Стихи, сборник (джен)

Я открою дверь, а за ней будешь ты.

Без романтики, без остальной ерунды,

Без моментов, когда с потолка — цветы.

Нам никто не споет любовных баллад,

И никто не возьмет крупным планом мой взгляд,

Без подсветки глаза все равно не горят.

Это будет похоже на встречу друзей.

Мы с тобой, как всегда, посидим без затей,

Поболтаем до часа прихода теней.

В общем, здесь не кино. Даже не водевиль.

Ты не будешь стараться меня удивить,

Я не буду, конечно, с тобою хитрить.

А потом ты уйдешь, выбрав нужный момент.

В фильме этот уход завершил бы "The End".

Это очень удобно, но в жизни их нет.

Батареи еле греют,

За окном совсем весна.

Мы покончили с капелью,

Мы надели ожерелья,

Оживленные апрелем

И весенней канителью,

Мы очнулись ото сна.

Мы качнулись ближе к лету,

Мы кладем в бокалы лёд.

Мы веснушчаты от света,

И на воздухе прогретом

Просыпаются поэты.

Мерно кружатся планеты,

Время продолжает ход.

А хочешь — купим торт, отметим дату?

Теперь мы оба сами по себе.

Мы даже можем выпить — как когда-то -

Совместно приготовленный глинтвейн.

Мы можем говорить, что стало лучше,

Что шаг вперед и что теперь друзья,

И удивлять друг друга равнодушьем,

Не делая того, чего нельзя.

Я не могу представить нашу встречу.

Мне страшно, что захочется обнять.

Но ты сегодня забираешь вещи,

Опустошая полки и меня.

Однажды захочется просто выйти за дверь.

Тихо прикрыть за собой, чтоб никто не заметил.

Не оставляя следов и других отметин,

По коридору — из памяти этих людей.

Тихо уйти. Не сыпать на голову пепел.

В ворох ненужных идей поместить нафталин.

Выйти на улицу. Волосы ветер растреплет -

И вместе с ним потеряться в дорожной пыли.

Она думает: "Господи, это-то мне зачем?

Я всегда понимала тебя с полслова и без проблем,

Переводчика с твоего на наш лучше не найти.

Намекнул бы теперь, что делать, куда с этим мне идти?"

Она думает: "Боже мой, в самом деле, что за фигня?

Я тебе доверяла — за что же ты так меня?

Ты хоть сам понимаешь, во что ты меня втравил?

Говорил ведь, что любишь, а кажется, не любил".

Она думает: "Господи, не могу я тебя хулить.

Видно, так было нужно, значит, тому и быть.

Да, конечно же, воля всегда и на все твоя.

Только ты, уж пожалуйста, не забывай меня..."

Он же думает: "Да, и правда, вышло как-то нехорошо.

Но не бойся, Мария, я мужа тебе нашел.

Поживи с ним лет тридцать — ну, может быть, тридцать пять,

А потом я смогу вас с сыном к себе забрать".

Допустим, мы больше с тобой не враги:

Отдали свои долги,

Избавились от обид и другой пурги,

И можем теперь, не портя друг другу кровь

И не говоря обидных ужасных слов,

Спокойно делить с тобою и стол, и кров.

Мы вынырнули со дна

Мутнейшего сна,

И там тишина,

Где прежде была вина;

Но заперта дверь,

Мы оба — в списках потерь.

И те, кто закончил бой, -

Другие. Не мы с тобой.

Тут одно хорошо: белка мяса не ест и крови совсем не пьет.

Вот глядит на тебя зверёк, и зубы его остры,

Его родич шныряет по ясеню, что пронизывает миры;

Так и смотрит, и хвост пушистый по ветке бьет.

И казалось бы, здорово, делай фото, выкладывай в инстаграм,

Только не до того, если зверь за тобой пришел

И зовет за собой — в кадре смотрится хорошо, -

Но тебе всё равно: ты идешь за ней по дворам,

И не город, а лес вокруг, и черным-черно,

И доходишь за белкой до самого до дупла,

А она говорит тебе: "Умница, что дошла", -

Камнем с ветки летит — прямо в грудь — и там оседает — сном.

