Бегство от смерти (джен)

План оказался неудачным. К этому в общем-то привыкать не приходилось: в последнее время ни одно из дел не шло по плану, то и дело приходилось импровизировать, — а зачастую и отстреливаться, и убегать, поджав хвост, ни с чем… Это же обещало обернуться не только неудачей — потерями. Во всяком случае, положение сейчас казалось безвыходным. Хозию буквально поймали за руку, как в юности, когда он промышлял мелкими пакостями, — вот только теперь это был не полупьяный шериф какого-нибудь захолустного городка, а агент Милтон со своей свитой, да и силы его уже не те, что в двадцать лет: ему было за пятьдесят, и временами он откровенно задыхался… Даже если бы ему как-нибудь удалось вырваться из хватки и не быть застреленным одним из по меньшей мере десятка законников, убежать он уже не смог бы. Ему и идти сейчас было тяжело — походка у Милтона была быстрая, и он даже не думал соразмерять свой шаг со скоростью пленника; да и чего можно было ждать от агентов Пинкертона? Хозия знал о них одно, и этого было достаточно: сердца у них были каменные. Сейчас это знание только подтверждалось: даже когда он согнулся в приступе кашля, никто не остановился и не дал ему времени прокашляться и хоть раз вздохнуть спокойно. Никого не волновали ни его возраст, ни его болезнь. Милтон грубо, до боли, дернул его за руку, подгоняя, — он чуть не упал и закашлялся с новой силой, да так, что у него потемнело в глазах…

Себя ему, впрочем, жаль не было. Он и так знал, что жить ему осталось недолго, — так чего тут бояться, о чем сожалеть? Жалел он лишь о том, что не сможет сказать дорогим людям самого важного, что не сможет больше приглядывать за ними… Его банда была его семьей; другой семьи у него давно уже не было. От одной мысли о том, что с ними придется расстаться так скоро и так внезапно, на глаза наворачивались слезы. В памяти мелькали лица близких и все те счастливые моменты, что они пережили вместе… Скольких из них он учил читать и писать, скольких утешал в трудные минуты, подбадривал, скольким помогал, иногда даже тайком, скольких воспитывал, как собственных детей? Сколько отвечали ему полным доверием и попытками помочь? О, как бы он хотел получить еще хоть день жизни, чтобы поблагодарить их всех и дать последнее напутствие! Но он знал, что Пинкертоны не дали бы ему этого, даже если бы он умолял на коленях и сулил за эту маленькую отсрочку несметные богатства… Поэтому он и не собирался унижаться перед ними. Датч, возможно, назвал бы это борьбой до последнего, делом чести и принципа, стойкостью, в конце концов… Что ж, Хозия борцом никогда не был, да и собственной стойкостью, если она у него была, не гордился. Главным его принципом было желание, чтобы все, кто был ему дорог, были живы и целы. Если бы его мольбы могли достигнуть цели, он, вероятно, решился бы и на унижение, но так… Может, он и не был особенно горд, но чувство собственного достоинства у него было, и терять его так бессмысленно не хотелось. Он не спорил, не сопротивлялся — просто шел с обреченным видом, стараясь не давать воли слезам.

— Что, страшно вам умирать, мистер Мэттьюз? Вы ведь попадете после смерти в ад… так же, как все ваши дружки, — сказал Милтон с холодной мстительной улыбкой. Хозия в ответ только бросил на него взгляд — скорее горький и затравленный, чем злой, —и негромко прохрипел:

— Я не верю в это. После смерти моей жены — не верю. Умирать не страшно.

Они уже вышли на ту самую улицу, от которой он старался держать законников подальше. Два ряда домов и широкая дорога между ними, пыль, стоящая в воздухе… Хозия уже не слушал, что говорили его палачи; он думал о Бесси, надеялся по крайней мере увидеться с ней после смерти хоть на миг, — если там вообще ждало что-то кроме пустоты, — думал об Эбигейл, которой все-таки удалось уйти, и о том, что ей жизнь была нужнее, чем ему, обо всех тех молодых ребятах, что тоже не должны были умирать… Может быть, он был даже рад, что схватили его, а не кого-то из них. Может быть, его смерть дала бы шанс выжить кому-то из тех, кто был моложе. Может быть, он втайне считал, что лучше было погибнуть ему, чем Датчу: пусть тот и бывал вспыльчив и горяч до безрассудства и частенько витал в облаках, но у него по крайней мере была еще воля к жизни, вера в лучшее, — хоть даже и не особенно обоснованная, — он умел вдохновлять и вести за собой… но все же Хозия знал, что одного этого мало, что один он не справится — ему нужен был кто-то крепко стоящий на земле, менее склонный к мечтам и более спокойный. Но что он сейчас мог изменить? Он мог только стоять здесь, прямо напротив злополучного банка, с горечью смотреть в глаза своему названному брату и приемным сыновьям и пытаться хотя бы взглядом сказать им то, что хотелось бы передать словами…

— Мистер Милтон, отпустите нашего друга, иначе заложники погибнут почем зря! — прокричал Датч срывающимся голосом. Хозия мог бы в этот миг мимолетно улыбнуться: это был тот самый тон, что он всегда использовал в юности, когда старался казаться как можно более угрожающим… Что-то все же не менялось. Но сейчас было не до улыбок; сама мысль о том, что его лучший друг отчаянно пытается вызволить его, и знание, что у него, скорее всего, не получится, вызывала знакомую щемящую боль где-то очень глубоко внутри. Разве он когда-то не обещал всегда быть рядом, прикрывать и спасать, когда будет нужно? Теперь спасать приходилось его самого, — и это была обреченная попытка.

