие делали так, и я уже знал, что это возможно, но сам каждый раз, пробуя вселиться в живого человека, словно ударялся с размаху о стену, испытывая подобие неприятного головокружения. Мне оставалось лишь смотреть со стороны на Грейнджер, слушать её голос. Но заговаривать с ней и подавать ей какие-либо сигналы о своём присутствии я не мог.

В тот день Грейнджер сидела в комнате свиданий в Азкабане напротив Фенрира Сивого, отбывающего в тюрьме пожизненное заключение, и разговаривала с ним, записывая что-то в блокнот. Зачем ей понадобился старый оборотень, я не знал, и спустился ниже, послушать. Причина оказалась удивительной: Грейнджер писала книгу обо мне и собирала материал. Вот же неуёмная!

Оборотень развлекался. Он лыбился, нагло разглядывая собеседницу, и свистящим сиплым лаем брехал про Пирушку пожирателей, нежно поглаживая пальцами большой пакет с парной кониной, принесённый Грейнджер. И явно привирал, приписывая мне то фразу, то поступок, каких я за собой не помнил.

Я вытерпел трёп про жестокое убийство двух маглянок, про коллективную сцену насилия и истязания. Но когда Сивый начал смаковать появление на Пирушке Беллы Лейстрейндж, я почувствовал, что закипаю.

Как отличить правду ото лжи? Иногда никак, и дело только в подаче, в том, какой смысл закладывает рассказчик в повествование. Сивый не щадил мою память и щедро поливал меня грязью. Многое из рассказанного им было правдой, и я уже понимал, что последует за этим… Возможно упоминание, а может и детальное описание моего прилюдного совокупления с бесноватой извращенкой Беллой. Из песни слов не выкинешь, и такое было, и много других гадостей. Но не по моей воле, и уж точно не для удовольствия… И мне очень не хотелось, чтобы Грейнджер об этом узнала. Пирушки у Тёмного лорда и тогда вызывали только омерзение, а сейчас и вовсе стало тошно. Не хотелось увидеть её разочарование.

Прицелившись, я ударил изо всех сил в голову Сивого, чтобы заткнуть шелудивого пса, заставить замолчать. И вдруг, сам не ожидая, провалился внутрь его тела, распадаясь на тысячи атомов, разливаясь по кровотоку, подхватывая пульс артерий.

Так начался мой первый визит. Не очень приятный, надо сказать, и довольно болезненный.

Сравнить это ощущение абсолютно не с чем, в самом отдалённом смысле оно напоминает надевание тугого водолазного костюма, в котором вы становитесь тяжёлым, спрессованным, болезненно пульсирующим всеми сосудами телом. Слышите в висках не своё сердце, обретаете власть над не своими руками и ногами, судорожно вдыхаете воздух чужими окаменевшими лёгкими. На вас наваливаются запахи, звуки, ощущения. И понимание того, что хозяин этого тела тут же, рядом, сдавленный вами, растерянный и злой. Он всё чувствует и сопротивляется незваному визитёру.

Сивый меня и раньше всегда удивлял тем, что он не совсем человек, и не совсем оборотень, будто что-то среднее между тем и другим. Нет, понятно, когда в полнолуние он становился зверем, то не проявлял человеческой добросердечности. А вот обратное превращение, кажется, давалось ему с трудом и не до конца. По сравнению с оборотнем Лунатиком, который и в волчьем обличье был немного человеком, Сивый даже в людском виде всегда оставался немного волком. И по характеру, и телесно. Тело его, поросшее густой шерстью, имело мощные мышцы, намного сильнее человеческих, глаза и нюх были острее, чем у любого из людей. Но главное, что поразило меня — зубы. Совсем не человеческие клыки сидели на мощнейшей челюсти с силой укуса, как мне показалось, в сотню атмосфер. Нешуточное оружие, я внезапно стал понимать, почему Тёмный лорд набирал в свою армию оборотней.

Штурвал этой машины-убийцы внезапно попал ко мне, и я не упустил момент. Оттеснив оборотня, я принял управление, огляделся и посмотрел его глазами на сидящую передо мной Грейнджер. Она ждала, не понимая, почему её собеседник замолчал.

— Мисс Грейнджер, — обратился я, шевеля губами старой псины, словно пробуя на вкус вылетающие слова, — всё, что вы слышали сегодня, можете забыть. Лживому псу нравится водить за нос легковерную девицу.

Её глаза округлились, и недоуменно захлопали. Она не знала, что сказать.

— На кой чёрт вам вообще это понадобилось? — продолжал я, слегка раздражаясь. Сивый уже напирал изнутри, стараясь вытолкнуть меня.

— Я пишу книгу воспоминаний о героях войны. Эта глава — про профессора Снейпа, вы же знаете.

— Если вы решили собрать все грязные сплетни и опорочить моё и без того не очень доброе имя, то действуете правильно…

— Ваше?.. В ка-каком смысле?.. — Грейнджер удивлённо покачала головой. — Я никого не собираюсь порочить!

— Тогда вы выбрали наихудшего собеседника из возможных! — отрезал я. — Сивый лжёт чаще, чем делает вдохи!

Ничего не понимающая Грейнджер обиженно вспыхнула и потянулась забрать принесённый пакет с мясом. Я перехватил его.

— Оставьте! Он заслужил вознаграждение за… этот визит.

Сивый перестал на время толкаться и затих.

— За что?.. Почему вы говорите о себе в третьем лице? — она вперила в меня напряжённый взгляд.

— Думал, вы никогда не спросите! — ответил я, не решаясь сказать главное.

Сообщать, кто её собеседник, было боязно, кто знает, как она отреагирует. Но пугало не это. Информацию о посмертном существовании разглашать нельзя, это знает каждый умерший. Интуитивно догадывается, потому что никто не просвещал. Как в жизни: никто этого не объяснял, но, если вы прыгнете с высокого обрыва, то разобьётесь. Просто знаете: это опасно. Так и здесь, подойдя к границе, вы сами понимаете, что не нужно переступать.

Но объясниться, так или иначе, было нужно. Она смотрела на меня вопросительно, слегка нахмурившись.

— Какой сегодня день, мисс Грейнджер, вы помните?

Она вытянула палец в сторону больших часов на стене, показывающих не только время, но и дату.

— Девятое января, сэр.

— А год?

— Две тысячи первый.

