Сиденье (джен)

Папа всю жизнь работал водителем, но у него никогда не было своей машины. Мама говорила, что деньги у них на книжке есть, но она не разрешает папе покупать машину, потому что он обязательно сядет за руль пьяный и мало того, что сам разобьётся, так ещё кого-нибудь собьёт. Папа с ней соглашался, потому что знал, что так и будет.

Зато у них было два велосипеда с рамками. Каждое лето родители садились на них и ехали в лес за грибами и ягодами. Конечно, девочки не могли такое пропустить.

Танюшку папа сажал перед собой на рамку, обмотанную одеялком, чтобы было не больно сидеть. Оленька ехала на мамином багажнике, крепко вцепившись в её штаны. Сидеть было неудобно, но сестрёнки не жаловались. Ради леса и земляники можно было потерпеть.

Однажды папа принёс домой специальное сиденье. Оно было металлическим, а сверху обтянуто ненастоящей кожей тёмно-синего цвета. Ещё к нему прилагались чёрные резиновые ножки на специальном креплении.

В магазине такие сиденья не продавались. Папе его достал по знакомству какой-то друг в райпо. Проблема была в том, что сиденье одно, а велосипедов два.

В тот же вечер папа прикрутил чудесное сиденье к рамке маминого велосипеда. Попробовали покататься по дорожке перед домом. Было очень удобно. И Танюшка, и Оленька теперь хотели ездить только на новом сиденье. Но Танюшка же старше, а Оленька совсем маленькая — ей ещё даже не четыре. Решили, что сиденье будет Олино. Танюшка, скрепя сердце, согласилась. А что делать? Она уже давно привыкла уступать младшей сестрёнке всё на свете.Так они и ездили вчетвером: Таня с папой, а Оля с мамой. Привыкли.

Как-то раз был выходной. С самого утра рванули в лес. Мама, как обычно, везла Оленьку на сиденье, а Танюшка с завистью поглядывала, стараясь поудобнее устроиться на своём вечно проскальзывающем одеялке. И так в этот раз было неудобно сидеть, что она вся измучилась. То ли верёвка, которой примотали одеялко к раме, ослабла, то ли Танюшкина попа больше не желала мириться с неудобной позой полубоком, когда ноги того и гляди в колесо попадут, и надо быть очень внимательной, чтобы держать их подальше от быстро мелькающих спиц, а только Танюшка вдруг не выдержала и расплакалась.

— Пап, я больше не могу тут ехать, — ныла она, растирая по лицу слёзы. — Я тоже на сиденье хочу хоть разик прокатиться.

— Держись крепче, — ответил папа, стараясь выровнять вильнувший велосипед. Они отстали. Мама это заметила, свернула на обочину и дождалась, придерживая велосипед с так и сидящей на рамке Олей.

— Что случилось? — спросила она, когда папа тоже остановился рядом.

— Танюшка устала. Хочет на сиденье прокатиться, — сообщил папа.

— Танюш, давай сейчас не будем пересаживаться. Доедем до леса, немножко осталось, а на обратном пути ты всю дорогу будешь на сиденье сидеть, — предложила мама.

Танюшка согласилась. Она всегда соглашалась. Но теперь у неё была надежда хотя бы на обратном пути порадоваться удобству и не следить за ногами.

Ягод набрали быстро. Папа знал место, где земляники было полным-полно. Он называл это вырубкой: пару лет назад возил сюда рабочих лес вырубать. Теперь этот участок посреди леса был засажен молодыми деревцами с Танюшку ростом, а под ними почти ровными рядами густо росла земляника.

Два трёхлитровых бидона вчетвером набрали очень быстро. Даже есть не успели захотеть. Решили, что пора возвращаться. Танюшка предвкушала обещанную комфортную поездку, но всё, как всегда, испортила Оля. Она заупрямилась, наотрез отказываясь ехать с папой. Как её ни уговаривали, стояла на своём: с мамой, и всё тут.

Мама развела руками:

— Танюш, ну, может, уж как обычно поедем? Ты же отдохнула, пока собирали.

