Протея (гет)

Дверь отворилась неслышно, качнулся, но не издал ни единого звука подвешенный под потолком колокольчик. Стоило переступить порог, и звуки будто исчезли, растворились в густой вязкой тишине, облепившей руки и ноги и заткнувшей рот. Дамблдор поморщился, но внутрь вошел, осмотрелся и вздрогнул, когда дверь за ним захлопнулась с тихим шорохом. Будто лопнул мыльный пузырь, на мгновение обдавая холодными каплями, или пошла по воде рябь от брошенного в самый центр водоема мелкого камешка. Впрочем, внутри было странно уютно: на полках стояли витиеватые механизмы вперемешку с цветами и книгами, а на полу валялись разного размера шестерни и деревяшки. От подвешенной к потолку свечной люстры расползался по стенам желтоватый свет, и, хоть Дамблдору в самом начале и показалось темно, видно было великолепно. Шум улицы остался позади, летний зной клубился теперь под ногами белесым туманом, и пахло чем-то удивительно сладким и слегка кисловатым, отчего Дамблдору вдруг страшно захотелось перекусить.

— Что вы ищете? — чернявая макушка высунулась из-за двери позади прилавка.

Она была совсем юной. Дамблдору описывали ее как юную леди, однако он назвал бы ее школьницей перед выпускными экзаменами — не старше. Собранные в низкий хвост ее черные волосы спадали с одного плеча, будто стыдливо скрывая оголенную кожу. Льняная рубашка, очевидно, слишком большая для нее, еще и не застегнутая на все пуговицы, падала, открывая неприлично много, и Дамблдор кашлянул, взмахом палочки подгоняя ее по размеру. Девица, впрочем, поморщилась на его выпад, застегнула все пуговицы и совсем не стыдливо фыркнула, входя целиком и затворяя за собой дверь.

— Вас, очевидно, — Дамблдор вздохнул, подавляя желание тут же уйти, и взмахнул палочкой, вновь меняя форму ее одежды.

На девице были вопиюще короткие шорты, едва достающие до колен, а тонкая льняная рубашка не скрывала, кажется, совсем ничего, но ее это нисколечко не смущало. Она снова фыркнула, когда шорты обратились в длинную юбку, провела руками по бедрам и растянула губы в ухмылке, от которой у Дамблдора перехватило дыхание. Он был здесь по делу, а она, будь хоть самой страшной распутницей, могла помочь ему, так что Дамблдор должен был отбросить любование чужими коленками (уже целомудренно прикрытыми, между прочим) и начать задавать вопросы.

— Ах, вы зовете меня на свидание? — девица мазнула по нему придирчивым взглядом и кокетливо захихикала. — Погодите, я только приведу себя в порядок, и можем идти.

Она, очевидно, осталась довольна его внешним видом, и Дамблдор невольно кивнул, неожиданно удовлетворенный ее словами. Прежде, чем он спохватился, девица юркнула за дверь, оставляя его посреди пустой лавки, заваленной всяким хламом, и в горле кольнуло липкое раздражение. На детские игры у Дамблдора не было ни капельки времени, так что он снова предупреждающе кашлянул и сделала шаг в сторону внутренней двери.

— Мне сказали, вы умеете снимать клятвы, — голос его громыхнул в пустоте, Дамблдор шагнул вперед и наступил на нечто, жалобно хрустнувшее у него под ногой.

На какое-то время повисла гнетущая тишина, будто в этот раз мыльный пузырь не лопнул, а окутал Дамблдора, спрятав за мерцающей пленкой. Теперь он отчетливо слышал, как какой-то приборчик на прилавке, позвякивая, крутился волчком, а что-то в запертом ящике будто молотило по дереву, требуя выпустить. Вывеска, старая и затертая почти до дыр, гласила, что в лавке этой торговал артефактами некий Шелби, и можно было подумать, что Шелби — и есть эта девица, однако пока Дамблдор предпочитал думать о ней как о бесстыдной нахалке, приглашающей на свидание первого встречного.

— Какую клятву вы хотите разрушить?

Она вынырнула из-за двери неслышно, и Дамблдор вздрогнул, отступая на шаг. Кончик ее волшебной палочки смотрел ему точно в грудь, а она сама, придирчиво поджимая губы, следила за ним, будто вот-вот должны были произойти чудеса.

Трансфигурированная им одежда исчезла, и теперь на ней красовалась простая темно-синяя мантия с широкими рукавами и золотистыми манжетами на тонких запястьях. Черные волосы все еще были собраны в низкий хвост, но теперь шею скрывал кружевной воротник, достигающий самого подбородка. Глаза девицы блестели голубым и зеленым одновременно, и Дамблдор на мгновение засмотрелся, азартно пытаясь вычленить единственный цвет. Ее вид снова обескураживал, потому что в какое-то мгновение она оказалась непозволительно близко, так что Дамблдор чувствовал ее дыхание на подбородке. Она не смотрела ему в глаза, выводила какие-то замысловатые пассы волшебной палочкой и бормотала себе под нос нечто о дураках и неразрушимых проклятиях.

Дамблдор, в принципе, был с ней согласен, однако слышать подобное от совсем юной девицы было пренеприятно. Впрочем, произносила она это не прямо в лицо, а будто бы для себя, так что он сделал вид, что ничего не услышал, и уставился на чернявую макушку, мелькающую перед глазами. Собственная отчаянная авантюра уже не казалась Дамблдору дурацкой — по крайней мере он слегка развлекся, сбросив надоевшее до одури состояние оцепенения. Дамблдор будто ждал, что вот-вот случится что-то плохое, но никак не мог подготовиться — в последнее время клятва занимала все его мысли. Она почти физически причиняла боль, впивалась в нутро и рвала тонкие струны, до сих пор соединяющие его с Геллертом застарелыми воспоминаниями. Эта клятва сковывала его, связывала цепями, потому что в далеком прошлом Дамблдор разделял идеи Геллерта Гриндевальда, и теперь он должен был искупить это собственной болью.

— Клятва на крови, — вынесла вердикт девица, имени которой Дамблдор опрометчиво до сих пор не спросил.

Очевидно, она была Шелби, и еще более очевидно — тем самым удивительным артефактором, которого Дамблдору рекомендовала случайная посетительница бара. Вот только артефакты не снимают проклятья, а клятва на крови — вовсе не непреложный обет, который можно разрушить, обхитрив поставленное условие.

— Сколько вам лет? — она нахмурила брови и закусила губу, отчего стала выглядеть еще младше. — И сколько лет клятве?

Дамблдор, откровенно говоря, считал этот вопрос лишним и самую малость бесцеремонным. Впрочем, чего еще оставалось ждать от бесцеремонной девицы, расхаживающей по собственной лавке в совершенно непотребном виде? Так что он протяжно вздохнул, отодвинул от себя, наконец, кончик волшебной палочки и отступил на шаг, разрывая слишком близкий контакт.

— Мне пятьдесят три, — он нахмурился, когда она удивленно присвистнула, и тряхнул головой, — клятве чуть более тридцати.

— Какой обтекаемый ответ, — она заговорила прежде, чем Дамблдор закончил, и растянула губы в широкой улыбке, — думаю, вы скажете мне точную дату заключения клятвы, когда мы станем несколько ближе.

О том, что он вовсе не собирается становиться с ней ближе, Дамблдор предпочел только подумать, но промолчать. Девица тем временем, заговорщицки подмигнув, положила обе ладони ему на грудь и чуть надавила, заставляя снова отступить. Теперь она не заманивала его — выпроваживала прочь, подталкивая к выходу, и Дамблдор послушно шел, поддаваясь ее маленьким бледным ладошкам. Он, пожалуй, не мог с уверенностью сказать, жалел или нет о собственном импульсивном приходе сюда, однако единственный вывод Дамблдор сделал — девица и впрямь была не так уж проста. Взгляд его невольно зацепился за тот самый волчок, теперь спокойный, только слегка покачивающийся на прилавке, и девица хихикнула, проследив за его взглядом.

— Хотите, подарю его вам в честь знакомства? — она склонила голову набок, и низкий хвост снова упал на одно плечо, и Дамблдор выплюнул совершенно бессмысленное «хочу».

Он понятия не имел, что это за причудливая штуковина, едва ли все еще по-настоящему разбирался в артефакторике, но все равно слишком быстро решился принять замысловатый подарок. Взгляд его снова скользнул по довольной девице, и Дамблдор вздрогнул, окончательно и бесповоротно сдаваясь. Она улыбалась так очаровательно и легко, будто не предстала перед ним в совершеннейшем непотребстве, будто не она направляла на него волшебную палочку. Она улыбалась так, словно они и впрямь собрались на свидание, и в этот раз Дамблдор даже не прогнал мысль, что вовсе не против выпить с ней чашечку чая. Однако, мысли эти он оставил себе, поблагодарил настолько вежливо, насколько вообще был способен, и собирался уже уходить, когда девица дернула его за рукав.

О следующей встрече они не договорились, но Дамблдор собирался прийти завтра примерно в это же время. Впрочем, о решении его проблемы они не договаривались тоже, но Дамблдор все равно собирался прийти. Что-то в этой лукавой улыбке подсказывало ему, что стоило попытаться, несмотря на собственный скептицизм и доказанную невозможность снятия кровавой клятвы. Согласно записям, которые Дамблдор нашел в старой части школьной библиотеки, клятву невозможно было разрушить даже взаимным согласием ее давших, так что от собственной авантюры он не ждал ничего, кроме будущего разочарования. Однако же все равно собирался прийти, пусть даже нахалка выставит его тут же за дверь.

— Прежде, чем вы уйдете, я думаю, нам стоит сделаться равными, — она заставила его развернуться и протянула руку раскрытой ладонью, — Протея Шелби.

— Альбус Дамблдор, — она понимающе хмыкнула, и Дамблдор сделал вывод, что где-то она уже слышала его имя, — сколько же лет прекрасной мисс Шелби? Раз уж нам делаться равными.

На его насмешливый тон она вновь отреагировала широкой улыбкой, склонила голову набок, наблюдая за его губами, невесомо коснувшимися ее теплой ладони, и лукаво прищурилась:

— Тридцать три года — прекрасная разница в возрасте для первых свиданий.

Проследив за его реакцией, она заливисто рассмеялась, будто рассыпались по комнате колокольчики. Дамблдор, должно быть, выглядел совсем глупо, едва не разевая от удивления рот, потому что она успокаивающе похлопала его по плечу спустя мгновение и велела приходить завтра в это же время. Дамблдор вздрогнул, когда дверь неслышно захлопнулась за его спиной, обернулся, все еще обескураженный, и аппарировал в Хогсмид. Ему необходимо было подумать, потому что за эту короткую встречу произошло, кажется, слишком много всего.

* * *

Он снова пришел не вовремя и в то же время совершенно тогда, когда Протея его пригласила. Обыкновенно колокольчик над дверью не звенел, только оповещал ее о прибытии гостя, и она, поспешно натягивая на себя первые попавшиеся тряпки, выскакивала в лавку, мило улыбаясь каждому заглянувшему. Однако, в этот раз переливчатый звон достиг внутренних комнат, всколыхнул застоявшийся воздух и обрушился на Протею боем церковного колокола, так что ей пришлось подскочить, отбросив в сторону заготовку, и выскочить как есть. О, она прекрасно помнила реакцию Альбуса Дамблдора на ее прошлый наряд, так что намеренно не стала менять мальчишеские шорты и майку на закрытую мантию. Для него, наверное, это было верхом неприличия, однако, Протея была совершенно уверена, что пройдет еще лет пятьдесят — и маггловские женщины начнут щеголять по улицам едва ли не голышом. Впрочем, что можно было взять со старика, родившегося в прошлом веке, кроме нафталиновых рюшей и дурацких шляп с острым верхом?

Впрочем, на сей раз удивляться экстравагантному костюму пришлось Протее. Если в прошлый раз Дамблдор предстал перед ней в довольно обычном наряде (если не считать, разумеется, все ту же островерхую шляпу), то теперь мантия его была ярко-красной, пошитой из плотного бархата. Она опускалась к его ногам крупными складками и стекала широкими рукавами, и Протея на мгновение даже подумала, что ее шутка про свидание может быть вовсе не шуткой. Альбус Дамблдор завораживал, буквально гипнотизировал, приковывая к себе взгляд, и на лице его разве что не хватало деталей навроде очков-половинок или колокольчика, повязанного в бороде. О, борода у него тоже оказалась шикарная: такая пронзительно рыжая, что слепило глаза, не слишком длинная и аккуратно уложенная. Протея, честно признаться, не могла бы сказать, что он выглядел на свои пятьдесят три — она дала бы ему тридцать пять-сорок, не больше. И каково же было ее удивление, когда он ловким движением стянул с себя алую мантию и набросил на ее открытые плечи.

Он остался в костюме, а она — с распахнутым настежь ртом, и оба они смотрели друг другу в глаза, смущаясь глянуть чуточку ниже.

— Вы ходите так постоянно или лицезреть вашу подноготную — исключительно моя привилегия? — он вдруг заговорил с ней, будто с неразумным ребенком, и Протея почувствовала, как наползает на щеки румянец.

Ей вдруг захотелось надуть губы совершенно по-детски, топнуть ногой и заявить, что ничегошеньки она не нагая, но вместо этого Протея растянула губы в улыбке, неспособная скрыть охватившее ее смущение. Ладонь Дамблдора все еще лежала на ее плече, она чувствовала жар даже сквозь плотную мантию, и оттого испуганный комок подступал к горлу. Не то чтобы Протея когда-нибудь выходила так к посетителям и не то чтобы специально планировала щеголять в непотребном виде перед этим конкретным мужчиной, но признавать собственную неправоту было поздно. И потому она вскинула голову и облизала пересохшие губы:

— Так вы наконец-то заметили, что я пытаюсь вас соблазнить?

Смешок вырвался из горла Альбуса Дамблдора до того, как она успела договорить, и Протея надулась, выворачиваясь из его рук. Он сам, признаться интересен был самую малость, но больше всего Протея приходила в восторг от возможности «пощупать» кровавую клятву и снять ее, вписав свое имя в историю. Вот только прежде, чем приступить, ей нужно было получить доверие Альбуса Дамблдора, потому что без него она едва ли могла бы забраться в его нутро.

— Довольно, — голос его раздался тяжелым надломленным эхом, — прошу вас, мисс Шелби, оставить подобные шутки. Они не делают чести ни вам, ни мне.

У Протеи, признаться, и без того не было чести, однако она предпочла оставить это откровение при себе, приберечь для удобного случая. Она вздрогнула, ощутив на лбу прерывистое дыхание, и, потянувшийся было за ней, Дамблдор наконец отстранился, сделав три шага назад. Он оказался почти у двери, взмахнул палочкой, наколдовав себе кресло, и уселся прямо посреди прохода. Протея, фыркнув, просунула руки в рукава его мантии, закуталась в нее и крутанулась, заставляя тяжелый подол взметнуться. Прекращать игры решительно не хотелось, однако взгляд ее гостя стал предельно серьезным, и оттого мурашки поползли по спине.

— Вы разобрались с моим подарком? — Протея решила сменить тему, и это произвело лучший эффект. — Выяснили, для чего он?

Лицо Дамблдора дернулось, и он кашлянул, слишком очевидно скрывая смущение. Протея хихикнула, прошлась по лавке, подхватила наиболее похожий волчок, и тот в ее руках завертелся, точно умалишенный. У этой безделушки, впрочем, эффект был совершенно другой, кроме того у самой Протеи созданные ею безделицы работали через раз, однако и этого оказалось достаточно. Дамблдор склонился вперед, и на лицо его упал луч пробивающегося сквозь пыльные стекла солнца. Лето в этом году выдалось жарким, однако в тяжелой бархатной мантии оказалось удивительно уютно, так что Протея решила оставить ее себе в качестве платы.

— Мисс Шелби, это…

— Я знаю, что делаю! — Протея вспыхнула мгновенно, швырнула на прилавок волчок и в два шага приблизилась к креслу. — Вы хотите снять эту чертову клятву, я, поверьте мне, тоже, хоть мои причины и совершенно иные. Так что будьте любезны делать то, что я говорю, и отвечать на вопросы!

Она уперла ладони в подлокотники и нависла над ним, жадно пожирая вспыхнувшее на лице Дамблдора удивление. Особенно ей понравилась хмурая складка на лбу, которую так и хотелось разгладить кончиком пальца. Протея кожей ощущала смешавшиеся чувства, впитывала их, точно губка, чтобы потом, в следующий раз отделить искорки магии. О, она была совершенно уверена, что им предстояло еще много встреч, прежде чем что-то начнет получаться, и Протея заранее ждала их с нетерпением, смакуя на языке терпкое предвкушение.

— И, бога ради, не зовите меня мисс Шелби, — продолжила Протея гораздо спокойнее, — просто Протеи будет достаточно.

— В таком случае Альбус, — он выдохнул ей почти в губы, и только теперь Протея заметила, как близко они друг к другу.

Совершенно ненужное искреннее смущение кольнуло в груди, и Протея отшатнулась, наверняка сливаясь оттенком с чертовой бархатной мантией. Альбус проводил ее взглядом, коротко усмехнувшись, и Протее вдруг показалось, что теперь он ведет. Что ж, он был старше Протеи больше, чем дважды, и наверняка встречал на пути пигалиц и похуже, так что вполне мог брать первенство ненадолго. Однако и Протея отступать совершенно не собиралась, уже готовилась к будущей встрече и смаковала теплое дыхание на губах. Во что бы то ни стало она должна была разобраться с клятвой на крови, потому что ничего интереснее в ее новой жизни еще не встречалось.

— Вот, что вы делаете с маленьким непонятными безделушками, — Протея фыркнула, взмахнула руками, и рукава мантии взметнулись подобно огненным крыльям, — ставите на полку и забываете. Возвращайтесь, когда узнаете, для чего мой подарок.

Пожалуй, она выпроводила Альбуса слишком резко, однако ей нужно было время подумать. Он скрывался от нее, зажимался в собственном панцире и лелеял кровавые раны, не позволяя им затянуться, Протея чувствовала это, точно вставшая на след гончая. Он был похож на нее, и оттого, наверное, теперь ей было так интересно. Протея крутанулась на пятках, взмахнула волшебной палочкой, и многочисленные артефакты заработали разом, наполняя воздух звоном, лязгом и щелканьем. Рыжее солнце пробивалось сквозь пыльные стекла, на улице стояло жаркое лето, а Протея куталась в чужую алую мантию, скрывая глубокие побелевшие шрамы, которые гость не заметил, сколько она ни тыкала носом.

* * *

Ее звали Протея Шелби, ей было двадцать, и последние несколько дней она занимала все мысли Альбуса Дамблдора. Они не заключали никаких договоров, она не давала обещаний снять клятву, просто, кажется, наслаждалась дурацкой, придуманной ей же игрой. И все же Дамблдор чувствовал, что ей можно довериться, хватал, возможно, тонкую соломинку, способную переломиться от его неверного слова. Данная в юности клятва разрушала его изнутри, и у Дамблдора не оставалось ничего иного, кроме как попытаться снять ее, потому что иначе в их с Геллертом соглашении он проиграет первым. После побега из тюрьмы Гриндевальд стремительно набирал силу, а Дамблдор не мог ничего сделать, связанный по рукам и ногам, только отправлял своих соглядатаев, опасаясь, как бы все не зашло слишком уж далеко. Впрочем, все зашло слишком далеко уже очень давно, а Дамблдор все прятался по углам, страшась раскрыть миру свои грязные тайны. С другой стороны, Дамблдор никогда не считал себя достаточно хорошим человеком, чтобы впутываться в чужие проблемы, так что стороннего наблюдения за Геллертом казалось ему достаточно. Он не знал, что Протея Шелби потребует у него за снятие клятвы, однако, думается, был готов отдать даже собственную душу за избавление от этих цепей.

Войдя в кабинет, Дамблдор сбросил мантию на один из столов, расставленных вдоль стен на время каникул, и, пройдя вглубь, подхватил стоящий на полке волчок. С тех пор, как Дамблдор оставил его здесь, он больше не вращался, просто стоял на ножке, поблескивая бронзовыми боками. Волчок поддавался трансфигурации, но через пару минут сам собой возвращал прежний вид, не плавился от огня и не бился. Сперва, разумеется, Дамблдор использовал на нем сканирующие заклинания, пытался разобрать волчок и заглянуть в его нутро, однако тот стойко не поддавался. Железка оставалась железкой, сколько ни колдуй, будто и в самом деле была просто безделушкой без каких-нибудь свойств. Дамблдор даже думал, что девица обманула его, заведя обыкновенный волчок заклинанием, однако следы магии на вещице присутствовали так же явно, как и на ней самой.

И все же яркое любопытство не позволяло Дамблдору бросить все и пойти на поклон к мисс Шелби с пустыми руками. Он отчетливо помнил ее вспыхнувший внезапно гнев и теплое дыхание на губах и, признаться, был совершенно не прочь повторения. Однако Протее было всего лишь двадцать, а он совершенно не собирался заводить каких-нибудь отношений, так что пришлось затолкать густой азарт поглубже и вернуться к головоломке. Брать эту крепость штурмом Дамблдору было без надобности, тем более, кажется, ворота ее и без того были распахнуты настежь.

— Альбус, — тихий стук костяшек по дереву заставил его вскинуть голову, — я говорил вам, что нет нужды оставаться в школе на лето. Однажды, мне кажется, вы сольетесь с Хогвартсом в единый организм и станете одним из обитающих здесь привидений.

Нынешний директор Хогвартса Армандо Диппет и сам был как привидение. Он проводил в школе все время, даже когда в этом совершенно не было нужды, и отчитывал Дамблдора за такое же поведение. Он был седым стариком с поразительно живыми глазами, и Дамблдор, признаться честно, понятия не имел, сколько ему было лет. Сам он работал в школе уже без малого двадцать пять лет, и за все это время директор Диппет ни разу не изменил ни себе, ни своим привычкам.

— Я прихожу сюда в нерабочее время, чтобы подумать, — Дамблдор повел плечами, сбрасывая с себя цепкий взгляд.

Он отставил в сторону волчок и уселся прямо на стол, закидывая ногу на ногу. Летом в его кабинете было просторно, солнечный свет пробивался сквозь высокие витражные окна и падал под ноги причудливыми узорам. Дамблдору нравились дети, нравилось преподавать им, быть их наставником, но иногда он предпочитал быть один. Запереться в школе на лето и представлять себя школьником, собирающимся вернуться домой на каникулы. Там бы его ждали Аберфорт, Ариана и мама, а после окончания школы он бы отправился в кругосветное путешествие, как и планировал.

— Жениться вам надо, мой дорогой Альбус, — Диппет отодвинул один из стульев и уселся на него, разметав по полу полы мантии, — завести дом и родить пару детишек, и тогда я буду по-стариковски ругать вас, что вы совсем позабыли о школе.

Голос его сделался мечтательным и глухим, и Диппет усмехнулся в седую бороду. Дамблдор же скривился, представив себя в компании женщины навроде профессора Уитуивинг, преподавательницы травологии. Они были почти ровесниками, однако Миранда Уитуивинг представляла из себя улучшенную копию идеальной домохозяйки. Вечно хлопочущая о детях, она, несмотря на огромные познания в ботанике, казалась Дамблдору до одури скучной. Впрочем, его единственный серьезный роман был с человеком, который теперь пытался захватить мир, а после Дамблдор перебивался случайными связями, не желая пускать себе в душу кого-то еще.

— Вот Софи, моя третья жена, была совершенно очаровательной и такой же глупой и пустой, точно пробка, — продолжил Диппет, пускаясь с рассказы о собственном прошлом, — с ней приходилось думать за двоих и постоянно быть начеку, но вы бы знали, какова она была, — он пожевал губы, и бледное старческое лицо его едва заметно порозовело, — а Марианна, четвертая, прожила со мной больше полвека. Буйная, словно стихия, я был так пленен ею, что после ее смерти не смог смотреть ни на одну другую женщину. А первые два раза я женился не по любви.

Последнюю фразу он выдохнул со смешком, и Дамблдор хохотнул тоже. Диппет любил пускаться в рассказы о прошлом, но обыкновенно он слушал его вполуха, не запоминая имен и деталей. Сейчас, точно так же, Дамблдор кивнул, соглашаясь с любыми словами, и продолжил предаваться собственным мыслям. Разум его занимали Протея Шелби и ее дурацкий волчок, который не поддавался ни единому заклинанию, вытеснив ненадолго Геллерта и связанные с ним ошибки молодости.

— Боюсь, я еще не встретил подходящей мне дамы, — Дамблдор вздохнул и вновь вернул все внимание волчку.

Безделушка, последние пару дней не сдвинувшаяся с места, едва покачнулась, вильнула блестящим бронзовым боком и медленно, будто лениво закрутилась, покачиваясь в стороны. Дамблдор завороженно выдохнул, уже было потянул к волчку руку, но остановился под цепким взглядом директора Диппета. Старик смотрел на него из-под кустистых бровей, и глаза его ярко сверкали в солнечном свете. Он будто хотел сказать что-то, но в то же время собирался молчать до последнего, и Дамблдор покачал головой, не собираясь пытаться расспрашивать. Он знал, что, если Диппет захочет что-то сказать — непременно скажет, в противном же случае невозможно было вытянуть из него ни слова. Так что Дамблдор взмахнул палочкой, и воздух вокруг заискрил, будто рассыпались золотистые теплые звезды.

