Муха в янтаре (джен)

Я иду по улице, не глядя на людей. В лужах отражается двадцатитрёхлетнее лицо.

Навстречу попадается какой-то юноша — кажется, внук моего знакомого. Застывает на миг, уставив взгляд на меня, но после отворачивается, чуть пожимая плечами.

Усмехаюсь в ворот старого пальто. Непохоже, что это я, верно? Я и сама в этом не уверена, мальчик.

Косой дождь бьёт по зонту, как и десять, и двадцать, и сорок лет назад. В душе тоже льёт всемирным потопом слёз.

Давно не плачу: к чему? Я отрыдалась.

Кровь стекала по совсем девчачьему лицу, глаза закатывались вверх, руки конвульсивно сжимали воздух. Изо рта текло нечто чёрное. Меня почти рвало, и я ревела, и тряслась, и пыталась позвать её, но…

— Эй, поаккуратней!

Какая-то размалёванная девочка… Спасибо тебе, я и правда вышла под машины. Киваю, она морщится: «Сумасшедшая!»

Дождь усиливается. Лихач, проезжая по луже, окатывает меня потоком грязной воды.

Болотная вода яростно взметнулась столбами под огнём, а она вдруг зашаталась, и на губах у неё выступила красная пена. Я не успевала подхватить тело — стояла по колено в воде, да и в любом случае не могла бы пошевелиться — сердце, кажется остановилось. И…

— Девушка, вы что, ослепли? — раздражённый мужчина с силой пихнул меня со своего пути. Можно сказать и так — ослепла.

Люди зовут меня «девушкой»; я почти не помню своего имени. Некоторые думают, будто я — собственная внучка. А я — забытое понятие, архаизм, анахронизм. Мне восемьдесят два года по паспорту и навсегда двадцать три.

Я умирала по частям, по третям. А когда от меня ничего не осталось, вдруг обнаружилось, что это и незаметно.

Мне завидуют — я «хорошо сохранилась». Ох, если бы вы знали, дети. И хоть бы не ведали этого.

Сверстники не узнают меня — лет тридцать назад ещё могли бы, а сейчас не только некому узнавать, но и невозможно это. Да и государство, как выяснилось, не особенно следит за продолжительностью жизни и молодости граждан.

Она не проснулась утром — лежала, холодная, с такими же белыми губами, как за день до этого, выглядящая такой же больной. И была мертва, и до ужаса неподвижны были веки, и так хотелось разбудить её, что…

Спотыкаясь, лечу на асфальт. Кто-то за спиной гогочет и матерится. Отряхиваю колени, иду дальше.

Какое право имеет жаловаться муха-человек в янтаре боли?