— Твоего друга? И с чего бы мне это делать? — театрально усмехнулся Милтон прямо над ухом. Будь это кто-нибудь из своих, Хозия слегка ткнул бы его локтем под ребра и сообщил, что он переигрывает, и звучит это неправдоподобно. На миг ему захотелось сделать это и с Милтоном, но в следующую секунду он ощутил, как холодный металл упирается ему в висок… Шли последние минуты его жизни. Теперь он и не надеялся на спасение.

— Ну же, Милтон…

— Все кончено — никаких больше сделок!

— Это Америка, мистер Милтон, договориться можно всегда! — голос Датча уже дрогнул, а значит, срыв был близко. Хозия надеялся только, что его несдержанный друг не натворит в приступе отчаяния и гнева таких глупостей, что подвергнут всех опасности, — как в прошлый раз с Бронте… Он знал, что на этот раз шанса остановить и успокоить его у него не будет.

— Я давал вам достаточно шансов.

Хозия в последний раз попытался вдохнуть полной грудью, думая, что закашляться после этого ему уже не доведется. Он ожидал, что вот-вот получит пулю в висок или в затылок, и даже удивился тому, что не чувствовал особенного страха. Он знал, что это будет мгновенная смерть, что он даже не успеет почувствовать боль, — впрочем, боли он никогда особенно и не боялся… И все же он привык видеть, как перед лицом смерти люди бледнеют, трясутся, рыдают, молят о пощаде, давят на жалость, угрожают, пытаются откупиться, а то и вовсе теряют дар речи или картинно падают в обморок. Он считал себя немного крепче большинства, но все же ожидал, что у него по крайней мере чаще забьется сердце или затрясутся руки, ожидал от себя хоть одной слезы… Не было ничего — только в голове странно похолодело, а грудь обожгло очередным приступом удушья. Казалось, даже мысли, желания и сожаления, которые роились у него в душе, пока его тащили сюда, как на эшафот, теперь замолчали; миг будто замер…

А затем вместо выстрела последовал сильный толчок в спину, и время возобновило свой ход. Тут-то Хозию и затрясло, и слезы подступили к глазам… Не будь к нему прикованы взгляды всех этих законников, будь это место потише, а обстановка поспокойнее, он, возможно, и дал бы волю слезам, — но сейчас ему нужно было хотя бы дойти до своих. Он едва удержался на ногах от толчка, затравленно оглянулся, чтобы увидеть, что Милтон все еще держит его на мушке, сделал несколько медленных шагов, пытаясь сдержать кашель… Только дойдя до середины улицы, он решился обернуться снова, не веря в то, что его и впрямь отпускают. Все это казалось странным, он был почти уверен в том, что ему выстрелят в спину, и только не понимал, зачем агент так тянет…

Выстрел и впрямь прогремел, — в тот самый момент, когда он, бросив на законников недоверчивый взгляд, собрался продолжить свой путь, в тот миг, когда он уже отвернулся от агентов, но еще не до конца повернулся к друзьям… Этот выстрел будто бы оглушил его: он даже не сразу понял, что произошло, — просто все его тело вдруг пронзила острая боль, уже знакомая, но на этот раз в сто крат сильнее, и в следующее мгновение он рухнул прямо в пыль, судорожно пытаясь вдохнуть и захлебываясь кашлем. Как сквозь толщу воды он слышал, как Датч кричит еще что-то, как ругается сквозь зубы Артур, как вокруг гремят все новые и новые выстрелы; он даже пытался из последних сил ползти к своим, но тело было наполнено одной только болью и отказывалось подчиняться… Он был уверен в том, что сейчас доживает последние минуты, если не мгновения своей жизни, — так был ли смысл бороться со смертью? Под грохот перестрелки он сдался и, взглянув в последний раз на своих друзей, провалился во мрак — как ему казалось, навсегда.

* * *

Приходить в себя было странно, мучительно, почти страшно. Тело было будто ватным, казалось, что оно утратило любую способность двигаться, и только из одной точки по нему растекалась боль — теперь уже тупая, ноющая, но от этого не менее мучительная… И все же от нее не получалось толком даже застонать, — или Хозия просто не слышал сам себя? Поначалу, когда сознание снова начало проясняться, ему показалось, что он мертв, и сейчас либо предстанет перед последним судом, либо обнаружит себя в том самом аду, о котором его злорадно предупреждал Милтон, а может, — это было скорее мечтой, — его разбудит Бесси, и он сможет снова услышать ее голос… Так он думал до тех пор, пока ему не сдавило грудь новым приступом кашля, и рядом не послышался знакомый голос — это точно была не Бесси, но как же он ему обрадовался!

— Живой! Не смей загибаться, слышишь? Мы не просто так мочили этих ублюдков! — почти прорычал Артур, склоняясь над ним. Только самые близкие смогли бы различить в его суровом тоне нотки тревоги и облегчения… В свои пятнадцать он бы, вероятно, суетился вокруг, едва сдерживая слезы; теперь о слезах и суете и речи не шло, но кое-что в нем осталось неизменно. Хозия заметил это, и потому решился подколоть его, чтобы успокоить — то ли его, то ли себя:

— Все прикидываешься циничным головорезом? А ведь я знаю, каким ты можешь быть, когда твоих близких калечат Пинкертоны! — на этот раз он услышал собственный голос — каким же хриплым и сдавленным он сейчас казался! Сознание постепенно возвращалось в полную силу. Он чувствовал, что лежит на чем-то твердом, боль уже не разливалась по всему телу, а снова сжалась до одной точки — с удивлением он понял, что, целясь в спину, Милтон умудрился прострелить ему ногу, — в глаза ему светило яркое солнце… Впрочем, открывать глаза он не спешил: он и без этого знал, что все хотя бы ненадолго улеглось и что по крайней мере они с Артуром остались в живых. Этого ему пока было достаточно.