— Какая любопытная безделушка, — Диппет протянул руку, аккуратно коснулся волчка, и тот, будто выворачиваясь, крутанулся в сторону, не прекращая движения, — для чего она?

В том, что Дамблдор понятия не имеет, признаваться категорически не хотелось, но Диппет ждал ответа, так что он просто пожал плечами. В молодости Дамблдор изучал некоторые древние артефакты, но не слишком разбирался в этой теме, интересуясь скорее историей и магической силой, а не созданием способом применения. В последнее время вместо артефактов использовали заклинания, так что они постепенно выходили из оборота, оставаясь пережитком прошлого и напоминанием о древней необузданной магии. Кроме того, его юношеское увлечение древними артефактами было еще одним напоминанием о связи с Геллертом Гриндевальдом, и оттого Дамблдор, как и все остальное, старался вычеркнуть его из собственной памяти.

— Такие задачки обыкновенно решаются неожиданно легко. Позволите? — Диппет протянул руку, и Дамблдор, помявшись всего мгновение, вложил в нее волчок. — Вы не пробовали спросить?

— Что?

Протея дала ему задание, и Дамблдор, как честный игрок, не собирался просить у кого-то подсказки. К тому же ее экстравагантное поведение самую чуточку раздражало, потому что Протея, совершенно очевидно, не воспринимала его как старшего. Будто в их паре именно она была умудренной опытом ведьмой, а он — безбородым мальчишкой, только и мечтающим заглянуть ей под юбку.

— Давно я не видал таких замысловатых вещиц. В последнее время чары накладывают на готовый предмет, и потому они не держатся долго, — Диппет потер переносицу, качнул головой и поправил съехавший на лоб колпак, — здесь же чары вплетены в каждую деталь настолько искусно, что их едва можно заметить. Его создатель довольно талантлив. Спросите.

Диппет протянул волчок на раскрытой ладони, и Дамблдор взял его машинально и покрутил в руках. Волчок опять закачался, поблескивая бронзовыми боками, и глаза директора Диппета любопытно сверкнули. Ему и самому было любопытно, однако просто спрашивать — что может быть проще? — не хотелось, словно таким образом Дамблдор мухлевал, нарушая немое согласие. Вот только волчок продолжал вращаться, а мысль, поддерживаемая нетерпеливым кряхтением Диппета, засела настолько прочно, что ему не оставалось ничего, кроме как воспользоваться советом.

— Для чего ты нужен? — спросил Дамблдор, и волчок оцепенело замер в его руках.

Нечто внутри него щелкнуло и зажужжало, и тишина обратилось в выжидательно напряженную. Отчего-то подумалось, что артефакт сейчас выкинет какую-то пакость, однако ничего подобного не произошло. Щелканье и скрежет прекратились, и прямо из волчка раздался тягучий, слегка насмешливый голос Протеи Шелби:

— Я вращаюсь, когда кто-то близкий имеет на тебя планы.

Он снова пришел к ней невовремя, Протея как раз возилась с мисс Фигг, застрявшей где-то между поисками способа тайного убийства и выражения чистейшей любви. Ей, пожалуй, нравилось практически все, что предлагала Протея, однако она никак не могла определиться, невольно высасывая все соки из окружающих. Это был вовсе не первый раз, когда мисс Фигг приходила, и в прошлый раз Протея умудрилась продать ей вещи настолько бесполезные, что даже выставлять на полках было бы стыдно. Но мисс Фигг радостно покупала, интересовалась всем и вся, и Протея даже в шутку заметила, что однажды покупательница станет разбираться в артефакторике лучше нее. Сама она одновременно желала избавиться от назойливой, излишне любопытной мисс и удержать ту подольше, потому что глаза ее загорались с каждым сказанным словом.

Когда звякнул подвешенный над дверью колокольчик, оповещающий о прибытии нового посетителя, Протея даже не оторвалась от увлекательного занятия. Мисс Фигг как раз выбирала между бабочкой, раскрывающей крылья, когда близится дождь, и стеклянным шариком, меняющим цвет в зависимости от настроения в комнате, и Протея стояла над ней грозным коршуном, ожидая, что девица купит все сразу. Протея понятия не имела, зачем одному человеку могло понадобиться столько разнообразного хлама, вовсе не была высокого мнения о своих же поделках, но ничего другого делать все равно не умела. Она проводила дни и часы за созданием очередной безделушки, едва ли кому-нибудь нужной, потому что только тогда Протее казалось, что она наконец осталась одна. Она чувствовала, как Альбус Дамблдор мазнул по ней изучающим взглядом, но отчего-то не желала сама смотреть на него. Этот человек будто умел видеть насквозь, и иногда Протее казалось, что он отчетливо видит все ее самые грязные тайны. Не то чтобы Протея стыдилась собственной жизни, но отчего-то именно перед этим человеком ей хотелось выглядеть лучше. Они встречались всего два раза, Протея продолжала играть свою роль очаровательно дурочки, вот только это было совсем не ее лицо. Ей необходимо было доверие Альбуса Дамблдора, чтобы решить загадку, и Протея собиралась завоевать его любыми известными способами.

Должно быть, он пришел, потому что разгадал ее маленькую хитрость, так что следующая сцена ее маленького спектакля должна была начаться прямо сейчас. Протея, улыбнувшись, глянула на Альбуса мельком, ойкнула, будто только сейчас вспомнила про одну занимательную безделушку, и унеслась в другой конец магазина, оставляя заинтересованную мисс Фигг перекладывать из руки в руку оба выбранных артефакта. Проходя мимо, она едва уловимо задела Альбуса плечом и очаровательно улыбнулась, больше не обращая на него ни капли внимания. Протея не предложила пройти или сесть, исчезла во внутренних комнатах всего на мгновение и вскоре выскочила с миниатюрными весами в руках. К тому моменту Альбуса уже не было, только лежал на стойке чертов волчок, и Протея, хмыкнув, сунула его в карман мантии.

— Вы знаете Альбуса Дамблдора, моя дорогая? — мисс Фигг подалась вперед, упираясь локтями в колени. — Он просил передать, что зайдет к вам позже.

Вместо ответа Протея снова улыбнулась самой очаровательной улыбкой, на какую только была способна, и принялась показывать мисс Фигг любопытнейший артефакт. Вещица в виде весов была до очевидного простой, и Протея предложила мисс Фигг самой угадать ее назначение. Та дошла до правильного ответа примерно с третьей попытки, и глаза ее загорелись. Они провели вместе еще около получаса, а затем мисс Фигг, расплатившись и распрощавшись, оставила Протею в одиночестве. К тому моменту солнце уже клонилось к закату, заглядывая в окна рыжими бликами, и пора было закрываться, однако Протея никак не спешила вешать на дверь табличку «закрыто».

Она слонялась по лавке, подбирая разбросанные детали и поправляя расставленные на многочисленных стеллажах артефакты, пока не сделалось совсем уж темно. Альбус, подумала вдруг Протея, наверняка имел в виду какой-нибудь другой день, когда ему снова будет удобно, и разочарованно выдохнула. Не то чтобы она стремилась поскорее увидеть его, просто возможность изучить и разрушить кровавую клятву до того захватывала, что Протея готова была не есть и не спать. Так было всегда, когда она чем-то увлекалась: Протея могла забывать об элементарных правилах гигиены, систематически забывала поесть и в детстве даже падала в обмороки, будто сама магия приказывала ей расслабиться и отдохнуть. Впрочем, подобная увлеченность в конце концов спасла ее жизнь, так что менять что-то Протея вовсе не собиралась. Собственную жизнь она ценила больше всего на свете, но до сих пор не могла решить, как собирается ею распорядиться. У Протеи было достаточно денег, оставшихся от матери, чтобы безбедно жить, но хотелось чего-нибудь грандиозного. Сделать открытие века, изобрести новое заклинание или еще как-нибудь войти в историю, чтобы о ней писали в учебниках, но только не продолжать жить в купленной за бесценок лавке, заваленной бесполезными артефактами. Альбус Дамблдор с его проблемной кровавой клятвой подходил как нельзя лучше, но пока, очевидно, не был готов в полной мере сотрудничать. Он скрывался за цветастыми мантиями и рыжими волосами, будто отвлекал смотрящего от пустоты в почти прозрачных глазах. Протея видела ее, точно смотрела в зеркало, и оттого густая вязкая горечь скапливалась на языке. Альбус Дамблдор улыбался, преподавал в школе и был обходительным джентльменом, однако сомневался в каждом собственном слове, будто существовал где-то далеко в прошлом, и Протее было до одури любопытно за ним проследить. Ее собственное прошлое все еще толкало в спину и хватало за рукава, сжимало шею золотой магией, и Протея цеплялась за него изо всех сил, будто будущего не могло существовать вовсе.

Следующие несколько дней Протея провела, запершись в собственной комнате. В лавку никто не заходил, а если и заходил, Протея напичкала ее заклинаниями в таком количестве, что просто-напросто невозможно было вынести что-нибудь, не заплатив нужную сумму. Недавно ей доставили волшебные стекла, и она пыталась вплести в них нужные чары, однако выходило паршиво. Хуже, признаться, чем с обычными стеклами, так что Протея уже готова была сдаться и расколотить стекляшки собственными руками, но что-то ее останавливало. Такое противное чувство между ребрами и пупком, которое Протея никак не могла оборвать. Это была то ли жадность, то ли та ее странная увлеченность, благодаря которой Протея не могла остановиться на полпути, так что она никак не могла позволить себе оторваться. Казалось, даже от маленькой передышки все ее планы и расчеты рухнут спичечным домиком, так что Протея копалась в книгах, накладывала заклинания и ругалась снова и снова, пока палочка в ее руках рассерженно не заискрила, обдав пальцы колючим жаром. Так тоже было всегда, когда следовало остановиться, будто сама магия требовала от нее передышки, и на этот раз Протея послушалась. Она совсем немного продвинулась, смогла объединить парочку заклинаний, и чертовы стекла больше не крошились у нее в руках. Достижение это стоило отпраздновать, так что Протея схватила мантию, оставленную в прихожей, и выскочила под собирающиеся тучи.

Погода стремительно портилась, так что, не раздумывая слишком долго, Протея пересекла широкими шагами несколько улиц и заскочила в неприметный бар в одном из переулков. Она приходила сюда время от времени, так что немного знала хозяина, грубоватого и угрюмого, не ведущего ни с кем разговоров. Протея исключением не была, однако могла похвастаться тем, что Аберфорт, хоть и скупо, но отвечал на ее вопросы, а иногда даже советовал что-нибудь новенькое. Недавно он обещал привезти крепкую настойку на коре тысячелетнего дуба, и Протее, признаться, не терпелось ее попробовать, так что она, совсем не оглядываясь по сторонам, подскочила к барной стойке, которую Аберфорт протирал серой тряпицей, и перевалилась через нее, едва не ударяясь с хозяином лбом.

— Эй, Эйб, ты привез? — нисколько не смущаясь полившейся на нее сдавленной ругани, поинтересовалась Протея.

Аберфорт, которого она звала сокращением именно потому, что ему оно ужасно не нравилось, отодвинул ее ладонью, цокнул презрительно и полез куда-то под стойку. Потея тем временем устроилась за дальним столиком, ее излюбленным местом, откуда открывался вид на весь маленький бар. За мутноватыми стеклами было плохо видно улицу, но даже так Протея могла заметить, как порывы ветра гоняли по выложенной брусчаткой дороге голубую атласную ленту. Ее, очевидно, сорвало с головы какой-нибудь дамы, прогуливающейся неподалеку, и унесло, перебросив через крыши домов, чтобы теперь Протея могла рассматривать, как кусок дорогой ткани валялся в пыли и метался, точно змея в поисках ускользнувшей добычи.

— Твоя выпивка, малышня, — Аберфорт бухнул перед ней кружку, из которой тут же выплеснулись на деревянный стол несколько капель, и, криво улыбнувшись, скрылся за барной стойкой.

Он звал Протею малышней точно в отместку, но она не держала на него зла. Протея, признаться, понятия не имела, сколько было лет хмурому Аберфорту, однако он совершенно точно годился ей в отцы, а уважение к старшим ей привила еще покойная мать. Извращенное уважение, впрочем, от которого Протею порой тошнило, а взрослые приказывали ей больше так никогда не делать, но что можно было сделать с выбитыми годами привычками?

Расправившись с выпивкой, Протея бросила на стойку пару монет и уперлась в нее локтями, усаживаясь на ближайший стул. Аберфорт, не отрываясь от очередного протирания и без того чистых стаканов, мазнул по ней незаинтересованным взглядом и отвернулся, но Протея прекрасно знала, что он ждет от нее вердикта. Она уже собиралась выдать собственное заключение, однако взгляд ее вдруг зацепился за голубоватый отблеск в почти прозрачных глазах. Больше у них не было ничего общего, но глаза Аберфорта были так похожи на глаза Альбуса Дамблдора, что у Протеи на мгновение перехватило дыхание. Аберфорт же, заметив ее интерес, неприязненно скривился и отвернулся, переключая внимание на вошедшего посетителя. Протея же пыталась высмотреть его глаза за опустившейся тенью еще пару мгновений, а затем, разозлившись на саму себя, фыркнула и заговорщицкий выдохнула:

— Знаешь, Эйб, черепаховый сидр мне понравился больше.

Аберфорт мазнул по ней раздраженным взглядом, вздохнул, будто делал огромнейшее одолжение, буквально последнюю рубаху с себя снимал, и скрипнул зубами. Протея прекрасно видела, как потянувшаяся к ней рука, вздрогнув, остановилась на полпути, и лицо Аберфорта разом стало еще более угрюмым.

— В следующий раз будешь довольствоваться сливочным пивом, -припечатал Аберфорт, и Протея будто наяву увидела липкую чернильную точку, поставленную в их разговоре.

Вот только Протея не была бы собой, если бы так легко пошла у него на поводу.

— Чего? — она прекрасно держала себя в руках, но в этот раз нечто такое противно обидчивое защекотало под ложечкой. — Эй, Эйб, это нечестно! Ты же знаешь, что я терпеть не могу сливочное пиво!

С Аберфортом никогда нельзя было быть уверенным, шутит он или же говорит серьезно, и Протее вдруг показалось, что эта его грубая хмурость, еще большая, чем обычно, означала не только точку — перед ней будто захлопнулась дверь. Словно промозглый уличный ветер ворвался в бар, просвистел под ногами и с шумом вытолкал Протею прочь, захлопывая перед ней дверь, а она так и осталась метаться, как та атласная лента, по узенькой мостовой.

— Не знал, что юные леди в наше время пьют что-то крепче ликера с клубничным сиропом, — раздавшийся позади голос заставил Протею вздрогнуть, а спину ее покрыться мурашками.

Она рывком обернулась, скривилась почти так же, как Аберфорт, и склонила голову набок, приготовившись защищаться. Сейчас она не была в собственной лавке, где чувствовала себя безоговорочно уверенно, находилась на чужой территории и до сих пор понятия не имела, что Альбус Дамблдор имел в виду, вернув ей волчок. Он стоял рядом собственной персоной, чуть насмешливо улыбался, но в голосе его не было укора или скрытого любопытства, будто он просто высказывал мелькнувшие в голове мысли. Протея же, и без того раздраженная, вспыхнула еще сильнее:

— А вы, стало быть, праведник настолько, чтобы сметь лезть в чужие дела? Что же тогда сами здесь делаете?

Раздражение, нахлынувшее волной, так же быстро и отступило, и Протея, едва высказавшись, поспешно захлопнула рот. Впрочем, Альбус Дамблдор едва ли обиделся: он смотрел на нее так, будто видел младенца, устроившего истерику на ровном месте, и оттого Протее еще сильнее сделалось стыдно. Она, честное слово, не собралась портить с ним отношения, тем более, что, она была в этом определенно уверена, они с Эйбом, ее бессменным поставщиком разнообразного алкоголя, были родственниками. Какой именно близости, Протея пока не решила, но отчего-то ей представлялись братья, не слишком ладящие между собой, потому что для отца с сыном, это было решительно очевидно, у них была слишком маленькая разница в возрасте.

— Прогуляемся? — вместо того, чтобы как-то парировать или обругать Протею в ответ, Альбус Дамблдор предложил ей локоть и кивнул в сторону улицы.

Такая реакция несколько выбила Протею из колеи, так что она не сразу сообразила, чего от нее хотят, а затем, широко улыбнувшись, обхватила Альбуса за протянутую руку. Волнение, смешанное с ликованием, захлестнуло ее с головой, и Протея, оглянувшись на хлопнувшую за спиной дверь, вопросительно склонила голову набок:

— Это свидание?

И Альбус, вместо того, чтобы как обычно проигнорировать ее слова, тоже склонился и растянул губы в лукавой улыбке, чем окончательно вогнал Протею в полнейший ступор:

— Если вам того хочется.

Первый размашистый гром прокатился пока еще вдалеке, и Протея, вздрогнув, фыркнула и наконец взяла себя в руки. Незаметно они вынырнули на главную улицу Хогсмида, по которой обыкновенно гуляли студенты, но сейчас, в самый разгар лета, здесь было пусто. К тому же приближалась гроза, так что даже местные попрятались по домам, отдавая мощеную улицу в полное их с Альбусом распоряжение. Там, куда они шли, простирался небольшой прудик, покрытый ряской и несколькими цветущими кувшинками. В последний раз Протея выбиралась туда перед тем, как ей привезли чертовы стекла, понаблюдать за первыми выбирающимися из икринок мелкими головастиками. Сейчас пруд наверняка уже кишел ими, так что можно было поймать десяток, просто зачерпнув воду ладонями, и Протея во что бы то ни стало хотела проследить весь их путь до становления лягушатами, опасно снующими под ногами.

Небо стремительно темнело, но никто из них не сбивался с размеренного шага ни на мгновение. Пруд приближался, громыхало все чаще, и несколько ярких вспышек золотом расчертили небо ровно напополам. Томительное ожидание грозы, висящее в воздухе последние несколько дней, стремительно рассеивалось, невдалеке визжали дети, а Протее отчего-то казалось, будто она преодолела не пару десятков шагов, а несколько сот километров. Предгрозовой ветер нес ее вперед и немного вверх, так что хотелось подпрыгнуть и разом взлететь, и Протея невольно крепче цеплялась за Альбуса, будто опасаясь в одно мгновение потерять опору под собственными ногами.

— Раз уж это свидание, — она фыркнула и сощурилась, когда порыв ветра растрепал волосы и одарил поцелуями щеки, — могу я задать вам личный вопрос?

Вместо ответа Альбус склонил голову утвердительно и слегка развернул Протею так, что теперь ветер плясал в его рыжих волосах. Полы расшитой витиеватыми узорами мантии метались у него под ногами, собирая с брусчатки серую пыль, и несколько крупных капель упали на ткань, оставляя на ней замысловатые кляксы.

По поверхности пруда шла крупная рябь, распугивающая стрекоз, а ниже словно ни в чем не бывало плавали мелкие рыбы. Первые вылупившиеся головастики и вправду метались у самого берега темными стайками, а несколько особенно смелых рыбешек открыли на них охоту. Протея будто наяву представляла, как малышня с визгами разбегается от детишек постарше, а те влетают в толпу, размаивая палками, точно средневековые рыцари. Крупные капли разбивались о поверхность воды все чаще, и плеск их обращался в переливчатую мелодию, постепенно наполняющую все вокруг.

— Эйб ваш брат? — Протее пришлось слегка задрать голову, чтобы посмотреть в лицо Альбуса, и он ответил ей смешком, мелькнувшим в лучистых глазах.

Вот-вот должна была начаться гроза, а они стояли на сыром берегу пруда, покрытом мхом и осокой, и улыбались, точно самые настоящие дети. И если Протею с натяжкой можно было назвать ребенком, пятидесятилетний Альбус Дамблдор выглядел до одури странно и вместе с тем завораживающе. Он медленно кивнул и проводил мелькнувшую у самого горизонта яркую вспышку, а затем посмотрел на Протею, и в глазах его отразилось ее собственное заинтересованное лицо.

— Эйб? — Альбус хохотнул, и рука его под ладонью Протеи слегка дрогнула. — Никогда не слышал, чтобы Аберфорта так называли.

Дождь пошел резко, не давая даже вдохнуть, обрушился плотной темной стеной и принялся барабанить по земле и поверхности пруда. Протея вздрогнула, задрала голову к небу и едва не захлебнулась от тяжелых капель. Вокруг стало совершенно темно, будто разом сгустились сумерки, только где-то вдали, у самого горизонта, отрезанного черным лесом, пробивался сквозь облака крошечный клочок золотистого неба. Мантия тяжелой тряпкой прилипла к телу и тянула к земле, и Потея встряхнула ее свободной рукой, будто одним размашистым движением могла вытрясти влагу. Вода стекала по лицу, попадала в глаза и рот, и все вокруг будто сделалось миром по ту сторону пруда: где рыбы плавают посреди водорослей и резвятся маленькие головастики.

Чувство искристого счастья защекотало в горле, и Протея расхохоталась, запрокинув голову. Она глянула на Альбуса, такого же совершенно мокрого до самой последней нитки, и от выражения полнейшей растерянности на его лице ей стало еще смешнее. Он будто не ожидал обрушившегося на их головы ливня и теперь стоял каменной статуей, вокруг которой бушевала гроза. Впрочем, несмотря на растерянность и напрочь промокшую мантию, он все еще крепко держал Протею за руку, не позволяя поскользнуться на мокрой траве и рухнуть в пруд целиком. И Протея, снова фыркнув и зачесав прилипшие к лицу волосы ладонью, потянула его на себя, за пару шагов выбираясь из низины у пруда. Еще несколько неторопливых шагов спустя они оказались на насыпной гравийной дорожке, обходящей Хогсмид по кругу, и Протея перехватила руку Альбуса, обхватив его ладонь своей собственной.

— А теперь бежим! — подобрав юбки одной рукой, Протея взвизгнула совершенно по-детски. — Если отстанете, выполните мое желание!

Альбусу, кажется, потребовалось несколько долгих мгновений, чтобы осознать ее слова, а затем он припустил за Протеей следом, точно самый настоящий деревенский мальчишка. Впрочем, дорогу к дому Протеи Альбус не знал, так что и вырваться вперед совершенно не мог, тем не менее постоянно оставаясь всего на шаг позади. Ладонь его, большая и теплая, такая же мокрая, как и все окружающее, крепко сжимала пальцы Протеи, и оттого, наверное, ей казалось, будто бежит она гораздо быстрее. Они оказались у калитки до того, как она успела вздохнуть, протолкнуть в горло вставший комом промокший воздух, и охватившая ее чудесная эйфория закончилась. Остались вдруг только ливень с раскатами грома и вспышками молний, промокшая мантия и держащий ее за руку Альбус, и волна негодования прошла сквозь ее тело. Протея совершенно не могла бы сказать, отчего вдруг разозлилась, расхохоталась, выплевывая скопившийся в горле воздух, и выдернула ладонь. Это были дурацкая злость и дурацкая ревность откуда-то из ее прошлого, и Протея силой задавила их, затолкала ладонями внутрь и улыбнулась, открывая перед Альбусом дверь. Их свидание было еще не окончено, и Протея, признаться, собиралась выжать из него максимум выгоды.

— Я не отстал, — Альбус сделал пару шагов внутрь и остановился, ловким жестом доставая волшебную палочку, — какой же мне полагается приз?

Он коротко двинул запястьем, не размыкая губ, и одежда мгновенно высохла, в напоминание о дожде оставляя разве что натекшую под ногами лужицу, которая, впрочем, секунду спустя высохла тоже. Усмехнувшись, будто совершает ужасную шалость, Протея потянулась к завязкам на воротнике, однако не успела их даже коснуться: Альбус перехватил ее руки. Теперь, когда вокруг не лило, ладони его оказались теплыми и шершавыми, такими приятными на ощупь, что захотелось вдруг трогать снова и снова, и Протея, фыркнув, поглядела на Альбуса исподлобья. Она уже была так близко к нему, однако теперь у нее были целые пара мгновений, так что можно было рассмотреть едва заметные морщинки у глаз и рыжие волоски бороды. Брови у Альбуса тоже были огненно-рыжими, а ресницы — такими светлыми, что вовсе не разобрать. Он будто давал ей это мгновение на изучение его собственной внешности, а затем заговорил с придыханием, от которого Протее стало одновременно стыдно и жарко.

— Если собираетесь снова раздеться перед мной…

Он не договорил, оборвавшись на полуслове, и Протея хихикнула оттого, как двусмысленно это звучало. Она отстранилась, вытянула руки из хватки Альбуса и отступила на пару шагов, склоняя голову набок. Таким он ей, оказывается, ужасно нравился — растерянным и немного напуганным, со сверкающими глазами и застывшими в неловком жесте руками. Настолько сильно, что Протея, пожав плечами и качнув подбородком, не смогла сдержать сорвавшейся с языка колкой фразы:

— Сделаю это, когда вы попросите.

Дождь за окном грохотал барабанами, стучал по крыше и стеклам, и Протея слышала, как стекают по черепице крупные капли. В крохотной прихожей ее дома было неловко и душно, тяжелая мантия давила на плечи, и хотелось кричать и смеяться одновременно, потому что Альбус Дамблдор, о котором ходили самые разнообразные слухи, выглядел прямо сейчас побитым мальчишкой. Ему понадобилось несколько долгих мгновений, чтобы взять себя в руки и понять, что сказанное ею — всего лишь глупая неуместная шутка, а не клятвенное обещание, после которого магия взвивается под потолок и скрепляет союз.

