Сержант (джен)

Моя беда в том, что я живу в чужом времени. Я родился в прошлом тысячелетии, в городе и стране, которых нет, и я живу в несуществующем городе и сражаюсь на несуществующей войне...

...Тогда — кажется, и впрямь тысячу лет назад — этот город называли Свердловском, а еще — кузницей Урала, и мне до сих пор не хватает полуденного гудка Верх-Исетского завода.

Я был самым обычным мальчишкой и, как многие мои сверстники, хотел служить в армии. Если бы я знал, куда приведет меня это желание...

...Впервые я увидел ее на пыльном плацу нашей казармы в Кандагаре — девчонку-лейтенанта с новенькими погонами, и мне стало смешно. Эта пигалица будет командовать нами — взводом ветеранов-сверхсрочников?

«Она что, думает здесь в куклы играть?» — шепнул я соседу. «Да, и как раз вижу подходящую» — сказала она, а потом за пару секунд сбила меня с ног и изваляла в пыли. «Ты здесь самый наглый?» — она присела рядом со мной. Я ответил: «Да». «Это хорошо, — рассмеялась лейтенант, протягивая мне руку, — будешь моим замом».

Ее звали Владилена, но все называли ее Балалайкой — за любовь к снайперской винтовке-«балалайке». Ее любили за справедливость, за старание избежать ненужного кровопролития... Да просто за то, что ее невозможно было не любить, эту храбрую улыбчивую девушку. Тогда она еще улыбалась...

Восемьдесят восьмой год. Майский день, изменивший нас больше, чем вся война... Нашу командную машину подбили, и только мы двое сумели выбраться из горящей машины. Балалайка молчала. Она молчала, пока я тащил ее, молчала, пока медик промывал ее ожоги, молчала, когда мы усадили ее в вертолет... И с тех пор она не улыбалась.

Она стала другой — расчетливой и безжалостной, готовой вырезать целую деревню ради одного из наших, гражданские ее больше не волновали. Наверное, так еще можно было победить, но мы ушли... Наша рота уходила последней, и мы гадали, куда нас направят. Как оказалось — никуда. Два года нашу роту гоняли по гарнизонам, а затем...

...Это был единственный раз, когда капитан плакала. А мы стояли рядом и не знали, как ее утешить — потому, что сами были готовы завыть от бессилия. Потому, что понимали: что бы мы сейчас не сделали, мы нарушим присягу... Мы не могли поднять оружие против тех, кого клялись защищать — и не могли защитить страну от нее самой...

...В декабре нас уволили. Нам постарались припомнить все, а чего не хватило — придумали. Капитан и я только чудом не оказались под трибуналом — насквозь фальшивым, как и новая жизнь... Рота исчезла, даже наш взвод рассеялся, казалось — навсегда. Я попытался заняться бизнесом — без особого успеха, кто-то нашел работу, кто-то подался в криминал... Чем занималась эти полтора года она — я не знаю. И не хочу знать, потому что все это в прошлом. Все в прошлом с того мига, когда капитан, стоя над свежей могилой, произнесла: «Мы снова на службе»...

...Мы отправились на Восток. Там, по ту сторону Суэца, у нас было больше шансов. На все — и выиграть, и пропасть, и мы использовали их все до единого. Мы стали кондотьерами двадцать первого века и, словно Сфорца, своим оружием добыли себе город. Мало кто хочет об этом думать, но именно «Отель Москва» сделал Роанапур тем, что он есть сейчас...

...Золото, кровь и сталь — вот основа основ нашей жизни. Золото, кровь и сталь дали нам власть и могущество, и если бы я мог вернуться в прошлое, я не изменил бы в своей жизни ничего. И все же... «Наши дни? — сказала однажды Владилена, — чьи угодно, Борис, но не наши.» Что ж, она права. Это — не мое время. Наверное, мне надо было родиться тысячу лет назад, в дни крестовых походов или, может быть, в том будущем, где нет мира среди звезд. Впрочем, вряд ли и там я нашел бы покой. Потому, что моего времени не существует. Я родился в прошлом тысячелетии, и между мальчишкой с повесткой в руке и правой рукой некоронованной королевы Роанапура — тысяча лет. По крайней мере — для меня самого...