Они говорят, что любовь, мол, — страданья и муки,

Не знает о ней ничего не вкусивший разлуки,

Измен, невзаимности, всяких печальных историй...

Они полагают, что это не радость, а горе.

По мне же, любовь — это проще и как-то спокойней:

Когда, например, мы опять умираем с тобою

И вновь возвращаемся в очередь на возрожденье,

И ты бы родился в веселое, легкое время,

Но ты пропускаешь других, выжидая лет двадцать:

"Сама посуди, с кем мне там без тебя тусоваться?"

И дело не в том, что прожить без меня ты не можешь,

Но так интересней. И я бы ждала тебя тоже.

Улицы тонут в светло-зеленом тумане,

В теплом сиянии,

В благостном самообмане,

Будто бы смена сезонов меняет удачу:

Будет иначе,

Больше никто не заплачет.

Улицы тонут в пыльном и радостном ветре

Родом из лета;

Помолодевший, согретый,

Город весенний всем видом своим подтверждает:

Снег уже стаял.

И прошлое тоже растает.

У тебя совсем другие теперь маршруты.

У меня, конечно, они изменились тоже.

Поначалу, помню, было довольно трудно,

Но потом оказалось: мы друг без друга можем.

Нам не нужно скорее про все рассказать друг другу,

Ведь другие люди выслушать нас готовы.

Мы, расставшись, вышли с тобой наконец из круга -

Для того лишь, чтоб каждый себе круг устроил новый.

Я давно уж не тот человек, что писал этот список,

В нем остались названья совсем не моих кораблей.

Жизнь течет и меняется — неумолимо и быстро,

Я теку и меняюсь, заметно иль нет, вместе с ней.

Пересчитывать старые письма и старые раны -

До смешного печально, а то и забавно до слез.

Иногда я боюсь, что меняться совсем перестану,

Но пожалуй, не верится в ужасы эти всерьез.

Все течет, все меняется в собственном темпе и ритме.

Только он неизменен: у каждого вечный и свой.

Отстаю от одних, обгоняю других. Что обидно -

То, что, кажется, мы разминулись при этом с тобой.

Не совпали мелодией, темпом, теченьем историй.

Так бывает порой — остается об этом жалеть.

Этим я и займусь, отпуская в открытое море

Список чьих-то — неведомо чьих — не моих кораблей.

К рассвету приходит Смерть босиком по росе,

Приносит подземный холод на острой косе,

Встает у костров. Хоть видят ее не все,

Но каждый чует нутром, где она стоит.

Но мы не уступим Смерти своей земли.

Мы праздновать свет и солнце сюда пришли,

И сны, что зимой нам снились, уже сбылись,

И мы разожгли огонь, и огонь горит.

И жизнь торжествует в эту благую ночь.

А Смерть, спрятав косу, на время уходит прочь.

Мы застряли с тобою в мае, как в янтаре,

И не важно, какой там месяц, который год

И какая дата в нашем календаре:

Этот май не отпустит и сам от нас не уйдет.

Мы застряли с тобою в мае: еще весна,

Но уже обещание лета и перемен.

В мае просто бывает верить мечтам и снам,

Но уходят они, ничего не отдав взамен.

Это май: маета умов, нетерпенье тел.

Мы мечтали о нем зимой, и теперь мы здесь.

Май вмурован в нас, глубоко позади сердец.

Он застрял в нас, мы в нем. Хоть никто того не хотел.

Это серое небо не создано для весны:

Для дождей и печали — и больше ни для чего.

И еще под ним часто снятся цветные сны,

И за это сновидцы преданно любят его.

Это бледное небо, похожее на прибой,

Окружает, беззвучно смыкается, как вода,

И ни проблеска солнца не видно над головой,

Будто солнца на небе и не было никогда.

Это серое небо не создано для чудес -

Тех из них, что бывают взаправду и наяву.

Ничего не допросишься у вот таких небес -

Хоть молись, хоть гадай, хоть жертвуй и жги траву.

Это серое небо проходит потом само -

Как проходит простуда, но даже чуть-чуть быстрей.

Остается лишь память на синем и голубом.

Остается весна. И мы остаемся в ней.