— Прошу вас, не делайте такое лицо, — Протея хихикнула, когда Альбус наконец-то отмер и отступил от нее на крошечный шаг, — такое ощущение, будто я побила младенца.

У него, совершенно очевидно, давно не было женщины, потому что резкие провокации Протеи срабатывали все до единой. Она уже, признаться, готова была начать новое наступление, но вовремя спохватилась: с этим человеком ей нужна была дружба, а не победа. Протея пожала плечами и прошла в единственную комнату на первом этаже, на ходу убирая бардак: она не ждала гостей, и оттого везде оказались разбросаны разнообразные инструменты и волшебные механизмы. Несколько испорченных стекол она смахнула рукой, загоняя их под ветхий диванчик, и Альбус тут же нагнулся, поднимая еще одно, валяющееся у окна.

Протея среагировала до того, как успела подумать: заклинание прилетело точнехонько в рассыпавшуюся пылью стекляшку, и Альбус, даже не вздрогнув, поднял на нее взгляд. В окне за его спиной виднелся клочок голубого неба у самого горизонта, будто ливень стремительно отступал, и в то же время где-то совсем рядом опять громыхнуло. Дождь заливал стекло, делая его толстым и мутным, и оттого в комнате вдруг стало совершенно темно. Несколько светлячков сорвались с пальцев Альбуса Дамблдора, закружили у самого потолка и исчезли, наполняя помещение мягким золотистым свечением. Оставшееся на столе волшебное стекло хрустнуло, раскалываясь пополам, и в то же мгновение замершие стрелки, вздрогнув, пошли. Оглушительно затикали подвешенные над диваном часы, замолотил с удвоенной силой по стеклам дождь, и Альбус Дамблдор ласково улыбнулся, обрывая открывшую было рот Протею.

— В какой школе вы обучались? — он точно совсем не заметил маленького происшествия, прошел вглубь комнаты, взмахнув полами мантии, и уселся на слишком маленький для его великолепного образа диванчик.

Полоска голубого неба стремительно расширялась, но дождь продолжал идти, будто не желал отступать; то и дело вспыхивали золотистые отблески молнии, а следом за ними грохотал раскатистый гром. Запоздало Протея вспомнила, что перед уходом не закрывал в спальне окно, и теперь там наверняка ужасный потоп, но думать об этом не стала. Альбус Дамблдор сидел на ее маленьким старом диване, распластав по нему свою роскошную мантию, и Протея, признаться, не могла отвести от него взгляд — настолько странным он казался в ее крохотном доме.

— Не можете вспомнить меня среди своих учениц? — Протея сложила на груди руки, поясницей опираясь на стол, но, спохватившись, принялась поправлять золотистые ленты на рукавах.

В голове ее сами собой всплыли наставления матери, запрещающей то и это, а в особенности то, что Протее очень хотелось. Мать одевала ее в закрытые платья и учила быть куколкой, которой нет нужды уметь делать хоть что-нибудь, а Протея таскала ее старые рукописи и без конца находила себе развлечение во всяческом мусоре.

— Моя мать была набожной отшельницей, — Протея фыркнула, не выдержав пристального взгляда, и дернула за одну из лент, — так что ни в какую школу я не ходила. Почему вы вернули подарок?

Лента полотном золота осталась в ее руках, запуталась в пальцах и стекла под ноги, и Протея переступила через нее, быстрым движением отодвинула мантию Альбуса в сторону и уселась рядом, закинув ногу на ногу. Дождь тем временем почти прекратился, и по комнате рассыпались светлячки-лучики, почти такие же рыжие, как волосы Альбуса. Они скакали по стенам, путались в занавесках и усаживались на колени, и Протея ловила их пальцами, точно непоседливых постояльцев. От Альбуса веяло уютным теплом и капельку настороженностью, Протея чувствовала его взгляд на макушке, но глаза поднимать не спешила. Внимание ее привлекли рассыпавшиеся по мантии солнечные зайчики, а еще вспыхнувшая в голове мысль, которую непременно нужно было запомнить.

— Где же сейчас ваша мать? — спросил Альбус, и Протея, совершенно задумавшаяся, вздрогнула от его голоса.

Он взмахнул палочкой, и вдалеке будто хлопнула дверь. Протея оторвалась от собственных рук, проследила за звуком и подняла на Альбуса взгляд; он глядел на нее задумчиво и снисходительно, как смотрят на детей и выживших из ума стариков. Альбус Дамблдор почти всегда смотрел именно так, будто забрался куда-то невероятно высоко, и теперь все вокруг казались ему маленькими и вовсе ничтожными, и от этого взгляда его у Протеи, признаться, рассыпались мурашки по коже. В следующее же мгновение, стоило ей начать присматриваться к его глазам, лицо Альбуса просветлело, и рассыпались едва заметные морщинки у самых висков. На ладонь его плюхнулся подаренный артефакт, завращался, поблескивая отполированными боками, и вдруг остановился, затихнув. Оцепенение слетело с Протеи так же быстро, как посветлело после дождя летнее небо, и она прикусила губу и вздернула подбородок, вспоминая о повисшем без ответа вопросе:

— Гниет в могиле, я полагаю.

Легко поднявшись и подхватив артефакт, Протея прошла к двери, теперь распахнутой настежь, и затворила ее, громко хлопнув. Раздражение вспыхнуло запоздалым раскатом далекого грома, Потея привалилась плечом к стене и крутанула волчок на ладони. Воспоминания о матери жгли ее изнутри, снедали не хуже проклятия, и оттого возвращаться совсем не хотелось. Альбус ждал ее в гостиной, отделенный маленьким коридором и лестницей, и отсюда Протея ни за что не смогла бы увидеть его лицо. Впрочем, она сама не знала, чего именно опасалась: недовольства из-за ее грубого тона или презрительного отношения к покойной матери, но рассказывать свою историю пока была не готова. Так же, как Альбус оттягивал время, не желая посвящать ее в собственные грязные тайны, пока они не были знакомы достаточно близко. А в том, что знакомство затянется, Потея отчего-то не сомневалась; она ощущала разъедающее изнутри любопытство, такое же отвратительно липкое, как мысли о прошлом, и к желанию во что бы то ни стало разобраться с клятвой на крови примешивалось что-то еще. Они все еще не были достаточно хорошо знакомы, однако Альбус Дамблдор уже нравился Протее, будто испуганный ребенок внутри нее уже сделал свой выбор — этот человек сможет ее защитить.

Щелчок артефакта сбил ее с мысли, и Протея вздрогнула, скашивая на него взгляд. Отполированные стенки раскрылись, образуя цветок, и оттуда выпала сложенная вчетверо крохотная записка, мелкие витиеватые буквы на которой складывались в единое слово, от которого Протея вспыхнула и едва не расхохоталась. Альбус Дамблдор в самом деле звал ее на свидание, ждал черт знает сколько, а теперь делал вид, что вовсе ничего не было, и премило общался с ней в ее же гостиной. Протея фыркнула, сунула записку в карман и вышла из своего укрытия, едва не нос к носу сталкиваясь с незадачливым кавалером.

Альбус Дамблдор улыбался. Он, разумеется, догадался, что Протея прочла записку только теперь, но это, кажется, нисколько не испортило его настроя. Промокшие и высохшие волосы его завивались умилительными кудряшками возле ушей, а рыжую бороду неплохо было бы расчесать, и в таком виде Альбус напоминал Протее ребенка, довольного собственной шалостью. Впрочем, сама она едва ли далеко ушла от него, потому что никак не могла перестать улыбаться, разом позабыв о злости на мать и открытой заклинанием призыва извечно запертой двери.

— Я, пожалуй, выпью с вами чашечку чая, — Протея лукаво склонила голову набок, щелкнула артефактом, возвращая ему форму волчка, — если скажете, с кем именно заключили свою клятву.

Она подбросила артефакт, и тот упал прямиком в протянутые руки Альбуса Дамблдора, тут же сунувшего его в карман. Сам он едва заметно стушевался, замялся, но глаз не отвел, только улыбка стала чуть более напряженной. Он не хотел рассказывать о собственном прошлом так же, как Протея не желала вспоминать об умершей матери, и она пообещала самой себе сделать усилие. В следующий раз, когда их свидание завершится, она вывернется наизнанку, вывернет перед Альбусом Дамблдором душу, и ему не останется ничего, кроме как довериться ей и ее ужасающе черным рукам. Однако сейчас первый шаг должен был сделать именно он, и Протея послушно ждала, ожидая откровения или удара прямо в лицо.

— С Геллертом Гриндевальдом, — не отводя взгляда, ответил Альбус, и Протея пораженно присвистнула.

Пожалуй, Альбус Дамблдор был слишком хорошим человеком, чтобы отталкивать протянутую руку, тем более когда сам обратился за помощью. И этот хороший человек ждал от Протеи какой-то реакции, ужаса или насмешки, сочувствия со слезами или проклятий, но Протея не проронила ни слова. Его образ, рассыпанный цветными осколками витражей, постепенно собирался в картинку, и Протея широко улыбалась, мысленно хваля себя за догадливость. О, она прекрасно знала, кто такой Гриндевальд, потому что все в Европе, пожалуй, знали его, и оттого толкнувшийся в горле ужас мгновенно перерос в восхищение. Вот только Альбус, кажется, истолковал ее молчание как-то иначе, и, поманив за собой и усадив на диван, принялся рассказывать дальше:

— В юности мы были друзьями, поэтому заключили клятву никогда не причинять друг другу вреда. Тогда я разделял его идеи и пылал амбициями, — Альбус усмехнулся горько и горячо, будто каялся ей в смертных грехах, — с тех пор, как он бежал из тюрьмы, мои люди присматривают за ним, но из-за клятвы я не могу вмешаться и что-либо сделать.

Однако, Протея не была священником, принимающим исповедь, более того, она до глубины души ненавидела бога, так что слова Альбуса не возымели должного эффекта. Вместо того, чтобы простить его или же покарать справедливым судом, Протея сощурилась, любопытно склонила голову набок и растянула губы в улыбке.

— И много у вас, — она вывела в воздухе витиеватый жест ладонью и хмыкнула, — людей?

На мгновение повисла неловкая, пугающая тишина, а затем Альбус Дамблдор рассмеялся. Смех его наполнил маленькую комнатку, отразился от стекол и зазвенел у самого потолка, и Протея, сперва обиженно насупившаяся, не смогла тоже не рассмеяться. Определенно, Альбус Дамблдор был потрясающим человеком, и Протея во что бы то ни стало хотела узнать его чуточку лучше.

— Мне пятьдесят три года, моя дорогая, — Альбус смерил ее ласковым взглядом, и Протея ощерилась, точно дворовая кошка, — к этому возрасту поневоле обрастаешь полезными связями.

Она на мгновение глубоко задумалась, а затем, обхватив Альбуса за руку и потянув его на себя, направилась в сторону выхода. Крутанулась вертушка, щелкнул замок, и они вышли через заднюю дверь ее магазина в магическом Лондоне.

— Знаете ли, — Протея высокомерно вздернула подбородок, — у меня, к вашему сведению, тоже имеется парочка нужных знакомств. И они, держу пари, перебивают все ваши собранные за пятьдесят три года полезные связи.

Они шли по улочкам волшебного Лондона, лавируя между людьми, и Протея то и дело ловила на себе любопытные взгляды. Альбуса Дамблдора знали многие, если не все, им восхищались и его ненавидели, и Протея держала его под руку и, казалось, готова была взлететь от распиравшей ее горделивости. Они шли вперед, пока Альбус не свернул в один из маленьких переулков, распахивая перед ней дверь неприметного чайного магазинчика.

— Что же это за парочка? — он склонил голову, пропуская Протею внутрь, и она нарочно прошла так близко, чтобы плечом неловко задеть его грудь.

Внутри было прохладно и тихо, солнце, пробивающееся только в одно окно, разрисовывало пол золотыми узорами, и Протея прошла прямо туда, занимая маленький столик. Альбус уселся напротив, улыбчивая хозяйка приняла заказ и упорхнула на кухню, и только потом, когда тишина между ними стала густой и колючей, Протея насмешливо фыркнула и стукнула по столу костяшками пальцев.

— Вы, — она хихикнула, стоило Альбусу вопросительно вскинуть бровь, и добавила, опережая его вопрос, — и ваш младший брат.

Теплое летнее солнце светило сквозь начищенное окно, рассыпалось солнечными зайчиками и путалось в рыжих волосах Альбуса Дамблдора. Протея смотрела на его улыбку, не в силах оторвать глаз, и считала удары собственного отчего-то всполошившегося сердца. Альбус не спрашивал, отчего она решила записать его в собственные полезные связи, не спрашивал с чего взяла, что Аберфорт — именно младший. Альбус Дамблдор просто смотрел на нее, улыбаясь, и теперь это была не ласковая снисходительная улыбка, с которой смотрят на маленьких непутевых детей. То была не улыбка уставшего старика или всемогущего мага, погрязшего в собственных слабостях; Альбус Дамблдор сам улыбался ей, точно ребенок, широко и лучисто, совершенно обезоруживающе искренне, и оттого сердце Протеи, зарытое в землю собственными руками, рвалось и отчаянно билось. Они сидели друг против друга — прожившие отчаяние не повзрослевшие дети — и молча смотрели друг другу в глаза, и тишина между ними больше не была колючей и липкой. Теперь тишина успокаивала, дожилась на плечи солнечным кружевом и вилась вокруг тонкими струйками магии, от которых смешинки искрились на языке и слезились глаза.

Поздним утром в Кабаньей голове не было никого: полуночные выпивохи уже рассосались, а новые посетители еще не почтили бар своим присутствием. К тому же утро выдалось пасмурное, дождя не было, но небо затянули плотные свинцовые тучи, такие тяжелые, что, казалось, вот-вот рухнут на голову тем немногим безумцам, рискнувшим выбраться из-под крыши. Альбус сидел, сгрудившись за дальним столиком, и попивал чай так медленно и задумчиво, что приходилось накладывать на него разогревающее заклинание уже второй раз. Аберфорт буравил его хмурым взглядом из-за своей излюбленной стойки, а Альбус почти мог читать проклятия, отпечатывающиеся на его лице. В последнее время их отношения не то чтобы ухудшились (откровенно говоря, они всегда были не слишком дружными братьями), просто то ли сам Альбус стал наведываться в бар чаще, то ли Аберфорт — красноречивее смотреть. Во время подобных визитов они почти не общались, если не считать молчаливый обмен любезностями, и оба, пожалуй, совсем не знали, как подступиться к интересующей теме. И не то чтобы тема их интересовала совсем уж одна, однако, не будь Аберфорт сплетником, не держал бы бар, а Альбус не работал бы в школе, не испытывай гаммы смешанных чувств из любви, стыда и желания защитить ко детям на свете. И хоть любовь его походила скорее на чувство вины и желание искупления, Альбус отчего-то чувствовал, что и призвание его тоже в стенах старинной зачарованной школы.

— Спрашивай и проваливай уже отсюда, — Аберфорт как всегда не выдержал первым, отодвинул стул так, что заскрипели о деревянный пол ножки, и уселся полубоком, будто бы делал ему великое одолжение.

Пожалуй, в подобных ситуациях Аберфорт всегда сдавал первым — ему попросту не хватало терпения. Альбус же усмехнулся, почесал бороду и поднес к губам чашку со снова остывшим чаем. Им некуда было спешить, на дворе все еще стояло, пусть и пасмурное до невозможности, лето, и оттого посетителей в и без того полупустующем баре не было вовсе. У Альбуса во время летних каникул тоже забот было мало, если не считать маленьких рутинных дел, которые скорее доставляли ему удовольствие, так что просидеть так он мог сколько угодно.

— Если ты хочешь знать об этой, — снова не выдержал паузы Аберфорт, пожевал губы, будто не хотел произносить имя вслух, — Протее, я тебе расскажу. Она поселилась тут пару лет как, Шейн еще хвастал, что продал ей свою развалюху втридорога. И все.

Рассказ, едва начавшийся, оборвался так резко, что Альбус едва не подавился только что сделанным глотком. Что ж, он знал, что рассказчик из его брата посредственный, однако ожидал отчего-то больше деталей. Впрочем, если ему Протея казалось несколько подозрительной, это вовсе не значило, что все остальные о ней думали так же.

— И все? — на всякий случай переспросил Альбус. — Никаких слухов о том, что она использует темное колдовство? Все-таки она заняла неплохое место на Косой Аллее.

— Местным нет дела до Косой Аллеи и темной магии, — отмахнулся Аберфорт и задумчиво почесал за ухом, — хотя… Помнишь сказку о ведьме Изабелле, которой мама пугала нас в детстве? Шейн считает, что эта Протея Шелби и есть Изабелла.

Разумеется, Альбус помнил историю о ведьме, похищающей детей и живущей уже тысячу лет, однако та никогда его особо не трогала. Даже Ариана относилась к сказке скептически, заявляя, что тысячу лет жить нельзя, потому что скучно, и только впечатлительный Аберфорт каждый раз после рассказа долго не мог заснуть и забалтывал Альбуса нелепыми разговорами. Сейчас он больше думал об упомянутом Шейне, который выпустился из Хогвартса лет пять назад и наверняка растратил все вырученные за дом деньги до такой степени, что пришлось расплачиваться за выпивку сплетнями. Его пристрастие к алкоголю проявило себя еще в школе, когда юноша умудрился устроить пьяный дебош, подраться с однокурсником и сверзиться с лестницы. Тогда Альбус, кажется, был единственным, кто воспринимал ситуацию достаточно легко, чтобы не впадать в панику, и сейчас непутевый молодой человек вызывал у него скорее горьковатое послевкусие на языке, чем явную неприязнь.

Что все-таки до Изабеллы, сказка гласила, что она похищала одаренных, но не слишком послушных детей, растила их, а после выпивала всю жизнь, чтобы самой оставаться навсегда молодой. И Альбус, который, в общем-то, верил в старые сказки, именно эту историю воспринимал как обыкновенную страшилку для непослушных детей. Такие же истории ходили и среди магглов, а кроме того, жить тысячу лет, даже питаясь чужими магическими и жизненными силами, и впрямь было невозможно, так что этой истории Альбус никогда не придавал особенного значения. Настолько, что даже сейчас отмахнулся от глупой сплетни, точно от назойливого комара, и залпом допил окончательно остывший чай.

— Ерунда, — резюмировал Альбус и мысленно добавил, что едва ли древняя ведьма станет вести себя так, как Протея.

Перед глазами сразу же всплыли ее обнаженные плечи, и Альбус перевел взгляд на улицу. Там по-прежнему не было ничего, за что стоило зацепиться взгляду, кроме того ветер усиливался, а тучи, кажется, встали настолько низко, что цеплялись животами за флюгеры. Впрочем, грома было не слышно, так что можно было представить, что тучи просто рухнут на землю и лопнут, погружая мощеные улочки в воду и сизый туман.

— А что ты хотел? — Аберфорт махнул рукой и поднялся, забирая у него из-под носа опустевшую чашку. — Думал, выдам тебе всю ее историю в трех томах? Если интересно, так пойди и спроси.

Не говоря больше ни слова, Альбус поднялся, оставил на столе несколько кнатов и под непрекращающееся бурчание брата вышел на улицу. В лицо ему тут же пахнул свежий прохладный ветер, влажный от наступающего дождя, и Альбус, на всякий случай покосившись на небо и поправив полы фиолетовой мантии, направился к определенному дому. Он, впрочем, был не уверен, что в такое время Протея пустит его, тем более со стороны Хогсмида, но попробовать отчего-то хотелось. Сама она не назначала ему никаких новых встреч, и оттого даже стало казаться, будто договоренность их — лишь маленькая пустая игра. Едва ли она в самом деле могла снять кровавую клятву, насколько бы ни была одаренной, однако другие обеты и обещания щелкала, точно орехи. Естественно, Альбус расспрашивал о ней не только своего младшего брата, скорее тот был его последней нелепой надеждой узнать хоть что-нибудь дельное. Все говорили одно: Протея Шелби появилась несколько лет назад, купила дом в Хогсмиде и коморку на Косой Аллее, а затем заработала себя неплохую славу разрушителя клятв и юного талантливого артефактора.

Вопреки ожиданиям Альбуса, в дом его все же пустили. Не сама Протея, разумеется, дверь просто-напросто отворилась, едва он занес руку для стука. Внутри ничего не изменилось: все такая же крохотная прихожая вела сразу в гостиную, до верху заваленную всяким хламом. Там же обнаружилась и хозяйка дома — Протея сидела на корточках посреди комнаты, а вокруг нее были разбросаны тюбики красок, палитра и несколько стаканов с мутной водой. Она рисовала, догадался Альбус, хоть холст и был скрыт от его глаз, движения ее рук были быстрыми и плавными, она то и дело обмакивала кисть в очередном стакане с водой, подбирала цвет на палитре и выводила мазки. Альбус понятия не имел, она ли пустила его, или дверь отворилась сама собой, и оттого мешать не хотелось, однако и пройти вперед он не мог, потому что так или иначе мог помешать. Сам Альбус не любил, когда его прерывали, и это же качество придал Протее, совершенно не разобравшись в ее собственных предпочтениях.

— Почему вы стоите там? — буркнула Протея сквозь зубы, не оборачиваясь. — Садитесь, я скоро закончу.

Разумеется, она знала о его приходе, Альбус должен был догадаться, что все ее чары, коими был напичкан весь дом, не пустят внутрь какого-то незнакомца. Себя он все еще относил к незнакомцам, считал, что Протее стоило относиться к нему более настороженно, и сам же противоречил собственным мыслям. Альбус, пожалуй, был рад оказаться здесь и в то же время раздосадован тем, что Протея так быстро заметила его присутствие. Он смотрел на ее спину, прикрытую тонкой белой сорочкой, сквозь которую просвечивали острые плечи и выступающие лопатки, и думал, что эта тряпка даже на ночную рубашку бы не сгодилась. Впрочем, рядом комком валялась его алая мантия, и Альбус едва подавил желание накинуть ее Протее на плечи. Он прошел вглубь гостиной, уселся на диван и вздрогнул, впервые задумавшись, кого из них двоих стоило считать извращенцем.

Протея склонялась вперед, нависала над картиной, так что ворот ее сорочки тоже падал вперед, открывая взгляду полушария ее грудей. Волосы ее, небрежно заколотые на макушке, струились по шее черными змеями, а об острые ключицы, казалось, можно было порезаться. Сама Протея своего непотребного вида будто вовсе не замечала: она то и дело склонялась совсем низко, прикусывала изнутри щеку и облизывала губы, сосредоточенно выводя невидимые мазки. На картину Альбус смог взглянуть лишь пару минут спустя, силой оторвав взгляд от ее естества, и не увидел ничего необычного. Это был обыкновенный портрет совершенно обыкновенной девушки и из примечательного в ней были разве что широкая белозубая улыбка и ямочки на щеках. Протея размашистыми мазками поправляя разметавшиеся по плечам светлые волосы и тут же добавляла несколько новых веснушек на смуглом лице. Впрочем, для Протеи она должна была быть важна, потому что та то и дело называла девушку с протерта Дианой и разговаривала с ней, точно с живой. Альбус то и дело переводил взгляд с одной на другую, точно искал различия или сходства, но похожи девушки были как они с Аберфортом — то есть совершенно никак.

— Кто она? — спросил Альбус, когда Протея в очередной раз мазнула сквозь него задумчивым взглядом.

Увлекшись рисованием, она будто забыла, что сама пустила его в собственный дом, и теперь Альбус сидел неприкаянным изваянием и ждал, когда Протея обратит на него хоть каплю внимания. Впрочем, по сравнению с портретом некой Дианы он явно проигрывал, потому что даже после вопроса в лоб Протее потребовалось несколько секунд, чтобы сфокусировать на Альбусе взгляд.

— Моя названная сестра, — Протея пожала плечами почти безразлично, но Альбус успел увидеть мелькнувшее на ее лице сожаление. — Снова не то. Стеллу тоже не получилось нарисовать.

Она наклонилась, так что Альбус едва успел отвести взгляд от вновь оголившейся груди, дотянулась до волшебной палочки и взмахнула ей, приводя гостиную в относительный порядок. Картина исчезла, краски взмыли в воздух и собрались в одной куче в углу, а грязная вода во всех стаканах очистилась. Один из них, тот, что стоял ближе всех, Протея осушила залпом, вытерла губы и поднялась, подхватывая мантию. На лице ее все еще блуждала полная воспоминаний улыбка, и оттого, наверное, Альбус больше не задавал ей вопросов. Это была новая грань ее характера, маленькая темная комнатка, в которую ему позволили заглянуть, и Альбус должен был сидеть тихо, если хотел узнать что-то еще.

— Могу я одолжить у вас омут памяти? — спросила Протея, нисколько не интересуясь, есть ли у Альбуса вообще подобная вещь. — Я стала забывать, как выглядят мои сестры.

Она все еще была не здесь, блуждала невидящим взглядом по стенам и изредка смотрела на Альбуса. Накинутая на плечи мантия не скрывала самого откровенного, однако хотя бы теперь, когда Протея не склонялась над полом, сорочка ее не оголяла бесстыдно все прелести. Впрочем, просвечивающие сквозь тонкую ткань темные ореолы сосков Альбус все равно видел, хоть и старался смотреть куда угодно, но только не на нее.

— Почему бы вам не попросить их позировать лично? — уточнил Альбус, не отрывая взгляда от ее мерцающих глаз.

