Чужие города (джен)

Она пришла снова — как всегда, внезапно и накрыв с головой — не вздохнуть…

Сжав зубы, Балалайка уткнулась лбом в стекло. Тоска по Родине, давно разоблаченная морока… Проклятье, сейчас она, не задумываясь, отдала бы всю свою подпольную империю за то, чтобы увидеть за этим окном суету московских улиц или низкое ленинградское небо… Что угодно, только не этот, проклятый всеми богами, скольких ни изобретали люди, город!

Она зажмурилась, словно надеясь, что город исчезнет, открыла глаза и потянулась к селектору.

— Борис, дела на тебе. Меня не будет пару часов. Не разыскивай.

— Слушаюсь, товарищ капитан.

Бывали дни, когда вот так, ниоткуда, пришедшая тоска захлестывала Балалайку с головой, и тогда она сбегала от всего и всех каменистый берег в паре часов езды от Роанапура — чтобы побыть в одиночестве, глядя на море и не думая ни о чем. И она была уверена, что об этом месте никто не знает… Как оказалось, нет. Знает еще один человек.

— Тоскуешь, капитан?

— Ты-то здесь что делаешь?

— Смотрю на море, — О'Келли перебрал струны, — жалею, что не бывать мне королевским бардом. Сочиняю музыку. Оплакиваю ребят с моего корабля. А ты?

— Тоскую, — призналась Владилена, усевшись рядом, — ты прав… Ты ведь знаешь, какого это — когда твоя страна предает тебя…

— Знаю. Я ведь сам оказался здесь поэтому. И знаю, как тебе сводит душу… Мы ведь во многом похожи…

— Странный разговор, — горько усмехнулась Балалайка, — разве мы друзья?

— Но ведь ты пришла не к своим друзьям — ты пришла к морю. Как и я…

— Далеко не все скажешь друзьям, а тот, кого я могу назвать своим другом — просто не поймет. Видно, был среди его предков татарин косоглазый… Он кочевник и всегда им был. Его не гложет эта проклятая тоска… А я — нет. Сколько бы я не прожила здесь — это место не станет моим домом… Дом, родина…Милые ненужные слова… — она опустила голову — и вскинулась, услышав знакомую мелодию.

— Принесла случайная молва

Милые, ненужные слова:

Летний сад, Фонтанка и Нева.

Вы слова залетные, куда?!

Тут шумят чужие города,

И чужая плещется вода,

И чужая светится звезда.

Поразительно — мелькнула мысль — и то, что он поет по-русски, и то, что он знает эту песню, и то, что так верно выбрал ее…

— Вас ни взять, ни спрятать, ни прогнать

Надо жить, не надо вспоминать,

Чтобы больно не было опять,

Чтобы сердцу больше не кричать.

…Бесполезно, Владилена, ты не сможешь забыть — а если сможешь, перестанешь быть собой. Это все — и есть ты, и все, что у тебя есть по-настоящему — только твоя память. Память обо всем…

— Это было, было и прошло

Все прошло, и вьюгой замело.

От того так пусто и светло

Вы слова залетные, куда?!

Тут живут чужие господа,

И чужая радость и беда.

И мы для них чужие навсегда!

— Мы чужие даже для самих себя… — прошептала женщина, — спасибо тебе, королевский бард…

— Не надо, — почти так же тихо отозвался он, — мы не друзья, но мы оба были там… Приходи как-нибудь в «Желтый флаг»…

Музыкант поднялся, старательно делая вид, что не замечает слез Владилены.

А она, проводив его взглядом, склонилась к морю, плеснула в лицо водой и поднялась. Что ж, она снова готова к бою — но однажды настанет миг, когда все повторится… И тогда она снова придет сюда — и снова встретит музыканта. Она просто знала это — потому, что они были там — у берегов последнего континента…

— Разрешите доложить, товарищ капитан — за время моего дежурства происшествий не было!

— Вольно, Борис, ты не на плацу в Кандагаре. Меня не искали?

— Нет. Все в порядке… А вы? — тщательно спрятанная где-то в глубине глаз тревога заставила Балалайку улыбнуться:

— Я в порядке, Борис. Просто устала и решила немного развеяться.

— И правильно сделали. А то все дела да дела…

Отпустив помощника, Балалайка вновь подошла к окну. Город… А за ним — весь мир, бесконечный океан возможностей, где уверенность в чем-то кроме своей руки, лишена смысла. Но в одном она была уверена — Борис знал, куда и почему она ездила. И никогда даже не намекал на это…

И за это она была ему благодарно больше, чем за все остальное.