— Значит, я уже три года не отмечаю этот праздник, — шепнул я тихо и отчётливо, глядя ей прямо в глаза, — со дня битвы за Хогвартс.

Грейнджер сообразила не сразу.

— Два с половиной, — поправила она и вдруг замерла, — постойте, какой праздник?

— Мой день рождения.

Она долго смотрела на меня, а потом в глазах возникли первые проблески понимания:

— Ваш день рождения?

— Да, мой. Не Сивого. Вы же помните того, кто родился девятого января?

Она медленно закрыла рот ладонью:

— Не может быть. Вы надо мной издеваетесь!

Я качнул головой. Она вправе не верить.

— Вы запомнили последние слова, которые я сказал вам, уходя из палатки в лесу?

— Конечно, — эхом отозвалась она, вглядываясь в глаза Сивого, сквозь них, стараясь уловить того, кто «за», — а вы сами, сэр, помните их?

— Я сказал вам, что вернусь… Моя невыносимая всезнайка.

— Вы могли это узнать, заглянув в его воспоминания! — отрезала она, отшатываясь. — Хватит смеяться надо мной!

— Конечно, мог! Но Сивый никак не может знать, чей портрет прямо сейчас висит на стене в вашей спальне, и кого вы просите вернуться вечерами, ложась в постель. Оставшись одна!.. А мне отсюда видно.

— Легилименция? — упорствовала она.

— Он ей не обладает.

Я заметил, как Грейнджер побледнела, от её щёк волной отхлынула кровь, и мне показалось, что она сейчас грохнется в обморок. На её лице, кажется, остались одни глаза.

— Спокойствие, мисс Грейнджер! Я вернулся, как вы и просили.

— А я усовершенствовала ваше зелье удачи, сэр, — проговорила она непослушными губами, — на финишном этапе при закипании добавила две капли экстракта белладонны…

— Проверяете? — усмехнулся я. — И правильно, я действовал бы так же. Вы и сами знаете, моя дорогая, что белладонна в этой смеси нейтрализуется, я сам вам это рассказывал на уроке.

— Но это правда вы, сэр? — охнула она. — Севе…

— Тссс!.. — оборвал я её и приложил палец к губам. — Не надо имён. Чёртов пёс Фенрир всё слышит, не нужно посвящать его в детали. Мы разговариваем при свидетелях.

Она всё больше верила. Я видел это в её взгляде, вместе в ужасом и надеждой. Боялась, не смела, и всё же верила.

— С днём рождения, сэр! Не знала, что так бывает. Я верила, что мы встретимся, но только, когда я умру…

— Я многое хотел сказать вам всё это время, а когда смог, оказалось, что мне почти ничего нельзя говорить, — улыбнулся я, растягивая губы Сивого. — у мёртвых свой Статут секретности, и он куда строже, чем у живых.

Оборотень затих внутри меня и перестал пинаться, прислушиваясь к разговору. Нехорошо это.

— Как там всё устроено, сэр? — спросила она слабым голосом и неопределённо повела подрагивающей рукой. — Ну, там, потом…

Я покачал головой. Не могу. Она неуверенно кивнула.

— Ну ладно… А вы думали обо мне, сэр? Вспоминали?

— Только о тебе и думал всё время. И сам не понял, как это произошло.

— Со мной то же самое, сэр, — улыбка осветила её лицо. — Думаю о вас каждый день.

— Знаю, ребёнок. Видел.

Я стал центром её мира гораздо раньше, чем она — моим. Она сама шептала мне это в той палатке в лесу, куда я пришёл отдать их славной компании меч Годрика. И где, пока её бестолковые дружки занимались поисками этого самого меча, между нами и произошла близость, в первый и единственный раз. Я это даже не планировал, просто поддался её чувству, растаял, когда она бросилась мне на шею. Проявил слабость.

А она умудрилась это чувство сохранить и пронести сквозь все последующие события.

Я видел во время похорон её заострившееся, помертвевшее личико и знал: любит. Она не плакала, и от этого было только тяжелее. В тот день хоронили многих, вокруг раздавались стенания. Но она хоронила меня. И я, смотревший со стороны, не взялся бы сказать, кто выглядит более мёртвым: она или моё тело в гробу. Грейнджер застыла, окаменела, будто её смертельно ранили. После похорон легла в кровать и не вставала несколько месяцев, почти не разговаривала и не ела. Друзья позаботились и положили её в клинику Сент-Мунго, врачи пролечили от депрессии. Объяснений она никому не давала: война ломала и не таких.

Лечение помогло, Гермиона мало-помалу отошла и вернулась к жизни. Но, всё равно, как-то наполовину, не целиком. Она больше не голодала, но не наслаждалась едой, работала, но как-то механически, безэмоционально. Общалась с друзьями, но почти не смеялась, не шутила. Дома устроила иконостас из моих портретов, и только с ними разговаривала по душам. Дни коротала одиноко, угрюмо, в дом никого не пускала, и этим очень напоминала мне меня самого после смерти Лили. Тогда мир не имел ярких красок.

— Мне вспоминались эти ваши слова, про то, что вернётесь, — слабо улыбнулась она, — хотя было больно.

— Всегда выполняю обещания.

Она решительно кивнула.

— Теперь вижу. У вас совсем другие глаза. Не спутаешь.

Я усмехнулся. Как можно это видеть?

— А почему вы вселились в него, сэр… — продолжила она, показывая пальцем, — Ну, в Сивого? Как вам удалось?

— В кого смог, в того вселился, это не так просто. Во многих пытался, это у мёртвых — не редкость, но я — в первый раз.

— Выходит, мёртвые после смерти никуда не уходят? Остаются здесь, в этом мире, сэр?

— Кто-то уходит, кто-то задерживается и живёт с живыми, — ответил я и тут же пожалел.

Это было ошибкой.

Сказав то, что не следует, прыгнув с обрыва, слабеешь, теряешь силу, дезориентируешься. Тебя будто становится меньше. Чёртов оборотень, мгновенно почуял моё отступление, рванулся вперёд, истошно взвизгнул, выталкивая меня из своего тела. И яростно щёлкнул челюстями перед лицом Грейнджер. Она отпрянула. И поняла, что всё изменилось.

Выходя, я ещё видел, как злобно ухмыляется старый пёс, глядя на отскочившую к двери Гермиону, как она растерянно ищет на его лице признаки моего присутствия. Но меня уже сносило незримым ветром, я уплывал, помимо воли, и продолжение их разговора не слышал.

