Дела сердечные (гет)

Keep the faith in your false perception.

Red Sun Rising — My muse

Первое, что он замечает — ядерно-красную клетчатую юбку и не менее яркий галстук, повязанный крепким узлом вокруг тонкой шеи.

Пару часов назад они закончили с сортировкой раненых после автомобильной аварии: медсестры валились с ног и отмывали кровь с пола, попутно разбирая папки пациентов и мечась между палатами. Приемное отделение, по сравнению с утренней суетой, затихло, почти все кушетки пустовали, оставалось только заполнить бумаги и уточнить расписание завтрашних операций. Его смена скоро заканчивалась, по правилам он уже давно выполнил свой максимум работы по количеству часов, но ещё одна ночь без сна, пожалуй, меньшее из проблем.

Она сидела на высокой кушетке в самом дальнем углу отделения, по-детски болтая ногами в милых кружевных гольфах, на коленях лежал огромный том в старом коричневом переплете, раскрытый где-то на середине с вывалившимися пожелтевшими страницами. Красный пиджак в тон юбки был великоват в плечах и застегнут только на верхнюю пуговицу, волосы скорее походили на гриву дикого зверя — пышные, беспорядочные, как будто она недавно проснулась.

— Её до сих пор не приняли? — Том украдкой поглядывает на Беллатрису, которая возится с папками за стойкой регистрации, где он секунду назад заполнял медкарту. Она работала в ночную смену и не была хорошей собеседницей, больше любила сплетничать с Виндой и Друэллой в ординаторской, да и никогда не общалась на личные темы с врачами, считая их высокомерными идиотами с высшим образованием (что не всегда было далеко от правды). Но, справедливости ради, она поддерживала идеальный порядок в больнице в период ужасного хаоса любой катастрофы.

— Мм, нет, — задумчиво протянула Белла, чуть прищурившись. — Когда я приступила, она уже здесь была, ждет около четырех часов. Плюс-минус.

— Она чья-то родственница или пациентка? — Он начал бегло просматривать имена на картах и талонах, но в основном все они были жертвы аварии.

— Второе, — Беллатриса поправила очки и нахмурилась, доставая с полки толстую потрепанную папку, — пациентка Эйвери. Постоянная, у нее было назначено, но он был занят в неотложке и перенес все приемы.

— И, как обычно, никому об этом не сообщил. — Том устало покачал головой, резко выдергивая медкарту из чужих рук: Белла тихо фыркнула, решив в этот раз не комментировать эту чрезмерную наглость — из всех остальных его она хотя бы уважала.

На вид ей было не больше 16 — скромная, замкнутая, слишком умная для сверстников, но смелая, раз пришла сюда самостоятельно, когда обычно сердечники, да еще в таком юном возрасте, и шагу не делают в сторону больницы без родителей.

Второе, что он понимает — он жестоко ошибся, если подумал, что она заблудившаяся школьница, помешанная на красном цвете.

Вблизи Том сразу узнал многотомный учебник по сердечно-сосудистым заболеваниям, написанный его бывшим преподавателем Альбусом Дамблдором. Его изучали постепенно, иногда по книге в семестр, иногда в год, даже ему пришлось туго в понимании содержания, хотя другие произведения он мог прочитать за считанные дни и с легкостью сдать сессию. У нее был третий том, самый толстый, который обычно выпадал на начало четвертого курса.

Сейчас сентябрь, она прочитала половину.

— Вы так и будете стоять там и пялиться, или зайдете? — Она не смотрит на него, по-прежнему уткнувшись носом в книгу, и это демонстративное пренебрежение невыносимо раздражает.

Том молча зашёл в палату, закрывая за собой дверь — ответ на колкость только позволит ей руководить положением. Его взгляд цепляется за небольшую заколку в виде банта и чуть ли не режет по ленте, когда он узнает фирменный атрибут женского сообщества «Львицы», которые были так популярны во времена его учебы в Хогвартсе. У него ужасно рябит в глазах: красная юбка, пиджак, портфель, лаковые туфли, даже маленький гранат в кольце практически ослепляет — слишком много красного цвета на один квадратный метр.

Конечно, львы. Только гриффиндорцам свойственны такая нахальность и упрямый эгоизм, прожженный годами уверенности в том, что они лучше всех остальных.

— Вы не Джексон, — она констатирует это как общеизвестный факт, и когда он отрывает взгляд от заколки, она уже закрыла книгу и слегка откинулась назад, положив руки по обе стороны от себя. — Снова в отпуске?

— Боюсь, что доктор Эйвери, — Том намеренно делает акцент на фамилии, подчеркивая невысказанное обвинение в дерзости, — недоступен, сегодня только я, — уголки губ приподнимаются в притворной улыбке, и он наконец читает имя на медкарте:

Гермиона Грейнджер.

— Вы поступили с какими-то определенными жалобами, мисс Грейнджер? — Он избегает прямо говорить о том, что даже не заглядывал в её историю болезни.

По её лицу пробежала беглая тень, она резко ощетинилась как от пощечины, но быстро пришла в себя, возвращая непринужденное выражение.

Нет, в ней не было ничего от малоопытной зазнайки-старшеклассницы.

— Пару лет назад, на первом курсе мне диагностировали гипертрофическую кардиомиопатию, — Гермиона равнодушно пожала плечами, будто сотни раз пересказывала это раньше, — потом из-за осложнений, вызванных воспалением легких в прошлом году, началась сердечная недостаточность. Я регулярно посещаю Джексона, чтобы пройти обследование и назначить лекарства. Я уже пью бета-блокаторы и антикоагулянты, но, — она склонила голову набок, чуть покачиваясь на месте, — периодические обмороки мешают концентрации, а преподавателей пугают до потери пульса.

Ему пришлось быстро реагировать на этот краткий пересказ, несмотря на изнеможенное состояние: выраженная кардиомиопатия, осложнения, прием лекарств, юный возраст, побочные эффекты. Она сказала всё, что нужно было, и осталась довольна произведенным эффектом: это сквозило в её насмешливом взгляде — она чувствовала себя здесь более чем свободно, как если бы это он был гостем в её доме.

— Мне нужно Вас осмотреть.

— Как угодно, — тихо ответила Гермиона, устало закатив глаза к потолку.

Она легким движением сбросила пестрый пиджак на подушку, но с белой блузкой пришлось повозиться — Том сбился со счета, сколько там пуговиц. Только сейчас он заметил, как резко контрастировали её руки с оттенком лица: они почти сливались с тканью, а пальцы подрагивали из-за тремора. Это не было для неё некомфортной или неловкой процедурой, для нервозности в присутствии врача у неё слишком богатый опыт общения с такими как он. Её это скорее…злило.

