Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Эстетика и саундтрек к драбблу: https://m.vk.com/wall-218053534_54
* * *
Она томно стелется по земле. Несётся по жизни, опьяняя, даря отравляющее блаженство одним и медленно растворяясь ядом внутри других. Внутри горячо обожаемых ею жертв. Рассасываясь по дорогам вен, по переплетениям нервных струн то стремительней ветра, то медленней засахаренного мёда. Острая, приторная. Вездесущая, жестокая. Губительная. Такая, какой надлежит быть дурман-траве.
Привычно затягивая чёрный корсет, Беллатрикс скалится зеркальной двойняшке, обнажив гнилые зубы — единственное, что отражает её истинное нутро. Быть может, все внутренности её такие — чёрно-жёлто-рассыпающиеся? Но распотрошить себя, чтобы узнать наверняка, она не позволит никому. Даже ему — единственному. А тем более, тому — другому.
Ни Тёмному Лорду, ни некогда навязанному отцом узколобому кочерыжке-муженьку.
Если она — дурман, Лорд — охапка обворожительных, влекущих своей вонью всякий сброд лилий Вуду(1), то последний — не более, чем вшивый волос на грязной морде бродячей собаки. Родольфус жесток, но поверхностно. Он разрушает слепо, неспособный прочувствовать всей прелести подобного… искусства. Он неглуп, но предсказуем. Он пуст. В отличие от неё. Белла помнит каждое живое, а после мёртвое лицо погубленных ею.
Она — потрёпанный сосуд, наполненный кисло-горько-солёным ядом, уже переливающимся через край.
Беллатрикс талантливо ампутирует чужие гордость, самоуважение и достоинство. Она убийца и тел, и душ. Она — сама смерть!
— Сдохнешь, как преданная всеми шавка! — однажды усмехается ей в лицо Шизоглаз. — Попомни мои слова.
— Не беси меня, гадалка плешивая! — яростно визжит она в ответ, со злобной обречённостью осознавая, что этот не меньше её спятивший служака первый, кого не удалось сломать.
С этого момента и начинается её падение.
— Дементор в юбке! — с новой усмешкой хрипит Моуди, сплёвывая кровавый сгусток и морщась от прикосновения её точёного носа к покорёженному своему, когда раздражённая Беллочка тщетно пытается выискать хоть намёк на страх в его зрачках, приблизившись максимально близко.
Ведь нарушать личное пространство очередной жертвы она любит не меньше пыток.
Но чёртов уродец оказывается крепким орешком. Он всё же срывается с крючка и ускользает из её цепких ручонок, оставшись в сравнительно здравом рассудке. Впрочем, он и без того давно выживший из ума старик. Позже он погибает именно от её Авады — не Лордовой, — приласканный искусной тёмной магией. Умирает быстро и безболезненно. Совсем не так, как заслуживает.
Белла всё больше сходит с ума, убивая беспощадно и безыскусно. Травит себя же. Разносится дурманным духом повсюду, отнюдь не грациозно переступая через границы грязного, но всё же изящества. Утерянного теперь. Она и сама теряется в лесу изувеченных ею. Бродит по кругу, не пытаясь выбраться, не нуждаясь в выходе. Его и нет.
Кумир предаёт их всех, когда опускается до бездумного уничтожения каждого встречного малявки в неравном бою, будто простой деревенский мясник. Он разочаровывает. Лорд изжил себя. Превратился в бессмысленный кусок полусгнившего мешка с костями. Долго же Беллатрикс отрицала, что он стал таким… ненастоящим! Как Родольфус, как и она сама теперь. Их время давно истекло, а глупцы-соратники носятся вокруг, словно суетливое цыганьё, пока Белла неподвижно стоит средь мясорубки и осознаёт нелепую истину: они омерзительны. Они просто скот. Породистый скот.
Безумно хохочет. Не потому, что смешно, а на «радость» детишкам, ведь её зловещий истеричный смех заставляет кровь стыть в жилах. Пора заканчивать бездарный спектакль. Фееричность — вот чего не хватает этой идиотской войнушке. Стоит разбавить бесцветность напоследок, отравить хоть кого-то. Заметив рыжую макушку, Беллатрикс срывается с места, словно бешеная, протискиваясь сквозь грязных-потных-окровавленных людишек.
Но последнего шедевра сотворить не дают. Толстуха Уизли яро защищает свою дочурку, выйдя победительницей лишь засчёт моральной мёртвости противницы. Дохлый недопророк оказывается прав во всём.
— Скучные вы, — с усмешкой выплёвывает она напоследок, давясь коктейлем из слюны и крови.
А падая на твёрдую поверхность, успевает заметить чёрный дымоватый фантом, пробивающий ликующего очкастого Избранного насквозь.
1) Эти цветы имеют запах падали.
Ветреница (анемона) — знак смерти любимого человека; надежда, искренность, радость, хрупкость.
https://m.vk.com/wall-218053534_53
* * *
Она небрежно смахивает каплю с липкой щеки левой рукой. Правой — сметает тонкий слой пыли с памятника. По обеим сторонам от неё плиты-надгробия. На одной имя мужа, на другой — единственной дочери.
Теперь Андромеда безропотно растворится в века́х, распластавшись в переваривающей любые кости почве, точно зная, что ничего после себя не оставит. Ведь чуть правее, между Дорой и никчёмным тряпкой-оборотнем, — самая маленькая могилка. Всем давно известно, что некий вершитель судеб не щадит никого, даже детей.
