Протея (гет)

Дверь отворилась неслышно, качнулся, но не издал ни единого звука подвешенный под потолком колокольчик. Стоило переступить порог, и звуки будто исчезли, растворились в густой вязкой тишине, облепившей руки и ноги и заткнувшей рот. Дамблдор поморщился, но внутрь вошел, осмотрелся и вздрогнул, когда дверь за ним захлопнулась с тихим шорохом. Будто лопнул мыльный пузырь, на мгновение обдавая холодными каплями, или пошла по воде рябь от брошенного в самый центр водоема мелкого камешка. Впрочем, внутри было странно уютно: на полках стояли витиеватые механизмы вперемешку с цветами и книгами, а на полу валялись разного размера шестерни и деревяшки. От подвешенной к потолку свечной люстры расползался по стенам желтоватый свет, и, хоть Дамблдору в самом начале и показалось темно, видно было великолепно. Шум улицы остался позади, летний зной клубился теперь под ногами белесым туманом, и пахло чем-то удивительно сладким и слегка кисловатым, отчего Дамблдору вдруг страшно захотелось перекусить.

— Что вы ищете? — чернявая макушка высунулась из-за двери позади прилавка.

Она была совсем юной. Дамблдору описывали ее как юную леди, однако он назвал бы ее школьницей перед выпускными экзаменами — не старше. Собранные в низкий хвост ее черные волосы спадали с одного плеча, будто стыдливо скрывая оголенную кожу. Льняная рубашка, очевидно, слишком большая для нее, еще и не застегнутая на все пуговицы, падала, открывая неприлично много, и Дамблдор кашлянул, взмахом палочки подгоняя ее по размеру. Девица, впрочем, поморщилась на его выпад, застегнула все пуговицы и совсем не стыдливо фыркнула, входя целиком и затворяя за собой дверь.

— Вас, очевидно, — Дамблдор вздохнул, подавляя желание тут же уйти, и взмахнул палочкой, вновь меняя форму ее одежды.

На девице были вопиюще короткие шорты, едва достающие до колен, а тонкая льняная рубашка не скрывала, кажется, совсем ничего, но ее это нисколечко не смущало. Она снова фыркнула, когда шорты обратились в длинную юбку, провела руками по бедрам и растянула губы в ухмылке, от которой у Дамблдора перехватило дыхание. Он был здесь по делу, а она, будь хоть самой страшной распутницей, могла помочь ему, так что Дамблдор должен был отбросить любование чужими коленками (уже целомудренно прикрытыми, между прочим) и начать задавать вопросы.

— Ах, вы зовете меня на свидание? — девица мазнула по нему придирчивым взглядом и кокетливо захихикала. — Погодите, я только приведу себя в порядок, и можем идти.

Она, очевидно, осталась довольна его внешним видом, и Дамблдор невольно кивнул, неожиданно удовлетворенный ее словами. Прежде, чем он спохватился, девица юркнула за дверь, оставляя его посреди пустой лавки, заваленной всяким хламом, и в горле кольнуло липкое раздражение. На детские игры у Дамблдора не было ни капельки времени, так что он снова предупреждающе кашлянул и сделала шаг в сторону внутренней двери.

— Мне сказали, вы умеете снимать клятвы, — голос его громыхнул в пустоте, Дамблдор шагнул вперед и наступил на нечто, жалобно хрустнувшее у него под ногой.

На какое-то время повисла гнетущая тишина, будто в этот раз мыльный пузырь не лопнул, а окутал Дамблдора, спрятав за мерцающей пленкой. Теперь он отчетливо слышал, как какой-то приборчик на прилавке, позвякивая, крутился волчком, а что-то в запертом ящике будто молотило по дереву, требуя выпустить. Вывеска, старая и затертая почти до дыр, гласила, что в лавке этой торговал артефактами некий Шелби, и можно было подумать, что Шелби — и есть эта девица, однако пока Дамблдор предпочитал думать о ней как о бесстыдной нахалке, приглашающей на свидание первого встречного.

— Какую клятву вы хотите разрушить?

Она вынырнула из-за двери неслышно, и Дамблдор вздрогнул, отступая на шаг. Кончик ее волшебной палочки смотрел ему точно в грудь, а она сама, придирчиво поджимая губы, следила за ним, будто вот-вот должны были произойти чудеса.

Трансфигурированная им одежда исчезла, и теперь на ней красовалась простая темно-синяя мантия с широкими рукавами и золотистыми манжетами на тонких запястьях. Черные волосы все еще были собраны в низкий хвост, но теперь шею скрывал кружевной воротник, достигающий самого подбородка. Глаза девицы блестели голубым и зеленым одновременно, и Дамблдор на мгновение засмотрелся, азартно пытаясь вычленить единственный цвет. Ее вид снова обескураживал, потому что в какое-то мгновение она оказалась непозволительно близко, так что Дамблдор чувствовал ее дыхание на подбородке. Она не смотрела ему в глаза, выводила какие-то замысловатые пассы волшебной палочкой и бормотала себе под нос нечто о дураках и неразрушимых проклятиях.

Дамблдор, в принципе, был с ней согласен, однако слышать подобное от совсем юной девицы было пренеприятно. Впрочем, произносила она это не прямо в лицо, а будто бы для себя, так что он сделал вид, что ничего не услышал, и уставился на чернявую макушку, мелькающую перед глазами. Собственная отчаянная авантюра уже не казалась Дамблдору дурацкой — по крайней мере он слегка развлекся, сбросив надоевшее до одури состояние оцепенения. Дамблдор будто ждал, что вот-вот случится что-то плохое, но никак не мог подготовиться — в последнее время клятва занимала все его мысли. Она почти физически причиняла боль, впивалась в нутро и рвала тонкие струны, до сих пор соединяющие его с Геллертом застарелыми воспоминаниями. Эта клятва сковывала его, связывала цепями, потому что в далеком прошлом Дамблдор разделял идеи Геллерта Гриндевальда, и теперь он должен был искупить это собственной болью.

— Клятва на крови, — вынесла вердикт девица, имени которой Дамблдор опрометчиво до сих пор не спросил.

Очевидно, она была Шелби, и еще более очевидно — тем самым удивительным артефактором, которого Дамблдору рекомендовала случайная посетительница бара. Вот только артефакты не снимают проклятья, а клятва на крови — вовсе не непреложный обет, который можно разрушить, обхитрив поставленное условие.

— Сколько вам лет? — она нахмурила брови и закусила губу, отчего стала выглядеть еще младше. — И сколько лет клятве?

Дамблдор, откровенно говоря, считал этот вопрос лишним и самую малость бесцеремонным. Впрочем, чего еще оставалось ждать от бесцеремонной девицы, расхаживающей по собственной лавке в совершенно непотребном виде? Так что он протяжно вздохнул, отодвинул от себя, наконец, кончик волшебной палочки и отступил на шаг, разрывая слишком близкий контакт.

— Мне пятьдесят три, — он нахмурился, когда она удивленно присвистнула, и тряхнул головой, — клятве чуть более тридцати.

— Какой обтекаемый ответ, — она заговорила прежде, чем Дамблдор закончил, и растянула губы в широкой улыбке, — думаю, вы скажете мне точную дату заключения клятвы, когда мы станем несколько ближе.

О том, что он вовсе не собирается становиться с ней ближе, Дамблдор предпочел только подумать, но промолчать. Девица тем временем, заговорщицки подмигнув, положила обе ладони ему на грудь и чуть надавила, заставляя снова отступить. Теперь она не заманивала его — выпроваживала прочь, подталкивая к выходу, и Дамблдор послушно шел, поддаваясь ее маленьким бледным ладошкам. Он, пожалуй, не мог с уверенностью сказать, жалел или нет о собственном импульсивном приходе сюда, однако единственный вывод Дамблдор сделал — девица и впрямь была не так уж проста. Взгляд его невольно зацепился за тот самый волчок, теперь спокойный, только слегка покачивающийся на прилавке, и девица хихикнула, проследив за его взглядом.

— Хотите, подарю его вам в честь знакомства? — она склонила голову набок, и низкий хвост снова упал на одно плечо, и Дамблдор выплюнул совершенно бессмысленное «хочу».

Он понятия не имел, что это за причудливая штуковина, едва ли все еще по-настоящему разбирался в артефакторике, но все равно слишком быстро решился принять замысловатый подарок. Взгляд его снова скользнул по довольной девице, и Дамблдор вздрогнул, окончательно и бесповоротно сдаваясь. Она улыбалась так очаровательно и легко, будто не предстала перед ним в совершеннейшем непотребстве, будто не она направляла на него волшебную палочку. Она улыбалась так, словно они и впрямь собрались на свидание, и в этот раз Дамблдор даже не прогнал мысль, что вовсе не против выпить с ней чашечку чая. Однако, мысли эти он оставил себе, поблагодарил настолько вежливо, насколько вообще был способен, и собирался уже уходить, когда девица дернула его за рукав.

О следующей встрече они не договорились, но Дамблдор собирался прийти завтра примерно в это же время. Впрочем, о решении его проблемы они не договаривались тоже, но Дамблдор все равно собирался прийти. Что-то в этой лукавой улыбке подсказывало ему, что стоило попытаться, несмотря на собственный скептицизм и доказанную невозможность снятия кровавой клятвы. Согласно записям, которые Дамблдор нашел в старой части школьной библиотеки, клятву невозможно было разрушить даже взаимным согласием ее давших, так что от собственной авантюры он не ждал ничего, кроме будущего разочарования. Однако же все равно собирался прийти, пусть даже нахалка выставит его тут же за дверь.

— Прежде, чем вы уйдете, я думаю, нам стоит сделаться равными, — она заставила его развернуться и протянула руку раскрытой ладонью, — Протея Шелби.

— Альбус Дамблдор, — она понимающе хмыкнула, и Дамблдор сделал вывод, что где-то она уже слышала его имя, — сколько же лет прекрасной мисс Шелби? Раз уж нам делаться равными.

На его насмешливый тон она вновь отреагировала широкой улыбкой, склонила голову набок, наблюдая за его губами, невесомо коснувшимися ее теплой ладони, и лукаво прищурилась:

— Тридцать три года — прекрасная разница в возрасте для первых свиданий.

Проследив за его реакцией, она заливисто рассмеялась, будто рассыпались по комнате колокольчики. Дамблдор, должно быть, выглядел совсем глупо, едва не разевая от удивления рот, потому что она успокаивающе похлопала его по плечу спустя мгновение и велела приходить завтра в это же время. Дамблдор вздрогнул, когда дверь неслышно захлопнулась за его спиной, обернулся, все еще обескураженный, и аппарировал в Хогсмид. Ему необходимо было подумать, потому что за эту короткую встречу произошло, кажется, слишком много всего.

* * *

Он снова пришел не вовремя и в то же время совершенно тогда, когда Протея его пригласила. Обыкновенно колокольчик над дверью не звенел, только оповещал ее о прибытии гостя, и она, поспешно натягивая на себя первые попавшиеся тряпки, выскакивала в лавку, мило улыбаясь каждому заглянувшему. Однако, в этот раз переливчатый звон достиг внутренних комнат, всколыхнул застоявшийся воздух и обрушился на Протею боем церковного колокола, так что ей пришлось подскочить, отбросив в сторону заготовку, и выскочить как есть. О, она прекрасно помнила реакцию Альбуса Дамблдора на ее прошлый наряд, так что намеренно не стала менять мальчишеские шорты и майку на закрытую мантию. Для него, наверное, это было верхом неприличия, однако, Протея была совершенно уверена, что пройдет еще лет пятьдесят — и маггловские женщины начнут щеголять по улицам едва ли не голышом. Впрочем, что можно было взять со старика, родившегося в прошлом веке, кроме нафталиновых рюшей и дурацких шляп с острым верхом?

