Бэнши и ее принц (джен)

Одно из моих самых мерзких качеств — я очень редко ошибаюсь. То есть это случается, конечно, но нечасто, а в важных вопросах — почти никогда. Я обычно чувствую правду, даже если сама не отдаю себе в этом отчет. Видимо, мой Дар помогает мне гораздо чаще, чем я это замечаю.

Так, я даже в самом раннем детстве никогда не расспрашивала ни маму, ни бабушку о моем отце. Впрочем, они, не дожидаясь моих вопросов, рассказывали, что папа был драконологом и погиб, спасая коллег, когда все гигантские рептилии вырвались из своих клеток в заповеднике. Хотя я уже лет в шесть поняла, что это ложь, но не стремилась докопаться до истины. Я действительно не хотела и не хочу знать имя человека, ни разу не навестившего нас с мамой.

Думаю, мама начала пить именно после того, как он ее бросил. Пила мама сильно, поэтому я гораздо больше времени проводила с бабушкой, чем с ней. Бабушка очень любила меня. Хотя наш семейный Дар не проявлялся у меня довольно долго, она всегда убеждала меня, что рано или поздно он даст о себе знать, и я стану великой пророчицей, к которой начнут обращаться за советом самые влиятельные люди страны. Я верила бабушке, но все равно немного тревожилась: ведь у нее Дара не было вообще, а мамин от постоянного употребления алкоголя совсем сошел на нет.

Но однажды Дар у меня все же проявился, и этот день — первое сентября 1968 года — я запомнила навсегда. Во время торжественного обеда в Большом зале Хогвартса я, первокурсница, только что распределенная в Равенкло, слушала речь приехавшего в школу Нобби Лича — тогдашнего министра магии. Он долго и нудно рассказывал студентам об очередной годовщине победы над Гриндевальдом и том, как много для этого славного события сделал Альбус Дамблдор.

И вот в самый торжественный миг речи министра я посмотрела в глаза нашему героическому директору — и УВИДЕЛА… увидела… В общем, я увидела, что он думал о Гриндевальде, но не о злодее, побежденном в 1945 году, а об озорном и веселом мальчишке, каким Геллерт был в конце XIX века. И вспоминал Дамблдор совершенно не тот момент их общения, о котором рассказывают посторонним.

Теперь-то я понимаю, что в этом нет ничего дурного, но в 1968 году для одиннадцатилетней девочки из хорошей семьи увиденное стало чудовищным шоком. Я громко закричала и упала в обморок.

Очнулась я в школьной больнице. Была ночь, в окно светила луна, а у моей кровати сидел Альбус Дамблдор. Увидев его, я испугалась, вскрикнула и попыталась отодвинуться. Директор грустно улыбнулся и сказал:

— Не бойся! Я не сделаю тебе ничего дурного! Только, пожалуйста, ответь на один вопрос… Перед тем, как упасть в обморок, ты смотрела на меня. Что ты увидела?

— Ннннничего, — растерянно пробормотала я, все еще пытаясь отодвинуться.

— Как скажешь, — грустно улыбнулся он. — Но постарайся не рассказывать никому об этом ни о чем, хорошо? У тебя ведь тоже есть секреты, которые ты хочешь скрыть от посторонних, верно?

— Д-да, — заикаясь, ответила я.

— Со временем ты поймешь, что означало увиденное тобой ничего, и, возможно, станешь презирать и бояться меня еще сильнее, чем теперь. А пока, пожалуйста, поверь, что я в тот момент никому не причинял зла, и постарайся забыть о том, что случайно узнала, хорошо?

— Хорошо, — кивнула я.

Забыть увиденное в памяти Дамблдора я, разумеется, не смогла, но и рассказывать об этом боялась. Хорошо еще, никто из моих однокурсников не владел легилименцией, а профессора не применяли ее на уроках…

Мои школьные годы в целом оказались спокойными. Подруги у меня так и не появились, но меня никто и не травил: в Равенкло уважают чужое право быть непохожим на других. Одиночество меня не угнетало, и я очень любила незаметно наблюдать за старшекурсниками.

В первый год моего обучения мне особенно нравилась слизеринка-семикурсница Беллатрикс Блэк. Она была яркая, сильная и невероятно красивая. От Беллы исходило мерцающее серебристое сияние, словно от звезды. Я часто мечтала, что принцесса моих грез обратит на меня внимание и подружится со мной, но и сама понимала несбыточность этой мечты.

Во второй раз мой Дар явил себя именно ради Беллы. Это случилось в самом конце мая 1969 года, когда мы однажды встретились в безлюдном коридоре. Увидев принцессу своих грез, я пронзительно закричала. Она подошла ко мне и тревожно спросила:

— Что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь? Отвести тебя в больницу?

— Не нааааадо! — заорала я: ЗНАНИЕ впервые рвалось из меня наружу. — Не ходи туда, куда собираешься, слышишь?! Тебе нельзя туда, ты там пропадешь, сгинешь, сгниешь, сгоришь…

Затем я упала в обморок и не помню, как Белла доставила меня в больницу. Разумеется, принцесса моих грез не послушалась чокнутую малявку и, передав меня колдомедику, отправилась именно туда, куда и собиралась.

С того дня я отчетливо видела висящий над Беллой черный кокон смертельной опасности и обреченности — то есть я не знала тогда этих слов, но чувствовала именно так. Сияние, исходившее от принцессы моих грез, померкло навсегда, и я оплакивала эту потерю, словно смерть близкого человека.

А на следующий год у меня появилась новая любовь — пятикурсник Люциус Малфой. От него тоже исходило сияние, но не звездно-серебристое, как от Беллы, а золотое — так сверкают сокровища гоблинов. Я даже не мечтала, что этот красавец обратит на меня внимание, но все же порой попадалась у него на дороге, чтобы лишний раз увидеть принца моих грез.

Любовь моя продолжалась около года, а потом все повторилось — однажды весной, встретив Люциуса, я заорала:

— Не ходи туда! Тебе туда нельзя! Там плохо! Не надо!

Затем я, разумеется, опять упала в обморок. В коридоре были и другие студенты, в том числе равенкловцы, и они отнесли меня в больницу. С тех пор меня и прозвали Бэнши — так страшно я тогда кричала.