Тёмный Лорд, погрязший в трясине комплекса бога, забрал у неё всё. Обчистил карманы, не оставив на дне их даже жалких ошмётков её души. Он украл кучу чужих жизней. В переносном смысле тоже: Андромеда уже мертва. Плевать, что стоит здесь, над гниющими во чреве земли телами членов своей семьи, и дышит. Она слышит… чувствует трепыхание пульса где-то внутри, но воспринимает его как раздражающий и ненужный фон. Навязчивый шум, мешающий расслышать зов смерти, что необходим до зубного скрежета.
Ветер скрипит в могучих ветвях старинных дубов и несмазанных петлях распахнутых настежь дверей заброшенного склепа. Колышется в сизой полыни. Бегает мурашками по затылку, перебирая незаплетённые волосы притворно-ласковыми прикосновениями. Прогуливается пустотой в сердце.
Ветер во всём.
Будто приветствует старую подругу, нашёптывая в уши: «Теперь мы снова вместе, сестра!». То ли радуется, то ли злорадствует. Вот, кто никогда не погибнет, предав жизнь. Вот, кого не сумеет побороть ни один злодей. Ибо этот сын природы выше людских перипетий. Он был задолго до и будет всегда после последнего живого.
Давным-давно попутный ветер подхватывал длинные кудри мчащейся навстречу рассвету девчушки, решившейся на отчаянный шаг. Тогда побег из отчего дома вызывал чистейшую эйфорию, переплетаясь с учащённым пульсом. Казалось, впереди лишь благо и покой, а ещё — неведомая пока возможность дышать так, как хочется. Колосящееся поле тихонько шелестело, и сухой звук тот ассоциировался с самой гармоничной на свете симфонией. Забивающиеся в обувь камушки нисколько не раздражали, становясь свидетелями второго рождения и безудержного смеха, рвущегося наружу у всегда сдержанной аристократки. Запылившийся подол изысканного платья стал своеобразным мостом из ниоткуда и ничего во что-то настоящее и стоящее, а сбивающееся дыхание вырывало из лёгких затхлость манер и предначертанности. Всё искусственное осталось в унылом мрачном доме.
С тех пор не было ни дня, чтобы Андромеда не чувствовала себя счастливой. Убогая роскошь насквозь пропитанного лицемерием существования не шла ни в какое сравнение с прозрачностью простого быта, недоступного для любого из высшего общества. И искренний смех совсем не изящной, но самой прекрасной во всём мире непоседливой дочери, познавшей радость настоящего детства, был величайшим даром.
Сейчас бы так же: сквозь изумрудную-сочную-влажную — да в сухую, да босиком. Бежать без оглядки, с глупой улыбкой во всё лицо, прочь от руин собственной жизни, а на финише — обязательно распахнутые объятия дорогих сердцу людей.
Но тихое счастье, по всей видимости, временно. Рано или поздно оно оказывается на глубине нескольких футов, чётко отделяющих полуживых от мёртвых.
Каждый день, проведённый в этом чёрном месте, наполнен лишь скорбью с тихими молитвами. Вечера — проклятиями да донцем горемычной рюмки. Выжившие в битве продолжают скитаться по лесам во главе с Шеклболтом. Пропавшие без вести наверняка останутся таковыми навеки, безымянно истлев где-то в тиши подвалов, разрухи. Впрочем, изрядно поредевшие ряды Того-Кого-Итакдалее, не обещают приятного исхода для этого живучего диктатора с замашками маньяка…
Порт-ключ давно нагрелся, будучи судорожно сжатым в онемевшем кулаке. Куда он её отправит, не знал даже тайный посыльный Кингсли. Но это и неважно. Главное, в том неизведанном месте обязательно будет жить ветер. Иной раз напомнит о себе, всколыхнув дикие травы… Лишь бы среди них отыскались её любимые анемоны.
«Живи вечно, навеки твой».
https://m.vk.com/wall-218053534_57
* * *
Регулус скуп на эмоции, его воспитали в сдержанных тонах. В чёрствости. Он бело-серо-чёрный.
Но покрытый слоем льда океан пёстрых бушующих чувств где-то внутри никто не выпьет, не иссушит. Лишь время, либо он сам.
Регулус неравнодушен к книгам-фолиантам-рукописям, припыленности утренних роз и приторным десертам Кричера, хотя сам он — горький. Пахнет горько, целует горько, берёт горько. Выдыхает горький дым в потолок. В его речах — одна сплошная горечь.
Он реинкарнация керосина, гудрона, креозота, мазута, битума, дёгтя, чистой нефти, само́й токсичности. Регулус — квинтэссенция паскудства. Так говорит она.
Чёрное пальто Burberry — вот и вся лицемерная суть магглоненавистников! — постоянно источает смрад перегоревшего табака и навязчивой терпкости. Въедающиеся в каждый его след запахи вызывают мигрени и першение в её горле. Колючий подбородок выцарапывает по голой груди девчонки обещание подчинить… Не в каждом романтике живёт пакость, готовая проснуться в любой момент, обронив на колени своего же хозяина, но такой вот он, герой-неудачник. Вылезший из клоаки мира мёртвых, чтобы разбавить сладость реальности. Чтобы травить. Серьёзный, талантливый и смелый мальчик, воскресший бесчеловечным мужчиной.