Кто кому птица, милый, кто кому снится?

Где этой ночью меж нами двумя граница?

Кто кому песня, кто первый из нас воскреснет,

Чьи сны сильнее, милый, чьи сны чудесней?

Кто кому ветер, кто всех милей на свете?

Кто из нас начал странные игры эти?

Кто кому грёза, друг мой, кто кому слёзы,

Кто обращает взглядом стихию в прозу?

Кто кому вечность, милый, кто кому солнце?

Стоит проснуться — может быть, разберемся.

Ты рожаешь сына или, допустим, дочь

И приводишь ее на землю, где снег и лед,

И потом, как ни бейся, не можешь уже помочь.

Только смотришь, как жизнь постепенно ее берет,

Как свивает ребенка спиралью его судьба,

Как хитиновый панцирь твердеет поверх души,

Как играют стихии — и ты против них слаба,

И не можешь уже ничего отменить, решить,

И уже ни на что не влияешь — хоть ты и мать,

Но твоя забота тускнеет, теряет вес.

Но ты все еще можешь прийти и ее обнять

И сказать, если надо: "Я рядом с тобой. Я здесь".

У сказки не бывает завершенья.

Есть только место, где, поставив точку,

Героев главных отделят от прочих

Участников историй и свершений.

У сказки не бывает завершенья:

У Золушки рождается принцесса,

Выходит фея из глухого леса,

И люди замирают в предвкушеньи.

У сказки не бывает завершенья,

У сказочников — пенсий и отставок,

И сказка вечно говорит устами

Того, кто видит призрачные тени,

Того, кто слышит старые заклятья

И записать историю садится.

Он думает: "Всего одну страницу", -

Но сказка не отпустит из объятий.

Звезды включались и гасли, а ты все ждал.

Ждал, что вернется обратно чудной мальчишка.

Ты ведь совсем немного не рассчитал:

Думал, приручишь, но сам приручился слишком.

Ну, промахнулся, чего уж. Теперь плати,

Глаз не сводя с бездонной пучины неба.

Жди и не верь, что больше не прилетит.

Ты никогда до сих пор проигравшим не был.

Ты отпускал, они приходили вновь:

Люди, решившие, что приручили Лиса.

Люди давали еду и свою любовь.

Ты позволял им рядом с тобой крутиться.

Нынче не так: он ушел и пропал навек.

Ты по ночам не спишь, навостривши уши:

Где-то на звездах смеется твой человек -

Так, будто ты ему больше совсем не нужен.

Такая чума, что даже пиры запретили:

Не пей алкоголя, работай, сиди в карантине,

Закрой занавесками окна, останься в квартире,

Не слушай, как рушится карточный домик мира.

Весь мир заморожен и принадлежит курьерам.

И пусть там ломаются судьбы или карьеры,

Сиди, берегись от стресса, по крайней мере,

Старайся дожить до конца своего апреля.

Однажды все кончится, и отопрут квартиры,

И мы выйдем в мир. И мы не узнаем мира.

Я бы приехал, родная, да вот — работа.

Может, получится поговорить в субботу?

Да, позвоню тебе утром или к обеду.

Ну, не грусти. Когда-нибудь ведь приеду.

Я бы собрался в отпуск, но так некстати!

Да и сезон еще не начнется в марте.

А в феврале тем более жуть и холод.

Ну, подождем немного, ведь что нам стоит?

Я бы приехал, но там на границах — что-то:

Не продают билеты на самолеты,

Не выпускают и не впускают граждан.

Значит, отложим. И это пройдет однажды.

Я бы приехал, родная, но нынче строго:

Перекрывают выходы и дороги,

Так что когда я вырвусь — и сам не знаю.

Ну, доживем, увидимся, да, родная?

Мне тут, родная, такое пришло на почту,

Что не могу поверить, не зная точно.

Ты все не пишешь последние две недели...

Ты ведь не умерла там, на самом деле?

Нам ведь осталось ждать-то совсем немного:

Скоро порты откроются и дороги,

Я за свой счет бы взял и к тебе скорее.

Но неужели все-таки не успею?

Я ждал,

Когда придет девятый вал.