Он надел стетоскоп и аккуратно подошел к ней, сохраняя дистанцию в несколько сантиметров; в ноздри ударил мягкий аромат цитрусовых духов, едва уловимый на расстоянии и отчетливо различимый вблизи. Она никак не отреагировала на смену положений, держалась уверенно, немного вальяжно, но молчала, наклонив голову в его в сторону. Даже дыхание не сбилось — одно легкое раздражение мелькнуло во взгляде, да и то так же быстро растворилось, как только он обратил внимание.

Гул в ушах на секунду заслонил все звуки: её сердце бешено колотилось с ужасающей скоростью. Поразительно, как оно ещё не проломило грудную клетку.

— Вы же со Слизерина, верно? — Её голос такой же звонкий и легкий, врывающийся в излишне неподходящий момент, — она будто сигналит, возвращая его к диалогу. Говорит слишком близко, игриво, специально провоцируя его на ответную реакцию. Возможно, он ей подыграет.

— Что меня выдало? — Том прикрыл глаза, стараясь сосредоточиться.

— Вы чуть не разрезали меня на месте, когда увидели форму, — Гермиона дергает плечами от внезапного холода, но весело ухмыляется, теребя край клетчатой юбки, — к тому же большинство здешних врачей закончили Хогвартс. Факультет отгадать было несложно.

Ох. Пожалуй, ему всё же стоит вспомнить навыки самоконтроля.

— А гриффиндорцы по-прежнему хвастаются своим мнимым превосходством. — Том первым делает шаг назад, перекидывает стетоскоп через шею и щелкает ручкой, бегло черкая что-то в медкарте.

— Да, — она улыбчиво кивает, ни намека на обиду, — и мы по-прежнему обгоняем вас по баллам.

— В моё время было иначе, — он не поднимает головы, упрямо стараясь игнорировать её существование, — Дамблдор слишком многое вам позволяет.

— Очень детские отговорки для слизеринца, — Гермиона язвит так быстро и едко, что чернила ручки размазываются по странице, когда он слишком сильно давит на корпус.

Его пальцы впиваются в тонкий картон медкарты, в некоторых местах оставляя явные вмятины, и Том с неохотой отрывает взгляд от записей и в упор смотрит на неё, даже не пытаясь скрыть раздражение. А она сидит в той же позе, лениво, нарочито медленно застегивая пуговицы.

Том не был идиотом — женщины всегда интересовались им, это было крайне трудно не заметить. Большинство растерянно хлопали ресницами, если он обращался к ним, другим хватало ума не показывать свои чувства на людях, но некоторые не стеснялись в методах и вовсю старались завлечь его.

Проблема в том, что ничего из этого не подходило её действиям. И это сбивало с толку.

— Доктор Реддл, не пяльтесь. В конце концов, это неприлично, — она говорит с наигранной обидой, что до него не сразу доходит смысл её слов — ему требуется нехилое самообладание, чтобы не сказать то, о чем он потом пожалеет.

Гермиона закончила с верхними пуговицами и неряшливо заправила блузку в ткань юбки, поднимая воротник, чтобы надеть галстук. Красный пестрит на фоне лица, чей едва здоровый оттенок поддерживается только слоем румян. Её рука дергается, пытаясь затянуть узел, и твердый взгляд наконец дает слабину — несмотря на стойкий контроль ситуацией, тело плохо слушается её. После галстука она смиренно кладет ладони на колени, оставляя сумку и пиджак валяться на кушетке бесформенной кучей.

— Одышка, головокружение, потемнение в глазах? — он задает стандартные вопросы, отвлекаясь на корявый почерк Эйвери — будто в этих каракулях была хоть толика смысла.

— Периодические мигрени, головокружение в дни экзаменов и по ночам, если задерживаюсь в библиотеке. Глаза, ну, — Гермиона наклоняет голову, чуть прищурившись, — пока что всё четко.

— Разве Вас не должны были освободить от занятий? — Том хмурится, разобрав среди пустых слов справки для преподавателей и рекомендации по режиму дня. — В таком состоянии повышенная нагрузка небезопасна.

Она смеется. Снова.

Её взгляд скользит по его халату, цепляясь то за бейдж, то за края рукавов. Он впервые за долгое время ощущает это отвратительное чувство — он кого-то абсолютно не понимает.

— А Вы бы стали уклоняться от учебы на последнем курсе, особенно когда приближается первая сессия? Пускай хоть грузовик собьёт, Вы откажитесь от этого?

Нет.

Ни за что на свете.

— Поймите, доктор, — Гермиона мягко спрыгивает с кушетки и приземляется на ватные ноги, разглаживая края юбки, — если надо будет, моё сердце устроит гонки на аттракционах в любой момент — неважно, сижу я на лекции или лежу в кровати. Я не хочу провести остаток своих лучших лет на больничной койке, с учетом того что это устранит только самые явные симптомы. — Она осторожно подходит ближе, не видя никакого сопротивления, и нервно поджимает нижнюю губу, будто готовясь сказать что-то, что ей самой не очень нравится. — Мне нужно решение, которое поможет и дальше исправно функционировать моему ещё здоровому мозгу, а не ухудшит его работу.

Том думает с полминуты: пытается взвесить банальные «за» и «против», найти причину позвонить Джексону и больше не говорить ей ни слова, хочет повторить уже назначенное лечение и убедить следовать ему — хочет побыстрее уйти домой и забыть о её существовании.

— Я изменю дозировку лекарств и назначу несколько препаратов с эрготамином, это должно устранить побочные эффекты и ослабить боль, — он произносит это монотонно, на автомате, но она улыбается, хватая каждую фразу как глоток свежего воздуха. — Не помешает томография, проверить, нет ли нарушений, и Белла запишет Вас к неврологу проконсультироваться насчет мигреней.

— Спасибо, — она рвано выдыхает, и в голосе слышатся хрипы, но Гермиона кидается к пиджаку, быстро накидывая его на плечи, пока Том выписывает рецепт.

Он аккуратно вывел последние буквы и вырвал листок, когда она повернулась, чтобы практически выхватить его из рук — он отдает не сразу.

— Мисс Грейнджер, — Том говорит устало, с четкой расстановкой, будто пытаясь объяснить малолетнему ребенку какую-то элементарную истину, — всё это временно. Если Вы не сбавите темп, то лекарства не помогут и обычный обморок посреди занятия будет наименьшей из проблем.