Тёмный Лорд любит наблюдать за букашками-людьми. Волдеморт не мясник, а просто спятивший игрок. Поэтому вместо наказания за пещеру он почему-то поощряет Регулуса, одарив подругой Избранного. Грязнокровкой. Безумно вязкой, как оказалось впоследствии. Обыкновенной и другой одновременно. Глупая умница долго отрицала новую действительность, пытаясь давить то на совесть, то на жалость, то на глотку. Первое в Регулусовой натуре весьма специфично, второе напрочь отсутствует, а за третье расплачивался её тесный хнычущий рот — неделю потом тряслась над треснувшими уголками своих несчастных губёшек, молча пытаясь испепелить презрительными взглядами.
Как же занятно Гермиона борется за свои свободу и честь, почти совершенно выскуливая под ним бранные словечки! Как безупречно из раза в раз восстаёт в ней гордая натура — казалось бы, разрушенная. Регулус готов смотреть на это вечно. Он ненавидит себя, а оттого — всех. Но отыгрывается на ней одной. Ненависть к сотням, тысячам, миллионам, миллиардам достаётся одной маленькой нахальной магглокровке, всюду сующей свой нос. Даже в его, вроде как, мёртвое сердце.
Девчонка никак не сдаётся, хотя и ходит по краю глубокой бездны. Вести с ней диалог — увлекательно. Наблюдать за тщетными попытками сбежать или выкрасть палочку — забавно. Входить в неё — словно спускать героин в вену: каждый раз мурашковый приход. Он перепробовал неприличное множество магической и маггловской дряни, стараясь перебить жуть воспоминаний о склизких, распадающихся на куски руках, утягивающих в чёрную ледяную глубину, а потому точно знает, с чем сравнивать. Только вот ни одна отрава так и не опутала сетями зависимости.
Почти ни одна.
Регулус и сам не заметил, как утонул во второй раз. Во вкуснейшей воде, которую пьёшь-пьёшь, а жажду никак не утолишь.
Он хотел бы замуровать неогранённую утончённость Гермионы в самую ценную древесину, превратив в личного божка-идола. Трепетно обставить камнями где-нибудь в старинном лесу и ходить молиться, докасаясь лбом до чахлой почвы. Регулус точно знает, что его личный талисман, и лекарство, и успокоение — диковатая лохматая чудачка с шилом в одном месте. Грейнджер могла бы спокойно отсиживаться в относительной безопасности, пока её дружки продолжают скакать по лесам, попутно ища способ добраться до живучей змеюки. Но Гриффиндор — это диагноз. Хотя и не ему, не Регулусу, так по-глупому отдавшему жизнь, об этом судить.
В любом случае, их обоих очень скоро здесь не будет. Зачем Риддлу понадобилось его воскрешать, в поисках способа разворошив сотни библиотек, — непонятно, а неясностей Регулусу ещё в прошлом хватило с головой. На десять жизней вперёд. Незаменимых нет, предателей наказывают, а былые взгляды — пустое, — вот единственная верная истина. Да и Гермиона своё отвоевала, даже если сама так не считает. За неё отныне и вовек будет решать он.
Чудом узнавшая о его возвращении в мир живых кузина Меда, бесследно исчезнувшая несколько недель назад, через десятые руки передала краткое послание с драгоценным порт-ключом. Впереди — новая свободная жизнь в уютном доме на берегу одного из множества морей планеты Земля. Вдвоём со злобно пялящейся исподлобья ведьмой, нагло оккупировавшей его любимое кресло. Способной, в отличие от безносого горе-некроманта, по-настоящему оживить.
А Поттер… Поттер обязательно победит, как и всегда.
«Исцеление, яд и месть".
https://m.vk.com/wall-218053534_64
* * *
1996 год
— Помоги! Помоги мне, чёрт тебя подери, ведьма! Спаси, заклинаю во имя всех твоих дурацких богов!
Над гиблой топью вился туман, поглощая немногочисленные звуки притихшего кедровника. Облекая надрывный срывающийся крик в надёжную глухоту.
— Я перевела из-за тебя весь местный шалфей, Игорь, — маленькая женщина, застывшая над исчезающим в вязкой трясине человеком, будто и не слышала отчаянных мольб. — Предупреждала ведь, как опасны ведьмины круги. Помнишь?
О да, он помнил. Эпизодические обрывки о слезах, воплях да редких беседах с нею то и дело вспыхивали в сознании, но инстинкт выживания не позволял умолкнуть:
— Помо… Пожалуйста!
— Никогда никого не слушаешь. В этом весь ты, Игорь. Самоуверенный, прогнивший насквозь уродец. Наверное, таким ты был задуман Создателем. Но нынче туман слишком плотный. Творец не узнает о моём согрешении. Не увидит и не услышит.
На сырую ветку ветхого дерева приземлилась кукушка. Цепко оглядев двоих, взметнулась обратно вверх, не издав ни звука. Молчанием предвещая трагедию.
— Я буду приносить по букету паслёна к месту твоего упокоения каждый год, пока дышу.
Он ещё долго мучился, то умоляя и обещая все блага мира, то проклиная до седьмого колена. Отсрочивал погибель бессмысленными попытками не шевелиться. А после честно захлебнулся грязью — его сестрицей-двойняшкой, словно воссоединяясь со своей единственной истинной роднёй.
