Прощальные слёзы дождя (гет)

Музыкальная тема работы:

1.Eliott Tordo Erhu — Samidare (cover by PianoDeuss)

2.МакSим — Ветром стать (cover by kamik)

— Смотри, чтобы никого не полюбить. Когда полюбишь, ты останешься действительно одна.

— Останусь одна потому, что кого-то встречу?

— Все мы обречены на такую участь.

© «Укрась прощальное утро цветами обещания»

* * *

Ночи в Танзаку были холодными. Джирайя был здесь несколько раз, и всегда это место встречало его оживлённостью, весельем и пронизывающими до дрожи холодными ночами. Это был прекрасный город развлечений, азартных игр и красивых женщин. Но вопреки всему, Джирайя этот город не любил.

Он бывал здесь только по долгу службы, когда ему требовалось разведать какую-то информацию. Обычно надолго он не задерживался. Пропускал пару чашечек саке в местных барах, разговаривал с местными игроками за партией в покер, проводил ночь с какой-нибудь красавицей и покидал это место на следующее утро, в тайне надеясь больше никогда сюда не возвращаться.

Кто бы мог подумать, что единственная, кого он любил, окажется именно в этом месте…

Когда Джирайя услышал, что Цунаде в последний раз видели в Танзаку, он сначала подумал, что ослышался, но мужчина за барной стойкой повторил сказанное снова, и сомнений уже никаких не осталось. Поэтому сейчас он находился здесь, раздумывая о том, откуда лучше начать поиски.

За спиной послышалось тихое шуршание, и Джирайя обернулся. Наруто перевернулся на правый бок и, сильнее укутавшись в одеяло, вновь засопел, даже не проснувшись. Джирайя слегка улыбнулся кончиками губ. Мальчишка изводил себя тренировками и отказывался терять время на ерунду, желая освоить новую технику расенгана как можно скорее. Он падал без сил, расходуя всю чакру до предела, но через пару часов вновь принимался за тренировки, словно не он терял сознание от усталости.

Паренёк был упрямый до мозга костей и безжалостным до собственной усталости, но именно это позволяло ему так быстро осваивать новые техники и добиваться успеха.

— Сакура… — сонно протянул Наруто во сне и изо всех сил обнял подушку.

Джирайю это позабавило. Он видел розоволосую девчонку лишь однажды, и то мельком, но уже тогда понял, что она далеко не так застенчива и слаба, как может показаться на первый взгляд. Наруто все уши прожужжал ему о ней, умалчивая лишь о том, сколько раз получал по лицу от вышеназванной девчонки, и Джирайе в такие моменты это напоминало его самого в детстве.

Только ему не повезло, и он до сих пор вынужден был нести бремя собственных чувств.

«Пусть тебе повезёт больше, Наруто…» — пронеслось в мыслях, и мужчина отвёл взгляд от мальчишки, возвращаясь к открытому окну.

Прохладный ветер отрезвлял и помогал мыслям собраться в кучу. Звёзды на небосводе складывались в причудливые картинки и напоминали о давних временах, когда он ещё мог позволить себе быть беззаботным и не чувствовать за это вину. Он помнил, как, будучи ещё мальчишкой, заканчивал тренировки глубоко за полночь, а потом падал прямо в траву и долго всматривался в звёзды.

Помнилось, однажды он даже показывал их маленькой Цунаде, рассказывая про созвездия и их легенды. Это было одно из немногих мгновений, когда они так спокойно проводили время вместе.

Они не виделись почти двадцать лет. Точнее, правильнее будет выразиться, не встречались почти двадцать лет, поскольку он не мог отказаться от возможности хоть иногда видеть её в толпе, за игральным столом или в баре. Он искал её, чтобы убедиться, что с ней всё в порядке, но никогда не осмеливался ворваться в её жизнь, напомнив о себе и о прошлом.

Она не видела его с той самой ночи, когда сбежала из деревни, оставив его одного. С той самой ночи, которая навсегда отделила их друг от друга, воздвигнув неприступную крепость. Той самой ночи, которая стала для него самым прекрасным воспоминанием и началом самого ужасного испытания…

* * *

Холодная осень в этом году опустилась на Коноху слишком быстро, заставив жителей утеплиться ещё в самом начале октября. Джирайя поёжился, стоя у открытого окна, но даже не придал этому значения. Он пристально рассматривал обложку новенькой книги, что держал в руках, не осмеливаясь даже открыть.

«Сказания о совершенно бесстрашном шиноби», — было аккуратно выведено на обложке.

Его первый роман. Книга, над которой он долго работал и которую наконец-то мог взять в руки. Когда он только начинал писать, он даже не предполагал, что этой историей сможет заинтересовать издателя, но вот сейчас он стоял здесь и держал в руках сигнальный экземпляр своего романа.

Сколько бы книг он ни написал после, эта навсегда останется в его сердце самой драгоценной. В этой истории было слишком много его… Эта история была о мужчине, которым он хотел стать. О мужчине, который прервал порочный круг войн и спас мир. О мужчине, который смог заслужить любовь единственной женщины, которую он любил.

В этой истории было слишком много его… Но ей была отведена далеко не последняя роль.

В последнее время они слишком отдалились друг от друга. Со смертью Дана между ними словно выросла толстая стена, не позволяющая встретиться на одной стороне. Он будто физически ощущал этот разлом, который наступил в их отношениях, но ничего не мог с этим поделать.

Смерть Дана сломала в ней всё то хрупкое, что осталось после постери Наваки. Как будто ей было мало, и Судьба, заведомо невзлюбившая её, решила забрать у неё всё без остатка.

Он помнил тот день, когда погиб Наваки. Помнил, как она дрожала и плакала в его руках после опознания. Помнил, как молчал, не в силах подобрать нужных слов, и лишь гладил её по голове, прижимая сильнее к груди, лишь бы хоть как-то облегчить её страдания.

Но ничего не выходило, и он лишь корил себя за то, что делал недостаточно.

Он никогда не умел успокаивать. Никогда не знал, что говорить и что делать. Он думал, что любое сказанное им слово сделает только хуже, поэтому предпочитал молчать.

Первую неделю он не отходил от неё ни на шаг, стараясь всегда быть рядом, если ей это понадобится. И ей это оказалось действительно нужно, хотя сама она никогда бы в этом не призналась.

А потом она вдруг закрылась. Даже от него. Он видел, как она на глазах отстранилась от всех вокруг и закрылась глубоко в себе. Он несколько раз просил Хирузена поговорить с ней, чтобы убедиться, что с ней всё было в порядке настолько, насколько это было возможно. А через месяц выпросил общую миссию для их команды в надежде отвлечь её хотя бы немного.

Тогда он узнал, что её мучили страшные кошмары, из-за которых она не могла спать. Она каждую ночь выкрикивала имя брата и дрожала, всхлипывая от слёз, не в силах проснуться.

Однажды он не смог больше терпеть её кошмары и прижал её к себе. И это заставило её успокоиться. Она очень быстро перестала всхлипывать и уснула уже спокойным сном.

Она так никогда и не догадалась, отчего её перестали мучить страшные сны, поскольку Джирайя никогда не оставался до утра, стараясь уйти раньше, чем она проснётся.

Он придавал этому несколько иное значение, нежели она. Для него это значило чуть больше, чем дружеская забота, хотя он никогда не потребовал бы ничего взамен. Ни к чему ей было знать о его чувствах. Не сейчас. Она и так несла на своих плечах непосильный груз. Он не заставит её нести ещё и бремя собственного признания.

Он продолжал бороться с её кошмарами ещё очень долго. От этого его собственный сон стал слишком чутким, от чего он так и не смог избавиться.

Он пообещал, что признается ей позже, когда она будет к этому готова, а боль утраты не будет так сильно давить на неё.

Но потом появился Дан, и Цунаде словно расцвела рядом с ним. Она снова научилась смеяться, а улыбка озарила её лицо. И Джирайя отошёл в сторону. Остался с сиротами из Амегакуре, надеясь оказаться полезным хотя бы им.

Это была не её вина, что его сердце вновь разбилось. Он никогда не смог бы заставить её полюбить его… Он никогда и не стал бы…

Они не виделись три года, пока он не вернулся. И почти сразу же умер Дан, что сломало её ещё больше, чем смерть Наваки.

Он никогда не сможет забыть её крик. Не сможет забыть, как она била его кулаками в грудь, чуть не сломав ему рёбра, в попытке вырваться из его рук, когда он пытался увести её от остывающего окровавленного тела Дана. Не забудет он и того, как, сдавшись, она сжимала в ладонях ткань его кимоно, утыкаясь носом в его грудь, в попытке заглушить свои рыдания.

С тех пор прошло около года. Она немного окрепла, но стена между ними продолжала расти с каждым днём. Иногда ему казалось, что она стыдливо отводит от него глаза, словно её горе, свидетелем которого он стал, было чем-то неприличным.

Он не мог вести себя так, словно ничего не произошло. Но и оскорбить её жалостью было непозволительно для него. Она стерпела бы кого угодно, кроме него. После всего, что он видел, его жалость была бы подобна хлёсткой пощёчине. Поэтому он не предпринимал никаких попыток что-то исправить…

До сегодняшнего дня…

Он снова посмотрел на свою книгу и, словно что-то придумав, быстро засунул её во внутренний карман и вышел из дома.

На улице было прохладно, но он даже не потрудился одеться теплее. Он бежал в направлении знакомого дома и думал о том, что ей сказать. Он так давно искал повод и вот сейчас как нельзя кстати подвернулся самый подходящий.

Он остановился у двери и отдышался, прежде чем постучать. За дверью царила тишина. Он даже не слышал шагов, когда замок тихо щёлкнул и в дверном проёме появилось такое родное лицо, и он не смог сдержать лучезарную улыбку.

— Чего тебе? — излишне резко спросила девушка.

— Чего же так грубо, Химе? — наигранно обижено спросил он.

Только сейчас он заметил, что Цунаде как-то опасливо смотрит на него и загораживает вход в свой дом. Как будто пытается что-то скрыть. Сколько он её знал, она никогда не умела врать и подобные выходки всегда выглядели слишком топорно и обличительно.

— Может, у меня был для тебя подарок, а ты так груба со мной, — попытался обратить всё в шутку Джирайя, но через мгновение добавил серьёзнее: — А ты что-то скрываешь?

— Нет! — как-то слишком поспешно отозвалась девушка.

Она не заметила, как прижалась к двери, открывая его взору чуть больше пространства. Он тотчас посмотрел за её спину и увидел стоящий у стены полный рюкзак, застёгнутый наполовину, как будто она планировала доложить туда какую-то мелочь.

Догадка тотчас озарила его сознание, и улыбка поневоле сползла с его лица. Цунаде резко обернулась, посмотрев в направлении его взгляда, и тяжело вздохнула, понимая, что именно он увидел. Было глупо надеяться, что он не сможет сложить дважды два и понять её намерений. Он хоть всегда и дурачился, но дураком никогда не был.

— Заходи, — коротко обронила она, открывая дверь и впуская его внутрь.