На следующее утро, увидев принца моих грез, я поняла, что он, конечно же, меня не послушался. Сияние Люциуса померкло, он словно погрузился в непроглядный черный туман. Я плакала несколько дней, но однажды вдруг увидела, как к принцу моих грез подходит худенькая белокурая девушка — младшая сестра Беллы, и туман вокруг него рассеивается. Это было удивительно и невероятно!

Я несколько дней размышляла, как помочь Люциусу, и до сих пор удивляюсь хитрости, которую смогла тогда придумать. На перемене я подошла к Нарциссе, представилась и предложила погадать. Нашу семью знают даже Блэки, и девушка согласилась.

Изучив ее руку, я закатила глаза и пропела:

— Вижу! Вижу! Ты выйдешь замуж, будешь очень счастлива и родишь сына!

— А кто станет моим мужем? — Нарцисса, конечно же, не верила мне, но возможность счастливого будущего интересует и радует всех.

— Да-да-да, скажи! — загомонили и другие девочки, наблюдавшие за гаданием.

Я надолго замолчала, а потом замогильным голосом начала описывать будущего избранника младшей мисс Блэк. Не узнать Люциуса было невозможно, и девочки захихикали. Нарцисса покраснела до ушей, обозвала меня дурой и убежала.

Это был один из самых счастливых дней в моей жизни. Сама не понимая причин своей уверенности, я точно знала, что теперь и Люциус, и Нарцисса СПАСУТСЯ. Когда несколько лет спустя я услышала об их свадьбе, то испытала настоящую гордость.

Сеанс лже-гадания, который я устроила младшей мисс Блэк, имел и побочный эффект. Многие девочки, кто в открытую, а кто тайно, подходили ко мне и просили предсказать им будущее, предлагая за это сладости и безделушки. Но я всегда отказывалась, так как не хотела лгать без причины. Думаю, хотя и не уверена в точности, что именно тогда я впервые упомянула о своем Внутреннем Оке, которое в данный момент омрачено тучами. Я пошутила, а девочки восприняли это всерьез. Странно бывает в жизни! Конечно же, за постоянные отказы гадать меня многие невзлюбили, и кличка Бэнши приклеилась ко мне намертво.

Но все это было еще полбеды. Настоящее несчастье случилось со мной в следующем учебном году. Думаю, оно произошло потому, что я стала приглядываться к окружающим, стараясь увидеть их будущее. И именно во время учебы на третьем курсе я с обжигающей ясностью поняла, что большинство нынешних студентов Хогвартса умрут очень молодыми, и изменить этого никак нельзя. Я смотрела на веселые, оживленные лица — и видела гробы, толпы людей на кладбище и скорбящих родных. Тогда-то у меня и начало слабеть зрение: оказалось намного проще видеть расплывчатые пятна вместо лиц тех, кому суждено уйти из жизни так рано.

Когда я училась на пятом курсе, умерла мама. Ее смерть была ужасной, но не страшнее жизни, которую она вела последние годы. Бабушка сильно постарела, но еще держалась.

Примерно тогда же началась необъявленная, но очень жестокая война Сами-Знаете-С-Кем, и стали уходить из жизни те, чью смерть я УВИДЕЛА заранее. Читать в газетах некрологи, оповещавшие о гибели совсем молодых людей, было невероятно мучительно: все же я до последнего надеялась, что ошибаюсь.

Теперь я жила словно в тумане, и пробиться сквозь него удалось очень немногим людям. Случилось это дважды — и оба раза на седьмом курсе.

Погожим субботним сентябрьским утром я сидела в «Сладком королевстве», а за соседним столиком расположились двое четверокурсников — рыжеволосая гриффиндорка и темноволосый слизеринец. От девушки исходило яркое сияние, похожее на свет солнца, а ее спутник поначалу показался мне лишенным внутреннего свечения — такие люди мне тоже порой попадались и не вызывали ни малейшего интереса.

Я не сразу поняла, почему не могу оторвать глаз от бесцветного слизеринца и вслушиваюсь в звучание его голоса, но затем увидела, что этот нескладный мальчишка тоже сияет, хотя и очень странно — глубоким темно-синим светом. Наверное, так сверкают ночью под звездами самые темные из неограненных сапфиров; впрочем, я никогда не видела сапфиров, так что с уверенностью сказать не могу.

Вместе четверокурсники составляли необычную, но невероятно гармоничную пару — как день и ночь, как небо и звезды. Я так залюбовалась ими, что не сразу заметила, как они начали ссориться. Спор разгорался все сильнее, и в конце концов девушка вскочила с места и выбежала из кафе, а ее спутник остался сидеть, обхватив голову руками.

К тому времени я давно уже отучилась пытаться помочь людям — не верят они Бэнши, что тут поделаешь?! — но тогда не выдержала, подошла к парню и сказала:

— Беги за ней! Непременно догони ее, слышишь?! Даже если считаешь, что прав, — все равно извинись и скажи, что любишь ее! Тогда после школы вы поженитесь, у вас будет четверо детей и…

Я осеклась, почувствовав какую-то тень в своих словах.

Разумеется, слизеринец мне не поверил. Презрительно взглянув на меня, он обозвал меня бэнши и быстро вышел из кафе.

С тех пор я иногда видела гриффиндорку и слизеринца вместе, но поразившая меня гармония исчезла — теперь это были просто очень непохожие люди.

А еще через пару месяцев у меня появился кавалер. Уж не знаю, что во мне нашел гриффиндорец Гидеон Прюэтт, но держался он со мной вежливо и на первом свидании вел себя безупречно. На втором свидании мы уже вовсю целовались, и это оказалось на удивление приятно. Гидеон был очень теплый и сиял неярким уютным светом, похожим на пламя камина. Рядом с этим парнем я чувствовала себя защищенной.

На Рождество Гидеон нанес нам визит и очень понравился бабушке.

Я почти поверила, что смогу устроить свою жизнь, но все рухнуло одним погожим апрельским днем накануне посещения Хогсмида. После уроков Гидеон, очень взволнованный, подошел ко мне и предложил завтра пойти на собрание. Вот тут на меня снова нашло.

— Тебе нельзя туда ид… — заорала я и закрыла рот руками, ожидая насмешек.

Но, как ни странно, Гидеон не засмеялся, а вежливо спросил, что я имею в виду. Я сбивчиво попыталась объяснить:

— Это очень опасно, понимаешь?! Тебе туда нельзя…

— А тебе — можно? — спросил он с искренним интересом.