Бренчание варгана близ безымянной могилы не смолкало до утра.
* * *
Одним прохладным и дождливым летом директор Дурмстранга отправился на поиски волшебного чёрного паслёна в далёкую и бескрайнюю сибирскую тайгу. Бесценные цветки того растения раскрывались лишь в период лунных затмений. А ещё являлись главным компонентом одной редкой отравы. Каркаров не брезговал самостоятельно добывать запрещённые ингредиенты и лично варить зелья да яды. В искусстве зельеделия его навыки почти не уступали таланту Снейпа.
Помимо паслёна, Игорь нашёл свою чёрную одержимость. В тот памятный день прохладные капли свисали с веток, порой срываясь вниз и попадая за воротник, ненавязчиво распространяя горьковатый запах хвои. Было покойно и тихо.
Совсем юная, по-странному одетая девчушка появилась будто из ниоткуда, внезапно попав в поле зрения. Гладкие волосы струились по гибкой спине, спрятанной за мешковатым замшевым платьем. Бахрома игриво колыхалась в такт ветру, а искусно вышитый примитивный орнамент на поясе добавлял дикости и без того изысканно-грубоватой внешности.
Не заметив постороннего наблюдателя, она танцевала, воздав руки к пасмурному небу, параллельно величественным кедрам, словно стремясь ввысь вместе с ними. Поймав её чистый, но по-тёплому мудрый взгляд, когда та обернулась, Игорь понял, что пропал.
Она была настолько же первобытна, сколь и прекрасна… Каркаров, во времена служения Тёмному Лорду вкусивший семя вседозволенности, не утруждал себя борьбой с яростным желанием. Варварски прервав ритуальную песнь, повалил девчонку прямо на мокрую почву. А та и не успела ничего предпринять.
Но утолить жажду с первого раза не вышло.
Следующие несколько недель стали раем для изворотливого беспощадного колдуна и адом для таёжной ведуньи. Деревянные стены некогда уютного лесного домика повидали многое — и грязную похоть, и страдание, и борьбу, и наитемнейшую магию, оставившую отпечаток в душе его хозяйки. Ежедневно обновляемый Империус вторгся на территорию, до того момента не ограниченную ущербностью заклинаний. Все мирно живущие здесь племена просто не нуждались в латыни и волшебных палочках, без них творя чудеса…
Каркаров допустил роковую ошибку, сохранив деви́це жизнь. Вернувшись к рабочей обыденности, никак не мог вырвать из себя воспоминания о нежной коже, раскосых глазах и остром уме их обладательницы. В свободное время он едва сдерживался, чтобы не отправиться к ней. И ни капли не пожалел о славном августе, не раскаялся в омерзительном поступке. В годы Первой Магической Игорь творил вещи и похуже.
А она… Она ежедневно выметала его душный след прочь из избы, окуривая пространство бесконечными скрутками колдовского шалфея. Не уставала ограждать окрестности своего обиталища зачарованными ведьмиными кругами, для претворения идеи выбрав опасные яркие мухоморы. Имевшие глупость вступить в подобное кольцо невежды тотчас бы переносились в самую глубь трясинного края, поросшего изумрудными островками суши. Не для того, чтобы безвинно сгинуть, лишь на своеобразную проверку.
Посторонних не было долгие годы, но однажды ловушка захлопнулась.
Обнаружив своего заклятого врага, по пояс увязшего в месиве из тины и тысячелетнего перегноя, она испытала лишь несвойственное для себя, неправильное чувство злобного удовлетворения. Каркаров бежал от славной Авады, но издох в болоте, как «паршивый маггл»…
Знакомый шаман укоризненно вглядывался в её зрачки, будто точно знал о свершившейся гадкой мести, а после безмятежно раскурил трубку, отпустив. Потянуло запахом жжёных трав с явственной ноткой шалфея.
Тимьян — оберег от нечистой силы, изгоняет полтергейст.
https://m.vk.com/wall-218053534_47
* * *
Здешний чабрец пах особенно остро. Взлелеянное кладбищенской тоской и туманами, омытое проливными холодными дождями, зловоние это намертво скрещивалось с и без того отравленным обонянием, словно окончательно становясь незыблемой частью его.
Однако, вооружившись садовым инвентарём и саженцами, явилась к профессорской могиле она не в попытках сбежать от очередного приступа тревожности, и не в поисках места для праздных раздумий, а для дела. Для избавления себя от него, а его — от самого бесчеловечного посмертного проклятья, что наложил на зельевара кто-то из личных врагов…
Преследующего по пятам тимьянного смрада, равно как и вони палёной плоти, Полумна с некоторых пор боялась больше всего на свете.
От призрака за спиной нестерпимо несло горьким фимиамником(1), гарью и смертью. Сплетение отвратительных нот прочно обосновалось в носу, въелось и в кожу, и в волосы. Пришлось коротко подстричься — лишь бы хоть чуточку меньше ощущать чужое присутствие.
Но варварская расправа над белокурой копной ни капли не облегчила положение. Чабрец был повсюду. Луна утопала в нём.
Зато окружающие не чувствовали ни-чер-та. Стоило лишь в очередной раз заикнуться — и на неё вновь сыпались безмолвные снисходительно-жалостливые взгляды. С такой жалостью нормальные смотрят на умалишённых.