— Обещаю, я буду паинькой, — Гермиона медленно приближается и практически шепчет, без тени прежней серьёзности. Она забирает листок и кладет его в сумку, а потом делает то, отчего у него кровь в жилах стынет — снимает заколку с волос и ловко бросает ему в верхний карман халата, на прощание слегка хлопнув ладонью. Том даже не реагирует, в открытую смотрит на неё удивленными глазами — это она так нашла новый способ взбесить его или правда с ума сошла? — В благодарность, — о, точно сбрендила, — и на память.

Гермиона спешно покидает палату, и вместе с ней улетучивается запах цитрусов.

Ему требуется минута, чтобы прийти в себя. Как минимум привести в порядок собственное дыхание. Заколка все ещё лежит в левом кармане, под сердцем, удобно помещается и весит совсем ничего. Том подрывается с места — или швырнет ее обратно, или бросит в мусорное ведро. Но когда он выходит из комнаты, фигура в бордовом пальто уже сливается с толпой. Осторожно лавирует между людьми и растворяется где-то среди машин.

Не станет же он кричать при всех.

— Всё так плохо? — Беллатриса с натянутой улыбкой выглядывает из-под очков — довольная, как змея после трапезы.

— Отвратительно.

Заколка так и остаётся лежать в кармане халата.

Нервы ни к черту.

Я знаю, что ты ненавидишь нуждаться в нас, но почему тебе так необходима эта ненависть?

22-20s — Shoot Your Gun

У него был ужасный день.

Когда будильник с грохотом падает на пол вместе со стаканом воды, это оплошность, нелепая случайность. Когда ты тридцать минут ждешь обыкновенный эспрессо и кто-то делает ошибку в написании твоего имени (Тим, серьёзно?), это раздражает. И если неуклюжая официантка чуть ли не опрокидывает поднос с кофе, оставляя коричневое пятно на твоём пальто, это тоже просто злит. Когда случается пробка или авария на автостраде, начинается дождь и придурок позади изо всех сил сигналит, думая, что это каким-то магическим образом поможет ему продвинуться вперед, это бесит.

Но когда ты опаздываешь на работу почти на час, это граничит с чувством истерии.

Том НИКОГДА не опаздывает.

Поэтому интерны удивлённо смотрят вслед и тихо перешептываются, стоит ему промчаться мимо стойки регистрации на пути в ординаторскую. Он бурей проносится между пустыми кушетками и скандальными пациентами, пытающимися ухватиться за первого попавшегося врача, но медсестры прибывают раньше, чтобы увести их для заполнения карты. Они знают, что в ближайший час лучше не попадаться ему на глаза. В противном случае… ну, мало ли что.

Том ведь никогда не опаздывает.

Он сминает пальто и бросает его в шкаф, наглухо захлопывая дверцу до уродливой вмятины на месте замка. Холодная вода стекает по его лицу, вдоль подбородка и спускается к шее, намочив белый воротник рубашки, но Том в упор смотрит в мутное от разводов зеркало, до побелевших костяшек сжимая края раковины. Ему нужно время. Хотя бы пять несчастных минут тишины и спокойствия.

Неужели это так много, чтобы просить о подобном?

— Реддл.

Его плечи напрягаются, Том опускает голову и медленно выдыхает через нос с полузакрытыми глазами, прежде чем выпрямить спину и повернуться к собеседнику с вежливой улыбкой.

— Доктор Гриндевальд, — он слегка кивает в знак приветствия, уголки губ дёргаются, когда попытка скрыть раздражение с треском проваливается, — чем обязан?

Геллерт Гриндевальд по какой-то причине всегда интересовался Томом — только тот перешел в интернатуру, как обзавёлся покровителем в лице главы кардиохирургии. Геллерт занимал этот пост много лет, человек старой закалки с крайне консервативными взглядами, но который действительно видел потенциал. И если ты и вправду так хорош, то он будет требовать втрое больше, чем с других. Для Тома это не было проблемой: Хогвартс научил его не полагаться на остальных, а потом и кровью зарабатывать каждый балл.

Возможно, именно поэтому они быстро нашли общий язык.

Ходили слухи, что Гриндевальд собирался уйти на пенсию (или открыть частную клинику — никто так и не смог определить, какая версия более приближена к реальности) и готовил преемника. Нетрудно догадаться, кого конкретно, с учетом того, какой жёсткий график был у Тома. Впрочем, с таким же успехом Геллерт должен был уйти еще десятилетие назад, но это не упрощало задачу, когда дело касалось следования всем его требованиям (какими бы жесткими они ни были).

И одно из них «пунктуальность».

— Тебя не было на обходе, мне пришлось поручить твоих срочных пациентов Долохову, — Гриндевальд говорит четко и совершенно равнодушно, что хуже, чем открытый выговор.

Дела плохи.

Но, в конце концов, он был примерным работником на протяжении многих лет, не может же всё измениться из-за одного глупого проступка?

— Прошу прощения, сэр, — Том виновато качает головой, глядя в пол, — я могу приступить к работе через пару минут. — Оправдываться нет смысла. Для Геллерта единственная приемлемая причина для неявки на рабочее место — внезапная смерть.

— Это не обсуждается. Однако, — он поправляет бейдж на халате, останавливаясь у выхода из ординаторской, — до обеда ты будешь помогать Лестрейнджу в приемном отделении. Потом займёшься плановыми осмотрами своих пациентов, когда с ними закончит Долохов.

О, это гораздо хуже, чем выговор.

Потому что «помогать» Лестрейнджу означает быть на побегушках у самого заносчивого человека, чьё эго размером с Восточную Европу. Слушать глупые речи о его мнимом превосходстве и не сметь сказать ничего против.

— Сэр, Вы меня отсылаете? — Том недоуменно хмурит брови, даже не пытаясь скрыть разочарование.

— Разве помощь нуждающимся теперь наказание? — Гриндевальд бросает на него насмешливый взгляд и покидает комнату, не удосужившись даже закрыть дверь.

Том несколько секунд стоит неподвижно, почти не дышит и моргает только тогда, когда сухость в глазах становится невыносимой. Но ему придётся. Придётся сделать то, что нужно. Если вставить беруши, голос Рабастана станет хотя бы относительно терпимым. Если мысленно отсчитывать секунды до обеденного перерыва, можно будет сосредоточиться на количестве швов: вертикальные, горизонтальные, надраневые, подраневые…

Он надевает халат, застегивает каждую пуговицу и тянется к бейджу с именем, чтобы прикрепить его к карману.