Впрочем, на сей раз удивляться экстравагантному костюму пришлось Протее. Если в прошлый раз Дамблдор предстал перед ней в довольно обычном наряде (если не считать, разумеется, все ту же островерхую шляпу), то теперь мантия его была ярко-красной, пошитой из плотного бархата. Она опускалась к его ногам крупными складками и стекала широкими рукавами, и Протея на мгновение даже подумала, что ее шутка про свидание может быть вовсе не шуткой. Альбус Дамблдор завораживал, буквально гипнотизировал, приковывая к себе взгляд, и на лице его разве что не хватало деталей навроде очков-половинок или колокольчика, повязанного в бороде. О, борода у него тоже оказалась шикарная: такая пронзительно рыжая, что слепило глаза, не слишком длинная и аккуратно уложенная. Протея, честно признаться, не могла бы сказать, что он выглядел на свои пятьдесят три — она дала бы ему тридцать пять-сорок, не больше. И каково же было ее удивление, когда он ловким движением стянул с себя алую мантию и набросил на ее открытые плечи.

Он остался в костюме, а она — с распахнутым настежь ртом, и оба они смотрели друг другу в глаза, смущаясь глянуть чуточку ниже.

— Вы ходите так постоянно или лицезреть вашу подноготную — исключительно моя привилегия? — он вдруг заговорил с ней, будто с неразумным ребенком, и Протея почувствовала, как наползает на щеки румянец.

Ей вдруг захотелось надуть губы совершенно по-детски, топнуть ногой и заявить, что ничегошеньки она не нагая, но вместо этого Протея растянула губы в улыбке, неспособная скрыть охватившее ее смущение. Ладонь Дамблдора все еще лежала на ее плече, она чувствовала жар даже сквозь плотную мантию, и оттого испуганный комок подступал к горлу. Не то чтобы Протея когда-нибудь выходила так к посетителям и не то чтобы специально планировала щеголять в непотребном виде перед этим конкретным мужчиной, но признавать собственную неправоту было поздно. И потому она вскинула голову и облизала пересохшие губы:

— Так вы наконец-то заметили, что я пытаюсь вас соблазнить?

Смешок вырвался из горла Альбуса Дамблдора до того, как она успела договорить, и Протея надулась, выворачиваясь из его рук. Он сам, признаться интересен был самую малость, но больше всего Протея приходила в восторг от возможности «пощупать» кровавую клятву и снять ее, вписав свое имя в историю. Вот только прежде, чем приступить, ей нужно было получить доверие Альбуса Дамблдора, потому что без него она едва ли могла бы забраться в его нутро.

— Довольно, — голос его раздался тяжелым надломленным эхом, — прошу вас, мисс Шелби, оставить подобные шутки. Они не делают чести ни вам, ни мне.

У Протеи, признаться, и без того не было чести, однако она предпочла оставить это откровение при себе, приберечь для удобного случая. Она вздрогнула, ощутив на лбу прерывистое дыхание, и, потянувшийся было за ней, Дамблдор наконец отстранился, сделав три шага назад. Он оказался почти у двери, взмахнул палочкой, наколдовав себе кресло, и уселся прямо посреди прохода. Протея, фыркнув, просунула руки в рукава его мантии, закуталась в нее и крутанулась, заставляя тяжелый подол взметнуться. Прекращать игры решительно не хотелось, однако взгляд ее гостя стал предельно серьезным, и оттого мурашки поползли по спине.

— Вы разобрались с моим подарком? — Протея решила сменить тему, и это произвело лучший эффект. — Выяснили, для чего он?

Лицо Дамблдора дернулось, и он кашлянул, слишком очевидно скрывая смущение. Протея хихикнула, прошлась по лавке, подхватила наиболее похожий волчок, и тот в ее руках завертелся, точно умалишенный. У этой безделушки, впрочем, эффект был совершенно другой, кроме того у самой Протеи созданные ею безделицы работали через раз, однако и этого оказалось достаточно. Дамблдор склонился вперед, и на лицо его упал луч пробивающегося сквозь пыльные стекла солнца. Лето в этом году выдалось жарким, однако в тяжелой бархатной мантии оказалось удивительно уютно, так что Протея решила оставить ее себе в качестве платы.

— Мисс Шелби, это…

— Я знаю, что делаю! — Протея вспыхнула мгновенно, швырнула на прилавок волчок и в два шага приблизилась к креслу. — Вы хотите снять эту чертову клятву, я, поверьте мне, тоже, хоть мои причины и совершенно иные. Так что будьте любезны делать то, что я говорю, и отвечать на вопросы!

Она уперла ладони в подлокотники и нависла над ним, жадно пожирая вспыхнувшее на лице Дамблдора удивление. Особенно ей понравилась хмурая складка на лбу, которую так и хотелось разгладить кончиком пальца. Протея кожей ощущала смешавшиеся чувства, впитывала их, точно губка, чтобы потом, в следующий раз отделить искорки магии. О, она была совершенно уверена, что им предстояло еще много встреч, прежде чем что-то начнет получаться, и Протея заранее ждала их с нетерпением, смакуя на языке терпкое предвкушение.

— И, бога ради, не зовите меня мисс Шелби, — продолжила Протея гораздо спокойнее, — просто Протеи будет достаточно.

— В таком случае Альбус, — он выдохнул ей почти в губы, и только теперь Протея заметила, как близко они друг к другу.

Совершенно ненужное искреннее смущение кольнуло в груди, и Протея отшатнулась, наверняка сливаясь оттенком с чертовой бархатной мантией. Альбус проводил ее взглядом, коротко усмехнувшись, и Протее вдруг показалось, что теперь он ведет. Что ж, он был старше Протеи больше, чем дважды, и наверняка встречал на пути пигалиц и похуже, так что вполне мог брать первенство ненадолго. Однако и Протея отступать совершенно не собиралась, уже готовилась к будущей встрече и смаковала теплое дыхание на губах. Во что бы то ни стало она должна была разобраться с клятвой на крови, потому что ничего интереснее в ее новой жизни еще не встречалось.

— Вот, что вы делаете с маленьким непонятными безделушками, — Протея фыркнула, взмахнула руками, и рукава мантии взметнулись подобно огненным крыльям, — ставите на полку и забываете. Возвращайтесь, когда узнаете, для чего мой подарок.

Пожалуй, она выпроводила Альбуса слишком резко, однако ей нужно было время подумать. Он скрывался от нее, зажимался в собственном панцире и лелеял кровавые раны, не позволяя им затянуться, Протея чувствовала это, точно вставшая на след гончая. Он был похож на нее, и оттого, наверное, теперь ей было так интересно. Протея крутанулась на пятках, взмахнула волшебной палочкой, и многочисленные артефакты заработали разом, наполняя воздух звоном, лязгом и щелканьем. Рыжее солнце пробивалось сквозь пыльные стекла, на улице стояло жаркое лето, а Протея куталась в чужую алую мантию, скрывая глубокие побелевшие шрамы, которые гость не заметил, сколько она ни тыкала носом.

* * *

Ее звали Протея Шелби, ей было двадцать, и последние несколько дней она занимала все мысли Альбуса Дамблдора. Они не заключали никаких договоров, она не давала обещаний снять клятву, просто, кажется, наслаждалась дурацкой, придуманной ей же игрой. И все же Дамблдор чувствовал, что ей можно довериться, хватал, возможно, тонкую соломинку, способную переломиться от его неверного слова. Данная в юности клятва разрушала его изнутри, и у Дамблдора не оставалось ничего иного, кроме как попытаться снять ее, потому что иначе в их с Геллертом соглашении он проиграет первым. После побега из тюрьмы Гриндевальд стремительно набирал силу, а Дамблдор не мог ничего сделать, связанный по рукам и ногам, только отправлял своих соглядатаев, опасаясь, как бы все не зашло слишком уж далеко. Впрочем, все зашло слишком далеко уже очень давно, а Дамблдор все прятался по углам, страшась раскрыть миру свои грязные тайны. С другой стороны, Дамблдор никогда не считал себя достаточно хорошим человеком, чтобы впутываться в чужие проблемы, так что стороннего наблюдения за Геллертом казалось ему достаточно. Он не знал, что Протея Шелби потребует у него за снятие клятвы, однако, думается, был готов отдать даже собственную душу за избавление от этих цепей.

Войдя в кабинет, Дамблдор сбросил мантию на один из столов, расставленных вдоль стен на время каникул, и, пройдя вглубь, подхватил стоящий на полке волчок. С тех пор, как Дамблдор оставил его здесь, он больше не вращался, просто стоял на ножке, поблескивая бронзовыми боками. Волчок поддавался трансфигурации, но через пару минут сам собой возвращал прежний вид, не плавился от огня и не бился. Сперва, разумеется, Дамблдор использовал на нем сканирующие заклинания, пытался разобрать волчок и заглянуть в его нутро, однако тот стойко не поддавался. Железка оставалась железкой, сколько ни колдуй, будто и в самом деле была просто безделушкой без каких-нибудь свойств. Дамблдор даже думал, что девица обманула его, заведя обыкновенный волчок заклинанием, однако следы магии на вещице присутствовали так же явно, как и на ней самой.

И все же яркое любопытство не позволяло Дамблдору бросить все и пойти на поклон к мисс Шелби с пустыми руками. Он отчетливо помнил ее вспыхнувший внезапно гнев и теплое дыхание на губах и, признаться, был совершенно не прочь повторения. Однако Протее было всего лишь двадцать, а он совершенно не собирался заводить каких-нибудь отношений, так что пришлось затолкать густой азарт поглубже и вернуться к головоломке. Брать эту крепость штурмом Дамблдору было без надобности, тем более, кажется, ворота ее и без того были распахнуты настежь.

— Альбус, — тихий стук костяшек по дереву заставил его вскинуть голову, — я говорил вам, что нет нужды оставаться в школе на лето. Однажды, мне кажется, вы сольетесь с Хогвартсом в единый организм и станете одним из обитающих здесь привидений.

Нынешний директор Хогвартса Армандо Диппет и сам был как привидение. Он проводил в школе все время, даже когда в этом совершенно не было нужды, и отчитывал Дамблдора за такое же поведение. Он был седым стариком с поразительно живыми глазами, и Дамблдор, признаться честно, понятия не имел, сколько ему было лет. Сам он работал в школе уже без малого двадцать пять лет, и за все это время директор Диппет ни разу не изменил ни себе, ни своим привычкам.

— Я прихожу сюда в нерабочее время, чтобы подумать, — Дамблдор повел плечами, сбрасывая с себя цепкий взгляд.

Он отставил в сторону волчок и уселся прямо на стол, закидывая ногу на ногу. Летом в его кабинете было просторно, солнечный свет пробивался сквозь высокие витражные окна и падал под ноги причудливыми узорам. Дамблдору нравились дети, нравилось преподавать им, быть их наставником, но иногда он предпочитал быть один. Запереться в школе на лето и представлять себя школьником, собирающимся вернуться домой на каникулы. Там бы его ждали Аберфорт, Ариана и мама, а после окончания школы он бы отправился в кругосветное путешествие, как и планировал.

— Жениться вам надо, мой дорогой Альбус, — Диппет отодвинул один из стульев и уселся на него, разметав по полу полы мантии, — завести дом и родить пару детишек, и тогда я буду по-стариковски ругать вас, что вы совсем позабыли о школе.

Голос его сделался мечтательным и глухим, и Диппет усмехнулся в седую бороду. Дамблдор же скривился, представив себя в компании женщины навроде профессора Уитуивинг, преподавательницы травологии. Они были почти ровесниками, однако Миранда Уитуивинг представляла из себя улучшенную копию идеальной домохозяйки. Вечно хлопочущая о детях, она, несмотря на огромные познания в ботанике, казалась Дамблдору до одури скучной. Впрочем, его единственный серьезный роман был с человеком, который теперь пытался захватить мир, а после Дамблдор перебивался случайными связями, не желая пускать себе в душу кого-то еще.

— Вот Софи, моя третья жена, была совершенно очаровательной и такой же глупой и пустой, точно пробка, — продолжил Диппет, пускаясь с рассказы о собственном прошлом, — с ней приходилось думать за двоих и постоянно быть начеку, но вы бы знали, какова она была, — он пожевал губы, и бледное старческое лицо его едва заметно порозовело, — а Марианна, четвертая, прожила со мной больше полвека. Буйная, словно стихия, я был так пленен ею, что после ее смерти не смог смотреть ни на одну другую женщину. А первые два раза я женился не по любви.

