Твой выбор (гет)

Сейчас он убил бы, только чтобы вернуть тот момент. Пошел бы на любую сделку, — и не за такое соглашался, — только бы ответить тогда иначе, понять, что не все, сказанное вслух — правда. Даже если кажется, что глаза напротив не лгут, даже если почти уверен в том, что все правильно считал с шевелящихся губ, услышал в биении сердца, расшифровал в движениях рук.

* * *

— Я уже сама ничего не знаю, — она задумчиво смотрела вдаль, он смотрел на нее. — Иногда мне кажется, я вообще буду одна. Всегда.

Он промолчал. Что он понял давно, так это то, что фразы порой стоит оставлять без ответа. Зачастую, не слыша ни подтверждения, ни опровержения своим словам, люди продолжали говорить дальше. Будто пытаясь опереться на него, не находя в пустоте его руки, они падали в собственную темноту, и тогда говорили, говорили, говорили — от страха.

Произносили то, что действительно стояло за всей этой болтовней, попыткой узнать его мнение, играть с ним, спорить, выводить на эмоции, задевать, увиливать.

Он промолчал, и она сама упала в эту пропасть. Только руки на этот раз он не подал. Слишком много было поставлено на карту.

— Джеймс мне нравится, — продолжала она, украдкой покосившись на него, — смотрит ли? — но выходить замуж…

Он промолчал снова. Но она тоже не была так наивна, чтобы в темноту — с головой. Зеленые глаза резанули по нему быстрым взглядом.

— А ты как думаешь — рано выходить замуж сразу после школы? Связать себя с одним человеком. Всерьез чтобы, на всю жизнь?

Скрип плотно сжатых челюстей было, наверное, слышно на Астрономической башне. Но она сделала вид (о да, она прекрасно умела делать вид, когда ей было это нужно!), что не услышала. А потом ответила его же оружием — промолчала.

Не оставив ему шанса. С каждой секундой напряжение этого молчания накалялось, но он знал, что играет с серьезным противником — она не собиралась нарушать его первой. Прямой вопрос уже был задан. После него не делают шаг назад.

— Это твой выбор, — произнес он как можно более неторопливо. Только бы она не учуяла в этом голосе лжи, только бы поверила. Она ведь никогда не попадалась на эту удочку, на что он надеялся?

Украдкой наступить одной ногой на шнурок так удачно стоящего собственного ботинка, другой чуть потянуть. И вуаля — он демонстративно наклоняется вниз, чтобы завязать их. Никакого подвоха — они действительно болтаются в воздухе, видишь?

Взгляд — просящий, скорбный, с прикушенной губой и сведенными бровями, брошенный в спину, он не увидит, неторопливо и аккуратно завязывая чертов бантик.

— Здесь тебе никто не скажет, как правильно, — видимо, наклонившись, он потерял что-то важное. Например — равновесие. Потому что за каким бы чертом ему падать в собственными руками вырытую яму? — Как считаешь нужным, так и делай.

Она по-прежнему смотрит вдаль, на ее лице задумчивость и легкая улыбка.

— Это так сложно, — она подхватывает из углубления между ветками рассохшуюся еловую шишку и вертит ее в руках. — Мальчишки еще такие дуралеи, — жест в воздухе расслабленной кистью, смешок. — Если бы хоть немного серьезнее были, чтобы могли выражать свои чувства, чтобы не приходилось обо всем догадываться самой!

Его губы комкают невысказанное слово, он поправляет на себе мантию и будто решается, поворачивая к ней голову, набирает в грудь побольше воздуха…

— Джеймс хотя бы пытается, — она тихо хмыкает, не стараясь наблюдать за ним боковым зрением. Нарочито чуть меняет позу, садясь к нему спиной, опирается ею на его угловатое плечо. — Вчера принес в класс ромашки. Положил на парту и ушел. Молча, понимаешь?

Она делает вид, что смеется, он делает вид, что верит.

— Что ты хочешь от подростков? В шестнадцать все такие, — хмыкает он в ответ. Выдыхает всей грудью, проваливаясь внутрь себя, сдуваясь, как проколотый воздушный шар, опуская ресницы.

Пальцы — побелевшие, с остро торчащими костяшками, намертво вцепившиеся в складку мантии, чуть дрожат. Она не видит и благодарит Мерлина и всех его последователей за то, что он тоже не видит ее плотно сжатых губ и отразившейся на лице му́ки.

— Ты другой, — слова вылетают раньше, чем она успевает распахнуть глаза от изумления, мысленно зажать рот обеими ладонями, прикусить палец между зубами, только бы заставить себя молчать. Плечо под ее весом становится каменным.

— Такой же, как все, — он отвечает быстро, со смешком. Пока не сказал, подумав.