В следующий раз я смог увидеть Грейнджер в той же самой комнате свиданий Азкабана, сидящей напротив Сивого. Судя по дате на настенных часах, прошло ещё полгода.

Сивый за это время обнаглел. Если в первый раз он говорил с Гермионой заискивающе, угодливо, то сейчас вёл себя развязно, сидел, развалившись, и жрал её глазами.

— Он придёт, когда я разрешу! — ухмылялся Сивый. — А ты плохо стараешься!

Кажется, он уже понял, за какую ниточку нужно дёргать. На лице Гермионы отразились озабоченность, напряжённость и покорность. Глаза горели нездоровым огнём.

— Что вы ещё хотите? Я каждую неделю приношу вам свежее мясо, — ответила она терпеливо. Слишком терпеливо, на мой взгляд.

Оборотень ухмыльнулся и протянул руку. Коснулся ладони Гермионы.

— Ты немного не в моём вкусе, грязнокровка. Но выбор у меня здесь небольшой, — он развратно подмигнул ей. — Предлагаю сделку. Ты даёшь то, что нужно мне, а я — то, что нужно тебе. Вы забыли про мой интерес в деле.

Он потянулся и провёл своим жёлтым расслоившимся когтем по её груди. Я ощутил волну закипающего гнева. И с силой толкнулся в его голову, чтобы войти и перекрыть его дыхательные каналы, заставить мерзкую тварь хрипеть и задыхаться.

«Ты сейчас сожрёшь свой хвост, ублюдок!»

Но в этот раз почему-то не вышло. Я отлетел, ударившись с размаху о невидимую стену. Пробовал ещё и ещё, но без результата.

Сивый продолжал ухмыляться, будто ни в чём не бывало.

— А если ты заключишь со мной брак и будешь удовлетворять меня на супружеских свиданиях, я позволю ему приходить регулярно. Ты, всё же, лучше правой руки.

Гермиона изменилась в лице. Она попыталась было уклониться от его руки. Но тут Сивый резко подался вперёд и больно ухватил её за грудь, обтянутую лёгкой летней майкой. Это стало последней каплей. Молниеносным движением она вывернулась и с разворота врезала ему кулаком в челюсть. Сивый, неловко кувыркнулся и завалился назад, через спинку стула. И злобно обиженно заскулил с пола.

— Теперь ты вообще ничего не получишь, тупая грязнокровка! Я больше не приду! Подавись ты своим мясом!

Одним большим прыжком Гермиона преодолела расстояние и, бешено вцепившись оборотню в глотку, держала, пока её не оторвал вбежавший охранник:

— Ещё посмотрим, мразь! Я тебя заставлю! — прошипела она, выходя.

И слово сдержала. Периодически загадывая, я узнал, что Сивому за нападение ужесточили режим. Однако Гермиона смогла добиться регулярных свиданий, и раз в две недели стабильно его навещала. Мясо больше не носила, пообещав подарок, если тот перестанет упрямиться. Сивый, конечно, выделывался больше для виду, но сильно не хамил, на свидания ходил исправно, всё ж, какое-никакое развлечение, можно узнать новости.

Он бы и не упрямился, от Грейнджер за хорошее поведение можно было выторговать много бонусов, но просто никак не мог управлять процессом. Визит у меня не получался по каким-то другим причинам, не связанным с согласием оборотня. Сколько я ни старался вселиться в него, и вообще во всех подряд: охранников, заключённых, друзей Гермионы, даже в неё саму, ничего не получалось.

Удалось лишь ровно через год, снова в день моего рожденья.

Вы когда-нибудь вертели в руках скотч, пытаясь найти конец ленты? Уверен, что многократно. Я честно проделывал это весь год, и не находил входа, он словно был скрыт заклятьем морока. Но в этот день всё получилось само собой. Кто знает, что за день такой — день рожденья? Какой-то он не такой, как другие, особенный.

Умница Грейнджер уже с утра ждала в комнате свиданий, не сводя взгляда с неподвижной стрелки часов. Я тоже ждал, разглядывая её строгое, такое повзрослевшее, сосредоточенное, полное надежды лицо. Эта её надежда и изумляла, и радовала.

Когда ввели оборотня, я не стал медлить и бросился вперёд, толкаясь в его голову. Я раздумывал, не посетить ли его ещё в камере, но не знал, получится ли там, слишком далеко от неё. И решил не рисковать.

Вход был открыт, нужный конец ленты сегодня не прятался, а сам шёл навстречу, словно реальность в этот день истончалась, образуя проход между мирами.

Грейнджер узнала о моём присутствии, едва я вошёл, ещё и рта не успев открыть.

— С днём рожденья, любимый! — шепнула она, сверля меня горящим взглядом. — Я вижу, ты здесь! Ох, как же я тебя ждала!..

— Привет, Грейнджер! — перебил я её радостные излияния, осознавая в себе совсем другое настроение. — Я тоже рад, но сначала должок! Хочешь, я задушу облезлую псину, чтобы не смел больше так разговаривать с женщиной?.. С моей женщиной!

Я поднял руки Сивого и положил их на его шею. Если немного постараться и затянуть хватку, можно задушить без особого труда. И сдавил, перекрывая воздух.

В глазах потемнело, сам оборотень забился внутри, истошно заметался. Снаружи я услышал испуганный голос Гермионы.

— Нет, нет, отпусти! Не надо! Мы же не сможем больше увидеться!..

Я послушался, Сивый заскулил внутри, прося пощады. Я чувствовал его боль, но потакать ему не собирался.

— Я и так лечу весь год эту больную скотину, чтоб не сдох, и я могла поговорить с тобой! — с облегчением продолжала Гермиона, увидев, что я прекратил душить.

— Тебе говорю, тварь. Слушай внимательно, — прошептал я, обращаясь к оборотню, — ещё раз позволишь себе приставать к ней, отправишься вслед за мной. А я займу твоё место.

Сивый испуганно затих. Гермиона посмотрела на меня с надеждой.

— А так можно сделать? Ты мог бы остаться в его теле?

— Понятия не имею, — ответил я, — но в таком теле жить — мало радости, если честно. У него всё нутро гнилое, воняет дохлятиной. Если б не ты, побрезговал приходить, это всё равно, что выкупаться в помойной яме.

Гермиона закивала, будто понимала. А может, и впрямь поняла.

