В самый темный час (джен)

Примечания:

Хочу сразу сказать: я не являюсь специалистом в области ядерного оружия и последствий его применения, а так же в радиационной защите и методах борьбы с радиационным заражением, но старалась быть реалистичной)

А теперь приятного чтения!

---

Тьма сгущается перед рассветом.

Древняя народная мудрость⁽¹⁾

— С иголками… Как кактус?

— Нет. У кактуса иголки белые и тонкие, а у елки зелёные и толстые были, Алис. Много-много. На каждой веточке. А сами ветки — коричневые. И ствол коричневый, толстый. У маленькой ёлочки с ногу твою, наверно. А у большой и с мою талию мог быть. Такая в высоту с пять-шесть Арсланов.

— Нет! — недоверчивое восклицание. — Это же метров десять? Десять с половиной? Я тебе не верю!

— Ох, Алиса. На поверхностности-то почему бы и не вырасти? Там и сейчас ведь, где не выжжено, всякое растет.

— Ну да, кривое и косое. К чему приближаться не рекомендуется, — саркастичное фырканье, больше подошедшее бы взрослому, не звонкому детскому голоску. А в следующее мгновение нетерпеливое: — Расскажи про вкусности!

— Ну, салаты были всякие… Оливье, винегрет, селёдка под шубой… Не знаю, как тебе их описать и с чем сравнить. Не знаю. А вот мандарины… Вам доктор раз в неделю витаминный концентрат даёт. Тот, что в красных бутыльках. Кисленький с толикой сладости. Вот мандарины на него похожи, только наоборот — сладкие и немножечко с кислинкой. И не в бутыльках, а в тонкой прозрачной кожице, которую тоже есть можно. Дольками. Дольки в шарик собраны, а сверху ярко-оранжевая оболочка, как костюм у техников.

— Эх, — мечтательное. — Это вкусно, должно быть. Хотела бы я попробовать.

— Говорят, далеко на западе в одном убежище смогли вырастить. Там оранжерея и виварий больше и оснащены куда как лучше, — вздох. — Жаль, по поверхности не доберешься.

— Жаль… Бабушка, а спой, пожалуйста? Ну, раз праздник… Я принесу.

Топот детских ног. Гулкий стук от соприкосновения металла с чем-то деревянным, полым внутри.

— Осторожнее, Алиса! Гитаре лет больше, чем твоей матери, а другой у нас нет. И не будет уже.

— Прости, — виновато. Шаги назад медленнее, аккуратней. За ними слышится нестройный перебор, скрип проворачиваемых колков, повторяющееся треньканье одной струны, второй, всех разом, и наконец, резонируя от стен, по помещению льется мелодия. Немного грустная, но лёгкая, заставляющая все внутри трепетать, надеяться на лучшее.

— Так красиво! — восторженное восклицание. — Я тоже хочу… Научишь меня играть?

Морщинистая кисть с побитыми артритом пальцами и выцветшей татуировкой на тыльной стороне — то ли заяц, то ли кролик (кто их теперь различит?) — на мгновение замерла. После продолжила перебирать струны.

— Если хочешь — конечно, — в тронутом годами голосе слышна улыбка. Она не исчезает, когда тот, поднявшись на октаву, выводит первые слова старинной песни:

Когда в дом входит год молодой,

А старый уходит вдаль…⁽²⁾

На детских губах — тоже улыбка. Глаза зачаровано следят, как чужие пальцы творят музыку.

* * *

Бабушка… Вернее, прабабушка умерла, когда Алисе минуло десять. Это не стало неожиданностью: та была самым старым человеком из всех, кого девушка встречала за свои двадцать прожитых оборотов. Баба Тая пережила сына, внучку. Осталась только правнучка, и обитатели ЯУГО №25⁽³⁾, в народе называемого Ульем, пускай почти никто уже не знал, что это в точности обозначало, шутили: баба Тая переживет их всех. И Улей тоже.

Ошиблись. Не пережила.

Улей продержался дольше на пять лет.

От бабушки Алиса знала, что убежища в большинстве своем не были рассчитаны на длительное проживание в них людей (а между тем, со времени Трех Дней Огня, как окрестили предки последнюю войну, прогнавшую их с поверхности, прошел почти что век). Она слышала, что в некоторых областях выжившие давным-давно покинули убежища и вновь осваивали мир под солнцем. Вот только территория, где оказался расположен Улей и еще с десяток малых и крупных ЯУГО, а так же с сотню частных маленьких бомбоубежищ, из которых до сего момента продержались единицы, особо на момент создания продвинутые, относилась к категории самых неблагоприятных по уровню радиационного фона. Здесь на поверхности по-прежнему чревато было появляться без защиты.

Когда в очередной раз вышли из строя насосы, обеспечивающие Улей артезианской водой, вкупе с системами очистки, это не стало событием из ряда вон. Подобное в последние десятилетия происходило удручающе часто. Однако в этот раз поломка стала роковой.

Деталей для починки больше не было.

Стараниями добровольцев-ходоков, что поднимались на поверхность в поисках топлива, инструментов, запчастей и — чем черт не шутит! — долгохранимого продовольствия, Улей к моменту той поломки и без того просуществовал почти на двадцать с хвостиком лет дольше, чем отмерено, но в этот раз — увы — чудесного спасения не предполагалось. Ресурсы были вычерпаны.

Осознав всю патовость ситуации, жители Улья предприняли отчаянную попытку спасти хоть кого-нибудь. Впоследствии ее нарекли «Исход». Два древних грузовых транспортера, обшитых толстыми свинцовыми пластинами по корпусу, покинули ЯУГО №25, увезя в брюхе два десятка детей, троих беременных девушек, нескольких выдающихся техников и лаборантов в сопровождении вооруженных ходоков, что по очереди сменяли друг друга на броне.

Путь предстоял неблизкий и опасный. Впервые кто-то после огненных дней осмелился на столь далекий переход по зараженной поверхности, и не было гарантий, что он закончится успехом.

Беженцев согласились принять на юге, в ЯУГО № 27, носящем столь же понятно-непонятное, как и их Улей, имя Муравейник.

Они ехали около двух недель. В кузове транспортера было душно, несмотря на минус за бортом. И голодно. Система для питья была подведена в защитный костюм, но, чтобы поесть, приходилось подвергать себя риску дополнительного облучения, снимая капюшон, так что приемы пищи были сведены к минимуму.

Иногда машины тормозили и снаружи слышалась стрельба, повизгивания, гулкие удары об обшивку. Тогда Алиса чувствовала страх.

Хотя поверхность напоминала здесь по большей части выжженную пустошь, безжизненной ее назвать было нельзя. На этих каменисто-земляных просторах обитали крупные довольно ядовитые жуки нескольких видов, хищные птицы, всякая разная, но большей частью хищная же мелочь и — бич всех ходоков — сбивающиеся в стаи крысаки. Алиса видела их только на рисунках. Зубастые и красноглазые, покрытые густой короткой шерстью, те доходили, по словам ведущего их группу в новый дом Арслана, ей до колена. Длинный хвост, цепкие лапки — голые, серовато-розовые — и желудок, якобы способный переваривать даже металл. Твари были всеядны и настырны. И именно от них отстреливались ходоки.

Порой задерживаться приходилось из-за лишайника. Rubrum lichen или Красный Убийца, как прозвали эту пришедшую с запада лет семь назад напасть. Никто вначале не придал значения разросшимся везде и всюду розоватым, а порою красным до багрянца кустикам. Но со временем заметили, что ходоки, имевшие неосторожность потоптаться по лишайнику, довольно быстро умирали — от лучевой болезни. Тогда в каком-то из южных убежищ симбионт⁽⁴⁾ собрали для исследования. Все сборщики погибли, как и полблока предпринявших попытку изучения рубрума научников, прежде чем вынужденно отказались от любых дальнейших проверок, но кое в чем им разобраться все же удалось.

Красный Убийца оказался все равно, что маленький радиоактивный излучатель. Относительно безопасный. Не опаснее, во всяком случае, того, что его окружало. Но только до тех пор, пока не нарушалась его целостность, что приводило моментально к всплеску радиации. Пораженный симбионт разбрасывал вокруг радионуклиды, будто те были упрятаны в него, что кислород в баллоны под давлением.

Приходилось объезжать заросшие лишайником прогалины, подкапывать, когда объехать было негде. Делать это следовало осторожно, чтоб не повредить тяжи ризоидов, глубоко врывшиеся в больную почву. Единственное благо — не заметить яркую пушистость, вокруг которой таял снег, на фоне грязно-серой или бледно-желтой земли было сложно.

Вынужденные задержки нервировали и ходоков, и пассажиров, пугали до рыдания детей. Беженцы понимали, что, чем дольше остаются на поверхности, тем большую дозу облучения получат, несмотря на принятые радиопротекторы, защитные костюмы и обшитый свинцовыми пластинами корпус транспортеров…

И все же, вопреки опасности, общей нервозности, эта поездка запомнилась Алисе больше иным. Впервые оказавшись на поверхности, девушка (девочка тогда) жадно цепляла взглядом — восторженно-недоверчивым — все, что попадалось по пути их группе беженцев. Рассветное небо — почти что белое там, где восток, и еще темное, сбрызнутое мелкими бело-оранжевыми точками-звездами на западе. Слепяще-алый диск над горизонтом — Солнце. Оранжево-красная дрожащая дорожка отблесков на серебристо-белом покрывале, укутавшем пустошь. Розово-красная опасная пушистость рубрума.

Алиса каждый раз последней возвращалась в кузов транспортера, когда им разрешали ненадолго выйти, размять ноги. Выскакивала первой, слушая стоически ругательства Арслана. В наземном гараже Муравейника и вовсе недоверчиво застыла, открыв рот, пока не получила подзатыльник и не была утащена вниз за шкирку.

Потому что там рядом с убежищем росли деревья!

Тонкоствольные и не высокие пока, но настоящие ЁЛКИ... Насколько хватало глаз увидеть через закрывающиеся створки ворот...

Впоследствии Ануш, заведующая в Муравейнике оранжереей, поправила ее, сказав, что это сосны. Да и деревья, в общем, были не такой уж невидалью (выжившие из тех убежищ, что расположились ближе к краю пустоши, божились, что там вдали стояли целые леса). Вот только слышать и созерцать подобное воочию оказалось настолько несоизмеримым! Алису это привело в такой восторг, что даже притупилась временно боль от потери тех, кого пришлось оставить в Улье. В конце концов, бабуля часто говорила: «Жалеть нужно живых. Что мертвым ваша сырость?»

* * *

На новом месте Алиса впервые встретила мандариновое дерево. Муравейник не был тем убежищем, о котором говорила баба Тая, и это оказалось неожиданно. Зеленоватые мелкие плоды, усыпавшие ветки четырех невысоких деревец с жидкой листвой, совсем не походили на описание бабули, и девушка вначале была весьма разочарована. Получается, что бабушка врала?

Это тоже разъяснила ей позже, когда Алиса начала работать с ней, Ануш. Оказывается, раньше мандарины действительно были оранжевыми и куда крупнее. В отличие от многих других цитрусовых, чьи плоды и после вызревания оставались зелеными, пока не подвергались воздействию низкой температуры или определенных химических веществ. Только местной почве не хватало нужных микроэлементов, чтобы мандарины продуцировали в плодах необходимые эфирные масла, которым были обязаны яркой окраской.⁽⁵⁾

— Да, конечно, земля подкармливается, и черви хорошо работу выполняют. Только отходов вивария и кухни мало для полноценного удобрения, а предки как-то не рассчитывали, что мы тут земледелием решим заняться, — Ануш невесело хмыкнула. — Почва беднеет, плоды мельчают. Еще лет 20-30 и, если к тому времени на поверхности по волшебству вдруг не исчезнет радиация, наступит голод. Даже если число обитателей сократится. Молчи об этом. Кому надо, знают, а преждевременная паника нам не нужна.