— Остришь — значит, жить будешь, — нервно усмехнулся где-то рядом Датч. Он тоже пытался казаться спокойным и уверенным, но голос его подрагивал и срывался; казалось, он вот-вот либо разрыдается, либо разразится гневной тирадой.

— А кто сомневался? Он из тех стариков, что каждую неделю помирать собираются, а сами всех наследничков переживают, — небрежно бросил Мика. — И чего вы так задергались? Он же скользкий, как рыба, сам бы как-нибудь выпутался…

— Ага, посмотрел бы я, как бы ты из такого положения выпутывался… Этот гаденыш его калекой оставил! — гневно отозвался Артур, уже привычно пряча за злостью волнение.

— А мог бы и убить. Мы чудом его снять успели — и то, опоздали слегка, надо было сразу, — мрачно прибавил Датч. Тут-то Хозия и решился открыть глаза, чтобы увидеть, что все еще лежит посреди улицы на земле, а друзья склонились над ним. Все они выглядели потрепанными и усталыми; Артур был весь забрызган кровью, Мика все-таки потерял свою белую шляпу, на лице Билла красовался большой кровоподтек… И все же они были живы и стояли на своих двоих. Это было уже что-то.

— Я «не терял веры» до последнего… — кисло выдохнул Артур. — Любопытно, кстати, кто из нас все-таки его снял?

— Если для тебя пришить Милтона лично было делом чести, то давай считать, что ты… Мне хватит и того, что больше эта сволочь к моим ребятам лапы не протянет. — Датч устало вздохнул, а потом обратился, наконец, к Хозии: — Ты пришел в себя? Как себя чувствуешь?

— Мне чертовски больно, в горле пересохло, и голова кругом — в остальном вроде порядок, — отозвался Хозия, пытаясь звучать как можно бодрее и небрежнее. О том, что еще несколько секунд назад он думал, что умер, что он задыхается от пыли, что левая нога будто вся обратилась в сгусток адской боли, он предпочел умолчать, чтобы не подкидывать друзьям лишних поводов для волнения… Он даже приподнялся, опираясь на дрожащие руки, надеясь, что воздух над дорогой окажется хоть немного чище. Только тут он и заметил, что рядом стоят еще и Хавьер с какой-то увесистой сумкой и Джон — залитый кровью, в разорванной рубашке, растрепанный и запыхавшийся, но живой… Только Чарльза и Ленни нигде не было видно. Он хотел было спросить о них, но Датч протянул ему флягу с водой и мягко пояснил:

— У нас вроде бы без потерь — Ленни тоже подстрелили, но он жив, и Чарльз его ищет… Не волнуйся о них, побереги силы. Мы все будем в порядке, вот увидишь. Скоро они вернутся, и…

— Уже, — невозмутимо прервал его Чарльз, появляясь из-за одного из домов; Ленни он вел под руку. — Жить будет: его только зацепило.

— Прекрасно, значит, и впрямь без потерь! — Датч торжествующе улыбнулся, но, обведя всех взглядом, прибавил уже встревоженно: — А Эбигейл..?

— Она смогла уйти, — обнадеживающе улыбнулся Хозия.

— Ее не ранили, нет? — торопливо выпалил Джон. Вероятно, он хотел бы скрыть свое беспокойство, притвориться снова небрежным и почти равнодушным, сделать вид, что он переживает о ней не больше, чем о любом другом члене банды, или даже чуть меньше, но вопрос вырвался у него быстрее, чем он успел подумать об этом. Все, что он смог — это опустить глаза, поняв, как это прозвучало.

— Вроде бы не ранили… Она ушла под шумок, и они, кажется, даже не заметили ее. А ты все-таки волнуешься за нее?

— А кто из нас не волнуется? — небрежно отмахнулся Джон. — Эти подонки навалились на меня толпой и не остановились, даже когда я одному из них башку прикладом проломил… Еще чуть-чуть и взяли бы. Упорные ублюдки.

— Нам тоже упорства не занимать, — уверенно заявил Датч. — И, раз уж все в сборе, давайте найдем место потише и подумаем, что делать дальше.

— Потише? — мрачно усмехнулся Артур, подхватывая Хозию на руки. — Лучше, конечно, не дожидаться подкрепления сволочей посреди улицы, да еще и почти на месте преступления, но после этой бойни любой местный докладывать побежит, как только нас увидит!

— Поэтому они нас и не увидят, пока мы не станем непохожи на себя! — Датч сказал это, не оборачиваясь, но по одному его голосу можно было понять, что он хитро улыбается, по крайней мере думая, что у него все схвачено. Артур вздохнул, — впрочем, скорее шутливо, чем раздраженно; Хозия, возможно, не упустил бы шанса пошутить над ними обоими, но силы его были на исходе. Последние их остатки уходили на попытки хотя бы отчасти унять боль.

