Коснуться дна (гет)

— Улыбнись, дорогая, а то все решат, что я тебя сюда силком затащила.

— Да, мама.

Стейси Монтгомери, как и полагается, приподняла подбородок повыше, напустила самый беззаботный вид и с внутренним чувством полной обречённости взглянула в глаза раздражённо улыбающейся матери. Возможно, окружающие, также привыкшие всё время притворяться, и приняли бы эту её улыбку за какой-нибудь искренний порыв, например, восхищения чудесным судном, на котором все они направлялись сейчас в Нью-Йорк. Но Стейси слишком хорошо знала свою маму, чтобы не прочесть в её взгляде недовольство, граничащее с возмущением. Впрочем, видимая покладистость и самой мисс Монтгомери была не совсем искренней, потому как всё её нутро просто клокотало от разочарования и боли. Но затевать ссору прямо перед дверями обеденного салона, когда их ждало общество важных людей, было не самой хорошей идеей.

Как говорила миссис Монтгомери, они уплывали в Нью-Йорк за лучшей жизнью. Сложно было сказать, верила ли она в такие смелые утверждения, но одно было точно — счастье в Америке готовилась найти только она сама. И, к сожалению, изменить что-либо в этом решении Стейси была не в силах. Фамильный дом был безжалостно продан какому-то нуворишу, уже затеявшему перестройку, большая часть имущества оказалась распродана, а приглашения на предстоящую свадьбу успели разослать чуть ли не во все концы мира. Это был скандал, и Стейси не понимала, почему никто, кроме неё, этого не видел. Спустя лишь год после смерти мистера Говарда Монтгомери его вдова вознамерилась сбросить чёрное траурное покрывало и снова выйти замуж, причём за моложавого пижона, которого в их крохотном семействе, и это было ясно как день, интересовал только приличный материальный достаток.

О, если бы только мистер Монтгомери знал, куда и на кого его дорогая жёнушка готовилась спустить весь его заработанный капитал, он непременно переписал бы завещание, оставив всё какой-нибудь дальней родственнице, от которой отреклась вся семья после её решения вступить в неравный брак с шотландским коммерсантом. И Стейси бы прекрасно поняла такое его решение. Всё лучше, чем сейчас барахтаться в бессмысленной роскоши, исключительно растрачивая наследство, будто утекающее сквозь пальцы.

Радовало одно — сам мистер Джейкобс, так быстро очаровавший маму, уже давным-давно дожидался их в Нью-Йорке, а потому избавил Стейси от своего общества хотя бы на время путешествия. Впрочем, юная Монтгомери не питала никаких иллюзий. Она понимала, что после собственной свадьбы мать, теперь уже миссис Джейкобс, озаботится её замужеством и не оставит в покое до тех пор, пока не подберёт самую выгодную партию, лишив тем самым дочь не только дома в родной Англии, но и какой-никакой свободы.

От этого было так больно, что порой Стейси, забывая о том, что стены слишком тонкие и у них есть уши, рыдала в подушку по ночам, надеясь, что всё происходящее — это просто страшный сон, который закончится с наступлением утра. Но наступал рассвет, а лучше не становилось.

— Умница, дорогая, — холодная похвала была слишком фальшивой. — А теперь идём, а то мы и так уже прилично задержались из-за твоих капризов.

Губы Стейси дрогнули, но она сдержалась, и их уголки так и остались приподнятыми в дежурной улыбке. Не ради мамы. И даже не для того, чтобы никто из других пассажиров не подумал ничего дурного. Она улыбнулась самой себе, потому что папа с ранних лет учил её стойко переносить любые, даже самые незначительные трудности и не вешать нос. А Стейси была дочерью своего отца, к тому же, слишком послушным ребёнком, чтобы пренебрегать такими ценными жизненными уроками.

За столиком, в этом миссис Монтгомери была права, все уже собрались, что явно вызвало её неудовольствие, а Стейси начала морально готовиться к послеобеденной порции упрёков. Впрочем, мама только едва заметно дёрнула подбородком и поспешила к свободным местам, предназначенным для них. Каблуки туфель чуть заскользили по линолеумным плиткам, и мисс Монтгомери послушно пошла следом.

— День добрый, — мягко и нараспев протянула миссис Монтгомери и, когда услужливый официант помог им устроиться за столиком, добавила, оглядев собравшуюся компанию. — Надеюсь, мы не слишком заставили вас ждать?

— Ну что вы, Милдред, всё в порядке, — чуть приподнялся со своего места один из джентльменов с модно закрученными и напомаженными усами и потянулся было рукой к голове, но вовремя вспомнил, что цилиндра на нём не было. — Я так полагаю, с вами ваша дочь?

— Да, Стейси — дочь покойного мистера Монтгомери. Дорогая, ты помнишь мистера Исмея?

Джентльмен с усами ожидающе поднял брови, будто действительно рассчитывая на узнавание, а Стейси вдруг вся похолодела, чувствуя, как пунцовеют щёки. Она, безусловно, знала мистера Брюса Исмея из газет, из светских бесед и слухов, которые охотно распускали все, кому не лень. Но своего личного с ним знакомства она мало того, что не помнила, так и вовсе не предполагала. И стоило бы, наверное, честно это признать вслух, но мама легко толкнула её колено под столом, а в глазах мистера Исмея горел такой энтузиазм, что Стейси не решилась. Ложь, пусть самая мелкая, всегда давалась ей с большим трудом, а потому она, чувствуя, как начинает печь щёки, со всем уважением кивнула, будто действительно старому знакомому.

— Рада встрече с вами, мистер Исмей.

— Взаимно, мисс Монтгомери, взаимно. Я ведь помню вас ещё совсем крохой, — Брюс тихо рассмеялся. — Вы были так похожи на отца, но теперь я вижу, что красотой пошли всё же в вашу матушку.

— Благодарю вас, — Стейси снова кивнула, надеясь, что на этом обмен любезностями закончится. И действительно, директор «Уайт Стар Лайн» сразу же переключился на то, чтобы представить других пассажиров, оказавшихся с ним за одним столом.

Стейси не слушала. Она облегчённо выдохнула, только сейчас заметив, как с силой сжала в пальцах края накрахмаленной салфетки. И, возможно, этот её невольный вздох был слишком громким, потому как он однозначно привлёк внимание сидящего прямо напротив мужчины. Он был чуть моложе миссис Монтгомери, однако в его волосах, вьющихся крупными волнами, уже поблёскивала седина, а в уголках улыбающихся глаз собрались морщинки. Светящаяся во взгляде усмешка была беззлобной, напротив, вполне дружелюбной, и Стейси стало чуть легче. Будто он увидел или, скорее, понял бушующую в ней неясную тревогу, и дёрнул уголками губ, пытаясь приободрить. Тогда и она не смогла сдержать в себе ответной улыбки, пожалуй, единственной искренней за весь сегодняшний день.

— А это наш дорогой судостроитель — Томас Эндрюс. «Титаник» — детище его ума, рук и, пожалуй, души. Порой мне кажется, что он сам мог бы построить корабль, оборудовать его и даже командовать им, — словно из-под толщи воды возник вдруг голос Брюса Исмея, и Стейси чуть дрогнула, с ужасом поняв, что так и не узнала имён никого из других спутников, потому как слишком беззастенчиво рассматривала своего соседа напротив, теперь приподнявшегося и чуть поклонившегося присутствующим. Мама снова толкнула под столом её колено, призывая вести себя прилично, и Стейси живо отвела взгляд, сама прекрасно осознавая, насколько невежливым было её поведение.

— Вы преувеличиваете мои заслуги, мистер Исмей, — голос, глубокий и будто бы бархатный, с почти неуловимым ирландским акцентом едва не заставил её вздрогнуть, ощутив внезапное волнение. Она не сдержалась и снова из-под ресниц взглянула на мистера Эндрюса, который, однако, смотрел теперь в совершенно другом направлении.

— Будь это не так, вы бы не таскали с собой записную книжицу, выискивая малейшие изъяны судна.

Томас на это только сконфуженно улыбнулся, потянувшись было к тому самому блокноту, заложенному перьевой ручкой. И Стейси невольно усмехнулась, представив себе, как он сейчас запишет в качестве одного из таких изъянов самого мистера Исмея, а то и всю их честную компанию заодно. Но записная книжка в итоге осталась лежать нетронутой, а вот сам мистер Эндрюс снова поднял на Стейси глаза.

— Как вы находите «Титаник», мисс? — с неприкрытым энтузиазмом спросил он. Стейси не смогла не отметить, как воодушевлённо загорелся его взгляд отнюдь не праздным любопытством.

— Я думаю, корабль чудесный. Хотя меня и пугают его столь большие размеры и громкость паровых гудков. Он как будто живой, — смущённо произнесла она, под конец фразы переходя на едва слышное бормотание, уже жалея о том, что сказала. Стоило ограничиться простым хвалебным утверждением.

— «Живой». Вы слышали это? — рассмеялся Исмей, вытирая салфеткой губы. Эндрюс же вновь улыбнулся, кинув насмешливый взгляд на Брюса.