Алиса кивнула. Она еще помнила тот хаос, что наступил, когда до обитателей Улья донесли, что жить ему осталось считанные дни. Люди плакали, ругались. Были те, кто проявлял агрессию. Не все были согласны с тем, что шанс на жизнь в другом убежище должен достаться детям — рожденным и пока что не родившимся. Еще больше споров вызвали специалисты — хватало тех, кто посчитал себя важнее тех, кого выбрали для путешествия. И ходоков. Всю жизнь отсиживающиеся под землей люди вдруг стали истово желать взять в руки оружие и нацепить радиозащитный костюм — сопроводить детишек в Муравейник. Дошло до драк. Алиса слышала, кого-то застрелили…

Конечно, были те, кто принял все достойно. На самом деле таких было большинство, но… она понимала.

В помощницы Ануш Алиса напросилась сразу же по завершении Основного Образовательного Курса. В шестнадцать. До этого подростки помогали тут и там в простой работе, присматривались к тому, что им дается, нравится. Или присматривались к ним. В случае Алисы все совпало. Ей нравилось работать с зеленью в оранжерее, Ануш не лишней была пара чувствующих растения рук и светлая голова. Так беженка Алиса стала одной из десяти помощников заведующей оранжереи. И не пожалела. Ни разу.

Ануш много рассказывала. О растениях и жизни. Об экологии и будущем. От этой женщины Алиса узнала, что соснам рядом с ЯУГО десять лет. Их высадили саженцами, полученными из замороженных семян, хранившихся еще с Огненных Дней и бесперспективных для выращивания в самой оранжерее. На самом деле, поначалу Ануш сомневалась, что те прорастут. Но сделано это было не для красоты.

— Если помнишь, могла, во всяком случае, обратить внимание, земля там срыта. Толстый пласт всего на сотню метров от убежища. Эта работа заняла у нас немало лет. Вам повезло с транспортерами в вашем Улье. Муравейник хоть и лучше оборудован, но с машинами тут беда. Лет шестьдесят назад почти всех старичков эпидемия выкосила, и техникам не повезло. Из тех, кто остался, обслуживать доогневой транспорт никто особо не умел, методом тыка учились. Само собой, с таким подходом машинки недолго прожили. Так что большую часть работы пришлось вручную выполнять. Хорошо с вашими транспортерами дело чуть шибче пошло. Прошлой весной новую партию саженцев высадили, и вот еще на эту подрастают. Потом деревья выкорчуют, вывезут — дай Боже, транспортеры не сломаются — и захоронят где подальше. А на их месте новые растения посадим.

Так Алиса узнала, что деревья вытягивали из почвы радиацию. Медленно, обидно медленно, но все же верно очищали.

Это было пляской на сковороде, по словам заведующей оранжереей: когда пятки припекает, но жариться не хочется. Борьба с радиационным загрязнением, описанная в книгах предков, была процессом долгим. С проблемой голода или неполадками в системе жизнеобеспечения, как произошло в Улье, они столкнутся куда раньше, чем вблизи ЯУГО №27 станет безопасно возделывать землю и собирать с нее урожай.

Но бабушка всегда говорила, стоило жить, пока живется. И девушка старалась не унывать. Работала, училась, знакомилась с людьми. А между тем, прошло пять лет.

* * *

Алиса надавила на спусковой крючок пистолета-распылителя, наблюдая, как прозрачные капли оседают на зелёных листьях и плодах, отпустила, переходя к следующему деревцу, и снова на растение полился искусственный «дождь».

Занятие было простым и почти медитативным. Если сощуриться, глядя на жиденькую светло-зеленую листву, да так, чтоб в поле зрения не попадали колоны и потолочные перекрытия с рядами разнодиапазонных ламп, прислушаться к едва заметному шуршанию листвы, тревожимой потоком вентиляционного воздуха, к нестройно выбиваемому водяными каплями «т-т-т», можно было на миг представить, что находишься не в оранжерее, ограниченной стенами из стекла, бетона и металла, а в настоящем — прям взаправдашнем, как в бабушкиных сказках, — и, что главное, совсем неядовитом лесу.

Дольше — увы — не выходило. Орошение требовало быть экономной.

Пусть Муравейник добывал воду из скважины и недостатка в ней никогда не было, для этого нужны были насосы. Они работали на электричестве, а их детали со временем изнашивались. И то, и то было ресурсом не менее ценным, нежели добываемая с помощью них вода или плоды, которые та орошала.

Так что мечтам получалось предаваться урывками.

— Работаешь? — раздавшийся за спиной голос заставил девушку вынырнуть из своих мыслей. Она отжала спусковой крючок и опустила распылитель, но повернуться не успела — на талии сомкнулись чужие руки, прижав к твердому телу позади. Впрочем, назвать чужими для Алисы руки Игоря было бы неправдой. Она даже не вздрогнула — настолько действие вышло привычным. Волос коснулись лёгким поцелуем. Девушка улыбнулась и все же развернулась лицом к тому, кто столь бесцеремонно отвлек ее от работы.

— Бездельничаешь? — вопрос был шуточным подтруниванием лишь отчасти. Увидеть Игоря Братеева вне стен исследовательского блока в рабочее время — событие из ряда вон, и вряд ли несло с собой добрые вести. Поэтому второй вопрос Алиса задала уже со всей серьезностью: — Что-то случилось?

Игорь вздохнул, на миг сильнее сжав руками ее талию, и отступил назад. Оперся поясницей о стол с инструментами. Алиса же, сдвинув в сторону ручные грабли и совки, уселась рядом прямо на столешницу. Следя за выражением лица мужчины, которого привыкла за тот год, что они жили вместе, называть своим, она стянула с рук перчатки и, успокаивающе накрыла ладонью нервно постукивающие по собственному бедру пальцы Игоря.

Определенно, Братеев выглядел испуганным, хоть и старался того не показать. При этом — до странности воодушевленным. Это было видно по глазам — по тому блеску, что, как помнила Алиса, сопровождал у научника Игоря витающую в воздухе идею, решение задачи, которое ещё лишь предстояло поймать за хвост. Ученый азарт, как называл такое настроение он сам.

— Утром группа уходит на поверхность. Я иду с ними.

На несколько секунд в оранжерее воцарилось молчание прежде, чем Алиса нашла в себе силы заговорить.

— Но… ты же не ходок, Игорь, — выдавила девушка. Сердце забилось чаще. — Ты никогда не был на поверхности.

Мужчина кивнул, слегка рассеянно потерев пальцем переносицу под очками.

— Да. Только на этот раз им нужен специалист моего профиля. И еще пара человек из наших. Арслан вернулся. С побережья. У него важные новости.

Девушка резко выдохнула, впившись в Игоря острым взглядом.

— С побережья? Там же…

Игорь лишь кивнул в ответ.

Западнее Муравейника в восьми-девяти днях езды на транспортере начиналось море. Алиса плохо представляла, как могло воды быть столько, чтобы от места, где стоишь, она тянулась до границы неба и земли. Наверно, это выглядело впечатляюще.

И было столь же бесполезно.

Радиационный фон на побережье регистрировался на порядок выше, чем около убежища. И пускай море, со слов ходоков, казалось обитаемым, питаться от него было нельзя. В той стороне вообще отсутствовало что-то по-хорошему привлекательное. Несколько погибших за почти столетие убежищ — малых и больших, — из которых давно было вывезено ходоками все полезное. И только. Зато прибрежная земля и скалы стали родиной для нынешнего бича всех, кто имел дерзость ступить на поверхность — рубрума, радиоактивного убийцы-симбионта.

По всему выходило, что его споры принесло оттуда. Ни в одном другом месте рубрум не произрастал так плотно. И там же он впервые был замечен.

Вот уже десять лет к морю невозможно было подступиться, так как на километры от воды земля была укутана плотным ковром лишайника так, что ни шагу не ступить, ни подкопать не представлялось там возможным. С каждым годом площадь захваченной симбионтным сорняком земли росла, а ветер разносил его споры все дальше, туда, куда лишайник не мог добраться, размножаясь слоевищем. Скорость его распространения воистину пугала.

Учитывая все это, на побережье много лет никто попасть особо не стремился. Так что же там забыл Арслан?

Арслан уже три года был не просто ходоком, а ходоком-разведчиком. Так называли тех, кто уходил от ЯУГО столь далеко, что чаще оставался где-то там, чем возвращался. Самых отчаянных. Разведчиками становились те, кому нечего терять и кто намеренно искал смерти, желая ей придать какой-то смысл. Арслан смерти не искал, однако та сама должна была найти его в ближайшие годы. Вскоре после их прибытия в Муравейник у ходока диагностировали рак — самую частую болезнь у старичков-поверхностников. Арслан и вправду был одним из самых старых ходоков, встречавшихся Алисе. Врачи давали ему пять-шесть лет, и годы эти до обидного быстро проходили. Арслан сидел на легких пока обезболивающих и поддерживающих средствах. Так что над головой мужчины и без рискованных вылазок наверх давно была занесена коса.

Но Арслан был тем, кого Алиса знала с детства, и кто присматривал за ней, когда не стало бабушки. Какой бы неизбежной не была близкая смерть мужчины, Алиса не могла не волноваться каждый раз, когда тот покидал убежище. И тут… побережье.

Очевидно, уловив ее страх, Игорь оттолкнулся от стола и встал перед Алисой, взяв руки девушки в свои. Погладил ласково большими пальцами.

— Да, Лис, да… И с ним все в порядке. Но то, что он нашел там… — Игорь осекся, прервав взволнованное бормотание, затем мотнул головой. — Не могу сказать. Сама понимаешь.

Алиса понимала. Не было людей суевернее, чем ходоки. Слишком опасным было занятие. И слишком многие из тех, кто уходил, не возвращались. Среди ходоков отсутствовали атеисты. Даже если кто не верил в Господа или Аллаха, неверующих в одушевленность родной Земли, или, что звучало чаще, поверхности или надземья, в ее изменчивый, капризный, будто у дитя, характер среди них не было. Ходоки свято, будто заповеди, чтили кровью и слезами собственных предшественников выстраданные правила. Какими бы нелепыми те не казались. Одно их них гласило: вероятность благоприятного исхода вылазки обратно пропорциональна количеству людей, знающих о ее цели.

Но побережье… Для чего ходокам побережье? Родина рубрума? Зачем им Игорь, всю жизнь проведший за исследованиями в лаборатории?

Алиса судорожно выдохнула, сжимая кулаки, затем вцепилась в форменный халат мужчины.

— Обещай! — потребовала, стараясь, чтобы голос прозвучал сердито, а не жалобно. — Пообещай мне, что вернёшься!

Нельзя было просить остаться, как-то удерживать того, кто собирался на поверхность. Нельзя пугать опасностью, подстерегающей там. Подобное было равно проклятию. Поверхность не прощала враждебного к себе настроя, не прощала жадности, и забирала чаще именно тех, кого истово берегли. Игорь не был ходоком. Но Алиса предпочитала не испытывать судьбу. Поэтому и ограничилась лишь просьбой вернуться.

— Я постараюсь, Лис. Я очень постараюсь, — мужчина наклонился и коротко коснулся закушенных губ девушки своими. Алиса разжала стиснутые на синем халате пальцы, крепко обняла Игоря, уткнувшись носом в острую ключицу и забормотала:

— Я буду ждать. И только попробуй не вернуться! Не прощу! Не вернёшься, умру старой и злой девой, и буду мучить тебя в посмертии, придурок! Понял?

На последних словах Алиса расцепила руки и стукнула мужчину по груди. Тот издал смешок и, отступив на шаг, потер ушибленное место.

— Технически, чтобы исполнилась твоя угроза, тебе необходимо быть… Ну, ты поняла, — Игорь многозначительно вскинул бровь, немного шало усмехнулся. — Так что… Ай!

Алиса вновь ударила его в грудь — на этот раз сильнее.

— Зануда и пошляк!

— Фантазерка, — хмыкнул Игорь, скрестив руки на груди.