Костные швы, мышечные, сосудистые, кожные…

Он останавливается, ощущая, что в левом кармане что-то лежит.

Глупая ярко-красная заколка.

Боги помогут ему, если к концу отработки никто случайно не упадет на скальпель.

В приемном отделении в принципе никогда не бывает спокойно. Просто в одни дни хуже, в другие лучше, но суть не меняется — это рутина общего профиля, которая превращается в бесконечную беготню и жуткую какофонию. Сюда поступают все. И если в первые годы интернатуры это считалось банальным инструментом учёбы, то после ординатуры Том избегал этого места, как только мог. Возвращение туда было сравни затягиванию в водоворот.

Честно говоря, он больше предпочитал людей в бессознательном состоянии на операционном столе.

До праздника урожая оставалось чуть меньше недели, но пока приемное было забито переломами, ножевыми и типичными случаями гриппа — ежегодная вспышка вирусных заболеваний пришлась в этот раз на самое начало осени. Рабастан считал такого рода инфекции глупыми и незначительными, потому был рад скинуть всех пациентов с подходящими симптомами на Тома. Потом ему достались порезы, ожоги. И конечно, всё это не без напыщенных речей Лестрейнджа и безосновательных упреках в некомпетентности.

Стежки не ровные.

Фамилия пишется не так, аккуратнее.

Почему так долго?

Где история болезни?

Рабастану крайне повезло, что он ушел на перерыв на своих двух ногах.

Тому повезло меньше.

— Как проходит день? — Винда открыто ухмылялась и невинно хлопала ресницами, облокотившись на стойку регистрации в нескольких сантиметрах от лица Тома и поправляя бейджик медсестры, пока он заполнял медкарты.

— Что, у Беллы выходной и тебе не с кем посплетничать? — Он не отрывал взгляд от документа, и чернила в углу смазались, когда его рука дёрнулась из-за легкого удара Винды.

— Не будь таким грубым, — она улыбнулась и хотела было пригладить его нагрудный карман, но заметила смутные очертания какой-то вещи, — что это? — Винда нахмурилась и потянулась ближе, но Том резко одернул её:

— Не трогай, — он ощетинился и быстро всучил ей историю болезни, чтобы на пару секунд отвлечь её, перебираясь на другой конец стойки.

— Ладно-ладно, хватит злиться, — Винда закатила и в качестве капитуляции подняла руки ладонями вверх, — но я пришла предупредить. — Её лицо вдруг стало серьёзным, хотя не утратило прежней озабоченности, когда она взглядом очерчивала линию его подбородка.

Она флиртовала. Вообще-то, она всегда это делала, стоило Тому появиться в её поле зрения. Но никаких намерений не высказывалось, за этим не стояло ничего, кроме глупой невинной игры. И Винда пользовалась безоговорочным доверием Гриндевальда (Том не понимал, почему, ведь она проработала здесь гораздо меньше его), так что это пришлось позволить.

В конце концов он просто научился не обращать на это внимание.

— Настоятельно рекомендую сегодня избегать Эйвери, — Винда перешла на шепот, практически вплотную наклонившись к Тому, — он в ужасном настроении.

— Это не имеет ко мне отношения, — он равнодушно отмахнулся от нее, выискивая среди груды бумаг направления для своих пациентов.

Ради всего святого, ему нужно работать.

— Он зол на тебя.

— Его проблема, не моя.

Винда недовольно фыркнула и, выразительно покачивая бедрами, отступила к стеллажу позади себя, швырнув чистые направления под нос Тому.

У него не было времени сейчас заниматься этим, если он хотел успеть на обеденный перерыв (по крайней мере на те несчастные пятнадцать минут, которые остались), поэтому он запихнул бумаги в общую папку и направился в кафетерий — без порции кофеина недалеко до комы. Его место в углу вдали от окон было свободно, и в целом ему хватало времени на вторую чашку эспрессо и дряной салат с витрины.

А если серьёзно, какой повод у Эйвери его ненавидеть?

— Ублюдок.

О, ну началось.

— И тебе доброе утро, Джексон. — Том даже не взглянул на него, уставившись в документы и допивая кофе, когда Эйвери подошел к его столу и, ой, загородил весь свет своей массивной тенью.

— Это не смешно, Реддл, — Джексон стиснул зубы и с силой пнул стол, посуда задрожала и почти опрокинулась, когда Том медленно поднял голову и отставил чашку в сторону.

Из-за шума весь кафетерий затих, любопытные интерны и ординаторы прекратили разговоры и уставились на них, осторожно придвинувшись, чтобы лучше расслышать.

Глупые сплетники.

— Хочешь чем-то поделиться с классом, Эйвери? — Голос Тома чистый, отрепетированный, и он режет тишину гораздо сильнее, чем любой скальпель.

Он знает, как обращаться с ним. Он знает всё. Поэтому, когда уверенна поза Джексона дрогнула в неловком молчании, он знает, что основной удар уже прошел — на большее ему сил не хватит.

Как минимум не в той мере, в которой планировалось изначально.

Джексон шумно вздохнул, на секунду прикрыв глаза от раздражения, но, похоже, гнев всё-таки пересилил страх, когда он продолжил с кривой усмешкой:

— Мало того, что ты заискиваешь перед Гриндевальдом в надежде получить должность, которая тебе никогда не светит, — на этих словах Том отложил папку и вопросительно выгнул бровь, но не стал перебивать, — так теперь еще открыто поливаешь нас грязью перед пациентами. От тебя действительно так часто отказываются, что ты заинтересовался чужими делами?

— Если хочешь поговорить о непрофессионализме, я могу вспомнить дюжину твоих проступков за последний месяц. — Том откинулся на спинку сидения и быстро перевёл взгляд кверху, сделав притворно задумчивый вид. — Нарушение этики, потеря снимков, неверное заполнение документов…

— Что ты ей наговорил?

Так, теперь он действительно потерял суть разговора. Если не учитывать тот вариант, где Эйвери попросту бредит.

— Знаешь, это было весело, но, — Том медленно встал с места, — мне пора вернуться к работе. Я понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Ты украл у меня пациентку! — Лицо Джексона побагровело, он впервые за все время накричал на Тома.

Вообще-то никто этого не делал ещё.