Корабль устал и экипаж устал,

А пассажиров попросту тошнило.

Мы месяцами плыли в темноте.

Где мы по картам? Кажется, нигде.

И ни одна звезда нам не светила.

Я ждал конец, я ждал свою волну,

Почти мечтая, как я захлебнусь.

Волна пришла и нас накрыла тенью.

Но мы остались целы, и вода

Нас пощадила так же, как всегда

Она щадит корабль привидений.

У ведьмы нет герба, но есть судьба:

Невидимая миру ворожба,

Бессрочная неравная борьба.

У ведьмы нет добра, но есть ветра.

Она проводит с ними вечера,

Идёт за ними, если ей пора.

У ведьмы силы нет, но есть обет:

Делить собою тот и этот свет

И помнить, где реальное, где нет.

У ведьмы нет щита, но есть мечта:

Не ведать пораженья никогда,

Допить всю чашу, чтоб была пуста.

У ведьмы нет меча, но есть свеча.

Подходят тени, в темноте шепчась.

Она шагает, чтобы бой начать.

У ведьмы шансов нет,

Но есть рассвет.

Для ведьмы смерти нет,

А только свет.

Смотри, смотри: мы полые внутри,

От нас остались только оболочки.

Мы всё читали раньше между строчек,

Теперь мы верим, что нам ни соври.

Смотри, смотри: мы входим в резонанс

И повторяем всё, что нам расскажут.

Мы раньше знали то, что было важно,

Теперь всё это стало не для нас.

Смотри, смотри: мы то, что в нас кладут,

А нас сейчас набьют землёй и ложью.

Тогда мы станем големы, возможно:

С такой начинкой люди не живут.

Смотри, смотри: нас больше просто нет,

Остались только избранные тени.

Всё потому что не туда глядели,

Всё оттого, что потеряли свет.

Моя родная пыль, моя родная даль.

Мне здесь знакомо всё до трещинки в асфальте.

Увы, но как от стен своих ни убегай,

Я их ношу с собой под курткою и платьем.

Моя родная хмарь, моя родная ночь.

Моя родная хтонь вселенского масштаба.

Куда ни убегай, побегом не помочь.

Мы носим на себе свои родные штаммы.

Моя родная жесть, моя родная жуть.

Я выйду и вдохну твой неизбежный воздух.

И буду думать, что смогу тебя стряхнуть.

И всё-таки сбежать, пока ещё не поздно.

Мы живем, под собою не чуя

Ни страны, ни земли, ни опоры.

Мы всё время куда-то кочуем,

Бесконечно ведем разговоры,

Мы всё время безмерно устали,

Что-то делаем — этого мало, -

Мы из плоти, а надо из стали.

Мы из крови, а надо из сплава.

Мы уносим с собой в чемоданах

То, что раньше лежало на месте:

Мы уносим проекты, романы,

Мы увозим стартапы и песни.

Мы пакуем в бумагу и плёнку

И увозим идеи и степень.

Мы увозим кота и ребёнка.

И куда нам деваться вот с этим?

Давайте лучше с вами о цветах.

Смотрите, это крокусы в кустах,

А очень скоро расцветут пионы.

Давайте говорить про красоту,

А не про то, как мы сгорим в аду,

И не о том, как ловятся шпионы.

Давайте лучше с вами про котят,

Что мордами умильными глядят,

Их прививают, холят и лелеют.

Но не о тех, кто потерял свой дом.

И не о том, куда мы все идём.

Давайте что-нибудь повеселее.

Давайте пить сезонный лимонад.

Никто из нас ни в чем не виноват,

Вполне логично жить как жили прежде.

Про нас ведь тоже не заговорят,

А будут лучше обо всем подряд...

Но не о боли. Но не о надежде.

У Бригит много дней,

У меня каждый день посчитан;

У Бригит много сил -

Я ищу у неё защиты.

У Бригиты есть смелость -

Я смелость ищу по крошкам.

У Бригиты есть люди,

А у меня есть кошки.

У Бригит тонкий слух,

Ну а я её слов не слышу,

Я тянусь к небесам,

А Бригит в небесах и выше.