В этот раз я продержался в теле Сивого около часа. Мы разговаривали обо всём и ни о чём, вспоминали прошлое, она держала меня за руку и волновалась. То начинала плакать, то смеяться.

— Я в министерстве работаю, — сообщила она, — то есть, работала. Увольняюсь. Перевожусь сюда, в Азкабан, охранником-мракоборцем.

— Зачем? — опешил я.

— Догадайся, — фыркнула Грейнджер. — Теперь, когда я знаю, что ты можешь приходить, неужели я упущу эту возможность?

— Видимо, только в этот день могу, — осторожно предположил я. — Не следует стольким жертвовать ради одного дня.

— Посмотрим, я всё равно должна за ним наблюдать. Это пока единственная возможность.

— А друзья твои что говорят по поводу твоих свиданий с Сивым? Родные? Ты же часто сюда ходишь.

— Родных нет, друзья крутят пальцем у виска, — отмахнулась она, — но им, по большому счёту, нет дела. Только Рон Уизли волнуется, он считает, что я влюбилась в оборотня. И сегодня обещал прийти, думает, Сивый меня как-то околдовал, заставил ходить.

— Уизли проницателен, у него что, виды на вас? Я бы на его месте тоже занервничал.

— С Роном у меня ничего нет.

— Вы меня и живого никогда не могли обмануть, — укорил я.

— Да правда же нет, — улыбнулась она, и тут же поправилась. — В смысле, это у меня нет, а он предлагал встречаться, замуж звал.

— А говорите, что нет.

— Мне это не нужно. Не ревнуйте, сэр.

Я вздохнул.

— Не ищете вы лёгких путей, мисс Грейнджер. Прёте напролом по бездорожью.

— Думаете, жить с нелюбимым — лёгкий путь? — возразила она и скривилась. — Что ж вы сами им не пошли?

— Мы с вами похожи, — усмехнулся я. — Больше, чем казалось раньше. Но вы куда безумней меня.

— Пожалуй, — согласилась она. — Может, поэтому я вас и люблю.

Она вздохнула и отвела глаза. Её губы задрожали.

Маленькая моя. Смерть сдирает с нас ненужное, наносное, словно шелуху, обнажая суть. Насколько связь с этой девочкой, почти ребёнком, при жизни казалась мне странной и избыточной, почти постыдной, настолько я понял её живительную силу и необходимость, когда умер.

В ту ночь я сказал ей, что не люблю и мне всё равно, что она чувствует. Соврал наполовину, сметая всё разом, все ростки чувства, способного родиться. Сказал спокойно и жёстко, почти сразу после секса, взяв её девственницей. «Я всё равно уже мёртв, Гермиона, а вы живите дальше». Мерзкий поступок, от начала и до конца. Сначала поддался похоти, а потом оттолкнул.

Невозможно поверить, но она продолжала любить и после этого. Росток её нежных чувств пробился через бетон моего равнодушия.

Память снова подкинула воспоминание о том дне. Девочка не заплакала, выслушав меня, только отстранилась и замкнулась в себе. Она все удары судьбы сносила молча. Невозможная, сильная, верная. За что мне такое чудо?

Она только попросила меня вернуться, если передумаю, и пойму, что она нужна мне. Я обещал.

Плевать, что сивая скотина чувствует мою нежность. Я потянулся и его рукой медленно погладил её пальцы, пощекотал ладошку. В этот раз она не сопротивлялась, не проявила агрессии, напротив, накрыла рукой мою руку и гладила, ласкала. Я испытывал смешанные чувства, зная, что всё это ощущает вместе с мной и старый пёс, затаившийся в собственном теле, но отказаться от этой ласки не мог. Я поднял руку и тыльной стороной провёл по щеке девочки. Она прикрыла глаза и впитывала мои прикосновения, потянулась и поцеловала волосатую руку оборотня. Её лицо медленно приближалось, ещё немного и она меня поцелует.

Но раньше, чем это произошло, она открыла глаза и в упор посмотрела на меня. Увидев, каким огнём загорелись её глаза, я насторожился. Не тот огонь, что я ожидал увидеть. Безумие, решимость, отчаянье. И одновременно с этим догадался о причине её сильного волнения. Мне это не понравилось.

В тот же момент, пока я пытался осознать новую мысль, глазами Сивого, которые всегда были по-волчьи остры, уловил движение за смотровым окошком комнаты свиданий. Оттуда за нами наблюдала бледная сосредоточенная физиономия рыжего Рона Уизли.

— У тебя проблемы, старый кобель, — обратился я с усмешкой к Сивому, — вон с тем юным Отелло.

Сивый не отозвался, только обеспокоенно заворочался внутри.

— Рон, наверное, уже здесь, — нахмурилась Гермиона, проследив за моим взглядом. — Он меня буквально преследует. Не знаю, что делать, мне кажется, он о чём-то догадывается.

— Вы популярны по обе стороны, — съязвил я, — у вас везде нет отбоя от женихов.

— Вы серьёзно?.. Мне никто из них не нужен, и вы это знаете, — она тряхнула кудрявой копной волос, отпустила руку Сивого и потянулась за палочкой, — а хотите, приду к вам прямо сейчас? Я весь год думала об этом, но надо, чтобы вы были рядом, а то вдруг не найду вас... там... Меня ничто здесь не держит!.. Я сейчас!.. Подождите минутку и встретимся!

Она достала и медленно приложила палочку острым кончиком к виску, внимательно глядя на меня, решаясь на важный шаг. А я, с ужасом убедившись в своём подозрении, резко подался вперёд.

— Не смей, Грейнджер, нет!..

— Не хотите со мной встретиться? Снова я вам безразлична? — с обидой спросила она.

— Хочу, Гермиона. Но не так!.. Это плохо!

Как объяснить ей, если у тебя заперты уста, что самоубийство — наихудший выход из возможных. Он не даст того, что она ждёт. Я уже встречал их, растерянных, безумных самоубийц, не понимающих, что они умерли, продолжающих жить в иллюзорном мире, где нет надежды на благополучный исход. Такого я не пожелал бы и врагу, не то, что ей.

— Авада Ке…!

Я кинулся вперёд, стараясь отобрать палочку, но она вцепилась в неё, не понимая, кто из нас двоих напал.

— Ах, ты мразь плешивая!