И тут Танюшка не выдержала. Она уже видела, к чему идёт. Ей снова придётся уступить. Она и так всегда уступает, а Оля этим пользуется. Да, сестра младше, но ведь всего на полтора года! Это нечестно! Они же обещали! Слёзы сами собой навернулись на глаза. Таня крепилась, сколько могла, а потом разрыдалась и бросилась в лес. Добежала до ближайшей большой толстой берёзы, прислонилась к ней спиной — так, чтобы с вырубки её не видно было, — и зарыдала ещё пуще. Было так обидно, словно её бросили и никто её не любит. Всё всегда Оленьке, она же маленькая. А Танюшка вечно получает, что достанется.

Услышав хруст веток, Танюшка дернулась, чтобы бежать дальше, но не успела. Папа схватил её крепко и прижал к себе:

— Ну всё, не плачь. Мы с тобой на мамином велосипеде поедем. Не хочет Ольга со мной ехать — как хочет, маменькина дочка. Пошли. Вытирай слёзы.

И Танюшка пошла. Ей отчего-то было стыдно смотреть на маму, словно она сделала что-то плохое, выпросив себе то, что мама и так уже обещала.

Расселись по велосипедам, едва выбравшись на асфальт. Танюшка даже не представляла, что будет так удобно. Ноги аккуратно стояли на ножках, попе было мягко и гладко. Ничего никуда не съезжало.

Папа ехал впереди, как обычно. Оттого, что его велосипед был чуточку больше и совсем маме непривычен, папа оба бидона забрал себе. Они висели на руле с обеих сторон, поблескивая крепко привязанными бельевой верёвкой крышками, чтобы ягоды случайно не высыпались, если велосипед тряхнет на кочке. Конечно, было немножко неудобно, зато маме легче рулить. Но она всё равно отставала.

Папа время от времени останавливался и ждал, когда мама с Оленькой их догонят. В очередную такую остановку Танюшка смотрела, как мама осторожно рулит непривычным велосипедом, а Оленька морщится и ёрзает на рамке. Она же никогда так раньше не ездила. На багажник её не посадили, потому что на папином велосипеде он был очень хлипкий и не выдержал бы.

Ту секунду, когда Олина пятка едва задела колесо, Танюшка запомнит навсегда. Это была очень страшная секунда, которая, казалось, тянулась и тянулась. А потом, словно в замедленной съемке, как в кино бывает, велосипед отчаяно завилял, мама закричала: «Прыгай», Оля как-то извернулась и сумела соскочить с багажника, а мама упала вместе с велосипедом, ударившись лицом об асфальт.

В ту же секунду Танюшка почувствовала, как взлетает. Это папа подхватил её с сиденья и поставил на дорогу. Бросив: «Держи велосипед», он подскочил к маме, помогая подняться. Оля выла во весь голос и лезла обнимать маму, которая с испугу даже не плакала. Папа отпихивал её, чтобы не мешалась, и всё пытался осмотреть мамино лицо. Танюшка тоже смотрела на мамино лицо и не видела ничего, кроме ужасной красной полосы через всю щёку и лоб. Казалось, кроме крови, там ничего не осталось. Было так страшно! Тряслись руки и коленки, Танюшку колотило, слёзы катились градом, но она их даже не замечала, изо всех сил вцепившись в тяжёлый велосипед. В голове билась только одна мысль: «Это всё из-за меня!»

До дома оставалось совсем немного. Уже видна была крайняя улица. Дошли пешком, ведя велосипеды в поводу. Олю усадили на злополучное сиденье, потому что у неё болела нога, попавшая в колесо. Танюшка топала рядом, то и дело поглядывая на красную вздутую блямбу с копеечную монету на Олиной пятке, и страдала. Всё из-за неё, из-за Танюшки. Если бы она не взбунтовалась, не настояла на своём, мама бы не упала и не поранила лицо и руки. И у Оленьки не было бы никакой красной блямбы.

Смотреть на маму было очень страшно и стыдно. Таких ран Танюшка ещё никогда не видела. Её собственные постоянно разбитые коленки тоже выглядели ужасно и очень болели, когда только-только сдерёшь кожу и кровь ещё сочится. А тут пол-лица разбито! Как же маме сейчас больно! Она же поправится? Или теперь у неё всегда будет такое лицо?

Танюшка шла, молчала и чувствовала себя такой плохой, что хотелось прямо сейчас провалиться сквозь землю и больше никогда не появляться. Тогда всем будет только лучше. Мамочка, прости!