Он, она и золотые рыбки (гет)

Приходи на меня посмотреть.

Приходи. Я живая. Мне больно.

Этих рук никому не согреть,

Эти губы сказали: «Довольно!»

А.Ахматова

Мало-помалу жизнь в Фонтейне возвращалась в привычное русло. Минуло немало дней после катастрофы, когда однажды, выглянув в окно, главный управитель верховного суда — в прошлом, а ныне — единственный полномочный властитель Фонтейна обнаружил чистые и ухоженные улицы города. Они вновь стали такими, какими сохранились в его памяти.

Он увидел Роялта, с удочкой наперевес спускавшегося к тихой заводи, которая образовалась у подножия стен Дворца Мермония в незапамятные времена, а после наводнения не только никуда не делась, а стала глубже и полноводнее; он невольно прислушался к едва слышному из-за плотно прикрытых дверей рабочему жужжанию из Палаты, показавшемуся сейчас особенно уютным, дружелюбным и каким-то… домашним, что ли, умиротворённым — вот верное слово! Это чувствовалось так остро и щемяще, вероятно оттого, что в цепкой памяти хранились картины катастрофы, которая обрушилась на страну и столицу; катастрофы, которая с беспредельной жестокостью разделила время на «до» и «после»; катастрофа, которую ждали, но была она всё же неожиданна, поскольку всегда оставалось место надежде: «живём уже давно, о катастрофе говорят всё время, но ничего пока не произошло»…

И вот она разразилась. Никто и предположить не мог: в какой форме она настигнет страну.

Разглядывая не весь город, нет, но малую его часть, которую можно наблюдать из окна кабинета, Невиллет почувствовал, как в сердце его воцаряется покой, пока ещё зыбкий, ещё полный ожиданий обмана, но всё же покой; и здесь, и сейчас Невиллет позволил себе устало выдохнуть: они справились!

В первые часы после обрушившегося на страну страшного наводнения дел было так много, что не было времени на сон и еду, и так продолжалось много дней. Многие пострадали в крушении прошлой жизни, было много раненых и погибших, многое разрушилось и не подлежало восстановлению, но всё же больше было выживших, выстояла столица и вошла в новую эпоху хотя и изломанная, и избитая, но всё такая же гордая и уверенная в своём праве быть.

Улицы были занесены илом и мусором и требовали очистки, но были всё так же просторны, и сквозь грязь просвечивал камень мостовых, обещая счастливые и лёгкие прогулки в будущем. Фонтаны — гордость столицы, да и всего Фонтейна — были, казалось, безнадёжно сломаны, но в живых остались мастера, способные восстановить их, и вот уже был запланирован день открытия, когда водные струи вновь взовьются в небо, чтобы сверкать и переливаться в солнечных и лунных лучах и тихим шуршанием провожать каждую минуту жизни выживших.

В работу включились все. Сейчас, подставляя лицо ласковому бризу из распахнутого окна, Невиллет всей душой был благодарен тем, кто откликнулся не столько на призыв его, оставшегося поневоле разбираться с хаосом, они отозвались на призыв своего сердца, требовавшего от них оказать всю посильную помощь земле, которую действительно любили.

Такого уровня единения не знал Фонтейн уже давно! Но если бы не Ризли, взявший на себя организацию восстановления жилищ и поиск нужных материалов и инструментов, многие спасённые погибли бы уже в первые дни от холода; если бы не Навия и возглавляемая ею организация, взявшие на себя заботу по поиску продовольствия, голод снёс бы многих выживших.

Клоринда, на время зачехлив шпагу судебного дуэлянта, не вылезала из спасательных экспедиций, колесила из конца в конец огромной страны, организовывая, воодушевляя, подбадривая и, спасённые ещё недавно, сами становились членами спасательных команд.

Всем нашлось дело: и молодым, и старикам, и детям. Последние пострадали больше всего, их снесла первая самая яростная волна. Знание это добавляло капли гнева в переполненную чашу. Сохраняя его в глубине своего сердца, Невиллет знал, что когда-нибудь он предъявит счёт за погубленные жизни тем, кто решил, что может определять кому жить на этом свете, а кому умирать. Но сейчас его внимания требовали дела текущие.

Здесь было не всё гладко, и не всё подчинялось его желанию. Силы его возросли многократно, но Невиллет пока не знал предела и не мог в полной мере их контролировать, а потому часто забывал о том, что и ему, древнему, могучему, вернувшему себе всю полноту элементальных сил, требуется какое-то время для восстановления.