— Хотя неважно, — Эйвери раскинул руки, осторожно отходя на два шага назад, — сейчас это твоя проблема, не моя, так что поздравляю. Она ждет тебя в кабинете томографии. — Он поспешно вышел из кафе прежде, чем Том смог что-либо ответить — не то чтобы даже при всем его остроумии он бы смог.

Только трем людям за эту неделю он назначил МРТ, и лишь одна из них не была его пациенткой изначально. Видимо, все ее двусмысленные фразы все-таки были элементарными заигрываниями — не она первая, не она последняя, но если из-за этого Джексон побежит жаловаться Гриндевальду именно сегодня, то он упадет еще ниже, чем утром.

Ему не понадобилось много времени, чтобы подняться на третий этаж, где располагался томограф. Кабинет делился на две части: в первой врачи читали снимки с мониторов, за стеклом уже была хорошо освещённая комната с аппаратом.

Она сидела рядом с каким-то медбратом, имя которого он не помнил и знать не желал, и рассматривала контрастные изображения поражённого головного мозга.

И смеялась.

Через три секунды он возненавидит уже любой смех.

— Мисс Грейнджер.

Том едва узнал ее без красного цвета. Зеленая атласная блузка с воздушными рукавами и тёмные брюки смотрелись сюрреалистично после гриффиндорского взрыва в их первую встречу, даже ее волосы были аккуратно выпрямлены, не утратив прежнего объёма.

— Доктор Реддл, рада Вас видеть. Мы заждались, думали, Вы не придете. — Она мгновенно обернулась к нему с широкой улыбкой, в то время как сидевший слева от нее медбрат занервничал, спешно закрывая изображения на экране.

— Сэр, мы просто исследовали старые снимки, исключительно в интересах науки, мы… — медбрат — Колин, как написано на бейдже, — заикался, нелепо оправдываясь, но Том его прервал:

— Оставь нас.

Гермиона закатила глаза и положила руки на подлокотники, поворачиваясь в кресле, пока Колин, спотыкаясь на ровном месте, выходил из кабинета.

— Пожалейте мальчика, это я его уговорила.

— Речь пойдёт не об этом, мисс Грейнджер.

— Хорошо, что я уже сделала не так? Помимо невинных снимков чьих-то мозгов. — Она тяжело вздохнула, разводя руками, и чуть наклонилась, приблизившись к нему. — Убила Вашу любимую кошку?

Господи дай ему сил.

— При всем уважении, но Ваше поведение и намерения неприемлемы. — Том терпеть не мог подобные беседы с женщинами. Какие бы слова не подбирал, это всегда звучало ужасно. — Существует врачебная этика, взаимоотношения должны быть строго профессиональными, и доктор Эйвери курировал Ваш случай много месяцев — смена врача здесь нецелесообразна, особенно из тех соображений, которыми вы руководствуетесь.

Гермиона замерла и удивлённо захлопала ресницами, молча выслушивая его тираду. Она несколько секунд переводила взгляд от одного угла комнаты к другому, ожидая подвоха, но Том все так же смотрел на нее в упор в ожидании ответа.

— А-а, поняла, — улыбка медленно расползлась по ее лицу, когда она закивала, — считаете, что я сменила врача, потому что влюбилась в Вас. Поразительное самомнение, доктор Реддл. Если Вы так истрактовали мое поведение, то у Вас большие проблемы с пониманием того, чего хочет женщина.

Черт.

Он ненавидит ее. Ненавидит за то, что она не оставляет ему цензурных вариантов ответа, за то, что он снова чувствует себя полным идиотом, но теперь по собственной вине.

Потому что в этот раз проблема не в ней.

Том уже готов был осторожно сменить тему, перевести в менее оскорбительное русло, когда Гермиона внезапно подняла ладонь вверх, не дав ему и слова сказать.

— Знаете, как со мной обращается Джексон? — она посерьезнела и перешла на шепот, но в практически пустой комнате Том прекрасно ее слышал. — Я задаю вопросы, он отвечает либо коротко и сухо, либо уклончиво, а когда я хочу узнать больше, говорит, что мне «не о чем беспокоиться», это ерунда. Когда я предлагаю альтернативу, какое-то новое решение, он отнекивается: «Я о таком не слышал, это не моя специализация». Как будто у меня особенный случай, хотя что здесь особенного, кроме слабого иммунитета? — Гермиона усмехнулась и остановилась, закусив нижнюю губу и на мгновение прерывая зрительный контакт, но продолжила: — Он вечно пытается отговорить меня от дополнительных лекарств, считая, что это только навредит, и лучше всего мне завершить учебу. Лишний стресс. Я не говорю, что Эйвери плохой врач, но он не понимает, что мне нужно. Мне почти 20, я лучшая на курсе, а он видит школьницу, которая ни черта не может без родителей и ничего не знает. А я не дура, доктор Реддл.

Том задумчиво склонил голову, с каждой фразой подходя все ближе, пока не занял свободное кресло справа от нее.

В этом был смысл, и это вполне соответствовало характеру Эйвери, поэтому ее вряд ли можно было винить за желание поскорее избавиться от него. Она слишком упряма, чтобы слепо следовать рекомендациям, когда они подразумевают бросить университет как минимум на месяц, и даже в этом он на ее стороне.

Хотя она все равно его бесит.

— Почему Вы не сменили врача раньше, почему сейчас?

— Методы Джексона очень типичные, такие же консервативные подходы у большинства специалистов. Но Вы были первым, кто меня послушал, — Гермиона пожала плечами, опустив руки на колени, — а это уже отличное начало. Мне нужен тот, кто будет открыто обсуждать со мной мое состояние и необходимые правки в лечении, а не отказывать в каждом предложении. Я сказала Эйвери, что его услуги… неудовлетворительны, и попросила нового врача. Вас.

— Что ж, похоже, Джексон слишком остро воспринял ваше расставание. — Том покачал головой и повернулся к мониторам, вспоминая утреннюю потасовку.

— Возможно, — она прищурилась, поджав губы, — это могло прозвучать как обвинение в некомпетентности, но я старалась преподнести всё как можно мягче. Надеюсь.

— Мы можем с этим работать. — Мы. — Позовите Колина и полезайте в томограф, нам придётся провести здесь ещё полчаса.

Бедный Колин запыхался, заходя в кабинет, и неуклюже приземлился на сиденье, судорожно щёлкая кнопками. Он то и дело поглядывал на Тома, стараясь находиться от него как можно дальше, пока Гермиона переодевалась за ширмой в больничную одежду. Она сложила блузку и брюки, одетая в длинную белую пижаму, и Колин сорвался с места, помогая ей устроиться на столе, зафиксировал тело, прежде чем задвинуть стол в цилиндрическую камеру.