Они встречались больше года. Братеев был старше Алисы на девять лет, хотя из-за врожденной худощавости и мягких черт смотрелся с ней едва ли не ровесником. Но в остальном пришлось бы очень постараться, чтобы отыскались два наименее похожих человека. Игорь был кареглазым блондином, Алиса — сероглазой брюнеткой. Он — высоким по современным меркам и худым, она — фигуристой и низкой. Братеев не любил общаться, предпочитая просиживать дни с кучей своих банок, склянок, измерительных приборов, Алиса быстро обрела любовь детей, рассказывая разные истории, что помнила от бабушки или же сочиняла на ходу, взрослых — легким и веселым нравом. И все же странным образом они друг друга будто дополняли. Это признавали все.

Алиса тяжело вздохнула.

— Вот! — вытянув из чехла на поясе короткий нож и намотав на палец толстую прядь волос, она безжалостно обрезала ее у виска, связав узлом. После чего вложила темный локон в ладонь Игоря. — Пусть хранит тебя.

— Спасибо! — тот благодарно улыбнулся и, мягко притянув к себе, поцеловал девушку в макушку. Алиса в свою очередь сцепила руки за его спиной.

Ещё одно суеверие, распространенное у ходоков: поверхность благосклонна к оставляющим дары. Памятные сувениры, фотографии, волосы любимых — все, что близко сердцу. И все-таки последнее — особый дар. Сродни подкове или четырехлистному клеверу из бабушкиных сказок. И пускай Игорь был по жизни скептиком, значение предложенного знал. А на поверхности, как уже говорилось, не оставалось атеистов.

— Эй! А я маме расскажу, что вы тут обнимаетесь! — раздался сбоку детский голосок. Алиса повернула голову. В проходе между кадками с мандаринами и карликовыми яблонями, скрестив маленькие ручки на груди, стояла девочка — черноволосая и черноглазая, с густыми темными бровями.

— Ябедничать нехорошо! — Алиса показала язык, и девочка обиженно надулась. — Ты что здесь делаешь, Айя?

Алиса все же отпустила Игоря. Тот тоже повернулся к нарушительнице их уединения.

— Маму ищу, — пробормотала та и грустно вздохнула. — Папа наверх уходит утром. Просил позвать.

Алиса глянула на Игоря. Тот утвердительно кивнул.

— Вадим тоже идет. Нас трое с блока едет.

Алиса вновь перевела свой взгляд на девочку.

— Айя, твоя мама минут через пятнадцать будет. Иди к папе, я передам.

Та кивнула и поспешила прочь. Айя была дочерью Ануш. Вадим же — ее папа — работал с Игорем. Вот только, если Игорь был спецом по радиационной безопасности и химии, Вадим недалеко ушел от жены, специализируясь на изучении и изменении культур, обеспечении их потребностей, и девушке было непонятно — его-то какой смысл был отправлять на побережье.

— Ходоков уходит ровно половина, — добавил Игорь, пока они вдвоем ждали заведующую. — Сегодня у многих работа встанет.

Это было неписанное правило: отпускать с работы тех, у кого близкий отправляется наверх. Вернется? Не вернется? Никогда нельзя было сказать точно. По крайней мере, у родных должна была остаться память о последнем дне.

* * *

Провожать собравшуюся группу ходоков с научниками собралась треть Муравейника. Больше этаж просто не вмещал. Кто-то шутил, кто-то плакал, кто-то обнимал уже обряженных в защитные костюмы мужчин. Подростков или женщин среди них не было. Ни те, ни те (по крайней мере, до окончания детородного возраста) к вылазкам на поверхность не допускались. За редким исключением. Как, например, Исход из гибнущего Улья. Что-то там о влиянии на растущий организм и различиях в формировании мужских и женских половых клеток.⁽⁶⁾ Нюансы не совсем из области алисиных знаний. Было обидно, конечно (она помнила еще и небо с солнцем, и лесонасаждения вокруг Муравейника), но Алиса понимала, что эти правила — не прихоть.

— Берегите себя, — со вздохом выпустив Игоря из объятий, девушка отступила, позволив тому надеть защитный капюшон. Они стояли около его коллег. Слева от Алисы — Ануш с Айей на руках и крепкий парень в комбинезоне техника, кажется, Кирилл. Он был сыном третьего, самого старшего из отправляющихся на поверхность научников.

Игорь кивнул, подхватил с пола освинцованный чемодан с оборудованием и вместе с коллегами двинулся к выходу.

Шел пятый день двенадцатого месяца девяносто пятого постогневого года.

* * *

Еще одно неписанное правило ходоков гласило: не спрашивать уходящих о сроках возвращения. Поверхность обожала сюрпризы и ненавидела самоуверенность. Озвученная дата исчезающе редко совпадала с той, когда люди действительно возвращались. Если возвращались.

Но головы на плечах жители Муравейника носили не для красоты, а математика входила в Общий Образовательный Курс, будучи обязательной. Поэтому путем нехитрых вычислений несложно было выяснить, что возвратиться группа ходоков с научниками, с учетом работы на месте, исследований и непредвиденных обстоятельств, должна была не позже, чем через три недели.

Алиса первое время была рассеянной и непривычно молчаливой. Она-то думала, привыкла отпускать близких в этот опасный путь и ждать обратно. Оказалось — нет. Привыкла лишь к Арслану, ведь тот ходил под солнцем, когда она еще даже не родилась. Теперь впервые пришлось отпустить кого-то, кто о том, что на поверхности, до этого лишь слышал и смотрел изображения. Кого-то, кто за год влез под кожу так, что, если вырвать — только с мясом.

По ночам девушке начал сниться Исход. Жмущиеся друг к другу плачущие дети, звуки автоматной очереди, рыки, взвизгивания. Алиса просыпалась в холодном поту и больше не ложилась.

Странное дело: тогда она особо не боялась, больше грустила о тех, кого пришлось оставить, и жадно впитывала образы природы, которые никогда, возможно, больше не увидит. Во сне же ей было в самом деле страшно.

И только лишь спустя неделю до девушки дошло: она боялась в нем не за себя — за тех, кто был снаружи транспортера. Как Игорь и Вадим, которым для работы наверняка придется покинуть надежное металлическое брюхо. Как остальные ходоки.

— На-ка, выпей, — протянула ей в один из будних дней Ануш стакан с энергетическим напитком. Кивнула на лицо. — В эти мешки у тебя под глазами скоро тяпки заворачивать можно будет.

Алиса хмыкнула невесело, приняв дымящийся стакан и отпивая. После чего подняла на женщину несчастный взгляд.

— Как ты справляешься?

— Никак! — фыркнула Ануш. — Волнуюсь так же, как и ты. Просто со временем немного обвыкаешься, и понимаешь, что, если будешь сидеть убиваться, им легче оттого не станет. Себе только нервы вытреплешь. Работа помогает. Пока занята делом, особо думать-размышлять некогда. Только без фанатизма, Лиска! Надорвешься — выпорю.

Алиса чуть повеселела, глядя на заведующую с благодарностью. У них сложились неплохие отношения, хоть женщина была старше нее на целых пятнадцать лет и в некоторой степени опекала.

Алиса последовала совету начальницы и все время заняла делами, мечась между оранжереей и лазаретом, куда по возвращении с поверхности отправили Арслана. Разговоры со старым другом неплохо помогали. Тот выглядел не очень хорошо, но постепенно оживал на капельницах, выписанных доктором.

Заволновались все, когда в конце второй недели началась снежная буря. И дело тут было даже не в снеге. Осадки спустя почти столетие от Огненных Дней были не так уж опасны сами по себе. Но ветер, завывавший над поверхностью, метал снежные хлопья со скоростью за сотню километров в час⁽⁷⁾. Сказать точней погодники не смогли: очередным порывом своротило крепление анемометра⁽⁸⁾. На такой скорости снег превращался в ледяные иглы, да и дышать давалось трудно. Обмерзнуть — вовсе как нечего делать. И это если не снесет, не засыплет…

А где-то там на просторах заносимой снегом пустоши сейчас должны были ехать их товарищи и близкие...

Конечно же, подробное живописание масштаба бедствия не предназначено было для ушей кого-то, кроме погодников с администраторами, и Алиса все услышала случайно, но легче оттого не становилось. Еще, подумалось, под снегом не увидишь рубрума. Обычно там, где он растет, снег быстро таял. Только в пургу какая разница? Все сразу снова заметет.

В ту ночь Алиса не спала.

А днем заметила, что не одна ходит сонной и угрюмой. Очевидно, даже те, кто слышал только краткое сообщение погодников, прекрасно понимали, насколько это было плохо.

Буря утихла спустя три дня.

Но на исходе третьей недели группа так и не вернулась. Люди бодрились. Пытались шутить и отмахиваться. Но общая подавленность была почти что осязаемой.

Больше всего страдали дети. Как оказалось, многие из ушедших в начале декабря ходоков были семейными. Если взрослые старались держать себя в руках, малыши и подростки часто плакали, скандалили, срывая учебные занятия… Те, кто старше, требовали отправить на помощь первой вторую группу, не понимая, что пропавшие ходоки могли быть сколь угодно далеко, и пешком, без транспортеров спасатели рисковали сами затеряться в заметенной пустоши. К тому же, если вновь наступит непогода, у них не будет вообще никакой защиты.

— И что теперь делать? — спросила Алиса в тот день Ануш, отстраненно обрезая лишнюю листву у томатов и огурцов. — Работа больше не помогает.

Женщина вздохнула, подняв глаза от журнала, который заполняла в тот момент. Она выглядела усталой.

— Молись.

— Я не думаю, что верю в Бога.

— Не веришь в Господа, молись Земле. Чтобы отпустила, позволила вернуться. И верь в своего Игоря. Вот это главное. Верь, что вернется, что захочет, что все возможное для этого сделает.

Алиса старалась.

А чуть позже, когда Ануш ушла в администрацию, прибежала заплаканная Айя. У нее должны были идти сейчас занятия, но что-то явно пошло не так. Насилу успокоившая девочку Алиса на вопрос «в чем дело?» получила только новую порцию слез и сбивчивое:

— Ильдар… Ильдар сказал, что папа умер. Что они все там умерли!

Девушка вздохнула. Она помнила этого мальчика. Ему сейчас должно было исполниться пятнадцать. Он рос сиротой — осиротевшим сыном ходока. Колючий, язвительный, без тормоза между языком и мозгом. Не то чтобы он не имел права. И сказанное могло быть правдой, но… это было жестоко.

Алиса вздохнула.

— Но ты не думаешь ведь, что он прав? — спросила девушка преувеличенно бодро. — Ты знаешь, что папа очень постарается вернуться.

Айя шмыгнула носом.

— Я н-не знаю. Я хочу, чтоб с ним все было хорошо.

— Тогда верь в это.

— Я боюсь.

— И это нормально. Это значит, что ты любишь своего папу. Я тоже боюсь… — последние слова Алиса пробормотала себе под нос, затем встряхнулась. — Хочешь расскажу тебе историю?

Айя, продолжавшая к ней жаться, после паузы кивнула. Девушка мысленно выдохнула. Малышке следовало отвлечься. Не мариноваться в страхах и упаднических мыслях. Ничего хорошего из этого не выйдет.

— Сейчас там наверху зима. Давай и историю какую-нибудь зимнюю? Она не всегда такая страшная. Кхм… В общем, давным-давно, когда наши прабабушки и прадедушки жили на поверхности в каменных и деревянных домах, построенных рядом, жила-была в одном из них девочка Мария. У нее был крестный Торсельмар⁽⁹⁾…

Когда спустя двадцать минут вернулась слегка осунувшаяся хмурая Ануш, Айя была уже почти спокойна и с интересом слушала историю о приключениях Марии и превращенного в игрушку принца, противостоящих страшным злобным крысакам. Ануш только признательно сжала девушке ладонь, когда она тихо объяснила, что произошло.

* * *

Вечером Алиса спустилась в ученический блок, куда селились дети с пяти и до шестнадцати — до окончания Общего Образовательного Курса.