В дверь комнаты через секунду ворвался рыжий Уизли и, подбежав, стал остервенело избивать оборотня. Кулаком со всего размаху засветил в нос. От острой боли я потерял управление, и Сивый одним рывком отобрал у меня штурвал, начиная истошно верещать, чтобы Уизли прекратил.

Трагедию, разыгравшуюся дальше, я наблюдал уже со стороны.

Уизли не перестал наносить удары оборотню, который упал на со стула и извивался теперь на полу, стараясь справиться одновременно и со мной, и с рыжим. Когда я покинул тело, Сивый извернулся и с силой бросился на горло Уизли. Грейнджер, конечно, очнулась от ступора и приложила оборотня «Ступефаем», в комнату на помощь вбежал охранник. Но к этому времени горло рыжего было уже разорвано, а кровь стремительно текла по рукам, которыми он старался прикрыть зияющую рану.

Не знаю, кто выдавал рыжему аврорский диплом, и кто вообще его допустил к работе мракоборца, но действовал он крайне неуклюже и непрофессионально, слишком медлительно. В данном случае, мои симпатии были на стороне оборотня, который, будучи старым, больным и избитым, со скованными наручниками руками, одним точным броском достал до горла и победил в схватке. Рыжий, хрипя и заливаясь кровью, осел на пол, а Сивый, отправленный в нокаут, продолжал лыбиться с пола окровавленными губами. Сильных повреждений на нём, кроме разбитого носа, я не заметил. Хороший боец он, что ни говори, хотя и дрянь преизрядная.

Вбежавший охранник ещё раз стукнул оборотня связывающим и рывком поднял с пола. Сивый не сопротивлялся. Гермиона пыталась помочь рыжему, накладывая на рану заклинание за заклинанием.

И тут я увидел то, что мне никогда не доводилось видеть отсюда, с этой стороны — момент человеческой смерти.

Я распознал его без труда, и он не вызвал у меня ни малейшего сомнения. Вообще ничего не вызвал, если честно. Я, словно зритель в кино, наблюдал, как Уизли отделяется от своего тела, медленно поднимается, всё ещё похожий на стоящего человека, и оглядывается по сторонам.

Меня он заметил и даже, узнав, слегка кивнул, но не стал ни о чём спрашивать. Я даже не уверен, что разговор между нами был возможен. Он некоторое время смотрел на Гермиону, тщетно реанимирующую его тело. Потом стал терять очертания. Душа сначала засветилась, потом уменьшилась, стала истончаться, словно спирт, сгорающий в пламени. И через некоторое время исчезла вовсе. Я уже видел такое раньше: ушёл в свет. Или сгорел. Или то, и другое. Одно я знал наверняка: после такого обратно не возвращаются.

Тело рыжего перевели в реанимацию клиники Сент-Мунго, подключили к аппарату ИВЛ, врачи всеми силами пытались вернуть Уизли в сознание. Но у них ничего не получалось. Я мог бы им заранее рассказать, что их усилия напрасны, и что живое тело вовсе не означает, что его хозяин тоже жив. Однако меня никто не спрашивал. Вместе с Грейнджер, я приходил в палату, видел, как она плачет над телом друга, ловил направленные в сторону Гермионы косые взгляды рыжих родственников Уизли. Как им объяснить, что она не причём, и виноваты в случившемся только собственная нерасторопность и самоуверенность несостоявшегося аврора? Тело так и осталось лежать без хозяина.

С этим телом произошла ещё одна странность, не очень приятная, хоть и вполне ожидаемая. В следующее же после ранения полнолуние оно начало покрываться густой жёсткой шерстью. Врачи, осмотрев его и убедившись в том, что введённые сыворотки не принесли нужного эффекта, перевели бесчувственного Уизли в специально оборудованную палату для оборотней. С хозяином или нет, тело оказалось заражённым и начало регулярно обращаться.

К Сивому с этого дня Гермиону не пускали, его закрыли в холодной одиночной камере карцера как злостного рецидивиста. В ней старый оборотень начал сильно болеть. Иногда, поглядывая на него со стороны, я слышал сиплый надсадный кашель и понимал: долго он там не протянет.

Понятно, что ни в какой Азкабан Гермиона не устроилась, ей здесь теперь нечего было делать. Через полгода, когда оборотень оказался на грани жизни и смерти, она, не дремавшая и не отстававшая всё это время от директора тюрьмы, наняла адвоката и добилась перевода Сивого сначала в тюремную больницу. А после того, как в полнолуние обратившийся Сивый разнёс всю палату и едва не порвал тюремного доктора, добилась перевода его в клинику Сент-Мунго. Палата для больных ликантропией была оборудована только там.

Так оба неудавшихся поклонника Грейнджер снова оказались рядом.

Сивый тоже был уже, по большей части, без сознания, и я опасался, что ко дню моего рождения он издохнет, и мы с ней больше не увидимся. Он проводил дни, лёжа на кровати, крепко прикованный к железной спинке наручниками, обездвиженный чарами, и ни для кого опасности не представлял.

Девятого января я ждал с нетерпением и не сомневался: Гермиона тоже ждёт. Когда я появился, она уже зашла в палату и хлопотала возле лежащего в коме Уизли, нетерпеливо поглядывая то на часы, то на неподвижного оборотня. Сивый спал.

Приближался полуденный час, когда мы обычно встречались. Она пришла на встречу в толстом шерстяном свитере и брючках, в Лондон пришла суровая зима, мимо больничного окна пролетали крупные хлопья снега. Но и в этой одежде Гермиона была прекрасна. Её раскрасневшиеся с мороза щёки, свитерок, обтягивающий девичьи формы, копна рассыпавшихся волной свежевымытых волос навевали на меня радость, вызывая предвкушение встречи.

Я не сомневался, что, когда позаимствую у оборотня нос, смогу ощутить нежный аромат её юного душистого тела, вымытого для меня цветочным мылом. Жаль только, что вместе с этим придётся почувствовать невыносимую вонь гниющего заживо оборотня. Но что уж поделать, придётся терпеть.

Вход был открыт, и я ещё раз попутно убедился: день рождения — это не простой день, а время входа в мир живых. У всех так или только у меня я не знал.

Я видел, что Сивый спит и гадал, смогу ли, войдя, разбудить его или мне так и придётся сегодня блуждать в лабиринтах его кошмаров до самого выхода. Но реальность подкинула сюрприз. Оказалось, меня поджидали.