Скрывать больше было нечего, поэтому было легче впустить его и быстрее обсудить, что он там хотел, и скорее выпроводить его из её дома.

Она надеялась, что это сработает… Потому что у неё не осталось сил с ним спорить и переубеждать в чём-то.

Джирайя прошёл внутрь, мимо рюкзака, не останавливаясь, направился в комнату. Цунаде поплелась за ним. Они уже проходили это около года назад, когда она после похорон Дана собрала вещи и собиралась уйти. Тогда у него получилось её остановить, и он наивно полагал, что со временем она и сама откажется от этой затеи, поняв, что в этом нет смысла. Но сейчас её рюкзак стоял у стены в коридоре…

Почти полностью собранный.

Джирайя даже забыл все слова, что планировал сказать и репетировал по дороге сюда, поэтому лишь молча осматривался. На столике возле дивана стояла бутылка саке и о-тёко⁽¹⁾ рядом.

— Снова пьёшь одна, Ценаде-химе? — спросил он, усаживаясь на диван.

— А ты пришёл читать мне морали?

— Нет, что ты… Просто я огорчён, что ты не позвала меня, — чувствуя, как она начинала злиться, вновь попытался обратить всё в шутку Джирайя.

Цунаде сложила руки на груди и оперлась плечом о дверной проём. Взгляд её вмиг погрустнел, и она поспешила его опустить.

— Сегодня год со смерти Дана. Не думала, что ты захочешь разделить со мной этот траур.

Он забыл… Как он мог забыть? Он так долго искал повода встретиться с ней, но забыл о том, как был нужен ей сегодня? Особенно сегодня. Ей нельзя было оставаться одной, а он даже не вспомнил…

Она прошептала эти слова тихо, но так непринуждённо, что любой мог бы поклясться, что её никоим образом не трогало сказанное. Но он знал её слишком долго, чтобы поверить этому напускному спокойствию. Он слишком хорошо знал её, чтобы поверить в то, что для неё это было обычным поводом выпить.

Он знал наверняка, сколько слёз она пролила этим днём, и мог поклясться, что её глаза не опухли и не покраснели только потому, что она в последнее время слишком часто использовала своё гендзюцу.

— С тобой я бы хотел разделить всё что угодно.

Слова слетели с его губ прежде, чем он осознал весь смысл сказанного. Она могла понять его не так, и это грозило ему парочкой новых синяков и возможной ссорой. Слишком часто он играл на её нервах и смеялся над своими чувствами, так что попросту успел обесценить их в её глазах.

Иногда ему казалось, что она и вовсе не воспринимает всерьёз его слова. Он так боялся ранить её своим признанием, что никогда не говорил об этом прямо. Всегда лишь шутил и кидал намёки.

Но сейчас на удивление она всё так же продолжала спокойно стоять, оперевшись плечом о дверной косяк. Джирайя невольно снова скользнул взглядом в сторону коридора, где стоял собранный рюкзак. Он понятия не имел, как её остановить. И стоило ли вообще останавливать?.. В голову не шли никакие мысли, и он пытался судорожно придумать хоть что-то.

Он мог отойти в сторону ради её счастья, но не мог отпустить её одну в таком состоянии. Не мог позволить ей уйти. Не хотел.

— Выпей со мной, — видя его задумчивость, сказала Цунаде, а затем подошла ближе к столу, взяв начатую бутылку саке, даже не беспокоясь о чашках, и села рядом с ним, протягивая ему бутылку.

Джирайя, не раздумывая сделал глоток. Горло обожгло крепким алкоголем, но он даже не поморщился. В попытках заглушить свои чувства он провёл за бутылкой саке не меньше ночей, чем она — в попытках заглушить боль от смерти Наваки и Дана.

Иногда Джирайя думал, что, может, им не стоило встречаться в этой жизни. Может, если бы он не был постоянно так близко и не держал её, она бы встретила кого-то лучше? Кого-то, кто не умер бы на войне и смог сделать её счастливой? Кого-то, кто смог бы уберечь её брата, и на её плечи не свалилось бы столько горя?

Иногда он думал о том, что, если бы не встретил её, возможно, и сам мог бы стать счастливее. Но он никогда не хотел без неё. Даже если бы ему пришлось расплачиваться вечным горем за краткие мгновения счастья, он всё равно хотел быть с ней. Он давно смирился с ношей её будущего и тем фактом, что она никогда не выберет его, но продолжал быть рядом. Он хотел окружить её любовью и молиться за её счастье. Даже если никогда не получит ничего взамен.

Они оба несли груз собственных несчастий на своих плечах. Только в отличие от него, ей судьба не дала права выбора. Он слишком часто думал о том, что она не должна была нести эту ношу.

— Так зачем ты пришёл? — вывела его из раздумий Цунаде, делая глоток саке из той же бутылки вслед за ним.

— Соскучился, — легко ответил Джирайя.

Это не было ложью. Это была главная причина, по которой он искал повод к ней прийти. Это было чувство, которое он испытывал круглые сутки, желая хоть на мгновение увидеться с ней.

Сколько он себя помнил, он пытался добиться её внимания с самого детства. С самого дня их знакомства. Он и дурачился-то только потому, что это заставляло её обратить на него внимание. Хоть какое-то…

Цунаде молча продолжала смотреть на него, ожидая более чёткого ответа. Она слишком хорошо знала его… Знала, что стоит ей перетерпеть несколько минут его клоунады, как он сам выдаст ей всё на блюдечке, ведь долго придуриваться у него никогда не получалось. Вот только терпеть и ждать она никогда не умела, и подобное спокойствие давалось ей с большим трудом.

— Ладно, пошутили и будет, — нарочито смиренно произнёс он. — Вообще-то у меня есть кое-что для тебя.

И он потянулся к внутреннему карману, откуда, немного порывшись, достал небольшой томик в твёрдой обложке и протянул ей. Она аккуратно взяла книжку и повертела в руках, читая название.

«Сказания о совершенно бесстрашном шиноби»

Цунаде напрягла память, пытаясь вспомнить, не слышала ли об этой книге ранее, и думая о том, с какой целью Джирайя решил принести её ей. Она открыла первую страницу. Корешок приятно хрустнул, оповещая о том, что она была первой, кто открыл эту книгу.

На первой странице располагалась краткая аннотация, которую Цунаде тотчас прочитала, считая, что она поможет ей разгадать маленькую загадку о целях её друга. На мгновение она даже подумала, что, возможно, по мнению Джирайи, эта книга должна была помочь ей справиться с её горем, которое она не могла отпустить. Или заставить её остаться… Но ничего подобного в аннотации не было. И тогда её взгляд случайным образом наткнулся на имя автора, и она удивлённо посмотрела на него.

— Ты… — поражённо сказала она, не до конца зная, что скажет дальше.

— Да, написал её, когда был в Амегакуре, — с напускным безразличием сказал он и почесал затылок, широко улыбнувшись, что выдало в нём волнение и смущение. — Мне прислали сигнальный экземпляр,и я подумал, что тебе могло бы понравиться.

Она вновь посмотрела на раскрытую книгу, перечитала аннотацию и снова взглянула на имя автора. Никогда прежде она не подумала бы даже, что он подастся в писатели. И всё же его книга была в её руках прямо сейчас.

Цунаде аккуратно закрыла томик и отложила на стол. Она не признается в этом ему, но в глубине души она была тронута тем, что стала первой, кому он показал свою книгу.

— Спасибо, я прочитаю, — пообещала она.

Джирайя улыбнулся и, взяв у неё из рук бутылку, вновь сделал глоток саке и отдал ей. В голове тотчас слегка помутнело, и он понял, что выпивать на голодный желудок было не самой хорошей идеей. Но процесс был уже запущен. Цунаде повторила за ним, и они оба задумались каждый о своём.

Она не могла отделаться от мысли, что, вероятнее всего, это был последний раз, когда они могли позволить себе сидеть вот так вдвоём и пить из одной бутылки, не думая ни о чём.

На рассвете она уйдёт. Покинет деревню, чтобы больше никогда не возвращаться сюда. Чтобы позволить ранам затянуться, их не нужно бередить и посыпать солью, а в Конохе у неё этого не получалось. Здесь всё напоминало о прошлом. О том прошлом, когда она была счастлива. О том прошлом, которого уже никогда не будет.

Ей больше незачем было здесь оставаться. Она перестала быть даже медиком и воином. После смерти Дана у неё развилась сильная гемофобия. Она перестала быть полезной этой деревне, и её больше ничего здесь не держало.

Джирайя не мог отвести взгляда от коридора, где продолжал стоять собранный рюкзак. Он прекрасно знал, что если она захочет, то уйдёт, и никто не сможет её остановить. Но он не мог… Не мог просто её отпустить. Не хотел оставлять её одну. Он даже подумал о том, чтобы пойти с ней, если она не останется. Если бы она попросила, он бы пошёл за ней куда угодно, но она никогда не попросит. Он знал это. Но, возможно, если у него не получится её отговорить, то он сможет пойти следом.

— Ты ведь собираешься уйти, не так ли? — тихо спросил Джирайя, сам не понимая, зачем.

Наверное, потому что тишина уже звенела в ушах, и он хотел сказать хоть что-то, чтобы избавиться от неё, и сказал то, что крутилось в его голове слишком долго.

— Ты ведь не дурак, и сам уже всё понял.

Она не спрашивала, она утверждала. Отпираться не было смысла, она знала, о чём он думал, и что предпримет. Она знала его с детства, и для неё не составляло труда предугадать каждое его последующее действие.

— И куда ты пойдёшь?

— Разве это так важно?

Она не хотела говорить об этом. Не хотела, чтобы он пошёл следом, когда она уйдёт. Не хотела, чтобы у него была возможность остановить её. Это решение далось ей слишком тяжело. Она долго пыталась бороться с ним, но ничего не выходило. Она топталась на одном месте и уже вытоптала ещё более глубокую яму, нежели та, в которую она угодила в начале.

— Бегство — это не выход, Химе. От себя всё равно не убежишь.

Он повернулся к ней лицом и пристально посмотрел на неё. Она не повернулась, и лишь усмехнулась его словам. Как будто он снова сказал какую-то глупость. Как это было всегда.

— А что же тогда выход? — она резко повернулась к нему. — Остаться здесь, где я не могу сделать даже шага без воспоминаний о них? Где всё вокруг вызывает у меня панические атаки? Где я не могу избавиться от кошмаров? Они приходят ко мне каждую ночь. Я вижу их. Они ничего не говорят. Просто смотрят. Смотрят так, словно я виновата в том, что случилось. А я не могу докричаться.

Она замолчала, чувствуя, как к горлу подкатил ком. По щеке скатилась слеза, и она яростно вытерла её, злясь на собственную слабость. Она не хотела плакать перед ним. Только не перед ним… Не сейчас…

— Иногда мне кажется, что я и правда виновата. Что я недостаточно сильно старалась. Что я могла бы сделать больше, но не сделала.

— Это не так, — поспешно возразил он, протянув к ней ладонь, но так и не прикоснувшись.