Найти Ильдара оказалось просто. Нелюдимый и ершистый — он зачастую выбредал в общую комнату ближе к отбою, когда все прочие готовились ко сну. Если приходил раньше, обычно садился в углу с книжкой, какими-нибудь чертежами или вырезанными из жести шахматами, в которые предпочитал играть один. По крайней мере, так было в то время, когда Алиса здесь училась.

Но, видимо, с тех пор мало что изменилось. Поскольку и сейчас подросток сидел на своем привычном месте и хмурился, глядя на разрисованную черно-белыми квадратами металлическую пластину перед собой.

Алиса решительно пересекла комнату и села в кресло по другую сторону стола. Бросив взгляд на поле, девушка взяла одну из фигур со своей стороны и переставила. Ильдар поднял на незваного соигрока угрюмый взгляд.

— Глупый ход. И я тебя не звал.

— Я отвратительно играю в шахматы, — Алиса пожала плечами. — Зато наглая. Просто смирись и ходи.

Ильдар вздохнул и переставил одну из пешек.

— Зачем ты издеваешься над малышами? — спросила девушка, двигая свою.

— Ни над кем я не издеваюсь! — вскинулся подросток, сердито зыркнув на нее своими зеленющими глазищами, непропорционально большими на худом немного вытянутом лице.

— То есть сказать шестилетней девочке, что ее папа умер, по-твоему, нормально? — Алиса вскинула брови, смотря на Ильдара испытующе. — Айя тебя чем-то обидела? Зачем решил ей сделать больно?

Подросток раздраженно выдохнул и ухватился за очередную фигуру, двигая ее излишне резко.

— А ты ей что, защитница? И ничего я не решал! Я сказал, что СКОРЕЕ ВСЕГО ее папа да и все они умерли, потому что это так. И мелкой надо быть готовой. Шах!

Ильдар скрестил тонкие руки на груди, сердито глядя исподлобья.

— Ты этого не знаешь! — Алиса повторила его жест, почувствовав, что сама злится. Так неприятно было слушать в голосе парня эту циничную убежденность.

— Вероятность этого процентов восемьдесят. Даже больше. Я слышал о буре. И знаю, что там негде укрыться. И что под наметенным снегом фиг увидишь рубрум. Ты — Алиса, да? — правда думаешь, что с этим учетом команда вернется?

— Я в это верю, — ответила девушка, хотя внутри и екнуло от промелькнувшей вдруг мысли о том, что парень мог быть прав.

— Потому что ты мечтательница, фантазерка, — Ильдар скривился. — Я слышал, как ты рассказывала малым истории, пока училась тут. Сказочки, где все заканчивается хорошо. Так не бывает в жизни. Ходи!

Алиса несколько секунд смотрела на своего собеседника, его лицо — нахмуренные брови, поджатые губы, — затем опустила взгляд на доску. И хмыкнула. Она вспомнила, прямо сейчас вспомнила, что каждый раз, когда устраивала детям вечер историй, Ильдар действительно сидел в своем углу и будто бы был занят делом. Он практически не поднимал глаз, зато часто кривился или фыркал. Порой ехидно комментировал, что в то время Алису жуть как раздражало. И все же никогда не уходил, дослушивая до конца.

— Тебе пятнадцать. Ты никогда не поднимался на поверхность. Все, что ты знаешь об этом мире, пришло к тебе из книг или рассказов учителей, — заговорила Алиса, протянув руку к фигуре, но не двигая. — Не стоит считать себя познавшим всю жизненную мудрость стариком.

Она подняла глаза на Ильдара.

— Если бы все думали, как ты, о наихудшем исходе любого начатого дела, за них просто-напросто не следовало бы браться. Потому что зная, что все напрасно, ты не станешь прикладывать максимум усилий, не вложишь в дело всего себя, лишь бы добиться желаемого результата. Зачем ходоку идти на поверхность и искать что-то полезное, если в четырех случаях из пяти он вернется с пустыми руками, да еще есть шанс не вернуться вовсе? Зачем нам чинить поломки в Муравейнике, если однажды детали все равно закончатся, и что-нибудь накроется окончательно? Зачем пытаться выжить, если однажды с большой вероятностью тут все умрут?

— Ты утрируешь! — подросток подался вперед, яростно сверкнув глазами.

— Может быть, а ты игнорируешь вероятность благополучного исхода, хотя она есть.

— Минимальная!

— Но есть. Ты же решил заставить шестилетнюю девочку заранее похоронить отца, который, может, еще жив и спешит домой. Тебе не кажется это жестоким?

Ильдар упрямо молчал какое-то время. Затем проговорил:

— Так ей будет проще. Когда он правда не вернется.

— Если, — подросток в ответ на поправку недовольно поджал губы, но ничего не сказал, и Алиса продолжила: — Допустим, ты прав, и… группа не вернется.

Говорить подобное было тяжело.

— Ты всерьез считаешь, что Айе станет проще? Нет, Иль, не станет. К потере близкого нельзя подготовиться или привыкнуть. Это все равно больно. Да и… все и так понимают, что ходок с любой из вылазок может не вернуться. Просто ты решил сделать девочку несчастной на несколько дней раньше. Несколько дней, в течение которых она еще может надеяться.

— Да не хотел я ничего такого!

— Но это то, что ты сделал. Скажи честно, тебе стало бы легче, если бы о том, что твой отец не вернется, тебе сказали за неделю?

Ильдар смотрел по-прежнему упрямо, но Алиса уловила мелькнувшую в глазах подростка боль.

— Это не твое дело! — процедил парень. — Ты понятия не имеешь!..

— О, нет, вообще-то, имею. Самое натуральное. Мой папа тоже был ходоком. Хотя я его даже не помню, так что, наверно, это не считается. Моя мама умерла, когда мне было шесть. Бабушка — когда десять. И ты знаешь, что я не отсюда, что мое убежище погибло. Думаешь, там не было никого, кого мне больно было оставлять? И знаешь что? Наше путешествие сюда тоже имело процентов двадцать-тридцать на успех. Мы не знали местности, не знали, как обильно разросся между нашими ЯУГО рубрум, и наши транспортеры никогда не проходили без техобслуживания столь серьезных расстояний. Но мы НАДЕЯЛИСЬ, что все получится, как надеялись и те, оставшиеся, поэтому и двинулись сквозь неизвестность. Как видишь, мы живы, часть моих спутников прямо сейчас учится с тобой. Надежда, Иль — это то, что заставляет нас барахтаться, когда все вроде бы ужасно. Не стоит ей пренебрегать. Или лишать ее других.

Алиса двинула свою фигуру, подняла глаза и усмехнулась.

— Кажется, мне мат. Сказала же, играю отвратительно.

Ильдар слегка рассеянно опустил взгляд на поле и передвинул своего ферзя, роняя короля Алисы. Его пальцы на фигуре были сжаты слишком сильно — девушка видела, как побелели ногтевые фаланги на них. Подросток явно не хотел с ней соглашаться, и все же, кажется, она заставила его задуматься.

— Что ж, доброй ночи, Ильдар.

Алиса встала и направилась к выходу.

— Ты все равно фантазерка, — донеслось в спину.

— Разве это так плохо? — девушка, обернувшись в дверном проеме, подмигнула угрюмому подростку, прежде чем уйти.

* * *

А рано утром Алису разбудил стук в дверь. Они с Игорем давно переселились в комнату семейных, так что, кроме нее, он никого не потревожил. С ворчанием стащив себя с кровати, девушка протопала к выходу и открыла.

На пороге стоял Арслан — в костюме радиационной защиты с откинутым пока на спину капюшоном. В руках мужчина нес большой сверток.

— Бодрое, — хмыкнул неожиданный гость, чуть кривовато ухмыльнувшись. — Пустишь?

Алиса отступила, пропуская старшего друга в комнату, закрыла дверь и сразу же взволнованно выпалила, будто очередью из автомата:

— Почему ты в таком виде? Ты на поверхность? Но ты только из лазарета! Кто тебя отправил?

Сон как рукой сняло.

— Тихо, Чернобурка, не части, — усмехнулся Арслан, потрепал хозяйку комнаты по волосам, проходя мимо, и, накинув поверх постельного белья скомканное в изножье кровати покрывало, сел, укладывая ношу рядом. — Никто меня не посылал. Сам вызвался. В конце концов, ребята ехали по моему маршруту. Не зыркай недовольно, нормально все.

— Но как же! Тебе же плохо было после вылазки!

— Откапали, похорошело, — отмахнулся Арслан. — В курсе же: Церберовна свое дело знает.

Алиса вздохнула и понуро опустилась рядом.

— Ну, чего нос вешаешь? Своего Гарика хочешь увидеть?

Алиса кивнула.

— Но и за тебя не могу не беспокоиться, Арслан. Ты же… Ай! — девушка вскинула глаза, возмущенно потерев лоб, по которому ее только что больно щелкнули.

— Ты меня заранее-то не хорони. Не такая уж я еще развалина.

— Конечно, нет, — вздохнула Алиса, прислонившись головой к плечу мужчины. Тот обнял девушку, погладил успокаивающе по темным волосам. — Возвращайся только.

— Угу. Я ж к тебе не с пустыми руками.

Арслан отстранился и поднял принесенный сверток, переложив Алисе на колени.

В первый момент, услышав характерный стук полого дерева, почувствовав несоответствующий своему объему вес, Алиса даже не поверила. Затаив дыхание, развернула ткань, в которую Арслан упрятал дар, и недоверчиво ахнула.

— Откуда? — спросила девушка немного хрипло. Голос подвел. И было отчего. На коленях у нее лежала гитара. Темно-бордовая, потертая там, где ее чаще всего касались человеческие руки. Не та, которую бабуля берегла, что стратегический запас радиопротекторов. Та так и осталась в погибшем Улье вместе с детскими воспоминаниями девушки. Двух транспортеров было мало, чтобы каждый перевез с собой милые сердцу вещи. Везли запчасти, топливо, лекарства, инструменты… Алиса никогда не думала, что когда-либо снова возьмет в руки музыкальный инструмент.

— Нашел. Сразу не отдал, потому что гриф подклеить надо было.

Алиса сглотнула, ощущая, как глаза затягивает соленой влагой, заморгала и, отложив гитару, обхватила Арслана обеими руками. Сжала, уткнувшись носом в грудь.

— Спасибо, спасибо, спасибо! — забормотала девушка сбивчиво и быстро. — Я даже не мечтала…

— Знаю, — хмыкнул мужчина, шевельнув теплым дыханием волосы на ее затылке. И осторожно высвободившись, встал с кровати. — Пора идти. Не раскисай тут. Будет милостив Аллах, свидимся.

Алиса закивала, быстро вытерев тыльной стороной ладони непрошенные слезы, и постаралась улыбнуться.

— Удачи тебе!

* * *

С каждым днем напряжение в Муравейнике нарастало. Люди становились угрюмее, все меньше верили в благоприятный исход сложившейся ситуации. Двадцать ходоков и трое выдающихся научников к этому моменту были мысленно похоронены большей частью обитателей ЯУГО №27. Трое разведчиков отправились за ними. Или хотя бы за столь необходимой для выживания убежища техникой, как бы цинично это не звучало. И все молились, чтоб не разразилось второй бури. У пеших ходоков укрыться от нее шансы отсутствовали вовсе.

Дети улавливали эти настроения. Тоже нервничали и все сильнее замыкались. Алиса с тоскою наблюдала за их показательно равнодушными лицами или, напротив, покрасневшими, опухшими от слез, и понимала: даже они уже почти не верят, что вернутся папы, дедушки и братья. С Арсланом на поиски пропавших ушла бабушка Айиного одноклассника, и почему-то разведчиков все мысленно тоже приравняли к пропавшей группе, не давая шанса на успех.

Мириться с этим не хотелось. Надо было верить. Так говорила Ануш. А бабуля любила повторять, что мысль материальна. Вот только как могла Алиса заставить верить в возвращение группы других, если и ее саму в последние дни все чаще посещали упаднические мысли?