— Мне — можно, — ответила я, прислушавшись к своим ощущениям, — а тебе нельзя.

— И что со мной будет, если я все же пойду туда?

— Ты погибнешь, — выпалила я прежде, чем сообразила, что говорю.

Гидеон не возмутился и не рассмеялся, а очень серьезно спросил:

— А что будет, если я не пойду туда? Только ответь честно, пожалуйста!

— Мы поженимся, и у нас родится двое детей, — ответила я словно помимо своей воли. — Ты будешь винить меня за то, что я не пустила тебя на собрание, но в целом мы будем жить неплохо. Мы уцелеем, поскольку оба чистокровные маги…

Он нахмурился и надолго задумался, а потом произнес, тщательно подбирая слова:

— Изменит ли что-то в исходе войны мой отказ идти на собрание?

Мне очень хотелось солгать, но я не могла.

— Да, — ответила я твердо. — Твоя гибель не будет напрасной, а твой отказ от борьбы существенно ухудшит ситуацию.

— Тогда я иду, — решительно сказал Гидеон. — Двум смертям не бывать, а одной не миновать! Ты со мной?

Я взглянула на него — и мне показалось, что он стоит на палубе корабля, который скоро отправится в открытое море, а соленая вода разливается по полу хогвартского коридора, разделяя нас.

— Нет, — я покачала головой. — Это не моя судьба!

— Но я не могу встречаться с девушкой, которая не разделяет моих взглядов!

— Тогда скорее уходи, — сказала я. — На дороге, которую ты избрал, у нас нет общей судьбы!

Гидеон поцеловал меня на прощание и ушел. С тех пор мы виделись всего лишь несколько раз, случайно сталкиваясь в хогвартских коридорах.

Гидеон Прюэтт погиб через полгода после окончания Хогвартса вместе со своим младшим братом Фабианом. Я до сих пор не знаю, правильно ли поступила, отпустив на верную смерть своего первого и единственного поклонника.

Больше ни один мужчина не пытался познакомиться со мной поближе, а я сама не стремилась привлечь ничье внимание. Я никогда не была красавицей, а в последние годы погибло столько мужчин, что и более завидные невесты не могли найти себе мужа.

Окончив школу, я поступила в журнал «Придира». Мне было очень интересно работать с Ксенофилиусом Лавгудом, мерцавшим многоцветными огнями, которые напоминали северное сияние. Увы, мою радость омрачали три проблемы. Во-первых, мистер Лавгуд только начинал издание своего журнала и еще не мог платить сотрудникам. Во-вторых и в-главных, я видела, что миссис Лавгуд — очень приятная женщина, лучившаяся нежно-сиреневым светом, — проживет недолго. Я не знала, как можно помочь ей избежать этой страшной участи, и мучилась от собственной беспомощности. В-третьих, война продолжалась, и по-прежнему гибли те, чью смерть я видела еще в Хогвартсе.

Но в начале 1979 года все эти проблемы оказались для меня заслонены гораздо более страшной бедой — умерла бабушка, единственный родной мне человек. Как оказалось, у нас почти не осталось денег, и мне пришлось продать наш дом, чтобы оплатить ее похороны. Мистер и миссис Лавгуд очень мне помогли тогда, но денег у них по-прежнему не было.

Так я оказалась перед необходимостью искать новую работу. Как выяснилось очень скоро, сильно близорукая равенкловка, печатавшаяся лишь в «Придире», не представляла особого интереса для работодателей. Деньги, оставшиеся от продажи дома, закончились быстро, и я почти голодала, когда, ни на что особо не надеясь, отправила письмо в Хогвартс, предлагая свои услуги в качестве преподавательницы прорицаний.

Однако холодным апрельским днем Дамблдор прислал мне письмо, пригласив на собеседование. В назначенный час я в сильном волнении трансгрессировала к дверям «Кабаньей головы»: денег на летучий порох у меня уже не было.

Шел сильный дождь, и я успела вымокнуть, пока ждала, когда хозяин впустит меня. От холода и волнения у меня стучали зубы, и трактирщик почти насильно влил мне в рот странно пахнущую жидкость. Она согрела меня, и я направилась на второй этаж, где ждал директор.

Мне показалось, что, увидев меня, Дамблдор пожалел о своем приглашении. Несколько минут мы говорили ни о чем, а потом на меня НАШЛО.

Судя по всему, дальнейшие события развивались так. Услышав предсказание, Дамблдор решил стереть его из моей памяти, что и сделал очень успешно. К счастью, он не знал, что к настоящей провидице ее пророчества приходят не раз и не два. Поэтому, когда я снова вспомнила предсказание, то вместе с ним в моей памяти всплыли и события, участницей и свидетельницей которых я стала в «Кабаньей голове».

Вспомнив свое пророчество, я пришла в ужас. Ведь это чудовищно, когда самому опасному темному волшебнику нашего времени может противостоять лишь еще не рожденный младенец!

Но, восстанавливая в памяти события, которые пытался стереть Дамблдор, я почувствовала надежду. Директор Хогвартса, излучавший молочно-белый свет, был способен защитить несчастного ребенка, и это немного утешало.

А еще в «Кабаньей голове» я тогда вновь увидела слизеринца, который много лет назад поссорился с гриффиндоркой. Он почти не изменился — был такой же лохматый и несчастный. Излучаемый им свет стал сильнее и глубже, в нем появились красивые серебряные искры, и наблюдать за их переливами было приятно. Мне казалось, этот парень тоже сыграет свою роль в осуществлении пророчества...

Впрочем, накануне моего дебюта в качестве преподавателя меня больше беспокоили иные проблемы. Во-первых, я тревожилась, что Дамблдор может догадаться о том, что я вспомнила события, которые он пытался стереть из моей памяти. В обычной ситуации я бы не волновалась: директор Хогвартса — очень добрый человек. Но в данном случае речь шла фактически о военной тайне, а на войне нет места сантиментам.

Многие бы на моем месте постарались оказаться как можно дальше от Дамблдора и его тайн, но Хогвартс казался очень безопасным убежищем в нелегкие военные времена, да и терять с таким трудом найденную и неплохо оплачиваемую работу мне не хотелось. Чтобы остаться в школе и не вызвать ничьих подозрений, я постаралась выглядеть как можно более бестолковой и безобидной — надела мантию, вышедшую из моды лет тридцать назад, закуталась во множество шалей, а волосы спрятала под некое подобие тюрбана. Очки с толстыми стеклами довершали гротескную картину.