— Бросьте смущать это милое дитя, джентльмены, — с лёгким недовольством парировала дама, сидящая по правую руку от миссис Монтгомери.

— Напротив, я считаю, моей дочери давно пора повзрослеть. Она не девочка, а уже цветущая девушка, и эта её наивность и непосредственность может и допустимы в более юном возрасте, но сейчас просто непозволительны.

— Ах, оставьте это, миссис Монтгомери, а то потом сами будете жалеть. Мой муж так выдрессировал нашего сына, что бедный мальчик теперь обращается к нему исключительно «сэр» и всякий раз норовит побыстрее покинуть дом.

— Прошу меня извинить, мисс Монтгомери, — дабы прекратить всякие споры о воспитании, поспешил вмешаться Исмей, и Стейси без колебаний приняла извинения, принимаясь, наконец, за тушёную ветчину со шпинатом, оставив дальнейшие разговоры соседям по столу и не вмешиваясь в дискуссии. Да и никто не предпринимал попыток выяснить её мнение по какому-либо вопросу, видимо добродушно полагая, что ничего умнее, чем заявить о том, что корабль живой, она не сможет. А Стейси правда казалось, будто она слышала шум двигателей «Титаника», утробно урчащих где-то в самой глубине корабля. Но это было не более чем воображением.

Впрочем, в остальном обед проходил очень приятно. Мама с удовольствием и истинно английской чопорностью спорила о чём-то с сидящей рядом леди, вызывая порой ухмылки на лицах других присутствующих, в том числе, как выяснилось, мистера Джона Тайера — вице-президента железной дороги Пенсильвании — с семейством. Его сын Джек был ровесником самой Стейси, однако даже то, что он сидел рядом, вызывало в ней не больше интереса, чем столовые приборы.

Чего нельзя было сказать о мистере Эндрюсе. Сам факт того, что он сидел напротив, волей-неволей приковывал к нему внимание. И вряд ли для него самого это осталось незамеченным, потому как порой их взгляды — тёплый карий и заинтересованный серебристый — встречались на короткие мгновения. Но Стейси, смущаясь и заливаясь маковым цветом, быстро прятала глаза в фарфоровой чашке с чаем, делая вид, что внимательно слушает разговоры мужчин о том, куда лучше сейчас вкладывать деньги.

И так продолжалось в течение всего обеда, после которого Стейси, расставшись с новыми знакомыми и сказав матери, что хочет немного пройтись по палубе, покинула салон, чуть ёжась от прохладного ветра, тут же задувшего ей в спину. День при этом был солнечным и довольно приятным для начала апреля, а потому, подставив лицо солнцу, Стейси глубоко вздохнула, прикрыв ненадолго глаза. Но стоило только ей услышать знакомый голос, окликнувший её, как она тут же их широко и взволнованно распахнула, резко развернувшись на каблуках.

— Мистер Эндрюс? — не от вопросительно, не то утвердительно произнесла она.

— Простите, мисс Монтгомери, что отвлекаю вас от прогулки, — чуть виновато улыбнулся он и замер, будто ожидая позволения продолжить мысль и желая удостовериться, что она готова его выслушать.

— Всё в порядке, сэр.

— Я лишь хотел спросить, — начал было Томас, но тут двери обеденного салона распахнулись, выпуская на свежий воздух большую группу пассажиров, и он недовольно поджал губы. — Можем ли мы немного отойти? А то, боюсь, сейчас многие пожелают прогуляться, а мы с вами встанем у них на пути.

Стейси покорно кивнула.

Мистер Эндрюс же, справедливо рассудив, что лучше отойти подальше от места скопления людей, неспешно двинулся вдоль палубы и, дождавшись, пока Стейси поравняется с ним бок о бок, остановился возле самых лееров, покручивая в руках блокнот. Но мисс Монтгомери, сделав было шаг ближе к нему, замерла нервно сцепив ладони между собой, а потом и вовсе отошла чуть назад, подальше. Томас, заметив это, нахмурился, но постарался не обращать внимания, понимая, что и без того брал на себя слишком много по прошествии менее чем часа знакомства.

— Я хотел бы знать, были ли те ваши слова насчёт корабля искренними?

— Ох, мистер Эндрюс, — поспешно и взволнованно произнесла она. — Я сказала глупость, не подумав. Моё сравнение «Титаника» с живым существом было всего лишь метафорой, и я…

— Я вовсе не об этом, хотя мне и нравится ваша метафора. Куда более меня интересует причина, по которой корабль вас пугает. Мне кажется, вы и сейчас дорожите, но, уверяю вас, вы в полной безопасности.

— Меня пугает не сам корабль, сэр, — безуспешно пытаясь скрыть своё волнение, решила объясниться Стейси, затравленно поглядывая на леера. — Он столь высок, кажется, выше когда-либо виденных мной домов. А я очень боюсь высоты, мистер Эндрюс.

Казалось, это открытие в немалой степени его поразило. Он рассчитывал услышать что-то вроде истории о боязни затопления, о морской болезни из-за качки или о похожих вещах, о чём лично и заблаговременно позаботился ещё при составлении первых проектов чертежей. Но страх высоты оказался для Томаса неожиданностью. Стейси видела это по тому, как недоумённо взметнулись его брови.

— Вот уж не предполагал.

Мисс Монтгомери только приподняла уголки губ и, заправив за ухо выбившуюся из причёски под порывами ветра прядь тёмных волос, чувствуя неловкость, попросила:

— Раз вы теперь осведомлены, не сочтите за дерзость, мистер Эндрюс, но не могли бы вы отойти подальше от борта?

Томас совсем уж удивлённо кивнул, подойдя к Стейси, заметив, как тяжело она выдохнула, стоило ему только сделать шаг от лееров. Будто она не просто боялась упасть сама, а искренне тревожилась за других, хоть и возможность выпасть за борт была совершенно минимальной. При должном желании, конечно, это было вполне реально, но… Эндрюс не мог не заметить, как мелко подрагивали её ресницы, выдавая волнение даже больше, чем широко распахнутые повлажневшие глаза.

— Вы не должны бояться, мисс Монтгомери, — куда мягче и тише произнёс он, вглядываясь в её лицо.

— Знаю, но я не могу. Видели бы вы, как я поднималась по трапу на палубу, — пытаясь скрыть в шутливой фразе истинные эмоции, сказала она. Только вот Томаса это ни капли не развеселило. Он задумчиво поджал губы, превратившиеся в одну тонкую линию.

— Хотел бы я вписать ваше замечание в свою записную книжку, только, боюсь, это будет совершенно бессмысленно. Уж с чем, а с размерами «Титаника» я сделать точно ничего не смогу.

И Стейси тихо рассмеялась, согласно покачав головой.

— В этом и нет нужды. Посмотрите сами, — показала она на людей, стоящих неподалёку, с интересом выглядывающих за корму без тени страха на лице. — Я — всего лишь маленькое исключение, а потому не стоит обращать на меня внимание.

Мистер Эндрюс не без интереса взглянул в указанную сторону. Восхищение на лицах пассажиров дорогого стоило, особенно для него, спустя долгие годы строительства и проектирования, спустя месяцы и месяцы тяжёлой работы на верфи, когда кабинет в полной мере стал заменять дом. Томас не кичился своим трудолюбием, не выставлял напоказ практически абсолютное знание малейших деталей судна. В этом не было надобности ни ему самому, ни кому бы то ни было на корабле, потому как это и без того оставалось для всех самим собой разумеющимся.

Эндрюс вложил в работу свою жизнь и силы. И он действительно этим гордился, пусть столь излишний энтузиазм и был причиной того, почему к своим почти что сорока годам он так и не обзавёлся семьёй.

Но всё-таки одна мысль сейчас усиленно била по вискам, и Эндрюс, слишком предприимчивый, чтобы от неё отмахиваться, не мог не поддаться.

Глубоко втянув носом воздух, он вдруг с твёрдой уверенностью развернулся к Стейси лицом и, чуть помедлив, протянул ей руку.

— Вы правы, — мягко, но настойчиво глядя на неё, произнёс Томас. — Вы — исключение. А я строил корабль, чтобы все на нём чувствовали себя спокойно и комфортно. Поэтому давайте-ка попытаемся сделать это действительностью.

— Что вы хотите?

Он улыбнулся.

— Чтобы вы доверились мне, мисс Монтгомери, — и Эндрюс кивком указал на свою ладонь. — Клин обычно вполне успешно вышибают клином.

Стейси мало разделяла его настрой. Она беспокойно огляделась по сторонам, надеясь, что на них никто не смотрит. Если подумать, было верхом неприличия брать за руку мужчину при первом же знакомстве. Но взгляд Томаса был мягок и учтив, и Стейси не увидела в нём ничего провокационного. Лишь исключительное желание помочь.

Быть может поэтому, а может и просто из-за юношеского интереса, Стейси, чуть поколебавшись, протянула ему холодную ладонь, чувствуя, как пальцы вмиг утонули в его большой руке, твёрдой и покрытой мозолями от явно не бумажной работы. А большего Эндрюсу и не требовалось.

— Прошу вас, зовите меня Стейси, — произнесла она.

И это было как раз то, чего Томас просил. Доверие, помимо того, что её рука была теперь в его руке.