Я могу попросить

у Бригит, и она исполнит:

Ниспошли мне, Бригит,

Сил и света, и тем наполни,

Пусть прольются они,

Переполнив меня, наружу,

Пусть получит их каждый,

Кому этот свет так нужен.

Дай мне быть огоньком,

Фитильком от горящей свечки,

Подожженным

Соломенным

Маленьким

Человечком.

Пишут в сводке новостей из ада:

Сто чертей представлены к наградам.

Остальным наград пока не надо:

Слава — только самым виноватым.

Пишут в сводке новостей из ада:

Скоро рухнет райская ограда,

Скоро их цветы засыплет градом,

Будет им там ад с доставкой на дом.

Мы, конечно, все ужасно рады.

Пишут в сводке новостей из ада:

Под арест давно уж было надо

Всех, кто в это непростое время

Не измазался в крови по темя.

Мы даём вам сроку до рассвета.

С уваженьем, "Адская газета".

Какие драконы, друг мой, какие башни?

Сейчас на развалинах бродят и воют банши.

Тебе, говоришь, не страшно? Да ладно, страшно.

Но ты не переживай, привыкает каждый.

Какие победы, друг мой, какие битвы?

Мы все тут разбиты, как окна дворцов разбиты,

Как те витражи, что разобраны на стекляшки,

Как вся наша память разбита была однажды.

Какие полёты, друг мой, какие крылья?

Полеты бывают у тех, у кого есть сила.

Ты жаждешь полета? Бывает, потом проходит.

Подумай о вере, вера сегодня в моде.

Какие легенды, друг мой, какие сказки?

Нам места в них нету, нам туда путь заказан.

Ты хочешь, чтоб имя твоё где-то в них осталось?

Когда пыль осядет, иди разбирать завалы.

Бог со своих вершин говорит: ну что же вы,

Сами не видите, что ничего хорошего?

Топите кто за левое, кто за правое,

Лезете к людям с собственными уставами.

Бог говорит: вы умнеть в этом веке будете?

Мнилось, что что-то поняли, мнилось, будто бы

Вы все же можете измениться.

Ладно, переворачиваем страницу.

Бог со своих вершин говорит: чего же вам,

Что же вам не хватало, мои хорошие?

Чуда, суда ли, заповеди ли, проповеди?

Снизу ему отвечают: "Сожги их, Господи".

Город пропитан сиренью примерно полностью,

Пух одуванчиковый у него в каждой полости

Брюшко его набито людьми-приезжими,

Город их всех пережёвывал-перемешивал

До однородности, до степеней смешения,

Город отслеживал все их перемещения,

Щупал глазами-камерами на улицах,

Фарами бил в глаза, заставляя жмуриться.

Город пропитан сетью, радиоволнами,

Брызжет вай-фаем и GPS по сторонам,

Слушает всеми подключенными смартфонами,

Как растекаются звуки меж миллионами.

Город наполнен тюльпанами, пылью солнечной,

Город похож на дремлющее чудовище,

Греет на солнце спину, чешуйки-зеркальца.

Те, кто в него попал, никуда не денутся.

Река не обязана течь, но она течет,

И русло ее не меняется от хулы.

Река протекает так, как её влечёт;

Трава не обязана вырасти из скалы,

Но всё же растет, хоть ее бы могло не быть.

И солнце встает, хоть могло бы и не сиять.

И рыбы плывут, не дождавшись команды "плыть".

Цветы расцветают (могли бы не расцветать).

И мы не обязаны, в общем-то, быть людьми,

И мы не должны добро отличать от зла,

Но мы отличаем (попробуй их не пойми),

А значит, не так уж плохо у нас дела.

Хоронили Надежду всем городом.

Места всем не хватало. Времени не хватало.

Многие так и не увидели ее мёртвую

И продолжили думать, будто она живая.

Хоронили Надежду всем городом -

Гроба было не видно из-под букетов.

Закопали, но надеяться-то продолжили.

Оказалось, дело было совсем не в этом.

Им пришли, объяснили: Надежды-то больше нет.

Значит, вы и надеяться-то не можете.

Все кивали, соглашаясь как будто, в ответ,

Про себя досадливо морщились.

Ну и что, что ушла, да мало ли кто ушел.