— Мисс Грейнджер, — Том пододвинул микрофон, чтобы его было слышно, непрерывно глядя через стеклянный экран, разделяющий комнаты, — лежите неподвижно, если почувствуете дискомфорт, немедленно сообщите.

— Конечно, доктор, — вполголоса ответила Гермиона, и через минуту Том включил аппарат.

Работа с томографом не была сложной, но порой довольно утомительной — особенно после утренних событий. Не помогал Колин, который вечно стучал по столу и места себе не находил, как будто впервые этим занимался, хотя работал по меньшей мере два месяца. Не помогал и тот факт, что ему действительно придётся заниматься ее лечением, возможно, последующие годы. У него бывали сложные пациенты, сложные операции, но это-

— Снимки готовы, сэр, — пробормотал Колин, выводя на монитор полученные изображения. Он нажал на кнопку, выключив томограф, и отошел к Гермионе, чтобы снять катушку и валик, фиксирующие ее на подвижном столе.

Она тихо вышла из аппаратной, потирая запястья, и ободряюще улыбнулась Колину, когда Том взглядом указал ему на дверь. С такими результатами обсуждать все следует с глазу на глаз.

— Ну что? — произнесла Гермиона и села в кресло, слегка покачиваясь. — Буду жить? — Она откинулась за спинку, вальяжно закинув ногу на ногу, и скрестила пальцы на руках, выжидающе глядя на него.

Том вздохнул и повернул монитор к ней, чтобы она могла видеть снимки. Гермиона сразу приблизилась, облокотившись на стол, и недоуменно нахмурилась, рассматривая изображение собственного сердца.

Четыре черно-белых снимка, везде в центре неровный овал, как раковина разделённый тонкий линией, но половины неодинаковы, одна значительно превышала объём другой.

— Знаете, что это? — спросил Том, подперев подбородок рукой.

— Предполагаю, — шёпотом ответила Гермиона, сжимая и разжимая кулак. Она опустила голову в пол, тяжело вздыхая, и положила ладонь на левую часть груди.

— Обструкция выносящего тракта левого желудочка, — он пальцем указал на увеличенную часть сердца, — застой в малом круге кровообращения вызвал одышку, но это не самая большая проблема. С Вашим диагнозом это в порядке вещей, но сейчас ситуация усложнилась.

— Так я умираю? — Заметив, что Том замешкался, подбирая слова, Гермиона тут же добавила: — Ладно Вам, не думайте о том, как смягчить удар, я не настолько слабонервная, — она саркастически улыбнулась, взмахнув рукой, — говорите прямо.

— Одним из последствий является внезапная смерть. — Том похолодел, отбросив все тонкости общения с пациентами. — В основном протекает бессимптомно, из-за этого плохо подвергается диагностике, но в любой момент все может измениться, и Вы умрете от остановки сердца.

— Потрясающе, — Гермиона заморгала, в легком шоке покачиваясь в кресле, — но разве мой первоначальный диагноз уже это не подразумевал?

— В целом, да, — он натянуто кивнул, — это характерно для гипертрофической кардиомиопатии, однако ранее все это удачно контролировалось препаратами и не было так запущено. Теперь левый желудочек фактически заблокирован.

Гермиона молчала, нервно сминая нижнюю губу и рассматривая снимки, пока Том смиренно ждал, практически не шевелясь. Он медленно очертил взглядом всю ее фигуру от линии роста волос до тонких швов на краях пижамы, задержавшись у ключицы и поднимаясь выше к шее, наблюдая за ее едва заметными движениями. Она сглотнула, закрывая глаза, и наконец ответила:

— Хорошо, какие варианты?

Ему потребовалась лишняя секунда, чтобы перевести взгляд и сосредоточиться.

— Протезирование митрального клапана — лучшее решение, пересадка сердца на данный момент Вам не требуется, — Том чуть шевельнул плечами, прикидывая план операции, — но действовать нужно в ближайшее время.

— Когда?

— Сегодня.

Она засмеялась, вставая с места и скрещивая руки на груди, и отрицательно покачала головой:

— Нет, — она снова улыбнулась, подходя к двери, — только не сегодня.

— Вы слышали, что я сказал? — Том нахмурился, поднимаясь с кресла вслед за ней. — Внезапная смерть. Хотите рискнуть?

— Нет, я просто хочу перенести операцию на послезавтра, вот и всё, — спокойно ответила Гермиона, ища взглядом стопку своей одежды, — я неплохо справлялась все это время с лекарствами, уж 36 часов переживу.

— Мисс Грейнджер… — Он не успел договорить.

Багровые капли стекали вниз по губам, оставив яркие пятна на ее белой рубашке. Она рассеянно поднесла руку к носу, из которого шла кровь, попыталась ее вытереть, неверяще уставившись на теперь красное запястье, но это не помогло, кровь продолжала идти, падая на пол.

— Черт.

Прежде, чем он успел что-либо сделать, Гермиона закатила глаза и упала, причем буквально ему в руки. Том осторожно подхватил ее, положив голову к себе на плечо, чтобы кровь не стекала по горлу, и с трудом достал до синей кнопки у входа, позвав за помощью.

Код синий.

Двое санитаров и медсестра ворвались в кабинет, помогая ему уложить ее на каталку, укладывая набок.

— Введите дицинон и позовите Мальсибера, — четко проговорил Том, подталкивая каталку к выходу. Санитары кивнули и поехали к лифту, когда медсестра с другого конца коридора окликнула их:

— Везите ее в 305!

Винда.

Что странно, потому что это не ее этаж.

Том подошёл к ней, когда лифт с Гермионой уехал, выглядя слегка озадаченным ее потрепанным видом: хвост распустился, лицо покраснело — для Винды первостепенное значение имел ее внешний вид, а сейчас что?

— Разве эта палата не для пациентов Гриндевальда? — Он указал на закрывшиеся двери лифта, который поднимался наверх.

— И для моих любимчиков, — Винда весело подмигнула ему, скрещивая руки на груди, — она знает Диккенса практически наизусть, можешь в это поверить?

Он понятия не имел, к чему она ведет.

— Неважно, — Винда пренебрежительно махнула рукой, чуть не задев его, — лучше переоденься, а то смахиваешь на маньяка. — Она ткнула пальцев в его испачканный кровью халат, недовольно поморщившись, и развернулась обратно, уходя на второй этаж.

Теперь ему придётся выводить пятна.