— Хорошо, милая Стейси. А теперь идём.

И он неспешно повёл её прямо к леерам, чувствуя, с каким невероятным трудом давался ей каждый шаг. Юная мисс Монтгомери совершенно неконтролируемо сжимала его пальцы, цепляясь, будто за спасательный круг. И Эндрюс видел ужас в её взгляде, который она никак не могла оторвать от всё приближающегося борта.

— Взгляните на меня, — попросил он, и Стейси безропотно подчинилась. Кровь отхлынула от её лица, но решимость, вовсе не детская, как предположили за обедом, застыла в чуть нахмуренных бровях. И это не могло не восхищать. Томас и сам был искренне поражён тому, как вмиг переменилось его отношение к новой знакомой. Ещё минуту назад он видел в мисс Монтгомери лишь юную барышню, слишком впечатлительную и неловкую, нуждающуюся в помощи, но теперь в одном лишь этом изгибе бровей он сумел прочесть нечто совершенно иное. — Не буду говорить, чтобы вы не боялись, дорогая Стейси, потому что это бесполезно. Но послушайте, я держу вас, хорошо?

Ещё один шаг ближе к цели.

— И я всё контролирую.

Снова шаг, на этот раз чуть увереннее.

— Просто не смотрите на воду. Куда угодно: в небо, в сторону, но только не вниз на воду.

— Хорошо, мистер Эндрюс, — послушно кивнула головой она и посмотрела. Прямо на него, зарываясь взглядом чуть ли не в самую душу, иначе Томас не мог объяснить, почему всё внутри вдруг сделало кульбит и он ощутил всё то, что чувствовала сейчас она.

Впрочем, стоило им оказаться у лееров, Стейси тут же схватилась свободной дрожащей рукой за единственное ограждение, отделяющее её от океана, тем самым избавив Эндрюса от иллюзии того, что страх незначителен и легко преодолим.

— Мне всё ещё страшно, мистер Эндрюс, — словно в подтверждение его мыслей раздался её тихий голос.

— А я всё ещё вас держу. Это помогает? — спросил Томас, тоже перейдя практически на шёпот.

— Помогает, потому что если вы сейчас уберёте руку, я вам обещаю, я потеряю сознание.

— Тогда я ни в коем случае вас не отпущу.

Может Томасу и показалось, но сквозь болезненную бледность на щеках юной мисс Монтгомери начал загораться румянец — девичий и столь невинный, что Эндрюс никак не мог понять, что именно стало ему причиной.

Он не знал, как быстро колотилось сердце в груди Стейси. И не столько потому, что страх высоты, несмотря на все старания Эндрюса, никуда не делся, а больше вследствие того, как мягко и тепло он держал её за руку, обещая удержать. Ещё никто и никогда не делал для неё ничего подобного. Разве что отец, когда она была совсем ребёнком, но это нельзя было брать в расчёт.

Но всё-таки эти мысли лишь на миг коснулись её сознания, потому как вопрос безопасности тут же взял надо всем верх. Стейси, как ей и было велено, усиленно сдерживалась, чтобы не посмотреть на океанскую пропасть под ногами. Вместо этого она что было силы зажмурила глаза, сморщив нос и увидев белые пятна, а потом задрала голову к небу — такому по-весеннему голубому и облачному, что, будь они на суше, у неё непременно закружилась бы голова от восторга.

— Посмотрите, мистер Эндрюс, — и она, теперь осознанно сжав его ладонь, кивком подбородка указала вверх. — Это облако, что прямо над нами, похоже на перевёрнутую половинку луны.

Томас непроизвольно перевёл взгляд туда же, непонимающе хмурясь. Но действительно обнаружил в зените облако причудливой дугообразной формы и, поняв, какую игру затеяла Стейси, поразился тому, как изобретательно сработало её воображение. Сам он занимался подобными детскими причудами, когда ещё был совсем мальчишкой. С возрастом, особенно сейчас, статус практически не позволял ему подобных забав, да и в небо, признаться честно, он смотрел только затем, чтобы понять, будет ли после полудня дождь.

— Знаете, мне оно больше напоминает чертёжный транспортир, — без тени сомнения отозвался Эндрюс и указал свободной рукой на другое облако, клубившееся чуть подальше, надеясь, что это поможет Стейси отвлечься. — А на что похоже это?

— На гору посреди синего океана. Но, ах, право, какая глупость — гора в океане, правда, мистер Эндрюс? Должно быть, это айсберг.

— Действительно, айсберг, — задумчиво кивнул он. — Как вы себя чувствуете?

— Не хочу вам лгать, что мне не страшно, но голова не идёт кругом.

— Сможете взглянуть на горизонт? Обещаю, на этом мы остановимся. По крайней мере, на данный момент.

И мисс Монтгомери, перебарывая волнение, опустила взгляд, устремляя его туда, где светло-голубое небо сливалось в единое целое с сине-фиолетовыми водами океана. Смотреть на это не из глубины палубы, а прямо около лееров было чем-то фантастическим. Лёгкий ветер обдувал лицо и будто бы успокаивал, путаясь в волосах и воротнике платья. Стейси не сдержалась и восхищённо вздохнула.

— Спасибо вам.

На ужин Томас Эндрюс не спешил, хотя и понимал, что его там ждали. Весь оставшийся день после обеда, расставшись с мисс Монтгомери, Томас провёл в компании Уилла Кэмпбелла и Уилла Парра, обсуждая с ними те тонкости обустройства «Титаника», которые удалось выявить спустя всего несколько часов после отплытия. Так, будучи членами гарантийной группы, оба — и Кэмпбелл, и Парр — согласились, что на палубах C и D нужно добавить больше освещения, особенно рядом с лестницами, а также позаботиться о том, чтобы ворота, отделяющие пассажиров третьего класса от остальной части корабля, не могли защемить пальцы стюардам, потому как такие жалобы уже успели поступить в медпункт.

Впрочем, разобравшись и с этим, Эндрюс, за отсутствием какой-либо необходимости находиться на виду, заперся в своей каюте. Он был вполне доволен её относительно скромным, но комфортным видом. Томас не был путешественником, как большинство пассажиров, а потому предпочитал отдавать время под работу вместо праздных шатаний по коридорам. Это и сыграло с ним злую шутку, когда время на карманных часах подошло слишком близко к цифре семь.

Голода Томас не испытывал. Но расстраивать мистера Исмея, так рассчитывавшего снова кому-то его представить вечером, не было желания. Брюс, в конце концов, был хорошим человеком, самолюбивым лишь в той степени, которая касалась его собственных заслуг. С тем же усердием он готов был нахваливать рабочих, капитана, да и самого Эндрюса за малейшие успешные решения.

Потому не оставалось ничего иного, кроме как сменить рабочую одежду и измятую в рукавах рубашку на парадный смокинг с белой бабочкой и тщательно отутюженным воротником. Необходимость переодеваться к ужину была обязательным правилом, закреплённым «Уайт Стар Лайн».

И если мужчинам оно могло порой показаться в тягость, то дамы первого класса с огромной радостью восприняли возможность сменить несколько платьев за день, демонстрируя всем на корабле, в том числе и другим женщинам, свой вкус в моде. Или же его отсутствие.

Самого Эндрюса такие мелочи мало заботили. Порой на верфи, забывая обо всём, он с таким энтузиазмом брался за не самую чистую работу, что попадал впросак на деловых встречах дяди лорда Пирри, являясь в кабинеты перепачканным в невесть откуда взявшейся саже или краске. Впрочем, джентльмены, заглядывавшие на стройку «Харленд энд Вулф», относились к этому с пониманием.

Когда же пришло время, Томас, отложив чертежи и оправив одежду, вышел в коридор. Удивительно, но, несмотря на то, что выбранная им каюта располагалась буквально в нескольких метрах от парадной лестницы, ненавязчивый шум, практически неслышимый в комнате, обрушился на него только после открытия двери. Кивнув стюарду Этчесу, обслуживавшему его каюту, Эндрюс, ещё раз взглянув на карманные часы, спокойно и без лишней суеты огляделся по сторонам. Пассажиры уже спускались по лестницам на палубу B, направляясь к ресторану или в кафе «Паризьен», и Томаса не могло не радовать то, с каким интересом они оглядывали интерьер.

Впрочем, ему самому всё было так знакомо и привычно, что он без промедления, не размениваясь на любования, решил последовать за остальными и лишь с особой нежностью коснулся деревянных перил, скользнув взглядом по стеклянному куполу, возвышавшемуся надо всем. А потом, наконец, ступил на лестницу.

Нельзя было сказать, что он не ожидал встретить по пути кого-нибудь из знакомых, например, самого мистера Исмея или судового доктора О’Лафлина, с которым всегда приятно было побеседовать на любую отвлечённую тему. Но Эндрюс совершенно точно не думал, что масштабные пространства «Титаника» так быстро столкнут его вновь с женщинами семейства Монтгомери. Сначала Томас не без удивления заметил Милдред, которая, несомненно, старалась привлечь к себе внимание, добавив в причёску несколько длинных пушистых перьев, которые полукругом легли поверх объёма волос. И было в этом что-то по-конструкторски интересное.