Последнюю фразу он выдохнул со смешком, и Дамблдор хохотнул тоже. Диппет любил пускаться в рассказы о прошлом, но обыкновенно он слушал его вполуха, не запоминая имен и деталей. Сейчас, точно так же, Дамблдор кивнул, соглашаясь с любыми словами, и продолжил предаваться собственным мыслям. Разум его занимали Протея Шелби и ее дурацкий волчок, который не поддавался ни единому заклинанию, вытеснив ненадолго Геллерта и связанные с ним ошибки молодости.

— Боюсь, я еще не встретил подходящей мне дамы, — Дамблдор вздохнул и вновь вернул все внимание волчку.

Безделушка, последние пару дней не сдвинувшаяся с места, едва покачнулась, вильнула блестящим бронзовым боком и медленно, будто лениво закрутилась, покачиваясь в стороны. Дамблдор завороженно выдохнул, уже было потянул к волчку руку, но остановился под цепким взглядом директора Диппета. Старик смотрел на него из-под кустистых бровей, и глаза его ярко сверкали в солнечном свете. Он будто хотел сказать что-то, но в то же время собирался молчать до последнего, и Дамблдор покачал головой, не собираясь пытаться расспрашивать. Он знал, что, если Диппет захочет что-то сказать — непременно скажет, в противном же случае невозможно было вытянуть из него ни слова. Так что Дамблдор взмахнул палочкой, и воздух вокруг заискрил, будто рассыпались золотистые теплые звезды.

— Какая любопытная безделушка, — Диппет протянул руку, аккуратно коснулся волчка, и тот, будто выворачиваясь, крутанулся в сторону, не прекращая движения, — для чего она?

В том, что Дамблдор понятия не имеет, признаваться категорически не хотелось, но Диппет ждал ответа, так что он просто пожал плечами. В молодости Дамблдор изучал некоторые древние артефакты, но не слишком разбирался в этой теме, интересуясь скорее историей и магической силой, а не созданием способом применения. В последнее время вместо артефактов использовали заклинания, так что они постепенно выходили из оборота, оставаясь пережитком прошлого и напоминанием о древней необузданной магии. Кроме того, его юношеское увлечение древними артефактами было еще одним напоминанием о связи с Геллертом Гриндевальдом, и оттого Дамблдор, как и все остальное, старался вычеркнуть его из собственной памяти.

— Такие задачки обыкновенно решаются неожиданно легко. Позволите? — Диппет протянул руку, и Дамблдор, помявшись всего мгновение, вложил в нее волчок. — Вы не пробовали спросить?

— Что?

Протея дала ему задание, и Дамблдор, как честный игрок, не собирался просить у кого-то подсказки. К тому же ее экстравагантное поведение самую чуточку раздражало, потому что Протея, совершенно очевидно, не воспринимала его как старшего. Будто в их паре именно она была умудренной опытом ведьмой, а он — безбородым мальчишкой, только и мечтающим заглянуть ей под юбку.

— Давно я не видал таких замысловатых вещиц. В последнее время чары накладывают на готовый предмет, и потому они не держатся долго, — Диппет потер переносицу, качнул головой и поправил съехавший на лоб колпак, — здесь же чары вплетены в каждую деталь настолько искусно, что их едва можно заметить. Его создатель довольно талантлив. Спросите.

Диппет протянул волчок на раскрытой ладони, и Дамблдор взял его машинально и покрутил в руках. Волчок опять закачался, поблескивая бронзовыми боками, и глаза директора Диппета любопытно сверкнули. Ему и самому было любопытно, однако просто спрашивать — что может быть проще? — не хотелось, словно таким образом Дамблдор мухлевал, нарушая немое согласие. Вот только волчок продолжал вращаться, а мысль, поддерживаемая нетерпеливым кряхтением Диппета, засела настолько прочно, что ему не оставалось ничего, кроме как воспользоваться советом.

— Для чего ты нужен? — спросил Дамблдор, и волчок оцепенело замер в его руках.

Нечто внутри него щелкнуло и зажужжало, и тишина обратилось в выжидательно напряженную. Отчего-то подумалось, что артефакт сейчас выкинет какую-то пакость, однако ничего подобного не произошло. Щелканье и скрежет прекратились, и прямо из волчка раздался тягучий, слегка насмешливый голос Протеи Шелби:

— Я вращаюсь, когда кто-то близкий имеет на тебя планы.

Он снова пришел к ней невовремя, Протея как раз возилась с мисс Фигг, застрявшей где-то между поисками способа тайного убийства и выражения чистейшей любви. Ей, пожалуй, нравилось практически все, что предлагала Протея, однако она никак не могла определиться, невольно высасывая все соки из окружающих. Это был вовсе не первый раз, когда мисс Фигг приходила, и в прошлый раз Протея умудрилась продать ей вещи настолько бесполезные, что даже выставлять на полках было бы стыдно. Но мисс Фигг радостно покупала, интересовалась всем и вся, и Протея даже в шутку заметила, что однажды покупательница станет разбираться в артефакторике лучше нее. Сама она одновременно желала избавиться от назойливой, излишне любопытной мисс и удержать ту подольше, потому что глаза ее загорались с каждым сказанным словом.

Когда звякнул подвешенный над дверью колокольчик, оповещающий о прибытии нового посетителя, Протея даже не оторвалась от увлекательного занятия. Мисс Фигг как раз выбирала между бабочкой, раскрывающей крылья, когда близится дождь, и стеклянным шариком, меняющим цвет в зависимости от настроения в комнате, и Протея стояла над ней грозным коршуном, ожидая, что девица купит все сразу. Протея понятия не имела, зачем одному человеку могло понадобиться столько разнообразного хлама, вовсе не была высокого мнения о своих же поделках, но ничего другого делать все равно не умела. Она проводила дни и часы за созданием очередной безделушки, едва ли кому-нибудь нужной, потому что только тогда Протее казалось, что она наконец осталась одна. Она чувствовала, как Альбус Дамблдор мазнул по ней изучающим взглядом, но отчего-то не желала сама смотреть на него. Этот человек будто умел видеть насквозь, и иногда Протее казалось, что он отчетливо видит все ее самые грязные тайны. Не то чтобы Протея стыдилась собственной жизни, но отчего-то именно перед этим человеком ей хотелось выглядеть лучше. Они встречались всего два раза, Протея продолжала играть свою роль очаровательно дурочки, вот только это было совсем не ее лицо. Ей необходимо было доверие Альбуса Дамблдора, чтобы решить загадку, и Протея собиралась завоевать его любыми известными способами.

Должно быть, он пришел, потому что разгадал ее маленькую хитрость, так что следующая сцена ее маленького спектакля должна была начаться прямо сейчас. Протея, улыбнувшись, глянула на Альбуса мельком, ойкнула, будто только сейчас вспомнила про одну занимательную безделушку, и унеслась в другой конец магазина, оставляя заинтересованную мисс Фигг перекладывать из руки в руку оба выбранных артефакта. Проходя мимо, она едва уловимо задела Альбуса плечом и очаровательно улыбнулась, больше не обращая на него ни капли внимания. Протея не предложила пройти или сесть, исчезла во внутренних комнатах всего на мгновение и вскоре выскочила с миниатюрными весами в руках. К тому моменту Альбуса уже не было, только лежал на стойке чертов волчок, и Протея, хмыкнув, сунула его в карман мантии.

— Вы знаете Альбуса Дамблдора, моя дорогая? — мисс Фигг подалась вперед, упираясь локтями в колени. — Он просил передать, что зайдет к вам позже.

Вместо ответа Протея снова улыбнулась самой очаровательной улыбкой, на какую только была способна, и принялась показывать мисс Фигг любопытнейший артефакт. Вещица в виде весов была до очевидного простой, и Протея предложила мисс Фигг самой угадать ее назначение. Та дошла до правильного ответа примерно с третьей попытки, и глаза ее загорелись. Они провели вместе еще около получаса, а затем мисс Фигг, расплатившись и распрощавшись, оставила Протею в одиночестве. К тому моменту солнце уже клонилось к закату, заглядывая в окна рыжими бликами, и пора было закрываться, однако Протея никак не спешила вешать на дверь табличку «закрыто».

Она слонялась по лавке, подбирая разбросанные детали и поправляя расставленные на многочисленных стеллажах артефакты, пока не сделалось совсем уж темно. Альбус, подумала вдруг Протея, наверняка имел в виду какой-нибудь другой день, когда ему снова будет удобно, и разочарованно выдохнула. Не то чтобы она стремилась поскорее увидеть его, просто возможность изучить и разрушить кровавую клятву до того захватывала, что Протея готова была не есть и не спать. Так было всегда, когда она чем-то увлекалась: Протея могла забывать об элементарных правилах гигиены, систематически забывала поесть и в детстве даже падала в обмороки, будто сама магия приказывала ей расслабиться и отдохнуть. Впрочем, подобная увлеченность в конце концов спасла ее жизнь, так что менять что-то Протея вовсе не собиралась. Собственную жизнь она ценила больше всего на свете, но до сих пор не могла решить, как собирается ею распорядиться. У Протеи было достаточно денег, оставшихся от матери, чтобы безбедно жить, но хотелось чего-нибудь грандиозного. Сделать открытие века, изобрести новое заклинание или еще как-нибудь войти в историю, чтобы о ней писали в учебниках, но только не продолжать жить в купленной за бесценок лавке, заваленной бесполезными артефактами. Альбус Дамблдор с его проблемной кровавой клятвой подходил как нельзя лучше, но пока, очевидно, не был готов в полной мере сотрудничать. Он скрывался за цветастыми мантиями и рыжими волосами, будто отвлекал смотрящего от пустоты в почти прозрачных глазах. Протея видела ее, точно смотрела в зеркало, и оттого густая вязкая горечь скапливалась на языке. Альбус Дамблдор улыбался, преподавал в школе и был обходительным джентльменом, однако сомневался в каждом собственном слове, будто существовал где-то далеко в прошлом, и Протее было до одури любопытно за ним проследить. Ее собственное прошлое все еще толкало в спину и хватало за рукава, сжимало шею золотой магией, и Протея цеплялась за него изо всех сил, будто будущего не могло существовать вовсе.

Следующие несколько дней Протея провела, запершись в собственной комнате. В лавку никто не заходил, а если и заходил, Протея напичкала ее заклинаниями в таком количестве, что просто-напросто невозможно было вынести что-нибудь, не заплатив нужную сумму. Недавно ей доставили волшебные стекла, и она пыталась вплести в них нужные чары, однако выходило паршиво. Хуже, признаться, чем с обычными стеклами, так что Протея уже готова была сдаться и расколотить стекляшки собственными руками, но что-то ее останавливало. Такое противное чувство между ребрами и пупком, которое Протея никак не могла оборвать. Это была то ли жадность, то ли та ее странная увлеченность, благодаря которой Протея не могла остановиться на полпути, так что она никак не могла позволить себе оторваться. Казалось, даже от маленькой передышки все ее планы и расчеты рухнут спичечным домиком, так что Протея копалась в книгах, накладывала заклинания и ругалась снова и снова, пока палочка в ее руках рассерженно не заискрила, обдав пальцы колючим жаром. Так тоже было всегда, когда следовало остановиться, будто сама магия требовала от нее передышки, и на этот раз Протея послушалась. Она совсем немного продвинулась, смогла объединить парочку заклинаний, и чертовы стекла больше не крошились у нее в руках. Достижение это стоило отпраздновать, так что Протея схватила мантию, оставленную в прихожей, и выскочила под собирающиеся тучи.

Погода стремительно портилась, так что, не раздумывая слишком долго, Протея пересекла широкими шагами несколько улиц и заскочила в неприметный бар в одном из переулков. Она приходила сюда время от времени, так что немного знала хозяина, грубоватого и угрюмого, не ведущего ни с кем разговоров. Протея исключением не была, однако могла похвастаться тем, что Аберфорт, хоть и скупо, но отвечал на ее вопросы, а иногда даже советовал что-нибудь новенькое. Недавно он обещал привезти крепкую настойку на коре тысячелетнего дуба, и Протее, признаться, не терпелось ее попробовать, так что она, совсем не оглядываясь по сторонам, подскочила к барной стойке, которую Аберфорт протирал серой тряпицей, и перевалилась через нее, едва не ударяясь с хозяином лбом.