Оборотень, к моему удивлению, оказался не только бодрствующим, но хорошо подготовленным и сосредоточенным. Он только притворялся спящим. Не успел я войти и принять управление, как он начал что-то шептать. Сначала я не воспринял это всерьёз: какая-то старая молитва. Потом появилось странное ощущение, которое всё возрастало: я будто оказывался не там, где нужно, промахивался мимо нужной точки реальности, крутился на месте. Реальность уплывала, искривлялась, ускользала от меня. Слова, произносимые Сивым, создавали помехи!

Разве можно словами воздействовать на реальность, заставляя её изменяться?.. Я не знал ответа на этот вопрос. но в этот момент понял: очень может быть, просто мы не знаем, что нужно говорить. А может, менялась не реальность, а я сам, и они изменяли только меня. Проверить я свои догадки не мог. Имея точку опоры, можно перевернуть землю, но проблема в том, что опереться мне в тот миг было совершенно не на что.

Слова действовали, вопреки скепсису самого старого оборотня!.. Начиная читать, он не очень-то верил в их силу, но окончание изгоняющего заклинания произнёс очень даже убеждённо. И я, не успев толком даже зацепиться в его теле, вылетел прочь, проклиная старого бродягу, не желающего моих визитов.

Мерлин! Вот, что значит, расслабиться и недооценить силу противника!

Этим, однако, не ограничилось. Избавившись от меня, оборотень сделал вид, что просыпается, и тихо застонал. Грейнджер бросилась к кровати.

— Это я, Гермиона! — тихо сказал он и, приоткрыв глаза, поводил ими из стороны в сторону, останавливая взгляд на потолке:

— Ничего не вижу! Кажется, Сивый не подпускает меня к глазам! Ты здесь, малышка?

«Малышка»?

Грейнджер вгляделась в расфокусированные глаза оборотня, но не заметила обмана и легко проглотила наживку. Она взяла его руку и погладила:

— Я здесь, любимый! Ты чувствуешь, как я прикасаюсь?

— Чувствую, — ответил оборотень и улыбнулся, — сними с меня фиксирующие чары. Хочу тебя обнять.

Она послушалась, и я, холодея, внезапно понял, что он задумал.

Сивый размял кисти затёкших рук, пошарил вокруг, поискал её ладонь. А когда она охотно вложила её ему в руку, принялся поглаживать:

— Ты такая нежная, — шептал он, — совсем как тогда… Тогда, помнишь?

— Когда? В палатке?.. В лесу?

— Да-да, в лесу!.. Самое лучшее моё воспоминание о тебе!

Потом приподнял голову и слегка вытянул подбородок вперёд, прикрывая глаза:

— Поцелуй меня, где твои губки? — попросил он, и я ощутил накатывающую волну бессильного гнева.

Боль бывает разная. Каждый, кто хоть раз ушибал палец на ноге, точно знает, как правильно нужно страдать. И думает, что если не девятый, то уж седьмой круг ада он точно уже прошёл. Умирая, можно ощутить высокий градус страдания, смерть с нашими телами не шутит. Но боль душевная по любой градации — самая сильная, может, оттого её и заглушают телесной. Если, конечно, у вас есть тело.

Моя душа взорвалась болью, сам я заметался по комнате из угла в угол. Разгонялся и с силой ударял оборотня в висок, стараясь проскользнуть внутрь, но отлетал в сторону, отброшенный силой охранного заклятья.

Ничего не подозревающая Гермиона наклонилась и коснулась его губ. И тут Сивый сделал то, что так долго планировал.

Его руки были зафиксированы наручниками, а те, в свою очередь — прикованы тонкими короткими цепями к металлической скобе в стене. Встать и уйти или даже дотянуться до соседа по палате Сивый никак не мог. Однако длины цепи хватило, чтобы рывком обернуть вокруг шеи ничего не подозревавшей Гермионы и яростно сдавить.

Она сильно дёрнулась, но не смогла вырваться, лишь издала тихий хрип, оказавшись в ловушке.

— Ну что! — зашипел оборотень, вскакивая и перехватывая её правую руку. — Попалась?

Удерживая голову Гермионы у своей груди, он подмял её руку под своё колено.

— Не дёргайся, сука, задушу! — рыкнул он, и Гермиона, ещё побарахтавшись, затихла.

Я раз за разом пытался ударить чёртового оборотня, но у меня не получалось. Он тем временем пошарил за пазухой у Гермионы, доставая палочку и отбрасывая далеко в сторону. Попутно жёстко, по-хозяйски, облапал её грудь. Гермиона бессильно пыхтела, её лицо побагровело от удушья. А я яростно метался над их головами, пытаясь хоть за что-то зацепиться.

— Значит так, грязнокровка, — наклонившись к её уху, зашептал оборотень, — игры кончились! Сейчас ты сделаешь мне приятно, вы оба должны мне за пользование телом, а потом, по результату, посмотрю, порвать тебе горло сразу или просто укусить и обратить. Так что, старайся!.. И не рыпайся!

Он немного ослабил цепь, положил ладонь ей на затылок и, несильно надавив, заставил склониться к своему паху. Гермиона, поняв, чего он хочет, взвыла и попыталась отпрянуть. Он сильнее сдавил ей шею цепью, наклоняя.

— Не упрямься, дура, всё равно ведь собиралась! Твой дружок не придёт, я позаботился!

Тут мой взгляд упал на неподвижное тело Уизли, и я замер, осенённый внезапной идеей. Ещё не думая о том, смогу ли, даже если визит получится, управлять этим бесчувственным телом, и, тем более, привести его из коматозного состояния в вертикальное положение, ринулся вниз.

Этот шанс я не имел права упустить!

— Пока склоняюсь ко второму, не разочаровывай меня, — продолжал Сивый, поднимая полу больничной пижамы и стягивая штаны, — молодые сучки нужны в нашей стае, тем более, учёные, с палочкой. Да не вертись ты, блядь лохматая!

В тело Уизли я ворвался легко, будто с размаху. В нём было куда просторнее, чем в теле Сивого, наверное, потому, что я находился там один. С управлением оказалось чуть сложнее. Тело не слушалось, глаза не открывались, дыханию что-то мешало. Пока я догадался, что нужно поднять руки и вытянуть из бронхов жёсткий тубус, чтобы восстановить самостоятельное дыхание, прошло некоторое время. Я очень боялся не успеть.