Свою одежду я время от времени поливала хересом: репутация тайной пьянчужки меня вполне устраивала. Запах хереса мне нравился, но алкоголь я не употребляла никогда, поскольку не хотела жить и умереть, как мама.

Не уверена, что мой нехитрый маскарад обманул Дамблдора: глядя на меня, он каждый раз странно кривил губы. Чтобы лишний раз не рисковать, я старалась как можно меньше общаться с коллегами: директор блестяще владел легилименцией, и другие профессора тоже умели читать мысли. К счастью, за все годы моей работы в Хогвартсе Дамблдор больше не пытался стереть мои воспоминания, что само по себе было неплохо.

Собственно преподавательская деятельность меня тоже беспокоила. Я понимала, что вряд ли смогу стать авторитетом для своих студентов: дети слушаются лишь уверенных в себе людей, а я этим качеством, увы, не обладаю. Но еще больше меня тревожило другое — чему учить детей?! С годами мой Дар усилился и окреп, я научилась его контролировать. Теперь я никогда, даже в минуты самых ярких озарений, не кричала, словно бэнши, а полностью владела собой. Я с первого взгляда различала ауру людей и могла предсказать важнейшие факты их ближайшего будущего…

Но сделал ли Дар меня счастливой? Нет, нет и нет! Возможно, при желании я могла бы стать сильной и влиятельной, гадать политикам, бизнесменам и аврорам, тщательно дозируя горькие и светлые моменты их будущего… Но мне было слишком тяжело видеть печать смерти и обреченности на лицах людей, чтобы прорицанием зарабатывать на жизнь. Страшная участь — знать будущее и не иметь ни малейшей возможности его изменить, захлебываться предсказаниями, словно рвотой!

Обдумав все, я поняла, что не хочу моей судьбы никому из студентов, и решила всеми силами давить их способности к пророчествам.

Это оказалось гораздо проще, чем я думала. На первых двух-трех уроках я толкала речь, полную всякой чуши, а заодно присматривалась к ученикам, отделяя обладателей Дара от тех, кто был полностью его лишен. Первых я всячески высмеивала, и они у меня надолго не задерживались. Мне было стыдно обижать ни в чем не повинных детей, но я знала, что действую ради их же блага.

А студентов, которые были в принципе не способны заметить тонкие материи обыденной жизни, я всячески привечала и приглашала на чаепития, во время которых вела долгие нелепейшие беседы. Эти парни и девушки не заметили бы даже Мерлина, появись он перед ними во всей своей силе и славе, так что я никого не подвергала опасности.

Через год после моего переезда в школу слизеринец, подслушавший мое пророчество в «Кабаньей голове», тоже начал преподавать и даже возглавил свой родной факультет. Не сразу, но я запомнила имя нового коллеги — Северус Снейп. Оно казалось мне довольно нелепым; впрочем, Сивилла Трелони тоже звучит не слишком благозвучно.

Поначалу я беспокоилась, как такой молодой человек, да еще находящийся в страшном отчаянии после гибели любимой девушки, сумеет руководить студентами, но Северус очень быстро освоился.

После исчезновения Сами-Знаете-Кого жизнь потихоньку успокоилась. Я знала, что рано или поздно он вернется, а пока наслаждалась миром и безопасностью.

Тень беды я снова почувствовала летом 1991 года — незадолго до того, как в Хогвартс поступил Гарри Поттер. Впрочем, угроза была сравнительно невелика, и я вытеснила ее в дальний угол сознания.

Ситуация коснулась лично меня весной 1993 года, когда Гарри, к моему бесконечному изумлению, выбрал прорицания среди тех предметов, которые хотел изучать. Да, я удивилась: я ведь отнюдь не всеведуща!

А летом того же года мысли всей волшебной Англии занял удивительный побег Сириуса Блэка из Азкабана, и меня это тоже встревожило. Даже по фотографии узника было видно, что он, во-первых, невиновен, а, во-вторых, находится в смертельной опасности. Я даже размышляла, не рассказать ли обо всем Дамблдору, но потом решила промолчать: на снимке Блэк сиял, словно меч, а сталь опасна обладателям Дара. В общем, мне показалось, что стальной мальчик справится и без меня.

Первого урока у третьекурсников-гриффиндорцев я ждала с понятным нетерпением, но запомнился он мне не встречей с Мальчиком-Чью-Судьбу-Я-Напророчила, а с Даром невероятной красоты и силы. Он был ярок и переливался всеми цветами радуги; более того, я точно знала, что этот Дар и мой собственный прекрасно дополняют друг друга. Вместе мы могли бы узнать и сделать так много всего!

Я стояла, с трудом сдерживая слезы радости и желание сказать: «Да, девочка, ты абсолютно права: я сейчас несу полную чушь, но, если захочешь, я научу тебя всему, что действительно знаю и умею». Сама удивляюсь, как я смогла промолчать и быстро прикинуть возможные варианты судьбы юной обладательницы Дара. Получалось, что у нее есть неплохие шансы выйти замуж за сидящего рядом нескладного рыжего мальчишку, но тогда Дар будет полностью утрачен. Вопреки общему мнению, это вовсе не обязательное последствие замужества, но в данном случае ситуация не допускала двойного толкования. Я еще раз подумала о своей судьбе — и продолжила нести свою обычную чушь.

Выжить из класса чудесную девочку мне удалось не сразу, и лишь когда она ушла, я поняла, что Гарри Поттер тоже обладает Даром — не таким ярким, но вполне отчетливым. Что ж, тактику забивания Дара у студентов я отрабатывала годами…

Знакомство с новым профессором ЗОТС стало для меня не меньшим потрясением, чем открытие Дара в двух гриффиндорцах. Только наш директор мог додуматься пригласить на работу нелюдя! Впрочем, выглядел Люпин неопасным и даже полезным, а о его личных особенностях не догадался никто — кроме, разумеется, Гермионы. Узнав об этом в конце учебного года, я выдержала еще один приступ тяжелой борьбы с собой: мне вновь показалось, что преступно давить такой Дар. Но я взглянула на себя в зеркало — и поняла, что все делаю правильно…

Однако до внутренней борьбы в конце года было еще далеко, а на всем его протяжении я боролась с рвавшимся наружу прорицанием и страшным сном. Предсказанием я поделилась с Гарри, когда поняла, что молчать больше нельзя. Тактика подобных действий у меня тоже отработана давно: как ни странно, люди, считающие пророчества ерундой, верят им, если провидица закатывает глаза и вещает утробным голосом. При этом на предсказания, сказанные обычным тоном, скептики не обращают ни малейшего внимания. Вот парадокс!