— Эй, Эйб, ты привез? — нисколько не смущаясь полившейся на нее сдавленной ругани, поинтересовалась Протея.

Аберфорт, которого она звала сокращением именно потому, что ему оно ужасно не нравилось, отодвинул ее ладонью, цокнул презрительно и полез куда-то под стойку. Потея тем временем устроилась за дальним столиком, ее излюбленным местом, откуда открывался вид на весь маленький бар. За мутноватыми стеклами было плохо видно улицу, но даже так Протея могла заметить, как порывы ветра гоняли по выложенной брусчаткой дороге голубую атласную ленту. Ее, очевидно, сорвало с головы какой-нибудь дамы, прогуливающейся неподалеку, и унесло, перебросив через крыши домов, чтобы теперь Протея могла рассматривать, как кусок дорогой ткани валялся в пыли и метался, точно змея в поисках ускользнувшей добычи.

— Твоя выпивка, малышня, — Аберфорт бухнул перед ней кружку, из которой тут же выплеснулись на деревянный стол несколько капель, и, криво улыбнувшись, скрылся за барной стойкой.

Он звал Протею малышней точно в отместку, но она не держала на него зла. Протея, признаться, понятия не имела, сколько было лет хмурому Аберфорту, однако он совершенно точно годился ей в отцы, а уважение к старшим ей привила еще покойная мать. Извращенное уважение, впрочем, от которого Протею порой тошнило, а взрослые приказывали ей больше так никогда не делать, но что можно было сделать с выбитыми годами привычками?

Расправившись с выпивкой, Протея бросила на стойку пару монет и уперлась в нее локтями, усаживаясь на ближайший стул. Аберфорт, не отрываясь от очередного протирания и без того чистых стаканов, мазнул по ней незаинтересованным взглядом и отвернулся, но Протея прекрасно знала, что он ждет от нее вердикта. Она уже собиралась выдать собственное заключение, однако взгляд ее вдруг зацепился за голубоватый отблеск в почти прозрачных глазах. Больше у них не было ничего общего, но глаза Аберфорта были так похожи на глаза Альбуса Дамблдора, что у Протеи на мгновение перехватило дыхание. Аберфорт же, заметив ее интерес, неприязненно скривился и отвернулся, переключая внимание на вошедшего посетителя. Протея же пыталась высмотреть его глаза за опустившейся тенью еще пару мгновений, а затем, разозлившись на саму себя, фыркнула и заговорщицкий выдохнула:

— Знаешь, Эйб, черепаховый сидр мне понравился больше.

Аберфорт мазнул по ней раздраженным взглядом, вздохнул, будто делал огромнейшее одолжение, буквально последнюю рубаху с себя снимал, и скрипнул зубами. Протея прекрасно видела, как потянувшаяся к ней рука, вздрогнув, остановилась на полпути, и лицо Аберфорта разом стало еще более угрюмым.

— В следующий раз будешь довольствоваться сливочным пивом, -припечатал Аберфорт, и Протея будто наяву увидела липкую чернильную точку, поставленную в их разговоре.

Вот только Протея не была бы собой, если бы так легко пошла у него на поводу.

— Чего? — она прекрасно держала себя в руках, но в этот раз нечто такое противно обидчивое защекотало под ложечкой. — Эй, Эйб, это нечестно! Ты же знаешь, что я терпеть не могу сливочное пиво!

С Аберфортом никогда нельзя было быть уверенным, шутит он или же говорит серьезно, и Протее вдруг показалось, что эта его грубая хмурость, еще большая, чем обычно, означала не только точку — перед ней будто захлопнулась дверь. Словно промозглый уличный ветер ворвался в бар, просвистел под ногами и с шумом вытолкал Протею прочь, захлопывая перед ней дверь, а она так и осталась метаться, как та атласная лента, по узенькой мостовой.

— Не знал, что юные леди в наше время пьют что-то крепче ликера с клубничным сиропом, — раздавшийся позади голос заставил Протею вздрогнуть, а спину ее покрыться мурашками.

Она рывком обернулась, скривилась почти так же, как Аберфорт, и склонила голову набок, приготовившись защищаться. Сейчас она не была в собственной лавке, где чувствовала себя безоговорочно уверенно, находилась на чужой территории и до сих пор понятия не имела, что Альбус Дамблдор имел в виду, вернув ей волчок. Он стоял рядом собственной персоной, чуть насмешливо улыбался, но в голосе его не было укора или скрытого любопытства, будто он просто высказывал мелькнувшие в голове мысли. Протея же, и без того раздраженная, вспыхнула еще сильнее:

— А вы, стало быть, праведник настолько, чтобы сметь лезть в чужие дела? Что же тогда сами здесь делаете?

Раздражение, нахлынувшее волной, так же быстро и отступило, и Протея, едва высказавшись, поспешно захлопнула рот. Впрочем, Альбус Дамблдор едва ли обиделся: он смотрел на нее так, будто видел младенца, устроившего истерику на ровном месте, и оттого Протее еще сильнее сделалось стыдно. Она, честное слово, не собралась портить с ним отношения, тем более, что, она была в этом определенно уверена, они с Эйбом, ее бессменным поставщиком разнообразного алкоголя, были родственниками. Какой именно близости, Протея пока не решила, но отчего-то ей представлялись братья, не слишком ладящие между собой, потому что для отца с сыном, это было решительно очевидно, у них была слишком маленькая разница в возрасте.

— Прогуляемся? — вместо того, чтобы как-то парировать или обругать Протею в ответ, Альбус Дамблдор предложил ей локоть и кивнул в сторону улицы.

Такая реакция несколько выбила Протею из колеи, так что она не сразу сообразила, чего от нее хотят, а затем, широко улыбнувшись, обхватила Альбуса за протянутую руку. Волнение, смешанное с ликованием, захлестнуло ее с головой, и Протея, оглянувшись на хлопнувшую за спиной дверь, вопросительно склонила голову набок:

— Это свидание?

И Альбус, вместо того, чтобы как обычно проигнорировать ее слова, тоже склонился и растянул губы в лукавой улыбке, чем окончательно вогнал Протею в полнейший ступор:

— Если вам того хочется.

Первый размашистый гром прокатился пока еще вдалеке, и Протея, вздрогнув, фыркнула и наконец взяла себя в руки. Незаметно они вынырнули на главную улицу Хогсмида, по которой обыкновенно гуляли студенты, но сейчас, в самый разгар лета, здесь было пусто. К тому же приближалась гроза, так что даже местные попрятались по домам, отдавая мощеную улицу в полное их с Альбусом распоряжение. Там, куда они шли, простирался небольшой прудик, покрытый ряской и несколькими цветущими кувшинками. В последний раз Протея выбиралась туда перед тем, как ей привезли чертовы стекла, понаблюдать за первыми выбирающимися из икринок мелкими головастиками. Сейчас пруд наверняка уже кишел ими, так что можно было поймать десяток, просто зачерпнув воду ладонями, и Протея во что бы то ни стало хотела проследить весь их путь до становления лягушатами, опасно снующими под ногами.

Небо стремительно темнело, но никто из них не сбивался с размеренного шага ни на мгновение. Пруд приближался, громыхало все чаще, и несколько ярких вспышек золотом расчертили небо ровно напополам. Томительное ожидание грозы, висящее в воздухе последние несколько дней, стремительно рассеивалось, невдалеке визжали дети, а Протее отчего-то казалось, будто она преодолела не пару десятков шагов, а несколько сот километров. Предгрозовой ветер нес ее вперед и немного вверх, так что хотелось подпрыгнуть и разом взлететь, и Протея невольно крепче цеплялась за Альбуса, будто опасаясь в одно мгновение потерять опору под собственными ногами.

— Раз уж это свидание, — она фыркнула и сощурилась, когда порыв ветра растрепал волосы и одарил поцелуями щеки, — могу я задать вам личный вопрос?

Вместо ответа Альбус склонил голову утвердительно и слегка развернул Протею так, что теперь ветер плясал в его рыжих волосах. Полы расшитой витиеватыми узорами мантии метались у него под ногами, собирая с брусчатки серую пыль, и несколько крупных капель упали на ткань, оставляя на ней замысловатые кляксы.

По поверхности пруда шла крупная рябь, распугивающая стрекоз, а ниже словно ни в чем не бывало плавали мелкие рыбы. Первые вылупившиеся головастики и вправду метались у самого берега темными стайками, а несколько особенно смелых рыбешек открыли на них охоту. Протея будто наяву представляла, как малышня с визгами разбегается от детишек постарше, а те влетают в толпу, размаивая палками, точно средневековые рыцари. Крупные капли разбивались о поверхность воды все чаще, и плеск их обращался в переливчатую мелодию, постепенно наполняющую все вокруг.

— Эйб ваш брат? — Протее пришлось слегка задрать голову, чтобы посмотреть в лицо Альбуса, и он ответил ей смешком, мелькнувшим в лучистых глазах.

Вот-вот должна была начаться гроза, а они стояли на сыром берегу пруда, покрытом мхом и осокой, и улыбались, точно самые настоящие дети. И если Протею с натяжкой можно было назвать ребенком, пятидесятилетний Альбус Дамблдор выглядел до одури странно и вместе с тем завораживающе. Он медленно кивнул и проводил мелькнувшую у самого горизонта яркую вспышку, а затем посмотрел на Протею, и в глазах его отразилось ее собственное заинтересованное лицо.

— Эйб? — Альбус хохотнул, и рука его под ладонью Протеи слегка дрогнула. — Никогда не слышал, чтобы Аберфорта так называли.

Дождь пошел резко, не давая даже вдохнуть, обрушился плотной темной стеной и принялся барабанить по земле и поверхности пруда. Протея вздрогнула, задрала голову к небу и едва не захлебнулась от тяжелых капель. Вокруг стало совершенно темно, будто разом сгустились сумерки, только где-то вдали, у самого горизонта, отрезанного черным лесом, пробивался сквозь облака крошечный клочок золотистого неба. Мантия тяжелой тряпкой прилипла к телу и тянула к земле, и Потея встряхнула ее свободной рукой, будто одним размашистым движением могла вытрясти влагу. Вода стекала по лицу, попадала в глаза и рот, и все вокруг будто сделалось миром по ту сторону пруда: где рыбы плавают посреди водорослей и резвятся маленькие головастики.

Чувство искристого счастья защекотало в горле, и Протея расхохоталась, запрокинув голову. Она глянула на Альбуса, такого же совершенно мокрого до самой последней нитки, и от выражения полнейшей растерянности на его лице ей стало еще смешнее. Он будто не ожидал обрушившегося на их головы ливня и теперь стоял каменной статуей, вокруг которой бушевала гроза. Впрочем, несмотря на растерянность и напрочь промокшую мантию, он все еще крепко держал Протею за руку, не позволяя поскользнуться на мокрой траве и рухнуть в пруд целиком. И Протея, снова фыркнув и зачесав прилипшие к лицу волосы ладонью, потянула его на себя, за пару шагов выбираясь из низины у пруда. Еще несколько неторопливых шагов спустя они оказались на насыпной гравийной дорожке, обходящей Хогсмид по кругу, и Протея перехватила руку Альбуса, обхватив его ладонь своей собственной.

— А теперь бежим! — подобрав юбки одной рукой, Протея взвизгнула совершенно по-детски. — Если отстанете, выполните мое желание!

Альбусу, кажется, потребовалось несколько долгих мгновений, чтобы осознать ее слова, а затем он припустил за Протеей следом, точно самый настоящий деревенский мальчишка. Впрочем, дорогу к дому Протеи Альбус не знал, так что и вырваться вперед совершенно не мог, тем не менее постоянно оставаясь всего на шаг позади. Ладонь его, большая и теплая, такая же мокрая, как и все окружающее, крепко сжимала пальцы Протеи, и оттого, наверное, ей казалось, будто бежит она гораздо быстрее. Они оказались у калитки до того, как она успела вздохнуть, протолкнуть в горло вставший комом промокший воздух, и охватившая ее чудесная эйфория закончилась. Остались вдруг только ливень с раскатами грома и вспышками молний, промокшая мантия и держащий ее за руку Альбус, и волна негодования прошла сквозь ее тело. Протея совершенно не могла бы сказать, отчего вдруг разозлилась, расхохоталась, выплевывая скопившийся в горле воздух, и выдернула ладонь. Это были дурацкая злость и дурацкая ревность откуда-то из ее прошлого, и Протея силой задавила их, затолкала ладонями внутрь и улыбнулась, открывая перед Альбусом дверь. Их свидание было еще не окончено, и Протея, признаться, собиралась выжать из него максимум выгоды.