Впрочем, Луна не ненавидела их всех. Ненависть и никчёмные обиды вытесняло равнодушие. Единственное, что она могла себе позволить — не притворяться, если уж её и так считают полоумной.
Она давно забыла про сон, уединение и покой. Луна худела, бледнела и дурнела, будто превращаясь в такого же призрака, что по-змеиному сдавливал её хрупкое тело и впрыскивал в разум яд. Видимо, Полумна была единственным человеком, способным на соприкосновение с почившими, раз профессор изволил выбрать её в качестве спасителя. Долгие месяцы она прозябала в ужасе и неведении, пока неупокоенный пытался донести, какого дьявола ему нужно, изводя своим присутствием днями и ночами. Спрятаться от духа было невозможно, избавиться — и подавно. Даже убить себя не получалось: он запрещал. Оставалось лишь смиренно давиться липкостью контакта.
Избавление пришло внезапно. И, что неожиданно, от самого́ незваного гостя. Одним паршивым утром, что последовало за очередной бессонной ночью, Луна сидела на постели прямо в уличной одежде, среди выедающей остатки разума тишины, и с некоторым облегчением наблюдала, как на запотевшем оконном стекле одна за другой появляются буквы и цифры.
Над разгадкой она билась долго. Змеиные объятья сжимались всё крепче, тимьян в носу свербел всё навязчивей. Единственная, кто смог бы помочь с решением непосильной задачи, давно исчезла, да и вряд ли была жива(2). Выручил случай. Ответ буквально упал под ноги, — точнее, на ноги, — когда в школьной библиотеке какой-то слизеринец намеренно задел её плечом и оттолкнул. Луна больно приложилась головой о книжные полки, а один из особо тяжёлых фолиантов усугубил, вывалившись наружу и через обувь едва не переломав ей пальцы. Взгляд невольно скользнул по обложке. Понимание навалилось сразу, острая боль в затылке и ногах испарилась моментально. Знаки на стекле были ничем иным, как инициалами автора, первыми буквами названия нужной книги и номером страницы. Она с волнением опустилась на корточки, шелестя бумагой в поисках бесценных строк.
…и сказал маг ученику: ты ночью в Полнолуние откопай неупокоенного, а жжёное клеймо с плоти его срежь заговорённым клинком. Выкорчуй весь тот ползучий эфиронос, что кощунственно заполонил собою почву над могилою, да засади болезную лунными цветами. Да побольше-погуще сей, чтоб не пробилася сквозь них трава-паразитка окаянная. Когда запылают цветы те — найдёт по ним свет луны свой путь к захоронению, и отправится душа про́клятая по нему, куда ей до́лжно…
Осознание накрыло тяжёлой волной: профессор зельеварения не мог попасть туда, куда обычно уходят мертвецы. Но моля о помощи, едва не сжил со свету и её, ведь мёртвое — мёртвым, а живым — живое. Нельзя, никак нельзя, чтобы то и другое соприкасались! И вряд ли даже после его ухода она когда-нибудь станет прежней. Так и останется меж двух миров.
К ритуалу Луна, подгоняемая чабрецом, готовилась тщательно, но быстро. Лишь бы получилось с первого раза. Лишь бы жестокий дух отлип от неё навсегда. И в ближайшее полнолуние она уже стояла у нужной надгробной плиты…
Клеймо действительно присутствовало на разлагающейся плоти — зловеще чернело прямо посреди грудной клетки, обещая пленённому им весёленькое небытие. Шмат кожи с проклятьем был уничтожен, могилу украсили подкормленные волшебством ландыши, и белые лилии с душистым табаком, и алиссум, и дурман, и мускатный шалфей, и дикая морковь. Змеиные объятия чуть ослабли. А спустя несколько дней стали распускаться первые цветы.
Когда профессорская могила, на изумление посетителям кладбища, засияла пышным белоснежным разноцветьем — призрак исчез, тиски разжались, сон вернулся.
Чабрецом отныне не пахло, как и ничем другим. Полумна больше никогда не могла ощущать запахов.
1) Народное название чабреца.
2) Речь о Гермионе из "Бессмертника".
Незабудка символизирует никогда не исчезающую связь между двумя людьми.
https://m.vk.com/wall-218053534_49
* * *
Смеркалось. Последние алые блики на стене неизбежно тускнели, сливаясь с невзрачностью побелки. Мир потихоньку засыпал. И только скромный букетик обожаемых сыном незабудок на столе, коим она надеялась хоть сколько-нибудь разбавить серость помещения, будто становился всё ярче.
Вспыхнула одинокая свеча, тут же обзаведясь сестрой-близняшкой в отражении. Хозяйка манора в последний раз повертелась у зеркала, зачем-то поправляя и без того удобно сидящую на нагом теле тинную рубаху, что втайне от мужа ткала собственными руками все последние ночи. Задумчиво обвела пальцами вышитые вдоль ворота переплетения рун… Бросила прощальный взгляд на дремлющего в кресле Люциуса, которому ещё полчаса назад читала что-то из беллетристики, а после с безмолвным смирением шагнула к выходу.