А потом Томас увидел Стейси.

Она шла чуть позади матери и была весьма задумчива, потому как не поднимала взгляда, глядя под ноги и опустив голову. Тёмно-синее платье в стиле модерн весьма выгодно подчёркивало её цветущую юность и хрупкость, и хотя Томас не мог не отметить, насколько к лицу был ей этот цвет, к собственному удивлению, состояние мисс Монтгомери его встревожило. Да так, что он замер прямо посреди лестницы, огибаемый торопящимися на ужин пассажирами.

И если миссис Монтгомери, встретив нового знакомого, подойдя к нему, остановилась, то Стейси, будто и не заметив Эндрюса и задержки матери, продолжила спускаться, придерживая в руках длинный подол, расшитый бисером и едва слышно побрякивающий из-за этого в такт шагам.

— Добрый вечер, мистер Эндрюс. Прошу прощения за это, — тихо вздохнув, покачала головой Милдред, глядя на болезненно выпрямленную спину дочери. Она, как и Томас, не могла взять в толк, что вдруг случилось. — Моя дочь сегодня весь день сама не своя. Милая, остановись на минуту!

И Стейси, услышав, что её позвали, вздрогнула, будто вернувшись в реальность из глубоких размышлений или мечтаний. Только вот, собираясь было повернуться, она оступилась, неловко соскользнув каблуком на одну лишнюю ступеньку ниже. Сердце испуганно вздрогнуло в груди, и Стейси тихо вскрикнула, тут же схватившись за ажурную решётку перил. И мистер Эндрюс, и миссис Монтгомери, не сговариваясь, практически синхронно поспешили к ней, встревоженно вглядываясь в краснеющее от смущения лицо.

— С вами всё в порядке? — не решившись подхватить её под локоть, спросил Эндрюс, лишь склонившись к ней и пытаясь заглянуть в глаза, сказать одним взглядом, что вопрос был не только о состоянии физическом, потому как теперь он был уверен, что всё отнюдь не было «в порядке».

— Да, всё хорошо, — кивнув, медленно проговорила она, но вид её говорили об обратном. Глаза встревоженно бегали по лицу Томаса, не зная, на чём остановиться, пока наконец не столкнулись с его пронзительным взглядом.

— Ты не подвернула ногу? — последовал вопрос мамы, и Стейси отрицательно мотнула головой. — Ты должна быть осторожнее.

— Извини, мама. Я немного задумалась, — она перевела взгляд на миссис Монтгомери и тут же вновь коротко посмотрела на Томаса, сконфуженно поджав губы. — Простите, мистер Эндрюс, должно быть, я вас не заметила, когда спускалась. Надеюсь, вас это не обидело?

— Ну что вы, — мягко улыбнулся Томас, и в уголках его тёплых глаз появились морщинки. А Стейси замерла, не в силах отвести взгляд.

Это могло бы затянуться на какое-то время, но Милдред демонстративно кашлянула, и Эндрюс, почувствовав себя чуть растерянно, не нашёл ничего лучше, чем обратиться теперь уже к ней.

— Не хотите ли присоединиться к нам за ужином? Мистер Исмей обещал пригласить к столу кого-то из пассажиров, севших на борт в Шербуре. Полагаю, будет интересная беседа.

Томас лишь краем глаза увидел, как мисс Монтгомери в один миг вся подобралась, будто в воодушевлении, и это придало ему уверенности в решении озвучить данное приглашение. Он и сам не знал почему, но ему было приятно, что его общество не тяготило Стейси, хотя и невооружённым взглядом было видно, как непросто давалось ей внешнее спокойствие в присутствии посторонних лиц.

— Признаться, мы планировали встретиться с графиней Ротес. Впрочем, это терпит, если вы нас зовёте, — поразмыслив минутку, согласилась миссис Монтгомери.

И Эндрюс учтиво предложил ей локоть, едва заметно кивнув Стейси. Та однако вполне понимающе покачала головой и неловко приподняла уголки губ.

В ресторане было уже многолюдно. При этом, удивительно, но за столиком в полном одиночестве сидел пока только мистер Исмей, скучающе поглядывая на выложенные на стол карманные часы. Казалось, данный факт его весьма озадачивал. Впрочем, заприметив дам в сопровождении Эндрюса, Брюс довольно заулыбался и поднялся с места, будто он сам, а не Томас пригласил их к ужину.

— Вы великолепно выглядите, Милдред, — подхватив миссис Монтгомери за руку и быстро целуя тыльную сторону её ладони, произнёс Брюс, удостоив подобным комплиментом и замершую в стороне Стейси.

— Благодарю вас.

И пока мама с мистером Исмеем обменивались любезностями, решая в том числе, кому какое место лучше занять за столом, а также кто из пассажиров к ним присоединится, Томас воспользовался возможностью и, подойдя ближе к Стейси, тихо спросил:

— У вас действительно всё в порядке, Стейси?

И она, отчаянно покраснев, нерешительно мотнула головой, подтверждая его опасения.

— Сейчас неудобно говорить об этом, мистер Эндрюс, — подняв на него глаза, сказала она.

— Но это ведь не из-за нашего с вами послеобеденного времяпрепровождения? Я прошу прощения, если позволил себе лишнее.

— О, вы вовсе ни при чём, — взволнованно покачала головой мисс Монтгомери. — И вам совершенно не за что извиняться. Наоборот, я должна сказать…

Но в этот момент к ним подошли другие гости, и разговор пришлось прервать, так и оставив недосказанность висеть в воздухе. Это тяготило обоих, тем более поскольку Эндрюс, после того, как помог Стейси занять место за столом, сел по левую от неё руку. А сама Стейси никак не могла отделаться от мысли о том, насколько близко теперь он к ней находился и должен был находиться на протяжении всего вечера, удерживая на себе всё её внимание.

Было в этом что-то волнующее, чего она пока сама не могла понять.

Удивительно, но общество мистера Эндрюса оказалось для неё весьма приятно, хотя обычно ей приходилось слишком долго привыкать к людям, из-за чего многие теряли интерес в общении с ней. Быть может, в случае с Томасом причиной всему была его открытость и искренность. Она не могла знать наверняка.

Однако сейчас, когда другие пассажиры заняли свои места, а мистер Исмей продолжил обеденную традицию представления одной части стола другой, Томас, казалось, отпустил ситуацию и был активно вовлечён в беседу. А учитывая, что на ужин в том числе были приглашены Маргарет Браун и полковник Грейси, по-другому быть и не могло.

Мэгги Браун с самого начала стала много и громко шутить, рассказывая что-то из истории своего замужества. Стейси слушала краем уха, тщательно пережёвывая утиную грудку, тушёную с финиками, не стараясь особо вникать. Не из-за того, что ей не было интересно.

Но просто потому, что в конце концов разговор, как и всегда, зашёл об обсуждении других людей, отсутствовавших сейчас в их обществе. Сплетни всегда так прочно впивались в любую беседу, что от этого становилось противно. Хотя началось всё весьма ненавязчиво, с невинного замечания о спутнице господина Гуггенхайма, демонстративно нацепившей на платье брошь с огромным бриллиантом.

А потом кто-то заприметил за одним из дальних столиков мистера Джона Астора, и, разумеется, обсуждение не могло не коснуться его скандального второго брака. И пускай вся соль заключалась даже не в разнице в возрасте между супругами, а в самом факте развода, это совсем не спасло мистера Астора от осторожных, но осуждающих замечаний по поводу чрезвычайной молодости новой миссис Астор.

Стейси видела, как прямо на глазах побледнела мама после ряда подобных комментариев. И пусть мисс Монтгомери всей душой не желала впускать в семью мистера Джейкобса, который тоже, надо признать, был прилично моложе будущей жены, она не смогла вытерпеть такого смятения на лице матери. А потому Стейси, опустив руку под стол, крепко сжала ладонь миссис Монтгомери, надеясь, что это хоть немного поможет той прийти в себя.

Это осталось незамеченным для других, но взгляд мамы почти сразу же потеплел, и она с благодарностью на короткий миг взглянула на дочь — вроде бы ещё сущего ребёнка, но вместе с тем уже такую взрослую девушку.

Благо, тема для разговора быстро сменилась после появления в обеденном салоне капитана Смита. Он зашёл, чтобы поинтересоваться впечатлениями пассажиров от начавшегося путешествия, и беседа плавно перетекла к их планам по прибытии в Америку.

— А вы, дорогая, отчего молчите весь ужин? Неужели вам нечего сказать? — спустя какое-то время, когда уже начали подавать десерты, поинтересовалась миссис Браун, и Стейси от неожиданности не сразу поняла, что обращались именно к ней.

— Я, — начала было она, но вдруг взволнованно застыла, будто каменное изваяние.

Ей совершенно не хотелось ни о чём разговаривать. И Стейси лишь отчаянно стала искать поддержки хоть откуда-нибудь, вглядываясь в лица сидящих рядом малознакомых людей.

Однако все просто смотрели на неё, будто и не понимали, в какое положение поставили своим вниманием. И Эндрюс, весь вечер наблюдавший за её поведением, начал всерьёз опасаться, что может потребоваться врач, потому как Стейси побледнела буквально на глазах, хотя ещё минуту назад вполне себе цвела девичьим румянцем.