— Я не отстал, — Альбус сделал пару шагов внутрь и остановился, ловким жестом доставая волшебную палочку, — какой же мне полагается приз?

Он коротко двинул запястьем, не размыкая губ, и одежда мгновенно высохла, в напоминание о дожде оставляя разве что натекшую под ногами лужицу, которая, впрочем, секунду спустя высохла тоже. Усмехнувшись, будто совершает ужасную шалость, Протея потянулась к завязкам на воротнике, однако не успела их даже коснуться: Альбус перехватил ее руки. Теперь, когда вокруг не лило, ладони его оказались теплыми и шершавыми, такими приятными на ощупь, что захотелось вдруг трогать снова и снова, и Протея, фыркнув, поглядела на Альбуса исподлобья. Она уже была так близко к нему, однако теперь у нее были целые пара мгновений, так что можно было рассмотреть едва заметные морщинки у глаз и рыжие волоски бороды. Брови у Альбуса тоже были огненно-рыжими, а ресницы — такими светлыми, что вовсе не разобрать. Он будто давал ей это мгновение на изучение его собственной внешности, а затем заговорил с придыханием, от которого Протее стало одновременно стыдно и жарко.

— Если собираетесь снова раздеться перед мной…

Он не договорил, оборвавшись на полуслове, и Протея хихикнула оттого, как двусмысленно это звучало. Она отстранилась, вытянула руки из хватки Альбуса и отступила на пару шагов, склоняя голову набок. Таким он ей, оказывается, ужасно нравился — растерянным и немного напуганным, со сверкающими глазами и застывшими в неловком жесте руками. Настолько сильно, что Протея, пожав плечами и качнув подбородком, не смогла сдержать сорвавшейся с языка колкой фразы:

— Сделаю это, когда вы попросите.

Дождь за окном грохотал барабанами, стучал по крыше и стеклам, и Протея слышала, как стекают по черепице крупные капли. В крохотной прихожей ее дома было неловко и душно, тяжелая мантия давила на плечи, и хотелось кричать и смеяться одновременно, потому что Альбус Дамблдор, о котором ходили самые разнообразные слухи, выглядел прямо сейчас побитым мальчишкой. Ему понадобилось несколько долгих мгновений, чтобы взять себя в руки и понять, что сказанное ею — всего лишь глупая неуместная шутка, а не клятвенное обещание, после которого магия взвивается под потолок и скрепляет союз.

— Прошу вас, не делайте такое лицо, — Протея хихикнула, когда Альбус наконец-то отмер и отступил от нее на крошечный шаг, — такое ощущение, будто я побила младенца.

У него, совершенно очевидно, давно не было женщины, потому что резкие провокации Протеи срабатывали все до единой. Она уже, признаться, готова была начать новое наступление, но вовремя спохватилась: с этим человеком ей нужна была дружба, а не победа. Протея пожала плечами и прошла в единственную комнату на первом этаже, на ходу убирая бардак: она не ждала гостей, и оттого везде оказались разбросаны разнообразные инструменты и волшебные механизмы. Несколько испорченных стекол она смахнула рукой, загоняя их под ветхий диванчик, и Альбус тут же нагнулся, поднимая еще одно, валяющееся у окна.

Протея среагировала до того, как успела подумать: заклинание прилетело точнехонько в рассыпавшуюся пылью стекляшку, и Альбус, даже не вздрогнув, поднял на нее взгляд. В окне за его спиной виднелся клочок голубого неба у самого горизонта, будто ливень стремительно отступал, и в то же время где-то совсем рядом опять громыхнуло. Дождь заливал стекло, делая его толстым и мутным, и оттого в комнате вдруг стало совершенно темно. Несколько светлячков сорвались с пальцев Альбуса Дамблдора, закружили у самого потолка и исчезли, наполняя помещение мягким золотистым свечением. Оставшееся на столе волшебное стекло хрустнуло, раскалываясь пополам, и в то же мгновение замершие стрелки, вздрогнув, пошли. Оглушительно затикали подвешенные над диваном часы, замолотил с удвоенной силой по стеклам дождь, и Альбус Дамблдор ласково улыбнулся, обрывая открывшую было рот Протею.

— В какой школе вы обучались? — он точно совсем не заметил маленького происшествия, прошел вглубь комнаты, взмахнув полами мантии, и уселся на слишком маленький для его великолепного образа диванчик.

Полоска голубого неба стремительно расширялась, но дождь продолжал идти, будто не желал отступать; то и дело вспыхивали золотистые отблески молнии, а следом за ними грохотал раскатистый гром. Запоздало Протея вспомнила, что перед уходом не закрывал в спальне окно, и теперь там наверняка ужасный потоп, но думать об этом не стала. Альбус Дамблдор сидел на ее маленьким старом диване, распластав по нему свою роскошную мантию, и Протея, признаться, не могла отвести от него взгляд — настолько странным он казался в ее крохотном доме.

— Не можете вспомнить меня среди своих учениц? — Протея сложила на груди руки, поясницей опираясь на стол, но, спохватившись, принялась поправлять золотистые ленты на рукавах.

В голове ее сами собой всплыли наставления матери, запрещающей то и это, а в особенности то, что Протее очень хотелось. Мать одевала ее в закрытые платья и учила быть куколкой, которой нет нужды уметь делать хоть что-нибудь, а Протея таскала ее старые рукописи и без конца находила себе развлечение во всяческом мусоре.

— Моя мать была набожной отшельницей, — Протея фыркнула, не выдержав пристального взгляда, и дернула за одну из лент, — так что ни в какую школу я не ходила. Почему вы вернули подарок?

Лента полотном золота осталась в ее руках, запуталась в пальцах и стекла под ноги, и Протея переступила через нее, быстрым движением отодвинула мантию Альбуса в сторону и уселась рядом, закинув ногу на ногу. Дождь тем временем почти прекратился, и по комнате рассыпались светлячки-лучики, почти такие же рыжие, как волосы Альбуса. Они скакали по стенам, путались в занавесках и усаживались на колени, и Протея ловила их пальцами, точно непоседливых постояльцев. От Альбуса веяло уютным теплом и капельку настороженностью, Протея чувствовала его взгляд на макушке, но глаза поднимать не спешила. Внимание ее привлекли рассыпавшиеся по мантии солнечные зайчики, а еще вспыхнувшая в голове мысль, которую непременно нужно было запомнить.

— Где же сейчас ваша мать? — спросил Альбус, и Протея, совершенно задумавшаяся, вздрогнула от его голоса.

Он взмахнул палочкой, и вдалеке будто хлопнула дверь. Протея оторвалась от собственных рук, проследила за звуком и подняла на Альбуса взгляд; он глядел на нее задумчиво и снисходительно, как смотрят на детей и выживших из ума стариков. Альбус Дамблдор почти всегда смотрел именно так, будто забрался куда-то невероятно высоко, и теперь все вокруг казались ему маленькими и вовсе ничтожными, и от этого взгляда его у Протеи, признаться, рассыпались мурашки по коже. В следующее же мгновение, стоило ей начать присматриваться к его глазам, лицо Альбуса просветлело, и рассыпались едва заметные морщинки у самых висков. На ладонь его плюхнулся подаренный артефакт, завращался, поблескивая отполированными боками, и вдруг остановился, затихнув. Оцепенение слетело с Протеи так же быстро, как посветлело после дождя летнее небо, и она прикусила губу и вздернула подбородок, вспоминая о повисшем без ответа вопросе:

— Гниет в могиле, я полагаю.

Легко поднявшись и подхватив артефакт, Протея прошла к двери, теперь распахнутой настежь, и затворила ее, громко хлопнув. Раздражение вспыхнуло запоздалым раскатом далекого грома, Потея привалилась плечом к стене и крутанула волчок на ладони. Воспоминания о матери жгли ее изнутри, снедали не хуже проклятия, и оттого возвращаться совсем не хотелось. Альбус ждал ее в гостиной, отделенный маленьким коридором и лестницей, и отсюда Протея ни за что не смогла бы увидеть его лицо. Впрочем, она сама не знала, чего именно опасалась: недовольства из-за ее грубого тона или презрительного отношения к покойной матери, но рассказывать свою историю пока была не готова. Так же, как Альбус оттягивал время, не желая посвящать ее в собственные грязные тайны, пока они не были знакомы достаточно близко. А в том, что знакомство затянется, Потея отчего-то не сомневалась; она ощущала разъедающее изнутри любопытство, такое же отвратительно липкое, как мысли о прошлом, и к желанию во что бы то ни стало разобраться с клятвой на крови примешивалось что-то еще. Они все еще не были достаточно хорошо знакомы, однако Альбус Дамблдор уже нравился Протее, будто испуганный ребенок внутри нее уже сделал свой выбор — этот человек сможет ее защитить.

Щелчок артефакта сбил ее с мысли, и Протея вздрогнула, скашивая на него взгляд. Отполированные стенки раскрылись, образуя цветок, и оттуда выпала сложенная вчетверо крохотная записка, мелкие витиеватые буквы на которой складывались в единое слово, от которого Протея вспыхнула и едва не расхохоталась. Альбус Дамблдор в самом деле звал ее на свидание, ждал черт знает сколько, а теперь делал вид, что вовсе ничего не было, и премило общался с ней в ее же гостиной. Протея фыркнула, сунула записку в карман и вышла из своего укрытия, едва не нос к носу сталкиваясь с незадачливым кавалером.

Альбус Дамблдор улыбался. Он, разумеется, догадался, что Протея прочла записку только теперь, но это, кажется, нисколько не испортило его настроя. Промокшие и высохшие волосы его завивались умилительными кудряшками возле ушей, а рыжую бороду неплохо было бы расчесать, и в таком виде Альбус напоминал Протее ребенка, довольного собственной шалостью. Впрочем, сама она едва ли далеко ушла от него, потому что никак не могла перестать улыбаться, разом позабыв о злости на мать и открытой заклинанием призыва извечно запертой двери.

— Я, пожалуй, выпью с вами чашечку чая, — Протея лукаво склонила голову набок, щелкнула артефактом, возвращая ему форму волчка, — если скажете, с кем именно заключили свою клятву.

Она подбросила артефакт, и тот упал прямиком в протянутые руки Альбуса Дамблдора, тут же сунувшего его в карман. Сам он едва заметно стушевался, замялся, но глаз не отвел, только улыбка стала чуть более напряженной. Он не хотел рассказывать о собственном прошлом так же, как Протея не желала вспоминать об умершей матери, и она пообещала самой себе сделать усилие. В следующий раз, когда их свидание завершится, она вывернется наизнанку, вывернет перед Альбусом Дамблдором душу, и ему не останется ничего, кроме как довериться ей и ее ужасающе черным рукам. Однако сейчас первый шаг должен был сделать именно он, и Протея послушно ждала, ожидая откровения или удара прямо в лицо.

— С Геллертом Гриндевальдом, — не отводя взгляда, ответил Альбус, и Протея пораженно присвистнула.

Пожалуй, Альбус Дамблдор был слишком хорошим человеком, чтобы отталкивать протянутую руку, тем более когда сам обратился за помощью. И этот хороший человек ждал от Протеи какой-то реакции, ужаса или насмешки, сочувствия со слезами или проклятий, но Протея не проронила ни слова. Его образ, рассыпанный цветными осколками витражей, постепенно собирался в картинку, и Протея широко улыбалась, мысленно хваля себя за догадливость. О, она прекрасно знала, кто такой Гриндевальд, потому что все в Европе, пожалуй, знали его, и оттого толкнувшийся в горле ужас мгновенно перерос в восхищение. Вот только Альбус, кажется, истолковал ее молчание как-то иначе, и, поманив за собой и усадив на диван, принялся рассказывать дальше:

— В юности мы были друзьями, поэтому заключили клятву никогда не причинять друг другу вреда. Тогда я разделял его идеи и пылал амбициями, — Альбус усмехнулся горько и горячо, будто каялся ей в смертных грехах, — с тех пор, как он бежал из тюрьмы, мои люди присматривают за ним, но из-за клятвы я не могу вмешаться и что-либо сделать.