Она тихо всхлипнула, чувствуя, что не в состоянии сдержать подступающих слёз. Взгляд её стал расфокусированным, и она почувствовала, как её охватывает волна отчаяния. Она не могла с этим справиться. Не могла больше держать это в себе. Она так долго жила с этой болью, и сейчас та грозилась вырваться наружу, снося всё на своём пути.

Джирайя положил ладонь ей на спину и успокаивающе провёл между лопаток, как делал каждый раз, когда она была на грани. Этот жест уже давно стал чем-то личным для них двоих.

— Я больше не могу этого выносить, Джирайя, — сдавленно прошептала она и тотчас оказалась прижатой к его груди.

Она даже не поняла, прижал ли он её к себе, или она упала в его объятия сама, но как только она почувствовала его руки на своих плечах, слёзы полились с новой силой, и она начала задыхаться от собственных рыданий.

— Я не могу, — раз за разом слышался приглушённый шёпот.

Джирайя молчал и лишь гладил её по спине, давая ей возможность выплакаться. Она слишком долго об этом молчала и копила в себе, и ей нужно было выплеснуть это наружу.

Она скучала. Она так сильно по ним скучала, что не могла отпустить и двигаться дальше. Они навсегда остались в её сердце незаживающей раной, и ей казалось, что она никогда не сможет привыкнуть к этой ране.

Наваки… Он был так мал, чтобы умереть. Он должен был прожить долгую и счастливую жизнь, но судьба распорядилась иначе. Он не заслужил этого. Он заслуживал лучшего.

Так же, как и Дан. Он стал её первой любовью и единственным, кто смог разделить с ней её горе. Он понимал её лучше всех остальных. Но и его судьба у неё забрала. Она его потеряла. Не смогла спасти…

«Я не хочу умирать. Я так многого ещё не сделал».

Его слова навсегда отпечатались в её памяти. Она всё ещё слышала его сдавленный хрип, стон. Его последние слова. Он умер на её руках, а она не смогла ничего сделать. А теперь он каждую ночь смотрел на неё таким взглядом, словно спрашивал, почему она не сделала больше.

Она плакала долго. Надрывно. Не стесняясь уже ни своей слабости, ни опухших покрасневших глаз, ни пачкающих кимоно Джирайи слёз. Она плакала до тех пор, пока у неё не иссякли все силы. Джирайя всё так же продолжал гладить её по спине, и эти равномерные поглаживания заметно успокаивали.

Цунаде почувствовала резкую слабость. На неё в один миг навалилась такая дикая усталость, что она просто обмякла в объятиях Джирайи, продолжая время от времени всхлипывать. Голова гудела и кружилась от выпитого саке, лишь усугубляя её состояние.

— Сколько слёз мне нужно ещё выплакать, чтобы перестать чувствовать эту боль? — Раздался тихий шёпот почти у самого уха Джирайи.

Они просидели в безмолвии столько времени, что он почти вздрогнул от звука её голоса, но вида не подал. Он чувствовал, как впервые за вечер она расслабилась в его объятиях, и даже подумал, что она задремала. И его радовало то, что она смогла хоть немного выдохнуть после стольких бесконечных мгновений напряжения.

Но сейчас её голос раздался словно гром среди ясного неба, и он не сразу осознал в полной мере смысл сказанного ею. А когда осознал, не сразу нашёлся, что ответить.

— И это тоже пройдёт, Цунаде-химе. Вот увидишь.

— Я больше не хочу терять дорогих мне людей, Джирайя. Я просто больше не смогу.

Она снова всхлипнула, а он снова провёл ладонью по её спине.

— Я знаю, Химе. Я знаю, — тихо прошептал он. — Но рано или поздно ты научишься с этим жить. Однажды наступит день, и ты сможешь вздохнуть полной грудью. Наступит день, когда ты перестанешь вздрагивать от звука их имён. Сначала у тебя исчезнут панические атаки. Потом тебя перестанут мучать кошмары. А ещё позже на твои красивые глаза перестанут наворачиваться слёзы от одного лишь воспоминания. И в один миг ты проснёшься и поймаешь себя на мысли, что больше не испытываешь боли от этих воспоминаний. И тогда ты сможешь начать сначала.

Джирайя так и не дошёл до той фазы, когда сам смог бы начать сначала. Но у него был другой случай. Он сам выбрал свой путь. Он не собирался отступать, даже если ценой всему было его счастье.

— Ты говоришь так, будто знаешь, каково это, — осторожно заметила Цунаде.

— Всякое бывало, — уклончиво ответил он.

Цунаде вдруг задумалась, что никогда не знала его достаточно хорошо. Джирайя всегда дурачился и строил из себя пошляка, но редко когда показывал себя настоящего. Он всегда смеялся больше всех. Получал больше всех синяков. Чаще всех попадал под её горячую руку. И никогда не показывал своей уязвлённости.

Она догадывалась, что он мог чувствовать каждый раз, получая отказы от неё. Она догадывалась, каким одиноким он мог быть, пуская в ход столько пошлых шуток. Она догадывалась… Но никогда не думала и не беспокоилась о нём всерьёз. А теперь его слова звучали так, словно он потерял всех.

— Ты когда-то любил по-настоящему?

Слова сорвались с губ раньше, чем она успела решить, стоит ли задавать этот вопрос. Она тотчас почувствовала, как его горячая ладонь, плавно перемещающаяся между её лопаток в успокаивающем поглаживании, на мгновение замерла. Ей даже показалось, что он на мгновение задержал дыхание. Лишь на краткое мгновение…

— Однажды, — хрипло отозвался он.

Она знала его слишком хорошо, чтобы не понять, как сильно его задел её вопрос. Он всегда начинал отвечать односложно, когда тема была ему неприятна или болезненна.

— И как? — жадно спросила она, не в силах удержаться от следующего вопроса.

Почему-то именно сейчас это казалось важным. Джирайя долго не отвечал, и она неосознанно затаила дыхание в ожидании его ответа.

— Больно.

Почему-то эти слова отозвались ноющей болью в груди. Она внезапно подумала, что он говорил о ней. Он слишком часто дурашливо говорил о своей любви к ней, но никогда не говорил об этом всерьёз. Он столько раз звал её на свидание, но никогда не выглядел так, словно действительно этого хотел.

Эти их перепалки давно стали своего рода ритуалом, но она никогда не воспринимала это всерьёз. А сейчас она впервые подумала о том, что, возможно — Только возможно… — его слова не были блефом и ложью.

Она знала, что он испытывал к ней чувства, но не думала, что они были так сильны на самом деле. И сейчас она не была готова услышать своё имя в контексте этого разговора.

Догадываться — не то же самое, что знать.

— Тебе не нужно бежать от себя, Химе, чтобы избавиться от боли. Даже смертельные раны имеют свойство затягиваться.

«Но для этого их не стоит ковырять и вновь раздирать до крови, иначе раны станут только больше и в конечном итоге начнут гнить». — подумала Цунаде, но так и не сказала этого вслух.

— Тебе не нужно бежать. Тебе нужно лишь набраться сил и пережить это, но это не значит, что ты должна справляться с этим одна. У тебя есть я. Даже если весь мир рухнет, у тебя буду я, и я всегда буду рядом.

Она внезапно отстранилась от него и внимательно посмотрела в глаза, словно старалась высмотреть в них что-то глубинное. Его обещание звучало слишком серьёзно для него, и это лишь укрепляло её уверенность в собственной догадке.

Она смотрела на него и видела его совершенно другим. Таким, каким никогда прежде его не видела, но в глубине души знала, что он именно такой. Как будто он открывался перед ней с новой стороны, которую она уже видела давным-давно, но также давно успела забыть.

Если бы он был таким тогда… Когда она ещё не встретила Дана… Когда был жив Наваки… Когда он впервые позвал её на свидание. Если бы он был таким, она бы согласилась. Если бы он показал эту свою сторону тогда, она бы отдала ему своё сердце.

— Закрой глаза, — едва слышно прошептала она, не отводя взгляд.

Ей вдруг захотелось… Только лишь раз…

— Только если пообещаешь, что не исчезнешь, — с лёгкой усмешкой прошептал в ответ Джирайя.

Цунаде видела, что он уже готов был закрыть глаза, безоговорочно доверившись ей, но всё же прошептал эти слова, которые ничего уже не могли изменить ни для одного из них.

— Я не сбегу.

«Не сейчас…» — про себя добавила Цунаде.

Джирайя послушно закрыл глаза. Ресницы его слегка подрагивали, хотя внешне он выглядел расслабленным. Она положила левую ладонь на его веки, чтобы он не подглядывал. Это заставило его слегка напрячься, но он почти сразу же расслабился.

Она обвела взглядом его лицо, запоминая каждую деталь и каждую морщинку, зная, что таким он больше никогда пред ней не предстанет. Не после того, что она собиралась сделать. А затем медленно приблизилась к его лицу и невесомо прикоснулась губами к его губам. Это даже сложно было назвать поцелуем. Всего лишь слабое касание губ, но оно заставило её сердце забиться чаще. Она ещё никого не целовала после Дана…

Его глаза резко распахнулись, щекотнув внутреннюю сторону её ладони ресницами.

Она не хотела, чтобы он её видел… Не теперь…

Его ладонь взметнулась к её руке, прикрывающей его глаза, и Цунаде была уверена, что он сейчас заставит её отстранить свою ладонь от его лица, но он лишь прикоснулся к её запястью и на мгновение замер.

— Цунаде… — умоляюще прошептал он.

Она поняла, что в нём ещё борются те крупицы самообладания, которые остались после свершённого, и он цеплялся за них из последних сил, пытаясь предостеречь её от ошибки.

Но она не даст ему этого сделать…

Цунаде вновь поцеловала его, но уже глубже и более настойчиво, и это стало точкой невозврата. Джирайя больше не смог сопротивляться и потянулся навстречу, отвечая на поцелуй.

Он продолжал держать её запястье, но не предпринимал никаких попыток убрать её ладонь с его глаз. Она чувствовала, как он закрыл глаза, а кожу защекотала дрожь его ресниц, но даже не думала останавливаться.

— Я так сильно тебя… — прошептал он, на мгновение прерывая поцелуй и опаляя её губы своим горячим дыханием.

Цунаде тотчас оставила новый поцелуй на губах, заставляя его замолчать. Она не хотела слышать окончание. Она знала, что он скажет, и боялась, что после его слов всё может рухнуть в одночасье.

Она никогда не признается ни себе, ни ему, что у него в данную минуту над ней было не меньше власти, нежели у неё — над ним. Особенно в эту минуту. Он был в шаге от того, чтобы остановить её.

— Не говори ни слова. Молчи, — пылко прошептала она и снова припала к его губам.

Он послушно замолчал и мгновенно ответил на поцелуй. Её ладонь соскользнула с его век и нырнула в волосы, зарываясь пальцами в длинные пряди. Другой рукой она очертила контур его лица и погладила ладонью по щеке. Его глаза были по-прежнему закрыты, словно он боялся, что, если откроет их, то всё окажется сном. Он не переставал её целовать, ловя её губы и запечатывая на них всё новые и новые поцелуи.