В этом вопросе он просчитался, потому что лицо Протеи враз потемнело, а в глазах, кажется, заискрили самые настоящие молнии. Она дернулась как от пощечины, рвано выдохнула и запахнула мантию, кутаясь в нее, точно в стальную броню.

— Мертвецы не позируют, — обрубила Протея, и от холода в ее голосе температура, кажется, и впрямь опустилась.

Повисла оглушительная тишина, и Альбус вздохнул только затем, чтобы нарушить ее. Он хотел уже было что-то сказать, разрядить искрящую обстановку, однако лицо Протеи, точно кто-то щелкнул переключателем, просветлело. Она восторженно улыбнулась, хихикнула себе под нос и развернулась на пятках, взмахивая чересчур широкими и длинными рукавами:

— У меня кое-что для вас есть, подождите минуту!

Послышалось шлепанье босых ступней по деревянной полу, и Альбус мысленно подивился, как она не путалась в мантии, волочившейся за ней шлейфом. Хлопнула дверь, отделяющая жилую часть дома от магазина, и стало совсем тихо. Альбус со вздохом откинулся на спинку дивана, про себя отмечая, что Протея производила удивительно много шума — она постоянно что-то говорила, металась из стороны в сторону, хлопала в ладони и перебирала в пальцах всякие звенящие мелочи. Стоило ей уйти, комната погрузилась в тишину, приятную и успокаивающую, но, пожалуй, слишком инородную для этого дома. На потолке висела на вид обыкновенная электрическая маггловская люстра из бронзы, и Альбус любопытно прищурился, пытаясь навскидку определить, какие чары на нее наложили. Времени на подобное развлечение у него оказалось совсем немного, потому что Протея вернулась несколькими минутами позже, прошлепала босыми ногами по полу и нависла над Альбусом так, что он снова видел всю ее подноготную.

Она протягивала ему проволочные очки-половинки на раскрытой узкой ладони, и Альбус потянулся к ним, точно пес, почуявший угощение. Он больше не смотрел на нее, только чувствовал на макушке улыбку; все внимание его приковал внезапный подарок. В том, что Протея собиралась эти очки подарить, Альбус отчего-то не сомневался и оттого брать в руки несколько опасался. Впрочем, сама она держала их совершенно спокойно, хихикала и переступала с ноги на ногу, точно девчонка, и можно было заметить, как от нетерпения у нее сверкают глаза. Альбус определенно заметил бы, не будь всецело поглощен изучением очков, которые, как и глаза Протеи, сверкали от наложенных на них чар. Впрочем, разобраться что к чему без подручных средств было все-таки невозможно, так что Альбус, побежденный собственным любопытством, нацепил очки на нос и поднял взгляд на Протею.

— Восхитительно, правда? — Протея захихикала, и окутавший ее золотисто-желтый ореол восторга расплылся солнечной вспышкой. — Они показывают настроение.

О свойстве очков Альбус и сам уже догадался, будто это знание появилось прямо в его разуме, стоило к ним прикоснуться. Он любопытно покрутил головой, однако, разумеется, не нашел никого, на ком еще можно было проверить изумительный артефакт. За золотисто-желтым восторгом Протеи он видел то и дело мелькающие густые бордовые вспышки, значения которых не понимал, потому что не мог на них сфокусироваться. Любопытство, вновь разгоревшееся в его голове, требовало непременно узнать природу всех возможных эмоций и настроений, но вместе с тем Альбус понимал, что лезть дальше не стоило. Открывшаяся на мгновение раковина захлопнулась, спрятав жемчужину, и Альбусу оставалось разве что ждать и надеяться, что его снова подпустят чуточку ближе. Зачем ему это нужно, впрочем, Альбус и сам не до конца понимал. Он был то ли очарован странной девицей, то ли в самом деле цеплялся за возможность снять клятву и увязал, кажется, в этом болоте все глубже.

Когда прохладные пальцы Протеи коснулись его руки, Альбус, утонувший в собственных мыслях, ощутимо вздрогнул. Она все еще сверкала восторгом, однако нечто бордовое теперь стало четче, настолько, что он мог разобрать очертания и увидеть полоску оранжевого там, где смешивались цвета. Настроение Протеи было похоже на рассвет, окрашивающий небо одновременно желтым, оранжевым и в конце концов красным, и нужно было еще какое-то время, наверное, чтобы точно в нем разобраться. Вновь хихикнув себе под нос, Протея дернула его на себя, потянула в сторону маленькой двери под лестницей и поставила прямиком перед круглым зеркалом в деревянной раме. В нем помимо собственного отражения Альбус с удивлением увидел окутывающий его белый свет с крошечными искрами розового и зеленого, и Протею, чье рассветное сияние наползало и будто совсем немного поглощало его стерильную белизну. Настолько, что на белом тумане распускались розовые цветы на толстых зеленых ножках, означающие пресловутое любопытство и крохотную влюбленность.

Дурацкое осознание собственных чувств выбило почву у него из-под ног, и Альбус с ужасом подумал, не могла ли Протея тоже видеть все это. Однако она смотрела на него все с той же улыбкой, сверкала рассветными красками и казалась отчего-то совершенно незаинтересованной. Его алая мантия упала с одного плеча, и теперь рукав ее болтался у самого пола, зато бант на сорочке оказался затянут под самое горло. Протея словно смотрела куда-то насквозь, задумчиво возила взглядом, как кистью, по отражению в зеркале, и Альбус был отчего-то совершенно уверен, что видит она там что угодно вместо него.

— И почему же вы делаете мне подарок? — Альбус кашлянул, развернулся и не сдержал порыв наконец-то запахнуть мантию на Протее.

Он едва не сказал «снова», но вовремя спохватился. В прошлый раз Протея дала ему волчок взамен мантии, так что теперь наверняка тоже попросит что-то в ответ. Она уже говорила об омуте памяти, и стоило догадаться, что это был вовсе не мимолетный порыв: Протея задабривала его подарками, а затем просила взамен то, что Альбус готов был дать, однако с каждым следующим разом запросы ее становились сложнее. И если сейчас дело уже дошло до омута памяти, артефакта, доступ к котором имели не все, Альбус не хотел представлять, что она попросит в следующий раз.

Вот только, что самое дурацкое, он нисколько не сомневался и не раздумывал, стоит ли выполнять ее просьбу. Альбус готов был предоставить ей доступ к омуту памяти, даже если для этого придется привести ее в школу, потому что именно от нее зависело, сможет ли он избавиться от клятвы, отравляющей его душу.

— Это задаток. Взятка, если хотите, — Протея склонила голову набок, придержала вновь расходящийся ворот на мантии, — знаете, как кошки приносят хозяину убитых мышей взамен на проявленную доброту.

Красный, подумал вдруг Альбус, ей совершенно не шел. Однако рассветное золото вокруг нее будто сжалось, окрасилось терпким багрянцем и затрепетало, и Альбус едва успел одернуть порыв растрепать ее волосы. Вместо этого он стянул очки, аккуратно сложил их и сунул в карман, принимая подарок. Это был жест того, что Альбус согласен на ее условия, и Протея, без волшебных очков непривычно задумчивая, расцвела в широкой улыбке. Она стояла перед ним босиком, закутанная в мантию совершенно не по размеру, и Альбус думал, что очаровательнее женщины не встречал. Он хотел узнать о ней все, раскрыть, точно книгу, и оставить закладку в том месте, на котором появляется сам. Теперь, когда Альбус взглянул на свое собственное настроение, почти оголенные чувства, он знал, что еще не влюблен — но начинает влюбляться. Пожалуй, он закрывался от людей слишком долго, потому что эта девчонка легко и играючи взломала его скорлупу и посеяла внутри крохотное незаметное семечко. Оно прорастало там же, где когда-то теплились дружба с Геллертом и первая пылкая влюбленность в яркого, почти огненного человека, но было пока почти незаметно. И, думал Альбус, если этот маленьких росток вырастет в пышное дерево, он либо станет безоговорочно счастлив, либо окончательно закроется в собственной скорлупе.

— И взамен вы хотите воспользоваться моим омутом памяти? — Альбус вздохнул, сдаваясь одновременно ей и собственным чувствам. — Он в Хогвартсе, а чтобы провести вас внутрь, мне потребуется получить разрешение у директора.

О том, что вот-вот начнется новый учебных год, и работы у Альбуса валом, он промолчал. Достаточно было того, что он дал обещание, и она деловито кивнула, принимая его. Получив желаемое, Протея тут же испарилась из ванной, и Альбус последовал за ней, шагая след в след. Впервые, кажется, он очутился на ее кухне, едва увернулся от пролетевшего прямо перед глазами чайника и уселся на предложенный стул — ближайший к окну. Сама Протея обошла его кругом, едва мазнув пальцами по плечу, и полы его-ее алой мантии взметнулись будто от порыва сильного ветра.

— Никогда не была в волшебной школе. Альбус, — Протея хитро прищурилась, и Альбус догадался, что она сейчас снова попросит его что-нибудь сделать, на этот раз на безвозмездной основе, — я могу побыть немножечко наглой? Устроите мне экскурсию?

Нет, пожалуй, за эту маленькую просьбу Протея решила напоить его чаем с печеньем, и Альбус, вздохнув, согласился. Мантия на ее груди снова распахнулась, но Альбус больше туда не смотрел — гораздо сильнее его привлекало искристое лукавство в ее глазах. Он, должно быть, слишком часто шел на поводу у этой маленькой девочки, поддавался ее неумелым чарам, но, может быть, и правду был очарован ее прямотой и в то же время закрытостью. Альбус понятия не имел, такая она на самом деле или же притворяется, однако это было совершенно неважно — Протея нравилась ему, как женщина может нравиться мужчине. Волосы ее, забранные в небрежный пучок, окончательно растрепались, осыпались черными волнами по плечам, когда Протея уселась напротив, и вместо того, чтобы поправить их, она еще больше растрепала прическу взмахом ладони. Рукава мантии были слишком длинными для нее, так что приходилось их подворачивать, и слишком широкими, так что спадали к локтям, стоило взять в руки чашку. Протея улыбалась ему, почти раскрытая, и Альбус снова видел просвечивающие сквозь тонкую сорочку соски. В ней не было ничего, за что стоило зацепиться, будто сам образ ускользал из понимания, и Альбус жадно смотрел, запоминая каждую черточку. Подаренный в пошлый раз волчок он уже водрузил на собственный стол в кабинете, а очки собирался носить, заявив, что теперь может читать вблизи только с ними. Старость, что уж поделать, наступала ему на пятки, и с таким непритязательным оправданием Альбус мог позволить себе побыть немного ребенком.

* * *

До конца лета встретиться с Альбусом так и не получилось, и Протея постепенно начала сомневаться в правильности затеи. Она размышляла, хочет ли в самом деле увидеть собственные воспоминания или интересуется скорее самим посещением Хогвартса, взвешивала все за и против и едва на листе не чертила схемы и замысловатые линии. Тогда, поддавшись ностальгическому порыву, Протея вырыла для себя яму рядом со своей же семьей и теперь ежедневно раздумывала, как бы улечься в нее покрасивее. Вечерами, когда выходила из дома на прогулку по окрестностям Хогсмида или возвращалась из бара Эйба, Протея высматривала виднеющиеся сквозь лес острые шпили башен и представляла, что в другой жизни тоже могла бы иметь отношение к чему-то подобному. Честно признаться, Протея все еще понятия не имела, почему поселилась именно в Хогсмиде после почти двух лет путешествий по миру, и думала, что эта деревушка, наверное, тоже навевает на нее ностальгию о тех временах, когда они втроем с сестрами сбегали от матери. Впрочем, тогда они жили далеко в глуши, отрезанные от городов и деревушек, и тайно пользовались порт-ключом, который Протея приспособила для перемещения туда и обратно. Протея до сих пор не была уверена, что вылазки их оставались секретом от матери, однако она, вопреки вспыльчивому характеру, ни разу не подала виду, что знает о нарушении самого главного правила.

Правил в их семье было несколько: во-первых, неукоснительно следовать указаниям матери и Дианы — старшей сестры, во-вторых, никогда не ходить в город без матери и в-третьих, никому не рассказывать ни адресов, ни имен. Второе правило они нарушали периодически с тех пор, как Протея стащила в лавке порт-ключ и привязала на него координаты, а первое — всего один раз четыре года назад. Третье правило Протея пока не нарушила, держала в секрете историю их семьи, однако назойливое желание покаяться все чаще раскаленным прутом свербело в груди. Несмотря на намеки и обманчивое дружелюбие, раскрываться перед Альбусом Протея не собиралась, желала лишь выпотрошить его самого, чтобы наконец-то узнать, можно ли в самом деле разорвать кровавую клятву. В безопасности предстоящих экспериментом уверена она не была, но прекрасно умела притворяться дурочкой и сохранять позицию ведомой беззащитной слабачки. Впрочем, силы в Протее тоже не было ни на кнат, так что оставалось лишь расставлять по полу механические крысоловки да колдовать незримый барьер.

Протея протяжно вздохнула, зачесала назад растрепавшиеся волосы и поправила рукава мантии. В сумерках Хогвартс сиял огнями, манил приблизиться, точно свеча приманивала мотылька, и Протея все чаще выходила на прогулку только чтобы взглянуть на него еще раз. В Хогсмиде она жила почти два года, однако до встречи с Альбусом Дамблдором замок оставался для Протеи огромной каменной глыбой, торчащей из-за темного леса. Теперь же она могла отчетливо вообразить творящиеся там чудеса, и оттого от зависти распирало горло. Матушка учила их с сестрами магии по собственной памяти, никогда не вдавалась в подробности и не давала домашних заданий, и оттого, наверное, первые два года после ее смерти Протея потратила на изучение современного колдовства.

В пруду, рядом с которым она замерла, делая вид, будто наслаждается подступающей ночью, квакали хором лягушки, но ничего, разумеется, не было видно. Россыпь звезд на небе не освещала, а луна упрямо пряталась за деревьями, и темнота ложилась на плечи шерстяным покрывалом. Протея уселась на корточки, так что шпиль одной из башен Хогвартса теперь становился виден только если задрать голову вверх, обхватила колени руками и снова протяжно вздохнула. В последнее время проклятая ностальгия смешивалась с чувством вины, грызла Протею изнутри и давила на уши назойливым гулом, так что ни вдохнуть нормально, ни выдохнуть. Все чаще Протея осознавала, что на самом деле у нее не было ничего своего — все деньги она забрала из материной заначки, и знания ей достались тоже из ее рассказов и книг. Своих настоящих родителей Протея не знала, была с матушкой, Дианой и Стеллой сколько себя помнила, однако все чаще думала, как бы сложилась жизнь, не будь у нее и их. Меланхолия накатывала на Протею волнами, расползалась, точно круги на маленьком озере, и оттого не хотелось ничего делать. Портреты сестер, сколько бы она ни старалась, ни капли не получались, и оттого стало казаться, будто она и вовсе позабыла их лица. Горькое послевкусие отравленной крови все еще оставалось во рту, и Протея совсем не знала, что с этим делать. Она отчаянно искала клятву, которую могла случайно нарушить, искала проклятие, оставленное умирающей матерью, но находила лишь стыд и чувство вины, прочно въевшиеся под кожу.

Определенно, она хотела изучить собственную неверную память, однако Альбус, точно почувствовав зловещую суть ее жажды, на связь больше не выходил. Впрочем, думала Протея, обругав себя мысленно, он наверняка был просто-напросто занят так, что не оставалось времени на спасение собственной жизни. Не то чтобы Протея всерьез считала клятву на крови опасной в собственной сути, однако Альбусу, насколько можно было заметить, она причиняла немалые неудобства. Он не показывал этого, однако Протея чувствовала, находясь рядом, будто внутри него нечто натягивается, готовое вот-вот лопнуть, хлестко обдав по лицу. Такой же была Стелла перед собственной смертью, и оттого в огнях Хогвартса Протее чудились всполохи неугасимого адского пламени, выжигающего дотла все на своем пути.

В кустах застрекотал кузнечик, прошаркали мимо чьи-то шаги, и Протея, зачерпнув ладонью воду из пруда, наконец поднялась. Осень еще не успела окончательно вступить в свои права, так что поздним вечером было тепло и немного душно. Вода из пруда утекала сквозь пальцы, капала под ноги и впитывалась в вытоптанный берег, а Протея снова смотрела на огни магической школы и представляла себя только-только выпустившейся волшебницей, для которой были открыты сотни дорог. Она могла бы отправиться куда угодно, заниматься всем, чем только захочется, не оглядываясь на прошлое. Сейчас Протея, пожалуй, могла то же самое: она путешествовала, изучая самое разное волшебство, открыла лавку с собственноручно созданными артефактами и рисовала, и ковырялась в заклинаниях и механизмах. Ей даже нравилась эта жизнь, потому что в любое мгновение Протея могла прекратить, вернуться к сгоревшему дотла дому и посадить на пепелище анютины глазки. Однако тогда придется разрушить барьер и ступить внутрь проклятого круга, а к этому Протея пока не была всецело готова. Вырвавшись оттуда, она бежала так далеко, как только могла, и теперь, остановившись для небольшой передышки, Протея чувствовала — вскоре у нее не останется выбора.

Над головой пронзительно ухнула сова, будто привлекая внимание, и Протея задрала голову, высматривая охотницу в темноте. Уже совсем стемнело, так что видно было отражающиеся в пруду звезды, огни Хогвартса за лесом да светящиеся окна нескольких домов неподалеку. Впереди, сразу за прудом, расстилался высокий лес, настолько плотный, что сливался в единую чернильную кляксу, а позади, отрезая его от деревни, росла плотная стена колючего боярышника. Протея, окруженная темнотой со всех сторон разом, наверняка тоже казалась черным пятном на черном же фоне, однако сова, сделав пару кругов, спикировала прямехонько в ее сторону. Стоило выставить вперед руку, и та уселась, махнула зажатой в клюве запиской и звучно ухнула. Об отправителе гадать не пришлось, так что Протея, ни капли не стесняясь расцветшей на лице широкой улыбки, наколдовала несколько светлячков и развернула записку.

«Свободны ли вы завтра после обеда?» — гласила записка, и Протея на мгновение крепко зажмурилась, чувствуя себя глупой девчонкой.

Примерно так же вела себя Стелла после очередного разговора с мальчишкой на ярмарке, куда они сбегали втроем. Именно так ощущала себя Протея, получив записку от Альбуса, который, казалось, за прошедшее время успел начисто вычеркнуть ее из своей головы. Протея радовалась, готова была скакать прямо на месте, вот только не могла понять отчего именно — от ли из-за готового пригласить ее Альбуса, то ли из-за того, что желание ее скоро исполнится. Сова снова ухнула, привлекая к себе внимание, и Протея вздрогнула, скосив на нее взгляд. В темноте, даже с тусклым магическим светом, было плохо видно окрас, будто сова сливалась с окружающей темнотой. Она склонила большую голову набок, махнула крыльями, поторапливая, и Протею обдало порывам теплого ветра.

— Ты ждешь от меня ответа? — Протея склонила голову набок, копируя птичий жест, почесала ее за ухом и хихикнула, придумывая, что напишет.

Сдавать позиции и признавать собственную слабость решительно не хотелось, тем более, что Протея понятия не имела, насколько далеко готова была зайти. Говоря откровенно, они с Альбусом совсем друг друга не знали, просто было между ними нечто такое, отчего хотелось бежать не прочь, а вперед.

«Для вас я свободна всегда», — начертила Протея трансфигурированным из листьев пером, почесала сову по макушке и вручила ей все ту же записку. Она не успела подумать, было ли это придуманной ею игрой, или она выражала собственные потаенные чувства, когда сова рывком взлетела, мазнув когтями сквозь плотную мантию. Протея поморщилась, потерла предплечье ладонью и не успела заметить, как черное пятно скрылось в темноте леса. В пруду квакали жабы, стрекотал свою ночную песню кузнечик, а Протея так и стояла, разглядывая ночное небо и то и дело поглядывая на негаснущие огни волшебного замка.

Ни в одной волшебной школе Протея никогда не училась, не видела даже ничего настолько огромного, поражающего и захватывающего дух, и оттого ей потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Она прекрасно помнила собственные чувства, когда впервые оказалась в Лондонском Министерстве Магии — от масштабов перехватывало дыхание, а от ужаса подкашивались коленки. Протее было семнадцать, она только-только стала совершеннолетней, и нужно было решить несколько важных вопросов. Оставшиеся от матери документы были погребены вместе с ней же и сестрами, сбегая, Протея захватила разве что деньги и собственную волшебную палочку, так что необходимо было сделать ее личность реальной. Процедура, впрочем, не заняла много времени, хоть Протея и ожидала долгого разбирательства: может быть, помогла сочиненная, выверенная назубок история о девочке из глубинки, а может — стащенный у матери артефакт для отвода глаз. Смотрела на все Протея с совершенно нескрываемым восторгом, крутила головой и разве что рот не распахивала, когда вокруг пролетали бумажные самолетики. Такие любила складывать Стелла, однако Протея предпочитала об этом не думать — все равно с ее смерти прошел уже целый год. О своей семье в Министерстве она не рассказывала, так что записали ее просто-напросто сиротой, выросшей самой по себе. Покидала кабинеты Протея с чувством липкого омерзения, заветными документами, спрятанными в складках мантии, и обещанием самой себе никогда туда не вернуться.

Громада Хогвартса встречала ее давящим ощущением, похожим на страх, и распахнутыми настежь дверями. Должно быть, была перемена, потому что школьники рассыпались по двору черными точками-желудями, занимали, кажется, все свободное место и галдели так громко, что хотелось зажать уши ладонями. Альбус, встретивший ее у границы барьера, замер рядом и смотрел на Протею с нескрываемым интересом, и оттого, наверное, неприязненные мурашки рассыпались по шее. Наконец, когда она смогла взять себя в руки, Протея серьезно кивнула, и путь продолжился. В самом начале пути Альбус предложил ей руку, и она все еще держалась за его локоть, потому что казалось — иначе Протея рухнет без чувств. И дело было даже не в том, что замок целиком трудно было охватить взглядом, и не в провожающих ее заинтересованных лицах. Протея отчетливо ощущала искорки древней магии, вплетенной в саму структуру Хогвартса, почти слышала шепот камней под ногами и готова была рухнуть в обморок от восторга. Сам Хогвартс был одним большим артефактом, и Протее, вошедшей внутрь всего пару минут назад, ужасно хотелось изучить каждую его мелкую трещинку.

— Сюда, пожалуйста, — Альбус повел ее мимо зачарованной лестницы, меняющей направление, и Потея запоздало оторвала от нее такой же зачарованный взгляд, — я проведу вам экскурсию на обратном пути, обещаю.

Пришлось одернуть себя и благодарно кивнуть — Протея все-таки пришла сюда ради другого. Она, впрочем, уже сомневалась в собственной затее с омутом памяти, но отступать было поздно — любопытство и длинный язык уже привели ее в Хогвартс. Здесь ее магия казалась совершенно ничтожной, и Протея то и дело вытирала вспотевшие ладони о мантию. Та, что покоилась на согнутом локте Альбуса, мелко подрагивала от напряжения, и Протея медленно перебирала пальцами, захватывая мягкий бархат чужой мантии. Альбуса, кажется, ее поведение нисколечко не смущало, он продолжал вести Протею вперед мудреными коридорами, и оттого чудилось, будто они просто праздно прогуливаются. Минуло еще несколько замысловатых коридоров, прежде чем они достигли цели, и Альбус остановился перед собственными покоями. О том, что омут находится не в его кабинете, Альбус предупредил Протею заранее, однако волнение все равно охватило ее до кончиков пальцев. Протея считала личную территорию едва не священной и ревностно относилась к выстроенным границам, а Альбус так просто пускал ее внутрь, что это сбивало с толку. Пусть это был не его дом, а всего лишь комнаты в Хогвартсе, они оставались личными, служили местом, где можно было побыть наедине с самим собой и расслабиться, скинув маски. В собственном доме Протея не пускала никого дальше первого этажа и даже там отделяла мастерскую специальными чарами. На втором этаже в ее собственной спальне не было места никому, кроме нее, даже собственноручно написанным портретам, потому что именно там Протея оставалась один на один с собственной сутью.

— Вы уверены, что мне стоит врываться? — на всякий случай уточнила Протея, переминая с ноги на ногу. — Вы могли бы подготовить более подходящую комнату.

— Вы не врываетесь, — ласково перебил ее Альбус, подталкивая ближе к двери, — я сам пригласил вас, так что все в порядке.

От невесомого толчка дверь распахнулась, и ноги понесли ее внутрь так легко, будто Протея только этого и ждала. Альбус усмехнулся, слегка придержал ее за руку и направил в сторону маленького дивана с изогнутой спинкой. Рядом с ним стоял низкий журнальный столик из темного дерева с вырезанными цветами на ножках, а на нем — подготовленный чайный сервиз. В целом это оказалась самая обычная гостиная, заставленная книжными полками, и Протея, только заметив, что от волнения перестала дышать, протяжно вздохнула. Здесь не было ничего страшно личного, и все равно обстановка неуловимо напоминала Альбуса. В тяжелой серьезности прослеживались игривые и даже насмешливые нотки, и Протее отчего-то захотелось непременно запомнить их все. И все-таки Протея, когда Альбус наконец-то ее отпустил, сложила ногу на ногу и кивнула в сторону появившегося посреди столика дымящегося чайничка:

— Я пришла сюда не чаи распивать.