А со сном все оказалось гораздо хуже. Еще почти целый год я практически каждую ночь видела, как дементор заходил в хогвартский класс и целовал находящегося там человека, лица которого я не могла разглядеть, как ни старалась…

Но в целом страшный год Турнира Трех Волшебников прошел мимо меня. Я кожей чувствовала таящуюся в школе опасность, но знала, что не должна ни во что вмешиваться.

А в следующем году в Хогвартс пришла Амбридж, и это было гнусно. От нее исходило тошнотворно-розовое мерцание — так могло бы сиять протухшее мясо. Я очень хорошо видела, что будущее новой коллеги наполнено невзгодами и бедами, — но понимала и то, что пока она вполне способна сожрать меня и не подавиться.

Я быстро догадалась, что Амбридж хочет меня уволить, и, честно говоря, струсила. Зрение мое с годами еще ухудшилось; по Хогвартсу я могу и с закрытыми глазами пройти, а что буду делать в большом мире, где работать, как жить?

Я понимала, что Дамблдор вряд ли позволит меня выгнать: он не мог быть уверен, что я навсегда забыла пророчество о Гарри и Сами-Знаете-О-Ком. Но я все равно боялась, хотя и пыталась храбриться, и в присутствии Амбридж даже порой высказывала верные предсказания о будущем студентов.

Однажды, когда после ухода этой отвратительной особы я плакала у окна, ко мне подплыла Серая Дама и негромко сказала:

— Не горюйте! Вы — величайшая провидица своего времени! Хогвартс принял вас и не позволит никому вас обидеть! Вы останетесь здесь навеки!

— В каком смыс… — начала я вопрос, как вдруг поняла и решительно заявила: — Но я не хочу становиться привидением! И вовсе я не величайшая провидица и даже не великая!

— Почему вы не хотите присоединиться к нам? — удивилась моя собеседница. — Я уверена, вам у нас понравится! У нас есть много свободного времени для размышлений и нет никаких обязанностей! И вы не утратите свой Дар, став одной из нас!

— Я не хочу! — отчеканила я и в слезах убежала в спальню.

Но, как ни странно, слова призрака утешили меня, и я немного успокоилась за свою судьбу. Когда Амбридж все же вознамерилась меня выгнать, я уже точно знала, что у нее ничего не получится, и откровенно развлекалась, устроив истерику у всех на виду.

Нет, не зря меня прозвали Бэнши! Я орала так, что меня услышали даже в слизеринских подземельях. Вышедшие оттуда Северус и Гарри наблюдали за мной с одинаково ошарашенным выражением на лицах.

Разумеется, в самый драматический момент директор пришел мне на помощь к радости всех присутствующих и бешенству Амбридж.

Естественно, я должна была казаться возмущенной тем, что на мою должность назначили кентавра, но ссориться с ним не хотела. Поэтому вечером того же дня, когда Амбридж пыталась меня выгнать, я решила нанести визит моему преемнику, чтобы объясниться. К моему изумлению, как только я вошла в его комнату, Флоренц немедленно извинился за то, что занял место, по праву принадлежащее мне, а затем назвал меня величайшей провидицей нашего времени. Это нелепое прозвище начало меня утомлять, но в целом мы поговорили мирно и расстались очень довольные друг другом, обговорив план наших дальнейших действий.

Возвращаясь к себе тем же вечером, я вдруг поняла, что звание величайшей провидицы своего времени — это не честь, а упрек. Мне доводилось видеть студентов, обладавших большим Даром, чем мой собственный, но я безжалостно давила чужие способности. Меня вновь охватили сомнения, но я вспомнила, что чувствую, видя на лицах печать смерти, — и поняла, что не отступлю от решения, принятого много лет назад.

Изгнание Амбридж очень меня порадовало, как и то, что с шестого курса Гарри перестал приходить на мои занятия. Но вот все остальное складывалось просто кошмарно! На лицах многих студентов я увидела печать близкой смерти, а Дамблдор и Снейп явно готовились умереть в ближайшем будущем, хотя могли бы и выжить, если бы постарались. Это было настолько нелепо, что я, плюнув на конспирацию, попыталась объяснить директору, каким образом он сумеет избежать гибели и спасти Северуса. Увы, все мои усилия пропали втуне.

Я попробовала поговорить со Снейпом и убедить его, что в тридцать шесть лет жизнь не кончена, но он тоже не обратил внимания на мои слова.

Когда ситуация приобрела совсем уж кошмарный оборот, я решила предупредить Гарри — уж он-то точно умирать не собирался! Как ни странно, мои псевдопьяные бредни произвели сильное впечатление на не верящего в предсказания гриффиндорца. Впрочем, я никогда не сомневалась, что самые отъявленные материалисты в итоге оказываются самыми доверчивыми мистиками!

Но мои предупреждения ничего не изменили, и события развивались самым страшным путем из всех возможных. Предчувствуя беду, я вскоре после смерти Дамблдора заказала во Франции огромное количество самых разных целебных зелий и противоядий. Покупать все это в Англии было уже опасно, а мне казалось, что в следующем учебном году лекарства в Хогвартсе понадобятся.

Новые хозяева школы вызывали у меня безграничный ужас. На всякий случай я стала поливать одежду не только хересом, но и неимоверно вонючим самогоном, который ради этого покупала в «Кабаньей голове».

Мерзкие Кэрроу не обращали на меня особого внимания и даже старались быстрее пройти мимо, когда мы случайно сталкивались в коридорах Хогвартса, — спасибо самогону старины Аберфорта! Увы, студентам приходилось намного хуже… Помочь я могла немногим — только подсыпала обезболивающие и общеукрепляющие зелья в чашки студентов, которые посещали мои уроки.

Я понимала, что нужно делать и что-то более серьезное и важное, но не знала, к кому обратиться за помощью и советом. Если бы Гарри вернулся в школу, то я бы поговорила с ним, но он скрывался где-то очень далеко. У других студентов хватало своих проблем, и после долгих сомнений и колебаний я решила все же обратиться к Северусу.