Словно весь мир сузился до них двоих…

Чёртов саке. Если бы он не выпил, он бы, возможно, заподозрил что-то неладное, но голова кружилась от переизбытка чувств и выпитого алкоголя, поэтому он лишь продолжал целовать её в попытке насытиться. Потому что где-то в глубине души он знал наверняка, что всё в этой жизни имело свойство заканчиваться. Даже такие сладостные и, казалось бы, бесконечные поцелуи, как этот.

* * *

Он проснулся, когда за окном уже рассвело. Голова раскалывалась, и Джирайя издал тихий стон, желая поскорее выпить какое-нибудь обезболивающее, чтобы перестать чувствовать эти муки. Спина затекла от сна на неудобном диване. Он потянулся и почувствовал, как все мышцы разом напряглись. По лицу гулял солнечный зайчик, заставив его сморщиться в попытке продлить свой сон хотя бы на несколько минут.

В памяти тотчас всплыли воспоминания вчерашнего вечера, закончившегося долгими поцелуями с той, которую он так долго и самозабвенно любил. Джирайя блаженно улыбнулся, а затем резко распахнул глаза, осознав, что в доме было как-то подозрительно тихо.

В окна били яркие лучи солнца, освещая всю комнату. Рядом никого не было.

Джирайя резко встал с дивана, игнорируя головную боль и огляделся. Всё было, казалось, как прежде. Он несколько раз крикнул её имя в надежде, что она отзовётся, хотя заранее знал, что этого не случится. При всей своей мудрости он никогда не умел переставать надеяться. И это всегда оборачивалось против него самого.

Он медленно вышел в коридор, уже зная, что увидит там. Рюкзака, стоящего доселе у стены, не было. Как и её обуви. И верхней одежды.

Ничего, что говорило бы о её присутствии…

Что-то внутри безжалостно оборвалось. Он наивно думал, что сможет её остановить. Что она останется только ради него. Как будто он когда-то мог стать для неё тем, ради которого стоит остаться. Тем, кто заставит её жить дальше без оглядки на прошлое. Он только сейчас в полной мере осознал, что она всегда будет любить только Дана, и он никогда не сможет занять его место…

Джирайя вернулся в комнату. О том, что всё произошедшее не было его сном, говорила только стоявшая на столе пустая бутылка из-под саке. Он внезапно нахмурился, отмечая то, на что не обратил внимание раньше. Книги на столе не было, хотя он отчётливо помнил, как она вчера положила её туда со словами, что прочитает. Вместо книги на столе лежал вдвое сложенный листок бумаги. Джирайя тотчас взял его в руки и развернул, читая знакомый аккуратный почерк.

«Ты был прав. Даже смертельные раны имеют свойство затягиваться. Но для этого их не нужно бередить и растравливать. А здесь у меня не получается этого сделать.

Я долго думала над этим решением, и поверь, оно далось мне не легко. Ты, наверное, посчитаешь, что я трусливо сбежала, и, пожалуй, будешь прав. Но я слишком долго пыталась, Джирайя. Слишком долго… И у меня ничего не вышло.

Я ушла не потому, что так хотела, а потому, что не могу иначе. Мне слишком больно находиться здесь. Отныне мне предстоит пройти долгий путь. Я могу лишь надеяться, что когда-то смогу сюда вернуться, не чувствуя груз потерь, но сейчас… Сейчас у меня даже не получается поверить, что этот день когда-то наступит.

Ты — единственное хорошее воспоминание из этой деревни, которое у меня осталось, и я надеюсь, что однажды ты сможешь понять причины моих поступков и простить меня.

И прошу тебя… Прости меня за то, что я сделала этой ночью. Я не хотела причинять тебе боль, но это был единственный способ усыпить твою бдительность. Этот поцелуй был нужен нам обоим, поэтому считай это моим прощальным подарком.

Пожалуйста, не иди за мной и не ищи меня. Этот путь мне предстоит пройти одной…»

Джирайя перечитал письмо дважды, а затем аккуратно сложил листок и убрал его во внутренний карман кимоно. Было раннее утро, когда он вышел из её дома. Больше ему здесь делать было нечего.

Он не пошёл за ней, как она и просила. Не попадался ей на глаза, когда знал, что они могли встретиться. Не смог отказать себе лишь в одном: присматривать за ней время от времени, задерживаясь на заданиях, чтобы увидеть её профиль в толпе и убедиться, что она была в порядке. Но встречаться с ней — никогда. С того дня они никогда больше не общались.

* * *

Тихий стук в дверь заставил Цунаде вздрогнуть. После битвы с Орочимару она ещё не успела до конца восстановиться. Молодой облик вернулся довольно быстро, но физических сил почти не осталось. Она проспала до самого вечера и всё равно чувствовала себя разбитой и слабой.

Она медленно встала с подоконника, на котором доселе сидела, и поплелась к двери, догадываясь о том, кого могла там увидеть. Этот дурак вечно появлялся тогда, когда она была к этому готова меньше всего. Сейчас ей не хотелось никого видеть, она выставила за дверь даже Шизуне, попросив оставить её наедине до утра. Но ему все её просьбы были нипочём.

С самой их встречи неделю назад он вёл себя так, словно ничего не произошло. Словно и не было всех этих двадцати лет безмолвия. Словно не она его одурачила в последний вечер и сбежала. Так же, как и тогда...

Замок тихо щёлкнул, и Цунаде открыла дверь, прислоняясь к дверному косяку и наблюдая за тем, как его губы расплываются в широченной улыбке.

— Чего тебе? — без приветствия спросила она.

— Ты неисправима, — нарочито обиженно пробурчал Джирайя, но улыбаться не перестал. — Смотрю, ты выглядишь уже лучше.

Цунаде подумала о том, что за такие слова было бы неплохо врезать ему, но сил всё ещё было недостаточно, и он, очевидно этим пользовался.

Она всегда очень болезненно реагировала на любые комментарии касательно её возраста и внешности, и этим он раздражал её с самого детства. Он знал, что подобными фразами её легко можно было вывести из себя, но в отличие от всех остальных, не избегал их, а напротив высказывал слишком часто.

Она никогда не хотела показывать ему свой истинный облик. Никогда не хотела, чтобы он видел, как сильно она постарела за эти годы, поэтому и использовала своё дзюцу, чтобы скрыть от него и от всех остальных то, какой неизгладимый след оставило на ней время. Она словно заставила себя застыть в одном возрасте, и вот уже больше пятнадцати лет её никто не знал, как пятидесятилетнюю Цунаде.

Битва с Орочимару исчерпала всю её чакру, и она не заметила, как глубокие морщины проступили на её коже. Но в тот миг она так и не осмелилась посмотреть ему в глаза. Ей не хотелось видеть разочарование на его лице. Он всегда выражал своё восхищение ею в крайней степени, всегда говорил это, и ей хотелось, чтобы он запомнил её именно той молодой девчонкой, которую он когда-то звал на свидание. Она не вынесла бы его разочарованного взгляда. Кого угодно, но только не его.

— Вообще-то я имел в виду, что ты хорошо стоишь на ногах, а не то, в чём ты уже успела меня обвинить, — спокойно, без тени испуга произнёс Джирайя.

Цунаде никогда не умела скрывать свои истинные эмоции, а особенно злость. Если её что-то злило, она пускала в ход кулаки, не успев даже подумать о последствиях. Это была та привычка, от которой она не смогла избавиться за всю свою жизнь.

— Честно сказать, меня весьма обижает тот факт, что ты такого плохого мнения обо мне. Ведь для меня ты всегда красива. Даже когда становишься такой старушкой.

И на весь коридор раздался его громкий хохот. Цунаде казалось, что она багровеет от гнева. Она бы поменяла о нём своё мнение и устыдилась бы своих мыслей, если бы не его последнее слово. Джирайя, смотря на выражение её лица, хохотал ещё больше.

— Совсем страх потерял, старый извращенец?! — гневно выкрикнула Цунаде и занесла ладонь для удара.

Физических сил было недостаточно, а чакры хватало только на поддержание молодого облика, поэтому Джирайя довольно быстро перехватил её руку и предупредил появление новых синяков на своём теле.

Она попыталась вырвать ладонь, но он не отпустил, поудобнее перехватив её запястье и миролюбиво сказал:

— Ладно-ладно, прости, шутки в сторону.

Улыбка на его губах тоже слегка поубавилась, говоря о том, насколько он был серьёзен, и Цунаде успокоилась. Он неосознанно провёл большим пальцем по внутренней стороне её запястья, делая несколько круговых движений. Когда-то на неё это действовало успокаивающе. Когда они были ещё чунинами, и он научился иногда перехватывать её удар. У него получалось это с большим трудом, но когда ему всё-таки это удавалось, она успокаивалась слишком быстро для собственной вспыльчивости.

За столько лет у него огрубели пальцы. Эта мысль проскользнула на краешке её сознания слишком отчётливо, чтобы её проигнорировать. Она и не подозревала, что помнила, какими мягкими были его ладони тогда.

Впрочем, и в их последний вечер его прикосновения ощущались мягче. Она помнила, как он взял её за запястье, когда она прикрывала его глаза ладонью. Тогда он тоже водил большим пальцем по внутренней стороне, обводя каждую выпирающую венку, пока не начал оставлять на них поцелуи, вызывая у неё целый табун мурашек…

Тогда его пальцы ещё не были такими грубыми, как сейчас…

Впрочем это не помешало ей получить от этого малую толику удовольствия. Иногда ей казалось, что он знает её намного лучше, чем она его. Он подмечал в ней всё: каждую мелочь, каждую деталь. В отличие от неё.

По предплечью побежали мурашки, и она тотчас устыдилась и своей реакции, и собственных мыслей. Между ними никогда ничего не было и быть не могло… Она не должна была даже думать о таком. Ей показалось это предательством по отношению к Дану. Сколько бы лет ни прошло, она не могла отпустить его и двигаться дальше. Она чувствовала себя обязанной хранить ему верность. Даже если ночные кошмары больше не мучали её.

Джирайя на мгновение задержался взглядом на её руке, а затем ослабил хватку и отпустил.

«Он всё понял», — подумала Цунаде.

Но так ничего и не сказал…

— Я вообще-то хотел позвать тебя где-нибудь поесть, — снова широко улыбнувшись, перевёл тему Джирайя. — Тебе нужно скорее восстановить силы, да и я умираю с голоду.

Цунаде только сейчас почувствовала, насколько была голодна. Она была готова съесть мамонта и, более того, была на это способна. В животе предательски заурчало, и Джирайя усмехнулся ещё больше.

— Я плачу́, — добавил он.

Чакра всё ещё была сильно истощена, и еда могла хорошо помочь ей в восстановлении. Много еды.

— Только потому, что ты платишь, — гордо ответила Цунаде, выходя из номера и закрывая за собой дверь.

— Так я и думал, что ты скучала только по моему кошельку, — нарочито возмущённо воскликнул Джирайя, но в голосе отчётливо слышались радостные нотки.

