Заглянуть за (джен)

Я никогда не понимал отца по-настоящему — а теперь уже и не пойму никогда.

«Космос покоряется эгоистам» — сказал он однажды, но сам он всегда возвращался домой — рано или поздно. Возвращался — и снова уходил, оставляя нас ждать его... И всё же мать всегда ждала его и ни разу не задумалась, что он может не вернуться — может, поэтому он и возвращался? Потому, что у него была гавань, где его ждали, как ждала меня все эти проклятые годы Ай?.. Я не знаю и не хочу знать. Я жду — вместе с мамой и Кютаро, вместе с Ай и нашей командой. У меня нет надежды, что он вернётся — но я верю. Верю своим глазам и своему разуму — и верю Юрию, что нужно говорить не «последний», а «крайний»... Ведь вера слепа.

Однажды я услышал у Юрия странную песню и спросил, о чём она — тогда он кое-как перевёл её, но мне хватило и этого. Она была странной и действительно пугающей, и мне намертво врезалась в память строчка из припева: «Хотя бы на излёте заглянуть за.» Что ж, в тот день в системе Юпитера, когда я в крайний раз видел отца, мне довелось сделать это.

Заглянуть за.

...Мы неоднократно пытались придумать хоть какое-то название тому, что увидели на орбите Ио — но наша находка так и осталась Объектом.

Он был не похож на всё, что только можно представить, этот поглощающий любое излучение громадный... параллелепипед? Призма? Трапеция? Перспектива причудливо искажалась, словно Объект был миражом — но в пустоте не бывает миражей... И он был вполне материальным, как вскоре убедился я сам.

Почти неделю мы пытались узнать хоть что-нибудь о загадочном Объекте дистанционными методами, но результат оставался нулевым. Ничего, кроме массы, оказавшейся невероятно большой для тела, ненамного превосходившего «Фон Браун». После этого исследования на некоторое время остановились — и наша научная команда, и лучшие умы Земли судорожно пытались осмыслить полученный результат. Идеи сыпались как из рога изобилия, но меня они не слишком интересовали — по правде говоря, я и половины из того, что говорили учёные, не понимал.

Так продолжалось почти неделю, после чего нам, наконец, выдали новый план исследований. Лучше бы мы этого не делали...

Первым к Объекту отправился я — мне предстояло сбросить на его поверхность сейсмометр, заряд взрывчатки и бур, предназначенный для скал Титана. Мне это удалось, хотя двигатели шлюпки и сожгли всё горючее — но на этом наши успехи и кончились...

Объект не реагировал. Бур не оставил на его поверхности — если она у него была — ни малейшего следа, сейсмометр не почувствовал ни малейших колебаний — словно Объект вообще не был материальным. Собственно, так, наверно, и есть — к тому, что мы привыкли считать материей он точно не имел отношения...

Так или иначе, но неудача вызвала новую научную лихорадку — лучшие умы Земли пытались решить, что ещё можно сделать с Объектом и что для этого есть на «Фон Брауне». Пока же они решали, я и отец должны были забрать с Объекта приборы и проверить их.

Тогда и случилось... Это.

Отец посадил шлюпку на поверхность Объекта, загрузил аппаратуру и вышел на орбиту. Я должен был сблизиться с ним, дозаправить шлюпку, после чего мы вместе вернулись бы на «Фон Браун»... Ничего из этого я не успел сделать. Я даже шлюпку не успел развернуть, когда услышал странно исказившийся голос отца: «Боже, он полон звёзд!»

На разворот у меня не ушло и одной секунды — но отца уже не было, а Объект все так же плыл пятном абсолютного мрака над буро-рыжими облаками Юпитера...

Потом, много позже, я увидел запись, сделанную с «Фон Брауна», вернее, один кадр — смазанное пятно и тусклый красно-оранжевый росчерк двигателей на фоне прозрачной тьмы. Последний... нет, крайний раз, когда я видел отца.

Экспедицию свернули. Баллистики на Земле рассчитали траекторию с несколькими гравитационными манёврами, по которой мы должны были вернуться за два года — если стартуем немедленно — и мы стартовали. Первая экспедиция в систему Юпитера закончилась, едва начавшись — и принесла результаты, которых никто не мог ожидать...

За два года об Объекте удалось узнать лишь немногим больше того, что узнали мы — но этого хватило, чтобы понять две вещи — он имеет искусственное происхождение и он не подчиняется известным нам законам физики. Какие-то выводы из этого сделал Локсмит, заявивший, что не позже, чем через десять лет человек сможет достичь звёзд... Меня это уже не волновало. Теперь я по-настоящему понимал Юрия — и отчаянно боялся, что Космос отберёт у меня мою любовь, как уже отнял отца...

Мы вернулись. Нас встречали, как героев, которыми мы не были, а я не мог заставить себя сосредоточиться хоть на чём-нибудь... И только вечером, когда вся наша старая команда собралась в Отделе расчистки, я рассказал всё. Именно тогда Юрий и сказал: «В нашем деле нельзя говорить «последний, Хатимаки. Только «крайний». Это было настолько созвучно моим собственным мыслям, что я поразился — почему сам не додумался до этого... И с тех пор слово «последний» почти исчезло из нашей речи...

Наш разговор затянулся до ночи — слишком многое надо было сказать, ну а ночь принадлежала только нам с Ай, но утром, стоя у иллюминатора и глядя на спящую жену, я точно знал: мы вернемся в космос. Все мы... Локсмит создаст свой новый двигатель, мы достигнем звёзд и найдём там собратьев по разуму...

А отец вернётся.

Мы верим в это. Почему? Вера не нуждается в причине, и мы просто верим. Верят мама и Кютаро. Верят Юрий и Фи. Верит Ай. И верю я — но в отличие от них, я знаю, почему.

Потому что мне не повезло заглянуть за.