Впервые столкнувшись с тем, что силы его небезграничны, Невиллет удивился. Знание пришло через боль и ломку. Сердце его захолодело и остановилось на миг от страшной мысли о том, что вот теперь он не сможет сделать всё, что нужно, и Фонтейн падёт, но теперь уже не от пророчества, а от его неспособности быть всюду и везде, сразу и в единый момент.

Когда силы его кончились, Ризли, не обращая ни малейшего внимания на сопротивление, доставил Невиллета в его покои, оставшиеся, по счастью, почти нетронутыми стихией, вероятно потому, что были оборудованы на самом верху Дворца Мермония, и сдал с рук на руки Седжвин и Седэне, велев мелюзинам усыпить юдекса любым способом и строго-настрого наказав не выпускать его в ближайшие восемь-десять часов, и впредь строго следить за тем, чтобы уважаемый судья не забывал вовремя есть и спать. Заметив в глазах мелюзин твёрдую и неукротимую решимость строго следовать этому наказу, Невиллет в первую минуту растерялся и не знал, что сделать: то ли осадить, то ли подчиниться, то ли рассмеяться в голос от нелепости ситуации.

— Послушай, — сурово сказал Ризли прежде, чем уйти, и в лице его, в глазах, в голосе не было привычной иронии, только бесконечная усталость, — там, — он ткнул пальцем в окно, — там сотни и сотни людей, которым нужна помощь. Это огромный механизм, который нужно отладить и запустить. Надо сделать это как можно быстрее. Что будет, если единственный, кто может собрать все части воедино, расклеется и выйдет из строя, а? Моё дело молотки, топоры, гвозди да брёвна с досками, а мироустройство — это, извините, не про меня. И если ты будешь без сил, то мы здесь все дружно загнёмся, ясно?..

Впервые в нынешней истории кто-то наконец определил его роль, чего сам он никак не мог сделать, возможно поэтому слегка сбился с ритма и потерял контроль над самим собой.

Своими действиями и приговором Ризли удивил и растрогал, и Невиллет перестал сопротивляться, заметив себе, что это довольно приятно, когда о тебе заботятся. Конечно, о нём заботились и раньше: это касалось мелких бытовых вопросов вроде порядка и чистоты в его доме (он совершенно не мог вспомнить, когда в последний раз видел пыль в своих личных комнатах и в кабинете, где он работал, облачённый в мантию судьи).

Невиллет мало нуждался в пище, но всё-таки она была необходима ему, и на его столе в привычное время всегда оказывались одно-два блюда, которые он особенно любил.

Его малочисленные и очень редкие личные просьбы исполнялись в мгновение ока.

Невиллет был благодарен своим помощникам и всегда говорил это, но считал, что недостоин повышенного внимания к своей персоне, а потому испытывал неловкость вместо того, чтобы признать своё право на отношение к себе, как к обычному человеку, простому горожанину, хорошему другу. Возможно, он был не так уж и не прав, поскольку кем-кем, а уж обычным человеком он не был, с какой стороны ни глянь! Сейчас ему вдруг пришло на ум, что в глазах нескольких людей он точно мог бы заметить тёплые чувства к себе, если бы был внимательнее и не только требовал от себя неукоснительной справедливости, равного отношения и ровного настроя к другим, а попробовал признать и своё право на теплоту и дружеское участие. Словом, господин верховный судья до сих пор был слеп! К такому неутешительному выводу пришёл Невиллет, из последних сил борясь со сном и уступая накатывающей дрёме пядь за пядью своего усталого тела и не менее уставшей от забот души. Погружаясь в сон, он пообещал себе отнестись с особенным вниманием к тем, кто, как теперь он вдруг осознал, всё время проявлял к нему дружеское участие и что-нибудь сделать в ответ, или хотя бы выразить особенную благодарность. На этой мысли он провалился в сон и беспечно проспал почти десять часов, не просыпаясь. Усердные стражницы караулили своего подопечного под дверью, иногда проверяя: всё ли в порядке и покидая спальню так же бесшумно, как и появляясь в ней.

В первые минуты после пробуждения, Невиллет слегка растерялся. Он никак не мог вспомнить, как очутился здесь, вспомнив же, в полной мере ощутил негу и удовольствие. И вот тут-то в его воображении нарисовался образ Фурины. Ему показалось, что в лицо ему пахнуло жаром от невидимого костра.