Цунаде только сейчас осознала, что в действительности скучала по нему. Она не раз вспоминала о нём, когда скиталась по разным деревням. Иногда она вспоминала и тот вечер и думала, что если бы он не был тогда так опьянён саке и ею, он бы её остановил. Он был всего в шаге от успеха. Если бы он тогда оказался чуть настойчивее, она бы не смогла ему сопротивляться. Если бы она тогда не успела заставить его замолчать, и он закончил бы своё признание, она не смогла бы уйти.

Но она не жалела. Ни минуты не жалела. Если бы она осталась, всё стало бы только хуже. Она не смогла бы вытеснить Дана из своего сердца, и они расстались бы слишком быстро. К потере брата и возлюбленного прибавился бы ещё и он. Сколько бы лет они не виделись, он всегда оставался её другом, и в глубине души она знала, что он у неё был. Если бы она осталась, у неё не осталось бы никого.

Сейчас, как он и говорил тогда, её смертельные раны затянулись. Оставили глубокие шрамы, ноющие при любом упоминании, но затянулись. Тогда же они болели и кровоточили, и у неё не получалось их исцелить.

— Здесь довольно вкусно кормят, тебе должно понравиться, — вывел её из раздумий Джирайя.

Цунаде даже не заметила, когда они успели дойти до маленького ресторанчика. Помнилось, в Конохе было похожее заведение. Даже интерьер чем-то был похож. Цунаде подумала о том, что ещё утром не была уверена в том, что сможет безболезненно вернуться домой. Однако сейчас она поняла, что впервые при мысли о родной деревне ей было легко на душе. Как будто всё разом отпустило, оставляя в качестве напоминания лишь чувство лёгкой грусти, но не болезненной утраты и страха.

Она вдруг вспомнила, как писала последне письмо Джирайе, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить его. Вспомнила, как надеялась вернуться домой, но не представляла это возможным. Теперь всё было иначе. Теперь она была готова.

— Я буду всё, — пролистав меню, сказала Цунаде, с вызовом смотря на мужчину, что продолжал широко улыбаться.

— Всё так всё, — легко согласился он.

Он помнил с детства, каким был её аппетит после изнурительных тренировок, битв или заданий. Она всегда так смешно уплетала несколько порций подряд, что Джирайя невольно начинал улыбаться. Не той широкой улыбкой, которую демонстрировал всем, а слабой, лёгкой, которую дарил ей одной.

Она никогда не страдала ложной скромностью и не стеснялась есть в больших объёмах, когда этого хотела. С таким графиком тренировок ей не нужно было заботиться о диетах, поэтому она могла позволить себе многое и считала это своим долгом восполнить запасы чакры хорошим обедом или ужином.

И даже сейчас, когда им подали еду и она с предвкушением посмотрела на обилие блюд и придвинула к себе первую тарелку, он не смог сдержать улыбку. Она вела себя как ребёнок.

Цунаде молча уплетала уже третью порцию еды, когда Джирайя медленно ковырял свою жареную курицу. Он смотрел на неё, изредка улыбаясь, не в силах сдержаться, и вспоминал, как однажды они всей командой развели Хирузена на бесплатный обед.

Им было около семи. Они все втроём тогда заказали по несколько порций самых разнообразных блюд, и в итоге менялись ими друг с другом, попробовав всё меню. Цунаде и тогда уплетала всё с таким аппетитом, какой был не свойственен ни одной девчонке. Наверное, с тех пор они и стали самой сплочённой командой. Между ними никогда не было ложной скромности, и они могли позволить себе быть собой друг с другом.

Цунаде, заметившая его взгляд, которым он буравил её уже несколько минут, внезапно остановилась и, дожевав кусок курицы, спросила:

— Что?

Джирайя, вернувшийся к реальности, улыбнулся ещё шире, заметив капельку соуса в уголке её губ, и покачал головой.

— Ничего.

Он быстрым движением протянул к ней ладонь и большим пальцем вытер соус. Цунаде даже не успела шелохнуться, как он уже отстранился. Облизнув палец, он снова взялся за палочки.

Движение это показалось таким естественным, что Цунаде не сразу осознала в полной мере, что он сделал. А потом поднесла ладонь к тому месту, которого касался Джирайя, и провела по щеке, проверяя, не осталось ли ничего. Соуса на её щеках и губах не было, но жабий отшельник до сих пор продолжал улыбаться, и Цунаде запоздало поняла, что для него этот жест был чуточку более интимным, нежели показался ей.

— Вообще-то я вспомнил, как мы когда-то развели на обед Сенсея, — усмехнувшись, поделился он своими мыслями с Цунаде.

Она улыбнулась, сменив гнев на милость, и тоже вспомнила то славное время, когда всё было намного проще. Тогда она была намного счастливее и смеялась намного чаще.

—Да, я помню его выражение лица, когда ему выдали счёт.

Она засмеялась, и Джирайя поддержал её громким хохотом. Хирузен тогда не рассчитал аппетиты своих подопечных и оказался морально не готов к тому, что его ждало. Его взгляд надолго отпечатался в памяти всех троих генинов, став впоследствии главным поводом для шуток.

— Старику всегда не хватало проницательности, когда дело доходило до учеников.

— И тем не менее он был хорошим Хокаге.

Отчего-то в её голосе послышались едва различимые нотки грусти. Для неё Сарутоби-сенсей всегда был важной фигурой в жизни. Она уважала и почитала его, стремясь достичь таких же вершин, как и он. И ей было больно осознавать, что она так и не смогла с ним проститься.

— С этим не поспоришь. Но ты станешь не хуже, — уверенно заявил Джирайя, серьёзно на неё посмотрев.

Улыбка больше не озаряла его лицо, и Цунаде поняла, что говорил он это с предельной серьёзностью.

— Я в этом не уверена, — ответила Цунаде, не в силах проигнорировать собственные сомнения.

Она действительно сомневалась в том, что решение принять пост Хокаге было правильным с её стороны. Она никогда не шла по стопам деда и не жила так, как подобает Хокаге. Никогда не отвечала за безопасность и процветание целой деревни. И никогда не стремилась занять этот пост.

Она была худшим выбором Совета Листа и не представляла, что должен был наговорить им Джирайя, чтобы они с ним согласились.

Он сам был более достойной кандидатурой. Третий всегда этого хотел. Она слышала, что после смерти Минато, он долго уговаривал Джирайю занять его место и только после его многочисленных отказов вновь принял бразды правления.

Наверняка и сейчас ему предлагали занять эту должность, но он по каким-то причинам вновь отказался, решив свалить это на неё. Но чтобы старейшины так безропотно согласились… Тем более, что её слава всегда шла впереди неё.

— Ты будешь, — просто ответил он. — В тебе есть то, чего не было у него: упрямство и непреклонность. Ты очень чутко переживаешь за деревню, хоть и пытаешься это скрыть. И ты не позволишь никому указывать, как тебе поступать. А это самое важное. Совет Листа — это прогнившая система зазнавшихся напыщенных маразматиков, которых так и не смог приструнить Третий. Они считают, что вправе принимать важные решения, забывая о том, что их работа только советовать. Их методы далеки от мирных. В отличие от Третьего ты не станешь это терпеть, поэтому с тобой Коноха заживёт новой жизнью.

В его словах было что-то действительно воодушевляющее. Цунаде готова была верить ему, настолько он был убедителен, и всё равно страх оставался. Страх не оправдать чужих надежд. Страх подвести всю деревню. Может быть, в ней и было много упрямства, и это могло пойти на пользу деревне, но Цунаде боялась, что однажды это ей не поможет, и эта ноша окажется непосильной.

— Ну, а если однажды ты устанешь, и тебе потребуется помощь, ты всегда можешь рассчитывать на меня, — словно угадав её мысли, добавил Джирайя. — Я буду рядом.

— Ты ведь не можешь усидеть на одном месте. Как ты можешь обещать такое?

— Для тебя я всегда буду рядом. Если я буду нужен тебе и буду в отъезде, просто пошли за мной Кацую, и я прибуду с первым же дождём.

Позёр. Это прозвучало так пафосно, что Цунаде даже улыбнулась. Он всегда был таким. И Цунаде даже почти ответила колкостью ему, но отчего-то с губ слетело совсем не то, что она собиралась ему сказать.

— Обещаешь?

И запоздало поняла, что в голос её просочилось слишком много надежды. Как будто ей было важно, чтобы он действительно был рядом. Как будто без его обещания она бы не справилась со своими страхами.

— Обещаю. Я всегда буду рядом, — повторил он, желая убедить её, а затем широко улыбнулся и насмешливо добавил: — Ну или пока ты меня не полюбишь.

И его хохот разнёсся на весь ресторанчик, привлекая к ним двоим внимание окружающих. Люди оглянулись на них, но довольно быстро потеряли интерес и вернулись к своим делам.

Цунаде отчего- то задела эта фраза. Она вообще очень остро реагировала на всё, что связано с любовью, и в особенности — с её любовью. Ещё ни разу её любовь не принесла ничего хорошего. Все, кого она когда-либо любила, погибли. Все, кого она когда-либо любила, оставили её одну с разбитым сердцем.

Дан.

Наваки.

Она прекрасно понимала, что в этом не было их вины. Они не были виноваты, что умерли… Не были виноваты, что их смерть так сильно ударила её. Но это разбило ей сердце, и с тех пор она не могла отделаться от страха любить.

Иногда она думала, что возможно это было одной из причин, почему она когда-то решилась-таки покинуть Коноху. Одной из причин, почему Джирайя так и не смог её остановить тогда.

Возможно, однажды она смогла бы действительно его полюбить, как он того хотел… Скорее всего, однажды так и случилось бы. Но она запретила себе испытывать это чувство.

Она боялась потерять единственного родного человека, который у неё остался.

Цунаде даже не успела осознать, что собирается спросить, как слова уже слетели с губ. Отчего-то именно этот вопрос её волновал сейчас больше всего.

— А когда полюблю, то что?

«Когда»

Не «если», а «когда».... Почему она выбрала именно эту формулировку? Цунаде и сама испугалась своих слов. Словно она собиралась в него влюбляться…

Джирайя на мгновение замер, и Цунаде поняла, что для него её странный выбор слов не остался незамеченным. Но он ничего не сказал. Широкая улыбка как будто погасла, хоть выражение лица и не изменилось. Но Цунаде отчётливо различила эдакую горечь в его взгляде.

— Не полюбишь, — просто ответил он, стараясь придать своему голосу чуть больше равнодушия, чем в нём было на самом деле. — В этом-то весь и смысл. Ты не полюбишь меня, поэтому тебе придётся терпеть моё присутствие всю жизнь.

И он снова звонко рассмеялся, но Цунаде больше не было смешно. Эти слова эхом отдавались в её голове, и она думала о том, как уверенно он говорил об этом.

«Не полюбишь…»

Он и правда был в этом уверен. Он даже мысли не допускал, что она способна его полюбить. Он с самого детства не упускал ни одной попытки пригласить её на свидание. Он столько лет выказывал свою заинтересованность в ней. Он почти признался ей в чувствах в тот вечер. Но никогда не допускал мысль, что она может ответить ему взаимностью.