Готовясь к беседе, я задумалась, почему год назад он не стал меня слушать, и вспомнила, как бабушка говорила, что людей не только встречают, но порой и провожают по одежке. Поэтому ради важного разговора я впервые за долгие годы оделась по-человечески и даже позаимствовала немного косметики у Лаванды Браун: должны же студентки порой помогать любимым профессорам!

Конечно, платье, сшитое вскоре после того, как я окончила Хогвартс, давно уже устарело, но я читала, что винтаж сейчас снова в моде. А уж то, что я в него влезла, меня очень порадовало. Права была бабушка: есть можно все, что угодно, главное — не обжираться! Туфли на каблуке тоже были куплены много лет назад, но качественная обувь никогда не выходит из моды. Волосы я распустила, глаза и губы подкрасила. Очки я решила снять: если Хогвартс меня принял, то я и без них не потеряюсь.

Для визита я выбрала послеобеденное время. До директорского кабинета добралась без приключений и быстрее, чем предполагала. Ждать тоже пришлось недолго: вскоре из-за поворота послышались знакомые быстрые шаги.

Увидев меня, Снейп остановился и резко спросил:

— Кто вы такая и как попали на территорию школы?

— Вообще-то, я здесь живу, — ответила я растерянно.

— Да? — ехидно осведомился он. — И где же? В чулане Филча?

— Нет, — рассердилась я, — в туалете Плаксы Миртл! Может быть, вы пригласите меня в свой кабинет, господин директор, или мы так и будем болтать в коридоре?

Мы начали подниматься по лестнице, и тут Северус, кажется, заметил, что я передвигаюсь почти наощупь.

Когда мы вошли в кабинет и сели, он немного смущенно спросил:

— И что же вы хотите мне сказать?

Я начала произносить заранее приготовленную речь, — и вдруг поняла, что слова, которые казались ясными и понятными, пока звучали в моем воображении, выглядят нелепо и неубедительно, когда их говоришь вслух.

Выслушав меня, Снейп поморщился:

— Вы уже изложили мне все это около года назад, профессор. Повторяю снова: я не собираюсь кончать с собой, но и смысла в своей нынешней жизни не вижу. Если нам удастся победить, моя участь не будет иметь никакого значения ни для меня, ни для других.

Я попыталась найти разумное возражение, но не смогла, рассердилась на себя и выпалила первое, что пришло в голову:

— Миллионы людей несчастны в своей первой любви, по вине тысяч людей погибают их близкие, но это не повод капитулировать перед жизнью и ставить на себе крест! Поверьте, нет такой боли, которую нельзя пережить!

— Что вы об этом зна… — гневно начал Северус, но вдруг оборвал фразу и вкрадчиво сказал: — Вы ведь поставили на себе крест после гибели Гидеона Прюэтта, так почему требуете от меня большего мужества?

— Потому, что вы сильнее меня, — честно ответила я. — Кроме того, я вообще не ставила на себе крест! Да, мне было очень больно, когда я узнала о смерти Гидеона, но я бы, наверное, смогла полюбить снова, если бы встретила хорошего человека. Вот только после войны осталось очень мало женихов…

— Это всего лишь отговорка! — резко сказал Снейп. — Вы лжете себе! Вы превратили себя в старуху, носите эти кошмарные шали и тюрбан… Вы попросту не хотите жить!

— Я никому не нужна. Поверьте, умение видеть будущее — это не дар, а проклятье! А вы нужны многим — в первую очередь слизеринцам!

— А почему я должен в первую очередь думать о них, а не о себе?! — в глазах Северуса замерцал гнев.

— А кто вам мешает думать о себе в свободное от заботы о слизеринцах время?! — удивилась я.

— С вами невозможно разговаривать! — фыркнул Снейп. — У вас совершенно дикая логика!

— Я вижу будущее и ошибаюсь редко, — гордо ответила я. — Вас не любила девушка, которую любили вы, но вы сможете найти новую любовь, если постараетесь…

— Я не хочу! — отчеканил Северус. — Я один раз уже попробовал — с меня хватит!

— Неужели вы боитесь снова влюбиться? — я не верила ушам.

— Не смейте называть меня трусом! — Снейп ударил кулаком по столу.

— Я буду называть вас так, как считаю нужным! Вас не пугают самые страшные опасности, но вы боитесь чувств! Кто же вы, если не трус?! И ваша трусость особенно непростительна, потому что обычные трУсы думают только о себе, а вы смогли бы сделать счастливыми любимых людей, если бы не боялись влюбиться снова!

— Ваше утверждение абсолютно нелогично!

— Но я все равно права!

Я ожидала ответной резкости, но Северус вдруг встал из-за стола и подошел к окну, а затем неуверенно сказал:

— Вы совершенно сумасшедшая! Ваше место — в Святом Мунго!

— Пока мое место — в Хогвартсе!

— Ну сами посудите, — заговорил Снейп после недолгой паузы, — ведь в тридцать семь лет поздно начинать жизнь заново!

— Это не поздно сделать и в пятьдесят, и в семьдесят, и в сто лет! Счастливым можно стать в любом возрасте!

— Для меня невозможно счастье, — ответил Снейп глухо.

— Оно для вас возможно — я это вижу, — я не была уверена в том, что говорю правду, но знала, что поступаю верно.

Некоторое время Северус молчал, а потом зло спросил:

— Если вы видите будущее — скажите, пожалуйста, какая участь ждет Темного Лорда и его людей?

— Они все погибнут, и очень скоро, — в исходе войны я не сомневалась ни секунды.

— И Малфои?!

— Нет, они выживут, все трое.

Снейп побарабанил пальцами по стеклу, а потом хрипло произнес:

— А с… Поттером… что будет?

— Он выживет, — в этом я тоже не сомневалась ни секунды, — женится и будет превосходным отцом! Пятеро лучших друзей Гарри выживут тоже…

— Вы лжете, чтобы меня успокоить?

— Пророчице нельзя врать: ложь разъедает Дар.

Снейп вздохнул — и я каким-то шестым чувством, не видя его лица, поняла, что мои слова сняли страшный груз с его души. В кабинете сразу стало светлее, словно кто-то зажег еще десяток свечей. Северус снова побарабанил пальцами по стеклу, а потом хмуро сказал:

— Но если я пойму, что вы солгали, то непременно разыщу вас и выпорю до полусмерти. И мне плевать, что вы женщина!