Последующие несколько часов он метался от одного пациента к другому, операцию и то отменили, потому что анализы снова ухудшились, и в таком состоянии вероятность смертельного исхода на его операционном столе перевесила желание вскрыть кому-то грудную клетку. Геллерт завалил его работой в приемном, у него едва хватило времени закончить обход, когда начали привозить пострадавших.

Расслоение аорты отдали Долохову. А ему сказали зашивать.

Кощунство.

Только к вечеру все улеглось — ну, как, на него разом сбросили все документы, включая результаты анализов, снимки, направления, заключения других врачей. Единственное относительно свободное помещение, где его никто не мог бы побеспокоить, но которое удобно располагалось вблизи стойки регистрации, — ее палата. Достаточно тихо, чтобы можно было спокойно разобраться с бумажной волокитой, и недалеко от эпицентра событий, чтобы в случае чего его смогли вызвать. Он уйдёт отсюда, как только она проснется. В других палатах все еще толпились родственники, врачи, либо это, как минимум, были не его пациенты. Но здесь было на удивление хорошо. Наверное, даже слишком — Винда подобрала ей лучшую комнату, просторную и с мягким креслом у окна, где он расположил медкарты. На паре стульев в углу лежали ее личные вещи, а на тумбе около кровати стоял небольшой букет ландышей — первое, что бросилось в глаза. Том подошел ближе, рассмотрев у основания вазы крошечную открытку:

« Поправляйтесь, мисс Грейнджер.

К. К. »

Колин Криви. Написано нервно и коряво, как раз в его стиле. Он закатил глаза — она и вправду успела очаровать уже двоих из его ближнего персонала. А сейчас, с растрепанными волосами и неестественно умиротворённым видом, спала на кровати, подключённая к нескольким аппаратами, изменяющим пульс и давление. Неровная зеленая линия на них его не беспокоит, если вдруг не станет красной.

Том прикрыл дверь и устало сел в кресло, щелкая черной ручкой. У него было мало времени, чтобы разобраться с документами, поэтому за прошедший день их скопилось немало, и нужно было разобраться с ними до окончания смены.

Выискивая среди этой кучи очередную карту одного из утренних пациентов с гриппом, он случайно выронил шахматный блокнот: они с Антонином всегда были соперниками в хогвартских матчах (хотя Том все же выигрывал чаще) и сейчас старались поддерживать давнюю традицию — неплохая тренировка для мозгов, но теперь нельзя было по несколько часов сидеть на одном месте друг напротив друга, переставляя фигуры. Они запечатывали ходы на схеме в блокноте, пока другой не ответит.

И это была действительно сложная партия, которая длилась уже третью неделю.

— Который час?

Том резко вскинул голову, положив блокнот к стопке карт, и тут же встретился с ее глазами. Карие, растерянные, немного затуманенные после лекарств. Верх кровати был приподнят, так что она полусидела, но казалось, что ее не удивило его присутствие, будто ее интересовало только то, что он ей скажет.

— Половина восьмого, — сухо ответил Том, подходя к ней с маленьким фонариком. — Можно?

Гермиона поняла его и, слегка прищурившись из-за ламп, кивнула. Он быстро посветил фонариком в глаза, проверяя зрачки, и сразу бросил его обратно в карман халата.

— Никаких жалоб?

Она как-то странно на него посмотрела, кинув беглый взгляд на подоконник, и энергично покачала головой, заправляя волосы за уши.

— Это из-за… — Гермиона остановилась, споткнувшись на слове, и ткнула пальцем в сторону сердца.

— Да. Редкий симптом, но да. — Том вернулся на место, чтобы записать ее показатели в карту, когда она неожиданно продолжила:

— Я делаю это не со зла.

Хорошо. Отлично.

Что «это»?

— Раздражаю Вас, — Гермиона сделала неопределённый круговой жест запястьем, пытаясь уточнить вопрос, — я делаю это не потому, что хочу.

Он планировал уйти. Уйти, когда она проснётся, и все здесь — большая часть документов уже заполнена, ее состояние в норме, ему незачем тут находиться. А все равно сидит в этом паршивом кресле.

— Врачи — худшие пациенты, слышали? — Гермиона усмехнулась, отрываясь от спинки, и села, ссутулив плечи. — Я не врач, но всегда считала себя умнее большинства пациентов. А это всё, — она обвела взглядом комнату, — меня бесит. Мне не нравится то, что со мной обращаются как с больной. Мне не нравится слушать указания, что делать, что есть, какие таблетки принимать. Вы правильно сказали, когда упомянули четкие профессиональные отношения, — Гермиона нахмурилась, чуть покачав головой, — хотя имели в виду другое, но суть та же. Мне не нравится находиться в по ту сторону.

— И Вы решили, что лучше всего перейти эту грань? — Том снисходительно улыбнулся, склонив голову набок. — С такими познаниями в этике Вы вряд ли станете врачом.

— Это создает хотя бы видимость контроля, а без него мне просто хочется швырнуть ближайший поднос с ножами кому-нибудь в лицо.

Принимается.

— И что теперь? — тяжело спросил Том, закрывая ее медкарту. — Хотите подружиться?

Искра пробежалась по ее глазам, когда она недвусмысленно ухмыльнулась:

— А Вы предлагаете?

О Боже.

— Нет, правда, — Гермиона продолжила, уже посерьезнев, — в конце концов, Вы видели мое сердце, а я знаю всю Вашу биографию наизусть. — Заметив удивлённый его взгляд, она поспешила добавить: — Писала реферат о Вас для занятия. Слизнорт похвалил мой выбор.

Ещё бы он этого не сделал. Том один из самых выдающихся учеников за всю историю университета, хотя этот «элитый» клуб слизней он ненавидел всей душой.

— Никаких совместных походов в кино или хогвартских сплетен, — она махнула рукой, отбрасывая эти варианты, — но наше сотрудничество может растянуться на месяцы, придётся как-то уживаться.

Это было логично и справедливо — два аргумента, с которыми он не мог вести конкретную борьбу. Да и нужно как-то беречь нервы.

— При условии, что Вы будете выполнять мои указания. С правом обжалования, — произнёс Том, вспоминая их разговор в кабинете: он был готов мириться с сарказмом и чрезмерной прямолинейностью, если это позволит ему качественно выполнять работу.

— Договорились. — Гермиона довольно улыбнулась, проводя рукой по запутанным волосам. — А теперь можно мне увидеть шахматную доску? — Она неожиданно протянула руку и указала на его блокнот, лежащий на стопке папок на подоконнике.