Получилось несколько грубовато, так что Альбус удивленно вскинул брови, но как уж вышло. Протея покачала головой, дернула ногой и обвела комнату взглядом еще раз — омута памяти нигде видно не было. Раздражение колыхнулось в груди, и Протея закусила губу, давя свой поганый характер. Она всегда легко вскипала и так же легко остывала, и в последнее время, с тех пор, как познакомилась с Альбусом Дамблдором, Протея слишком уж часто находилась в состоянии зажженного фитиля.

— Разумеется, — Альбус махнул рукой, и чайный сервиз исчез вместе с дымящимся чайничком, — пойдемте.

Оправдываться он не стал, протянул Протее распахнутую ладонь, и она с сомнением вложила в нее собственные пальцы. Их затянувшаяся дурацкая игра все больше казалась ей неуместной, и Протея даже подумывала бросить все, переехав куда-нибудь подальше от Хогсмида и волшебного Лондона. Останавливало ее густое гулкое чувство усталости, растекшееся по плечам, и такое же — тоскливого одиночества. У Протеи не было семьи, кроме матери, и не было друзей, кроме сестер, так что и нормально общаться она не умела. Все ее «нормально» непременно оканчивалось извлечением выгоды, и от Альбуса, Протея чувствовала это собственным звериным чутьем, могло статься пользы больше, чем от всех людей вместе взятых.

На этот раз он привел Протею в маленькую комнатку, всю темную из-за отсутствия окон и наполненную доверху пылью. Единственным предметом среди голых пола и стен был стоящий на постаменте омут памяти, и Протея, вырвав собственную ладонь, жадно склонилась над ним. Она так и не выбрала воспоминание, на которое хотела взглянуть, и теперь казалось, будто из головы ее лезло все прошлое разом. В прозрачной воде она видела только собственное отражение, и от растрепанных напрочь волос и возбужденных глаз тошнота подступала к самому горлу. Протея была такая же темная, как все вокруг, словно плотная вуаль покрывала ее лицо, и только зелено-голубые глаза ее светились призраками во мраке.

Не оглядываясь на Альбуса, Протея медленно-медленно извлекла волшебной палочкой серебристую нитку воспоминания, и та булькнула, растворяясь в воде сизой дымкой. Дверь за ее спиной хлопнула слишком сильно, чтобы списать на сквозняк, и Протея хмыкнула, склонилась над омутом памяти и вгляделась в мелькающие картинки. Даже так, без полного погружения, Протея могла заметить идущих по дороге сестер и саму себя, плетущуюся позади. Так, кажется, было всегда: Диана и Стелла были ближе друг другу, чем кто бы то ни было, а Протея оставалась с ними, потому что выбора у нее не было. Не то чтобы она была третьей лишней, однако иногда запиралась в кладовке или блуждала по дому, пока сестры, увлеченные друг другом, не заметят ее отсутствия. Матери, наверное, было плевать, где и что они делают, и оттого она, зациклившись на себе, пропустила момент, когда Протея понаставила в доме сигналок и защитных ловушек. Омут памяти показывал ей то самое воспоминание об их первой вылазке в город, и Протея ужасно хотела досмотреть его до конца. Она даже склонилась над водой низко-низко, так что в нос ударил запах прелого леса, а до ушей донесся заливистый смех, и тут же отпрянула, крепко зажмурившись. Это было хорошее воспоминание, в самый раз для троих мертвецов, и все-таки Протея подцепила его кончиком палочки, подбросила и развеяла в воздухе.

Другое воспоминание сорвалось с палочки яркой серебряной вспышкой, и Протея, не позволяя себе опомниться, нырнула в омут памяти едва ли не с головой.

Наблюдать за собой со стороны было странно, однако Протея все равно ничего не могла сделать. Ее маленькая копия, которой только что исполнилось шестнадцать, поднялась с кровати рывком, сдернула одеяло и вгляделась в расплывающуюся за окном темноту. Было совсем немного за полночь, громко тикали в коридоре часы с кукушкой, но в остальном было тихо. Только несколько мгновений спустя до Протеи дошло, что не кричал младенец, которого матушка притащила совсем недавно. Матушка говорила, что у него силы — как у них троих вместе взятых, и тогда Протее казалось, что от старости у нее просто поехала крыша. Младенец был сморщенным и противным, постоянно плакал и гадил в пеленки, а Стелла заботилась о нем так, будто он действительно был ее младшим братом.

— Не ходи туда, — зашептала Протея, удивляясь звуку собственного голоса в тишине, — пожалуйста, не ходи к ним, просто беги, сейчас самое время.

Не послушавшись ее приказа, маленькая Протея соскочила с кровати, и ни одна половица под ее босыми ногами не скрипнула. Не скрипнула отворенная дверь и не колыхнулась ни одна занавеска, и Протея неспешно прошла в дальнюю комнату. Рядом с ее собственной комнатой жила Диана, а еще дальше матушка поселила младенца. Комната Стеллы располагалась в самом конце коридора, и именно эта дверь была не закрыта. Света внутри тоже не было, однако глаза Протеи давно адаптировались к темноте, и она прекрасно видела длинные тени, расползшиеся под ногами. Черное на черном, они наползали на стены и капали с потолка, и все еще громко тикали часы с кукушкой. Протея из воспоминания крепко сжимала в пальцах волшебную палочку, и взрослая она делала то же самое, будто так могла защитить собственное нутро.

— Я правда думала, что до этого не дойдет.

Это был голос Дианы, такой же спокойный, как и обычно, и Протея из воспоминания, воодушевившись ее присутствием, толкнула приоткрытую дверь и тут же пожалела об этом. Первым, что бросилось в глаза Протее, были разметавшиеся по полу волосы Стеллы. Следом, моргнув, она увидела испачкавшие их темные пятна, такие же черные, как тени в углах, а затем — прямую спину Дианы, застывшей посреди комнаты. В руке она сжимала волшебную палочку, единственную настоящую в этом доме, и губы Протеи обиженно сжались. Матушка разрешала пользоваться палочкой только Диане, потому что та должна была стать следующим вместилищем ее сути, и Протея сделала себе свою собственную, вырезанную из деревянного сука.

— До чего не дойдет? — каркнула Потея, нарушая звенящую тишину.

Часы с кукушкой отсчитывали секунды ее семнадцатого года жизни, сердце колотилось у самого горла, и Протея тогда впервые подумала, что не хочет так умирать. Стать чьим-то сосудом было бы глупо, однако еще глупее считать себя просто пустой оболочкой для магии, которую можно высосать через трубочку. Протея из воспоминания тряслась от вспыхнувшей злости и сжимала в пальцах собственноручно выструганную волшебную палочку, и ее взрослая версия делала то же самое. Протея не знала, почему выбрала именно это воспоминание, но теперь оно билось у нее в висках одной единственной фразой.

Я жива, я жива, я жива, билось у нее в голове, и хотелось кричать и извиваться в истерике, но Протея просто смотрела, склонив голову набок, как Диана направляет на нее шестнадцатилетнюю волшебную палочку.

— Матушка расстроится, если ты тоже умрешь раньше времени, так что стой и не делай глупостей, — тем временем говорила Диана, и слова ее стучали набатом в висках, — она скоро придет, а я пока за тобой присмотрю, сестренка Протея.

Густой комок подкатил к самому горлу, и Протею едва не стошнило. Она согнулась и отвернулась и тут же столкнулась со своими собственными глазами. Ее младшая версия смотрела на Диану решительно, а совсем не испуганно, и можно было упустить из виду, что пальцы ее мелко дрожали. Младшая версия Протеи моргнула, выдохнула воздух сквозь сжатые зубы и оглянулась на тикающие часы в коридоре — было без четверти два часа ночи. Только что наступило лето, и только что наступил ее день рождения, и вот какой подарок она получила — Стелла убила младенца, а ее саму убила Диана. Жизнь Протеи тоже, очевидно, подходила к заготовленному финалу, однако сценарий их уже рушился. Глаза Дианы фанатично блестели, и она снова повторила, что Протея не должна создавать ей проблем. В ответ Протея растянула губы в ухмылке; злость ее достигла своего апогея и застила глаза липким маревом. Тогда, помнится, Протея больше всех была обижена на Диану: она отчего-то думала, что их дружба со Стеллой была настоящей. Сейчас она думала, что Диана всегда была такая же, как и мать, и их общая алчность, сплетшаяся в толстые тяжелые корни, и позволила Протее остаться живой.

— Больше всех глупостей наделала ты, — Протея пожала плечами и кивнула на бездыханную Стеллу, — правда думаешь, что одной меня хватит? Ох, чувствую, матушка страшно разозлится, а не расстроится.

Тогда, поглощенная собственной яростью, Протея этого не заметила, зато теперь отчетливо видела, как разом побледнело лицо Дианы. Она отчетливо дернулась, нелепо взмахнула руками и присела, по-звериному готовясь к прыжку. Протея, не обращая внимания на продолжившуюся перепалку и засверкавшие вспышки заклинаний, обошла Диану по кругу, заглянула за ее спину и резко выдохнула, жмурясь всего на мгновение. В прошлом у нее не было времени, чтобы рассмотреть тело Стеллы, а теперь она все равно не могла до него дотронуться, и все-таки пальцы ее дернулись и сами собой потянулись вперед. Всхлип, похожий на птичий крик, вырвался из горла, и Протея моргнула, присаживаясь на корточки. За ее спиной ее шестнадцатилетняя версия боролась с Дианой за собственную жизнь, но это Протея уже видела, и оттого сейчас ее интересовало совершенно другое.

Бездыханное тело Стеллы распростерлось у самой кровати, она лежала, опустив одну руку на грудь, в то время как другая рука ее будто все еще тянулась к Диане, но та больше не обращала на нее ни капли внимания. Протея знала, что Стелла любила Диану, потому что она сама тоже ее любила. Это чувство, внушенное, высеченное в самой сути, все еще выжигало внутренности Протеи, и оттого смотреть на происходящее было страшно. Она не могла закрыть распахнутые настежь глаза Стеллы, не могла стянуть с кровати тонкое одеяло, чтобы прикрыть ее тело. Протея, пожалуй, могла только смотреть цепким взглядом, выискивая детали, пока вспышки заклинаний освещали полуночный мрак. На мертвое тело младенца на кровати она не смотрела, так и осталась сидеть на корточках, пока вспышки окончательно не погасли, и только тогда встала и обернулась. Тогда Протее казалось, что прошла целая вечность, однако в реальности сражение их заняло от силы пару минут. Момент, когда они обе лишились волшебных палочек и бросились друг на друга с кулаками, Протея не помнила, смотрела теперь, как ее младшая копия лупит Диану изо всех сил, и не успела вовремя отвернуться.

Кровь брызнула в разные стороны густыми липкими каплями, окрасила лицо Протеи и прочно въелась в сведенные судорогой пальцы. Отброшенная прочь палочка попалась ей под руку совершенно случайно, и Протея, почти выдохшаяся, пустила ее в ход, не задумываясь. Диана пронзительно завизжала и забилась под ее телом, и Протея вытащила палку из ее глаза и воткнула в основание шеи. Жалости не было, бились в висках злость и желание выжить любой ценой, и она вонзала в Диану проклятую палку снова и снова, пока из звуков вокруг не остались разве что противное хлюпанье крови и тиканье напольных часов. Эту палочку, самый первый свой сделанный артефакт, Протея до сих пор носила с собой, точно напоминание. Ее жизнь, как оказалось, стоила ровно столько и ни кната еще, и Протея наверняка убила бы снова, ни капельки не задумываясь. Она завороженно потянулась, собираясь стереть кровь со щеки, и спохватилась, что на нее нынешнюю не могло попасть ни единого пятнышка. Ее младшая версия устало откинулась, зачесала пальцами волосы, продолжая сидеть на бедрах Дианы, и медленно выдернула из ее обмякшего тела волшебную палочку.

Воспоминание оборвалось в то мгновение, когда коридор вспыхнул светом — это пробудилась от долгого сна матушка. Протею выбросило обратно в темную комнатку, и она ухватилась пальцами за края омута, опасаясь упасть. Ее тошнило, колени подкашивались, а сердце яростно стучало в висках. Протея так и не взглянула на лица живых сестер, однако теперь нестерпимое жжение внутри будто бы отступило. Она все сделала правильно, выдохнула Протея, такова была цена ее собственной жизни, и она осталась жива, несмотря ни на что. Рывком оторвавшись от омута, Протея таким же рывком распахнула дверь, промаршировала мимо Альбус и упала на диван, подтягивая к себе чашку. Чайный сервиз снова был здесь, и теперь Протея готова была выпить хоть сотню унций проклятого чая, если тот хотя бы немного уймет ее ярость.

* * *

Обратный путь занял у них куда больше времени — Альбус, как и обещал, провел Протее экскурсию по Хогвартсу, не забыв завести ее в самые странные коридоры и ниши. Альбус искренне любил этот замок и потому рассказывал много и с упоением, почти так же, как преподавал трансфигурацию на занятиях. Он, признаться, не был уверен, интересны ли его рассказы Протее, однако недовольства она не выказывала, и он продолжал болтать. Альбус рассказывал о тех, кто вырос в этих стенах, и тех, кто в них и остался, и Протея, кажется, слушала его постольку поскольку. После просмотра воспоминания она казалась Альбусу несколько странной и совсем немного рассеянной, и он даже на мгновение заинтересовался, что именно она видела, но лезть не в свое дело не стал. Протея, это было решительно очевидно, ценила честность и предпочитала равноценный обмен, и своими действиями Альбус отплачивал ей за подарок — ни больше, ни меньше. Чтобы спрашивать дальше, он должен был сделать для нее что-то еще, предложить Протее нечто достаточно ценное, и пока ничего не приходило на ум. Альбус вел Протею запутанным, зачарованными коридорами, рассказывал о прошлом и будущем, однако оба они, кажется, были решительно в другом месте.

— Профессор Дамблдор!

Его окликнули из дуэльного класса, и Альбус остановился, не спеша заходить. Протея тоже замерла, с интересом заглядывая в раскрытую дверь, и Альбус заметил, что она снова кажется совершенно обычной. Лицо ее посветлело, стало более мягким, и разгладились злые складки в уголках губ. Протея глянула на него вопросительно, и Альбус на мгновение потерялся в ее глазах, так и мерцающих любопытством. Она точно была в совершенном порядке, и он едва заметно вздохнул с облегчением, наконец обращая внимание на выскочившего из дуэльного класса преподавателя защиты от темных искусств.

— Профессор Селфридж, — поздоровался Альбус и указал на Протею, выглядывающую из-за его плеча, — это моя гостья, Протея Шелби. Мисс Шелби, это Майкл Селфридж, преподаватель защиты от темных искусств.

Он вдруг назвал Протею мисс Шелби, будто они были почти незнакомцами, и та хихикнула, обводя Альбуса озорным взглядом. Она сама протянула Селфриджу ладонь, дождалась, пока тот коснется кожи дыханием, и широко приветливо улыбнулась.

— Очень приятно, — Протея качнула головой, отступила на шаг и обхватила Альбуса за руку.

На мгновение повисла странная густая тишина, и Альбус кашлянул, привлекая к себе внимание. Он почувствовал себя ревнивым мальчишкой, однако не смог скрыть удовольствия, когда Селфридж смерил их обоих разочарованным взглядом. Он был младше Альбуса лет на двадцать и, откровенно говоря, подходил Протее куда сильнее, однако она держала за руку не его, и оттого злое торжество расплывалось в груди. Да уж, Альбус, оказывается, и впрямь был влюблен в эту девочку, и влюбленность делала из него совершенного идиота.

— Я хотел показать студентам настоящую дуэль, но не нашел ни одного преподавателя в помощь, — страдальчески вздохнул Селфридж, — и, может быть, профессор Дамблдор, раз мы с вами так удачно столкнулись, вы составите мне компанию?

Тон Селфриджа был жалостливым и просящим, но Альбус, невзирая на него, готов был уже отказаться, сославшись на занятость, когда Протея выступила вперед и склонила голову набок, заглядывая ему в глаза:

— Не хотите сразиться со мной?

И Альбус, глядя в ее полные энтузиазма сверкающие глаза, не смог отказать. Он кивнул, и Селфридж, радостно хлопнув в ладоши, потащил их внутрь дуэльного класса. Он, кажется, был решительно счастлив тому, что самому теперь участвовать не придется, и оттого поразительно резво разгонял учеников в стороны. Альбус, разумеется, знал всех этих ребят, поздоровался с ними кивком и подумал, что на следующем же уроке его завалят вопросами о Протее. Это, впрочем, было ожидаемо, потому что их прибытие видела едва не вся школа, а по дороге он даже слышал перешептывания старых портретов. И все же сейчас Альбуса волновало совершенно другое: Протея шла легко, улыбалась открыто, однако он чувствовал исходящую от нее ту самую странность, которую заметил в самом начале. Улыбка и заинтересованность обманули его, и Альбус уверился, будто ему показалось, но в конце концов оказался прав. Протея возбужденно крутила в пальцах волшебную палочку, шаг ее был пружинящим, а спина — до предела прямой, будто она собиралась принять участие не в шутливой дуэли, а драться насмерть. Он не знал, что именно она делала с омутом памяти, терпеливо ждал снаружи, так и не притронувшись к чаю, и теперь им владело вовсе не любопытство. Тревога расползалась в груди тяжелым удушливым облаком, и Альбус не мог прогнать ее, просто затолкав куда-то поглубже. Встав на подиум напротив Протеи, он взмахнул палочкой и церемониально поклонился, и она отзеркалила его жест, растягивая губы в такой улыбке, будто собиралась свернуть ему шею.

Они начали одновременно. Сперва поставили купол, ограждающий зону сражения, а затем, нисколько не думая, бросились в бой. Заклинания столкнулись скрежещущей вспышкой, искры на мгновение ослепили, и Альбус отступил всего на мгновение. Жар и свет опалили лицо, Протея вынырнула из отзвука заклинания, и лицо ее расплылось. Она все еще стояла с другой стороны длинного дуэльного подиума, и Альбус, хохотнув про себя, уличил крошечное мгновение для контратаки. Его заклинание прорезало воздух со свистом, иссекло саму суть колдовства и врезалось в невидимый щит. Протея широко улыбнулась, выдержала еще несколько атак, прежде чем ее чары рассыпались, и затем пришел черед Альбусу защищаться. Заклинания сыпались с ее палочки без остановки, так что он едва мог вдохнуть горячий от магии воздух, а лицо сделалось и вовсе непроницаемым. Будто белая посмертная маска, застыло на нем безразличное выражение, и только глаза Протеи, то ли зеленые, то ли все-таки голубые, ярко сверкали во вспышках. Альбус не отступал, просто считал необходимым сделать два шага назад, приблизившись к самому краю, чтобы перехватить инициативу.

Заклинание его отскочило от Протеи резиновым мячиком, ударило в барьер и заискрило, рассыпаясь голубоватыми молниями, и все разом закончилось. Протея крикнула «ой», взмахнула палочкой и соскочила с подиума, и только потом Альбус, увлеченный действием до предела, увидел, что именно произошло. Ему потребовалось еще мгновение, чтобы перевести дух и сфокусировать взгляд, а затем он убрал пробитый барьер и тоже спустился под взглядами нескольких десятков пар глаз. Все это время Протея, склонившись над шестикурсницей Пенелопой Селим, говорила что-то и говорила, будто тишина выводила ее из себя. Кроме совершенно обескураженного вида, у студентки не было никаких травм, и Альбус легко тронул Протею за плечо, отвлекая.

Совершенно очевидно было, что они увлеклись и переборщили, превратив демонстрацию учебной дуэли в самую настоящую схватку. Заклинания, которые колдовала Протея, совершенно точно не были из школьной программы, но это можно было понять. Протея упоминала, что ни в какой школе она не училась, и что воспитывала ее мать-отшельница, и все равно Альбус не мог поверить. В пылу схватки она напомнила ему Геллерта Гриндевальда, такого же возбужденного, страстно влюбленного в магию, и Альбус испугался. Он знал эту девочку по большей мере два месяца, а то и вовсе мог бы сказать, что видел ее не больше десятка раз, а уже испытывал к ней пусть и не слишком явные, однако же чувства. Его одержимость Геллертом была в прошлом, однако проклятая клятва все еще пожирала Альбуса изнутри, и он никак не мог совершить ту же ошибку второй раз. Протея должна была быть обычной юной волшебницей, и тогда Альбус легко отрекся бы от нее, как отрекался от всего, что хоть сколько-нибудь затронуло его за живое.

— Пойдемте, — Альбус снова тронул ее за плечо, наконец привлекая к себе внимание, — я провожу вас.

Стоило ей замолчать, и стало тихо до звона в ушах. Протея, сидящая на корточках, подняла на Альбуса взгляд, потерянно оглянулась на ученицу и пожала плечами. Улыбка на ее лице расползлась совершенно бессмысленная, и она медленно поднялась, ухватившись за протянутую ладонь. Поучительную речь Альбус оставил на Селфриджа, и они вышли прочь из дуэльного класса и направились в сторону выхода. О том, что странную девицу ему припомнят этим же вечером, Альбус старался не думать, полностью сосредоточившись на едва заметно подрагивающей ладони Протеи. Собственную руку она не выдергивала, послушно шла, все еще отстраненная, будто запутавшаяся в воспоминаниях и собственных мыслях, и Альбус вел ее коротким путем, неосознанно избегая взглядов и перешептываний. Отчего-то эту девочку он хотел уберечь, но думал, что все равно уже провалился, потому что в первую очередь не должен был влезать в ее спокойную жизнь. Откровенно говоря, Альбусу было плевать, откуда появилась Протея два года назад и чем она занималась до этого, он беспокоился о ней так, как может волноваться отец о единственной дочери, и от этого чувства кислая тошнота подступала к горлу. Альбус одновременно хотел ее и снова закрыться в собственной скорлупе, однако Протея уже расковыряла рану тонкими пальчиками, и витиеватые трещины расползлись по всей его выстроенной за много лет оболочке.

— Вы бы тоже выжили, — сказала Протея, и только после этого Альбус заметил, что они подошли вплотную к барьеру, окружающему Хогвартс.

Что именно она имела в виду, Альбус не понял, однако спрашивать было уже поздно. Протея, лукаво улыбнувшись и сверкнув глазами, ухватила Альбуса за грудки, потащила на себя, переступая барьер, и аппарировала вместе с ним. Перед глазами мелькнула вспышка, желудок скрутило, и от неожиданности Альбус едва пополам не сложился.

— Я похищу вас ненадолго, — Протея приблизилась вплотную, так что Альбус почувствовал ее дыхание на щеке, — мне кое-что пришло в голову.

Выражение лица ее, только что безразличное, сделалось безрассудным, и Альбус застыл, точно вкопанный.

— Ну же, — поторопила Протея, заметив заминку, — или вы больше не хотите снять клятву?

Слова подействовали, и Альбус, вздрогнув, шагнул в ее сторону. Они вернулись в гостиную ее дома, такую же наполненную беспорядком и волшебством, как и обычно, и оттого голова у Альбуса совсем пошла кругом. Протея смотрела на него, как смотрел Геллерт, выглядела, точно он, одержимый собственными дурацкими помыслами, и то, с каким трепетом Альбус принимал это странное изменение, приводило в ужас. Он еще не избавился от первой клятвы, данной в запале юношеской влюбленности, и вот уже совершал снова ту же ошибку. Наверное, Альбус просто-напросто был слишком внушаемым, наверное, его привлекала в людях безумная одержимость, а Протея, вовремя попавшись под руку, уже успела занять почетное место в его заштопанном сердце. Оковы внутри сжимали, давили до боли, и казалось, точно хрустели ребра под натиском, и оттого, наверное, что кислород вовсе не проникал в кровь, голова Альбуса шла кругом. Он сделал шаг, а затем еще и еще, нагнал Протею посреди гостиной, и она широко улыбнулась и опустила обе ладони ему на грудь.

По телу будто прошла вспышка молнии, Альбус дернулся, и Протея вскинула подбородок, приказывая не двигаться. Тепло от ее прикосновений забралось под плотную мантию, рассыпалось по коже солнечными поцелуями и защекотало на загривке, и Альбус вздохнул. Он позволял Протее делать с собственным телом все, что угодно, как позволял когда-то Геллерту Гриндевальду, и оттого колючий страх мешался с искрами предвкушения. Давным-давно Альбус привык быть один, отстранился ото всех, нацепив маску драккловой добродетели, будто она могла скрыть его испорченную натуру, а теперь желал, чтобы маска эта была настоящей. Впрочем, она приросла к лицу настолько, что отодрать можно только лишь с его собственной кожей, однако тогда, пожалуй, от Альбус Дамблдора ничего не останется. Внутри его таилось много плохого, однако честно признаться, что был таким же, как Геллерт, Альбус не мог. Он все еще хотел достичь цели, разве что другим способом, и оттого связывающая внутри клятва билась и ликовала.

— О чем вы думаете? — спросила Протея, чуть отстранившись.

Глаза ее, голубые и зеленые одновременно, светились сосредоточенностью, и Альбус понял, что спрашивает Протея не из праздного интереса. Рук с его груди она не отнимала, и оттого по телу все еще расползалось, растекалось приторным медом, густое тепло. Солнечные зайчики скакали по гостиной рыжими кляксами, блестели в осколках стекла и подвешенной к потолку люстре, и Протея в их игривом свете казалась едва ли не привидением.