— Если я солгала, то ваши действия будут абсолютно оправданы, — ответила я, радуясь, что он наконец-то задумался о своих планах на послевоенную жизнь.

Снейп немного помолчал, а потом спросил донельзя официальным тоном:

— И что же, по-вашему, я должен сейчас делать?

— Думайте о том, что в этой войне вы победите и выживете, — ответила я так же сухо. — Вы — именно вы — сможете выжить, если приложите к этому определенные усилия. Думайте о счастье, которое ждет вас в мире без Сами-Знаете-Кого!

Северус снова замолчал — на этот раз очень надолго. Мне показалось, что собеседник забыл о моем присутствии, и я поднялась с кресла. Однако, услышав шум, он повернулся ко мне и растерянно спросил:

— Вы уже уходите?!

И такая тоска была в его голосе и глазах, что я, удивляясь сама себе, сказала:

— Если хотите, я могу остаться…

Но, произнеся эти слова, я сразу же поняла, что совершила ужасную ошибку. Лицо Снейпа окаменело, и он ледяным тоном произнес:

— Не смею больше задерживать вас, профессор!

Пробормотав что-то на прощание, я на подгибающихся ногах вышла из кабинета, молча ругая себя за ужасный промах.

Теперь, когда Северус окончательно решил, что я — лживая и бесстыжая искательница приключений, рассчитывать на его помощь было бесполезно. Значит, нужно было справляться самой.

Я твердо решила спасти Снейпа, чего бы это ни стоило, тем более что такую возможность для себя видела. По чарам я получала только «П» и не сомневалась, что сумею наложить на себя разъиллюзионное заклятье так, что меня вряд ли сможет обнаружить даже Сами-Знаете-Кто. Но невозможно помочь человеку, если не знаешь, где он находится, и без хрустальных шаров здесь было не обойтись.

Я знаю, многим кажутся смешными мои попытки увидеть будущее в хрустальных шарах. На самом-то деле, вопреки мнению скептиков, хрустальные шары — это невероятно сложные устройства, наделенные если не интеллектом, то превосходным умением отражать желания своего владельца. За время моей работы в Хогвартсе мне удалось найти общий язык с шарами, которые долгие века хранились в кабинете прорицаний.

Теперь я три раза в день ела в Большом Зале и на каждую трапезу непременно брала с собой свой самый любимый шар, который устанавливала на столе так, чтобы в нем отражался директор. Уже через пару недель после начала совместных трапез я могла, заглянув в шар в своем кабинете, увидеть Северуса, где бы он ни находился. Так была успешно реализована первая часть моего плана.

На еще одну интересную идею меня натолкнула профессор Макгонагалл. Однажды, когда после ужина я, покачиваяссь и бормоча под нос какую-то чушь, несла шар к себе, декан Гриффиндора резко сказала:

— Сивилла, будьте осторожнее, пожалуйста! Если вы уроните свой шар кому-то на голову, то он ведь и убить может!

Боюсь, в тот момент я не справилась с лицом и счастливо улыбнулась, окончательно убедив окружающих в своей ненормальности. Но это ведь и в самом деле была прекрасная идея!

Долгие месяцы я мучилась от того, что не могу помочь студентам, которые будут сражаться в Хогвартсе. ЗОТС была моим самым нелюбимым предметом, и посланные мной заклятия попадали куда угодно, кроме цели, в которую я их направляла. Но ведь если правильно заговорить шары, то они полетят именно туда, куда я им укажу! А шар, как правильно отметила профессор Макгонагалл, — вещь очень тяжелая!

Я рассказала обо всем своим шарам, не умолчав и о том, что в битве они могут разбиться. Они немного померцали, а потом я поняла, что они готовы на все, лишь бы спасти Хогвартс от темных сил, пытающихся его поработить. И закипела работа!

В Большой Зал я теперь по очереди брала каждый из своих шаров — показывала им Амикуса и Алекто Кэрроу. Я выписала «Ежедневный пророк» и демонстрировала шарам печатавшиеся там фотографии сторонников Сами-Знаете-Кого. Я попросила дочь Ксенофилиуса Лавгуда поделиться со мной воспоминаниями о битвах, в которых она участвовала вместе с Гарри Поттером, а потом думала о сражавшихся с детьми Пожирателях, заглядывая в шары…

Но однажды ночью меня обожгла простая и ясная мысль: я не смогу одновременно защищать студентов и спасать Северуса, так что нужно остановиться на чем-то одном. Я размышляла долго, но так и не смогла выбрать. «Но ведь человек не может раздвоиться!» — подумала я в полном отчаянии.

«А за чем же дело стало? — осведомился невероятно ехидный внутренний голос. — Ведь есть же хроноворот…»

«Но все они разбиты во время битвы в министерстве!» — возразила я сама себе.

«А Выручай-комната на что?! Там наверняка завалялся хроноворот, и не один!»

Эта мысль меня так воодушевила, что я прямо посреди ночи отправилась в коридор, известный каждому равенкловцу. Я трижды прошла мимо условленного места, думая о хроновороте, а затем вошла в появившуюся в стене дверь и обнаружила в Выручай-комнате целых три этих полезных прибора, стоящие на большом столе. Взяв тот, что показался мне поновее, я вернулась к себе, чувствуя себя на седьмом небе от счастья. Шнурок, на котором висел хроноворот, я немедленно удлинила так, чтобы несколько человек могли одновременно надеть его.

За всеми этими хлопотами я чуть не прозевала день, когда Гарри вернулся в Хогвартс. К счастью, мои шары замерцали и загудели, предупреждая меня о начале судьбоносных событий. Я, сама не понимая причины своих действий, отнесла все шары в спальню, оставив в кабинете лишь один — тот, который показывал мне директора, — и начала наблюдать за происходящим.

Я немного встревожилась, когда Северус в облике летучей мыши покинул школу: спасать его вне стен Хогвартса мне было бы трудновато. К счастью, вскоре Снейп вернулся и вместе с Сами-Знаете-Кем из Визжащей Хижины следил за ходом битвы.

Я поняла, что должна немедленно идти. Я наложила на себя разиллюзионные чары, надела на шею хроноворот, положила в карман мантии заказанную год назад аптечку в уменьшающем чемоданчике, которую хранила в кабинете для студентов, и направилась к тайному выходу из школы. О нем, разумеется, тоже знали все студенты самого умного факультета…

Я успела вовремя: у лестницы, которая вела из Визжащей Хижины в подземный ход, мимо меня прошли трое неразлучных гриффиндорцев, несчастные и подавленные. Меня они, разумеется, не заметили.