«Не полюбишь…»

Звучало набатом в голове.

«Не полюбишь…»

Отдавалось резкой болью в груди.

«Не полюбишь…»

Словно клеймом выжигалось в памяти.

— Дурак! — жарко выпалила она, не в силах сдержать эмоций, но не имея смелости, чтобы выплеснуть их во всём их откровении.

Его смех ещё долго разносился на весь ресторанчик, привлекая ненужное внимание, но не получив поддержки в лице своей спутницы, Джирайя успокоился.

— Да ладно, я ведь шучу.

Он внезапно стал крайне серьёзен. Только Джирайя мог вот так быстро менять свою шутливость и дурашливость на серьёзность.

— Я лишь хотел сказать, что в любом случае буду рядом.

Он долго всматривался в её лицо и в конце концов просто улыбнулся.

— Хотя если ты в меня влюбишься…

И он снова широко улыбнулся, не в силах долго оставаться сосредоточенным. Даже после такого он всё равно продолжал отпускать свои пошлые шуточки и намёки.

— Смотри сам не влюбись, — едко выплюнула Цунаде, не определившись, хотела ли она его задеть этими словами или осадить.

В детстве она бы давно уже ударила его, но сейчас что-то мешало, и Цунаде не могла понять, что именно.

— А то что? Сбежишь? — не остался в долгу Джирайя.

Их короткая перепалка походила на соревнование, кто кого уколет побольнее, хотя никто из них на самом деле не хотел причинять другому боль. Всё вышло как-то само собой.

Они оба осеклись, поняв, что зашли слишком далеко, и Джирайя, извинившись, в качестве перемирия заказал бутылочку саке, которую тотчас подали, и он сразу же разлил содержимое, предлагая выпить. Цунаде сделала глоток и повертела в руках о-тёко, наблюдая, как саке переливается по стенкам.

— Знаешь, Джирайя… При всей твоей надоедливости и умении выводить меня из себя, я скучала.

Цунаде внезапно захотелось сказать эти слова вслух. Она думала об этом многие годы, не сразу признавшись даже себе в том, что ей не хватает старого друга. Сейчас ей показалось очень важным сказать это. Тем более после всего, что они нехотя наговорили друг другу.

— И я рада, что ты меня нашёл.

Она подняла взгляд с чашечки на Джирайю и заметила слабый блеск в его глазах. Он часто смотрел на неё таким взглядом, когда был пьян, но он не мог опьянеть так быстро. От улыбки на лице не осталось и следа. Он смотрел так внимательно, словно старался запомнить каждую черту её лица.

Она вдруг вспомнила, как разглядывала его в их последний вечер, перед тем как сбежать из деревни. Она тогда тоже старалась запомнить его лицо, чтобы иметь возможность свободно воспроизвести его в памяти в те моменты, когда ей захочется этого особенно сильно.

А в том, что ей это непременно захочется, она отчего-то не сомневалась.

— Если бы ты только знала, насколько я был рад тебя увидеть, — тихо прошептал он внезапно серьёзно.

И она поняла, что он слишком долго держал эти слова в себе, чтобы не выплеснуть это на неё. Но сейчас после её откровения это было так вовремя и так необходимо им обоим.

Цунаде улыбнулась и сделала ещё один глоток саке. Кажется, в этот раз она опьянела быстрее. И Цунаде не могла сказать наверняка, что было тому виной: крепкий саке или дурманящая компания её старого друга, которого она наконец вновь обрела.

* * *

За окном уже который день барабанил дождь. Когда Джирайя ушёл в Деревню Скрытого Дождя, казалось, дождь атаковал Коноху. Для Цунаде уже стало своего рода ритуалом, ежедневно, стоя у окна, наблюдать за стекающими по стеклу капельками воды и думать. Думать о том, что было. Вспоминать их с Джирайей последний разговор. И ждать. С щемящей, разрывающей душу надеждой ждать.

 

«— Слишком опасно лезть туда одному.

— Я один из легендарных Санинов Конохи. Ты должна понимать, что это значит».

 

«Прости. Вечно тебе достаётся самая грязная работа».

 

«Должно быть, эта пышная грудь скрывает твою горечь по погибшим друзьям и близким. А их ведь будет гораздо больше».

 

Воспоминания проносились как кадры киноленты на быстрой перемотке. Она клялась, что не отпустит его. Не на такую опасную миссию. Не одного… Но он ушёл. Напоил её саке до беспамятства и ушёл. Отплатил ей той же монетой, что и она много лет назад. Только в отличие от неё он не сбегал от неё… Он ушёл, чтобы её защитить.

 

«Возвращайся живым».

 

Она даже не поняла, как слова слетели с её губ, но ей было жизненно необходимо это сказать. Ей казалось это бесконечно важным. Может, это его спасёт… Может, если она скажет…

 

«— Если я потеряю ещё и тебя, я…

— Будешь плакать по мне? Я польщён».

 

«— Едва ли ты будешь горевать по мне, как по Дану.

— Дурень!»

 

Фраза до сих пор отдавалась ноющей жгучей болью в груди. Она выжигала в ней глубокий след поражения. Он так ничего и не понял. За столько лет он не допустил даже мысли, что может что-то значить для неё. Что-то чуточку большее, чем просто старый забытый друг.

 

«Как на счёт того, чтобы поспорить со мной? Ты поставишь на то, что я погибну. Ты ведь постоянно проигрываешь».

 

«Ну, а если я вернусь живым, то...»

 

Она бы отдала всё, только бы он вернулся живым.

 

«— Если что-нибудь случится, пошли ко мне жабу. Я сразу же отправлюсь на помощь.

— Не говори глупостей. Ты нужна здесь».

 

Последняя попытка, которую он пресёк на корню. И именно это заставило её в полной мере осознать его мотивы. Он шёл туда, допуская мысль о собственной смерти. Он шёл туда, чтобы получить информацию, которая спасёт жизни всех жителей Конохи, но в первую очередь её собственную, потому что для него это всегда было приоритетом. Сколько она себя помнила.

И эта мысль заставила её замереть. Она не могла даже пошевелиться, не могла больше сказать ни слова… Лишь горячие дорожки слёз обжигали щёки. А он уходил. Уходил бодрой походкой, отставив большой палец вверх, и говоря короткое «Счастливо».

С тех пор от него так и не было вестей. Цунаде стояла у мокрого от дождя окна и прокручивала в голове их последний разговор. Шизуне что-то говорила о том, что Джирайя вернётся, но Цунаде слышала её через раз. Чёртов спор. Она ведь и вправду поставила на его смерть. Поддалась его настрою и поставила. Она ведь и правда никогда не выигрывала. Она была Легендарной Неудачницей. Она не могла выиграть этот спор.

Впервые она и не хотела.

Он был самым важным человеком в её жизни. Впервые за столько лет она готова была признаться в этом себе. Впервые в жизни ей не хотелось больше закрываться и сторониться собственных чувств. Она не хотела больше бояться, не хотела жить прошлым.

Она слишком долго горевала по Дану и Наваки и вот впервые чувствовала готовность отпустить собственные скорби и идти дальше. Она хотела идти дальше с ним.

Осознание того, как сильно она его любила, внезапно обрушилось на неё. Она вдруг поняла, что так было всегда. Это чувство было в ней уже очень долгие годы. Она чувствовала эту любовь уже тогда… Когда целовала его перед тем, как сбежать. Чувствовала, когда забывалась в воспоминаниях, проигрывая все деньги в игорных заведениях. Чувствовала, когда увидела его спустя столько лет в тихом пабе в Танзаку. И даже тогда, когда он уходил, это чувство разрывало её на части, но она так и не сказала ему.

Она даже себе запретила думать об этом.

Он так долго этого добивался, и сейчас они были в шаге, чтобы начать всё с чистого листа. Вместе. Ей хотелось сказать об этом ему прямо сейчас. Сказать о том, что больше ничего не будет, как прежде. Оттого она и не заметила, как с уст слетел тихий шёпот.

 

«Если ты вернёшься, то больше тебе не нужно будет скрывать свои чувства».

 

* * *

Беспросветные дожди сменились яркими солнечными днями. Мирные жители Конохи предпочитали гулять вечерами под закатным солнцем, не догадываясь о том, что происходило в резиденции в последние дни.

Цунаде не выходила из своего кабинета уже два дня, просматривая все бумаги и отчёты. Было полезно навести порядок хотя бы в делах, коль скоро не получалось в собственной жизни. Шизуне, казалось бы, должна была радоваться такому рвению к работе у Хокаге, но она лишь обеспокоенно смотрела на неё и старалась не оставлять её одну до тех пор, пока Цунаде не надоедал этот вечный контроль, и она не просила ученицу уйти.

Она боялась выйти из кабинета. Боялась, что если ступит за порог резиденции, то её захлестнут воспоминания, и она не удержится на краю пропасти и упадёт. Она боялась даже смотреть в окно. Сначала она всерьёз думала отдать приказ о том, чтобы занавесить все окна резиденции. Чтобы даже ненароком не натыкаться на непрошенные воспоминания. Но потом поняла, что жители не поймут её.

Оставаясь Хокаге, она не имела права на скорби и страхи.

Когда Цунаде закончила с очередной стопкой бумаг, отставив их в сторону, она зацепилась взглядом за книгу, лежащую на краю стола. Обложка была слегка затёртой от постоянных переездов, а сама книга обрела своё место в верхнем ящике стола лишь в этом кабинете, доселе постоянно болтаясь по чемоданам и сумкам.

«Сказания о совершенно бесстрашном шиноби»,— было аккуратно выведено на обложке.

Его первый экземпляр, который он подарил ей давным-давно. Она обещала прочитать, но так и не сделала этого за те годы, что они не виделись, открыв книгу лишь в Конохе, когда обустроилась в этом кабинете.

Прежде даже эта книга служила болезненным напоминанием о прошлом, и она попросту не могла себя пересилить. Однако, вопреки всему, отчего-то именно этот томик был дорог её сердцу. Она хранила его с той же трепетностью, с какой оберегала ожерелье своего деда.

Лишь три года назад она решилась прочитать эту книгу и на удивление осталась довольна.

Сейчас эта книга снова причиняла боль, служа болезненным напоминанием о прошлом.

Взяв книгу в руки, она открыла на первой странице с названием и аннотацией, вспоминая, как больше двадцати лет назад перечитывала эти строки несколько раз, так и не решаясь продвинуться дальше.

Она перелистнула страницу и увидела на чистом развороте короткую надпись справа. В первый раз она повергла её в шок, но сейчас это больше не вызывало страха и удивления. Она уже давно знала её наизусть.

«Посвящается женщине, которой я навсегда отдал своё сердце».

Она провела указательным пальцем по строчке, а затем резко захлопнула книгу и отложила на место. И почувствовала, как сильный порыв ветра за её спиной растрепал ей волосы, хотя отчётливо помнила, как пару часов назад, прежде чем отправить Шизуне домой, попросила её закрыть окно… А через мгновение она ощутила, как её плеча что-то едва уловимо коснулось, и резко встала, оборачиваясь к окну.