Местом потише оказался заброшенный дом в паре кварталов от банка. Еще не совсем обветшалый, с заколоченными окнами, большой, неприметный на фоне соседних зданий, — он казался отличным убежищем для передышки, а то и для отражения нового наступления Пинкертонов. Пробравшись в дом через одно из окон и пройдя немного вглубь, все, наконец, смогли выдохнуть с облегчением. Только тут, устроившись прямо на голых досках пола, Хозия все же позволил себе обмякнуть, — впрочем, не по своей воле. От досок тошнотворно несло болотной сыростью и пылью, простреленная нога разболелась еще сильнее… Он предпочел бы снова напрячься, чтобы хоть немного притупить свои ощущения, но сил на это не осталось. Он мог только лежать в той позе, в какую его положили, и стараться стонать не слишком громко. Возможно, снова потерять сознание было бы даже лучше, — но и это ему не удалось… Он оставался в сознании, видел, как почти все его друзья сели на пол, чтобы перевести дух, усадив на единственный стул дрожащего Ленни, как Мика, вытащив из пачки сигарету, хлопал себя по карманам в поисках спичек, но не мог найти и нервничал, слышал их голоса — в основном какие-то общие замечания о бойне, которую он так и не увидел, но из разговоров понял, что его друзья рисковали собой, а законников полегло немерено, — чувствовал под собой подгнившие отсыревшие доски… Это до странного напоминало обычные вечера в лагере — вот только сейчас в воздухе словно стояло напряжение, которое не могли бы разрядить ни удачная шутка, ни какая-нибудь внезапная нелепость. Так бывало почти каждый раз незадолго до того, как им приходилось снова сниматься с места… За последний год это чувство почти стало привычным, но оттого не менее неприятным. Впрочем, сейчас это чувство перебивалось болью и подступающим кашлем. Ни одна мысль не задерживалась в голове надолго…

Ему, разумеется, пытались помочь — другого от своих друзей он и не ожидал. Эта помощь была трогательной, за нее хотелось благодарить, но как же мало они сейчас могли сделать! Подбодрить каждый по-своему, напоить водой, промыть рану той же водой — она сейчас показалась обжигающе холодной, — перевязать чьим-то шарфом прямо поверх одежды… Без этого было бы куда хуже, но и с этим — очень тяжело. Хозия едва понимал, кто в очередной раз склонялся над ним, хотя и провожал каждого взглядом, и, слыша их голоса, не понимал смысла того, что они говорили. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он смог разобрать вполне отчетливо слова Датча:

— О нет, я не решусь тут действовать своими силами — я же, скорее всего, только покалечу его еще хуже! Его надо показать доктору, и как можно скорее. Только вот…

— Не стоит, это будет слишком опасно, — с притворным спокойствием прервал его Хозия. Врачам он не доверял, почти боялся… Так было всегда, сколько он себя помнил. В его памяти иногда всплывало то, как умирала его мать, как умирали один за другим его братья и сестры; он тогда был еще совсем мал, но все же запомнил, как благообразный пожилой доктор с умным видом говорил что-то его отцу, давал им какие-то микстуры, — и все равно все они умерли. Было ли это причиной? Он не знал, да и не хотел копаться в этом. Он знал только, что доверяет самой природе и своим знаниям куда больше, чем тем, кто делает все эти микстуры или притворяется, что знает все и может спасти любую жизнь. Даже сейчас, заглянув в глаза смерти, он боялся доверить себя одному из них, боялся, что ему так и не смогут помочь, боялся умереть из-за какого-нибудь зелья под видом лекарства, да и лишиться ноги боялся… Прямо он этого, разумеется, не сказал, поскольку не привык признаваться в страхе за себя, — но все же его близкие все знали.

— Да тебе ногу раскурочило к хренам! Ты это подорожником лечить собираешься? Если тебя не вылечить, ты, пожалуй, от заражения крови помрешь! — прикрикнул на него Артур. Он казался суровым, даже злым, но и в этой злости сквозили волнение и некоторое сочувствие. Может быть, он и хотел бы ласково поубеждать, но этого он почти не умел… Куда чаще ему приходилось угрожать и запугивать, хоть это и не доставляло никакого удовольствия. Хозия, впрочем, знал его достаточно, чтобы понять все и так.

— Мы просто не хотим тебя терять. Я не хочу тебя потерять! Ты не просто важный член банды, ты, черт возьми, наш друг, и это куда важнее… Без тебя мы уже не будем прежними, понимаешь? Если тебе на себя совсем плевать, то подумай хотя бы о нас! Тебе страшно, я знаю и сам, признаться, боюсь за тебя… — прибавил Датч, пытаясь говорить проникновенно и мягко. На деле же это звучало почти надрывно, — зато в его искренности было невозможно усомниться. Он хотел успокоить друга, а вместо этого едва не начал исповедоваться; сейчас его самого не мешало успокоить, — но именно это и помогло.

— Да брось, из лап смерти ты меня все-таки вырвал. Может, я и останусь хромым, но поживу еще сколько выйдет, — обнадеживающе улыбнулся Хозия, снова войдя в привычную роль и почти забыв о боли и страхе.

— Вот именно: сколько выйдет. И я намерен сделать все, чтобы вышло как можно дольше, друг мой! — Датч снова вспомнил о своем первоначальном намерении. — Я и так пару лет смотрел сквозь пальцы на то, как ты не делаешь со своим кашлем ничего, кроме разговоров о своей скорой смерти, но, пожалуй, больше не буду… И уж точно не буду потакать твоим страхам сейчас! Я ведь знаю, что ты просто боишься, и это, пожалуй, естественно — тут бы любой испугался, — но сейчас это нужно превозмочь, понимаешь?