— О том, с кем разделил клятву, — Пожевав губы, ответил Альбус, и Протея кивнула:

— Хорошо. Теперь перестаньте.

И он перестал, так легко и просто, как если бы выбросил из кармана обертку конфеты. Тепло, растекающееся по телу, кольнуло, вспыхнуло жаром и холодом, пальцы свело, и Альбусу пришлось сосредоточиться, чтобы остаться на месте. Протея теперь водила ладонями вверх и вниз, почти касалась голой кожи на шее, а от рук ее Альбус не чувствовал ничего, кроме удушливого вожделения. Он был с мужчинами и был с женщинами, стараясь объяснить себе эту странность, однако никто из них прежде не вызывал таких чувств. Внутри Альбуса пылало так же, как в юности, когда Геллерт глядел на него полубезумным взглядом, и все же совсем по-другому. Он желал Протею, хотел ее прямо сейчас, пока ладони ее касались мантии на груди, но все еще не мог сдвинуться с места. Взгляд ее, полный суровой сосредоточенности, приковывал Альбуса к месту, точно лабораторную крысу, и прямо сейчас, кажется, было совершенно очевидно, что Протея могла делать с ним все, что захочется. Альбус чувствовал себя юным мальчишкой, у которого от взгляда милой девчонки подкашивались колени, и оттого требовалась сила целого мира, чтобы заставить его стоять на ногах.

— Ну все, — Протея отступила на шаг, ободряюще похлопала Альбуса по груди и склонила голову набок.

Сосредоточенность исчезла с ее лица, и оно снова стало бесстрастным. Глаза сверкнули, отражая свет солнечных зайчиков, стали совсем зелеными, а затем исчезли в тени длинных ресниц. Протея хохотнула чему-то в собственных мыслях, взмахнула руками и уселась прямо на пол, поджав под себя ноги. Из ниоткуда вокруг нее появились холст, палитра, краски и кисти, и Протея, взмахнув рукавами, точно птичьими крыльями, сбросила мантию быстрым движением. Все это происходило так быстро, что Альбус едва успевал следить за макушкой Протеи глазами: вот она стоит перед ним, а вот — в одном исподнем сидит на полу и выдавливает из тюбика красную краску. Первый мазок расчертил холст на две половины, следующий — на четыре, и вскоре весь он оказался закрашен сплошной алой краской. Рука Протеи двигалась быстро и рвано, голова ее склонилась так низко, что, казалось, могла коснуться холста кончиком носа, а Альбус все продолжал стоять и глядеть, точно завороженный. Будто незримая нить протянулась между ним и Протеей, и хотелось намотать ее на кулак и дернуть изо всех сил.

— Что вы…

— Идите-идите, — оборвала запоздалые вопросы Протея, махнув рукой, — я собираюсь нарисовать портрет моей матери.

Альбус постоял еще какое-то время просто потому, что безоговорочно подчиняться не собирался, однако Протея больше не обращала на него ни капли внимания. Она возила кисточкой по холсту, и из-за ее спины не было видно отчетливо, но Альбус все равно мог кое-как разглядеть красные пятна на красном фоне. Другой цвет Протея не выбрала, так что вся ее картина была написана красным, и все-таки даже так отчетливо виден был смазанный образ. Он прыгал, будто плясал, из одного угла картины в другой, оставлял следы там и здесь, пока не сделался всем целиком. От верхнего правого края до нижнего левого, она занимала собой всю картину, непонятная и огромная, пугающая до одури, и Альбус продолжал смотреть на нее, не в силах отвести взгляд. Он видел перед собой острые позвонки Протеи, проступающие сквозь тонкое нижнее платье, видел ее напряженные плечи и сваленную грудой черную мантию и все равно смотрел на портрет ее матери. Нить между ними еще не лопнула, и Альбус будто наяву чувствовал ужас, охвативший его до самых кончиков пальцев, и еще отвращение. Протея наверняка не знала об этом, потому что тогда непременно разозлилась бы, обвинив Альбуса в том, что он лезет не в свое дело, и он, словно вор, совершивший первое в жизни убийство, стоял в липком оцепенении.

Дверь хлопнула за спиной резко, ударила по ушам, и Альбус вздрогнул и растерянно оглянулся. Он теперь бы в собственной комнате в Хогвартсе, однако совершенно не помнил, как именно здесь оказался. На маленьком журнальном столике все еще стояли чашки недопитого чая, а дверь в кладовую была приоткрыта. Взмахом волшебной палочки он привел помещение в порядок, наткнулся взглядом на подаренные Протеей очки и покачал головой. Он обязательно подумает о том, что случилось, несколько позже, а сейчас Альбус должен был идти на ужин и отвечать на вопросы и любопытные взгляды, а затем снова вести уроки и снова ужинать, чтобы в конце концов стать дряхлым язвительным старикашкой навроде профессора Бинса, который только и может что убаюкивать всех своими рассказами.

Хэллоуин наступил неожиданно. В последнее время Альбус был занят настолько, что едва вылезал из своего школьного кабинета, так что время для него слилось в бесконечную карусель из уроков и меняющих направление лестниц. К тому же, Селфридж все-таки перекинул на него заботу о Дуэльном клубе, а сам умыл руки, так что вечера Альбус стал проводить в компании все тех же школьников. Он даже почти не следил за Геллертом, только отправлял к нему соглядатаев и довольствовался короткими скупыми отчетами, и оттого тонкая нитка волнения звенела внутри, точно натянутая струна. Альбус и без того знал, что Геллерт собирает последователей, находит их там, где волнения охватывают магглов и будоражат общественность. Ходили слухи, что зреет война, и оттого волшебники жужжали встревоженным ульем, и гул их расползался на всю Европу. Альбус же оказался практически заперт в замке, но даже будь он свободен, все равно ничего не смог бы поделать. Проклятая клятва жгла внутренности и свивались узлом вокруг сердца, и в последнее время, с тех пор, как они с Протеей не виделись лично, боль от нее делалась все сильнее.

По Протее Альбус скучал. С ней он обменивался короткими письмами, больше похожими на скупые записки, в которых Протея приглашала его на очередной эксперимент, а Альбус писал, что и в этот раз чрезвычайно занят и не может вырваться даже на минутку. Он чувствовал себя запертым в замке и с головой уходил в преподавание и руководство Дуэльным клубом, проверку домашних заданий и написание планов только чтобы от этого чувства избавиться. Бесконечные будни тянулись одинаковым серым полотном, таким же удушающим, как слишком сильно затянутый галстук, и в редкие моменты передышек Альбус хватал ртом воздух так жадно, что плыло перед глазами. Он то и дело вспоминал о запертой комнате с Омутом памяти, будто там внутри могла остаться частичка Протеи, и тут же выбрасывал из головы эту мысль. Вместо того он цеплял на нос очки и с любопытством рассматривал разноцветные всполохи, наполняющие замок. На себя в зеркало Альбус больше не смотрел, опасаясь, что розовый и зеленый стали совсем маленькими или вовсе исчезли и белом звонком ничто, и оттого чужие яркие чувства доставляли ему искристое удовольствие.

И все-таки наступил Хэллоуин. Тридцать первое октября выпало на воскресенье, и с самого утра замок оказался наполнен голосами школьников, которым не надо было идти на занятия. В последнее время в школу стали набирать все больше магглорожденных волшебников, и оттого традиции праздника постепенно менялись. Помимо неизменных свечей, пляшущих под потолком в Большом зале, по коридорам летали, хлопая крыльями, летучие мыши, а по углам оказались расставлены тыквы с вырезанными лицами. Паутина свисала прямо над головой, и Альбусу приходилось то и дело использовать очищающее заклинание. Полы его мантии, фиолетовой с серебряными созвездиями, цеплялись за украшения, и в какой-то момент Альбусу даже почудилось, что та либо порвется, либо просто-напросто останется на месте, опутав какую-нибудь особенно страшную тыкву. Он как раз возвращался с завтрака, когда мантия его в очередной раз зацепилась, и Альбус, взмахнув палочкой, превратил тыкву в полноразмерного Джека. Джек ухмыльнулся вырезанными из тыквы зубами, склонился, будто снимал несуществующую шляпу, и зашагал прочь, потому что задачей его сегодня было напугать как можно больше детишек. Альбус же вернулся в собственные комнаты, вздохнул и зажег камин.

Пока воздух медленно согревался, он прошелся вдоль стен, заложив руки за спину и разглядывая книжные полки. Сегодня он был свободен, вот только Протея не приглашал его, не отправляла записки уже неделю, и Альбус стал всерьез беспокоиться, не обиделась ли она. Такое поведение, впрочем, едва ли было в ее характере, однако Протея все еще была женщиной, тем более молоденькой, и Альбус невольно сравнивал ее с семикурсницами. Некоторые из них совершенно неприлично целовались со своими кавалерами по углам, но Альбус старался не прогонять их, прекрасно осознавая, что всем им вскоре так или иначе придется повзрослеть. Пусть до Англии речи Геллерта долетали обрывками, даже здесь находились последователи его идеи, и Альбус, пожалуй, всерьез беспокоился, что однажды волшебники могут болезненно разделиться на чистокровных и магглорожденных. Сам он не видел ничего плохого ни в тех, ни в других, более того, считал всех магов решительно одинаковыми и признавал одни лишь способности. Так было сейчас, а о прошлом Альбус старался не вспоминать, пока данная клятва в очередной раз не сдавливала внутренности.

К Протее он решился наведаться ближе к вечеру, когда совершенно извелся. Странно было осознавать, что, привыкнув к постоянной загруженности, в тишине Альбус начинал скучать. До обеда он успел проверить эссе второго и четвертого курсов, подготовить несколько материалов для следующего занятия и сходить в библиотечную запретную секцию. Там Альбус перекинулся несколькими ничего не значащими фразами с мисс Пинс, очаровательной леди с острым придирчивым взглядом, и потратил еще около полутора часов на изучение древней ритуалистики. Не найдя ничего интересного, Альбус принялся бродить по замку, снова цепляя мантией тыквы, пока не набрел на Фонаря Джека, распугивающего мальчишек у подножия меняющих направление лестниц. Тогда-то, обратив Джека обратно в тыкву, Альбус и решил наведаться к Протее без приглашения, потому что она, кажется, сама говорила, что он может приходить, когда только захочет.

Идти Альбус решил пешком, потому что ему надо было проветриться. Погода стояла теплая, под ногами хрустели опавшие рыжие листья и пахло прелостью и влажной землей. Накануне прошел сильный дождь, так что каблуки его туфель иной раз проваливались в размокшую землю, а на подол мантии налипали подгнившие листья и веточки. Альбус едва успел выйти за территорию школы, как его охватило странное нетерпение — он хотел как можно скорее очутиться в Хогсмиде. Такое, пожалуй, бывало с ним только в юности, когда встречи с Геллертом, полные восторга и страсти, были наперечет, а дома Альбуса все еще ждали мама, Ариана и Аберфорт. Сейчас же за спиной у него высилась громада Хогвартса, а впереди темнел нависающий над дорогой лес, и не было видно даже краешка самой высокой крыши. И все-таки Альбус прибавил шагу, взмахом палочки наложил заклинание, не позволяющее грязи пристать к его одежде и обуви, и едва не бегом бросился в сторону Хогсмида. Альбус вдруг почувствовал себя совсем юным мальчишкой, и даже воздух, казалось, сделался вокруг него более сладким.

Дом Протеи, тот его вход, расположенный в Хогсмиде, оказался окружен такими плотными чарами, что воздух от них искрил и едва не дымился. Видно было крышу и окна второго этажа, а ниже стояло плотное марево, похожее на жар и дым от костра. На ощупь марево тоже оказалось вязким и плотным, выталкивало, стоило прикоснуться, и Альбусу пришлось остановиться перед калиткой. Дальше его не пускало, будто Протея отгородилась ото всех высоким забором, сквозь который ничего не было видно. Возвращаться Альбус не желал, потому что тогда его день стал бы по-настоящему бессмысленным, но и бесцеремонно врываться не стоило. Наверное, думал он, надо было подать Протее какой-нибудь знак, но на чарах не было ни колокольчика, ни кольца. Тогда Альбус аппарировал в Лондон, оказался на Косой аллее и распахнул дверь магазина. Та открылась с мелодичным звяканьем колокольчика, и в этой стороне совсем ничего не помешало ему войти.

В магазине царил непривычный полумрак, а тишина окутывала, будто кокон. Альбус поежился, проходя внутрь, и дверь за его спиной захлопнулась. Табличка дернулась, будто собиралась перевернуться, и Альбус ухватил ее пальцами. Темнота, сглаженная полумраком, окутывала его; артефакты, обычно бряцающие и вращающиеся, не двигались, и казалось, будто все внутри онемело. Время остановилось, только снаружи можно было разглядеть идущих людей, и Альбус тоже замер, поддавшись мгновению. От тишины у него зазвенело в ушах, а когда он отпустил табличку, та все-таки перевернулась, и внутри оказалась та сторона, на который темно-синей краской было выведено «открыто». «Закрыто», оказавшееся снаружи, было красным с витиеватыми буквами, и издалека его было видно так хорошо, что невозможно ни с чем перепутать. Вздохнув и сощурившись, Альбус двинулся вглубь магазина к маленькой двери, отделяющей его от всего остального дома, и та приглашающе приоткрылась.

Жилую часть дома Альбус прошел насквозь, не оглядываясь. Он отчего-то знал, что Протея снаружи, и ноги сами вели его к ней. Альбусу было нужно, жизненно необходимо увидеть Протею прямо сейчас, и он мчался, не обращая внимания на беспорядок и разбросанную по полу гостиной одежду. Протея всегда была неряшливой и не слишком следила за своим собственным видом, однако увидеть ее полностью обнаженной Альбус не ожидал.

Едва он вышел из дома, в лицо ему дыхнул жар. Высокий костер горел прямо посреди двора, трещали поленья и взлетали в воздух снопы красноватых искр, от которых у Альбуса сразу заслезились глаза. Костер был до того высокий, что приходилось задирать голову, чтобы увидеть его целиком, и Альбус застыл на пороге, оставив распахнутой дверь. С этой стороны чары не были такими плотными, и можно было увидеть улицу, тень деревьев впереди и огромное алое солнце, опускающее прямо в костер. Ветер подул, мазнув по лицу дымом, и Альбус прикрыл ладонью глаза всего на мгновение, а когда открыл, распахнул заодно от удивления рот.

Протея летела. Разбежавшись, она подпрыгнула, взмахнула руками и поджала ноги, и ветер подхватил ее, понес выше, так, чтобы языки пламени вскользь мазнули по голым пяткам, а затем, хохоча, плавно опустилась за землю. Из одежды на ней были один только ветер и искры костра, а еще пожухлая осенняя трава, в которой утонули босые белые ступни. Волосы ее разметались по плечам вороньими крыльями, глаза сверкали, и казалось, будто она была той самой ведьмой из маггловских сказок, которая в полночь летала голышом на метле. Впрочем, Альбус не сомневался, что Протея могла и полетать, забыв про заклинание отвода глаз и оседлав самую что ни на есть дворовую метлу с редкими жесткими прутьями, и оттого губы его сами собой растянулись в улыбке. Маленькая аккуратная грудь ее колыхалась, соски торчали от разницы температур, и Альбус, хмыкнув, решил, что сам наложит подходящее заклинание, если уж Протея решит сверкнуть прелестями перед кем-то еще. Самому себе он смотреть вовсе не запрещал, пусть и чувствовал, что вскоре начисто перестанет хоть что-то соображать.

Он простоял так еще добрых десяток минут, пока Протея прыгала и прыгала, хохоча, и все это время взгляд его скользил вверх и вниз, то путаясь в разметавшихся волосах, то припадая к обнаженной груди. Несмотря на жар от костра, воздух все еще оставался холодным, то и дело задувал колючий осенний ветер, и тогда Протея ежилась и кружилась, раскинув в стороны руки. Она не видела его, не обращала на Альбуса никакого внимания, и он на мгновение даже забыл, что сам был теплым и осязаемым. Так продолжалось, пока Протея, крутанувшись на пятках, вдруг не впилась в него сверкающими глазами. Руки ее взметнулись, губы растянулись еще шире, и она вприпрыжку бросилась к Альбусу, в два шага достигнув крыльца, а затем обвила шею руками и жарко поцеловала.

Альбусу показалось, будто земля ушла у него из-под ног. Он даже пошатнулся, но устоял, привалившись спиной к поддерживающей крышу колонне, а руки его сами собой ухватили Протею за талию. Кожа ее оказалась горячей и влажной, и Альбус скользнул по ней выше, касаясь лопаток и кончиков мягких волос. Протея тем временем мазнула языком по его губам, и Альбус выдохнул, приоткрывая рот, и тогда язык ее скользнул внутрь. Вместе с ним хлынул поток магической силы, чистой и яростной, и Альбус, признаться, не понимал, что сильнее сводило его с ума. Протея целовала его горячо и напористо, исследовала языком его рот, а пальцы ее зарылись Альбусу в волосы, и тянули и царапали, будто она не могла устоять на ногах. От потока магии кружилась голова, Альбусу чудилось, будто он наклюкался, точно впервые дорвавшийся до выпивки буйный подросток, и он крепче прижимал Протею к себе, вовсе не опасаясь, что от его пальцев на ее теле останутся синяки. Альбус был пьян ей и ее магией, а Протея все целовала и целовала его, отрываясь только затем, чтобы глотнуть чуточку воздуха.

Когда она наконец отстранилась, Альбусу показалось, будто он напрочь сошел с ума. Протея мазнула по его лицу затуманенным взглядом, облизнулась и принялась покрывать поцелуями его щеки, обхватив голову Альбуса так, чтобы он не мог отстраниться. Альбус, впрочем, был настолько чудовищно пьян, что едва поспевал за ее рваными движениями взглядом. От жара и холодного воздуха голова у него кружилась, от горячей влажной кожи Протеи под пальцами мантия казалась ужасающе тесной, а от прикосновения ее губ давило и жало и паху. Разумеется, сквозь плотную мантию он не мог почувствовать ее грудь, прижавшуюся к его груди, но и одного воображения было достаточно. Альбус скользил по спине Протеи пальцами, путался в ее волосах и дышал так же рвано и резко, и не было в его голове ни единой мысли, кроме той, чтобы происходящее никогда не заканчивалось. Вот только в конце концов Протея, вздохнув, опустила голову Альбусу на плечо, сладко причмокнула и обмякла, оставаясь в его руках тряпичной куколкой, растерявшей все волшебство.

Альбуса будто ледяной водой окатило. Руки Протеи опали, скользнув по его плечам, а костер за ее спиной продолжал жарко гореть, и Альбус все ждал, когда он поднимает голову и захихикает, и потащит его тоже прыгать через костер, и в конце концов прикажет раздеться, потому что не может же она одна ходить совершенно нагой. Альбус ждал, привалившись спиной к колонне, а Протея спала, уткнувшись ему в шею носом и обдавая ее горячим дыханием. Она была удивительно легкой, повисла на нем, и Альбус держал ее обеими руками, прижимая к собственной груди и не позволяя рухнуть на пол. Так было, пока красное пятно солнца не уперлось боком в колючки елей, и тогда Альбус подхватил Протею на руки, невзначай мазнув взглядом по ее обнаженной груди, и занес ее в дом. Дверь за ними захлопнулась сама по себе, отрезая прохладу осеннего вечера, вспыхнула магией лампа под потолком, а от тишины у Альбуса вдруг зазвенело в ушах. Каждый раз, когда он приходил в этот дом, внутри было шумно, потому что Протея постоянно была чем-нибудь занята, а теперь она сладко спала у него на руках, и все вокруг будто разом оказалось в его едином распоряжении.

Вздохнув, Альбус решил, что должен уложить Протею в кровать. Он видел лестницу на второй этаж между жилой частью и магазином и отчего-то не сомневался, что спальня Протеи расположена именно на втором этаже. Внизу, впрочем, были только гостиная, маленькая кухня и крошечная ванная комната, а еще отделенная волшебной завесой лавка со всевозможными артефактами, а еще Альбус никогда не видел, оказывается, чтобы Протея ходила наверх. На улицу в Хогсмиде выходило три окна на втором этаже, однако сквозь них никогда ничего не было видно, сколько бы Альбус ни всматривался. Он вовсе не был уверен, что идет правильно, но поднялся наверх по поскрипывающим ступенькам и толкнул первую попавшуюся дверь. Та распахнулась, но внутри оказалось темно и пахнуло пылью и затхлостью, и тогда Альбус направился к следующей дверь, но там оказалось все то же самое. Оставалась еще одна дверь в самом конце коридора, и та-то наконец поддалась, вот только внутри оказалась вовсе не спальня. Перед Альбусом предстала большая ванная комната с литой чугунной ванной посередине, сквозь окно которой был видел горящий костер. Это была вовсе не спальня Протеи, и Альбус разочарованно выдохнул, захлопывая за собой дверь. Он вернулся в коридор и снова проверил две первые двери, но картина не изменилась — внутри было темно, затхло и сыро, так что идти туда решительно не хотелось. Это наверняка были какие-нибудь чары, разбираться в которых Альбусу решительно не хотелось, потому что он все еще держал спящую Протею в руках. Альбус делал это без помощи облегчающего вес заклинания, и руки его уже едва не отваливались от напряжения, так что он поспешно спустился вниз и уложил Протею на диван в гостиной.

Взмахом волшебной палочки он расчистил по обыкновению заваленный всевозможными приспособлениями пол, снял с себя мантию и укрыл ею нагую Протею, и звезды блестящим бархатом заструились по ее ногам. Протея снова причмокнула и подложила под щеку ладонь, и Альбус хотел было уйти, но что-то остановило его. Костер во дворе все еще ярко горел, а сквозь морок не было видно дороги, только верхушка леса и почти совсем скрывшееся за деревьями солнце. Он не мог уйти и оставить Протею наедине со всеми этими заклинаниями и потому, снова вздохнув, уселся на тот же диван. Теперь макушка Протеи касалась его бедра, и оттого Альбус снова перестал думать о чем-либо, кроме ее обнаженного тела. Он, должно быть, так и заснул, сморенный теплом и дурными фантазиями, потому что в следующий раз, когда Альбус открыл глаза, вокруг было темно, а голова спящей Протеи лежала у него на коленях.

Когда Альбус снова проснулся, в окно ярко светило солнце, а сам он полулежал на диване. Ни Протеи, и мантии не было, только играла в солнечных лучах искристая пыль, а еще снова разразился страшный бардак. Виновником последнего, впрочем, мог быть сам Альбус, потому что вчера он убирал вещи с дивана совершенно не глядя, куда их девает. Шерстяной жилет на нем ужасно помялся, а рубашка и вовсе задралась до самого пояса, и Альбус вдруг представил, что теперь неряшливостью похож на Протею. Он улыбнулся, поднялся и выглянул в окно, но там не осталось ни следа вчерашних гуляний. Ни пепелища костра, ни марева чар, только ровно стриженная трава во дворе и начинающийся невдалеке густой темный лес. Альбус даже увидел пробегающего по дороге мальчишку, а еще незапертую на щеколду калитку, покачивающуюся на ветру. Он даже представил мерный скрип петель и шелест ветра, а затем обернулся, оглядывая гостиную.

Здесь было тихо. Ни далекого позвякивания посуды, ни приглушенного шепота, ни поскрипывания половиц, только Альбус, застывший у окна в полнейшей растерянности. Ему, наверное, давно пора было идти на уроки, и как минимум завтрак он пропустил, потому что солнце светило вовсю, совершенно не по-осеннему яркое, почти обжигающее. Солнце играло, рассыпалось бликами по комнате, и Альбус вдруг представил себе Протею, играющую с солнечными зайчиками, точно кошка. Протея отличалась удивительными талантами и наверняка была анимагом или же имела какой-нибудь собственноручно сделанный артефакт, позволяющий обратиться животным. В представлении Альбуса Протея могла быть кем угодно, но только не обыкновенной девицей, кои сотнями ходят по оживленным улицам Лондона. Протею, впрочем, Альбус никогда обычной и не считал, а теперь, после всего, что случилось вчера, она и вовсе представлялась ему кем-то навроде сказочной фейри.

— Вы проснулись? Погодите, я приготовлю вам что-нибудь!

Вот она перегнулась через перила на лестнице, а затем вприпрыжку бросилась вниз, снова одетая в его мантию, и вышитые серебром звезды путались у нее под ногами. Волосы Протеи были растрепаны, а ноги босы, но всем своим видом она выражала такое полноценное счастье, что Альбус невольно расплылся в улыбке. Он даже на мгновение представил, будто Протея под его мантией все так же нагая, и сердце его тут же заколотилось, точно у крепко влюбленного мальчишки. И все-таки Альбус должен был идти, чтобы не опоздать хоть на какие-то уроки, пусть душа его и отказывалась двигаться с места.

— Не стоит так утруждаться, — выдохнул Альбус, когда Протея, перепрыгнув две последних ступеньки, исчезла из глаз, — боюсь, мне уже пора.

Топот шагов резко стих, и Альбус вздрогнул. Он больше не видел Протею, потому что она скрылась в кухне, и не слышал, потому что она, должно быть, остановилась или наложила какое-нибудь новое заковыристое заклинание. Весь ее дом был доверху покрыт разномастными чарами, и чары эти переплетались и накладывались друг на друга, так что Альбус едва ли мог разобраться в тугом искристом клубке.