Вечером четвертого дня от даты, когда должны были — даже с задержкой — вернуться ходоки, Алиса, лежа на кровати, перебирала свои нехитрые «сокровища» — милые сердцу памятные безделушки, часть из которых все же удалось забрать из Улья в маленькой жестяной коробке, а часть приобрела уже здесь: несколько мотков струн и пара медиаторов, старые, облупленные фотографии с прабабушкой младше Алисы, графитный рисунок ее и Игоря рядом… На самом дне лежал старый брелок в виде снежинки. Когда-то он весь целиком был покрыт переливающимися блестками, но те давно облетели, оставив несколько миниатюрных искорок тут и там.

Когда Алиса была маленькой, бабушка говорила, что если эту снежинку сжать в ладони в ночь перемены лет и что-то сильно-сильно захотеть, желание может исполниться. Она, конечно, верила. И порой загаданное правда сбывалась. Сейчас, будучи взрослым человеком, Алиса понимала, что воплощалось только то, что могло быть выполнено в пределах Улья и было прежде выспрошено хитрой старой женщиной. Однако это ощущение чуда, когда ты получаешь то, что загадал маленькой снежинке, Алиса помнила прекрасно и очень по нему скучала. Пусть даже это был обман…

Впрочем, был ли? Так ли плохо, что ее желания выполнила бабушка, а не «волшебный» брелок и не таинственные высшие силы?

Как бы то ни было, Алиса продолжала, блюдя традицию, загадывать желание пластиковой безделушке и после того, как бабули не стало. После того, как поселилась здесь. После того, как закончила учебу и, став взрослой, начала работать. Иногда те сбывались, иногда нет. Зависело, конечно, от масштаба загаданного. Но если все-таки желание исполнялось, то чувство, что испытывала девушка, вновь возвращало ее в беззаботные большей частью дни, когда она маленькая сидела и слушала бабулины истории о старом мире.

Алиса вообще любила это время — когда планета завершала оборот вокруг их Солнца и начинала новый. Помимо того, что это означало: они — люди, пережили в недружелюбном к ним с огненных дней мире еще один год, — в это время бабуля становилась особо разговорчивой, с мечтательной улыбкой вспоминала былое, и истории ее казались тогда ярче и светлее.

Девушка знала, что конец оборота предки называли Новым Годом и праздновали с особенным размахом. Ему уступали дни рождения, любые профессиональные праздники и исторические даты. Алисе всегда хотелось ощутить — каково это. Ведь в постогневые годы ничего не праздновали. Особо выдающимся работникам за заслуги в столовой выдавались дополнительные порции питания. На пять, а после на пятнадцать лет родители или (при их отсутствии) воспитатели дарили детям что-нибудь полезное, соответствующее склонностям и талантам. Но это все. В первые годы после огненных дней, когда на землю опустилась многолетняя зима, когда стало ясно, что в убежищах они застряли не на дни и не на месяцы — на годы и десятилетия, когда один за другим люди умирали от полученного в несвоевременных попытках добраться до ЯУГО и частных убежищ облучения, было не до того. Со временем отсутствие особых дней, наверное, вошло у выживших в привычку. Да и вынужденная экономия ресурсов не располагала к праздности.

Алиса вздохнула и, убрав коробку в шкаф, закуталась в одеяло. Пластиковая снежинка осталась у нее в ладони. До ночи перемены лет было еще два дня, и все же девушка сжала брелок и, поднеся к губам, забормотала:

— Пусть они вернутся. Пусть они вернутся. Пожалуйста!

* * *

За завтраком Алиса вяло крошила на тарелке небольшую порцию омлета на козьем молоке. Подобная еда считалась в Муравейнике почти деликатесом — кур и коз в виварии было немного. Чаще на завтрак можно было наблюдать почти безвкусный, но питательный, сдобренный витаминными добавками кисель. Но прямо сейчас Алиса запихивала в себя размочаленный омлет, не чувствуя особо вкуса. Есть не хотелось. Просто была привычка, за годы въевшаяся в подкорку — еде нельзя пропадать впустую. В условиях тотальной экономии ресурсов подобное считалось страшным кощунством.

Девушка была не одинока в этом настроении. Мало кого вообще сегодня радовал обычно вызывающий энтузиазм завтрак. Люди угрюмо жевали свои порции и уходили по делам, напряженно переговариваясь. За детскими столами, в иное время самыми шумными, напротив, царила неестественная тишина. Если взрослые могли занять себя, отвлечь детей от мрачных мыслей было нечем. Во всяком случае, учеба с этим явно не справлялась.

Весь Муравейник будто бы тонул в тревожном ожидании, почти смирившись с тем, что два с половиной десятка человек — чьих-то друзей, родителей, специалистов своего дела — к ним не вернутся, и в то же время не желая этого признавать.

У многих детей помладше были красные, припухшие веки, у старших глаза запали, и под ними пролегли глубокие тени. Они все определенно плохо спали, и с этим надо было что-то делать. Взрослые, большинство из которых уже прожили свои первые потери и, так или иначе, научившиеся справляться с ними, продолжали функционировать, как-то притупляя свое предчувствие горя. Дети — иное дело.

Это была счастливая смена: из двадцати девяти человек, проживающих сейчас в учебном блоке, сиротой оказался лишь Ильдар. Другие раньше близких не теряли. Те, кто приехал с Алисой, были детьми допущенных к Исходу специалистов и ходоков. Их менее удачливые товарищи за прошедшие пять лет успели закончить Курс.

Поэтому детей надо было отвлечь. Не дать увязнуть в страшных бесполезных мыслях, в безысходности.

Алиса думала над этим половину дня. Когда закончила трапезу. Когда пришла в оранжерею, занялась рыхлением, где надо, обрывом сухих листьев, орошением.

Идея пришла внезапно. Когда она стояла с распылителем в руках напротив мандаринового дерева.

Что, если?..

Вот только ей одной все сделать было не под силу. Пришлось быстро заканчивать работу, и отправляться на поиски Ануш, с утра умчавшейся решать какие-то вопросы с заведующим вивария.

* * *

— Да ты с ума свихнулась, девочка! — Ануш раздраженно скрестила руки на груди. — Ты понимаешь, какое это расточительство?

— Всего одно дерево. Останется три.

— Да, одно дерево. А знаешь, сколько с одного дерева выходит витаминной добавки? Девятьсот двадцать разовых порций. В среднем. Итого: ты предлагаешь мне лишить весь Муравейник почти что троекратной подкормки. Три недели без витаминов, Алиса!

— Есть же яблоки ещё и овощи, и зелень. Да и с этого дерева не нужно все. В учебном блоке сейчас всего двадцать восемь детей. Тех, кто не дорос, с родителями живёт… Сколько? Семь? Восемь? Почти две трети плодов останется.

— Алиса, это глупость!

— Может быть. Но им это нужно. Ты же видела! Какой толк от их учебы, если вместо того, чтобы слушать наставников, они думают о том, вернуться ли их родные? На самом деле, это нужно всем нам.

Алиса вздохнула и села на стул рядом с рабочим столом Ануш. Та стояла, оперевшись на него поясницей, глядя на подчиненную угрюмо.

— Администрация с тобой не согласится.

— Ты тоже администрация. Помоги убедить остальных. У некоторых из них есть дети. И у кого-то точно близкие ушли. Я бы отказалась и от месячной подпитки, только бы вынырнуть хоть на день из этой атмосферы безысходности и горестного ожидания. Думаю, и среди ваших, главнюков кто-то это мнение разделит.

Алиса резко выдохнула, глянув своей руководительнице в глаза.

— Ты сказала мне, что нужно верить. Я верю. Изо всех сил стараюсь верить! Но это трудно, когда большая часть Муравейника уже устроила по группе в своих головах минуту молчания. Если других нельзя заставить верить тоже, то надо хотя бы отвлечь, заставить думать о другом. Разве стресс не вреден для организма не меньше недостатка витаминов?

— Умненькая, да?

Ануш усмехнулась и надолго замолчала, затем, тяжело вздохнув, прикрыла глаза.

— Хорошо. Я попробую убедить остальных. Но ничего не обещаю.

Алиса улыбнулась, разом посветлев лицом.

— Спасибо!

— Ничего не обещаю, — повторила женщина.

— Все равно спасибо.

Про себя Алиса решила, что, даже если администрация откажет в содействии, сделает все возможное, чтобы выполнить то, о чем говорила.

* * *

На следующее утро после завтрака, когда все дети ушли на занятия, Алиса спустилась в общую комнату ученического блока. Под мышкой девушка несла большой свёрток, который сразу опустила на одно из кресел. Пройдя к дальней от входа, не занятой ничем, кроме информационной доски, стене, Алиса сняла ее и перевесила на другую. Затем подошла к стеллажу, на котором хранили всякую всячину для скрашивания детского досуга, и, стащив с полки объёмную коробку, перенесла к стене. Внутри были кисти и смываемая краска. Бумаги осталось слишком мало и у них недоставало целлюлозы, чтобы делать новую, так что рисовали уже много лет на металлических пластинах красками, которые легко стирались водой. Так что ее рисунок не сохранится долго. Но Алисе этого и не требовалось.

Достав самую широкую кисть, девушка открыла первую из нужных банок и приступила к работе.

Алиса не была художницей. Тот же Игорь рисовал гораздо лучше. Рисунок из ее шкатулки тому подтверждение. Но девушка и не стремилась создать шедевр. Рисовала, как показывала давным-давно ей пятилетней бабушка: треугольник, еще треугольник и еще один, снизу коричневый прямоугольник — ствол. Подмазать тут и там рваными широкими мазками оттенком посветлее или, наоборот, темнее, чтобы рисунок не казался совсем плоским. Подождать, пока подсохнет. И на ветках вывести разноцветные круги. Бабуля говорила, что чаще дерево украшали именно шарами. Да и на что-то более изящное алисиного умения вряд ли бы хватило.

— Что ты здесь делаешь? — раздалось вдруг сзади, и девушка на мгновение замерла. Оглянулась на застывшего в дверях подростка с письменными принадлежностями в руках и, как ни в чем не бывало, продолжила выводить на своей елке украшения.

— И тебе здравствуй, Ильдар. Могу задать тот же вопрос. Если не ошибаюсь, у тебя сейчас должны идти занятия.

Позади раздался звук шагов, и профиль подростка показался в поле алисиного зрения — Ильдар остановился слева от нее.

— Я все закончил, и меня отпустили.

— М-м, — промычала девушка, закусив кончик языка. Она старательно вывела оранжевой краской волну наискосок — гирлянду.

— Твоя очередь отвечать, — угрюмо проронил Ильдар, разглядывая ее работу. — Зачем ты портишь стену?

— Я не порчу. Я оформляю.

— И что это по-твоему такое?

— Елка.

Повисло молчание, и Алиса повернулась. Зеленые глаза смотрели на нее без капли понимания.

— Это такое дерево, похожее на сосну — ты саженцы в оранжерее видел. Только иголки у него короче и гуще. И растут так, что издалека кажутся вот такими треугольниками.

Ильдар неопределенно повел рукой в сторону ярких пятен на зеленом фоне.

— А это?..

— Украшения, — будто само собой разумеющееся сообщила девушка, забавляясь все более озадаченным видом подростка. Но, сжалившись, все же пояснила. — Сегодня ночь перемены лет. Когда-то давно наши предки считали ее великим праздником. И в его честь наряжали дерево — елку — в разные красивые украшения: шары из стекла, фигурки животных, разноцветные фонарики.

— Зачем? — густые брови, по обыкновению сдвинутые к переносице, приподнялись.

— Традиция такая, — ограничилась ответом девушка, продолжая разрисовывать елку.

Со стороны подростка послышался тяжелый вздох.

— Ладно, — протянул он. — И зачем ты малюешь здесь это традиционное дерево?

Алиса оторвалась от своего занятия, подула на краску и повернулась к Ильдару.

— Потому что сегодня мы тоже будем праздновать смену лет.

Брови подростка уползли еще выше. Глаза расширились, затем резко сузились в щелочки.

— Тебе не кажется… ну, я не знаю, малость неправильным, что ли?.. что-либо праздновать, когда Муравейник только что лишился без малого двух десятков обитателей? — процедил Ильдар язвительно и отошел к креслу, в котором сидел в их прошлую встречу. Положив письменные принадлежности на стол, он вскинул глаза на Алису и хмыкнул: — И ты упрекала меня в жестокости.