Однако, Протея не была священником, принимающим исповедь, более того, она до глубины души ненавидела бога, так что слова Альбуса не возымели должного эффекта. Вместо того, чтобы простить его или же покарать справедливым судом, Протея сощурилась, любопытно склонила голову набок и растянула губы в улыбке.

— И много у вас, — она вывела в воздухе витиеватый жест ладонью и хмыкнула, — людей?

На мгновение повисла неловкая, пугающая тишина, а затем Альбус Дамблдор рассмеялся. Смех его наполнил маленькую комнатку, отразился от стекол и зазвенел у самого потолка, и Протея, сперва обиженно насупившаяся, не смогла тоже не рассмеяться. Определенно, Альбус Дамблдор был потрясающим человеком, и Протея во что бы то ни стало хотела узнать его чуточку лучше.

— Мне пятьдесят три года, моя дорогая, — Альбус смерил ее ласковым взглядом, и Протея ощерилась, точно дворовая кошка, — к этому возрасту поневоле обрастаешь полезными связями.

Она на мгновение глубоко задумалась, а затем, обхватив Альбуса за руку и потянув его на себя, направилась в сторону выхода. Крутанулась вертушка, щелкнул замок, и они вышли через заднюю дверь ее магазина в магическом Лондоне.

— Знаете ли, — Протея высокомерно вздернула подбородок, — у меня, к вашему сведению, тоже имеется парочка нужных знакомств. И они, держу пари, перебивают все ваши собранные за пятьдесят три года полезные связи.

Они шли по улочкам волшебного Лондона, лавируя между людьми, и Протея то и дело ловила на себе любопытные взгляды. Альбуса Дамблдора знали многие, если не все, им восхищались и его ненавидели, и Протея держала его под руку и, казалось, готова была взлететь от распиравшей ее горделивости. Они шли вперед, пока Альбус не свернул в один из маленьких переулков, распахивая перед ней дверь неприметного чайного магазинчика.

— Что же это за парочка? — он склонил голову, пропуская Протею внутрь, и она нарочно прошла так близко, чтобы плечом неловко задеть его грудь.

Внутри было прохладно и тихо, солнце, пробивающееся только в одно окно, разрисовывало пол золотыми узорами, и Протея прошла прямо туда, занимая маленький столик. Альбус уселся напротив, улыбчивая хозяйка приняла заказ и упорхнула на кухню, и только потом, когда тишина между ними стала густой и колючей, Протея насмешливо фыркнула и стукнула по столу костяшками пальцев.

— Вы, — она хихикнула, стоило Альбусу вопросительно вскинуть бровь, и добавила, опережая его вопрос, — и ваш младший брат.

Теплое летнее солнце светило сквозь начищенное окно, рассыпалось солнечными зайчиками и путалось в рыжих волосах Альбуса Дамблдора. Протея смотрела на его улыбку, не в силах оторвать глаз, и считала удары собственного отчего-то всполошившегося сердца. Альбус не спрашивал, отчего она решила записать его в собственные полезные связи, не спрашивал с чего взяла, что Аберфорт — именно младший. Альбус Дамблдор просто смотрел на нее, улыбаясь, и теперь это была не ласковая снисходительная улыбка, с которой смотрят на маленьких непутевых детей. То была не улыбка уставшего старика или всемогущего мага, погрязшего в собственных слабостях; Альбус Дамблдор сам улыбался ей, точно ребенок, широко и лучисто, совершенно обезоруживающе искренне, и оттого сердце Протеи, зарытое в землю собственными руками, рвалось и отчаянно билось. Они сидели друг против друга — прожившие отчаяние не повзрослевшие дети — и молча смотрели друг другу в глаза, и тишина между ними больше не была колючей и липкой. Теперь тишина успокаивала, дожилась на плечи солнечным кружевом и вилась вокруг тонкими струйками магии, от которых смешинки искрились на языке и слезились глаза.

Поздним утром в Кабаньей голове не было никого: полуночные выпивохи уже рассосались, а новые посетители еще не почтили бар своим присутствием. К тому же утро выдалось пасмурное, дождя не было, но небо затянули плотные свинцовые тучи, такие тяжелые, что, казалось, вот-вот рухнут на голову тем немногим безумцам, рискнувшим выбраться из-под крыши. Альбус сидел, сгрудившись за дальним столиком, и попивал чай так медленно и задумчиво, что приходилось накладывать на него разогревающее заклинание уже второй раз. Аберфорт буравил его хмурым взглядом из-за своей излюбленной стойки, а Альбус почти мог читать проклятия, отпечатывающиеся на его лице. В последнее время их отношения не то чтобы ухудшились (откровенно говоря, они всегда были не слишком дружными братьями), просто то ли сам Альбус стал наведываться в бар чаще, то ли Аберфорт — красноречивее смотреть. Во время подобных визитов они почти не общались, если не считать молчаливый обмен любезностями, и оба, пожалуй, совсем не знали, как подступиться к интересующей теме. И не то чтобы тема их интересовала совсем уж одна, однако, не будь Аберфорт сплетником, не держал бы бар, а Альбус не работал бы в школе, не испытывай гаммы смешанных чувств из любви, стыда и желания защитить ко детям на свете. И хоть любовь его походила скорее на чувство вины и желание искупления, Альбус отчего-то чувствовал, что и призвание его тоже в стенах старинной зачарованной школы.

— Спрашивай и проваливай уже отсюда, — Аберфорт как всегда не выдержал первым, отодвинул стул так, что заскрипели о деревянный пол ножки, и уселся полубоком, будто бы делал ему великое одолжение.

Пожалуй, в подобных ситуациях Аберфорт всегда сдавал первым — ему попросту не хватало терпения. Альбус же усмехнулся, почесал бороду и поднес к губам чашку со снова остывшим чаем. Им некуда было спешить, на дворе все еще стояло, пусть и пасмурное до невозможности, лето, и оттого посетителей в и без того полупустующем баре не было вовсе. У Альбуса во время летних каникул тоже забот было мало, если не считать маленьких рутинных дел, которые скорее доставляли ему удовольствие, так что просидеть так он мог сколько угодно.

— Если ты хочешь знать об этой, — снова не выдержал паузы Аберфорт, пожевал губы, будто не хотел произносить имя вслух, — Протее, я тебе расскажу. Она поселилась тут пару лет как, Шейн еще хвастал, что продал ей свою развалюху втридорога. И все.

Рассказ, едва начавшийся, оборвался так резко, что Альбус едва не подавился только что сделанным глотком. Что ж, он знал, что рассказчик из его брата посредственный, однако ожидал отчего-то больше деталей. Впрочем, если ему Протея казалось несколько подозрительной, это вовсе не значило, что все остальные о ней думали так же.

— И все? — на всякий случай переспросил Альбус. — Никаких слухов о том, что она использует темное колдовство? Все-таки она заняла неплохое место на Косой Аллее.

— Местным нет дела до Косой Аллеи и темной магии, — отмахнулся Аберфорт и задумчиво почесал за ухом, — хотя… Помнишь сказку о ведьме Изабелле, которой мама пугала нас в детстве? Шейн считает, что эта Протея Шелби и есть Изабелла.

Разумеется, Альбус помнил историю о ведьме, похищающей детей и живущей уже тысячу лет, однако та никогда его особо не трогала. Даже Ариана относилась к сказке скептически, заявляя, что тысячу лет жить нельзя, потому что скучно, и только впечатлительный Аберфорт каждый раз после рассказа долго не мог заснуть и забалтывал Альбуса нелепыми разговорами. Сейчас он больше думал об упомянутом Шейне, который выпустился из Хогвартса лет пять назад и наверняка растратил все вырученные за дом деньги до такой степени, что пришлось расплачиваться за выпивку сплетнями. Его пристрастие к алкоголю проявило себя еще в школе, когда юноша умудрился устроить пьяный дебош, подраться с однокурсником и сверзиться с лестницы. Тогда Альбус, кажется, был единственным, кто воспринимал ситуацию достаточно легко, чтобы не впадать в панику, и сейчас непутевый молодой человек вызывал у него скорее горьковатое послевкусие на языке, чем явную неприязнь.

Что все-таки до Изабеллы, сказка гласила, что она похищала одаренных, но не слишком послушных детей, растила их, а после выпивала всю жизнь, чтобы самой оставаться навсегда молодой. И Альбус, который, в общем-то, верил в старые сказки, именно эту историю воспринимал как обыкновенную страшилку для непослушных детей. Такие же истории ходили и среди магглов, а кроме того, жить тысячу лет, даже питаясь чужими магическими и жизненными силами, и впрямь было невозможно, так что этой истории Альбус никогда не придавал особенного значения. Настолько, что даже сейчас отмахнулся от глупой сплетни, точно от назойливого комара, и залпом допил окончательно остывший чай.

— Ерунда, — резюмировал Альбус и мысленно добавил, что едва ли древняя ведьма станет вести себя так, как Протея.

Перед глазами сразу же всплыли ее обнаженные плечи, и Альбус перевел взгляд на улицу. Там по-прежнему не было ничего, за что стоило зацепиться взгляду, кроме того ветер усиливался, а тучи, кажется, встали настолько низко, что цеплялись животами за флюгеры. Впрочем, грома было не слышно, так что можно было представить, что тучи просто рухнут на землю и лопнут, погружая мощеные улочки в воду и сизый туман.

— А что ты хотел? — Аберфорт махнул рукой и поднялся, забирая у него из-под носа опустевшую чашку. — Думал, выдам тебе всю ее историю в трех томах? Если интересно, так пойди и спроси.

Не говоря больше ни слова, Альбус поднялся, оставил на столе несколько кнатов и под непрекращающееся бурчание брата вышел на улицу. В лицо ему тут же пахнул свежий прохладный ветер, влажный от наступающего дождя, и Альбус, на всякий случай покосившись на небо и поправив полы фиолетовой мантии, направился к определенному дому. Он, впрочем, был не уверен, что в такое время Протея пустит его, тем более со стороны Хогсмида, но попробовать отчего-то хотелось. Сама она не назначала ему никаких новых встреч, и оттого даже стало казаться, будто договоренность их — лишь маленькая пустая игра. Едва ли она в самом деле могла снять кровавую клятву, насколько бы ни была одаренной, однако другие обеты и обещания щелкала, точно орехи. Естественно, Альбус расспрашивал о ней не только своего младшего брата, скорее тот был его последней нелепой надеждой узнать хоть что-нибудь дельное. Все говорили одно: Протея Шелби появилась несколько лет назад, купила дом в Хогсмиде и коморку на Косой Аллее, а затем заработала себя неплохую славу разрушителя клятв и юного талантливого артефактора.

Вопреки ожиданиям Альбуса, в дом его все же пустили. Не сама Протея, разумеется, дверь просто-напросто отворилась, едва он занес руку для стука. Внутри ничего не изменилось: все такая же крохотная прихожая вела сразу в гостиную, до верху заваленную всяким хламом. Там же обнаружилась и хозяйка дома — Протея сидела на корточках посреди комнаты, а вокруг нее были разбросаны тюбики красок, палитра и несколько стаканов с мутной водой. Она рисовала, догадался Альбус, хоть холст и был скрыт от его глаз, движения ее рук были быстрыми и плавными, она то и дело обмакивала кисть в очередном стакане с водой, подбирала цвет на палитре и выводила мазки. Альбус понятия не имел, она ли пустила его, или дверь отворилась сама собой, и оттого мешать не хотелось, однако и пройти вперед он не мог, потому что так или иначе мог помешать. Сам Альбус не любил, когда его прерывали, и это же качество придал Протее, совершенно не разобравшись в ее собственных предпочтениях.

— Почему вы стоите там? — буркнула Протея сквозь зубы, не оборачиваясь. — Садитесь, я скоро закончу.