Поднявшись по лестнице в комнату, я обнаружила там неподвижно лежащего на полу Снейпа. Выглядел он ужасно, но я не сомневалась, что он еще жив. В моей аптечке имелся жидкий раствор безоара. Я вылила половину флакона на рану, подняла тело Северуса в воздух с помощью заклятия Мобиликорпус, а затем накинула на шею директору шнурок хроноворота, висевшего у меня на шее. Вместе мы перенеслись на шесть часов назад, когда никакой битвы в школе еще не было, а я вела уроки.

В Хогвартсе шестичасовой давности было тихо. Я наложила на Снейпа разиллюзионные чары, и, никем не замеченные, мы добрались до моей спальни.

Я уложила Снейпа на кровать, села в кресло у изголовья и обработала рану раствором безоара и кровеостанавливающим зельем. К моей радости, Северус вскоре зашевелился и открыл глаза. Осознав, кого видит перед собой, он вздрогнул и попытался отползти подальше от меня.

— Пожалуйста, не разговаривайте, господин директор! — быстро сказала я и объяснила, что произошло.

Его губы скривились в ехидной улыбке, и он подумал так отчетливо, что я словно услышала:

«Упрямая вы особа, профессор! Упрямая и бесцеремонная!»

— Вот именно, господин директор! — ответила я. — Так что вам лучше со мной не спорить! Постарайтесь поскорее выздороветь, хорошо?

«И зачем вы меня спасли?» — с искренним удивлением подумал он.

— Потому, что поняла: вы были совершенно правы, когда сказали, что я прячусь от жизни! Вот я и решила попробовать вмешаться в ход событий и своими руками спасти себе принца!

Снейп побледнел и вновь попытался отползти от меня.

— Это была шутка, господин директор! — хмыкнула я. — Я старше на три года и не считаю вас подходящим женихом. Просто мне не нравится, когда погибают люди, понятно?

Он, кажется, смутился и кивнул.

Время шло; каждые полчаса я протирала лечебными зельями раны Северуса, и ближе к вечеру мне показалось, что они стали потихоньку затягиваться.

— Вы есть хотите? — спросила я, когда за окнами начало темнеть. Снейп отрицательно покачал головой. Я тоже не чувствовала голода, но, кажется, ненадолго задремала в своем кресле. К счастью, впервые проживая этот день, я не заходила к себе в спальню, а оставалась в кабинете. Сначала я вела уроки, потом проверяла домашние задания, а затем с помощью хрустального шара наблюдала за происходящим в школе, так что встреча с собой из прошлого мне не грозила.

Проснулась я, когда за окном начало темнеть. Вновь приближалось время битвы, и я стала один за другим поднимать хрустальные шары в воздух.

Северус беспокойно зашевелился в кровати, и я объяснила, что собираюсь делать. Он резко дернул головой и очень отчетливо подумал: «Вам нельзя туда идти, вас убьют».

— Двум смертям не бывать, а одной не миновать! — вспомнила я сказанные много лет назад слова Гидеона. — А ваша война, господин профессор, уже закончилась! Спите и набирайтесь сил, чтобы поскорее выздороветь! Вы нужны людям!

«Но я больше не хочу возвращаться на работу в Хогвартс!» — зло подумал Снейп.

— Ничего страшного! Когда выздоровеете — уезжайте хоть в Австралию, только живите, хорошо?

Он скривил губы, но кивнул.

Как только я подумала о том, что должна посоветоваться с Серой Дамой, она немедленно появилась передо мной.

— Леди Хелена, мне нужна ваша помощь, — быстро сказала я, не тратя времени на объяснения. — Вы и Толстый Монах знаете хогвартских домовиков намного лучше, чем я. Пожалуйста, попросите самого неразговорчивого и толкового из них присмотреть за больным, пока меня не будет! Лекарства лежат на прикроватном столике!

— Вы собираетесь сражаться? — церемонно осведомилась моя собеседница. — Я не сомневалась, что вы именно так и поступите. Мы тоже не останемся в стороне! Пивз более счастлив, чем мы: он может забрасывать врагов небольшими, но тяжелыми предметами. Мы, увы, способны только предупреждать защитников Хогвартса о появлении врагов и отвлекать атакующих, проходя сквозь них… Но можете не сомневаться: мы сделаем все, что в наших силах!

— Вот и прекрасно, только о моем поручении не забудьте, пожалуйста, хорошо?

Леди Хелена кивнула и покинула нас. Я повернулась к Северусу, отчаянно подыскивая нужные слова.

— До встречи, господин директор! — сказала я, стараясь не шмыгать носом. — Поверьте, у вас все теперь будет хорошо! Не сомневайтесь в моих словах: я ведь лучшая провидица современности!

Он хмыкнул, а потом зашевелил губами и, несмотря на мои протесты, прошептал еле слышно:

— Девичья фамилия моей матери — Принц…

— Удивительное совпадение! — улыбнулась я. — Но должна вас разочаровать: я подумала и решила, что принц — это для меня слишком мелко! Теперь я согласна только на короля!

Он снова улыбнулся и прошептал:

— Это мы еще посмотрим… Удачи вам!

— Вам тоже удачи! — улыбнулась я и повернулась к двери. Шары, выстроившись в ряд, летели за мной.

Шагая в направлении, откуда уже доносились звуки битвы, я думала о том, что и в моей жизни нашлось место сказке. Да, это неправильная сказка, и я вряд ли выйду замуж за своего принца, и у меня никогда не будет ни дома, ни детей, но так ведь и я не принцесса, а бэнши!

— А, по-моему, вы самая настоящая принцесса, миледи! — галантно прошелестел Кровавый Барон, возникший из ниоткуда и неведомым образом прочитавший мои мысли. — Леди Хелена не станет дружить со всякой швалью! Разрешите по поручению… — он смущенно замерцал, — точнее, от имени моего факультета сопровождать вас во время битвы, миледи!

— Буду очень вам признательна, милорд! — я улыбнулась.

С каждым шагом мы приближались к тому месту, где бушевало страшное сражение, но на душе у меня почему-то было спокойно, как никогда прежде.

fin