Заколдованные незабудки были не только украшением обедневшего после аврорских нашествий интерьера, отнюдь. Они также являлись единственным доступным способом уйти незамеченной, иначе бы супруг точно вытряс из неё всю правду, после чего обязательно помешал задуманному. Сбрызнутые русалочьими слезами, мелкие голубые цветы едва слышно звенели, и усыпляющие перезвоны эти невозможно было уловить даже в полнейшей тишине. Разумеется, если не знать о них заранее. К утру они утихнут, и Люциус спокойно пробудится ото сна. Он ни о чём не догадается, ведь жена по-прежнему будет рядом.
Сына Нарцисса в этот раз навестить не решилась. Боялась запомнить его таким — жалким, угасающим и уж год как спящим. Про́клятым. Проще было прощаться с воображаемым здоровым и счастливым Драко, пускай это и являлось самым горьким на свете самообманом.
Едва ступив за ворота давным-давно ставшего родным поместья, она тут же перенеслась в условленное место, где её наверняка уже ждали. В лицо ударил тяжёлый речной дух, рубаха моментально стала волглой, в уши ворвалось кваканье лягушек, вплетаемое в шелест камыша. Позади раздалось нетерпеливое:
— Я уж думала, не явишься.
Мурена, как она сама себя величала, была русалкой непростой — не из тех гадких склизких тварей, коими кишило Чёрное озеро. Обросшая илом с макушки и до самого кончика рыбьего хвоста, бывшая утопленница ещё не утратила остатков девичьей красоты. Человеческие черты до сих пор угадывались в зеленовато-белой исхудавшей физиономии, поросшей чешуёй и слизью. Но из прежней жизни она, как ни старалась, вспомнить не могла почти ничего, за исключением мелких деталей. Да и те лишь изредка самовольно врывались в помутнённое сознание, ещё стремительней убираясь обратно в никуда. Однако, сей факт не умалял жажды изувеченной девчонки сбросить балласт нынешней оболочки и вновь ощутить себя живой, и это оказалось очень кстати. Нарцисса силу этой жажды понимала хорошо — настолько же невыносимо сильно она желала выздоровления сына. Любой ценой.
Впрочем, одна из болезненных вспышек в памяти оказалась бесценной для них обеих: ритуал, о коем неожиданно для себя самой вспомнила новая знакомая, как только Нарцисса поведала о своей беде, являлся спасением. Разумеется, русалка тайным знанием не поделилась, зато кровью поклялась избавить Драко от проклятья, и Нарцисса согласилась с единственным её условием. Да и был ли у любящей матери выбор?
Она должна была поменяться с Муреной местами, добровольно заперев себя в чужом жутком теле, — таковой оказалась цена помощи.
Ни за что и никогда не приняла бы она подобного кощунства, имейся хоть один шанс для Драко, кроме этого, но за долгие месяцы болезни излечить его не сумел ни один волшебник. И потому безоговорочно ступила в воду, навстречу судьбе.
Пускай она превратится в нечисть, а былое обернётся сновиденческими обрывками, что мало-помалу рассеются со временем, но сына — единственный свой светоч — Нарцисса не посмеет забыть никогда. Семена незабудок, тайком разбросанные у самого берега, ей в этом помогут.
Ясенец (неопалимая купина) развивает дар ясновидения. Из-за концентрации эфирных масел может самовоспламеняться, гореть и не сгорать.
https://m.vk.com/wall-218053534_52
* * *
Нелюди. Жестокие, глупые и жалкие нелюди.
Привязанная к столбу, Сивилла до последнего надеялась, что они одумаются. Сполна выплеснут накопившийся гнев, отхлестав обидными словами и обвинениями, а после разойдутся по домам. Но слепая ярость в неуправляемой толпе способна лишь раскаляться — без обратного. В толпе ты прав, ведь ты со всеми, а значит, можно всё. И правоту так легко отстаивать, имея беспрекословную поддержку окружающих. Тебя, как отдельного звена, больше и нет. Никаких рамок, никакой морали. Все вместе вы — единый организм; рука, направляющая меч правосудия.
Поэтому, когда один из деревенских мужиков поднёс к хворосту у её ног смертельный букет зажжённых лучин — Сивилла вполне уверовала в серьёзность их намерений.
— Ишь, бесстыжая! Чего зенки вылупила? Ты нас жалостью взять не пытайся, мы твою гнилую натуру насквозь видим! Да, бабоньки? Что, скажешь не ты коров потравила?! — язвительно то ли интересовалась, то ли утверждала дородная Мэри, уперев руки в боки и некрасиво сморщив раскрасневшееся лицо.
Накатило такое разочарование, какого Сивилла, пожалуй, ещё не испытывала ни разу. Ведь Мэри, подначивающая едва поостывший народ, знала её с самых пелёнок. И отнюдь не один раз укачивала её, маленькую, на руках.
— А на жито кто спорынью навёл?! — подхватил кто-то из люда.
И тут же обвинения посыпались со всех сторон по десятому кругу:
— …Воду в колодце испоганила!..
— …А мне весь урожай загубила!..
— …Змеиные яйца заместо куриных подкладывала! Тьфу, ведьма!..
— …Ведьма проклятая!..
— …Сжечь, сжечь ведьму!..
Гвалт поднялся по новой.
Но, чёрт побери, она не была виновна ни в деревенских напастях, ни в том, что другая. Варианта существовало лишь два: либо деревню облюбовала какая-то паршивая нечисть, либо кто-то целенаправленно её подставлял, вот только… зачем?