— Я предпочитаю больше слушать, чем вести беседы, мадам, — наконец проговорила она, надеясь, что на этом всё закончится. Но радоваться было рано.

— Женское молчание — это добродетель, — задорно рассмеялся полковник Грейси, совершенно ничего не заметив, будучи полностью увлечён вином в бокале. — Вы хорошо воспитали дочь, миссис Монтгомери.

О, как же Томасу захотелось ему возразить! Молчание всегда служило либо признаком затравленности, либо показателем того, что человек потерял надежду быть услышанным. Ни о какой добродетели здесь не могло быть и речи. И мистера Эндрюса сдерживало лишь то, что подобное вмешательство с его стороны было абсолютно неуместным.

— Моя дочь может говорить то, что посчитает нужным. И тогда, когда этого захочет, — раздался вдруг спокойный и твёрдый голос Милдред. — Мы учили её именно этому. Молчаливость же — лишь черта характера, не более.

Мисс Монтгомери в немом изумлении посмотрела на мать, непривычно строгую не к ней, а к посторонним, а потом, опустив глаза, вернулась к пудингу, лежащему перед ней на тарелке, боясь даже представить себе реакцию присутствующих.

Но все молчали. Лишь полковник что-то пробормотал себе в усы, явно немного пристыженный этим ответом. А потом Мэгги Браун неожиданно громко и вызывающе, совершенно не аристократически рассмеялась, и Стейси захотелось втянуть голову в плечи, но этому помешало то самое пресловутое воспитание и туго затянутый корсет.

— Любопытные у вас взгляды, миссис Монтгомери. Интересно было бы узнать в таком случае, какого мнения вы об институте брака. Ваша дочь уже вполне девушка на выданье, — всё ещё посмеиваясь, произнесла миссис Браун.

Стейси, смутившись, спрятала глаза в чашке с чаем, мысленно пытаясь найти причину, по которой миссис Браун стала желать обсудить её, не заботясь о том, что сама Стейси была здесь же и всё прекрасно слышала. Она не сдержалась и взглянула на мистера Эндрюса, надеясь вновь, уже в который раз за день, найти в нём хоть какую-то искорку спокойствия.

И Томас, сам того не ведая, чуть заметно покачав головой на её взгляд, дал ей это. По крайней мере, Стейси была счастлива тем, что не увидела от него ни неодобрения, ни безразличия.

— Когда придёт время, Стейси сама решит, принимать ли предложение или нет, — не изменившись ни в голосе, ни в лице, так же твёрдо продолжила Милдред, немало удивив этим не только присутствующих, но и собственную дочь. Прежде подобных разговоров они никогда не вели.

— То есть вы хотите отойти от традиции заключения брака по договоренности, я верно понимаю? — никак не унималась Мэгги Браун и, кажется, довольно улыбалась.

— Я считаю, что брак по расчёту редко когда бывает действительно счастливым. А я хочу для своей дочери только счастья. Не вы ли, миссис Браун, говорили сегодня, что вышли замуж по зову сердца, а не ради денег?

— Говорила, говорила, дорогая, — широко улыбнулась Мэгги и окинула Стейси заинтересованным прищуром. — Мой мистер Браун был гол как сокол, когда я вышла за него. А что, если ваша дочь тоже вдруг решит выйти замуж за бедняка?

Будь у Стейси возможность, она непременно провалилась бы сквозь землю. Только вот под ногами вместо тверди было ещё несколько палуб и бескрайний океан. Деваться было совершенно некуда. Даже уйти из-за стола она не могла, иначе это было бы воспринято как неприкрытое хамство.

Щёки невыносимо пылали, сколько бы она ни пыталась выровнять дыхание и успокоиться. Оставалось лишь отчаянно мять в руках салфетку и нервно поглядывать на пузырящееся шампанское в хрустальном бокале, в глубине души возмущаясь тому, что разговор о ней шёл в таком тоне.

— Наследство, оставшееся от отца, позволит ей не беспокоиться о деньгах, — парировала тем временем миссис Монтгомери. Видно было, с каким трудом маме давались эти слова, которые, безусловно противоречили её мыслям. И всё же она старалась держать лицо, хоть Стейси и понимала, что сказанное было неправдой. Мама ни за что не позволила бы ей выйти за несостоятельного джентльмена, будь то хоть трижды искренним желанием самой Стейси. — Полагаю, на этом мы можем прекратить разговор на данную тему?

Томас с огромным пониманием заметил, как от облегчения опустились плечи Стейси. Он и сам, как, собственно, и часть других гостей, последние минуты сидел в напряжении, не решаясь не то что вставить ни единого слова, а даже пошевелиться. Он видел, как тянулась к портсигару рука мистера Исмея, должно быть, уже пожалевшего о выборе места во главе стола между двух огней, однако курить в салоне было запрещено. А значит, довольно скоро господа должны были удалиться в курительный салон, подальше от мудрёных женских споров и поближе к привычным и понятным вопросам финансов и бизнеса.

— Я оставлю вас. Спасибо за вечер, — когда молчание затянулось, произнесла мисс Монтгомери и поднялась с места, воспользовавшись общей заминкой.

Томас бы никогда не признался, но в эту минуту ему вдруг невыносимо захотелось без промедления последовать за ней, наплевав на правила приличия. В конце концов, неизвестно, в каком душевном состоянии она находилась сейчас, чтобы вот так просто позволить ей остаться в одиночестве. Но всё-таки мистер Эндрюс был джентльменом, а это накладывало определённые моральные обязательства.

Он покинул обеденный салон всего через несколько минут после этого, совершенно не рассчитывая вновь встретить Стейси, вполне разумно полагая, что она, должно быть, уже была у себя в каюте, пытаясь осмыслить столь странный разговор за ужином. Томасу оставалось надеяться, что она не винила в произошедшем то, что именно он пригласил их с матерью к столу. Впрочем, он не мог не заметить в силу опыта, что именно в нём всё это время она искала поддержку, что давало ему надежду на неисчезнувшую благосклонность.

Столкнувшись по пути со знакомыми из Белфаста, Томас без особого энтузиазма решил подняться в свою каюту, чтобы захватить пальто и, быть может, немного прогуляться перед сном по палубе в спокойствии и одиночестве. Мыслей в голове было столько, что, для того, чтобы обдумать их все, требовалось довольно приличное количество времени, которого, впрочем, у него было предостаточно.

Однако прямо у часов, венчающих самую верхнюю площадку парадной лестницы, его ждал непредвиденный сюрприз. Там, отвернувшись ото всех и обхватив руками предплечья, будто ожидая кого-то, стояла Стейси, выглядевшая так хрупко и потерянно на фоне интерьеров «Титаника», что у Эндрюса сжалось сердце.

Это не была жалость, скорее понимание полного бессилия и невозможности помочь. Однако он прекрасно осознавал, что не мог просто остаться в стороне. А потому, собравшись с духом, медленным и твёрдым шагом стал подниматься.

Стейси же, услышав стук каблуков по плитке, обернулась и, поспешно смахнув с щёк слёзы, неуверенно шагнула ему навстречу.

— Мистер Эндрюс, — выдохнула она и замолчала. Томас заметил, как мелко подрагивали её руки.

Было бы глупо не предположить, будто она не хотела о чём-то с ним поговорить. Место, правда, казалось совершенно неподходящим, а найти что-либо тихое и безлюдное в такой час было проблематично. Кончено, у Томаса была пустая каюта, но вести её туда было бы верхом распущенности и неуважения.

Впрочем, оставалось ещё кое-что.

— Не хотите пройтись? — спросили они одновременно друг у друга, и Стейси кивнула, не став бороться с улыбкой, тут же осветившей её лицо. Мистер Эндрюс тоже улыбнулся этому случайному совпадению.

— Тогда, полагаю, вам нужно надеть что-то сверху. Вечер обещает быть холодным, — сказал он.

— Надо сходить в каюту, взять у Терезы, моей горничной, манто.

Томас согласно покачал головой.

— Сейчас, подождите минуту, я найду… А вот вы где, мистер Этчес! — заприметив стюарда, обратился к нему Эндрюс. — Сходите, пожалуйста, в каюту… А какая у вас каюта?

— А-28.

— Да, в каюту А-28 и возьмите у горничной манто для мисс.

— Да, сэр, — услужливо кивнул тот и быстро скрылся в длинном коридоре.

— Я тоже возьму пальто и сейчас к вам вернусь, — несколько поспешно объяснился Томас и, указав рукой в левую сторону, широким шагом пошёл к себе, будто опасаясь, что мисс Монтгомери за время его отсутствия куда-нибудь сбежит.

Чего делать она вовсе не собиралась.

Вытащив из потайного кармана платья маленькое зеркальце, Стейси не без опасения взглянула на своё отражение. Впрочем, ничего страшного она там не нашла. Только немного покраснели глаза, да припухли от слёз губы. В остальном она осталась такой же, какой была, разве что хмурилась чуть больше обычного.