Девушка закрыла не нужные ей больше краски и вытерла тряпочкой кисть.

— Они вернутся, — произнесла она, оперевшись спиной о неразрисованную часть стены и скрещивая руки на груди. — По крайней мере, я продолжаю в это верить.

Ильдар скептически скривился.

— А праздник, — продолжила Алиса. — Не обязательно что-то веселое и шебутное. Новый год, помимо веселья, был праздником надежды. Веры в то, что все плохое останется в уходящем году, а в новом будет лучше. Больше сбудется, больше сам сделаешь, меньше бед выпадет на твою долю. То, что нужно сейчас всем нам. Но малышам в особенности. Их психика еще не загрубела, им приходится тяжелее, чем взрослым. Чем тебе. Ты ведь самый старший здесь сейчас, Ильдар? И ты, прости, знаешь уже, что такое потеря. Прожил ее и свыкся, как мог. У них это еще впереди. Или нет. Надеюсь, что нет. В любом случае прямо сейчас они испуганы, подавлены, и это не то, что нужно детям — вариться в мыслях о потери близких, пока это точно неизвестно. Их нужно отвлечь. И я попытаюсь это сделать. Ты можешь дальше купаться в собственной желчи и убежденности, что все, конечно, будет плохо, если хочешь. Просто не мешай.

Алиса глянула на сверток, принесенный с собой и направилась к нему.

— Но вообще-то я буду тебе очень признательна, если поможешь.

Девушка развернула ткань. Там поверх гитары лежали два мотка светодиодной ленты. Алиса подхватила их и вопросительно уставилась на парня. Тот некоторое время продолжал сидеть, сжав губы в тонкую нитку, всем своим видом показывая, насколько ему это все неинтересно. Затем мученически вздохнул и все же встал. Неторопливо подошел к Алисе, забрал оба мотка и поднял брови.

— И что именно я должен с этим сделать?

* * *

Они занимались общей комнатой несколько часов, прервавшись только на обед. И к тому времени, как у остальных детей закончились занятия, помещение преобразилось. По стыкам стен и потолочного перекрытия теперь тянулись, поочередно мигая красным, желтым, зеленым и синим ленты светодиодов. Спасибо тут следовало сказать Ильдару. Алиса не умела их настраивать, и думала просто подсветить комнату. Парень же наколдовал из светодиодов, к ее вящей радости, всамделишную, как рассказывала баба Тая, гирлянду. Стоило лишь объяснить, как та выглядела. Диоды также зигзагом спускались по нарисованной елке, а сверху все было забрызгано хаотично белой краской, имитирующей снег. Верхний свет выключили, оставив освещением лишь разноцветные всполохи диодных лент.

Когда пришли младшие ученики — Айя, еще две девочки и четверо мальчишек — Ильдар сидел в своем привычном кресле, переставляя по шахматному полю жестяные фигурки. Время от времени парень раздраженно косился на Алису. В его темных волосах и на воротнике виднелись несколько пятен белой краски — Алиса не специально брызнула ей и на помощника, но ее так забавляли эти показательно неприязненные взгляды, что о случившемся девушка ни капли не жалела. Сама Алиса сидела на стуле у разрисованной стены, наигрывая простенькую мелодию на подаренной Арсланом гитаре. Руки вспоминали, снова привыкали к струнам.

— Ух ты! — пробормотала девочка рядом с Айей, оглядываясь по сторонам. Если Алиса правильно помнила, малышку на год младше дочки Ануш звали Лейлой. Она была не единственной, кто удивился незначительным, но бросающимся в глаза изменениями комнаты. Все младшенькие, как один, вертели головами, разглядывая мерцающие огни и разрисованную стену общей комнаты. Это нельзя было назвать ярким восторгом. Трудно в одно мгновение вытащить кого-угодно из той эмоциональной ямы, в которую дети скатывались в последние дни. Но интерес и некоторая завороженность, читающиеся на их лицах, воодушевляли.

— Алиса, а что это? — обратилась к девушке Айя, подходя ближе и так неопределенно взмахнув руками, что было непонятно, спрашивала ли девочка об изменениях в комнате, или о гитаре, на которую с интересом смотрела.

— Подождем остальных и я объясню, — улыбнулась девушка.

— Но у них еще занятия.

— Ничего, подождем. Хотите, пока историю расскажу?

Айя закивала, и Алиса оглядела остальных малышей, с интересом прислушивающихся, кажется, полностью с девочкой солидарных.

— Ну, присаживайтесь.

Дети расселись — кто на диван, кто на стул. Двое устроились прямо на ковре, поближе.

— Знаете, сколько месяцев в году?

— Двенадцать, — ответил мальчик, чьего имени Алиса не знала. Она кивнула, улыбнувшись.

— И один идет за другим, никогда не встречаясь. Но давным-давным-давно, когда не родились еще даже наши прабабушки и прадедушки, когда люди жили на поверхности и передвигались не на машинах, а на больших пушистых животных — лошадях, жила девочка, которой случилось увидеть все двенадцать месяцев сразу…

Так, рассказывая детям очередную историю из тех, что когда-то поведала ей самой бабушка, отвечая по ходу повествования на разные вопросы — все же многое им, рожденным и выросшим под землей, в совсем других реалиях, было непонятно в этой странной жизни ДО, как и ей, по правде, — они дождались, пока соберутся остальные учащиеся.

Комната постепенно заполнилась. Не целиком, она была рассчитана на большее количество людей, но все двадцать восемь детей, проживавших нынче в ученическом блоке вернулись с занятий. На новоприбывших, пытавшихся вызнать, что происходит, шикали, и те усаживались слушать вместе со всеми историю двенадцати очеловеченных месяцев и девочки, пытавшейся найти под снегом цветы. В какой-то момент взгляд Алисы зацепился за Ильдара, и девушка невольно улыбнулась: парень держал в руках ту самую фигуру, что и десять минут назад, при этом усмехался уголком губ. Подросток слушал, даже если и пытался показать, будто ему совсем неинтересно.

Алиса осмотрела всех собравшихся. Даже в неверном освещении светодиодов было заметно, что некоторые из детей недавно плакали. Некоторые наоборот, смотрели холодно и равнодушно — так, что даже Ильдару с его вечным скепсисом и недовольством до них было далеко. Только Алиса знала, знала, что это напускное. Нельзя в шесть, десять да хоть в пятнадцать лет не беспокоиться о возможной смерти близких! Так же как знала, что со временем такая маска могла намертво врасти в лица детей, подростков и превратить их в действительно равнодушных взрослых. Потому что, убедив себя не чувствовать из-за того, что это проще, они могли со временем просто забыть, как это делается. Тогда не было смысла в том, что их прабабушки, прадедушки выжили в огненные дни, что выросли их бабушки и дедушки, отцы и матери, что они сами родились на свет. Ведь люди без сочувствия, без сострадания к ближнему и жалости, без угрызений мало чем отличны были от мутантов на поверхности, что грызлись меж собой в борьбе за выживание. Почему бы им тогда просто не уступить планету?

И все-таки искры заинтересованности проскальзывали и в этих якобы равнодушных взглядах.

Алиса вздохнула и, отставив гитару, на которой во время своего рассказа наигрывала тихо и незамысловато, заговорила:

— Это — елка, — девушка указала ладонью на нарисованное дерево. — Когда были живы ваши прапрадедушки и прапрабабушки, до Огненных Дней, когда наша планета завершала оборот вокруг своей звезды — Солнца, — и начинался новый круг, они наряжали лампочками, игрушками, красивыми блестящими вещами большое дерево. Вы все были в оранжерее и видели саженцы сосен. Елка была покрыта такими же иголками, только короче. И гуще. Ее ветки были похожи на покрытые шерстью руки со множеством пальцев.

— Жуть какая! — передернул плечами мальчик лет двенадцати. Его, судя по сокращенному обращению «Дэн», звали Денисом. Или Данилом. И он был, как и Алиса, беженцем из Улья. Реакция на ее рассказ была разной, и все же теперь в каждом из детей читался явный интерес. Что было замечательно.

— Это не страшно, это красиво, — фыркнула Алиса. — Если дерево стояло на улице, его часто присыпало сверху снегом. Белым, пушистым и блестящим. Когда его было много, он толстым слоем покрывал землю, и тогда дети лепили из него человечков. Или бросали друг в друга.

— Зачем? — спросила Айя, чуть нахмурившись. — Они были злыми?

— Нет, они так веселились.

— Но он же радиоактивный, — воскликнул мальчик из ее же возрастной группы.

— В то время не был. Можно было набрать полные горсти и даже щеки растереть, и ничего бы не случилось. Некоторые люди даже строили дома из него.

Алиса фыркнула, глядя на явное недоверие, проступившее на лицах детей.

— Это правда.

— А это что такое? — девочка из средней группы лет десяти-одиннадцати указала пальцем на гитару.

Вопрос был ожидаемым. Не то чтобы в Муравейнике совсем не знали музыки. Еще с огненных дней в ЯУГО №27 хранилось чье-то запоминающее устройство с двумя десятками разных мелодий, которые крутили по громкой связи во время выполнения физнормы. Матери пели детям колыбельные, дети вырастали и пели после их уже своим отпрыскам. Кроме того, нет-нет, да объявлялся какой-нибудь стихоплет, сочинявший пару куплетов и клавший их на свой незамысловатенький мотивчик. Но музыкальных инструментов в убежище не было.

— Это гитара. Как вы уже поняли, музыкальный инструмент. С помощью него в том числе создавались те мелодии, которые вы слышали на физзанятиях.

— И ты будешь делать из него музыку? — спросила Лейла, подтянув к себе колени и положив на них подбородок.

— Да, буду играть на нем. Но чуть-чуть попозже.

Алиса вытащила из кармана форменного комбинезона брелок-снежинку и, рассматривая его, заговорила:

— Для наших предков ночь перемены лет была большим праздником. Они пели песни, танцевали вокруг наряженной елки, запускали в небо взрывчатку, которая разрывалась не смертоносным облаком, а красивыми огненными цветами, никому на земле не вредя, и ели много вкусной пищи. А еще дарили друг другу подарки и загадывали желания.

Алиса просунула палец в кольцо брелка и, подвесив его, слегка качнула.

— Когда я была маленькая, прабабушка — а она застала ещё время ДО — подарила мне этот брелок. Это — снежинка. Так она выглядит, если ее сильно увеличить, во всяком случае. Бабуля говорила, что если в ночь перемены лет сжать ее и загадать желание, оно, может быть, сбудется. Только надо сильно верить.

— Какая чушь, — пробормотал Ильдар почти что одними губами, но, так как именно в этот момент Алиса посмотрела на него, реплика подростка не осталась без внимания.

— Ты так уверен? Бабушка говорила — мысль материальна. Это не значит, что можно загадать Землю без радиации, и на поверхности сию секунду станет безопасно жить. С другой стороны, если ты сам что-то для этого делаешь, и веришь в то, что все получится, тебе, скорее всего, будет благоволить удача. А если веришь, что все плохо…

Алиса смерила его выразительным взглядом и усмехнулась, когда подросток закатил глаза и наконец переставил фигуру, опять задержавшуюся у него в руках.

— А можно мне загадать желание? — спросила Айя, следя глазами за покачивающейся снежинкой.

Алиса поднялась со стула и, подойдя к дивану, на котором та сидела, протянула брелок.

— Загадай, — девушка вернулась на свое место, села и подняла пристроенную рядом гитару. — Вообще-то вы все можете это сделать.

Скептических взглядов хватало, но и заинтересованных было не меньше.

Закинув одну ногу на другую, Алиса устроила на ней гитару и прошлась по струнам перебором, вспоминая нужные аккорды. После чего подмигнула Айе и запела, вплетая голос в нежную мелодию.

Когда в дом входит год молодой,

А старый уходит вдаль,

Снежинку хрупкую спрячь в ладонь,

Желание загадай.