Разумеется, она знала о его приходе, Альбус должен был догадаться, что все ее чары, коими был напичкан весь дом, не пустят внутрь какого-то незнакомца. Себя он все еще относил к незнакомцам, считал, что Протее стоило относиться к нему более настороженно, и сам же противоречил собственным мыслям. Альбус, пожалуй, был рад оказаться здесь и в то же время раздосадован тем, что Протея так быстро заметила его присутствие. Он смотрел на ее спину, прикрытую тонкой белой сорочкой, сквозь которую просвечивали острые плечи и выступающие лопатки, и думал, что эта тряпка даже на ночную рубашку бы не сгодилась. Впрочем, рядом комком валялась его алая мантия, и Альбус едва подавил желание накинуть ее Протее на плечи. Он прошел вглубь гостиной, уселся на диван и вздрогнул, впервые задумавшись, кого из них двоих стоило считать извращенцем.

Протея склонялась вперед, нависала над картиной, так что ворот ее сорочки тоже падал вперед, открывая взгляду полушария ее грудей. Волосы ее, небрежно заколотые на макушке, струились по шее черными змеями, а об острые ключицы, казалось, можно было порезаться. Сама Протея своего непотребного вида будто вовсе не замечала: она то и дело склонялась совсем низко, прикусывала изнутри щеку и облизывала губы, сосредоточенно выводя невидимые мазки. На картину Альбус смог взглянуть лишь пару минут спустя, силой оторвав взгляд от ее естества, и не увидел ничего необычного. Это был обыкновенный портрет совершенно обыкновенной девушки и из примечательного в ней были разве что широкая белозубая улыбка и ямочки на щеках. Протея размашистыми мазками поправляя разметавшиеся по плечам светлые волосы и тут же добавляла несколько новых веснушек на смуглом лице. Впрочем, для Протеи она должна была быть важна, потому что та то и дело называла девушку с протерта Дианой и разговаривала с ней, точно с живой. Альбус то и дело переводил взгляд с одной на другую, точно искал различия или сходства, но похожи девушки были как они с Аберфортом — то есть совершенно никак.

— Кто она? — спросил Альбус, когда Протея в очередной раз мазнула сквозь него задумчивым взглядом.

Увлекшись рисованием, она будто забыла, что сама пустила его в собственный дом, и теперь Альбус сидел неприкаянным изваянием и ждал, когда Протея обратит на него хоть каплю внимания. Впрочем, по сравнению с портретом некой Дианы он явно проигрывал, потому что даже после вопроса в лоб Протее потребовалось несколько секунд, чтобы сфокусировать на Альбусе взгляд.

— Моя названная сестра, — Протея пожала плечами почти безразлично, но Альбус успел увидеть мелькнувшее на ее лице сожаление. — Снова не то. Стеллу тоже не получилось нарисовать.

Она наклонилась, так что Альбус едва успел отвести взгляд от вновь оголившейся груди, дотянулась до волшебной палочки и взмахнула ей, приводя гостиную в относительный порядок. Картина исчезла, краски взмыли в воздух и собрались в одной куче в углу, а грязная вода во всех стаканах очистилась. Один из них, тот, что стоял ближе всех, Протея осушила залпом, вытерла губы и поднялась, подхватывая мантию. На лице ее все еще блуждала полная воспоминаний улыбка, и оттого, наверное, Альбус больше не задавал ей вопросов. Это была новая грань ее характера, маленькая темная комнатка, в которую ему позволили заглянуть, и Альбус должен был сидеть тихо, если хотел узнать что-то еще.

— Могу я одолжить у вас омут памяти? — спросила Протея, нисколько не интересуясь, есть ли у Альбуса вообще подобная вещь. — Я стала забывать, как выглядят мои сестры.

Она все еще была не здесь, блуждала невидящим взглядом по стенам и изредка смотрела на Альбуса. Накинутая на плечи мантия не скрывала самого откровенного, однако хотя бы теперь, когда Протея не склонялась над полом, сорочка ее не оголяла бесстыдно все прелести. Впрочем, просвечивающие сквозь тонкую ткань темные ореолы сосков Альбус все равно видел, хоть и старался смотреть куда угодно, но только не на нее.

— Почему бы вам не попросить их позировать лично? — уточнил Альбус, не отрывая взгляда от ее мерцающих глаз.

В этом вопросе он просчитался, потому что лицо Протеи враз потемнело, а в глазах, кажется, заискрили самые настоящие молнии. Она дернулась как от пощечины, рвано выдохнула и запахнула мантию, кутаясь в нее, точно в стальную броню.

— Мертвецы не позируют, — обрубила Протея, и от холода в ее голосе температура, кажется, и впрямь опустилась.

Повисла оглушительная тишина, и Альбус вздохнул только затем, чтобы нарушить ее. Он хотел уже было что-то сказать, разрядить искрящую обстановку, однако лицо Протеи, точно кто-то щелкнул переключателем, просветлело. Она восторженно улыбнулась, хихикнула себе под нос и развернулась на пятках, взмахивая чересчур широкими и длинными рукавами:

— У меня кое-что для вас есть, подождите минуту!

Послышалось шлепанье босых ступней по деревянной полу, и Альбус мысленно подивился, как она не путалась в мантии, волочившейся за ней шлейфом. Хлопнула дверь, отделяющая жилую часть дома от магазина, и стало совсем тихо. Альбус со вздохом откинулся на спинку дивана, про себя отмечая, что Протея производила удивительно много шума — она постоянно что-то говорила, металась из стороны в сторону, хлопала в ладони и перебирала в пальцах всякие звенящие мелочи. Стоило ей уйти, комната погрузилась в тишину, приятную и успокаивающую, но, пожалуй, слишком инородную для этого дома. На потолке висела на вид обыкновенная электрическая маггловская люстра из бронзы, и Альбус любопытно прищурился, пытаясь навскидку определить, какие чары на нее наложили. Времени на подобное развлечение у него оказалось совсем немного, потому что Протея вернулась несколькими минутами позже, прошлепала босыми ногами по полу и нависла над Альбусом так, что он снова видел всю ее подноготную.

Она протягивала ему проволочные очки-половинки на раскрытой узкой ладони, и Альбус потянулся к ним, точно пес, почуявший угощение. Он больше не смотрел на нее, только чувствовал на макушке улыбку; все внимание его приковал внезапный подарок. В том, что Протея собиралась эти очки подарить, Альбус отчего-то не сомневался и оттого брать в руки несколько опасался. Впрочем, сама она держала их совершенно спокойно, хихикала и переступала с ноги на ногу, точно девчонка, и можно было заметить, как от нетерпения у нее сверкают глаза. Альбус определенно заметил бы, не будь всецело поглощен изучением очков, которые, как и глаза Протеи, сверкали от наложенных на них чар. Впрочем, разобраться что к чему без подручных средств было все-таки невозможно, так что Альбус, побежденный собственным любопытством, нацепил очки на нос и поднял взгляд на Протею.

— Восхитительно, правда? — Протея захихикала, и окутавший ее золотисто-желтый ореол восторга расплылся солнечной вспышкой. — Они показывают настроение.

О свойстве очков Альбус и сам уже догадался, будто это знание появилось прямо в его разуме, стоило к ним прикоснуться. Он любопытно покрутил головой, однако, разумеется, не нашел никого, на ком еще можно было проверить изумительный артефакт. За золотисто-желтым восторгом Протеи он видел то и дело мелькающие густые бордовые вспышки, значения которых не понимал, потому что не мог на них сфокусироваться. Любопытство, вновь разгоревшееся в его голове, требовало непременно узнать природу всех возможных эмоций и настроений, но вместе с тем Альбус понимал, что лезть дальше не стоило. Открывшаяся на мгновение раковина захлопнулась, спрятав жемчужину, и Альбусу оставалось разве что ждать и надеяться, что его снова подпустят чуточку ближе. Зачем ему это нужно, впрочем, Альбус и сам не до конца понимал. Он был то ли очарован странной девицей, то ли в самом деле цеплялся за возможность снять клятву и увязал, кажется, в этом болоте все глубже.

Когда прохладные пальцы Протеи коснулись его руки, Альбус, утонувший в собственных мыслях, ощутимо вздрогнул. Она все еще сверкала восторгом, однако нечто бордовое теперь стало четче, настолько, что он мог разобрать очертания и увидеть полоску оранжевого там, где смешивались цвета. Настроение Протеи было похоже на рассвет, окрашивающий небо одновременно желтым, оранжевым и в конце концов красным, и нужно было еще какое-то время, наверное, чтобы точно в нем разобраться. Вновь хихикнув себе под нос, Протея дернула его на себя, потянула в сторону маленькой двери под лестницей и поставила прямиком перед круглым зеркалом в деревянной раме. В нем помимо собственного отражения Альбус с удивлением увидел окутывающий его белый свет с крошечными искрами розового и зеленого, и Протею, чье рассветное сияние наползало и будто совсем немного поглощало его стерильную белизну. Настолько, что на белом тумане распускались розовые цветы на толстых зеленых ножках, означающие пресловутое любопытство и крохотную влюбленность.

Дурацкое осознание собственных чувств выбило почву у него из-под ног, и Альбус с ужасом подумал, не могла ли Протея тоже видеть все это. Однако она смотрела на него все с той же улыбкой, сверкала рассветными красками и казалась отчего-то совершенно незаинтересованной. Его алая мантия упала с одного плеча, и теперь рукав ее болтался у самого пола, зато бант на сорочке оказался затянут под самое горло. Протея словно смотрела куда-то насквозь, задумчиво возила взглядом, как кистью, по отражению в зеркале, и Альбус был отчего-то совершенно уверен, что видит она там что угодно вместо него.

— И почему же вы делаете мне подарок? — Альбус кашлянул, развернулся и не сдержал порыв наконец-то запахнуть мантию на Протее.

Он едва не сказал «снова», но вовремя спохватился. В прошлый раз Протея дала ему волчок взамен мантии, так что теперь наверняка тоже попросит что-то в ответ. Она уже говорила об омуте памяти, и стоило догадаться, что это был вовсе не мимолетный порыв: Протея задабривала его подарками, а затем просила взамен то, что Альбус готов был дать, однако с каждым следующим разом запросы ее становились сложнее. И если сейчас дело уже дошло до омута памяти, артефакта, доступ к котором имели не все, Альбус не хотел представлять, что она попросит в следующий раз.

Вот только, что самое дурацкое, он нисколько не сомневался и не раздумывал, стоит ли выполнять ее просьбу. Альбус готов был предоставить ей доступ к омуту памяти, даже если для этого придется привести ее в школу, потому что именно от нее зависело, сможет ли он избавиться от клятвы, отравляющей его душу.

— Это задаток. Взятка, если хотите, — Протея склонила голову набок, придержала вновь расходящийся ворот на мантии, — знаете, как кошки приносят хозяину убитых мышей взамен на проявленную доброту.

Красный, подумал вдруг Альбус, ей совершенно не шел. Однако рассветное золото вокруг нее будто сжалось, окрасилось терпким багрянцем и затрепетало, и Альбус едва успел одернуть порыв растрепать ее волосы. Вместо этого он стянул очки, аккуратно сложил их и сунул в карман, принимая подарок. Это был жест того, что Альбус согласен на ее условия, и Протея, без волшебных очков непривычно задумчивая, расцвела в широкой улыбке. Она стояла перед ним босиком, закутанная в мантию совершенно не по размеру, и Альбус думал, что очаровательнее женщины не встречал. Он хотел узнать о ней все, раскрыть, точно книгу, и оставить закладку в том месте, на котором появляется сам. Теперь, когда Альбус взглянул на свое собственное настроение, почти оголенные чувства, он знал, что еще не влюблен — но начинает влюбляться. Пожалуй, он закрывался от людей слишком долго, потому что эта девчонка легко и играючи взломала его скорлупу и посеяла внутри крохотное незаметное семечко. Оно прорастало там же, где когда-то теплились дружба с Геллертом и первая пылкая влюбленность в яркого, почти огненного человека, но было пока почти незаметно. И, думал Альбус, если этот маленьких росток вырастет в пышное дерево, он либо станет безоговорочно счастлив, либо окончательно закроется в собственной скорлупе.