Дар ясновидения загубил ей детство, и все присутствующие прекрасно об этом знали, тем не менее, не гнушаясь молить о помощи, когда та требовалась. Все представители этой неотёсанной деревенщины год за годом испивали её до дна, после оставляя наедине с последствиями, и жалости они не испытывали. Только желание попользоваться плодами чужого таланта, а теперь вот — ненависть. Провидческие припадки стали посещать Сивиллу давно, и по сей день всё росли и по силе своей, и по частоте. Только вот как донести до разъярённых дураков, что пророчествами коров не потравишь?..
Впрочем, они не так уж ошибались в своих подозрениях насчёт её способностей: в Хогвартсе Сивиллу научили многому. Местные этого знать не могли, но достаточно ведь отличаться от них хоть чем-то, чтобы при первой же беде оказаться крайней. И какой идиоткой она была, возвращаясь сюда снова и снова, провоцируя глупцов своим присутствием. Она искренне верила, что последние летние каникулы, проведённые в родном доме, станут особенными.
И они стали.
Когда пламя всё же вспыхнуло — её обуяла ответная злоба, да настолько сильная, что шансов не оставалось ни у кого из линчевателей.
Она горела, но боли не ощущала. Была лишь вонь палёной одежды, скорбно пылающие за компанию с нею заросли купины у кромки лесной поляны, да какое-то ненормальное, безумное удовлетворение в глазах возбуждённых зрителей. Впрочем, длилось их веселье недолго. Очень скоро на опушку обрушились жуткие вопли, перемешавшиеся между собой в отвратительное месиво. Чем дольше Сивилла горела и не сгорала, тем сильнее пузырилась кожа её палачей. Чем громче они кричали, тем тише молчала она, теперь и сама превратившись в зрителя. Они умирали в страшной агонии, а как только всё стихло — обуглившиеся тела мгновенно обратились в пепел.
Обнажённая Сивилла наконец покинула костёр, ступив на посеревшую от праха палачей землю, и расхохоталась до слёз. Нахлынули эмоции такой силы, что не выплеснуть их наружу означало убить себя морально и физически, и тогда она вложила их в самый дикарский на свете танец. И кружилась вместе с искрами босыми ногами по горячей почве до полнейшего упадка сил и боли во всём теле. До самой ночи. Злость испарилась, как не бывало, оставив после себя лишь опустошение. Ни жалости, ни сожаления — ничего, кроме вымораживающей пустоты. От обессиленного падения отвлекло едва заметное движение за дальним кустом… Она подобрала с земли чудом уцелевшие очки, нацепила на нос привычным движением, смахнула грязь с потрескавшихся линз, и, вглядевшись в заросли, неожиданно обнаружила свидетеля. Мальчишку. Не местного. Он испуганно пялился, застыв на месте и боясь даже моргнуть. И тогда на неё обрушился весь ужас произошедшего: никогда одного её намерения не хватило бы для свершения подобной мести — ограниченность магических способностей не позволила бы даже патлы паршивой Мэри подпалить без палочки. Перед нею стоял очень могущественный волшебник, который лишь первым в своей жизни — однозначно первым, судя по шоковому состоянию мальца — выплеском магии скосил жителей целой деревни. Изнутри поднялся благоговейный трепет перед юным чародеем.
А вишенкой стало тяжело навалившееся видение — самое долгое и подробное за всё время. Она познала жизни и смерти многих, кто будет связан с её спасителем, но вслух выразить отчего-то сумела лишь одну вещь:
— Твоя судьба, Альбус, — однажды сделать неправильный выбор, который погубит близкого тебе человека и повлияет на всё твоё дальнейшее существование.
Малыш явно пытался ответить, но слова так и не сумели вырваться наружу. И зрелище, и предсказание произвели на него неизгладимое впечатление — иначе и быть не могло. Однако Сивилла точно знала, что оцепенение пройдёт, ведь в будущем видела этого мальчика великим воином Света — порой ужасающим всех и каждого…
После ведьма исчезла в лесной чаще, в чём мать родила, и увидеть её снова Альбусу довелось лишь спустя много-много лет. Вот только вместо дряхлой старухи он повстречал невинное дитя. И жадно наблюдал за нею весь её первый учебный год.
Сомнений не возникало. Это точно была она — та самая, что напророчила давно сбывшееся и канувшее в Лету. Та, из-за которой он повзрослел в шесть лет, невольно став судьёй и убийцей. Только вот талантом прорицательства девчонка не обладала. Она была абсолютнейшей серой посредственностью, каких среди учащихся Хогвартса большинство. Конечно, Альбус не собирался ничего предпринимать, когда одним июльским днём спонтанно аппарировал к коттеджу семейства Треллони. И уж точно не планировал проникать в комнату своей ученицы, подобно убогому воришке, в тот момент, когда хозяева дома отсутствуют. Только вот заранее приготовленный пучок сушёного ясенца, ловкой рукой отправленный под матрас девочки, говорил об обратном. Обманывать себя более смысла не имело.
Он знал, что обрекает её на вечное одиночество, непонимание окружающих и медленное угасание разума, но временную петлю нельзя просто взять и разрубить, не просчитав все последствия наперёд. Да и что одна загубленная душа в сравнении с Всеобщим благом?..
https://m.vk.com/wall-218053534_59
* * *
Миссис Гринграсс нашла её лунной ночью в зарослях лесного марьянника. Впервые она поведала об этом Астории, едва ей исполнилось четыре. Матушка здорово перепугалась, когда милая маленькая дочурка исчезла прямо во время июльского пикника. Малышку искали почти до полуночи по всей округе, а нашли у кромки леса, под старой ивой.