Смотри с надеждой в ночную синь,

Некрепко ладонь сжимай,

И все, о чем мечталось, проси,

Загадывай и желай.

Девочка улыбнулась, поняв, насколько подходили к настоящей ситуации слова звучавшей песни. Остальные завороженно смотрели на Алису, впервые слыша живые игру и пение.

Новый год,

Что вот-вот настанет,

Исполнит вмиг мечту твою,

Если снежинка не растает,

В твоей ладони не растает,

Пока часы двенадцать бьют,

Пока часы двенадцать бьют.

В какой-то момент в комнату вошла женщина с двух- или трехлетним ребенком на руках, заинтересованно осматриваясь. Глаза ее слегка расширились от удивления при взгляде на мерцающие светодиоды и Алису. За ней подтянулись еще несколько взрослых с детьми, слишком маленькими для того, чтобы проживать в ученическом блоке. Последней появилась, прислонившись к косяку, Ануш.

Айя тем временем передала брелок Лейле. Та — мальчику, сидевшему рядом. Пластиковой снежинке растаять в их руках точно не грозило.

Когда приходит год молодой,

А старый уходит прочь,

Дано свершиться мечте любой —

Такая уж это ночь.

Затихнет все и замрет вокруг

В преддверии новых дней,

И обернется снежинка вдруг

Жар-птицей в руке твоей.

Поймав взгляд Алисы, заведующая оранжереей медленно кивнула, и подняла руку с объемным мешком. Девушка улыбнулась, и на последнем припеве голос ее зазвучал бодрее.

Снежинку к этому времени передали детям постарше, и те с сомнением, но все же брали брелок, сжимали на мгновение, прикрыв глаза, после чего передавали другим — с таким же скепсисом в глазах и вместе с нем надеждой: вдруг?

И Новый год,

Что вот-вот настанет,

Исполнит вмиг мечту твою,

Если снежинка не растает,

В твоей ладони не растает,

Пока часы двенадцать бьют,

Пока часы двенадцать бьют.

Пока часы двенадцать бьют,

Пока часы двенадцать бьют.

Песня закончилась, и в общей комнате поднялся гомон. Кто-то восхищался, кто-то просил повторить или спеть что-то еще. Кто-то делился впечатлениями с сидящими рядом друзьями. Утихомирить ребятишек удалось с трудом.

— Тише, тише, — вскидывала руки Алиса. — Я обязательно спою еще. Но есть еще кое-что, что вам обязательно понравится.

— Что? — спросил мальчик из тех, кто сидел ближе.

— Я же говорила что на исходе года было принято дарить подарки, — видя, как загорелись глаза детей, Алиса улыбнулась. — Сегодня каждый из вас получит очень вкусную вещь. Многие ее видели, но определенно не пробовали в таком виде. А для наших предков это тоже была вроде как традиция. Как наряженная елка. И как песни с танцами. Они ели это каждый новый год.

— Что? — спросила девочка из старших чуть нетерпеливо.

— А вот Ануш Мишаевна вам сейчас раздаст и увидите.

Заведующая оранжереей вскинула брови в ответ на подобную наглость, но спорить не стала. Только покачала головой и пошла со своим мешочком в собравшуюся толпу, начав с родителей малышей. Женщина засовывала руку в распущенную горловину и извлекала на свет небольшие круглые плоды. Они не были зелеными. Не были и ярко-оранжевыми, как одежда техников. Но, пролежав некоторое время в холодильной камере приобрели теплый желтый или слегка оранжеватый цвет. Последний плод достался все еще немного отстраненно наблюдающему за происходящим, но совсем забросившему игру Ильдару.

— Кто мне скажет, что это?

Дети недоуменно крутили желто-оранжевые шарики в руках, пока кто-то из старших неуверенно не произнес:

— Это… плод мандаринового дерева? Только почему-то не зеленый.

— Точно, — улыбнулась Алиса. — Это — мандарин. Когда-то он был еще ярче — чисто оранжевый. Как комбинезоны техников. Теперь его, чтобы обрел цвет, нужно охладить. Мандарин добавляют в витаминную добавку, которую вы пьете каждую неделю, но сегодня вы можете попробовать его так, как ели ваши предки. Ну, давайте! Но нужно почистить кожуру.

Алису только на секунду кольнуло завистью, когда по комнате поплыл запах очищенных плодов, но после девушка скользнула взглядом по удивленным, восторженным, недоверчиво-радостным лицам и успокоилась. Все было хорошо. Все правильно. Детям такая маленькая радость была сейчас куда нужнее.

— Теперь придется глаз с мандариновых деревьев не спускать, чтобы не обобрали, — проворчала Ануш, опираясь на стену рядом с Алисой, и ткнула в нее пальцем. — Ты виновата!

Алиса улыбнулась.

— Ну прости.

Женщина отмахнулась.

— Им действительно что-то такое было нужно.

Вскоре Алису вновь попросили спеть, и девушка, конечно же, не отказала. Приходилось тщательно выбирать песни. Она знала про Новый Год немало веселых и взрослых, и детских текстов, но прямо сейчас они были бы расценены как издевательство, учитывая обстоятельства. Быть может, потом, если традиция приживется. А сегодня девушка старалась исполнять песни более спокойные, порой даже навевающие грусть, но светлую. Но чаще всего звучало что-то, что шевелило в душе надежду, веру в то, что все будет хорошо.

Мысли зеркальные, чистые.

Взгляды искристые.

Наша планета вертится.

С тобой, знаю, встретимся.

Свяжет судьба дороги,

И в песне душа заблудится.

Где-то за далью далёкой

Сны наши сбудутся.

Сколько бы зима ни мела,

Сердце неумолимо.

Знает счастья главные слова.

Жить без любви невыносимо.

Сколько бы зима ни мела,

Ни звала и ни манила.

Знает небо, знает земля.

Только любовь даёт нам силы.⁽¹⁰⁾

Алиса не заметила, в какой момент Ануш сняла с себя переговорное устройство, которое полагалось носить всем заведующим блоками, и встала с ним поближе. Только осознала вдруг, что из коридора до них доносится та музыка, что она играла, и вторящий ей же собственный голос. Очевидно, заведующая активировала систему громкой связи, к которой при необходимости можно было подключать коммуникатор.

Песни перемежались историями, и в какой-то момент, когда стало понятно, откуда шла трансляция, комната начала заполняться другими обитателями Муравейника. До тех пор, пока в ней не стало тесно. Люди с интересом слушали рассказы о времени до огненных дней, смотрели на ее игру. Несколько раз Алисе, у которой спустя время начало болеть горло, приносили воды, и она продолжала играть. Люди слушали, пользуясь возможностью отвлечься от гнетущих мыслей, которыми были забиты их головы в последние дни. Девушка же, сколько могла, столько им ее предоставляла.

У Алисы давно горели пальцы с непривычки, руку на грифе сводило судорогой, и она была уверена, что завтра не сможет говорить, когда коммуникатор Ануш вдруг запищал, перестав транслировать музыку, сообщая о входящем вызове. Женщина быстро зацепила за ушные раковины держатели наушников и нажала на кнопку «принять». Алиса продолжала наигрывать, но уже не пела. Не могла. Скользила рассеянным взглядом по детям. Некоторые, кто помладше, успели заснуть прямо там, где сели в самом начале. Другие стойко боролись со сном, не желая ничего пропустить.

Со стороны Ануш вдруг раздалось задушенное «Ох», и девушка обернулась, перестав играть. Заведующая, отступив на шаг, привалилась к стенке, будто ноги ее стали плохо держать. Темные глаза подозрительно блестели, ладонь, которой женщина зажала себе рот, подрагивала.

— Ануш, что?..

— Они вернулись, — прошептала та, отводя руку от лица и встречаясь с Алисой глазами, затем повернула голову к другим собравшимся и заговорила громче. — Группа и разведчики вернулись. Без потерь. Моются.

Несколько секунд в комнате стояла пораженная тишина, которую в следующий миг разорвали в клочья радостные крики, разбудившие задремавших детей. Те испуганно вскакивали, озирались. Айя, встав с дивана, подобралась к матери.

— Мам, что такое? — глаза девочки потерянно метались из стороны в сторону.

— Милая, — женщина присела на корточки, взяв дочку за руки. — Папа вернулся.

Едва лишь осознав услышанное, девочка взвизгнула и повисла на шее смеющейся Ануш, чуть ее не уронив. Женщина встала и вместе с дочкой направилась к выходу, куда уже потянулась собравшаяся в комнате толпа.

— Она работает! — восторженно прощебетала девочка через плечо матери, и все еще сидевшая на стуле у стены Алиса поняла, что именно та загадала. Не то чтобы это было удивительно.

Девушка смотрела, как стремительно пустеет комната, как вслед за взрослыми в коридор выбегают дети, к этому моменту уже успевшие понять, что произошло, и не могла найти в себе сил встать от накатившего облегчения. Когда никого больше не осталось, Алиса прикрыла глаза и шумно выдохнула.

Вернулись.

Все вернулись.

Губы сами собой растянулись в счастливую улыбку.

— Ну, — раздался над девушкой вдруг по обыкновению язвительный голос Ильдара, заставив вздрогнуть и открыть глаза. Она думала, подросток тоже ушел, хотя и не смотрела в его угол. — Похоже, твоя инициатива приживется. Слишком много положительных эмоций за раз, чтобы проигнорировать.

Ильдар по-прежнему чуть хмурил брови, но сейчас это смягчали изогнувшиеся в усмешке, кажется, призванной быть ядовитой, но не справившиеся со своей задачей, губы. В глазах парня тоже не хватало привычных колючек.

Алиса улыбнулась шире, сняв с колен гитару.

— Мечтаю, чтобы это было так.

Подросток качнул головой и проворчал, вздохнув:

— Руку вытяни, мечтательница.

Алиса озадаченно поймала трудночитаемый взгляд парня, но сделала, как тот просил. Ильдар протянул свою руку, и в следующее мгновение на ладони девушки оказались ее брелок-снежинка и половина очищенного мандарина. Алиса недоверчиво уставилась на них и встрепенулась, лишь когда подросток, повернувшись к ней спиной, тоже отправился на выход.

— Эй, это твое!

Ильдар закатил глаза.

— Только не говори, что не хочешь. Этот твой взгляд некормленной козочки выдал тебя с потрохами.

— Не было у меня такого взгляда! — возмущенно вскинулась девушка. И закашлялась. Горло после нескольких часов пения и разговоров протестовало против издаваемых с помощью него громких звуков.

Ильдар в ответ на это только фыркнул и уже на выходе обернулся, протянув с характерной язвительностью, совершенно потерявшейся за смыслом сказанного:

— С Новым Годом!

* * *

В столовой было не протолкнуться. Помимо оранжереи, она являлась самым большим помещением в Муравейнике, поэтому здесь проводили общие собрания, мероприятия. Здесь же было принято встречать вернувшихся с поверхности — тех, кому не требовалась срочная помощь (раненных и получивших большую дозу радиации отправляли в лазарет). Обычно для накрывался обед или ужин, так как запасы воды и провизии к концу вылазки, особенно сопровождаемой трудностями, зачастую подходили к концу, и ходоки возвращались зверски голодными.

Вот и теперь с кухни к столам метались работники с чистой посудой и кастрюлями со свежеприготовленным ужином. Остатка в ЯУГО никогда не бывало ввиду порционности питания.

Старательно выглядывая среди прибывших Игоря и Арслана, Алиса отмечала общую помятость ходоков, потрескавшиеся губы, тени под глазами, ссадины. И счастливые улыбки от встречи с близкими на лицах. Люди обнимались, плакали, смеялись, и Алиса чувствовала, как у самой по щекам текут слезы от наконец свалившегося с плеч напряжения.

— Меня ищешь, Лиса-Алиса? — раздался позади до каждой нотки, каждой интонации знакомый голос, а вокруг талии привычно обвилась рука. Девушка всхлипнула и, обернувшись, повисла у Игоря на шее. Мужчине для этого пришлось слегка нагнуться.