* * *

Бывшего архонта оказалось просто найти. Седэна, всегда непостижимым образом угадывавшая то, что здесь и сейчас заботит уважаемого судью, сказала, что мадам Фурина ушла с Путешественницей, как только убедилась, что вода спала и всё, что возможно, делается для спасения жителей. Как убедилась? Седэна пожала плечами: ну, она всё же архонт… или была ею. Невиллет вынужден был согласиться с таким выводом. Но то, что Фурина не пришла к нему, вызвало нешуточное беспокойство. За сотни лет Невиллет привык к мысли о том, что Фурина беспомощна во многих вопросах. Теперь он, конечно, знал причины этого, но допустить мысль, что мадам бывший архонт может быть практичной и решить свои вопросы самостоятельно, всё же не мог, а потому постарался разыскать путешественницу как можно быстрее и навёл все необходимые справки.

— Да, конечно, — сказала Люмин, — приходи, возможно, ей будет приятно. Сейчас она не выглядит, как человек, которому нужно общество, но она всё же актриса и внимание какое-никакое ей нужно.

Слова о актёрском амплуа бывшей правительницы не содержали в себе ни новой информации, ни какой бы то ни было насмешки, ни намёка, но почему-то странно удивили Невиллета и зацепились за какую-то струну в душе, вызвав тонкий писклявый неприязненный звук. Слова задели его. Чем? Может быть, он услышал ноты высокомерия в этих словах? То самое высокомерие, которому и сам был подвержен, когда думал о Фурине-Архонте. Невиллету вдруг стало неловко, словно его уличили в мелком хулиганском поступке.

Путешественница выдала ему печать с заклинанием, с помощью которой можно проникнуть в её обитель — тайное личное подпространство, где теперь скрывалась беглянка, — и через день-два Невиллет решился им воспользоваться. Наблюдая, как вокруг тает окружающее пространство, заменяясь новыми пейзажами, Невиллет торопился додумать мысль: будет ли рада ему Фурина или нет. Почему-то для него было важно решить этот вопрос до того, как он увидит бывшего архонта в домашней расслабленной обстановке.

Невиллет был ошеломлён, когда прозрачные и призрачные образы, проступавшие медленно и затяжно, наконец, обрели законченную форму и проявили присущие им краски, и он, наконец, смог оценить и в полной мере насладиться карманной обителью Путешественницы, куда попал впервые.

Дом стоял на небольшом возвышении, к нему вела мощёная дорожка, оправленная в цветочные вазоны. Неподалёку шуршал и поблёскивал в тёплых послеполуденных лучах солнца фонтан. Вокруг фонтана важно расхаживали пара журавлей, а на бордюре смешно подпрыгивали фонтейнские птички. Воздух был наполнен теплом и цветочным ароматом, не ярким, нервозным и вызывающим, но лёгким, почти незаметным и расслабляющим. Едва слышно шумели листвой деревья, хотя ветра не чувствовалось. Высокое нежно-голубое небо и серые, покрытые мхом и прочей растительностью неяркого зелёного цвета скалы служили отличным фоном, на котором чётко виднелись архитектурные формы дома, оформленного в стиле Ли Юэ.

Невиллет направился в обход дома, чтобы осмотреть его с другой стороны и застыл в недоумении, обнаружив у высокого крыльца большой чайник, из которого торчало… существо, очень сильно напоминавшее фонтейнскую птичку, кажется, её называли зонтичником. Напомнило бы, если бы птичка не была размером с Невиллета. Существо приоткрыло один глаз, когда под ногой гостя хрустнула ветка.

— Добрый день, — дружелюбно затараторило существо, — я — Пухляш, привратник госпожи Люмин, хозяйки этого места. С кем имею честь?..

— Невиллет, юдекс государства Фонтейн, — ответил Невиллет.

То, что это существо умело говорить, было ошеломительно.

— Вы — гость! — радостно заверещал привратник и так подпрыгнул в своём чайнике, что смешная шапочка-крышка едва не свалилась с его круглой, словно шар, головы. — Отлично! Отлично! Позвольте познакомить вас с правилами пребывания на этой территории…

— Правилами?!

— Конечно! Неужели вы думали, что мы здесь дикари какие-нибудь? Естественно, у нас есть правила, — важно кивнув, ответил привратник.

… и Невиллету пришлось выслушать весь свод до последнего требования. Наконец, Пухляш, тараторивший так быстро и азартно, что Невиллет не смог разобрать и запомнить ни одного наставления, замолк на секунду, чтобы перевести дух, и в этот момент судья быстренько вставил свой вопрос, опасаясь, что через минуту пушистый привратник найдёт ещё больше тем, с которыми необходимо будет познакомить новоприбывшего в обязательном порядке.

Завернув за дом по рекомендации Пушистика, Невиллет нашёл Люмин за непривычным занятием: она полола грядки. Паймон скучала рядом с ней и заметила его первой, подскочив, тут же замахала руками, радостно приветствуя. Люмин подняла голову, отвлекаясь от работы, поднялась с колен, отряхнула руки и направилась навстречу. Её пышные белокурые волосы покрывала косынка в цветочек, а платье укрывал фартучек.

— Наконец-то и вы решили нас посетить, — приветливо улыбнулась она, — располагайтесь здесь, — Люмин широким жестом обвела пространство, — где понравится, и в доме тоже. Я уверена, в доме вы сможете найти и привычную вам обстановку, и любую другую, если вдруг захочется экзотики… Фурина? Да, конечно… только надо немного пройти…

Ему показалось или Люмин и правда нахмурилась, когда указывала ему направление? Судья решил, что становится параноиком.

Невиллет пошёл в указанном направлении.

Он шёл довольно долго. Мадам выбрала местом своей резиденции самый последний остров архипелага. Располагался он выше остальных и к нему вели несколько шатких хлипких подвесных мостика. Преодолевая последние метры, Невиллет вдруг увидел её и застыл изумлённый и очарованный.

На большом, ровном, словно блюдо, пространстве стоял небольшой дом. Стены его были выкрашены в светлый цвет, а крышу покрывала зелёная черепица. Дом утопал в зелени. Рядом с ним аккуратно подстриженные тянулись кусты, сплошь покрытые мелкими беленькими и голубенькими цветочками, а поодаль росли деревья неизвестных Невиллету видов. Под окнами были разбиты клумбы, где вперемешку цвели незатейливые ламповые колокольчики и горделивые радужные розы. Несмотря на то, что в природе они никогда не росли рядом, здесь их соседство смотрелось очень органично.

Дверь дома была открыта настежь, как и окна. Здесь в отличии от низины гулял прохладный ветерок. Он приглаживал высокую траву, лохматил белые шарики цветов, раскиданных там и сям и выглядывавших из густой травы; он трепал занавески на окнах, и цветы в горшках, занимавших почти каждый видимый подоконник. Шумел невидимый за валунами водопад. И здесь повсюду были животные: пара псов важно прогуливалась неподалёку; кошки разместившись на большом валуне, грели свои бока на солнышке; смешно распушив хвосты, птицы творили танцевальный ритуал. Слева от дома, на самом светлом месте стоял мольберт, а рядом с ним — она. Фурина. Если бы не копна светлых почти серебристых волос, он, пожалуй, и не узнал бы её. Без привычной одежды она казалась меньше и тоньше. Одета она была в светлые узкие брюки и свободную рубашку навыпуск, на плече её висело полотенце, волосы были собраны в свободную мягкую косичку, спускавшуюся почти до пояса, а к ногам её ластились три гидромимика: её постоянные спутники.

Фурина стояла спиной и явно не замечала гостя, и Невиллет позволил себе получить удовольствие просто от того, что видел её в такой обстановке, от того, что видел её такой домашней и расслабленной. И в этот момент он почувствовал, как отпускает его тревога, и понял, что всё это время думал о ней гораздо больше, чем предполагал. Он был счастлив видеть её умиротворённой и спокойной в противовес тому, какой была она на суде перед катастрофой и сразу после того, как обнаружилось, что воды всё же затопили Фонтейн, несмотря на жертву Фокалор. Он помнил её взгляд, полный отчаяния и безысходности, и только сейчас осознал, как поразил он его и испугал.

Невиллет поднялся выше, она обернулась на тихий скрип мостика и, переступив босыми ногами по траве, словно фея из детских сказок, легко порхнула ему навстречу и, как будто слегка привстав на цыпочки, вытянулась вверх и ввысь и обернула к нему своё милое, спокойное и совсем не уставшее лицо, и разноцветные глаза глянули на него, и неожиданная яркая радость осветила её взгляд. Всё лицо её, вся крошечная фарфоровая фигурка были пронизаны таким явным, неприкрытым счастьем, который Невиллет не мог не отнести на свой счёт, да она и не скрывала своей радости от встречи с ним. У него на несколько минут потерялся голос. И прежде, чем он решился что-то произнести, Фурина приветствовала его радостно-певуче, и голос её звенел мягко и звонко, но совсем не досадно, словно колокольчик… А гидромимики, уловив настроение своей хозяйки, устроили хоровод неподалёку, брызгая каплями росы во все стороны.

* * *

Она узнала о его присутствии в обители гораздо раньше, чем увидела, как Невиллет медленно и осторожно пробирается на её островок по шаткому узенькому подвесному мостику. Просто воздух вокруг стал чуть более влажным, словно впитал в себя сырость от пролетевшего недавно ливня. Просто шуршание травы и листвы на соседнем дереве в ответ на ласковые прикосновения тёплого ветерка стало менее скрипучим и острым. В этом звуке внезапно проявилась мягкость. В одно мгновение ей стало страшно. Впервые она встретиться с ним лицом к лицу после того, что случилось…

Невиллет ступал очень медленно, словно сомневался в том, что этот мостик выдержит не то, что вес его тела, который был не таким уж и большим, а всю его мощь, которая была столь велика, что Фурина чувствовала её даже на таком далёком расстоянии, даже, когда его ещё и не было на обозримом пространстве.

Он всегда был силён, и силён не только тем, что проявлялось и копилось, как мощь верховного судьи, но и тем, что было скрыто и на что только намекала тайна его происхождения. Божественная сущность, которой Фурина обладала до недавнего времени, позволяла ей чувствовать такие вещи, но её способности всё же не были настолько велики, чтобы заглянуть за край, увидеть его настоящую природу. Это было скрыто от её глаз. Она чувствовала, что это было сделано намеренно, но не понимала смысла. После того, как всё открылось, после того как Фокалор погибла, принеся себя в жертву, чтобы спасти Фонтейн мог тот единственный в чьих силах было противостоять небесному порядку, Фурина вдруг осознала, что если бы знала обо всём заранее, то не сумела бы сыграть свою роль хорошо. Она не смогла бы быть капризной и непостоянной, противоречивой и непоследовательной, но в целом властной и авторитарной. Она бы просто склонилась перед ним и признала его власть над собой и страной, которой управляла. Противостоять ему помогла ей мысль о том, что он не обладает элементальной надбожественной природой, а значит он слабее её по определению. Теперь же, глядя на него, ощущая его силу, она была благодарна Фокалор за то, что богиня скрывала от неё свои планы.

Нет, она не винила его в том, что было сотворено с нею, вероятно, с его участием. Она помнила, что из всех её обвинителей на том суде, он один явно сочувствовал ей. Это проявлялось в его голосе, в его взгляде, который она всё же сумела перехватить, хотя боялась поднять голову и посмотреть ему в глаза, в то время, как на всех тех, кто ещё недавно с восторгом принимал любую её выходку, а вот теперь с нескрываемым злорадством выкрикивал обвинения в её сторону, она смотрела почти не смущаясь и даже рисуясь немного. Она ведь была актриса, присутствующая на своём бенефисе, пусть он и не был подготовлен ею, но она всё же знала, что он когда-нибудь будет и, осознав, что время пришло, покорно приняла обстоятельства, поскольку что уж сопротивляться, если через это всё равно пройти нужно.

Однако Невиллет — это было другое. Она боялась посмотреть в его сторону, боялась увидеть осуждающий взгляд, поскольку невольно всё время ожидала его оценки своим действиям. Однако осуждения не было, и Фурина согревалась этим открытием в той вечной мерзлоте, которая разрослась в судебном зале. Она чувствовала его участие даже в молчании. И пусть в нём не было любви, она всё равно была рада. Ведь всё же это не было равнодушием! Фурина так долго и мучительно любила, так сильно ждала ответа и не получала его, что теперь даже такие крохи тепла во всеобщей ненависти радовали её.

Во всё время наводнения она просидела в судебном зале, сжавшись и напряжённо вслушиваясь в шум за стенами театра.

Она ни минуты не верила в то, что Путешественница испытывает к ней симпатию, скорее это была неловкость, и Фурина не обманывала себя на этот счёт. Всё же Путешественница была добрым и великодушным человеком, который почему-то не мог проникнуться её, Фурины, историей. Вероятнее всего из-за этой неловкости Люмин и предложила ей скрыться в тайной обители на время и отвела для жизни самый дальний уголок: и совесть чиста, и перед глазами не мельтешит. Однако Фурина была рада и этому. Ей всё равно некуда было идти, а просить она пока не умела. Поэтому с молчаливой благодарностью приняла предложение Путешественницы поселиться здесь, ухватившись за предложение пользоваться обителью столько времени, сколько потребуется, хотя и понимала, что предложение это было не вполне искренним. Это-то она научилась чувствовать за столько лет, во время которых вынуждена была играть роль божества.

Сначала она ждала, что её будут искать, и старалась придумать слова оправдания, но время шло, посетителей не было, и она заскучала. Временами переживая горькую обиду одиночества, Фурина час за часом лежала на диване, стараясь подавить в себе желание вернуться в столицу. Она очень скучала и томилась ожиданием, хотела возвращения, но боялась его.

Дни шли за днями. Фурина, чувствуя, как горечь разрушает её, сумела взять себя в руки. Она встала и вышла на улицу.

Дальше было легче…

И вот он появился. Невиллет пришёл, когда она уже смирилась со своей участью, со своей неутихающей болью, уверилась в том, что не нужна никому.

Фурина совершенно точно определила тот момент, когда он её увидел; заметила, что движение его по мостику сначала замедлилось, а потом он и вовсе остановился. И в этот момент любовь, о которой она думала, что та притихла и почти забылась, эта самая любовь, сладкая и болезненная, выпрыгнула откуда-то — почти неожиданно и совсем нежеланно — выпрыгнула и швырнула ей в лицо горсть ягод брусничного цвета. И только сок из лопнувших ягод был виноват в том, что лицо её внезапно окрасилось румянцем — это было так мучительно и некстати! Фурина хотела стереть его со своих щёк, но ей никак это не удавалось, и она была благодарна своему гостю за то, что он, остановившись, дал ей несколько минут роздыху, чтобы привесить на лицо самую свою безразличную маску. Правда маска была невозможно мала и узка и почти не скрывала ничего, но что уж было…

Невиллет в пару шагов оказался прямо перед нею и скрывать то, что она его заметила, больше не было смысла.

— Мадам…

— А! Monsieur Neuvillette, — воскликнула она беспечно, быстро обернувшись и не заметив, что перебила готовое сорваться с его губ привычное приветствие, — я рада вас видеть, — защебетала она, с каждым словом, с каждым звуком, срывавшимся с её губ, по капле выдавливая волнение из своего сердца.

— Доброе утро, мадам, — слегка склонив голову, ответил он в своей привычной немного суховатой манере, от которой Фурине стало неимоверно жарко в том месте, где, должно быть, находилось сердце, и она не сумела скрыть удовольствие и смущение, волной разлившихся по её лицу. Это так походило на привычное общение, словно ничего не было: ни суда, ни катастрофы — ничего. И до такой степени она стала очаровательна в этот самый миг, что Невиллет не сумел, да и не захотел скрыть восхищённого взгляда.

— Вы решили проведать меня? — спросила она каким-то необычным, несвойственным ей голосом.

В голосе этом чувствовалась душевность, которой Невиллет ранее не замечал. Он был глубок и звучен, лишён манерности и визгливого высокомерия. Он был приветлив и мягок. Невиллету стало невозможно приятно от того, что он всё же решился навестить её.

— Да, мадам. Надеюсь, я не помешал?

— О, нет! Ну что вы! Я всегда вам рада и. раньше, и сейчас.

Проговаривая слова, которые обозначили отрезок времени, она запнулась, совсем чуть-чуть, едва заметно, на доли секунды, и слегка прикусила бледно-розовую пухленькую губку, словно задумалась в моменте, как лучше выразить мысль. В этом было что-то обезоруживающее. Привычка к такому мимическому жесту сохранилась у неё с прежних времён. Раньше такой жест был демонстрацией каприза и своеволия, но не теперь! В этот раз всё было иначе, и Невиллет это почувствовал. С одной стороны — да, это был привычный жест, за которым Фурина пряталась, которым демонстрировала нечто, что не решалась выразить звуком. Однако в этот раз здесь скрывалась ещё и попытка осмыслить и яснее представить настоящие чувства.