— А если местный доктор окажется несговорчивым, откажется помочь, или поможет, но как только мы уйдем, доложит о нас… или убьет меня — нарочно, потому что мы преступники, или случайно, потому что…

— Ну все, Хозия, это ты уже загнул… — небрежно усмехнулся Артур. — Я немного знаю местного доктора — может, он и может быть несговорчивым, но чтобы он кого-то убил, да еще и нарочно, — в жизни в это не поверю! Правда, в его доме нас могут и поджидать: они ведь знают, что среди нас есть раненые… и к тому же он знает меня, и это тоже может принести нам проблемы.

— Тебя все-таки так доконал кашель, что ты потратился на себя, а, пастушок? Он сказал тебе, когда ты загнешься? — насмешливо бросил Мика.

— Он сказал, что через пару лет… — задумчиво отозвался Артур, забыв даже огрызнуться в ответ на очередную колкость. — Правда, после этого Тони тоже посмотрел меня, поколдовал надо мной и сказал, что местный доктор ошибся, и я еще поживу — только курить мне надо бы поменьше. Ну, и лекарства кое-какие дал, конечно.

— Может, он просто понял, что ты уже не жилец, и решил тебя не пугать? Чахоточные ведь обычно жутко нервные…

— А ты так моей смерти жаждешь, крысеныш чумной? — угрожающе прошипел Морган, вставая с пола и хватая оппонента за плечо; гнев от грубости и насмешек пришел к нему запоздало, но все равно требовал выхода. — Уж поверь, Тони не из тех, кто будет так успокаивать. И я ему доверяю! Ты не знаешь его — вот и помалкивай, не рассуждай о тех, кого не видел ни разу в жизни…

— Постой… Тони? Тебя точно не зацепило сильнее, чем ты думаешь, сынок? Ты ничего не путаешь? — удивленно и взволнованно спросил Датч. — Он же остался в Блэкуэлле! Я писал ему за пару месяцев до заварушки в Блэкуотере, и в своем ответе он ни единым словом не упомянул, что собирается куда-то переезжать…

— Да в порядке я… Сам подумал, что брежу, когда встретил его тут: я только что вышел от доктора, получив ту самую новость, мне было довольно хреново, в голове туман был… даже не помню, как меня вообще на ту улицу занесло, где он меня окликнул. Оказалось, он все-таки перебрался сюда и живет теперь за городом — вроде как в науку ушел, но помогает, кому надо. Мне вот помог — и правда легче уже.

— Как все удачно складывается! — воскликнул Датч уже с привычными энергией и уверенностью. — Давайте для начала обменяемся одеждой, чтобы нас не опознали по ней — кто с кем может, чтобы огородным пугалом не смотреться. Волосы, кому длины хватает, лучше собрать и спрятать под шляпу или засунуть под воротник, шрамы — по возможности прикрыть… Маскировка, конечно, будет далека от идеала, но если будем действовать быстро, то сойдет и так.

Все переглянулись с некоторой долей скепсиса, однако принялись выполнять это распоряжение: лидер умел заряжать своим оптимизмом, даже когда сложно было не усомниться в том, что он знает, что делает, да и приказывать так, чтобы ему подчинялись — тоже. Хозия смог только стянуть с себя смокинг и протянуть его Джону: руки у него все еще подрагивали, и от любой попытки сменить позу немного поутихшая боль возвращалась с новой силой, так что он предпочел не двигаться. Со своего места он мог наблюдать за тем, как Хавьер колдует над волосами Чарльза, пытаясь придумать, куда их спрятать, как Мика коротко препирается о чем-то с Датчем, но в итоге все равно уступает ему, как Билл с ворчанием примеряет все шляпы и пытается застегнуть на себе плащ Чарльза, а Артур с Микой подкалывают его, потому что плащ никак не сходится на животе… Переодевались суетливо, иногда споря друг с другом, но даже в этих спорах чувствовалось единство. Все это напоминало сборы на очередное дело в старые времена, когда банда еще не разрослась до двадцати с лишним человек, а налет на бакалейную лавку в каком-нибудь захолустном городке почти считался крупным делом… Хозия даже усмехнулся, вспомнив, как Джон — тогда еще совсем ребенок — уговаривал взять его на дело и упрашивал Артура одолжить ему свою шляпу для маскировки и один из своих пистолетов. Теперь же Джон с недовольным видом пытался стереть с лица кровь послюнявленными пальцами и прикрыть смокингом как можно больше, чтобы не было видно, что рубашка на нем порвана и окровавлена… Однако же с переодеванием вскоре было покончено. Хозия не сказал бы, что они хорошо замаскировались: многих он узнал бы и в таком виде, даже в толпе; и все-таки Пинкертоны и местные законники, привыкшие видеть Датча во всем черном и с красной клетчатой банданой на лице, Мику в белой шляпе, надетой чуть косо, а Чарльза — с распущенными волосами, — могли и не понять сразу, кто перед ними. Это могло и сработать…

Не переоделся только Ленни. Он продолжал сидеть там же, куда его посадили; его простреленную руку тоже перевязали чьей-то банданой, но он, казалось, даже не заметил этого. Он не стонал, не жаловался и не просил ни о чем — только медленно раскачивался на месте, глядя перед собой широко раскрытыми пустыми глазами и лишь изредка моргая… На несколько минут о нем забыли, но теперь, скользнув по нему взглядом, Артур принялся тормошить его:

— Ленни! Ленни, ты слышишь меня? Ты с нами? — но Ленни молчал и продолжал раскачиваться, будто не видя его и не ощущая его прикосновений.