— Ты бы не молчал, если бы испытывал серьезные чувства, мне кажется, — она закусывает губу и складывает на груди руки. — Разве я не права?

— Быть может, — быть может, так легче отвечать постоянно? Не думая. Просто первое, что в голову взбредет. Потому что если начать думать… — Не знаю.

— Опыта нет? — смеется она. Смех выходит отчего-то нервным. — Не было такого?

Он пропускает ход, на миг зажмуривается до черноты перед глазами, сглатывает сухим горлом, молчит. А после идет ва-банк.

— Думаю, если бы ощутил нечто подобное, не молчал бы, — говорит намеренно спокойно, в голосе сталь, в глазах лед. — Наверное, не было, если затрудняюсь сказать.

Она коротко кивает, помахивая в воздухе ногой, забрасывая одну на другую.

«Скажи, скажи, скажи!»

Он молчит.

— Думаю, об этом не говорят. Это чувствуют, — наконец выдает он. От головокружения перед глазами все плывет, он уже сам не рад, что затеял эту игру. Но, как обычно, идет до конца.

— Наверное, ты прав, — быстро соглашается она. — Дам ему шанс, пожалуй. Быть может, из этого все же что-то выйдет. Подозреваю, что он ко мне не равнодушен.

Он тонет в своем болоте. Рука, вытянутая над поверхностью трясины, едва видна.

«Скажи, скажи, скажи, умоляю!»

Она бросает растрепанную шишку в сторону и растирает между пальцами остро пахнущую смолу.

— А я тоже о себе стал кое-что подозревать, — произносит он. На лице — улыбка. Застыла натянутой тетивой, дрожит. — Я тоже кое к кому неравнодушен.

— И к кому же? — в ее голосе оборвавшейся струной звучит то ли надежда, то ли издевка. Понять бы.

— Это тяжело сформулировать в двух словах, — он машет рукой, она фыркает.

Делает короткое резкое движение, затылком находит его скулу, виском прижимается к подбородку.

— Хочешь тайну? — произносит она. Он кивает.

— Давай.

— Я его поцеловала вчера. Сама. Он даже не ожидал.

У отца был такой нож: нажмешь кнопку — и в обе стороны в одно мгновение со щелчком разлетаются лезвия. Острый нож, хоть и небольшой. Он сейчас в груди. Резко, со щелчком раскрылся в обе стороны. Надо же, вспомнилось.

— Вот как.

— Ага. Мне кажется, ему понравилось.

Как обманчивы бывают воспоминания. Казалось, нож и небольшой совсем, а гляди ж ты — лезвиями проткнуло сейчас от самой макушки до копчика. Он ухмыляется. Криво, страшно.

— А хочешь мою тайну?

— Давай, — живо откликается она.

«Молчи, молчи, молчи».

— А я подозреваю о себе, что я это… по мальчикам…

Она почти рывком разворачивается, обхватывая его плечи ладонями. Они горячие и чуть влажные, в глазах что-то странно блестит, она вскидывает руку, и он дергается назад, будто ожидая пощечины. Но она всего лишь трет ресницы, то и дело поглядывая на пальцы — сняла ли ту, выпавшую, что сейчас так нещадно колола глаз.

— Ты серьезно? — да куда же она делась, в самом-то деле? Или она на правом была? Пальцы трут другой глаз, она широко раскрывает их оба, старательно моргая, качая головой.

— Да, представь! — с радостным возбуждением произносит он. — Я это только недавно понял.

— Ну даешь! — она, наконец, находит пропажу и смотрит на него, широко улыбаясь, продолжая часто моргать. Глаза слезятся против солнца. И когда он протягивает руку, чтобы снять еще одну ресничку со щеки, прикрывает глаза на мгновение дольше положенного. — Никогда бы не подумала!

По щеке быстро скатывается слеза, она ловит ее пальцами, смеясь и глядя на него с улыбкой.

— Теперь буду весь урок моргать из-за этой ресницы!

Он тоже улыбается, ведет тыльной стороной ладони по ее щеке, вытирая влагу. Несколько секунд не происходит ничего, они будто замирают в моменте.

— Идем? на урок опоздаем, — он не может оторваться, пальцы сами скользят по подбородку.

— Идем, — она смотрит на него, не отрываясь, глаза сейчас кажутся еще зеленее.

Такой он запомнит ее навсегда.

* * *

Сероватая дымка воспоминаний закручивается в спираль. Он смотрит, как дымные витки, повинуясь его жесту, тянутся следом за кончиком палочки и возвращаются вновь в хрустальный фиал с истрепанной этикеткой на боку. Тонкие пальцы, сжимающие хрупкое стекло, чуть подрагивают, когда он ставит его на полку, аккуратно и точно между «Лили, шестнадцать» и посеревшей от времени растрепанной еловой шишкой, закрывая шкаф на ключ.