Острый носик Протеи высунулся из-за двери, и она уставилась на Альбуса оценивающим взглядом. Его мантия была ей ужасающе велика, и оттого то и дело норовила свалиться с плеча, и Протея постоянно поправляла ее, одергивая быстрым резким движением. Она смотрела на Альбуса всего пару мгновений, и за это время, кажется, нечто важное свершилось в ее голове, потому что губы Протеи растянулись в ехидной улыбке, а сама она ткнула в Альбуса пальцем. Рукава мантии тоже были ей слишком длинны, так что ей пришлось закатать их едва не до самого локтя.

— Стойте здесь, — приказала Протея, и Альбус усмехнулся и покачал головой.

Он сам не успел заметить, когда она обрела над ним такое влияние. Ни одного заклинания Протее не нужно было произносить, чтобы вертеть Альбусом так, как захочется. Он покорно замер, пожирая взглядом ту точку, где последний раз было ее лицо, и сунул руки в карманы. Разумеется, Альбус успел привести себя в порядок сразу же, как только поднялся, но все же ему отчетливо чудилось, будто он был таким же неряшливым и растрепанным, как и Протея. Это не то чтобы в самом деле сближало, потому что после вчерашнего поцелуя Альбус не мог представить себя еще ближе, просто было в неряшливости Протеи нечто такое уютно домашнее, из-за чего хотелось укутать ее поплотнее и крепче прижать к себе. Стоя у окна в доме Протеи, Альбус пытался вспомнить охватившие его вчера ощущения. Протея прижималась к нему голым телом, целовала его жарко и напористо, а Альбус скользил ладонями по ее спине, зарывался пальцами в волосы и прижимал ее к себе так тесно, что, казалось, мог услышать стук заполошного сердца. Протея в его руках была горячей и жадной, переполненной магией, и Альбус хотел ее еще и еще.

Наверное, подумал вдруг он, ему стоило согласиться пойти с ней на свидание еще в первый день, но тогда предложение это казалось ему неуместной насмешкой. Теперь же Протея вела себя как ни в чем не бывало, расхаживала по дому в его мантии, усыпанной звездами, а Альбус готов был отдать ей все до единой. Вытянув из кармана правую руку, он осторожно коснулся груди и подумал о Геллерте, о том, какие чувства обуревали его, когда они были вместе. Выходило нечто похожее, но все же иное — в Протее тоже была капля безумного гения, но в то же время она была приземленной. Протея была здесь и сейчас, не думала о прошлом и будущем, не собиралась менять мировые устои, точно невероятно амбициозная идиотка. Протея жила так, как ей хочется, а весь остальной мир просто вращался вокруг нее, и Альбус тоже попал в этот неудержимый круговорот.

— Вы не смотрели, — заявила Протея, снова появляясь в гостиной.

Следом за ней плыли по воздуху тарелка с нарезанными на скорую руку сэндвичами и дымящийся чайник. Две аккуратные глиняные чашечки появились на столе сами собой, а затем из кухни запоздало выплыли блюдце с сахаром и молочник. Протея махнула рукой, приглашая Альбуса сесть, и тот снова безукоризненно подчинился, в два шага оказываясь возле стоящего посредине гостиной круглого обеденного стола. Весь он, кажется, только что был доверху завален всевозможными механизмами, но, стоило Альбусу только моргнуть, сделался опрятным и чистым. Появилась даже кружевная белая скатерть, скрывшая пару подпалин на темном лаке, и Альбус, взмахнув палочкой, превратил медный подсвечник в вазу с цветами.

— Что не смотрел? — спросил он, с сожалением замечая, что Протея уселась, не позволив ему отодвинуть ей стул.

Хотелось поухаживать за дамой, раз уж на то пошло, однако та оказалась завидно самостоятельной. Она, не успел Альбус и сам опуститься за стол, уже раскладывала по тарелочкам бутерброды и разливала чай в чашки, и руки ее при этом порхали так быстро, что Альбус едва замечал их движение.

— Воспоминание, — качнула головой Протея, отламывая пальцами кусочек белого хлеба, — посмотрите, я специально оставила.

— Я бы не посмел лезть в вашу память без вашего разрешения.

Вместо ответа Протея растянула губы и глянула на Альбуса исподлобья, и ему показалось, что он только что сморозил ужасную глупость.

— Я разрешаю, — отмахнулась Протея, выковыривая из сэндвича ветчину и сворачивая ее в трубочку, — поедете со мной в Вашингтон?

Сменила тему она так резко, что Альбус едва не поперхнулся. Он отложил в сторону сэндвич, потянулся за сахаром и бросил в собственную чашку два кубика. Протея проследила за его руками пристальным взглядом, подцепила ногтями помидор и, запрокинув голову, отправила его в рот. Альбус, признаться, голода не испытывал, если считать тот только физическими ощущениями. Альбуса разбирал голод иного толка, и он жадно смотрел на Протею, теперь сворачивающую сыр замысловатыми треугольниками.

— Боюсь, в ближайшее время я буду занят в школе…

— С вашим графиком эта ваша школа уж точно задолжала вам несколько выходных, господин заместитель директора, — Протея хохотнула и принялась кромсать оставшийся на тарелке хлеб, — нам пора перейти на этап испытаний, а с вами в последнее время встретиться практически невозможно. К тому же у меня там дела, а одной ехать не хочется.

Испытать что им пора, Альбус понял не сразу. Он едва не разинул рот, глядя на тараторящую Протею, у которой, кажется, не было ни капли сомнений в том, что Альбус составит ей компанию. Зачем ей понадобилось в Америку, Протея пока не сказала, но на лице ее расцвела такая улыбка, что Альбус сразу догадался, что все дело в каком-нибудь артефакте. Зачем только ей понадобился он, было решительно непонятно, однако Альбус предпочел бы считать, что это снова были ее странности вроде той, чтобы позвать незнакомца почти втрое старше себя на свидание.

— Я заказала кое-что у одного мастера, — продолжила Протея, мечтательно улыбаясь, и Альбус понял, что его догадка верна, — а отправлять это доставкой было бы просто кощунственно.

Взмахнув свободной рукой, она затолкала остатки хлеба в рот и принялась старательно жевать. Одновременно с жеванием она продолжала бурчать, то ли недовольно, то ли восторженно, а Альбус, честное слово, не мог разобрать ни единого ее слова. Вместо этого, впрочем, он тоже занялся разложенной на тарелке едой и с первым же укусом отметил, что сэндвичи получились отменными. Они были такими же неряшливыми, как и Протея, так что кое-где торчал длинный пласт ветчины, а с другой стороны салат превратился в хрустящий комок. И все равно Альбусу показалось, будто ничего вкуснее он в жизни не ел. Последним его приемом пищи в замке был обед, потому что до ужина Альбус не дотерпел, и время завтрака уже тоже прошло, так что, вполне вероятно, дело все-таки было в обыкновенном голоде. И все-таки, прожевав кусок ветчины и покачав головой, Альбус решил, что, как бы там ни было, продолжит думать, будто любая стряпня Протеи на вкус, несмотря на непрезентабельный вид, просто великолепна.

Едва дожевав, Протея уставилась на Альбуса выжидающе, и он снова не сразу сообразил, что она от него хочет. На лице Протеи расплылась такая улыбка, будто она уже все решила — и когда они отправятся, и куда зайдут по пути, — и Альбусу не оставалось ничего, кроме как, вздохнув, подчиниться. Так работала логика Протеи — она всегда давала что-то, а затем требовала что-то взамен, и в этот раз ее платой за поездку стали воспоминание и сэндвичи, и еще, может быть, вчерашний поцелуй, однако Альбусу отчего-то казалось, будто последний вовсе не касался нынешней сделки.

— Сообщите мне дату и сроки поездки, — выдохнул Альбус, и лицо Протеи сделалось торжествующим, — я поговорю с директором Диппетом.

* * *

Для поездки Протея выбрала особенно пасмурный ноябрьский день примерно неделю спустя. С самого утра моросил дождик, а ветер подхватывал опадающие красные и желтые листья и кружил их, подбрасывая к небесам. Небо было затянуто белесыми и сероватыми облаками, тонкими, точно кружевная скатерть, и солнце пробивалось через них яркой, чуть мутноватой точкой. Осень наконец-то полноправно вступила в свои права, сменив затянувшееся лето, сухое и ветреное, и теперь к ветру прибавились сырость и яркие краски опавших листьев. Впрочем, стоило им чуток полежать на дорогах, как они, отсыревая, превращались в склизкие комки серо-бурого нечто, прилипающего к каблукам и пачкающего подолы. Жители Хогсмида тратили уйму времени, чтобы отчистить от листьев хотя бы подъездные дорожки, потому что те спустя пару часов уже снова покрывались липкой грязью. Деревья сбрасывали листву тоннами и покачивались будто насмешливо, и Протея хихикала вместе с ними, потому что ничего не имела против прелой подстилки под сапогами.

В Лондоне, куда она переместилась сквозь магазин, дела обстояли совершенно иначе — улицы здесь были только лишь слегка влажными, будто вместе с листьями кто-то убрал и скопившиеся от мороси лужи. Мостовые под ногами блестели, да и только, и немногочисленные прохожие цокали по ним каблуками быстро-быстро, стараясь поскорее укрыться от висящей в воздухе влажности. Большинство из них пользовались кэбами или общественным транспортом, так что дороги оказались забиты машинами, автобусами и троллейбусами. Люди, прикрывающие головы, выныривали из подземки и маршировали к своим домам, и двери их хлопали и хлопали, впуская в собственное нутро промокших и замерзших хозяев. Протея же шла, задрав голову, и никто из спешащих людей, даже приглядевшись, не мог бы заметить, что ни одной капельки не остается у нее в волосах. Она шла, пересекая лондонские улицы, пока не остановилась у красного телефонного автомата и не зашла внутрь, плотно прикрыв за собой стеклянную дверь.

С Альбусом они договорились встретиться уже в Министерстве, потому что Протее ужасно хотелось прогуляться по городу в одиночестве. На нее иногда нападала такая хандра, липкая и стыдливая, от которой все когда-нибудь принятые решения и совершенные действия казались вопиюще неправильными. Сейчас, например, Протея раздумывала о том, стоило ли вообще связываться с Альбусом Дамблдором, потому что эксперимент ее явно зашел дальше, чем она ожидала. Связь между ними крепла слишком уж быстро и кроме того была двусторонней, так что все чувства Альбуса вываливались на голову Протее сносящим с ног бурным потоком, так что она уже едва отличала их от своих собственных. Протея злилась и сомневалась, но прерывать эксперимент не хотела, потому что тогда все стало бы зря. Она рассматривала собственные длинные пальцы, будто покрытые дымчатой моросью, стянув тонкие шерстяные перчатки, и они казались сучковатыми и кривыми, похожими на старые ветки. Такие же ветки были у старой осины, росшей рядом с зачарованным материным домом, и одну из них Протея безжалостно отломала, чтобы сделать свою собственную волшебную палочку.

Палочка эта, так же, как и другая, купленная в волшебной лавке, лежала у Протеи в кармане, и она то и дело касалась его затянутыми в шерстяную перчатку пальцами. Для того, чтобы попасть в Министерство, колдовать было не обязательно, но Протее все равно отчего-то казалось, будто так она непременно останется на поверхности. Набирая номер, Протея делала глубокие вдохи один за одним, а затем крепко зажмурилась, и в то же мгновение мир вокруг нее разом переменился. Она почувствовала это по тому, как слишком резко сделалось сухо, услышала гул голосов и стук каблуков и, распахнув глаза и прищурившись, вывалилась в просторный холл. Волшебники здесь прохаживались, совсем не обращая на нее внимания, читали на ходу какие-то бумаги и постоянно говорили со всеми вокруг. Огромный золотой фонтан высился и ширился, занимая, кажется, половину еще более огромного холла, и Протея застыла, несколько долгих мгновений рассматривая фигуры.

Так как Протея зарегистрировала визит и прошение заранее, ее быстро пропустили, выдав несколько указаний. Ей нужно было на шестой уровень в отдел волшебного транспорта, но сперва стоило найти Альбуса — просто потому, что от обилия людей Протее стремительно делалось душно. В прошлый раз, когда она посещала Министерство, людей было ничуть не меньше, а то и больше, а еще тогда она была страшно напугана тем, что ее смогут разоблачить. Она ведь убила Диану и матушку той самой самодельной волшебной палочкой, которую постоянно носила с собой, вот только сотрудник, безразлично пожав плечами, просто взял и зарегистрировал обе. Три года назад ее личность признали, и с тех про Протея старалась не соваться в слишком уж людные места. Она не любила толпу и закрытое пространство без окон, но в данном случае добираться до Вашингтона обычным способом было бы слишком долго, так что выбора не осталось. Протея собиралась воспользоваться какой-то новинкой, за которую требовали целую кучу денег и которая связывала представительства разных стран. Сперва она хотела ехать одна, но так разнервничалась и извелась, что сама не заметила, как попросила Альбуса об услуге. Эта их связь, с каждым днем становящаяся прочнее, влияла и на Протею, так что никого другого она попросить была просто не в силах, даже будь у нее еще один такой же близкий знакомый.

Она заметила Альбуса, разговаривающего с каким-то высоким человеком, только когда уже несколько раз обшарила глазами весь холл. Он стоял, заложив руки за спину, в обычном шерстяном костюме в английскую клетку, а длинные полы его пальто песочного цвета едва не подметали полы. Яркие рыжие волосы Альбус спрятал под щегольской шляпой, и дополнял весь его непривычный до ужаса образ длинный кремовый шарф, перекинутый через шею. Протея невольно оглядела собственное черное с белым воротничком платье и огладила ворот сине-зеленого пальто и подумала, что ни в жизни не сможет выглядеть так. Как именно так, она сформулировать не успела, потому что Альбус заметил ее и махнул рукой, и Протея, моргнув и оторвав от него пристальный взгляд, зашагала ближе, цокая каблуками.

— Протея, знакомьтесь, — стремительно начал Альбус, как только она очутилась достаточно близко, — это Тесей Скамандер, он работает в отделе охраны магического правопорядка. Тесей, это Протея Шелби, хозяйка «Артефактов Шелби».

Альбус подставил Протее локоть, и она ухватилась за него, едва пожав пальцами протянутую ладонь. Тесей Скамандер показался ей правильным до мозга костей, и она, развеселившись, подумала, что было бы, узнай он о ее прошлом. Он был, кажется, не так уж сильно старше нее, лет примерно около тридцати и смотрел на мир пытливым пронзительным взглядом. Протея не могла решить, понравился он ей или нет, и оттого цеплялась пальцами за локоть Альбуса, когда Тесей мазнул по ней взглядом и усмехнулся.

— Удивительно, — сказал он, и Протея едва не скривилась от ударившей по ушам снисходительности, — в таком юном возрасте, наверное, тяжело владеть магазином.

— Мне повезло, — она пожала плечами и резко вздернула подбородок, — досталось неплохое наследство.

Все-таки Протея решила, что Тесей ей не нравится. Она сжала руку Альбуса еще крепче, впилась бы в нее ногтями, не будь преградой перчатки, пальто и костюм, и тот наконец-то понял, что пора идти. Время, несмотря на высокую стоимость, было строго ограничено, потому что порталом постоянно пользовался кто-то еще, так что Альбус, попрощавшись с Тесеем, потянул Протею в нужную сторону. Пока они шли, перетекая из одного коридора в другой и меняя лифты и лестницы, Протея решила, что одна непременно бы потерялась. Она к собственному удивлению вцепилась в рукав Альбуса еще крепче, а он вдруг накрыл ее ладонь своими тонкими длинными пальцами.

Они уже приближались к нужному отделу, когда в голову Протее пришла великолепная мысль. Она хихикнула себе под нос, заговорщицки огляделась и резко остановилась, прижимаясь спиной к ближайшей стене. Альбус последовал за ней по инерции, едва не впечатался в Протею всем телом и уперся ладонью у нее над макушкой. Лицо его оказалось так близко, что Протея отчетливо смогла рассмотреть морщинки у глаз, и сердце ее вдруг ухнуло, подскочив к самому горлу.

— Я приглашаю вас на свидание, — улыбнулась Протея и подалась вперед, невесомо касаясь губами щеки Альбуса.

Глаза его, льдисто-голубые в тусклом свете коридоров, сверкнули и оказались вдруг так близко, что Протея проглотила собственное дыхание. Альбус смотрел на нее в упор, любопытно рассматривал лицо, и Протея почти чувствовала нестерпимый жар его тела. На Альбусе были шерстяной костюм и пальто, он едва не прижимался лбом к ее лбу, и оттого Протее казалось, будто она сейчас расплавится, точно снежная баба.

— После всего, что между нами было, — проговорил Альбус, и Протея вспомнила, как приятно было ощущать его руки на талии, — с вами — хоть на край света.

Сказал это и отстранился, оставив Протею с алеющими щеками, и первым направился прочь, чеканя шаг по длинному коридору. И Протея, едва выдохнув из груди обжигающий пар, бросилась следом, потому что Альбус впервые отреагировал на ее провокацию так, и ей страшно хотелось проверить, насколько далеко она еще сможет зайти.

В Америке погода стояла совершенно другая. Тоже было пасмурно, однако вместо густых серых облаков небо оказалось затянуто кружевной шалью, сквозь которую проникали длинные золотистые лучики солнца. Из-за небоскребов горизонт просматривался плохо, да и увидеть что-то дальше нескольких сотен метров было сложновато, зато фасады пестрели вывесками, а по широким мощеным улицам сновали туда-сюда повозки и люди. Несколько лет назад Протея уже была в Нью-Йорке, и из всей поездки ей запомнились больше всего толкучка и шум, так что она покрепче вцепилась в подставленный Альбусом локоть. Попасть из Нью-Йорка в Вашингтон она собиралась на поезде, потому что на поездах прежде никогда не каталась, и оттого воодушевление захлестывало Протею и подталкивало вперед. Билеты она еще не купила, собиралась сделать это на месте, хоть и запланировала поездку заранее, потому что так было куда романтичнее. Если уж выдастся минутка, Протея хотела зайти в какое-нибудь кафе, но и без того впечатлений ей было достаточно. Несмотря собственные путешествия, Протея все еще испытывала детский восторг от чего-нибудь нового, и потому ей обязательно нужен был Альбус — чтобы, глядя на него, она хоть бы немного держала себя в руках.

— Вы раньше бывали в Нью-Йорке? — спросила Протея, когда они обошли кругом пыхтящий автомобиль.

По сравнению с Лондоном все здесь казалось огромным, и потому Протея постоянно задирала голову и крутилась из стороны в сторону. Она хотела посмотреть все разом, изучала красочные витрины и заглядывала в переулки, а потом, когда они прошли несколько улиц, долго таращилась на торчащий среди домов огромный Эмпайр-стейт-билдинг. Она умудрилась почти забыть, что держала Альбуса за руку, и оттого испуганно пискнула, когда он резво отвернул ее от дороги. Проехавший мимо автомобиль заехал колесом прямо в лужу, и красивое пальто Альбуса снизу доверху покрылось грязными пятнами.

— Доводилось, — кивнул Альбус и повел Протею в ближайший проулок, — я много где успел побывать.

Затянув Протею в проулок, он оглянулся, уверяясь, что никто точно на них не смотрел, и коротко взмахнул спрятанной в кармане волшебной палочкой. Пятна грязи исчезли, но Альбус все равно нахмурился, придирчиво осматривая собственный наряд, и Протея хихикнула. Перекинутый через шею длинный кремовый шарф неопрятно болтался, будто Альбус все это время куда-то бежал, а шляпа оказалась надвинула на лоб слишком низко. Впрочем, весь образ эти детали ни капли не портили, потому что он все еще выглядел просто очаровательно. Протея даже засмотрелась, а когда очнулась, вздрогнув из-за чужого смешка, отпустила край шарфа, который, оказывается, пыталась разгладить прямо у Альбуса на груди. Впечатлений оказалось слишком уж много, а они еще и до вокзала не добрались, и Протея невольно вспыхнула, прикусив губу. Взгляд она, впрочем, не отвела, посмотрела Альбусу прямо в глаза и широко улыбнулась, перекатившись с мысков на пятки.

— Я мог бы показать вам одно место, если хотите, — улыбнулся Альбус, тоже не сводя с нее взгляда, — но, может быть, на обратном пути…

— Идемте, — кивнула Протея и двинулась в сторону, — на обратный путь у меня уже имеются планы.

Она обошла Альбуса так, чтобы не задеть ни его, ни не слишком опрятной кирпичной стены, и вынырнула обратно на оживленную улицу. Мимо снова проехал, пыхтя, автомобиль, следом за ним прокатилась запряженная лошадью повозка, а еще, кажется, начал накрапывать мелкий дождик. Протея даже вытянула ладонь и задрала голову, нахмурив нос, и в следующее мгновение несколько мелких капель и впрямь упали ей на лицо. Небо все еще укрывало тонкое кружево облаков, из которых, кажется, и пары капель не выжать, а сквозь дыры в них светило золотистое солнце. И все-таки дождь моросил, оседал в воздухе бликами и обращался в свежую, сосем немного колючую дымку.

Альбус появился у нее из-за спины и снова оттеснил Протею ближе к домам. Он склонил голову и подставил локоть, а потом, когда Протея надежно за него ухватилась, повел ее куда-то в совершенно противоположную сторону. Они сделали крюк, снова пройдя мимо огромного небоскреба, торчащего, точно застрявшая швейная игла на ковре, и свернули в узкие переулки. Разом стало темнее, под ногами противно захлюпало, но Протея на всякий случай решила не смотреть, на что именно она наступает. Едва ли Альбус повел бы ее совсем уж безобразными местами, решила она, и они в самом деле вскоре оказались на куда более ухоженной улочке. Дома здесь были поменьше, а вывески казались совсем старыми, и под одну из таких Альбус повел Протею. Звякнул колокольчик, они оказались в зале маленького кафе с круглыми столиками и цветами под потолком, и в нос Протее ударил совершенно потрясающий сладкий запах. Пахло одновременно свежим хлебом, заварной помадкой и, кажется, черничными кексами, а еще взбитой молочной пенкой, от которой на лице обязательно остаются презабавные отпечатки усов. Легкая подвижная музыка доносилась, кажется, прямо из воздуха, и Протея сощурилась, пытаясь разгадать, какое именно маггловское устройство способно производить подобные звуки.

— Раз уж у нас с вами свидание, — лукаво улыбнулся Альбус, снимая шляпу и вешая ее на стоящую у входа рогатую вешалку, — здесь готовят совершенно потрясающий лимонный щербет.

Пальто он повесил на ту же самую вешалку, сперва, разумеется, предложив руку Протее. Она, сперва вздернув нос, все же повернулась спиной и позволила Альбусу подхватить упавшее с плеч пальто, а затем разгладила складки на подоле длинного платья. Сама себе она вдруг показалась глупой и ужасно безвкусной, особенно на фоне щеголеватого Альбуса. В костюме, пожалуй, он выглядел еще более экстравагантно, чем в алой бархатной мантии, и Протея невольно сощурилась, разглядывая блеснувшую под пиджаком цепочку часов.

Они уселись за самый дальний от выхода столик просто потому, что напротив него располагалось большое окно, сквозь которое было видно всю улицу. Людей по ней, впрочем, ходило не очень много, наверное, в основном потому, что был будний день, и все были заняты работой. Однако, даже так по улице то и дело пробегали мальчишки, а у самого поворота стоял, выкрикивая последние новости, торговец газетами. Иногда мимо проходили одетые в платья женщины, и платья эти были самыми разными: простыми серыми в пол или же разноцветными с юбками-куполами. Протея даже не обратила внимание на улыбчивую официантку, у которой Альбус сделал заказ, а когда оторвала взгляд от юркнувшей в подпол кошки, перед ней уже стояла чашка чая и блюдечко с лимонным щербетом. Шарик мороженого аппетитно поблескивал слегка подтаявшими боками, и Протея поспешила нарушить гармонию композиции, расковыряв его ложечкой.

Впервые мороженое она попробовала в Лондоне, и тогда эта сладость показалась ей ужасающе странной. Рот мгновенно замерз, и в первое мгновение Протея даже не ощутила никакого вкуса, просто проглотила, не жуя, комок вязкой холодной каши. Теперь же Протея знала, что сперва нужно было позволить мороженому подтаять во рту, а затем растереть его по небу кончиком языка, и тогда сладкий освежающий вкус раскроется в полной мере. Она так и сделала, ничуть не смущаясь направленного на нее пристального взгляда, причмокнула от удовольствия и склонила голову набок, примериваясь, откуда бы отломить следующий кусочек.

— Когда вы собираетесь приступить к испытаниям? — спросил Альбус, и Протея вскинула голову.

На самом деле давно было пора сделать что-нибудь с этой разрастающейся в обе стороны связью. Обрубить, впрочем, было бы жалко, потому что Протея сама взрастила ее, довела до крепких налитых бутонов, готовых вот-вот распуститься. Однако связь эта была едва ли не крепче кровавой клятвы, которую она так старалась разрушить, и она уже намертво уцепилась за ее нутро. Альбус, наверное, тоже осознавал это странное покалывающее на кончиках пальцев чувство, щекочущее внутренности точно гусиным пером. Протея и сделала-то всего ничего, разве что провела парочку не слишком высокоморальных экспериментов, и теперь Альбус Дамблдор, этот проклятый колдун с умопомрачительно рыжими волосами напрочь засел в ее мыслях.

— Когда мы вернемся в Англию, — Протея покачала головой и щелкнула пальцами, — у меня есть идея, как со всем этим покончить.