— Ну вот, сейчас дождёмся мистера Этчеса, и можно будет прогуляться перед сном, — раздался из-за спины притворно весёлый голос мистера Эндрюса, перекинувшего через локоть своё пальто, но Стейси, взглянув на него, увидела на лице усталость. И ей стало жаль отрывать его из-за своих малозначительных глупостей от отдыха. Кажется, прочитав перемену настроения в её взгляде, Томас Эндрюс без колебаний добавил, чтобы её успокоить. — Я и сам хотел найти вас, чтобы поговорить. Вы не против?

— Конечно, нет, мистер Эндрюс.

Когда стюард принёс мисс Монтгомери её накидку, Томас провёл Стейси на палубу самым коротким и, кажется, мало кому известным маршрутом, потому что по пути им встретился исключительно экипаж корабля.

Небо было уже ужасно тёмным, практически чёрным, но ламп и света, струящегося через большие окна, вполне хватало, чтобы видимость была достаточно хорошей. И даже несмотря на пронзительный ветер, дувший с северо-востока, находится на улице было вполне приятно.

Стейси с наслаждением втянула в лёгкие морозный воздух, тут же выдыхая белёсое облачко пара и плотнее кутаясь в меховое манто, чтобы не простудиться. Мистер Эндрюс же приподнял воротник пальто, чтобы холодный ветер не дул в шею.

— Не переживайте, в этот раз я не буду стараться что-либо сделать с вашим страхом высоты, — мягко улыбнулся он, решив прервать молчание.

— Ох, я предпочла бы постоять на самом краю, чем ещё раз присутствовать на подобном ужине, — в ответ пожала плечами Стейси, но тут же осеклась и виновато посмотрела на Томаса, повернув голову. — Простите, это было бестактно.

— Можете не извиняться, я прекрасно понимаю, как вам было некомфортно.

— Я терпеть не могу, когда человека обсуждают за его спиной, — продолжила Стейси, тяжело вздохнув. — Но теперь я понимаю, что лучше так, чем выслушивать что-то такое лично, когда все только и делают вид, будто тебя и вовсе нет рядом.

— Не обижайтесь на миссис Браун, милая Стейси, — мягко попросил мистер Эндрюс. — Я уверен, она совершенно не желала вас оскорбить.

— В любом случае, мама теперь вряд ли захочет вновь вести с ней разговор, — Стейси подняла на него глаза, и свет от ламп на миг сверкнул в её зрачках. — То, что мама говорила за столом по поводу моего…

Стейси замолкла, решив вдруг, что это была явно не та тема, о которой хотел бы беседовать мистер Эндрюс, но он, сделав вид, что не заметил её заминки, подсказал:

— Вашего замужества?

— Да. Я уже как год должна была быть замужем, мистер Эндрюс. Отец хотел выдать меня за своего давнего знакомого. И, поверьте, конфуз был бы сродни тому, с которым столкнулась бедная чета Асторов. Но папа умер, а мама поспешно разорвала всякие договорённости. Причин она мне не объяснила, — Стейси горько усмехнулась, понимая, что Томас внимательно её слушал. — И вот теперь я узнаю, что это, оказывается, было для того, чтобы я сама выбрала себе мужа и была счастлива. Но как можно быть счастливой, если тебя едва ли не насильно отрывают от дома и навсегда увозят в неизвестность?

— Так вы не хотите плыть в Америку? — наконец понял Эндрюс, и многое для него встало на свои места. По крайней мере, ему стало ясно, почему большую часть времени в её глазах плескалась тоска. Мисс Монтгомери отрицательно замотала головой, отчего волосы, заплетённые в замысловатую причёску, чуть растрепались, упав на плечи.

— Вы знаете, почему мы с мамой плывём туда? — осторожно спросила она.

— Мистер Исмей говорил, что миссис Монтгомери собирается замуж, — ответил он и осознал, что попал в больную точку. Стейси нахмурилась и поджала губы.

— Её жених готовится прокутить всю ту часть наследства, что осталась маме от отца. Сегодня после нашей с вами прогулки мне по ошибке принесли телеграмму, предназначавшуюся маме, в которой он просил у неё позволения потратить двести фунтов сверх всего уже затраченного, аргументируя это подготовкой к свадьбе. Я не отдала ей телеграмму, — добавила она тише и достала из кармана сложенную в несколько раз бумажку.

Томас остановился и, приподняв брови, удивлённо взглянул на мисс Монтгомери.

— Поэтому вы были задумчивы вечером?

— Я не знаю, что мне делать, — всхлипнув, ответила Стейси, и Эндрюс, не привыкший к женским слезам, растерянно потёр пальцами переносицу. Он не должен был вмешиваться и прекрасно это знал. Мало того, что это было совершенно не его делом, так ещё и касалось темы весьма личной и интимной. И всё же, Томас понимал, что от него ждали совета, словно от умудрённого опытом и возрастом человека, которым он отнюдь не являлся. Он не смог сдержать тяжёлого вздоха.

— Самое правильное — это позволить вашей матери принять самостоятельное решение и быть счастливой, чего она хочет и для вас, — сказал он. — Вы не можете знать наверняка, может этот брак и правда будет строиться на взаимных чувствах.

Стейси пристыженно опустила голову, боясь смотреть на Томаса, ожидая встретить в его взгляде осуждение, потому как сама понимала, насколько неправильным было её решение поделиться всем с едва знакомым человеком. Но мистер Эндрюс легко и едва ощутимо коснулся пальцами её подбородка, призывая взглянуть на себя, и тут же одёрнул руку, пряча в лёгкой улыбке извинения за этот неподобающе вольный жест.

— Что бы там ни было, — тихо произнёс он, — не существует правильного и единственного пути. У каждого он свой, из собственных ошибок и неурядиц, милая Стейси. Поэтому не переживайте понапрасну.

Она слабо кивнула, выдохнув в воздух очередное облачко белёсого пара, и подняла глаза в небо, удивительно чистое и звёздное. И Томас тоже взглянул туда же, сразу натыкаясь взглядом на созвездие Лиры, висевшее практически над головой.

— Надо бы попросить мистера Хартли сыграть в следующий раз «Орфея в аду». Всё веселее, чем «Осенний вальс» Джойса, — указав Стейси на лиру Орфея, задумчиво протянул он, решив, наконец, увести разговор на какую-нибудь более нейтральную тему.

— Но музыканты уже играли «Орфея». Разве вы не слышали? — отозвалась она, и Томас приподнял одну бровь.

— Действительно? Должно быть, я был не слишком внимателен, — честно признался он.

— Это было как раз после замечания полковника Грейси о моей молчаливости. Музыка доносилась довольно громко.

— И вы в тот момент сумели обратить на это внимание? — изумлённо взглянув на мисс Монтгомери, спросил Эндрюс. — Просто поразительно.

— Музыка успокаивает. Хотя, конечно, не вся. Слышите, с нижних палуб сейчас доносится что-то очень весёлое. Только вот я не могу разобрать ни мелодии, ни слов, — заметила она, и Томас начал вслушиваться.

Со стороны третьего класса и в самом деле доносились звуки расстроенной скрипки и топот танцев, сопровождаемые родными ирландскими напевами. И Эндрюс, искренне этим заинтересованный, не задумываясь о своих действиях, шагнул в ту сторону, откуда лилась эта музыка, и надолго замер, вслушиваясь в пение.

В реальность спустя какое-то время его вернул осторожный вопрос Стейси, которая заметила удивительно счастливую улыбку на его лице. А Томас действительно был счастлив, вдруг почувствовав, будто вернулся в далёкое детство, когда кельтские мотивы отовсюду звучали в родном Комбере.

— О чём они поют, мистер Эндрюс? — тихо спросила она, боясь вырывать его из плена этой гармонии.

— О, много о чём, милая Стейси. Предыдущая песня была о покинутом доме. А сейчас о чудесном острове Тир на Ног, острове вечной юности.

И он, вслушиваясь, негромко напел на ирландском знакомый мотив из прошлого.

«…Вдруг я услышал на дворе душераздирающий крик женщины. Я подскочил к окну и посмотрел на двор сквозь решетку. Там, прислонившись к калитке в углу, действительно стояла женщина с распущенными волосами. Увидя моё лицо в окне, она бросилась вперёд и угрожающим голосом крикнула…»

— Мисс Монтгомери, прошу прощения, — раздался над головой тихий голос, и Стейси, вздрогнув, едва не выронила книгу из рук, напуганная как содержанием романа Брэма Стокера, так и резким появлением стюарда. Второй, впрочем, испугал её сильнее, потому как подошёл совсем тихо, буквально из-за спины. От этого и без того колотящееся в нервном напряжении сердце испуганной пташкой забилось в грудной клетке. Да и то, что стюардом был уже знакомый мистер Этчес, отчего-то не добавило Стейси спокойствия, ведь отправить его к ней мог разве что мистер Эндрюс.

— Что-то случилось? — негромко спросила она и поднялась из удобного кресла, готовясь идти куда угодно, если то понадобится.

— Вам просили передать, — коротко и отрывисто ответил Этчес и, протянув Стейси сложенный листок бумаги, осведомился, может ли чем-нибудь ещё ей помочь.