За спиной никого не было. Лишь закрытое окно, из которого виднелся яркий диск заходящего солнца. Это невольно напомнило Цунаде, что точно такой же закат был в тот день, когда он уходил в Деревню Скрытого Дождя.

Глупо было проводить связующие нити между такими мелочами. Закат всегда оставался закатом, и таким он был не только в тот день. Но у неё не получалось не видеть этих точек соприкосновения. Именно поэтому она и отказалась покидать резиденцию.

Плеча вновь что-то коснулось, и она вздрогнула, но вновь обернуться не решилась. В прикосновении не было ничего особенного, но почему-то Цунаде казалось, что она узнала бы его из тысячи. Будто она знала его столько, сколько себя помнила. Столько, сколько знала его.

— Ты вся дрожишь, Химе, — раздался вкрадчивый шёпот над ухом.

И Цунаде показалось, что она перестала дышать. Этот голос… Она никогда не спутала бы этот голос. Если прикосновение можно было бы принять за игру воображения, то голос — нет. На глаза тотчас навернулись слёзы, но она даже не подумала их смахнуть, боясь пошевелиться. Боясь, что всё окажется сном.

Это было невозможно. Фукасаку-сама говорил… Он сам видел… Она уже успела его оплакать. Но, может, это был её подарок судьбы? Может, он смог спастись, и поэтому сейчас был здесь? Может, все её прежние страдания были ценой за это мгновение?

— Ты… — сдавленно прошептала Цунаде и тотчас замолкла, не в силах справиться со своими эмоциями. Первая слеза прочертила влажную дорожку на её щеке, и она сделала судорожный вдох. — Я думала, ты…

— Погиб? — перебил её всё тот же вкрадчивый шёпот над ухом.

Горячее дыхание обожгло шею, заставив кожу вмиг покрыться мурашками. Прикосновение горячей ладони обжигало плечо, но она не торопилась избавиться от этих ощущений. Возможно, это было единственным, что связывало её с ним.

— Неужто ты думала, что сможешь победить в споре?

Он как будто смеялся над ней, но ей было несмешно. Да и он как-то вяло усмехался. Словно просто пытался сохранить своё амплуа, но на деле лишь пытался её успокоить.

— Я не хотела победы в этом дурацком споре.

Она уже не пыталась унять свою дрожь ни в голосе, ни во всём теле, а он, чувствуя это, продолжал сжимать её плечи своими ладонями. Слёзы бежали по щекам тонкими ручейками, капая на пол, но ни один из них не обратил на это внимание.

Цунаде сделала небольшой шаг назад и уперлась спиной в его грудь, позволяя себе немного расслабиться, а затем почувствовала, как он чуть сильнее сжал её плечи. В голове отчего-то промелькнула мысль, что если бы она начала падать, он с лёгкостью бы её подхватил. Она была в этом уверена.

Ощущая его своей спиной, Цунаде становилось спокойнее. Как будто всё вокруг разом затихло. Она впервые за два дня без опасений взглянула в окно и не почувствовала страха. Потому что он был рядом.

На улице начинал накрапывать мелкий дождь, и Цунаде невольно вспомнила их последний вечер в Танзаку, усмехаясь своим мыслям.

 

«Если я буду нужен тебе и буду в отъезде, просто пошли за мной Кацую, и я пребуду с первым же дождём».

 

— Я знаю, Химе, — тихо прошептал он. — Мне не следовало затевать этот дурацкий спор. Это было бы жестоко по отношению к тебе, если бы я не вернулся.

Она думала об этом… Думала, когда пришло известие о его смерти. Думала, когда оплакивала его. Она не хотела быть победительницей в этом споре. Она согласилась на это только потому, что всегда проигрывала. Этот спор был для неё каким-то талисманом, оберегающим его.

Ведь если она всегда проигрывала, он должен был вернуться живым…

— Брось, Цунаде-химе, всё ведь хорошо. Уж не влюбилась ли ты в меня? — тихо усмехнулся он.

Но в этой усмешке было неприкрытое беспокойство. Цунаде слишком хорошо его знала, чтобы не понять.

— А то что? Уйдёшь?

Слова сорвались с губ слишком быстро. Она не успела даже подумать, прежде чем сказала это, запоздало осознавая, что повторила сказанное им когда-то. Очевидно и от него это не укрылось, поскольку он тотчас тихо засмеялся, и Цунаде замерла, впервые думая о том, как давно не слышала его смех.

— Ни за что! — горячо возразил он. — Ты разве забыла? Я ведь обещал, что буду всегда рядом.

Цунаде вспомнила тот разговор, когда он смеялся над ней и бросил насмешливое «Не полюбишь…», которое так глубоко засело в её памяти на долгие годы.

— Ты тогда сказал… — начала было она, но внезапно замолкла, не решаясь продолжить.

Что если всё развалится как карточный домик, если она продолжит? Что если судьба решит забрать и его, если она осмелится?

— Да? — тихий шёпот вновь раздался над ухом после минутной паузы, мягко подталкивая к продолжению.

— Ты сказал, что будешь рядом, пока я не полюблю тебя.

Цунаде почувствовала, как слегка дрогнули его пальцы.

— Сказал… — сдавленно прошептал он, очевидно понимая, к чему идёт разговор, и по какой-то причине опасаясь продолжения.

— Что будет, когда я полюблю?

Она так долго не решалась его спросить об этом. Она так боялась сказать ему это, что так и не нашла подходящего момента, и он ушёл, не узнав… Это не должно было повториться. Если не сейчас, то уже никогда. Она будет жалеть об этом всю жизнь, если не сделает этого сейчас.

Ответом ей было лишь молчание. Она чувствовала его горячее дыхание, опаляющее кожу её шеи и вызывающее мурашки, но слышала лишь тишину.

— Не молчи, — прошептала она с мольбой в голосе.

Она неосознанно прикоснулась к его ладони, которая покоилась на её плече. Его пальцы были тёплыми и чуть шероховатыми на ощупь, но за три года она уже успела к этому привыкнуть.

— Разве ты так и не поняла? — наконец спросил он, и голос его не выдал ни капли беспокойства.

В отличие от мелкой едва ощутимой дрожи в его пальцах.

— Что будет? — настойчиво переспросила Цунаде.

— Ничего, — просто ответил он. — Я ни за что не оставил бы тебя одну по собственной воле. Даже если бы ты попросила. Больше нет.

И в этих его словах проскользнуло столько неприкрытой горечи. Цунаде невольно вспомнила своё письмо, которое написала ему больше двадцати лет назад перед тем, как сбежать из Конохи. Она просила его не искать её, и он уступил.

— Больше не попрошу, — тихо прошептала Цунаде и развернулась к нему лицом.

Она никогда не попросит его об этом. Больше нет. Она и так слишком долго его отвергала, чтобы снова наступить на эти грабли. Она не сказала ему самого главного, когда он уходил, и почти потеряла его. Она уже потеряла всех самых дорогих ей людей. Его потерять она не могла.

Она любила его. Самой светлой и беззаветной любовью.

Она так поздно это поняла. Но больше она не хотела терять ни дня. Она хотела, чтобы он знал это. Он ждал этого так долго. И она хотела, чтобы он знал, что его ожидания не были напрасными. Больше ни одного дня она не станет скрывать свои чувства и не позволит этого ему.

— Знаешь… Когда ты ушёл, я поклялась, что если ты вернёшься, то тебе больше не придётся скрывать свои чувства, — прошептала Цунаде, проводя по его щеке ладонью.

Она не могла вспомнить, делала ли это когда-то за исключением того вечера, когда целовала его перед собственным уходом. Кажется, будто никогда. И оттого было ещё более горько осознавать, как близко и одновременно как далеко они были друг от друга.

— Нет нужды в таких клятвах. Я никогда не попросил бы у тебя ничего подобного. Даже за твой проигрыш. Ты же знаешь.

Он перехватил её ладонь за запястье, словно останавливая её. Всё ещё не веря…

«Не полюбишь…» — тотчас пронеслось у неё в голове.

— Я люблю тебя, Джирайя.

Произнести это оказалось до невозможного просто. Смотря прямо в глаза… Ощущая лёгкую дрожь в пальцах…

— Мне потребовалось столько лет, чтобы понять это.

Она грустно усмехнулась. Он неверяще смотрел на неё несколько секунд, а потом медленно ослабил ладонь, позволив ей высвободиться. Цунаде тотчас потянулась пальцами к его лицу и провела по щеке. Она как никогда прежде чувствовала жизненную необходимость прикасаться к нему.

Он невесомо провёл пальцем по её щеке, смахивая не замеченную доселе дорожку из слёз.

— Однажды ты не позволила мне этого сказать.

Он заправил ей за ухо прядь волос и прикоснулся кончиками пальцев к шее, заставляя её покрыться мурашками, а другой рукой нашёл её ладонь. Поднёс к губам. И оставил нежный поцелуй на внутренней стороне запястья.

Как когда-то давно… Много лет назад… Когда они были слишком молоды и пьяны…

— Я боялась, что ты меня остановишь.

— У меня всё равно не получилось.

Если бы он знал, насколько близок он был к успеху тогда. Если бы он только знал… Он бы никогда не отпустил её и не повёлся на то письмо, если бы узнал. Никогда…

— Больше такого не будет.

Он склонил голову и прижался своим лбом к её и просто смотрел, словно что-то обдумывая. Джирайя облизнул пересохшие губы, и Цунаде, не удержавшись, опустила взгляд.

— Я всегда любил тебя. И знаешь… Все эти годы… Всё, что было… Всё это стоило этого мгновения. Ты стоила всего. Всегда.

Он опалил горячим дыханием её губы, и она почувствовала, как её сердце забилось чаще. Он опустил взгляд на её губы и тихо прошептал:

— Ты позволишь, если я?..

— С каких пор ты спрашиваешь разрешение для поцелуя? — слегка улыбнувшись, спросила она, не дав ему закончить и слабо поглаживая его по щеке.

— С тех пор, как это касается тебя.

И этим было сказано всё.

Цунаде встала на носочки и сама поцеловала его, прижимаясь к нему всем телом. Джирайя тотчас ответил на поцелуй. Между ними не было той неловкости и скованности, как в прошлый раз. Сейчас они целовали друг друга с такой силой, будто этот раз был последним.

Он осыпал её лицо короткими поцелуями, а она лишь блаженно улыбалась, радуясь, что в единственный раз выиграла у судьбы всё.

Она изредка перехватывала инициативу и вновь припадала к его губам, целуя так, как всегда хотела… Так, как не целовала даже в тот самый вечер. А потом вновь отдавала ему право главенства и плавилась в его руках словно воск.

— Я люблю тебя. Я так сильно люблю тебя, — прерывисто шептала она в перерывах между поцелуями.

Сердце билось вдвое быстрее, дыхание сбилось. Чувства волной захлёстывали. Она не испытывала такого даже с Даном. Впервые она о нём даже не вспомнила. Это было сложно объяснить. Она любила Дана так сильно, что его смерть ударила по ней даже больше, чем смерть Наваки. Но с Джирайей всё было иначе. Джирайю она любила по-другому. Не менее сильно, но иначе. Сравнивать их обоих было глупо с самого начала. Она любила их обоих, но по-разному. Каждого — в своё время.