— И взамен вы хотите воспользоваться моим омутом памяти? — Альбус вздохнул, сдаваясь одновременно ей и собственным чувствам. — Он в Хогвартсе, а чтобы провести вас внутрь, мне потребуется получить разрешение у директора.

О том, что вот-вот начнется новый учебных год, и работы у Альбуса валом, он промолчал. Достаточно было того, что он дал обещание, и она деловито кивнула, принимая его. Получив желаемое, Протея тут же испарилась из ванной, и Альбус последовал за ней, шагая след в след. Впервые, кажется, он очутился на ее кухне, едва увернулся от пролетевшего прямо перед глазами чайника и уселся на предложенный стул — ближайший к окну. Сама Протея обошла его кругом, едва мазнув пальцами по плечу, и полы его-ее алой мантии взметнулись будто от порыва сильного ветра.

— Никогда не была в волшебной школе. Альбус, — Протея хитро прищурилась, и Альбус догадался, что она сейчас снова попросит его что-нибудь сделать, на этот раз на безвозмездной основе, — я могу побыть немножечко наглой? Устроите мне экскурсию?

Нет, пожалуй, за эту маленькую просьбу Протея решила напоить его чаем с печеньем, и Альбус, вздохнув, согласился. Мантия на ее груди снова распахнулась, но Альбус больше туда не смотрел — гораздо сильнее его привлекало искристое лукавство в ее глазах. Он, должно быть, слишком часто шел на поводу у этой маленькой девочки, поддавался ее неумелым чарам, но, может быть, и правду был очарован ее прямотой и в то же время закрытостью. Альбус понятия не имел, такая она на самом деле или же притворяется, однако это было совершенно неважно — Протея нравилась ему, как женщина может нравиться мужчине. Волосы ее, забранные в небрежный пучок, окончательно растрепались, осыпались черными волнами по плечам, когда Протея уселась напротив, и вместо того, чтобы поправить их, она еще больше растрепала прическу взмахом ладони. Рукава мантии были слишком длинными для нее, так что приходилось их подворачивать, и слишком широкими, так что спадали к локтям, стоило взять в руки чашку. Протея улыбалась ему, почти раскрытая, и Альбус снова видел просвечивающие сквозь тонкую сорочку соски. В ней не было ничего, за что стоило зацепиться, будто сам образ ускользал из понимания, и Альбус жадно смотрел, запоминая каждую черточку. Подаренный в пошлый раз волчок он уже водрузил на собственный стол в кабинете, а очки собирался носить, заявив, что теперь может читать вблизи только с ними. Старость, что уж поделать, наступала ему на пятки, и с таким непритязательным оправданием Альбус мог позволить себе побыть немного ребенком.

* * *

До конца лета встретиться с Альбусом так и не получилось, и Протея постепенно начала сомневаться в правильности затеи. Она размышляла, хочет ли в самом деле увидеть собственные воспоминания или интересуется скорее самим посещением Хогвартса, взвешивала все за и против и едва на листе не чертила схемы и замысловатые линии. Тогда, поддавшись ностальгическому порыву, Протея вырыла для себя яму рядом со своей же семьей и теперь ежедневно раздумывала, как бы улечься в нее покрасивее. Вечерами, когда выходила из дома на прогулку по окрестностям Хогсмида или возвращалась из бара Эйба, Протея высматривала виднеющиеся сквозь лес острые шпили башен и представляла, что в другой жизни тоже могла бы иметь отношение к чему-то подобному. Честно признаться, Протея все еще понятия не имела, почему поселилась именно в Хогсмиде после почти двух лет путешествий по миру, и думала, что эта деревушка, наверное, тоже навевает на нее ностальгию о тех временах, когда они втроем с сестрами сбегали от матери. Впрочем, тогда они жили далеко в глуши, отрезанные от городов и деревушек, и тайно пользовались порт-ключом, который Протея приспособила для перемещения туда и обратно. Протея до сих пор не была уверена, что вылазки их оставались секретом от матери, однако она, вопреки вспыльчивому характеру, ни разу не подала виду, что знает о нарушении самого главного правила.

Правил в их семье было несколько: во-первых, неукоснительно следовать указаниям матери и Дианы — старшей сестры, во-вторых, никогда не ходить в город без матери и в-третьих, никому не рассказывать ни адресов, ни имен. Второе правило они нарушали периодически с тех пор, как Протея стащила в лавке порт-ключ и привязала на него координаты, а первое — всего один раз четыре года назад. Третье правило Протея пока не нарушила, держала в секрете историю их семьи, однако назойливое желание покаяться все чаще раскаленным прутом свербело в груди. Несмотря на намеки и обманчивое дружелюбие, раскрываться перед Альбусом Протея не собиралась, желала лишь выпотрошить его самого, чтобы наконец-то узнать, можно ли в самом деле разорвать кровавую клятву. В безопасности предстоящих экспериментом уверена она не была, но прекрасно умела притворяться дурочкой и сохранять позицию ведомой беззащитной слабачки. Впрочем, силы в Протее тоже не было ни на кнат, так что оставалось лишь расставлять по полу механические крысоловки да колдовать незримый барьер.

Протея протяжно вздохнула, зачесала назад растрепавшиеся волосы и поправила рукава мантии. В сумерках Хогвартс сиял огнями, манил приблизиться, точно свеча приманивала мотылька, и Протея все чаще выходила на прогулку только чтобы взглянуть на него еще раз. В Хогсмиде она жила почти два года, однако до встречи с Альбусом Дамблдором замок оставался для Протеи огромной каменной глыбой, торчащей из-за темного леса. Теперь же она могла отчетливо вообразить творящиеся там чудеса, и оттого от зависти распирало горло. Матушка учила их с сестрами магии по собственной памяти, никогда не вдавалась в подробности и не давала домашних заданий, и оттого, наверное, первые два года после ее смерти Протея потратила на изучение современного колдовства.

В пруду, рядом с которым она замерла, делая вид, будто наслаждается подступающей ночью, квакали хором лягушки, но ничего, разумеется, не было видно. Россыпь звезд на небе не освещала, а луна упрямо пряталась за деревьями, и темнота ложилась на плечи шерстяным покрывалом. Протея уселась на корточки, так что шпиль одной из башен Хогвартса теперь становился виден только если задрать голову вверх, обхватила колени руками и снова протяжно вздохнула. В последнее время проклятая ностальгия смешивалась с чувством вины, грызла Протею изнутри и давила на уши назойливым гулом, так что ни вдохнуть нормально, ни выдохнуть. Все чаще Протея осознавала, что на самом деле у нее не было ничего своего — все деньги она забрала из материной заначки, и знания ей достались тоже из ее рассказов и книг. Своих настоящих родителей Протея не знала, была с матушкой, Дианой и Стеллой сколько себя помнила, однако все чаще думала, как бы сложилась жизнь, не будь у нее и их. Меланхолия накатывала на Протею волнами, расползалась, точно круги на маленьком озере, и оттого не хотелось ничего делать. Портреты сестер, сколько бы она ни старалась, ни капли не получались, и оттого стало казаться, будто она и вовсе позабыла их лица. Горькое послевкусие отравленной крови все еще оставалось во рту, и Протея совсем не знала, что с этим делать. Она отчаянно искала клятву, которую могла случайно нарушить, искала проклятие, оставленное умирающей матерью, но находила лишь стыд и чувство вины, прочно въевшиеся под кожу.

Определенно, она хотела изучить собственную неверную память, однако Альбус, точно почувствовав зловещую суть ее жажды, на связь больше не выходил. Впрочем, думала Протея, обругав себя мысленно, он наверняка был просто-напросто занят так, что не оставалось времени на спасение собственной жизни. Не то чтобы Протея всерьез считала клятву на крови опасной в собственной сути, однако Альбусу, насколько можно было заметить, она причиняла немалые неудобства. Он не показывал этого, однако Протея чувствовала, находясь рядом, будто внутри него нечто натягивается, готовое вот-вот лопнуть, хлестко обдав по лицу. Такой же была Стелла перед собственной смертью, и оттого в огнях Хогвартса Протее чудились всполохи неугасимого адского пламени, выжигающего дотла все на своем пути.

В кустах застрекотал кузнечик, прошаркали мимо чьи-то шаги, и Протея, зачерпнув ладонью воду из пруда, наконец поднялась. Осень еще не успела окончательно вступить в свои права, так что поздним вечером было тепло и немного душно. Вода из пруда утекала сквозь пальцы, капала под ноги и впитывалась в вытоптанный берег, а Протея снова смотрела на огни магической школы и представляла себя только-только выпустившейся волшебницей, для которой были открыты сотни дорог. Она могла бы отправиться куда угодно, заниматься всем, чем только захочется, не оглядываясь на прошлое. Сейчас Протея, пожалуй, могла то же самое: она путешествовала, изучая самое разное волшебство, открыла лавку с собственноручно созданными артефактами и рисовала, и ковырялась в заклинаниях и механизмах. Ей даже нравилась эта жизнь, потому что в любое мгновение Протея могла прекратить, вернуться к сгоревшему дотла дому и посадить на пепелище анютины глазки. Однако тогда придется разрушить барьер и ступить внутрь проклятого круга, а к этому Протея пока не была всецело готова. Вырвавшись оттуда, она бежала так далеко, как только могла, и теперь, остановившись для небольшой передышки, Протея чувствовала — вскоре у нее не останется выбора.

Над головой пронзительно ухнула сова, будто привлекая внимание, и Протея задрала голову, высматривая охотницу в темноте. Уже совсем стемнело, так что видно было отражающиеся в пруду звезды, огни Хогвартса за лесом да светящиеся окна нескольких домов неподалеку. Впереди, сразу за прудом, расстилался высокий лес, настолько плотный, что сливался в единую чернильную кляксу, а позади, отрезая его от деревни, росла плотная стена колючего боярышника. Протея, окруженная темнотой со всех сторон разом, наверняка тоже казалась черным пятном на черном же фоне, однако сова, сделав пару кругов, спикировала прямехонько в ее сторону. Стоило выставить вперед руку, и та уселась, махнула зажатой в клюве запиской и звучно ухнула. Об отправителе гадать не пришлось, так что Протея, ни капли не стесняясь расцветшей на лице широкой улыбки, наколдовала несколько светлячков и развернула записку.

«Свободны ли вы завтра после обеда?» — гласила записка, и Протея на мгновение крепко зажмурилась, чувствуя себя глупой девчонкой.

Примерно так же вела себя Стелла после очередного разговора с мальчишкой на ярмарке, куда они сбегали втроем. Именно так ощущала себя Протея, получив записку от Альбуса, который, казалось, за прошедшее время успел начисто вычеркнуть ее из своей головы. Протея радовалась, готова была скакать прямо на месте, вот только не могла понять отчего именно — от ли из-за готового пригласить ее Альбуса, то ли из-за того, что желание ее скоро исполнится. Сова снова ухнула, привлекая к себе внимание, и Протея вздрогнула, скосив на нее взгляд. В темноте, даже с тусклым магическим светом, было плохо видно окрас, будто сова сливалась с окружающей темнотой. Она склонила большую голову набок, махнула крыльями, поторапливая, и Протею обдало порывам теплого ветра.

— Ты ждешь от меня ответа? — Протея склонила голову набок, копируя птичий жест, почесала ее за ухом и хихикнула, придумывая, что напишет.

Сдавать позиции и признавать собственную слабость решительно не хотелось, тем более, что Протея понятия не имела, насколько далеко готова была зайти. Говоря откровенно, они с Альбусом совсем друг друга не знали, просто было между ними нечто такое, отчего хотелось бежать не прочь, а вперед.

«Для вас я свободна всегда», — начертила Протея трансфигурированным из листьев пером, почесала сову по макушке и вручила ей все ту же записку. Она не успела подумать, было ли это придуманной ею игрой, или она выражала собственные потаенные чувства, когда сова рывком взлетела, мазнув когтями сквозь плотную мантию. Протея поморщилась, потерла предплечье ладонью и не успела заметить, как черное пятно скрылось в темноте леса. В пруду квакали жабы, стрекотал свою ночную песню кузнечик, а Протея так и стояла, разглядывая ночное небо и то и дело поглядывая на негаснущие огни волшебного замка.