Но та только медленно мотнула головой, во взволнованном предвкушении глядя на записку в своих руках. Этчес учтиво кивнул, однако Стейси совсем и не обратила на это внимание. Она не заметила, как он покинул библиотеку, и, кажется, даже если бы рядом раздался звук фанфар, это не смогло бы её отвлечь.

Потому что листок горел в её руках, а щёки заливал взволнованный румянец, будто ей ни много ни мало передали любовное послание, а не…

Стейси нахмурилась, одёрнув себя, и села обратно в кресло. Собственная реакция показалась ей до ужаса странной. В конце концов, она и предположить не могла, что было написано на бумаге, а уже успела навоображать невесть чего, как это обычно и бывало.

Однако даже понимание этого не помешало ей с энтузиазмом развернуть записку подрагивающими руками. В глаза тут же бросилась эмблема «Уайт Стар Лайн», расположенная в верхнем левом углу листа, но потом взгляд Стейси переместился на ровные и аккуратные строчки, с особой тщательностью выведенные тушью, и она, задержав от волнения дыхание, принялась читать.

«Уважаемая мисс Монтгомери,

Имею честь пригласить вас на послеобеденную экскурсию с другими пассажирами по борту RMS «Титаника», которая состоится около двух часов пополудни. Было принято решение собраться у кормовой парадной лестницы на палубе B, где не далее как вчера мы с вами встретились перед ужином. Рассчитываю на новую скорую встречу с вами и то, что вы примете моё приглашение.

Искренне ваш,

Томас Эндрюс-мл.»

И пусть в словах так и сквозила подчёркнутая официальность и деловитость, Стейси не могла не улыбнуться, заметив даже сквозь этот излишний формализм то самое искреннее дружелюбие, которым с ней так бескорыстно делился мистер Эндрюс. Она с трепетной нежностью осторожно коснулась пальцами последней строчки и, порозовев, вдруг быстро спрятала записку в карман, однако даже попытавшись напустить на себя самый серьёзный вид, не могла скрыть блестящего в глазах счастья.

Впрочем, сейчас ей было не от кого ожидать внимания. Пассажиры, решившие заняться чтением, вряд ли горели желанием разглядывать других, а лицо, если нужно, вполне можно было спрятать за книгой. Так, собственно, Стейси и сделала, волнительно закрывшись новеньким изданием «Дракулы», уже не интересуясь ни судьбой бедного Джонатана Харкера, ни тем, что же собиралась крикнуть ему та странная женщина. Губы Стейси застыли в искренней улыбке и, как ни пытайся, она не могла с ней ничего поделать.

А ведь день начался для неё весьма буднично. Поспать хотелось подольше, но мама, словно они всё ещё были дома, велела горничной разбудить её, едва на горизонте забрезжил рассвет. В этом не было ничего нового, но привычки у Стейси за долгие годы так и не выработалось, а потому она с трудом и при этом невероятно медленно собралась, надев платье попроще и заплетя волосы в обычную косу. Завтрак было решено провести в каюте миссис Монтгомери. Стейси не стала гадать, было ли это вызвано нежеланием матери повторения вчерашней встречи с миссис Браун. В любом случае, она не стала бы сидеть взаперти целыми днями, лишь бы избежать новой беседы.

Потом стюардесса принесла для них чай и тёплый хлеб с маслом и мармеладом, а также ещё целый поднос, уставленный небольшими тарелочками со всевозможной едой, но Стейси благополучно ограничилась только свежими булочками с сыром. Завтракать так рано она не любила, потому что кусок буквально не лез в горло. И, пожалуй, мамино решение остаться в каюте на этот приём пищи можно было объяснить тем, что, собственно, есть никому по-настоящему и не хотелось. Зато поговорить Милдред оказалась не прочь, щебеча что-то под нос и радуясь вчерашней телеграмме от мистера Джейкобса. Стейси же без особого энтузиазма допивала чай, подумывая пойти в библиотеку и просидеть там до самого обеда.

Мама спокойно её отпустила. И они, договорившись встретиться позднее рядом с каютой Стейси, разошлись каждая по своим делам: Милдред — к графине Ротес, чтобы, как и хотела, обсудить свадьбу, а Стейси — к книгам. Правда, признаться честно, библиотека на «Титанике» была не самая большая, да и не отличалась разнообразием выбора. Зато сама комната, красиво меблированная, с диванчиками, креслами и небольшими столиками, казалась такой уютной и светлой, что Стейси вмиг захотелось и вовсе отсюда никуда не уходить.

Стюард библиотеки, улыбчивый юноша, поинтересовавшись у неё, что бы ей хотелось почитать, с задором в глазах вытянул с самой верхней полки увесистую книжку в ярко-жёлтом тканевом переплёте с алым заголовком «Дракула», предупредив, однако, чтобы мисс Монтгомери не очень пугалась её содержания.

И Стейси действительно могла бы просидеть за романом до обеда, если бы не мистер Этчес. Зато теперь она и думать не могла ни о чём другом, кроме как о слишком медленно тянущемся времени. Слова книги никак не складывались у неё в предложения, потому как мысли всё время улетали куда-то совершенно далеко за пределы библиотеки. И, в конце концов, вернув книгу стюарду, Стейси решила, что лучше взволнованно побродит по своей каюте, чем ещё хоть миг проведёт сидя в томительном ожидании.

Только вот, едва выйдя в коридор, она вдруг почувствовала, как корабль, резко качнувшись, стал сбавлять ход. Видимо, это перепугало не только её, потому как стоящая неподалёку пожилая пара тут же обратилась к проходящему мимо стюарду с вполне определённым вопросом.

— О, не беспокойтесь, — спокойно отозвался он, не придав инциденту никакого значения. — Просто мы прибываем в Куинстаун. Это наша последняя остановка перед прибытием в Нью-Йорк.

И весь благодушный настрой Стейси сразу как рукой сняло. Последняя остановка означала окончательное прощание с домом, а это было очень больно. Всё в груди опять сжалось от тоски и волнения, и Стейси торопливо зашагала в свою комнату, не желая даже смотреть на такую желанную, но недоступную ирландскую пристань. Она буквально ворвалась в каюту, перепугав прибирающуюся горничную и, задёрнув на окнах шторы, без сил опустилась на кровать, закрыв лицо руками.

— Мисс?

— Всё в порядке, Тереза, — глухо произнесла она.

— Вам нужно отвлечься, мисс, — осторожно ответила Тереза, прекрасно зная, что тревожило юную Монтгомери, хотя и не представляла, чем могла бы помочь. Разве что дружелюбным разговором. — Скажите, нашёл ли вас один из стюардов? Он хотел вам что-то передать, и я отправила его за вами в библиотеку, но всё думала, что ошиблась и вынудила беднягу плутать по кораблю.

— Да, нашёл и передал. Спасибо, Тереза, — мягко улыбнулась Стейси, вытерев костяшками указательного пальца повлажневшие глаза и, похлопав ладонью по кровати рядом с собой, предложила ей присесть. Пока никто не видел, они порой позволяли себе отступить от великосветских формальностей. — Почему же он не оставил её здесь?

— Кого?

— Записку. Это была записка, — и Стейси аккуратно достала из кармана сложенный листок, мягко погладив шершавую бумагу большим пальцем. — Прибери в потайное отделение моей шкатулки, пожалуйста.

— Конечно, — кивнула Тереза, едва заметно улыбнувшись тому, как чуть просветлело печальное лицо мисс Монтгомери. — Я предлагала оставить её у себя, но этот суровый стюард сказал, что ему было велено передать прямо в руки. Простите, что спрашиваю, мисс, но там что-то серьёзное?

— Вовсе нет, — покачала головой Стейси и, когда Тереза исполнила её просьбу, добавила. — Просто сегодня днём на корабле будет экскурсия, и меня на неё пригласили.

— Как здорово! Что же вы сразу не сказали? Надо успеть подготовиться. Я сейчас же достану ваше самое красивое дневное платье. А причёска? Можно я сделаю вам причёску?

— Кажется, ты воодушевлена даже больше, чем я, — рассмеялась негромко Стейси и согласно кивнула.

— Вы должны быть самой красивой, мисс. Вы и будете, я обещаю.

Стоило отдать Терезе должное. Её стараниями Стейси не просто перестала грустить, а и вовсе на какое-то время позабыла о том, что «Титаник» был пришвартован неподалёку от берега. Та суетливость, с которой Тереза принялась собирать мисс Монтгомери к обеду, любого бы сбила с ног, заставив отложить тяжёлые мысли на потом. За это Стейси её и любила. Между ними было уже три года знакомства, собственные шутки и даже секреты. И хотя бы то, что милая Тереза решилась уехать вместе с ними в Америку, уже грело сердце, избежавшее очередного расставания.

Но теперь было не до того. Тереза действительно достала одно из самых красивых платьев. Они обе считали его таковым не потому, что оно было как-то излишне вычурно украшено бисером или кружевами. Просто ткань благодаря светлому оттенку розового золота казалась совсем лёгкой и воздушной, что весьма выделялось на фоне достаточно геометричных фасонов и тяжёлых материалов, которые были теперь в моде. Волосы же Тереза тоже уложила как-то по-своему, совсем непривычно закрепив их заколками на затылке, не нагромождая так любимых мамой больших конструкций. А ещё Стейси заранее прихватила с собой тёплый палантин, потому что, хоть и светило солнце, нельзя было исключать апрельского холода, бродящего по прогулочной палубе.