Она сцепила пальцы в замок за его шеей, сильнее прижимаясь к нему. Джирайя несколько раз чмокнул её в нос и напоследок оставил лёгкий поцелуй на губах, прежде чем упереться лбом в её лоб. Она стояла с закрытыми глазами и слабо улыбалась, наслаждаясь моментом, изредка поглаживая его шею кончиками пальцев.

— Прости меня, Цунаде. Мне так жаль, Химе… Мне так жаль, — тихо прошептал он.

Не придав должного значения его словам и не заподозрив ничего, она лишь погладила его по щеке и, лаская, запустила пальцы в его волосы.

— Хэй, всё хорошо, — также тихо прошептала она и снова поцеловала его.

— Я дождусь тебя… Сколько бы не пришлось ждать.

Цунаде замерла, перестав гладить его волосы, но глаза так и не открыла, где-то в глубине души понимая, к чему он вёл. Страх разлился в груди новой волной.

— Может быть, в другой жизни у нас будет шанс.

— Что?

Цунаде резко распахнула глаза и слегка отстранилась, смотря прямо ему в глаза. Что-то было в его взгляде. Что-то, что её настораживало. Что-то, что заставило её осознать неизбежное.

— Я буду бороться за него ещё сильнее. Приложу больше усилий. Обещаю, больше я не упущу этой возможности. Ведь ты всегда была моей мечтой. Тебя стоило ждать. И я дождусь тебя снова… Там… А пока не спеши. Хватит страдать по погибшим. Проживи остаток жизни ради тех, кто остался в живых и постарайся быть хоть чуточку счастливой.

Цунаде почувствовала, как глаза снова защипало, а по щекам побежали влажные дорожки. Она не хотела в это верить. Она только поверила в собственное счастье, и она не была готова его отпустить. Не теперь.

— Джирайя…

— Я ни за что не оставил бы тебя одну по собственной воле, но некоторые обстоятельства выше нас.

Он прикоснулся кончиками пальцев к её подбородку и заставил её поднять на него взгляд.

— Не плачь по мне, ладно? Ты всегда была моим самым большим счастьем. И ты заслужила быть счастливой, так позволь себе это. А я всё равно буду рядом… Пребуду с первым же дождём, помнишь?

И он коснулся губами её лба, заставив её замереть. Его голос всё ещё эхом отзывался в её голове, но его самого больше здесь не было.

* * *

Цунаде уже несколько минут стояла перед дверью и собиралась с силами. Ей нужно было сделать это. Если она не сделает, это станет её главным страхом, который потом перерастёт в панические атаки. Однажды она именно так и приобрела гемофобию, от которой не могла избавиться долгие десятилетия. Сейчас она не могла себе этого позволить. У неё не было на это ни времени, ни права.

Цунаде, не позволяя себе лишний раз раздумывать, схватилась за дверную ручку и повернула её, открывая дверь. Телохранители, стоявшие у входа, тотчас обратили на неё внимание, ожидая приказа.

— Генма. Райдо, — обратилась она к обоим сразу. — Я собираюсь прогуляться, так что на сегодня вы свободны.

Голос прозвучал твёрдо и непреклонно. Так, как и должно было быть. Никто бы и не подумал, что последние несколько дней Цунаде боролась с собственными демонами.

— Но, госпожа Хокаге… — попытался возразить один из них.

— Это не обсуждается, — перебила Цунаде тоном, не терпящим возражений. — Считайте это моим приказом.

Оба смиренно кивнули и тотчас исчезли. Цунаде вышла к уличной двери и остановилась. На улице накрапывал мелкий дождь, и она почувствовала, как слегка задрожали её пальцы. Нужно было взять себя в руки и переступить порог. Это было просто, но она стояла не шелохнувшись.

Небо снова затянуло тучами. Цунаде дала себе ещё минуту на слабость, а затем переступила порог. Сердце забилось чаще, дышать стало трудно, но она проигнорировала собственные ощущения. Хотелось сделать два шага назад, но она себе не позволила.

На голову и плечи тотчас упала россыпь дождевых капель, и она подняла глаза к небу.

 

«Если я буду нужен тебе и буду в отъезде, просто пошли за мной Кацую, и я пребуду с первым же дождём».

 

Она улыбнулась своим мыслям. Лицо намочило дождевой водой, и она провела ладонью, смахивая капельки воды.

— Может быть, в другой жизни я не буду настолько слепа и упряма…

Сильный порыв ветра ударил в лицо и растрепал волосы. Мягко прошёлся по щекам, осушая их от дождя, и остановил только начавшие скапливаться слёзы в уголках глаз.

— Бабуля Цунаде! — раздался крик где-то вдалеке.

Цунаде повернулась на зов и увидела, как к ней со всех ног бежал светловолосый мальчишка. Совсем уже взрослый… А ведь ещё три года назад он был совсем юнцом.

Когда они с Джирайей нашли её в Танзаку, она даже не восприняла его всерьёз. Он был слишком самоуверен, вспыльчив и своенравен. Она посчитала его слабаком с высоким самомнением. А потом он поспорил с ней, и она не смогла удержаться от такой лёгкой победы. Но этот мальчик… Этот маленький генин стал тем, кто изменил её жизнь. В нём жила мечта Наваки и Дана, и одно это её подкупило.

А сейчас он был уже совсем взрослым. Хотя и по-прежнему вспыльчивым и острым на язык.

 

«Как ты могла вот так просто его отпустить? Ты же знаешь не хуже любого другого, какой у Извращённого Отшельника характер, и ты позволила ему отправиться в такое опасное место одному?!»

 

«Если бы Извращённый Отшельник стал Пятым Хокаге, он ни за что бы не отпустил тебя... Никогда».

 

Он остановился перед ней и согнулся в попытке отдышаться. А затем повернул к ней голову и едко произнёс.

— Решила прогуляться, даттебаё? Не самая лучшая погода, не находишь? — едко спросил он.

Цунаде промолчала, вспомнив их последний разговор в кабинете. Он ведь был прав. И он был сломлен. Скольких людей им нужно потерять, чтобы перестать надеяться? В отличие от Цунаде, он никогда не унывал и находил в себе силы не сдаваться. Хотя в его сердце было столько неприкрытой боли.

Цунаде в необъяснимом порыве протянула к нему ладонь и коснулась его плеча, а затем в одно мгновение притянула к себе и крепко обняла. Она чувствовала, как он напрягся, но объятий не ослабила. Им обоим это было нужно. Она чувствовала.

Джирайя был для Наруто как отец. И он слишком тяжело перенёс известие о его смерти. Его смех и широкие улыбки были лишь маской его настоящего. Он слишком долго был одинок и никому не нужен, чтобы показывать свою боль. В этом он был слишком похож на Джирайю.

— Прости меня, — прошептала она, чувствуя свою вину за случившееся.

Ей не нужно было объяснять, что именно она имела в виду, он и без того всё понимал без слов. Они оба сейчас были с разбитыми сердцами, и все их мысли ненароком сводились лишь к одному человеку.

В какой-то степени он и правда был прав, когда обвинял её в том, что она отпустила Джирайю одного. В этом была её вина. Даже если сам он наотрез отказывался слушать её. Она могла придумать что-то, чтобы его остановить или помочь. Но не сделала этого…

Наруто робко обнял её в ответ, и Цунаде почувствовала, как он расслабляется. Она услышала едва различимый прерывистый вдох и поняла, что всё это время он избегал воспоминаний того дня, когда обо всём узнал.

— Нет, — тихо возразил он.

Голос даже не дрогнул, и если бы Цунаде не знала этого мальчишку, то подумала бы, что для него это уже ничего не значило. Но Наруто всегда очень хорошо владел своими внутренними переживаниями.

— Это не было твоей виной. Извращённый Отшельник никогда не отступил бы от намеченного. Ты не смогла бы его удержать.

В уголках глаз скопились слёзы, и Цунаде часто заморгала в попытке успокоиться. Она могла позволить себе слёзы, только будучи наедине с собой… Или Джирайей. Наруто не был тем человеком, перед которым ей бы хотелось плакать. Ему и без того было больно не меньше, чем ей.

Он сильнее обнял её, и Цунаде догадалась, что он наконец позволил себе отпустить свою боль. Он неосознанно сжимал её в своих объятиях, словно хватался за спасительную соломинку.

Цунаде провела ладонью по его волосам в успокаивающем жесте и также чуть сильнее обняла его в ответ. Она знала, насколько сильна была его боль. Знала, потому что чувствовала то же самое. Потому что не могла смириться с мыслью, что его больше не было.

Возможно если бы не Наруто, то она не смогла бы смириться с этим. Не смогла бы перебороть себя. Не в этот раз… Но он появился как раз в тот момент, когда она была готова сдаться. И в голове тотчас всплыла его последняя просьба:

«Хватит страдать по погибшим. Проживи остаток жизни ради тех, кто остался в живых…»

Они долго стояли в молчаливых объятиях и не говорили ни слова. Цунаде продолжала успокаивающе перебирать его волосы, и Наруто заметно расслаблялся. Им обоим было необходимо это объятие…

— Я ведь пришёл сказать, что мы разгадали послание Извращённого Отшельника, — нарушил тишину Наруто, чувствуя, как внутри всё вновь срастается в единое целое.

Цунаде разорвала объятия и отстранилась, посмотрев на него в упор.

— Правда?

— Да. Правда мы не совсем поняли, что оно значит. Я думаю, стоит поговорить с Фукасаку-сама.

Цунаде смотрела, как за одно мгновение взгляд Наруто загорелся блеском предвкушения. Она знала, что он собирался отомстить Пейну за смерть Джирайи, но Фукасаку-сама был прав в том, что Наруто ещё следует многому научиться. Жабий мудрец мог многому его обучить.

— Знаешь, Наруто… Давай-ка я угощу тебя раменом, и мы как раз это обсудим?

В глазах Наруто тотчас заблестели огоньки. Она знала, что перед раменом он никогда не устоит, и эта мысль заставила её усмехнуться.

— Ну раз ты настаиваешь, бабуля Цунаде, я только «за», — набивая себе цену, протянул он, закидывая ладони на затылок и сцепляя пальцы в замок.

Этот жест всегда выдавал в нём лёгкое смущение. Джирайя делал точно также, когда был ребёнком, и Цунаде вновь увидела его отражение в Наруто прямо сейчас.

— Только я буду лапшу со свининой и соусом мисо, — начал перечислять он, чем заставил Цунаде засмеяться.

Она легонько хлопнула его по плечу и потянула за собой в направлении раменной, а Наруто продолжал что-то говорить о еде и перечислять всё, что подают в «Ичираку», расхваливая каждое блюдо по отдельности.

Они шли по узким улочкам Конохи, даже не замечая, как быстро закончился дождь.

16 мая — 04 июня 2024 г.

---

1) Те самые маленькие керамические чашечки для саке.

Вернуться к тексту