Как убьете Надежду, она ж бессмертная.

По ночам было слышно особенно хорошо

Как на улицах ее имя разносит ветер.

Им пришли, объяснили опять, что Надежды нет,

Значит, вас тоже нет, ведь на ней-то вы и держались.

Все в ответ, конечно, кивали понятливо,

Но не то чтобы прямо уж соглашались.

Хоронили Надежду всем городом,

Понимали, что ее действительно не вернешь.

Но по-прежнему кажется, вот она, здесь она,

Она в городе. Только оглянись, и её найдешь.

Дали пожизненно.

Бросили в камеру.

Сказали: "Убейся сам".

За что меня? За предрасположенность к чудесам.

Я умел сотворять из воздуха серебро,

Я умел из всего вокруг извлекать добро,

Исправлять любое испорченное нутро -

И за это мне вынесли этот вот приговор.

Осудили за то, что я могу исцелять словами,

Осудили за то, что вода превращалась в смузи в моем стакане.

Осудили за то, что сами хотят, но не могут так.

Осудили зато, что боялись, что я им враг.

И теперь сидят снаружи довольные, без чудес,

И никто не нарушает их странненькие законы.

Виноград не растет зимою на их балконах.

Ну а я сижу, в моей камере дышит лес,

Расцветают лампами маяки и хохочут чайки,

Море носит к ногам моим камешки и стекляшки.

Я сижу один, но это почти не страшно:

Люди ходят ко мне во сне и приносят чаю,

И приносят вести, книги и безделушки,

Их девать уже некуда — я отдаю охране.

Осудили за то, что я им казался странным.

А теперь с каждым годом становится только хуже.

Говорят, меня видят в любых городах и странах.

Говорят, чудеса обостряются год от года.

Мне сказали "убейся", но я, пожалуй, не стану.

Не хочу им настолько всерьез прибавлять работы.

Я не знаю, что будет со мной после смерти — никто не знает.

Но одно очевидно: чудо не прекратится.

Я сижу в одиночке. Сегодня со мной жар-птица.

Чистит перья. Бесит охрану. Не улетает.

Завершает сюжет, ставит точку, но не выходит:

Чернила закончились прямо на этом месте,

История так и звучит в голове на невыносимой ноте,

История говорит: мы с тобою навеки вместе.

Не снять, не отклеить, не выплеснуть всё в метафору,

Бывает вот право автора, а бывает

Право истории на владение автором,

Право на то, чтоб историю не забывали.

Ручка не пишет, вместо крика одно молчание

Окружает и мягко давит со всех сторон.

У истории не предвидится окончания,

Автор уже с первой строчки был обречён.

Однажды приходит пламя и говорит: "Привет.

Теперь я планирую через тебя гореть".

Разводит руками, мол, впустишь или прогонишь?

Ему, то есть пламени, многие сотни лет.

Оно точно знает, что ты не скажешь нет.

Но делает вид, что всё это добровольно.

И ты открываешь, конечно, пошире дверь,

И ты говоришь: "Раз пришло, проходи теперь".

А радость стучит в висках пополам со страхом.

И пламя кивает и тут же проходит внутрь,

И ты ощущаешь как искры внутри текут,

Берешь ежедневник, и он становится прахом.

Отныне ни списка дел, ни простых вещей,

Теперь ты есть тот, кем быть нельзя вообще,

Теперь тебя видно за многие сотни метров.

Ты будешь сжигать и светиться, гореть и греть,

Ты будешь гудеть как пламя, как пламя петь.

И ты, догорев, не будешь жалеть об этом.

Когда надо мной появилось первое облачко,

Друзья, удивившись, сказали: да ну, случайность.

Ты же у нас умница, ты человек хороший,

Над такими тучи, как правило, не сгущаются.

Потом шутили, мол, всё это даже мило:

Нам вот жарко, а у тебя тенёчек ,

Бледность тебе к лицу, ты похож на вампира из фильма,

Им ещё было весело, мне не очень.

Через месяц-другой стали чаще отменять встречи,

Мол, мы тебя любим, конечно, и очень ждем.

Но с тучей не пустят сидеть в общественном месте,

Да и к нам, прости, нельзя приходить с дождём.