Том растерянно уставился на отмеченные ходы, не понимая, что ему делать. Зачем ей эти шахматы?

— Да бросьте, — она раздражённо вздохнула, опустив руку, — я не кусаюсь. Зато в прошлом году выиграла местный чемпионат.

Он с тихими стоном поднялся с места и подвинул один из стульев в углу к кровати, чтобы следить за тем, что она будет делать. Ему нужно было мнение со стороны, даже от неё. И она либо знала это, либо, как минимум, подозревала. Ее глаза загорелись при виде четко расчерченной доски и черно-белых фигур, когда она с трепетом взяла блокнот, проведя кончиком пальца по краю страницы.

— Какими ходите?

— Чёрными, — устало ответил Том, будто поясняя что-то совершенно очевидное.

Гермиона хмыкнула, но промолчала, сосредоточено изучая схему.

— У белых берлинская защита, — тихо сказала она и перевела взгляд на него, ожидая комментариев, но он только притворно удивился:

— Скажите мне что-то, чего я не знаю.

Гермиона сделала вид, что обиделась, но послушно вернулась к изучению содержимого блокнота. Бегала от одного угла листа к другому, вглядываясь в каждую точку, пока глаза не начинали слезиться.

Через двадцать минут ему стало скучно, Том уже собирался возвратиться на прежнее место у окна, когда она внезапно прервала молчание:

— Попробуйте двойную вскрытую атаку с шахом, — хрипло произнесла Гермиона, дрожащей рукой возвращая ему блокнот, — потеряете ферзя, но если слон сделает вскрытый шах, партию еще можно будет выиграть.

Он посмотрел сначала на доску, потом на нее, не решаясь, что сказать. Его обдало жгучим осознанием и холодным разочарованием от того, что не сам додумался до этого. Том так усердно пытался защитить королеву, что мысль о том, чтобы просто пожертвовать ею, казалась ему дикой до невозможности. Но он задерживал ход неделю и в ближайшие дни должен был ответить, иначе автоматически проиграет по их общему уговору.

Ну, значит, все или ничего.

— Вы сами это понимали, — Гермиона легко пожала плечами, — просто не хотели этого делать. Но я не вижу здесь других вариантов.

— Едва ли за полчаса оценили всю ситуацию? — недоверчиво спросил Том, вернувшись в кресло вместе с блокнотом.

— Первый порыв обычно самый верный.

Он промолчал, хмуро делая пометки с новой стратегией на шахматном поле и попутно распределяя медкарты, чтобы после его ухода отсюда можно было ориентироваться в этом бардаке. Незаполненные сверху, остальные внизу, стандарт.

— Можно называть вас Томом? — решительно сказала Гермиона, когда он закончил перебирать папки.

— Думаю, мы к этому придем, — равнодушно отозвался Том, намеренно не отрывая взгляд от бумаг.

Он собрал все вещи и направился к выходу — если в приемном сейчас тихо, то ординаторская будет забита интернами, но у него есть шанс отхватить славное тихое местечко неподалёку от морга.

— Тогда, — она снова заговорила, когда Том уже потянулся к ручке двери, — хотя бы зовите меня по имени.

— Как скажите, мисс Грейнджер.

Он усмехнулся, наконец покинув палату и тихо захлопнув дверь. Если она не подчиняется правилам, это не значит, что он должен.

В коридоре медсестра за стойкой регистрации перебирала многочисленные папки, растерянно разводя руками, и так выложила на столе почти половину стеллажа. Она искала чью-то карту, перелистывая каждую страницу, пока человек в длинном темно-коричневом пальто нервно стучал пальцами по стойке. Красный воротник свитера пестрел на его темном фоне, волосы беспорядочно торчали в разные стороны, очки на носу слегка сдвинулись.

— Послушайте, я правда стараюсь, — медсестра, Тина, с трудом дышала, бегая от стеллажа обратно к стойке, — но я не знаю, в какой палате мисс Грейнджер, не могу найти ее карту.

— Мне позвонили и сказали, что она на этом этаже, — раздражённо произнес мужчина, оглядывая по сторонам, — но ее здесь не бывает, при этом некая Винда Розье уверила меня, что сегодня она тут.

Услышав знакомые имена, Том отдал карты ближайшей медсестре с указанием расставить все по алфавиту и подошёл к Тине, которая была на грани истерики.

— В чем проблема?

— Это Гарри Поттер, — она тяжело сглотнула, заправляя за ухо прядь волос, — он не может найти свою подругу, Гермиону Грейнджер. Её экстренный контакт.

— Мистер Поттер, я лечащий врач мисс Грейнджер, — Том спокойно представился, и Тина облегчённо вздохнула, раскладывая папки по местам.

— Вы не Джексон, — где-то он уже это слышал, — Гермиона не говорила мне, что сменила врача, — настороженно сказал Гарри, внимательно читая имя на бейдже.

— Да, что ж, — Том приветливо улыбнулся, пытаясь скрыть неприязнь, — это произошло спонтанно. Тем не менее рекомендую отправиться домой, часы посещения закончились, мисс Грейнджер отдыхает и готовится к операции.

— К операции? Бред, — он покачал головой с легкой ухмылкой на лице, — в ближайшие полтора дня она под нож не ляжет. Отведите меня к ней, я с ней поговорю.

— Мистер Поттер, Вам нельзя туда…

— Гарри?

В нескольких метрах от них стояла Гермиона с полуприкрытыми глазами из-за яркого света, она даже тапочки не надела, спрыгнув с кровати, как только услышала свое имя.

— Гермиона! — Гарри широко заулыбался, завидев ее, и оттолкнул Тома, пробираясь навстречу к ней.

Гермиона искренне засмеялась, когда Гарри осторожно сжал ее в объятиях, она почти растворилась в его длинном пальто, и он аккуратно подхватил ее на руки, оторвав от пола и закружив.

— Мисс Грейнджер, — Том откашлялся, прерывая счастливое воссоединение, — мы должны понаблюдать за Вами еще ночь, завтра утром можно сделать операцию.

— Нет. Я хочу домой. — Гермиона держала руку Гарри, неловко переминаясь с ноги на ногу на холодной плитке. — Дайте бумаги, я всё подпишу, но я вернусь сюда не раньше среды.

Когда это закончится?

— Хорошо, — твердо произнес Том и повернулся к дежурной медсестре: — Тина, будьте добры документы на выписку для мисс Грейнджер.

Что ж.

Сегодня ему придётся ее отпустить.