— Вернулся! Вернулся! Вернулся! — хрипло бормотала Алиса, тычась носом в острую ключицу, выглядывающую из разреза типовой туники, что выдавали ходокам после очистки.

— Вернулся, — подтвердил Игорь, гладя вздрагивающую спину девушки. — Ну все, не плачь. Все хорошо же.

Алиса лишь угукнула ему в грудь, но затем спохватилась: только что вернувшийся мужчина наверняка устал. А тут она. На шее виснет. Поспешно отстранившись, девушка вытерла тыльной стороной ладоней глаза и лишь тогда заметила, что левую руку Игоря удерживал на весу бандаж.

— Ой, — пробормотала Алиса, беспокойно метнувшись глазами к лицу мужчины. Не навредила ли своими обжиманиями? Игорь лишь устало улыбнулся.

— Ничего страшного. Заживет. Обычный перелом. Без смещения даже.

Алиса вздохнула и, взяв мужчину за здоровую руку, повела к накрытым столам.

— Почему?.. Почему так долго? И где?..

Девушка озадаченно осмотрелась.

— Арслан Рамилевич в лазарете.

Алиса дернулась, но Игорь удержал ее на месте.

— Все в порядке. Церберовна настояла проверить. Мало ли. Он же меньше месяца назад поднимался и опять вот. Не мальчик уже молоденький, скакать по пустоши.

Девушка выдохнула и повела Игоря дальше.

* * *

Позже, обдумывая все, что произошло за этот день и вечер, все, что рассказал Игорь, когда они покинули столовую и оказались в комнате, Алиса могла лишь глупо улыбаться. Она лежала головой на груди спящего Игоря, чувствуя во рту кисло-сладкий привкус мандарина, который разделила с ним, и со все большей ясностью осознавала, что сегодняшняя ночь и вправду праздник. Праздник надежды на лучшее будущее. Такое, о каком они боялись и мечтать.

Только придя в их комнату, дождавшись, пока закроется дверь, Игорь обхватил Алису здоровой рукой за поясницу, крепко прижал и прокрутил по комнате, не обратив внимания на возмущенный вскрик. Он непривычно ярко улыбался. Глаза возбужденно поблескивали.

— Мы будем жить на поверхности, — прошептал Игорь, склонив голову к лицу Алисы и обрывая этим все, что девушка хотела высказать о его неосторожности. — Мы будем жить на поверхности! Понимаешь?

Но кто бы мог подумать?

Рубрум — Красный Убийца, симбионт, унесший за эти годы не одну жизнь, внезапно оказался очень нужным, очень важным для остатков человечества живым организмом. Настолько важным, что от него зависела — ни много, ни мало — их судьба. Судьба планеты.

Мутантный лишайник, переродившийся из очевидно очень сильно пожелавшего выжить в изменившихся условиях среды предшественника, преуспел в этом чуть более, чем было необходимо.

Зараженная радиацией земля стала идеальным обиталищем для этого симбионта. Буквально. Радионуклиды оказались жизненно необходимы рубруму для роста и для размножения. Чем выше была степень заражения, тем активнее лишайник рос, формировал изидии и продуцировал споры. Рубрум буквально вытягивал радиоактивные элементы из почвы своими длинными ризоидными тяжами, из воздуха — с помощью наростов гифов, накапливая их в таком количестве, что повреждение поверхностной части слоевища, сдерживающей большую часть их излучения, вызывало, образно говоря, радиационный взрыв.

Только радионуклиды не являлись вечным ресурсом. Даже на их выжженной взрывами пустоши.

Чуть более десятка лет назад, когда люди впервые обнаружили на побережье этот лишайник-сорняк, на незначительные изменения в показателях дозиметра внимания никто не обратил. Когда же рубрум стал заполонять собой иные территории, когда были открыты его «убийственные» свойства, и вовсе стало всем не до того. Да и пройти к этому времени к побережью, на его родину, уже не представлялось возможным.

Как и многие великие открытия, это было сделано случайно. Арслан, изучая на досуге старые документы (пока у предков не было проблем с бумагой, те имели обыкновение фиксировать в письменном виде свои радиограммы), наткнулся на запись разговора с небольшим частным убежищем из тех, что гибли первыми из-за банальной нехватки пищевых ресурсов и воды. То, волею судьбы, как раз располагалось на границе, отмеченной в картах ЯУГО красной линией — между землей, пригодной для передвижения, и той, что была покрыта рубрумом сплошь.

В этом не было чего-то необычного. Разведчики частенько рылись в старых записях в попытках отыскать подобные древние «схроны», как именовали между собой мертвые убежища, поскольку в каждом можно было обнаружить что-то полезное. И все же данная находка оказалась золотой.

Все дело в том, что отыскав забытое убежище, проверив на наличие полезностей, Арслан обратил внимание на цвет произрастающего вблизи рубрума. Лишайник, обычно вписывающийся в палитру от нежно-розового до багряного, имел здесь цвет темно-бордовый. Почти что бурый. И чем дальше к горизонту, тем сильней темнел. Кроме того, там, где ранее росли его нагромождения, рубрум будто усох — из-под чахлого молодого лишайника выглядывали скукоженные сероватые и антрацитово-черные остовы старых симбионтов.

Арслан не рискнул сделать этого тогда — научники выяснили позже, — но эти мертвые, определенно мертвые лишайники приобрели значительную плотность, что снизило весомо риск их повредить и спровоцировать скачок излучения.

Арслан не знал, что побудило его достать счетчик и замерить рядом с этим непонятным феноменом уровень радиации, но, сделав это, он поначалу даже не поверил. Прибор показывал значения на несколько порядков меньше, чем регистрировались ранее на этой территории.

Дальше работали уже научники, сопровождаемые ходоками. Они, добравшись по отмеченным координатам до убежища, оставив транспортеры, двинулись дальше, вглубь прореженного усыханием мертвого лишайника смертоносного покрова. И чем дальше шли, тем меньше поверх скукоженного старого рубрума встречались молодые симбионты. Чем ближе к морю продвигалась группа, тем мрачнее становился пейзаж, со временем почти что переставший разбавляться розово-красными всполохами, и теперь, сколько хватало глазу, по побережью тянулось серо-черное полотно.

Самое, однако, во всем этом удивительное заключалось в том, что, сделав замеры радиации в воздухе, взяв пробы грунта, группа обнаружила такие значения, что впору было усомниться в собственном здравомыслии: от 50 до 100 мрР/ч. Что являлось если и не безопасным, то относительно допустимым для человека уровнем. Они могли даже снять защитные костюмы, и ничего бы им оттого не было — от краткого, во всяком случае, здесь пребывания. И это значило, что за какое-то жалкое десятилетие маленький лишайник сделал то, на что естественным путем потребовалось бы больше тысячи лет.

Теперь у них был шанс — не призрачный, вполне реальный — выйти на поверхность без защитных средств в течении ближайших двух-трех десятилетий, сажать растения, которые не будут, вырастая там, непригодны в пищу, дать волю увеличению численности строго контролируемых популяций из вивария, избежать голода, что прогнозировала из-за обеднения почвы оранжереи Ануш.

Конечно, предстояло много работы: засеять рубрумом, позволить ему заполонить все близлежащие к ЯУГО земли, дождаться, пока симбионт сделает свою работу и высохнет, лишенный притока радионуклидов, выкорчевать, выкопать могильник, схоронить… И сообщить об этом тем убежищам, с которыми могли выйти на связь.

Но главное, у них появилась надежда. Не выживать, а жить.

— Было чертовски страшно, — признался Игорь, когда Алиса спросила о том, как они пережили бурю, как добрались назад. — Даже не оттого, что просто не вернемся — хотя, конечно, жить очень хотелось, — а оттого, что не донесем новости, и вы так и останетесь в неведении. Арслан, конечно, мог бы что рассказать, но новую группу собрали бы еще не скоро — не дело оставлять Муравейник совсем без ходоков. Да и в нашем блоке лучше меня и Юрия во всем этом никто не разбирался. А по культурам и вовсе один Вадим, остальные ребята еще учатся.

Игорь неуютно повел плечами.

— Когда погода стала меняться, мы как раз вернулись к Арслановому убежищу, забрали все ценное — там много чего было, почему сразу два транспортера и отправили — и от него еще успели пройти день пути. Это Микулашу, Николай который — он группой в этот раз руководил, — спасибо. Велел повернуть, как только сыпать стало, и ветер еще терпимый поднялся, так бы не дошли до Муравейника. Вернулись к убежищу тому, почти успели. На подходе уже только транспортер перевернуло, да, когда во второй по связке забирались, потрепало знатно.

Мужчина выразительно качнул рукой в бандаже.

— Я там прядь твою и отпустил. Мне повезло еще, четверо вон в лазарете сегодня ночуют: две сломанных ноги, разбитая голова, ушиб спины. Ну, ссадин и синяков вообще немерено. Костюмы подрали, клеить пришлось. Благо убежище не зараженное было — там вся проблема в отсутствии продуктов, да насосы за годы проржавели, менять полностью надо. Так что буйство мы внутри пересидели, нормально. Провизия только на три недели рассчитана была. Так что пришлось поголодать немного и воду по глотку цедить. Ну и на последние дни все равно не хватило — так, капли. Хорошо, Арсланову тройку встретили. У них с собой было, но и то хватило только тем, кому совсем к тому времени поплохело.

Игорь прижал девушку здоровой рукой, зарывшись носом в темные волосы и вдыхая родной запах.

— Я рад, что вернулся. Но не жалею о том, что уходил. Это было нам необходимо.

Алиса лишь согласно кивнула, улыбаясь. Да, конечно, было.

С новым оборотом человечество ждал виток перемен…

КОНЕЦ

Декабрь, 2022 год

---

Примечания:

Вот и все. Надеюсь, прочитанное вам понравилось)

Буду рада отзывам и большим пальцами — сей видимый отклик неплохо стимулирует желание писать для вас дальше. Если кто-то хочет отблагодарить/замотивировать автора материально — да зачтется вам сие благое дело в карму, реквизиты в профиле)

---

1) Не пишу уточнений, так как по разным источникам данная фраза приписывается китайцам, англичанам и даже неким библейским текстам.

Вернуться к тексту

2) Песня "Снежинка" из к/ф "Чародеи", исполнители О. Рождественская и ВИА "Добры молодцы".

Вернуться к тексту

3) Ядерное Убежище Гражданской Обороны.

Вернуться к тексту

4) Лишайник — симбиотический организм, представляющий собой ассоциацию гриба и водоросли.

Вернуться к тексту

5) Большинство цитрусовых действительно сохраняют зеленый цвет плодов, приобретая оранжевый лишь вследствие разрушения хлорофилла в кожуре посредством низких температур или воздействия этиленом. Мандарины обязаны своим цветом большому количеству эфирных масел в кожуре.

Вернуться к тексту

6) Радиация представляет наибольшую опасность для женской половой системы, так как половые клетки мужчины обновляются в течении жизни в среднем каждые 28 дней. Таким образом, пораженные радиацией сперматозоиды со временем могут быть заменены здоровыми. Женщина же рождается с определенным количеством фолликулов, которые могут стать яйцеклеткой, поэтому, будучи пораженными, они такими и остаются. Новых не появится. Что до подростков: в пубертатном периоде происходит активный рост и деление клеток — момент, когда те наиболее уязвимы для повреждающих факторов.

Вернуться к тексту

7) По шкале Бофорта для определения скорости ветра — это 11-12, что соответствует шторму или урагану. Такой ветер срывает с домов крыши и вырывает с корнем деревья.

Вернуться к тексту

8) Прибор для измерения скорости ветра.

Вернуться к тексту

9) Отсылка к "Щелкунчику", исковерканное Дроссельмейер. Героиня рассказывает так, как запомнилось. Истории, передаваемые из уст в уста часто напоминают игру в "сломанный телефон".

Вернуться к тексту

10) Песня "Сколько бы зима ни мела", исполнитель — София Ротару. Да, такой вот странный выбор песен))

Вернуться к тексту