Жена ушла через год, замаявшись от бронхита,

Сырости, слякоти, плесени прямо в доме.

Не обижался, потом ее часто видел,

Но не подходил к ней, старался не беспокоить.

Дети остались с женой — вокруг меня нездоровая обстановка,

В лучшем случае моросит, а всё чаще льёт,

У меня почти непригодно для них жильё.

Было грустно, но больше было неловко.

Позже стали друзья говорить: это всё неспроста!

Не берутся такие тучи из ниоткуда.

Ты подумай, кого ты обидел, извинись может, перестань

Делать дурное, тогда и случится чудо.

Что ты вцепился в зонтик свой, как дурак?

Сделай хоть что-нибудь, чтоб это всё исправить.

Ну, мы, не знаем, как-нибудь там покайся.

Может, тебе просто нравится жить вот так?

Пару раз я уезжал от своей тучи в отпуск:

Почему-то ее не пускает через границу.

Но всегда возвращался: казалось, что слишком просто

Убежать, сдать ей всё без боя, не возвратиться.

Просыхал, выздоравливал и прилетал обратно:

Туча тут же меня встречала у самолета.

Ну а больше никто не встречал, никому не надо.

У меня ничего не осталось, кроме плохой погоды.

Знаешь что, говорят мне, пранк твой несколько затянулся.

Все мы ждали, что ты вернешься на третий день.

Объясни, ну почему же ты не вернулся?

Ты соврал нам раньше — или ты врешь теперь?

Ты нарочно это — или не смог иначе?

Мы готовились к встрече, даже накрыли стол.

Неужели мы все ничего для тебя не значим?

Сколько ты уж отсутствуешь лет? Девяносто? Сто?

Знаешь что, говорят мне, в принципе, так не шутят.

Если мы тебе надоели, сказал бы сам.

Ладно мы, но тебя ведь ждут и другие люди.

Оказалось, что всем очень нравятся чудеса.

Знаешь, мне говорят, а мы о тебе напишем.

Сколько хочешь теперь прохлаждайся в своем раю,

А для нас ты будешь вознесшимся, но ожившим.

Наконец-то, думаю я, и тогда встаю.

Да лучше бы я сдох!.. Но я не сдох.

Сажусь, себя ощупываю. Ох.

Не очень ясно, что осталось целым.

Меня, допустим, скинули с небес.

Да лучше бы я сам оттуда слез,

Чем доводить до этого предела.

Красиво я, наверное, летел:

Одно из сонма тех небесных тел,

Что небо патрулируют ночами.

Обидно то, что скинули свои.

И фиг я что им сделаю с земли,

Отсюда до сих пор не возвращались.

Они тогда несли какой-то бред:

Про то, что надо прикрывать от бед

Не только с неба, но и с самой почвы,

И защищать, конечно, как всегда,

Должна звезда. И скинули. Ну да.

Поэтому и скинули. Ну точно.

Звенит в башке, в глазах слегка темно.

Быть в человечьем теле мудрено,

И как тут защитишь хоть от чего-то?

Ну ладно, как там крылья? Как там меч?

Кого мне, гады, надо тут беречь?

Хоть подскажите, где моя работа!

Встаю, иду куда глаза глядят,

А наверху перестают сиять

Все те, кто отдежурил этой ночью.

А я иду по краешку земли

И думаю: меня не обрекли,

А просто отличили среди прочих.

Вот так и буду после говорить,

И принимать самодовольный вид,

Когда вернусь с задания обратно.

Вернусь ли? Розовеют облака.

Гуляет ветер, шелестит река —

Вполне себе достойная оплата.

* * *

Здесь очень щедро платят красотой

За каждый шаг, за каждый взгляд простой -

Хоть век смотри, и века будет мало.

Порой друзья сигналят мне с небес:

Мол, эй, ты как, мы все скучаем здесь.

Да что они оттуда понимают.

Я отвечал, конечно, и не раз,

Ребята, помню каждого из вас,

Спасибо, офигенно приземлился.

Они не верят, думают, шучу.

А я обратно вовсе не хочу.

Я здесь живу, а небо только снится.