Хвала Мерлину, что медицина магов такая продвинутая, пациент пролежал в коме год — и никаких тебе пролежней, мышечных атрофий. И на реабилитацию дыхательных мышц не нужно тратить столько времени, как в мире маглов. Там бы я ничего не смог. Однако, это не значит, что мне не было больно! Болело всё, начиная от раны в повреждённой глотке, до мышц груди и шеи. Боль навалилась на меня лавиной, шокируя, дезориентируя. Слабое ватное тело качалось, поднимаясь, голова ходила кругом. Потом уж, спустя время, я выяснил, что даже в магическом мире на подобные действия уходит довольно много времени. Так что, можно сказать, я в тот момент совершил почти невозможное!

Глянув, наконец, на Грейнджер и Сивого, я увидел, что они яростно сцепились в схватке. Видимо, наклоняя её, оборотень слишком ослабил захват, она смогла резко подняться и с размаху ударить его в нос своим затылком. Сейчас они застыли друг против друга, вцепившись руками друг другу в горло. Оборотень, несмотря на смертельную болезнь, был сильнее и побеждал.

Я, почти не чувствуя ватных конечностей, рывками поднял остро пульсирующее болью тело Уизли, встал, опираясь на спинку больничного стула. А потом этот же стул, подняв, с силой опустил на макушку Сивого. Он яростно взвыл, выпустил Гермиону, и рванулся со страшно оскаленной пастью на меня. Но его остановила короткая цепь. Как собака на короткой привязи, он дёрнулся, и по инерции, отлетел назад. Гермиона вырвалась, отскочила от него. На её шее вспухали багровые с кровоподтёками следы от цепи. Подхватывая валяющуюся на полу палочку, она, наконец, свалила оборотня оглушающим заклятьем.

Сивый бессильно рухнул на койку, а я сам, харкая кровавыми хлопьями, мешком повалился на пол, теряя сознание.

Очнувшись, я обнаружил себя лежащим на кровати, всё там же, в теле рыжего. Надо же, не вылетел! Некому было выбрасывать меня наружу.

Надо мной хлопотал врач. Какой-то очень знакомый доктор, если я сосредоточусь, может даже припомню его фамилию. Боль в горле уменьшилась, стала почти терпимой, и я догадался, что это — его стараниями.

— Ну что, очнулись, мистер Уизли? — заботливо и успокоительно, как буйному сумасшедшему, проговорил он. — Ну, вы нас и напугали! Вырвали трубку, поранились… Теперь пойдёте на поправку. Но вставать пока нельзя. И трубочку в носу не трогайте! Поняли?.. Кивните мне.

Я кивнул и скосил глаза на сидящую рядом с кроватью Грейнджер. На её шее уже не было следов удушения. Сама их убрала? Она вглядывалась мне в лицо и, поймав взгляд, облегчённо улыбнулась.

— Привет, любимый, — шепнула она, когда врач отошёл, — а я уж подумала, что обозналась, когда ты встал. А теперь вижу, что это и вправду ты, а не Рон.

— Его здесь нет, — с трудом прохрипел я, — он ушёл, уже давно.

Грейнджер нахмурилась, обдумывая услышанное.

— Рон умер? Это точно?.. Он не вернётся сюда?

Я уверенно кивнул и поморщился: голова гудела как колокол. В её глазах загорелся какой-то странный упрямый ведьмовской огонёк, будто она снова на уроке решала сложную задачу.

— Ты там один, Северус? И тебе там нормально, в этом теле?

Я поднял руку и показал жестом: более-менее. Больно.

— Тогда вот что, — она решительно наклонилась, освободила мою грудь от одежды и быстро начертила на ней простую формулу запирающего заклятья. Вязь, сформировавшись в узор, упала на кожу и прожгла в ней глубокие следы, создавая татуировку, — я попрошу тебя немного задержаться здесь, со мной, Северус, если ты не против. Я узнала один способ!..

Скривившись от нового приступа острой боли, я нашёл в себе силы удивиться. Все мы, с малых лет знаем это заклятье. Но никто не пользуется им для таких целей! Ну и дела! Или это стресс так обострил интеллект Гермионы, или она знает об этих видах магии побольше моего! Она просто взяла и привязала меня к телу!

— Потерпи немного, родной, — шепнула она, — сейчас обезболю.

За её спиной я разглядел неподвижно лежащего на койке Сивого.

— Никто не знает, что произошло, — продолжала она, перехватив мой взгляд, — память Сивого я подчистила Обливиэйтом, так что, даже если захочет погавкать, то наш с тобой секрет не выдаст.

— А запирающее надолго меня удержит в этом теле? — не понял я.

— Не знаю, — она честно развела руками, — вот и проверим, вероятно, убрав его, сможешь уйти. Постой, а ты что, не хочешь остаться со мной?

Она напряглась и нахмурилась, ожидая ответа.

— Почему бы нет?.. Давай попробуем, моя маленькая всезнайка, — успокоил я её, дотянувшись и погладив по руке. — Может, это наш с тобой шанс.

— Тогда, добро пожаловать обратно в мир живых, — облегчённо улыбнулась она и добавила, — с днём рожденья, Северус!

— Зови меня Рональдом, бэйби! — прохрипел я.

И она рассмеялась, наклоняясь и целуя меня в губы.

Эпилог

Сколько в мире людей, внезапно изменившихся после травмы, падения или потери сознания? Сколькие меняются в одночасье? Куда больше, чем вы могли бы себе представить. И окружающие каждый раз ломают голову, что случилось с их знакомым, что на него так повлияло. А я теперь точно знаю. И эти люди тоже меня узнают. Глаза вернувшихся в чужое тело мертвецов, визитёров, ни с чем не спутаешь! Мы замечаем друг друга, но никогда не разговариваем о случившемся.

Мы живём с Гермионой уже три года, нам хорошо вместе, и мы ни о чём не жалеем. Как при жизни я не мог представить себя семейным человеком, так теперь не представляю, что рядом нет её. Родная, несгибаемая всезнайка и упрямица, сильная, неутомимая в постели, ласковая, желанная. Она меня дождалась.

В прошлом году мы поженились. Молли и Артур настояли на пышной свадьбе, и я им уступил, хотя это вынудило меня зарабатывать деньги день и ночь. От их помощи я, разумеется, отказался.