Говорила она, разумеется, только о клятве, однако Альбус напрягся, как будто «все» было и вправду всем. Протея даже невольно хихикнула, отмечая про себя, что и сама не очень-то хочет с ним расставаться, и со звоном опустила ложку в креманку с мороженым.

— Что вам для этого нужно? — Альбус выглядел серьезным, даже губы его сжались в тонкую линию, а на лбу пролегла тревожная складка.

— Ничего, — мотнула головой Протея, опять хохотнув, — только наша с вами общая храбрость.

Ничего, кроме храбрости, повторила про себя Протея, потому что на самом деле понятия не имела, что собирается делать. Альбус страдал от клятвы, она чувствовала это благодаря крепнущей связи, и внутри нее тоже свивался тугой узел украденных обещаний. Это всегда было ее эгоистичное, дурное желание, такое же, как глупая мечта остаться настоящей семьей. Ничего из того, что хотела Протея, нельзя было совершить, и оттого она кривила губы в детской обиде и продолжала рисовать красной краской портреты. Диана и Стелла выходили у нее как живые, однако живыми ни капельки не были, а материно лицо билось под веками полыхающим образом. Нужно было и сделать-то всего маленький шажочек вперед, однако Протея продолжала топтаться на месте, выискивая ответы в криках лягушек и шелесте ветра.

— Потанцуем? — предложил вдруг Альбус, вырывая Протею из задумчивости.

Протянутая ладонь качнулась у Протеи прямо перед глазами, и она растерянно моргнула, качнув головой. Через два столика от них сидела парочка джентльменов, а еще дальше — молодая леди с ребенком, и больше в заведении никого не было. Продолжала играть музыка, а мороженое она все равно уже доела, так что вариантов у Протеи не оставалось. Можно было, впрочем, отказаться, развернуться и дальше идти самой, но тогда во всем этом маленьком путешествии не осталось бы смысла. Пусть Протея и сказала, что отправлять заказанный артефакт доставкой было бы кощунственно, раньше такой способ ее нисколечко не смущал. Даже если что-то ломалось в пути, Протея могла починить это, самую малость разобравшись в устройстве, но чаще всего именно сломанные артефакты ей и были нужны. Она так или иначе разбирала их, препарировала, точно лягушек, а затем мастерила из них нечто новое, совершенно не напоминающее изначальный вид.

Коротко кивнув, Протея вложила пальцы в протянутую ладонь, и Альбус некрепко сжал их и улыбнулся. Наверное, в этом кафе никто раньше не танцевал, потому что места между столиками было решительно недостаточно, однако Альбус и Протея были волшебниками. Еще впервые оказавшись в маггловской части мира, Протея поняла, что облапошить их проще простого, потому что большинство людей видели только то, к чему были готовы. Так что никто не обратил внимания на разъехавшиеся в стороны столики и на зазвучавшую громче музыку, только ребенок вытянул шею, когда проигрыватель на мгновение закряхтел и тут же выровнял голос. Альбус тем временем потянул Протею на освободившееся место, подхватил обе ее руки и дернул на себя, заставляя переступить с ноги на ногу. Протея пискнула, запоздало вспоминая, что танцевать совсем не умеет, и едва не наступила Альбусу на ногу, когда он крутанул ее в сторону.

— Все в порядке, — прошелестел Альбус, и дыхание его мазнуло по щеке Протеи, — поступайте так, как вам нравится.

Когда-то давно сестры ходили на деревенскую ярмарку в тайне от матери, и, хоть ни одна из них так и не потанцевала, все втроем они кружились, не переставая, на обратном пути. Матушка танцы не любила, отчего-то считала их глупыми и вульгарными, но Протея видела, как по ночам Стелла поднималась с кровати и тайком кружилась по собственной комнате, подпрыгивая и размахивая руками. Получалось у нее просто ужасно, однако Протея все равно не могла отвести от сестры завистливого взгляда. Сама она безукоризненно слушалась матушку и исполняла каждое ее слово, и если та считала танцы чем-то неподобающим, Протея думала так же.

— Я совсем не умею танцевать, — призналась Протея, когда Альбус поймал ее, не позволив упасть.

В очередной раз она запуталась в ногах, оступилась и едва не испачкала Альбусу брюки, но он вовремя поймал ее и поставил на ноги. Голова стремительно начинала кружиться, Протея едва ли осознавала, куда нужно двинуться дальше, а когда Альбус тянул ее за собой, путалась и пугалась. Танцевать оказалось совершенно не весело, Протея даже прикусила язык, и только теплые руки Альбуса, крепко сжимающие ее пальцы, немного скрашивали нарастающее уныние. Касаться его было отчего-то странно приятно, хоть ладони у него и были шершавые и сухие, и Протея изо всех сил цеплялась за это ощущение, пока ноги ее безвольно болтались из стороны в сторону.

— Ну хорошо, — кивнул Альбус, и музыка на мгновение стихла, — давайте попробуем по-другому.

Проигрыватель снова крякнул, и быстрый темп сменился медленными напевами. Чей-то приятный голос затянул первый куплет, и Протея сощурилась, запоздало пытаясь понять, откуда он исходил. Альбус же, не позволяя ей опомниться, перехватил руку Протеи, а второй притянул ее к себе и прижал так крепко, что животом она почувствовала исходящий от него жар. Грудь его часто вздымалась, едва ощутимо касаясь груди Протеи, и от этого прикосновения, совсем легкого и невесомого, ее внезапно бросило в жар. Они остановились, замерли на мгновение, пока голос ласково шелестел откуда-то сбоку, а затем Альбус качнулся в сторону и потянул ее за собой. Делать медленные шаги оказалось куда проще, чем скакать из стороны в сторону, и Протея наконец-то смогла выдохнуть, выравнивая дыхание. Никто вокруг, кажется, не обращал на них никакого внимания, только официантка, как успела заметить Протея, когда они повернулись в ту сторону, убирала посуду с их столика. Альбус теперь дышал Протее куда-то в висок, и оттого мурашки волнами расползались по телу, а ладонь его тяжестью ощущалась на пояснице. Это тоже было приятно, только капельку по-другому, и Протея, продолжая вышагивать из стороны в сторону, пыталась понять, что именно было иначе.

Однако стоило пониманию зародиться, как все прекратилось. Музыка стихла, и Альбус, напоследок выдохнув Протее в висок, отстранился. Руки его исчезли, и на мгновение стало холодно, так что Протея невольно поежилась и вздернула подбородок. Всего за мгновение столики вернулись на место, а другие посетители, точно завороженные, отвернулись в разные стороны. Наваждение испарилось, и Протея, не дожидаясь Альбуса, подхватила пальто и выскочила наружу. Прохладный осенний ветер обдал лицо и встрепал волосы, швырнул сорванную со стены рекламную листовку под ноги и полетел дальше, облизывая щербатые кирпичи. Было уже, кажется, за полдень, солнце совсем исчезло за облаками, а в воздухе повисла дымкой липкая морось. Погода стремительно портилась, и нужно было поспешить на поезд, чтобы к вечеру успеть вернуться домой. Нужно было двигаться, шагать быстрее или даже сорваться на бег, но Протея продолжала стоять, задрав голову к сизому небу и высматривая янтарные всполохи солнца.

— Вы замерзнете, если будете так стоять, — упрекнул ее Альбус.

Он остановился рядом, так что Протею обдало его запахом, а затем набросил ей на плечи собственный длинный шарф.

— Я могу использовать заклинание, — покачала головой Протея, не вынимая рук из карманов.

— Можете, — кивнул Альбус, оказываясь напротив и принимаясь наматывать шарф так, чтобы тот не сползал.

Он будто хотел сказать что-то еще, но упрямо молчал, так что Протея молчала тоже. Она стояла, спрятав руки в карманах пальто, и смотрела, как Альбус осторожно оборот за оборотом укладывает шарф ей на плечи. От него приятно пахло Альбусом и немного цветочным мылом, и Протея склонила голову набок, втягивая запах, чтобы получше запомнить. Налетевший ветер трепал торчащие из-под шляпы рыжие волосы Альбуса, а пальцы его то и дело будто невзначай касались ее щек. Когда он закончил и отстранился, Протея фыркнула и поймала себя на мысли, что хочет податься следом, только чтобы продолжать чувствовать его дыхание в волосах.

— Вам стоит быть осторожнее, — хихикнула она, когда Альбус поднял воротник собственного пальто, — такими темпами однажды я оставлю вас без одежды.

Прозвучало ужасно двусмысленно, но Протея на это и рассчитывала. Она качнулась с мысков на пятки и обратно, поправила шарф и спрятала в нем улыбку, потому что взгляд Альбуса вдруг сделался совершенно обескураженным. Она дразнила его в каждую встречу, намеренно поддевала, искала слабые стороны, и вот он стоял напротив нее и смотрел так пронзительно, что у Протеи невольно подкашивались колени. Смутно, но она все еще помнила, как поцеловала его в Самайн, и как он прижимал ее к себе, и как магия текла между ними горячими размеренными толчками. Тот поцелуй был искристым и сладким, пропитанным магией, а теперь Протея вдруг захотела поцеловать его совершенно обыкновенно. Кажется, она попалась в собственную ловушку, и теперь уже Альбус подначивал и дразнил ее, так что Протее оставалось только смириться и корректировать планы.

* * *

Проснулся Альбус от настойчивого трезвона колокольчика у самого уха. В первое мгновение комната показалась ему незнакомой, а потом он вспомнил, что согласился остаться на ночь в доме Протеи. Остаток путешествия из Нью-Йорка в Вашингтон, а потом в Лондон прошел мирно, так что и вспомнить было практически нечего. В поезде Протея задремала у него на плече, и Альбусу всю дорогу пришлось слушать щебетание дамы напротив о том, как хорошо быть молодоженами. Альбус спорить на стал, заметил только разок, что у них большая разница в возрасте, но и это дама назвала очень милым. Она щебетала без остановки, а когда Протея проснулась, вывалила все, что всю дорогу рассказывала Альбусу, на нее. Протея, впрочем, ни капельки не смутилась, обхватила Альбуса за руку и широко улыбнулась, и они с дамой продолжили болтать теперь уже на два голоса. В Вашингтоне же Протея уцепилась за свой артефакт так, что Альбус даже почувствовал себя лишним. Оттуда они сразу вернулись обратно в Лондон, потому что Протее не терпелось испробовать созданный ею порт-ключ, способный перемещать на сверхдальние расстояния. Признаться, на мгновение Альбус засомневался, а не разорвет ли их на куски не слишком сговорчивое волшебство, но Протея была так воодушевлена, что он попросту не смог высказать подозрения вслух.

Не высказал он их и после, оставшись в ее гостиной наедине с самим собой, когда ночная тьма сгустилась и смешалась с подвывающей тишиной. Протея не использовала чары, чтобы уберечь дом от звуков извне, и потому Альбус слышал посвистывание ветра в щелях, стук ветки об оконную раму на втором этаже и далекий шелест неспящего леса. Он и сам, казалось, никогда не сможет заснуть, так и продолжит таращиться в потолок, разглядывая незаметное в темноте крепление люстры, и так, пожалуй, и было, пока утро не застало врасплох. Звон колокольчиков рассыпался по всей гостиной, слышно было даже, как гость снаружи колотил дверь, а Протея, кажется, и вовсе не слышала ни единого звука. Она продолжала спать, Альбус был в этом совершенно уверен, потому что иначе ее любопытный нос уже выглядывал бы на улицу. А раз так, значит гостей она не ждала, и Альбус мог с чистой совестью продолжать игнорировать назойливый звон.

Заснуть из-за шума не получалось, и Альбус поднялся, взмахом волшебной палочки приводя себя в порядок. Он успел сходить в уборную, выглянуть в закрытую лавку и подобрать брошенный прямо на полу шарф, а незнакомец снаружи все продолжал стучать в дверь. Сдаваться он, очевидно, не собирался, так что Альбус даже позавидовал его напрочь бессмысленному упорству. Уходить без предупреждения не хотелось, тем более что камин в гостиной не был подключен к общей сети, а аппарировать изнутри дома оказалось невозможно, так что Альбус продолжил слоняться без дела, заглядывая во все углы, пока шум снаружи не стал совсем уж невыносим. Тем более незнакомец начал кричать, а дверь теперь сотрясалась так, что, не будь она зачарована, давно бы слетела с петель.

— Мерлиновы подштанники, я же вижу, что вы там! — орал голос за дверью. — Пустите меня!

На часах было всего-то около девяти — слишком рано для всех нормальных людей, чтобы ломиться к кому-то в дом без особой договоренности. А раз Протея продолжала беззаботно посапывать, договоренности никакой не было и в помине, и колотящий в дверь мужчина просто взял и пришел, потому что ему так захотелось. На мгновение Альбуса взяла злость, и он даже решил выгнать незваного гостя сам, но быстро передумал. Вполне могло статься, что это все-таки какой-то знакомый Протеи, или, что еще хуже, что он принес ей что-нибудь важное. Очередной артефакт, например, которыми была завалена вся гостиная, или письмо, которое строго-настрого передавалось из рук в руки. Так что, вздохнув, Альбус подошел к двери и постучал по ней, заставив незнакомца остановиться.

— Кто вы такой? — спросил Альбус.

Он ожидал какого угодно ответа, но только не того, что незнакомец снова начнет кричать.

— А вы кто такой? Мне сказали, что в этом доме живет Протея Шелби, она-то мне и нужна, а вам я ничего не скажу!

Выкрикнув это, гость снова принялся тарабанить по двери, да так, что перезвон колокольчиков превратился в самый настоящий звон колокола. Альбус отступил от двери, еще раз выдохнул и развернулся на пятках в сторону лестницы на второй этаж. Он принял решение хотя бы попытаться разбудить Протею, потому что не смел брать на себя обязанность выпроводить незваного гостя, пусть тот и создавал по всему дому невыносимый шум. На втором этаже тоже звенело, и Альбус невольно подивился, как можно было продолжать спать в таком шуме. Он остановился напротив одной из комнат, которую отчего-то посчитал спальней Протеи, и осторожно постучал по косяку рядом с дверной ручкой. В другие двери он на всякий случай постучал тоже, потому что чары все равно не давали ему попасть внутрь, однако никакого ответа не прозвучало ни из-за одной из них. То ли Протея и в самом деле сладко спала, и никакой шум ей был нипочем, то ли она заколдовала собственный дом так, чтобы никакие звуки извне не попадали в спальные комнаты.

Никаких звуков изнутри тоже не доносилось, и Альбус, постучав еще раз, дернул дверь. Он, признаться, был совершенно уверен, что, как и в прошлый раз, наткнется на пустоту, однако вместо нее, как и вместо ожидаемой спальни, Альбус очутился в кабинете. Кабинетом, впрочем, это помещение можно было назвать только условно, потому что оно доверху было завалено холстами, кистями и другими рисовальными принадлежностями. Были здесь и колбы с разноцветным содержимым, и приборчики неизвестного назначения, и выставленные вдоль стены для просушки портреты. Некоторые из них были похожи на тот, вымазанный красной краской, однако большинство из них оказались нормальными. Глаз Альбуса невольно зацепился за его собственное, явно приукрашенное изображение, и он поспешил захлопнуть дверь, не желая более рыться в чужих вещах.

Следующая комната, в которую он сунулся, наконец-то оказалась спальней, и Альбус облегченно вздохнул. Здесь тоже звенело, но совсем не так сильно, скорее звук был похож на чириканье птичек у распахнутого окна и оттого совершенно не раздражал. Внутри было светло и просторно, окно занавешивал легкий полупрозрачный тюль, а под ногами расстилался мягкий травянисто-зеленый ковер. Однако, больше всего места, разумеется, занимала кровать с высокими набалдашниками и кованой спинкой. Протея спала, укрывшись одеялом едва ли не с головой, так что на подушке торчали только чернявая макушка и кончик острого носика. На перезвоны она не обращала ни капли внимания, лишь время от времени сладко причмокивала и вздыхала, будто снилось ей что-то невероятно хорошее. Будить ее было жалко, тем более что выглядела Протея совершенно очаровательно, и Альбус, найдя взглядом кресло-качалку, уселся на него и втянул ноги.

Должно быть, перезвон колокольчиков и впрямь усыплял, потому что Альбус тоже, кажется, задремал. Проснулся же он от шелеста одеял, мелькнувшего на границе сознания, и ощущения чужого дыхания на лице. Это Протея, выбравшись из постели, теперь стояла, склоняясь над ним и уперев ладони в колени, и волосы ее черными волнами ниспадали на плечи. Сбоку ее образ подсвечивало проникающее сквозь окно солнце, и оттого она чудилась Альбусу призрачной сонной дымкой. Он даже моргнул пару раз и покачал головой, пытаясь сфокусироваться на двери за ее левым плечом, однако взгляд его все равно постоянно съезжал на ворот ее ночной рубашки. Она снова безобразно просвечивала, так что Альбус прекрасно мог видеть все изгибы юного тела, а Протея этим снова ни капельки не смущалась. Она улыбалась, щекотала его лоб собственным теплым дыханием и морщила носик, разглядывая что-то, кажется, у Альбуса прямо в мозгу.

— Почему вы спите здесь? — спросила Протея, когда Альбус проснулся достаточно, чтобы воспринимать слова.

Она отстранилась, и в свете солнца он снова увидел всю ее тонкую, практически нагую фигуру. Сквозь тонкую ночную рубашку просвечивали изгибы и темные ореолы сосков, и оттого у Альбуса потяжелело внизу живота. Впервые он захотел притронуться к ней, прижать к себе, как в том драккловом танце, даже протянул руку, однако Протея, едва он отвел от нее пристальный взгляд, уже облачилась в строгую черную мантию с золотыми оборками.

— Вы не смотрели, кто там пришел? — Протея задала новый вопрос, взмахнула волшебной палочкой и нахмурилась. — Очень настойчивый.

Назойливый звон наконец-то исчез, и от внезапного облегчения у Альбуса зазвенело в ушах. Один звон сменился другим, и он хохотнул, поднимаясь. Незнакомец, должно быть, все еще стоял у порога, и Альбус готов был восхититься его настойчивостью. Готов бы был, если бы это не касалось Протеи, слишком откровенной со всякими незнакомцами.

— Он сказал, что будет говорить только с вами, — Альбус покачал головой и улыбнулся, потому что Протея удовлетворенно кивнула.

Отведенное ему время стремительно истекало, и Альбус уж точно не желал делить его с каким-то подозрительным незнакомцем. Он отчего-то ожидал, что Протея прогонит его, развернет, даже не отворив дверь, однако она, соскочив вниз по лестнице, в мгновение ока эту дверь распахнула. В помещение ворвался холодеющий ноябрьский ветер, пропитанный вчерашним дождем, а вместе с ним — подозрительный незнакомец, слишком уж резво переступивший порог. Впрочем, пройти дальше пары шагов Протея ему не позволила, остановила у края дивана и ткнула волшебной палочкой в грудь:

— Кто вы такой?

Отчего-то излишне воодушевленный незнакомец замер, протянул руки, точно нищий, просящий милостыню, но больше не смог сделать и шагу. В доме Протеи действовали ее правила, все вокруг подчинялось ей, как единственной законной хозяйке, и оттого ноги незваного гостя напрочь прилипли к полу. Теперь он выглядел растерянным, даже обескураженным, будто ожидал совершенно иного приема, пальцы его дрогнули, а уголки губ стремительно поползли вниз.

— Я твой отец, — гаркнул незнакомец, безвольно опустив руки, — ты правда меня не помнишь?

— Не имею ни малейшего представления, — грубо отсекла Протея, не убирая волшебной палочки.

Лицо ее было скрыто от Альбуса распущенными волосами, разметавшимися по плечам, точно вороньи крылья, зато он отчетливо видел, как сжались на волшебной палочке ее пальцы. Протея шумно втянула носом воздух, качнула головой и добавила таким отвратительно надтреснутым голосом, что у Альбуса по спине пробежали мурашки:

— У меня была только мать.

Искры вырвались из ее палочки, стрельнули и зашипели, прожигая дыру в чужой мантии, и незнакомец испуганно дернулся, вскинув руки. Теперь он отчего-то смотрел на Альбуса, оставшегося у лестницы, и в глазах его плясали искры не страха, но клокочущей ярости. Была бы его воля, Альбус давно выставил бы незваного гостя за дверь, однако Протея застыла с протянутой рукой и зажатой в пальцах волшебной палочкой, будто в любое мгновение готова была защищать свою жизнь. Она тяжело дышала, так что черная мантия ее колыхалась точно на промозглом ветру, а от охватившего ее напряжения, кажется, подрагивали даже стены.

— Позволь, я объясню тебе! — взмахнул руками человек, имени которого никто так и не знал. — Она пришла почти сразу после того, как твоя мать умерла. Я и так едва сводил концы с концами, да еще и понятия не имел, что делать с младенцем, а она пообещала позаботиться о тебе и дать мне денег в откуп. Я отдал тебя, потому что поверил ее словам и пожелал тебе блага!

— Убирайтесь! — рявкнула Протея, едва его рот закрылся.

Клацнули зубы, незнакомец взмахнул руками и задушено вскрикнул, когда пол под ним дернулся и будто ожил. Кусок ковра, на котором стоял гость, будто отделился от остальной его части, встрепенулся совсем по-собачьи и вылетел прочь. Дверь захлопнулась с грохотом, зазвенело стекло и даже закачалась на потолке люстра, и только тогда, когда все это стихло, Протея позволила себе выдохнуть. Она будто разом сделалась меньше, ссутулилась, опустила руку, и волшебная палочка выпала из ее пальцев. Короткий всхлип прорезал наэлектризованный воздух, и Альбус дернулся, невольно подаваясь навстречу.

Он, наверное, мог ничего и не делать, потому что Протея, еще раз всхлипнув, в следующее мгновение уткнулась носом ему прямо в грудь. Плечи ее затряслись, пальцы вцепились в мантию Альбуса, а из горла вдруг вырвался надломленный вой. Он теперь не был похож на плач или всхлипывание, Протея выла, точно раненый лесной зверь, и Альбус, повинуясь мимолетному порыву, прижал ее к себе так крепко, как только мог. Объятие это, впрочем, ни капли не было похоже на предыдущее, потому что теперь Протея была напряженной, точно струна, и так же отчаянно выла. В груди у Альбуса екнуло, он выдохнул, втянул носом запах ее волос и потянул Протею на диван, усаживая, точно ребенка, себе на колени. Она и впрямь была маленькой, совсем крохотной и ужасающе хрупкой, и оттого сильнее хотелось укутать ее, укрыть, спрятать от целого мира. Альбус и сам, точно последний трус, прятался в школе от собственного грязного прошлого, и в его маленьком мире наверняка нашлось бы местечко для еще одного беглеца.

Честно признаться, в первое мгновение Альбусу показалось, будто ее приказ относился и к нему тоже. Он даже успел испугаться, в самом деле запаниковать, представив, что никогда больше сюда не придет, и теперь его сердце все еще испуганно, заполошно колотилось. Еще хуже было оттого, как Протея выла: жутко, надломлено, совершенно не по-человечески. Она прижималась к Альбусу всем телом, цеплялась за его мантию, едва не обхватывала его ногами за пояс и все выла и выла, выплескивая накопленный страх. Ее сердце тоже громко колотилось, отбивало ритм у Альбуса в ладонях, будто он держал его обнаженным, а не скованным человеческим телом. Протея вся будто была совершенно обнажена, раскрыта перед ним куда сильнее, чем когда щеголяла в полупрозрачной сорочке или совсем голышом, и от этого Альбусу тоже делалось страшно. Она имела на него слишком много влияния, уже, кажется, ни капли не походила на ту девицу, которую он встретил впервые, так что Альбус даже готов был поделиться с ней убежищем. Протея прорастала у него под кожей, будто специально выталкивала собой Геллерта и занимала его место, проклятое и черное из-за сажи. Это мог быть один из ее дурацких экспериментов, способ избавить его от кровавой клятвы, и Альбус, пожалуй, был совершенно не против такого влияния. Он прижимал Протею к себе обеими руками так крепко, будто она и в самом деле была его частью, а она выла и плакала, и оттого мантия его постепенно пропитывалась ее изломанной сутью.

— Вы смотрели воспоминание? — спросила Протея где-то между воем и всхлипываниями.

Это, пожалуй, было совершенно неважно, но Альбус все равно кивнул, признаваясь. Он заглянул в Омут памяти в тот же день, когда Протея дала разрешение, но даже ужас и омерзение от увиденного не смогли перебить всколыхнувшуюся в Альбусе жалость. Разумеется, он не видел полной картины, не знал всех подробностей, и все равно разум и сердце его безоговорочно заняли ее сторону. Альбус не оправдывал, не пытался докопаться до правды, только прижимал Протею к себе, и она доверчиво жалась в ответ.

— Хорошо, — просипела Протея сорванным голосом, — тогда все в порядке.

Она больше не выла, только иногда всхлипывала и роняла крупные соленые слезы. Теперь Протея прижималась к груди Альбуса теплой щекой, сопела и сглатывала, но все равно не двигалась с места. Руки она сцепила у него за спиной, так что Альбус даже мог слышать, как медленно успокаивается ее сердце. Еще он отчетливо слышал свои собственные поганые мысли, а еще — как посреди ясного утра собирается дождь. Гром гремел отдаленно, где-то на границе возможности восприятия, а в небе все еще светило незатянутое тучами солнце.