Королева боится весенней коллекции снов:

Там всегда — непременно — дают что-нибудь про любовь,

Будто в жизни ей мало и драмы, и нервов, и бед

(спойлер: нет)

Королева ложится попозже, пораньше встаёт,

Чтобы сны, приходя, не застали в кровати её:

Так и знайте, шипит она на ночь, для вас меня нет.

И привет.

Королева успешно увиливает много дней:

Не показывайте, не показывайте его мне,

Ну должна же быть совесть у вас? Ну хотя б иногда?

(спойлер: да)

Королева ждёт лета: коротких и вещих ночей,

Когда он ей является, снова живой и ничей,

Непохожий на этот весенний несбыточный сон.

Это он.

(или нет)

Это он.

(или да?)

Это он.

Ночь, весна, могилы и кресты.

Ведьма не боится темноты.

У могилы сидя без огня,

Заклинает: "Не оставь меня".

Мертвецу плевать на ворожбу:

Он не хочет, он лежит в гробу.

Тут темно, и холодно, и тесно.

Очевидно, здесь ему и место.

Мертвецу не надо пить и есть,

Мертвеца не привлекает месть,

В самом деле, ведьма, отвяжись,

Мне смертельно надоела жизнь.

Ведьма всё плетёт узоры слов,

Повторяет что-то про любовь

И про верность. И про "всем назло".

Мертвецу, увы, не повезло.

Мог бы спать и спать, но он встаёт,

Злой и желтоглазый, словно кот,

Страшный, словно поднятый мертвец.

Ах, ну да, ведь это он и есть.

Ведьму душит очень нервный смех:

"Всё-таки я сделала вас всех.

Здравствуй, милый, я тебя ждала".

Подошла поближе, обняла.

Ведьма тихо шепчет упырю:

"Ты ведь помнишь? Я тебя люблю.

Где есть ты, туда пойду и я,

Потому что мы с тобой семья.

Ну давай, возьми меня с собой".

Раздаётся упыриный вой.

Ведьма в чёрном — кровь не так видна.

Ведьма нежива, но не одна.

Ушёл с вершин, поскольку так решил.

Ушёл туда, где было меньше света -

На большее еще не нагрешил.

Ушел, поскольку не был ни поэтом,

Ни воином, ни чем-либо вообще.

Не нес с собой ни кодекса, ни чести,

Ни воли, ни доспехов, ни плащей.

Всё это ни к чему на новом месте.

Принес с собой лишь то, что понял сам,

Суму и пояс, стужу и простуду.

А вместе с ним явились небеса,

Но мы тогда не поняли, откуда.

За небом вскоре появился свет —

Мучительно и долго привыкали.

Свет состоял из раскаленной стали,

Испачканной в крови (когда рассвет).

При свете скоро стало хорошо —

Не поняли, откуда эта ясность.

С небес сияло и порой смеялось.

А он тогда собрался и ушёл.

Я книга, в которой зачем-то были записаны

Простые и примитивные, в общем, истины.

Хотите — считайте, наверно, что я — букварь.

Во мне записано, что нельзя убивать,

Что делать подлости подло, а делать гадости гадко,

Что жизнь специально устроена как загадка,

Что каждый имеет право единожды ошибиться,

Что каждому можно весной превращаться в птицу,

Что небо краснеет с закатом и при восходе,

Что быть несчастливым противно нашей природе,

Что справедливость содержится только в людях,

Что вовсе не стыдно не ведать, что дальше будет.

Что книги сжигают, а истины не горят.

Что нет ничего бессмертнее букваря.

В целом мы все обитатели психбольницы.

Кто-то нас лечит, но не говорит, чем именно,

Какой прогноз, к чему мы должны стремиться,

И не называет нашу болезнь по имени.

К тем, кто ведёт себя плохо, применяют меры.

К тем, кто ведёт себя хорошо, применяют тоже.

Все зависит от настроения работников медицинской сферы.

В нашем случае — не знаю, может, от божьего?

Никто не знает толком, зачем его лечат.

Каждый в курсе: отсюда никак не смыться.

Мы, ожидая снаружи любую весточку,

Не верим в мир за пределами психбольницы.