— Видать, контузило пацана, — задумчиво протянул Билл. — Не тряси его, только хуже сделаешь… Оставим его в покое — сам оклемается.

— Когда? — с напускным спокойствием уточнил Джон.

— Может, через пару часов, а может, и через пару дней… по-всякому бывает. Был у нас в отряде один парнишка — так он и вовсе умом тронулся после этого. Но того сильно контузило, у него прямо за спиной рвануло… Ленни посидит вот так немножко, потом очнется — может, и не вспомнит, что случилось.

— Не вспомнит… а он, когда в себя приходить будет, не начнет болтать все, что на ум придет? Не начнет звать кого-нибудь из нас по имени, спрашивать, как дело прошло, про Пинкертонов что-нибудь вещать? — с подозрением спросил Хозия. Ему уже представилось, как их останавливают законники, и Ленни своим полусонным бормотанием выдает всех…

— Понятия не имею… Можно рот ему заткнуть, чтобы уж точно не болтал лишнего, — пожал плечами Билл.

— Затыкать не надо, у меня есть идея получше! — заговорщически улыбнулся Датч. — Если вдруг нас заметят, все прикидываемся вдрызг пьяными, счастливыми, не в меру общительными и, для верности, немного тронутыми. Тогда все решат, что ему просто в голову ударило сильнее, чем остальным… А если орать достаточно громко, то его могут и не услышать!

— Блестящий план, — скептически бросил Артур. — Но, честно говоря, ничего лучше мне в голову не приходит.

— Да у нас вообще все не так плохо, как кажется! Мы наконец-то подняли денег, у нас со времен Блэкуотера ни одной потери, мы вместе… Чуть больше веры, чуть больше оптимизма, сынок!

— Ага, ни одной потери — вот только Шону глаз выбили, а Кирана его бывшие дружки замучили так, что он от собственной тени шарахается… и меня они, между прочим, тоже потрепали основательно.

— Ты уже вроде как поправился, Шон из-за своего глаза, кажется, не очень-то и переживает, даже хвастается боевым ранением, а Киран… Киран оправится, надо только время ему дать. С виду он, конечно, слабак и хлюпик, ноет много, но удар держать умеет — я таких сразу вижу, — вступился Билл. — Гнется, но не ломается, как кто-то там говорил.

— И тебя такие заводят, да? Я ведь знаю, что он тебе нравится! — нахально усмехнулся Мика. Билл хотел было ответить ему, но Датч встал между ними, одарив обоих строгим взглядом.

— Вы бы еще подрались… Нашли время! Мика, отправляйся на разведку, а заодно пригони нам какой-нибудь транспорт — желательно наш фургон, если найдешь его, но главное, чтобы там поместились все. Лошадей наших, если сможешь, отвяжи и выведи на окраину — не к порту, а ближе к лагерю… Вернешься — расскажешь, где меньше всего подонков и как нам лучше проехать. Все понял? — сурово произнес он, глядя Мике прямо в глаза.

— А почему именно я? Почему не…

— Раз у тебя есть силы упражняться в остроумии на своих, силы по городу полазить тоже найдутся, — холодно отрезал Датч. — И ради всего святого, поправь шляпу и застегнись! А хотя… так даже лучше. Ты богатый, но неотесанный фермер Рэнди Флэгг, в кои то веки выбрался в город, приоделся, но носить приличную одежду как следует не умеешь… Но лучше всего, конечно, вообще никому лишний раз на глаза не попадаться.

— Ладно, ладно… — проворчал Мика, направляясь к тому же окну, через которое они сюда пробрались, и то и дело одергивая на себе пиджак. Очевидно, он и впрямь не умел носить такое как следует: вид у него был почти комичный.

— Не боишься, что он нас сдаст? — поинтересовался Артур, когда Мика выбрался на улицу.

— Сдаст — его же первым и схватят: он тоже участвовал в этом. Они это просто так, разумеется, не оставят. Может, его за сотрудничество не повесят, а только на каторгу отправят, но, уверен, он бы и этого не хотел. Кроме того… у меня с ним своя сделка. Вот увидишь, все будет хорошо! — спокойно отозвался Датч, снова садясь на пол. — Хозия, ты там как? Помощь какая-нибудь нужна?

— Живой пока… но страшно устал. Если я засну, панику не поднимете, якобы я умер?

— Не поднимем, не волнуйся. Спи — мы обо всем позаботимся.

Хозия хотел ответить что-нибудь, но не смог подобрать слов, а вместо хотя бы стона из его груди вырвался только кашель — впрочем, довольно слабый, будто даже на него не осталось сил. Его тело будто бы налилось свинцом, а сознание помимо его воли уплывало далеко… Он и сам не заметил, как крепко заснул.

Сквозь сон он слышал какие-то обрывки разговоров: Датч отдавал распоряжения и со смехом подбадривал своих, Артур огрызался, но скорее для порядка, по привычке, Билл и Джон ворчали... Он чувствовал, что его снова подняли и несут куда-то, — он смог даже невольно напрячься, чтобы избежать боли, когда его сдвинули с места, но самой боли не ощутил, — чувствовал, как его уложили на что-то твердое и укрыли тканью, даже догадался, что рядом с ним лежит Ленни, и смог обнять его во сне… Дальше были только легкая качка, стук колес и тихие ровные голоса. Под них он снова впал в забытье и едва ли смог бы сказать, сколько времени прошло, — но снова проснуться его заставили крики и громкий смех.