Мама до сих пор не догадывалась, что в тот день видела настоящую Асторию в последний раз.
Мама боялась не зря.
В детстве она часто сбегала из дома — нянечки и прислуга с ног сбивались в её поисках, пока лже-Астория украшала лентами ветви той самой ивы на заброшенном краю огромного сада, плела венки из полевых цветов, кружилась в мыльных пузырях и отправлялась на поиски волшебных огоньков в лесную чащу. Воровала ежевику прямо из-под носа у болотных пикси и приманивала русалок на кончики не знавших ножниц волос. Передразнивала свиристелей и бежала наперегонки с лепестками яблонь, когда ветер подхватывал их, неся в неведомые дали. Запудривала мозги нашедшему её домовому эльфу, чтобы тот не вздумал выдавать тайное убежище маленькой хозяйки. Ведь она являлась самой настоящей фейри — проказливой, знающей лишь развлечения да гулянья.
Позже, когда подросла, Астория исповедовалась очаровательному трухлявому пню, творила требы у поросшего мхом валуна и всё так же повязывала на иву разноцветные ленты из дорогого китайского шёлка. Ей это было нужно гораздо больше, чем дышать.
Окончательно став взрослой, она искала своих сородичей, часами блуждая вдоль холмов и среди самых тёмных, самых жутких зарослей, из которых порой выбраться было непросто. А после очередных неудачных поисков остервенело срывала выцветшие на солнце ленты с ивы, варварски оголяя ветви. Она задавалась вопросом, почему же настоящая мать выбрала именно её для обмена. Яркие празднества и пляски были необходимы где-то на уровне инстинктов, но именно её почему-то лишили этого, а в обмен обрекли на унылое людское существование, напичканное глупыми правилами и законами по самое горло.
После рождения сына — получеловека-полуфейри — она нашла немного успокоения в помощи умирающим маггловским ведьмам-старухам, что покидали мир в страшных муках, если никому не передавали свою силу. И тут на помощь приходила она, Астория, облегчая агонию поцелованных смертью. Сила их переселялась в колючие-ядовитые растения, из которых Астория создала целый сад. И празднества она устраивала для себя сама, в одиночестве танцуя среди наполненных магией репейников, олеандров, крапивы, цикуты, вороньего глаза, белены, белладонны и багульника. Ядовитый дух кроваво вбивался в ноздри, босые ступни обжигало и кололо, но она не останавливалась порой до самой ночи. Будто вымещая злость яростно-плавными движениями.
Отчего-то люди жалели младенцев, которых похищали фейри, а о чувствах подменышей не задумывались никогда. Астории было больно. Невыносимо больно.
Её муж, этот странный потерянный мальчик, и подумать не мог, что его матери больше нет(1), что под её личиной скрывается нечто иное.
Что он окружён самозванцами со всех сторон.
Свекровь ненавидела её люто, ибо сразу поняла: Астория знает. Ох, как же сильно она боялась разоблачения! Но зря. Ведь в ответ раскрыть могли и невольный обман Астории. И вряд ли бы кто-то стал церемониться с нею. Да и матушка словила бы удар, а лжедочь к ней сильно привязалась, несмотря ни на что.
Жизнь проходила, времена менялись. Злость, сжигающая изнутри, потихоньку сменялась смирением. Разум вместе с телом старели совершенно по-человечески. Быть может, живя рядом с людьми, она и сама превратилась в человека? Или вообще всё выдумала? Ответа не имелось ни в одной книге мира.
Он отыскался сам, когда Астория впервые за много-много лет и в последний раз наведалась к своей иве. До сих пор живой и безумно постаревшей иве. Вокруг огромного кривого ствола разросся паразит-марьянник, и, похоже, покидать приглянувшееся место не собирался. Она залюбовалась жёлтыми цветами, и даже невольно напела им что-то из колыбельных, с нежностью прикоснувшись к ближайшему кустику, и тогда наконец услышала уже давно ненужное это.
Она узнала их сразу. Голоса, что сладко зазывали в лесную чащу, обещая бесконечные пиршества, реки цветочного вина и приглашающую в пляс задорную мелодию дудочки. Внутри возник какой-то трепет, будто маленькая щекотливая птичка билась о грудную клетку, задевая крылышками сердце, а хвостом — желудок. Астория понеслась сквозь дебри быстрее ветра, не обращая внимания на царапающие лицо сухие ветки подлеска.
Но за предвосхищением накрыла паника, вынудив резко остановиться. Круговорот картинок из прожитого стал проноситься перед глазами, словно маггловское кино. Астория перебирала в памяти и обиды, и одиночество, и страх стать изгоем даже среди чужих. Она со стыдом вспомнила вдруг о сыне, о внуках, о так сильно обожающем её муже, о своём садике и пока ещё живых ведьмах, которые однажды пополнят его в качестве растений.
И шагнула назад. Отступила. Выбор был сделан. Впервые в жизни она ощутила невероятную лёгкость, будто с плеч упал тяжеленный груз. Астория снова почувствовала себя юной и беззаботной.
Астория расхохоталась от осознания счастья.
1) Отсылка к другому драбблу из этого сборника — "Незабудки и речная тина".
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу