I’m not alone (джен)

— Что ж, Док, машина времени уничтожена. Как ты и хотел… — произносит в никуда Марти МакФлай. Поезд, положивший конец удивительному изобретению Эмметта Брауна, исчезает вдали; из крови выветривается адреналин, оставляя после себя только чугунную усталость, ноющую боль в ребрах и странную глухую пустоту где-то в душе.

Только что канула в небытие единственная возможность связаться с другом или вытащить его из девятнадцатого века. Если двигатель Марти еще мог надеяться починить самостоятельно, то собрать машину из покореженных обломков было бы не по силам даже Доку.

Кстати об обломках…

Он опускает взгляд на то, что осталось от «делореана», уничтоженного, да не совсем. Конденсатор потока валяется на земле почти целый, лишь по стеклу змеится сетка трещин; табло временного контура несколько раз мигает, прежде чем погаснуть окончательно; оборванные провода, торчащие из-под частей корпуса, искрят.

Кто знает, насколько глубоко Док — оба Дока, прошлый и нынешний, — в свое время модернизировал «делореан»… и кто знает, что может случиться, если обломки попадут не в те руки?

Порядком встревоженный собственными выводами, Марти уходит — чтобы полутора часами позднее, без капли лжи сославшись на спешку и только поэтому избежав очередной склоки с шайкой Нидлза, вернуться на место происшествия (которым исключительно чудом никто не заинтересовался) уже с Дженнифер и машиной. И закипает работа.

Самые подозрительные обломки вроде все того же потокового накопителя они объединенными усилиями складывают в кузов «тойоты» и накрывают брезентом, а остальные — те, что покрупнее; собирать мелочевку нет ни сил, ни желания, — просто оттаскивают под прикрытие лесополосы.

— Куда ты все это денешь? — интересуется Дженнифер, отряхивая испачканные руки. Марти, успевший самую малость привыкнуть к быту тысяча восемьсот восемьдесят пятого года, этим действием пренебрегает.

— Отвезу в лабораторию Дока, — машинально отвечает он, изо всех сил стараясь не замечать тоски, которую вызывает знакомое прозвище. — Потом вернусь за тем, что осталось. Знаешь, оплошность в таком деле может кончиться чем угодно… — припомнив альтернативный тысяча девятьсот восемьдесят пятый, он пытается усмехнуться, но выходит из рук вон плохо.

* * *

Эйнштейн встречает Марти заливистым лаем. Ставит лапы на плечи, едва не опрокидывая его на землю — соскучился. С какого момента он был один в этой переписанной реальности?..

МакФлай пытается прикинуть, как должны были развиваться события, но безнадежно запутывается в собственных мыслях. Думать в четвертом измерении он так и не научился.

Он треплет пса по лохматой голове и позволяет себе чуть-чуть пофантазировать — о том, как Док однажды вернется, остепенившийся, знакомый и незнакомый одновременно, с Кларой и, наверное, детьми; не такой он человек, чтобы сидеть без дела — с него станется угнать еще один паровоз и приспособить его под машину времени.

* * *

От следующей поездки Дженнифер отказывается: выходные выходными, путешествия во времени путешествиями во времени, а домашнюю работу никто не отменял. Поэтому во второй раз дорогу к ущелью — теперь ущелью Иствуда, запоздало доходит до Марти, — он преодолевает в гордом одиночестве.

На часах — семь вечера; большая часть дня, невзирая на сравнительно небольшие размеры Хилл-Вэлли, ушла на передвижения туда-сюда.

Попав в свет фар, из сгущающегося полумрака возникает человеческая фигура — стоящая аккурат возле тех кустов, в которых запрятаны останки «делореана», понимает Марти и куда резче необходимого сворачивает на обочину. А потом он присматривается, замечает запыленный плащ и копну седых волос, знакомо торчащих во все стороны — и забывает, как дышать.

Кажется, оглядеться в поисках старинного локомотива и впрямь было бы не лишним. Но вместо этого он, на крейсерской скорости проехавшись по бездорожью и едва не загнав «тойоту» все в те же злополучные кусты, выскакивает наружу с воплем:

— Док!

Эмметт Браун оборачивается на оклик — и, увидев его лицо, Марти замирает, словно примороженный к земле. Накатывает безотчетная тревога: Док почти не изменился внешне, однако почему-то кажется постаревшим на десяток лет.

А сколько времени прошло для него?..

— Марти! — Док широко улыбается (глубокая морщина меж бровей при этом не исчезает, как исчезала раньше), и у МакФлая отлегает от сердца. — Святые угодники, ты жив!

— Что случилось? — спрашивает он — не про свой утренний прыжок из «делореана», но про причины визита друга.

— Нет, это ты скажи мне, что случилось! — Док в порыве эмоций донельзя характерно размахивает руками. — Куда делась почти вся электроника? Ее украли? Если кто-то воспроизведет технологию перемещения во времени, последствия могут быть катастрофическими!..

— Никто ничего не украл, — Марти успокаивающе вскидывает ладони, косится на кусты и, прежде чем пуститься в объяснения, добавляет искренне: — Надеюсь.

* * *

Спустя один недолгий рассказ и несколько минут бурной деятельности по перетаскиванию особенно крупных обломков Марти все-таки возвращается к прерванным в самом начале расспросам Дока:

— А куда ты дел машину времени? — в памяти некстати всплывает собственный прокол, когда после первого возвращения в тысяча девятьсот восемьдесят пятый он бросил заглохший «делореан» посреди дороги и убежал.

— Оставил на заброшенной железнодорожной ветке. Но это уже и не машина времени — рассеивание потока вызвало необратимое разрушение кристаллической решетки металла, что привело к…

— Док, пожалуйста, говори по-английски! — взвывает Марти. Нельзя сказать, что ему не нравится эта научная манера речи, однако после не одной недели, проведенной в постоянном напряжении и почти без сна, от нее плавится мозг.

— …к тому, что она стала грудой металлолома, — неожиданно легко сдается ученый и отправляет к прочему мусору то, что осталось от изогнутой двери «делореана».

— Постой, то есть ты вернулся насовсем?

Когда Док утвердительно кивает, Марти едва может поверить собственному счастью… которое недолго остается безоблачным, ведь следующий вопрос прямо-таки закономерен:

— А где тогда Клара?

Вряд ли Док отпустил бы ее от себя в совершенно незнакомом ей времени, верно?..

…Он явно спросил что-то не то, потому что ученый, стоящий к нему спиной, внезапно сникает, опустив плечи. Беспомощно оглядывается назад — и без стремительно затухшей сумасшедшей искорки его взор кажется неживым.

У Марти от столь резкой перемены по спине пробегает холодок, а Док через силу произносит:

— Там же, где и последние… сто лет и пять дней с момента похорон. На кладбище Бутхилл.

Онемевший Марти открывает рот, как выброшенная на берег рыба — и панически хватается за карман с фотографией.

Исчезнувшее было надгробие снова на месте, только надпись другая: «Здесь покоится Клара Клейтон»…

— Это сделал Таннен?! — сипит он и поспешно прокашливается; после почти-повешения в тысяча восемьсот восемьдесят пятом голос покидает его в самые неподходящие моменты.

Док мотает головой, запустив руку в растрепанную шевелюру, и все-таки отвечает — но столь надломленно и глухо, что лучше бы молчал:

— Нет. Это целиком и полностью моя вина.

…Марти, видя состояние друга, конечно, пытается возражать. Сумбурно, запинаясь от волнения, тараторит, что он не мог предвидеть всех последствий изобретения машины времени, что просто не имел права бросать ее разработку, не после событий тысяча девятьсот пятьдесят пятого, ведь это поставило бы под угрозу весь пространственно-временной континуум… И так до тех пор, пока ученый одним резким жестом не заставляет его замолчать и сам не начинает говорить.

Оказывается, Док ждал его (тут у Марти от иррационального стыда загораются уши) первые несколько недель после крушения поезда, пока немногочисленное население Хилл-Вэлли не успокоилось, и лишь потом взял решение вопроса о возвращении в свои руки.

Оказывается, глобально переписать историю куда сложнее, чем кажется на первый взгляд, а предначертанность тех или иных событий — не пустой звук. И особенно ярко это проявлялось в случае ненароком выжившей Клары. Все вероятности оборачивались против нее — достаточно вспомнить, как она практически упала с поезда; взнузданная лошадь вот так же могла в любой момент понести, источенные червями строительные леса — обвалиться, рука заезжего бандита с «кольтом» в ней — дрогнуть…

— …Возможно, если бы я смог отправить ее в тысяча девятьсот восемьдесят пятый, последствия возмущений пространственно-временного континуума удалось бы предотвратить, — безжизненным тоном вещает Док. — Но это была только теория, а на постройку новой машины времени требовалось несколько лет.

Оказывается, Вселенная была нетерпелива — и не стала ждать, пока мешающий элемент исчезнет стараниями Эмметта Брауна. В октябре того же года по Хилл-Вэлли прокатилась эпидемия ветряной оспы, унесшая ровно одну жизнь — жизнь Клары Клейтон…

…Марти обнаруживает, что вынужден снова прочищать горло, чтобы иметь возможность заговорить.

— Эй, ты же не мог на это повлиять. Она… ну… умерла бы от ветрянки в любом случае?

Док несколько мгновений смотрит на него — глаза в свете фар «тойоты» подозрительно поблескивают, — и… взрывается. Точнее, с места в карьер с какой-то отчаянной, болезненной горячностью заводит лекцию по микробиологии, из которой Марти смутно понимает лишь одно — не только мог, но и повлиял.

Он не может придумать, что ответить, на языке вертится только донельзя шаблонное «Мне так жаль». Поэтому он поступает проще: в три шага преодолевает разделяющее их расстояние и без спроса сгребает в объятия продолжающего казнить себя друга.

Док от неожиданности умолкает и, ощутимо напрягшись, замирает на несколько мгновений. А потом Марти чувствует его руки на своей спине.

И даже если от силы объятий его ребра вновь просят пощады, он не издает ни звука.