— Да ты не стесняйся, сынок, выпей с нами! Сегодня великий день, мальчик мой, сегодня день, когда все мы едины, и за это грех не выпить! И твой застенчивый дружок… вы что, боитесь нас? Ну же, не робейте, мы ведь народ незлой! — преувеличенно радушно вещал Датч. Приподнявшись, Хозия увидел, что они остановились на окраине города, в фургоне рядом с ним спят Ленни, Чарльз и Джон, а Датч говорит с двумя весьма растерянными молодыми людьми в форме законников. Билл, Артур, Мика и Хавьер уже стояли рядом с законниками, пошатываясь и пьяно ухмыляясь…

— Ну, не обижайте нашего благодетеля… Он широкой души человек, настоящий меценат, и с добрым сердцем, а сейчас еще и в отличном настроении! — тянул Мика, едва не заваливаясь на одного из законников. — Я ведь совсем не знал старину Джорджи, пока сегодня он не угостил меня виски… Щедрый человек! И я тоже щедрая душа, и честная… Не могу жить с долгами, моя совесть не даст мне жить спокойно, если я не передам добро, что мне сделали! Давай так, приятель: я дам тебе пару долларов, если ты доставишь нам такое удовольствие…

— К тому же, мы слышали, тут какая-то заварушка была… Вы там были, а, мальчики? Надо вам нервы успокоить! Мы в армии так делали, когда кто-нибудь из молодняка пугался больше нужного — давали ему выпить, а потом… — тут Билл крепко обнял за плечи второго законника, нарочно выдыхая прямо ему в лицо. — А потом мы делали для них еще кое-что — особенное, отлично отвлекало от всех тревог… Правда, меня и моего приятеля за это из армии поперли, — но как хорошо помогало!

— Да ладно, Джеки, не пугай народ — они вон, и так трясутся как осиновые листы… Он шутит, понимаете? Ужрался так, что имя свое не вспомнит, несет какую-то чушь! Он никогда не умел пить, наш старый добрый Джеки… — примирительно протянул Артур; язык у него заплетался, но сам он излучал дружелюбие и благодушие. — Но правда — выпейте с нами, хотя бы в честь праздника! Что мы вам сделаем? Я лично вообще добряк… Вот этого вот мексикашку я с нами позвал — хоть он и цветной, славно на гитаре играет, хотя бы за это его стоило угостить… а вы нас защищаете… Давайте же, невежливо не принимать благодарности!

— Простите, господа, мы бы рады, — но мы на службе, нам нельзя… А куда вы хоть едете? — робко вставил один из законников, когда окружившие их, наконец, замолчали на миг.

— На Таити, строить новый мир и выращивать манго! — торжественно объявил Датч, не задумываясь ни на секунду. — Ты когда-нибудь пробовал манго? Знаешь хоть, что это такое? По глазам вижу, что нет… Эх, мне тебя жаль, мальчик, каждый должен иметь право узнать… Давай с нами? Место еще есть — там, правда, дрыхнут без задних ног мой дорогой братец, парочка цветных и еще один парнишка, которого мы в салуне подобрали, но и для тебя местечко найдется… и для твоего друга тоже, конечно!

— Боюсь, вы не доедете, — растерянно заметил второй законник, пытаясь вырваться из медвежьих объятий Билла. — Таити — это остров, он за морем, понимаете, сэр?

— Остров! Море! Да мне море по колено — веришь, нет? Если бороться достаточно упорно, победить можно все, даже законы мироздания… Я вот могу вон с той крыши прыгнуть, — Датч махнул рукой в сторону одного из домов, — и ничего! Сила тяжести меня не берет! А ты про какое-то море… Не веришь — я тебе покажу!

— Но… это по меньшей мере должно быть в другую сторону: вы сейчас едете вглубь материка, сэр…

— Это для разгона! Чтобы проскочить море! Если гнать достаточно быстро…

— Ну все, Джорджи, ты перебрал, отдохни, — снисходительно проговорил Хавьер, нарочно говоря так, чтобы его было почти невозможно понять из-за акцента. — Вы уж простите нашего дорогого друга, амиго, он очень уж налег на выпивку… Как-никак великий день отмечаем — сегодня все мы родня, вот он и пил за здоровье каждого!

— Вот именно: сегодня все мы братья и сестры! И Бруно, хотя он мексиканец, и англичанин Джек, и шотландец Артур, и я — я вообще-то швед, но родился в Голландии и половину детства провел в Италии, — и даже вот эта вот каналья, — торжественно вещал Датч, свешиваясь со своего места в попытке обнять Мику; его речь то и дело прерывалась глупыми смешками. — Эта хитрющая ирландская сволочь, Микки МакДаффи… форменная крыса — и все равно он наш брат, и мы должны его любить! Наш старый добрый мышонок Микки…

— Сам ты каналья хитрющая, Джорджи… морж усатый! — проикал, прикладываясь к бутылке Мика. — А хотите, бахну джигу?

— Тогда я с тобой! — прорычал Артур.