— …но у меня к вам есть одна просьба, — решительно завершила она раздумья.

— Какая, мадам?

— Я прошу вас звать меня по имени. Я ведь уже не архонт, я обычный человек, и по крайней мере здесь и сейчас не хочу формальностей от тех, кого знаю очень давно.

«И от кого жду дружеского участия, — хотела сказать она, но не сказала, — хотя бы дружеского, если ничего больше я не заслуживаю». Фурина мысленно одёрнула себя и, прислушавшись к стуку своего сердца, удовлетворённо улыбнулась: кажется, эта встреча пройдёт спокойно.

Она надеялась, что встреча будет недолгой. Она надеялась и боялась этого. Надеялась потому, что была не уверена в своих возможностях терпеть невыносимую боль в груди и дальше. Боялась потому, что эта боль позволяла ей чувствовать себя живой, чувствовать, что она всё ещё способна переживать эмоции, что способна радоваться и любить, и ценить внимание, даже самое крохотное, и дарить его в ответ, и быть счастливой, замечая, что оно производит впечатление.

Ей нестерпимо захотелось прикоснуться к нему, и она позволила себе это: слегка кончиками пальцев подхватила его под локоть. Его инстинкт всё правильно понял, и рука его согнулась в локте автоматически, предоставляя Фурине опору. Заглянув ему в лицо — он был выше её почти на голову — как бы случайно на доли секунды она опёрлась о крепкую руку своего собеседника сильнее, словно покачнувшись, и предплечьем почувствовала рельеф твёрдых мышц под тканью, покрывавшую его руку. И тут же отстранилась, улыбнувшись; и улыбка сама собой вышла мягкой и извиняющейся; и воздух тёплый и пахучий стал как будто ещё теплее и душистее.

— Хорошо, мадам… — ответил он немного чопорно, но тут же улыбнулся и поправился, — Фурина, — продолжил, тихо и коротко рассмеявшись, — похоже, мне придётся привыкать какое-то время к новому… м-м. формату общения.

— Я вас прощаю, — легонько хлопнув по его руке, весело пропела Фурина.

— В таком случае я хотел бы попросить вас об ответной услуге…

— Какой? — любопытство сверкнуло в её глазах.

В эту минуту она испытала мимолётную почти детскую радость от мысли, что может быть чем-то полезна ему, возможно тем, что он будет вспоминать и вспоминать с радостью. Разве любовь не упряма? Фурина подавила вздох.

— …обращаться ко мне просто, без титулов.

— Думаю, это невозможно, — покачала она головой, и ресницы её затрепетали, а губы изогнулись в полуулыбке, значения которой Невиллет не смог угадать.

— Почему же?

— Вы — Гидро Лорд, правитель. Не думаю, что фамильярность в данном случае уместна.

Она осадила его?! Невиллет усмехнулся про себя.

О, да! Она это сделала и сделала очень элегантно. Одним словом, Фурина отодвинула его от себя далеко и позволила смотреть на себя сверху вниз, и безропотно приняла этот факт. Она, на первый взгляд, легко смирилась со своим нынешним положением подчинённой и зависимой. В этой маленькой изящной фарфоровой куколке оказалось куда больше прагматизма, достоинства и понимания, чем можно было подумать раньше. Всё это внезапно открылось, стоило расстаться с божественной сущностью и остаться простым человеком даже и вовсе без элементальных сил.

— Мадам нет равных в знании этикета.

Он язвил или смеялся над нею?

Фурина попыталась отодвинуть его как можно дальше и отрезать себе все пути. Она поняла: любовь никуда не ушла. Горькая, она всё же осталась здесь и несмотря ни на что дарила радость, но просить о милости в свою сторону Фурина была не намерена.

Она окинула его внимательным взглядом, и он встретил её взгляд ласковой улыбкой, да, немного насмешливой, но совсем не злой и не высокомерной.

Фурина перевела дух.

— Конечно, — важно заметила она, — я довольно долго была правителем региона, где очень ценятся правила этикета, и сохранила кое-какие привычки, — но долго держать серьёзное лицо она не могла, а потому тут же рассмеялась звонко и заливисто так, как не смеялась никогда.