Вообще, с родителями рыжего Рона, которые достались мне в наследство вместе с телом и именем, всё не так просто. Отец и братья долго удивлялись произошедшим во мне переменам, но, в целом, приняли их как данность и даже нашли позитивными. Да и как не удивляться: Рональд Уизли сделался строгим, менее разболтанным, учится, получает дипломы и варит зелья для лавки своего брата Джорджа. Может, со временем, мы с Гермионой откроем и свою лавку. Из Аврората я ушёл, поскольку не столь самонадеян, как покойный Уизли. А его тело придётся научить ещё очень многому, ибо он, в отличие от Грейнджер, школьные годы провёл почти впустую.

Даже внешне я всё больше становлюсь похожим на себя прежнего. Оказывается, иногда достаточно расправить плечи и по-другому посмотреть на мир, и становишься выше ростом и значительнее, и люди воспринимают тебя с гораздо большим уважением. Гермиона говорит, что у меня даже глаза и волосы потемнели, и нос стал тоньше. Что ж, видно тело само адаптируется к тому, кто в нём живёт.

А вот мать и сестра Уизли до сих пор поглядывают на меня косо и недоверчиво, особенно Молли. Материнское сердце не обманешь! Я, впрочем, не собираюсь перед ней оправдываться. Благо, мы сразу поселились отдельно от Уизли, в квартире Гермионы, и контакты с рыжей семьёй сведены для нас к минимуму. Перемены характера я списал на ликантропию, теперь у меня на все подобные случаи есть вполне разумное объяснение. То, что я давно, ещё в Хогвартсе, научился обуздывать эту болезнь, помогая Лунатику с помощью зелья, им знать не обязательно. С регулярным приёмом зелья я ни разу за все годы не обращался. Просто каждый месяц соблюдаю меры предосторожности, три дня отсиживаюсь в одиночестве. Если честно, не самая высокая плата за возможность пользоваться молодым, практически здоровым телом.

Из минусов ещё можно назвать то, что я по-прежнему не могу удаляться от Гермионы на значительные расстояния. Десяток километров — и всё, мне становится дурно. Связь между нами не пускает. Хотя как сказать "минус", зато я всегда чувствую её настроение, желания, это сродни легилименции. В браке очень полезное умение.

Гермиона хочет родить детей, и мы с ней этот вопрос оговорили. Даже если бы не ликантропия, передающаяся потомству в ста процентах случаев, я не желал бы рожать детей от тела рыжего Уизли. Для неё это тоже неприемлемый вариант, он сродни измене.

Но я нашёл выход, и собираюсь в ближайшее время её порадовать. При жизни, будучи ещё Северусом Снейпом, я законсервировал в колбы и отправил на хранение в Гринготтс все жидкости своего тела, они, бывает, пригождаются для варки особых зелий. Я запасливый. Кровь, лимфа, сперма, слюна и некоторые другие ткани организма. Всё это и сейчас хранится в ячейке у гоблинов. Вряд ли с тех пор у Снейпа объявились наследники и востребовали эту коллекцию, вместе с деньгами. Если придумать, как добраться до ячейки, то мы, при правильном подходе, вполне сможем зачать с ней и родить моих детей.

Проблемы могут снова возникнуть с вездесущей Молли Уизли, сующей нос не в свои дела, но они уже вполне решаемы. Если рассказать об этой возможности моей маленькой всезнайке, будьте уверены, она придумает, как всё объяснить. Никогда не встречал в жизни человека, упорнее её! Я бы, скорее всего, наплёл с три короба про донорское зачатие, чтобы не рожать заражённых ликантропией детей.

Есть, правда, вещи, тревожащие меня куда больше подозрительности Молли Уизли. Например, то, что, попав в квартиру Гермионы, я обнаружил там целую кучу книг по чёрной магии и некромантии. На вопрос о них Гермиона только отмахнулась. Говорит, не пользовалась ими. И, когда я стал просматривать книги, довольно быстро унесла их из дома и спрятала. Это дало повод задуматься, но, если честно, я решил, что не пойду до конца. Если она хочет что-то скрыть от меня, так тому и быть. От раскапывания этих тайн ничего не изменится. Я лишь отругал её за неосторожность: тёмные ритуалы опасны для неё самой. Она лишь смеётся: глупости, мол, любимый, не бери в голову.

Она до сих пор плачет, вспоминая Рона Уизли, хотя и говорит, что не виновата в его смерти. Я ей верю. Но стоило мне спросить, не хотелось бы ей вернуть всё обратно, посмотрела на меня, как на ненормального. Между мной и Уизли, Гермиона, не раздумывая, выбирает меня.

Удивительная женщина — моя жена! Каким-то непостижимым чутьём она выведала у мира, что мы никогда не выбираем между белым и чёрным. Любой наш выбор тёмен и каждый оплачивается высокой ценой. Один раз избрав путь, Грейнджер уже с него не сворачивает. Есть мелочи, в которых она уступчива, ситуации, где подчиняется и людям, и реальности, но не нужно обманываться мнимой мягкостью. В том, что считает главным, она ломает изменчивый мир под себя.

Представление о том, что хэппи-энд — это несомненная победа добра над злом — сильно поменялось с дней моей юности. Это, чаще всего, компромисс, в котором хорошего лишь немного больше, чем плохого. Мой странный вираж судьбы тоже можно считать компромиссом, но это ясно мне, сегодняшнему Снейпу, уже умершему и похоронившему свою бескомпромиссность.

Я снова и снова задаю себе проклятый вопрос: что такое «Я». Снейп в теле Уизли — это Снейп или Уизли? Или наполовину тот, наполовину другой? Я ощущаю себя прежним, но когда окружающие воспринимают меня иначе, и сам начинаю думать и действовать по-другому. Мне не с чего стало злиться, и злость ушла. Я не страдаю больше от отверженности, и одиночество перестало быть моим убежищем. Не душа компании, конечно, но и не отшельник больше. Я изменился. Но если бы я остался в теле Сивого, захотелось бы мне убивать людей?.. Я всё ещё не понимаю, кто я такой.

Одна Гермиона ни в чём не сомневается, будто знает все эти премудрости с самого рождения. Обнимает не моё тело, радостно заглядывает в не мои глаза. И узнаёт в них меня. Она согласна на сделку с реальностью.

И пусть она ищет мои черты в его лице. Пока находит, я жив. Она примет меня всякого.

Меня невозможно убить, пока есть любимая женщина, которой я обещал вернуться.