И они действительно попытались станцевать, хотя казалось, что оба едва стоят на ногах. Хавьер пытался не то задать им ритм, то ли просто спеть что-то — в его песне едва можно было различить ритм, и из десятка отдельных слов разобрать можно было с трудом одно. Билл никак не желал отпускать одного из законников, прижимая его к себе все крепче… Пьяный разговор с законниками перерос в настоящую вакханалию, и даже Хозии было трудно сдержать смех при виде того, как дурачатся его друзья. Эта идея с самого начала казалась ему дурацкой, но сейчас она, казалось, работала: законники застыли на месте и только наблюдали за разворачивающейся сценой широко раскрытыми глазами. Глядя на них, хотелось присоединиться к всеобщему веселью, но Хозия все же был вполне трезв и помнил о своем ранении, так что он счел за лучшее притворяться дремлющим и наблюдать за всем из-под прикрытых век, но держать пистолеты наготове. Его все-таки не оставляло предчувствие, что добром это не кончится, и оно усилилось, когда Датч тоже спустился на землю, обнял одного из законников и вдруг крепко поцеловал его в щеку… В тот же миг, пока законник еще не успел возмутиться, все они непринужденно и со смехом, но быстро забрались обратно в фургон и тронулись с места.

— Да чтобы я еще раз согласился прикидываться пьяным ради твоего плана… — с напускной злостью простонал Артур, когда они, наконец, выехали из города, оставив растерянных законников позади. — Я думал, ты это в шутку предложил.

— Да брось… Было же весело! — беззаботно улыбнулся Мика, еще раз прикладываясь к своей бутылке. — Или слишком весело для тебя, а, святоша? Ты ж у нас прямо полиция нравов! Что тебя возмутило? Джига от хрен знает кого, но вряд ли ирландца, или то, как Датч того парнишку засосал?

— Я не засосал, а только поцеловал в щеку… Но если бы понадобилось — и по-французски поцеловал бы! — заявил Датч совершенно трезвым голосом. — Отлично сработано, ребята! Мы показали себя такими безобразно пьяными, что, чувствую, эти двое постесняются рассказать о нас кому-нибудь из старших, а если и расскажут, то пока они разберутся, что к чему, пока поймут, кто мы такие, мы будем уже так далеко, что даже Пинкертоны туда не сунутся.

— Так ты на самом деле не пьяный? Я-то думал… — удивленно пробормотал Мика. — Ты же полбутылки залпом всадил!

— Голландцы научили русских не только строить корабли и курить, но и пить! — с шутливой гордостью рассмеялся Датч. — А полбутылки кагора было для того, чтобы от меня правдоподобно разило перегаром: если уж следовать безумным планам, то безупречно, чтобы было не придраться!

— Да уж, поверить не могу, что это сработало… — простонал Хозия, решаясь, наконец, сесть. Джон тут же протянул ему открытую бутылку, но он отказался, поскольку и без спиртного чувствовал себя так, будто проснулся после хорошей пьянки. Кроме того, на делах он предпочитал не пить, — а это дело еще не было закончено. Более того, ему казалось, что передряга, в которую они влипли, еще только начиналась…

— Да я и сам не очень-то верил, что сработает — идея все же из разряда безумных и глупых… Если бы это не помогло, мы бы их просто вырубили, — беззаботно отозвался Датч. — Но на этот раз удача была на нашей стороне! Было бы их там побольше, и будь они постарше — пришлось бы навести еще больше шороху, просто протаранив их.

— Между прочим, имя вашей удаче — Мика Белл: я дал им ложную наводку, якобы мы морем уходить будем, чтобы вся эта толпа Пинкертонов собралась на пристани!

— Правда? Что ж, спасибо! — усмехнулся Артур. — Может, я в тебе и ошибался… Сейчас ты нам здорово помог. Надеюсь, эти сволочи поплывут искать нас на лодках и потонут…

— Или пусть их занесет к черту на рога на необитаемый остров, где нет ничего, кроме песка… вот там пусть строят свою цивилизацию как хотят — посмотрел бы я на это, — ядовито прибавил Датч. — Ну а теперь, Артур, твоя очередь вести! Нам нужно наведаться к Тони.

* * *

Тони встретил их на крыльце своего дома — будто знал, что они приедут, и ждал. Увидев его, Хозия даже поразился тому, как мало он изменился за все годы их знакомства: с первой их встречи прошло чуть больше двадцати лет, а он остался все тем же маленьким, сухим и бледным человеком в очках с самыми толстыми линзами, какие только можно было себе представить… В его длинных вечно слегка растрепанных волосах не прибавилось ни одной новой седой пряди; казалось, даже его зеленый клетчатый костюм, вопиюще не соответствующий моде, был тот же, что и в ту ночь, когда они встретились впервые, — и он точно так же смотрел на них своими близорукими, но удивительно острыми серыми глазами: спокойно, испытующе и как-то по-особому сочувственно. Хозия все еще не доверял медицине в целом, и ему не хотелось, чтобы кто-то другой пытался лечить его, но один этот взгляд немного успокаивал.

— Ну что, опять кого-то на охоте подстрелили? — тепло усмехнулся Тони, спускаясь с крыльца им навстречу.

— Да, и на этот раз даже двоих, и весьма серьезно: одному, кажется, ногу раздробило, второму только прострелили руку, но его контузило… ты сможешь помочь? — вздохнул Датч, с надеждой заглядывая ему в глаза.

— Сделаю все, что смогу, — привычно спокойно улыбнулся Тони. — Давайте-ка в дом… уверен, жить все будут.

Примечания:

P. S. Помянем психику тех двоих законников, которых угораздило столкнуться с этой "пьяной" компанией.

P. P. S. Как вам? Попадаю в характеры?