Она провела его в тень и усадила на небольшой бамбуковый диванчик у садового столика, на котором стояла чаша с фруктами и прозрачный кувшин с ярко-малиновым питьём. Быть радушной хозяйкой получалось у неё просто и легко. Сама она села напротив, и Невиллет поймал себя на том, что это ему не понравилось, и удивился открытию, что хотел бы, чтобы она села рядом. Места хватило бы обоим.

— Ну что же, как ваши дела, скажите же! Как там… всё?

— Всё?.. Более или менее…

— Потерь много? — спросила она приглушённо.

Даже ветер затих, ожидая его ответа, а мимики спрятались в кустах.

— Потерь? — лицо его омрачилось. — Да, немало, к сожалению…

— Простите меня, — едва слышно промолвила Фурина.

Радость от встречи внезапно растаяла в воздухе, и она снова почувствовала себя виновной и брошенной.

— Я. я не хотела, я хотела найти решение, но не смогла… — она всхлипнула.

И за молчанием он уловил ещё кое-что: вину и страх. Она не справлялась сама, но боялась довериться и попросить помощи, и не его ли это вина, если он не внушал ей доверия и она опасалась открыться тому, кто всегда был бок о бок с нею, или во всём этом вовсе никто не был виноват, а всё случилось так, как случилось потому, что иначе не могло произойти?

— Вам не в чем себя винить… Фурина. Каждый из нас играл свою роль и исполнил её так, как умел.

— Но я, кажется, исполнила свою хуже всех, — вырвалось у неё внезапно.

— Нет, дорогая, всё получилось именно потому, что вы сделали всё правильно.

Он протянул ладонь, и она, помедлив, протянула свою в ответ.

— Спасибо, — она благодарно улыбнулась.

— Фурина, вы любите рыбалку? — вопрос был настолько неожиданным и прозвучал так внезапно, что Фурина едва не подавилась воздухом.

— О чём вы? — изумилась она.

— О рыбалке, — серьёзно ответил Невиллет и невозмутимо продолжил, — вон там я вижу небольшой пруд, пойдёмте посмотрим: возможно, там водится рыба.

Он отпустил её руку и, поднявшись, быстро зашагал в указанном направлении. Удивлённая и обескураженная внезапным поворотом разговора, она побежала за ним вприпрыжку. А он уже расхаживал по берегу обозначенного пруда и вглядывался в глубину, рассматривая что-то.

— Есть! — радостно сообщил он подоспевшей Фурине. — Ждите меня тут, — велел он опешившей женщине и умчался, как ветер. И даже качающийся мостик не стал преградой его стремительности.

Вернулся Невиллет не скоро, Фурина успела заскучать, вернулся и принёс бутылку охлаждённой фонты.

— Держите, — он вручил ей напиток, а сам занялся разбором снастей, которые принёс — рыбалка дело неспешное, у нас впереди много времени.

— Откуда вы взяли удочку?! — изумилась Фурина.

— Пришлось вернуться в Кур-де-Фонтейн, — лучезарно улыбнулся он, глаза его сверкнули неведомым ранее азартом, он был необычайно оживлён. — У Люмин снастей не оказалось, только наживка. У меня в палате Жардинаж есть один сотрудник, руководитель отдела, зовут его Роялт. Он заядлый рыбак, — Невиллет рассмеялся, — он был так удивлён, когда я прибежал к нему с просьбой одолжить снасти. Наверное, решил, что господин Верховный судья ума лишился…

— Он так сказал?

— На лице его было всё написано!

Фурина звонко рассмеялась, и он не мог не смотреть на неё в это время.

А потом они вернулись к дому и запекали рыбу на костре. Рыба, приготовленная по особому рецепту, была удивительно хороша. Но Невиллет почему-то отметил, что глаза Путешественницы странно сверкали, когда она смотрел в сторону, где сидели они с Фуриной, а Паймон была необычно молчалива и ласково-внимательна. Уже поздним вечером отправились спать в домик Фурины, и Невиллет примостился на диване в гостиной, и отлично выспался, несмотря на то что среди ночи был разбужен едва слышным стоном и потом до утра удерживал в объятиях хрупкое, худенькое почти девичье тело, сотрясавшееся от сухих рыданий, слушал сбивчивые извинения, и утешал, как мог. А больше ничего не было, да и ни к чему было всё остальное.

Утром, наскоро попрощавшись, отправился назад, в Фонтейн, обещая вернуться, как только позволят обстоятельства. Себе же при этом обещал: обязательно…