Собственно, в таком виде Милдред и застала дочь, когда та вышла из каюты.

— Здравствуй, дорогая! Выглядишь просто восхитительно, — графиня Ротес, стоявшая рядом с ней, тепло улыбнулась, и мисс Монтгомери с радостью ответила ей тем же, приподнявшись на носках и коротко поцеловав ту в щёку.

— Как я рада вас видеть, тётя Ноэль, — просияв, выдохнула Стейси.

— О, взаимно, милая, взаимно. И когда ты успела стать такой красавицей?

Графиня тихо рассмеялась. Сегодня именно она пригласила Милдред с дочерью к столу, обещая довольно интересную компанию. И пусть миссис Монтгомери и предпочла бы отобедать в кафе, чтобы, не дай Бог, не пересечься со смущающими её людьми в одном помещении, общество дальней родственницы по линии мужа, да и, признаться, хорошей подруги, было для неё всё-таки предпочтительнее пустых обид. Потому, не став долго задерживаться в коридоре и решив обсудить всё, что ещё не успели, по пути, все трое спокойным шагом пошли к обеденному салону.

— А где же тётя Глэдис? — вдруг вспомнив, что графиня путешествовала вместе с кузиной, поинтересовалась Стейси, когда они уже оказались у входа.

— Ей нездоровится. Всё кажется, что корабль качается на волнах. Я вот лично вообще никакой качки не замечаю, — простодушно ответила графиня Ротес. — Не переживай, вы ещё увидитесь.

Стейси едва заметно пожала плечами и, следуя за матерью, пошла туда же, куда направилась и графиня. Столик, правда, находился в самой глубине, в одном из углов, тщательно украшенных множеством ваз с густыми букетами цветов. Это так отличалось от того места, которое занимал мистер Исмей, ведь, по сути, его стол был прямо у всех на виду. Впрочем, как иначе, если он был одним из главных людей на борту.

Сегодняшний же стол был рассчитан всего на пятерых человек, это стало ясно по количеству приставленных к нему кресел. Одно из них уже занимал седой мужчина в аккуратном костюме, и по его военной выправке Стейси стала догадываться, что он был одним из многих, кто нёс службу на корабле.

— Доктор О’Лафлин, а вот и те самые дамы, которых я обещала к вам привести! — поздоровавшись с джентльменом, графиня представила ему Милдред с дочерью, и, сев за стол, пустилась в объяснения. — Доктор О’Лафлин — судовой врач на «Титанике». Мы познакомились вчера, когда Глэдис вдруг стало плохо за ужином.

— Рады знакомству с вами, — вежливо отозвалась миссис Монтгомери, скорее следуя правилам этикета, чем действительно испытывая какое-либо удовольствие от новой встречи. Но доктор, казалось, даже не заметил этого.

— А как я рад! — с поразительным воодушевлением отозвался он, отчего его усы, такие же седые, как и голова, забавно подпрыгнули над рядом верхних зубов. — Графиня взялась выполнить мою просьбу и пригласить вас к нам на трапезу. Видите ли, я считаю просто кощунством обедать в одиночестве, а потому всегда стараюсь собрать какую-нибудь компанию. Надеюсь, вы не против, я специально оставил ещё одно место для моего хорошего друга. Только вот он что-то задерживается.

— Конечно, мы не против, дорогой доктор, — улыбнулась графиня Ротес.

Но проходило время, на некоторые столы официанты уже стали приносить десерты, а кресло, заботливо оставленное для кого-то, так и продолжало пустовать. Стейси, с большим энтузиазмом закончив с основным блюдом, с таким же нетерпением ждала, когда ей подадут персиковое желе, внимательно слушая негромкий, но довольно любопытный разговор мамы с доктором, оказавшимся к немалому удивлению той отличным собеседником. По крайней мере, в глазах миссис Монтгомери всё время их беседы сиял интерес, а было это явлением совершенно нечастым. И Стейси с искренней нежностью наблюдала за такой мамой, поражаясь вдруг случившимся с ней переменам.

Затем прошло ещё время. Обеденный салон начинал понемногу пустеть, а часы, висящие на стене, собирались вот-вот указать на полвторого дня. Стейси же медленно отпивала из чашки кофе, раздумывая, как сообщить маме и графине об экскурсии и, быть может, позвать их на неё с собой.

— А вот и он! — прямо посреди какой-то мысли вдруг воскликнул доктор О’Лафлин, и дамы, сидящие с ним за столом, вздрогнули от неожиданности. — Томми, голубчик, вы едва всё не пропустили!

— Я приношу глубочайшие извинения за опоздание, — раздался за спиной знакомый бархатный голос, от которого по коже сразу же побежали мурашки, и Стейси, совершенно не ожидая сейчас этой встречи, резко и абсолютно неинтеллигентно повернулась в кресле. Рядом стоял Томас Эндрюс. И он, поймав взгляд Стейси, уставился — именно уставился — на неё с тем же изумлением, широко распахнув глаза.

— Неужели вы заблудились на собственном творении, мальчик мой? — неодобрительно покачивая головой, но чуть насмешливо проговорил доктор, указав, однако, приглашающим жестом на кресло. И Эндрюс, тяжело вздохнув, занял свободное место, чуть смущённо хмуря брови и потирая ладонью лоб.

— Пришлось задержаться в котельной. При обходе выявили небольшое отклонение от нормы, — объяснил он словно в своё оправдание, хотя для этого и не было действительной необходимости. Стейси, во всяком случае, совершенно не видела в этом нужды, прекрасно понимая, какую ответственность нёс мистер Эндрюс и что глупо было упрекать его за выполнение обусловленных работой обязанностей.

— Оно и видно, Томми. От вас так и пышет жаром, — заметив профессиональным взглядом едва различимый румянец на скулах Томаса, отозвался доктор, и Эндрюс чуть нервно потянулся рукой к галстуку, понимая, что прилив крови к щекам был вызван отнюдь не котельными печами. Впрочем, обращение по имени его также совсем не смущало. — И всё-таки, дорогие дамы, — обратился к остальным О’Лафлин, — вы знакомы с Томми?

— Мы знакомы с мистером Эндрюсом, — чуть растерявшись, отозвалась Милдред, пытаясь со всем уважением к обоим мужчинам ответить на провокационно заданный вопрос. Впрочем, такой ответ вызвал у доктора лишь ещё более широкую улыбку.

— Мальчик мой, кто такой этот мистер Эндрюс? — с явной насмешкой в голосе спросил он у Томаса, и тот, улыбнувшись одним уголком губ, принял, видимо, уже привычную игру.

— Говорят, довольно уважаемый человек на корабле, — подозвав к себе официанта, абсолютно серьёзным тоном сказал он, однако Стейси, перехватив его взгляд, увидела в нём тёплые шутливые искорки и, быть может, ей, конечно, только показалось, вежливое восхищение, заставившее её сердце взволнованно затрепетать.

— Да? — не успокаивался тем временем О’Лафлин. — Должно быть, какой-нибудь умник. Здесь таких особенно любят.

И Томас негромко рассмеялся, перестав тщетно бороться с прорывающейся на губах улыбкой. Стейси изо всех сил старалась не улыбаться слишком широко ему в ответ, краем глаза поглядывая на недоумение матери.

— Без ложной скромности, так и есть. По крайней мере, с проблемой в котельной мне удалось разобраться. — наконец отсмеявшись, покачал головой Эндрюс, и уже серьезнее добавил. — Я вынужден просить у вас прощения, дорогие дамы, за наше с моим уважаемым другом поведение.

И было действительно просто невозможно отказать ему в этой незначительной просьбе. Во всяком случае, миссис Монтгомери и графиня Ротес лишь с небольшой долей скепсиса прокомментировали шутливый диалог, не став, однако, заострять на нём ещё больше внимания.

Томас же приступил к запоздалому обеду, выложив на скатерть часы и больше ни на что не отвлекаясь. Стейси заметила, что он совсем изредка скользил взглядом по собравшейся за столом компании, но, когда их глаза сталкивались в молчаливом диалоге, на миг дольше положенного позволял себе смотреть на неё в ответ. Это одновременно волновало и зачаровывало. Таких глаз, как у мистера Эндрюса, Стейси, пожалуй, не видела ещё ни у кого. Тёплые и карие, они были глубоки, как сам океан, потому что Стейси казалось, что её самым бесстыдным образом затягивало и затягивало в их глубину…

Милдред, кажется, что-то заметила. Она толкнула под столом ногу дочери, и та, поняв, что слишком надолго задержала дыхание, сделала судорожный вздох, со смесью ужаса и вины взглянув на маму. Та была недовольна. Это стало ясно по поджатым губам и видимому трепетанию крыльев носа, всегда служивших признаками абсолютного неодобрения, а порой и презрения.

Но, к собственному изумлению, Стейси едва ли не впервые почувствовала, что совершенно не желает извиняться за это. А потому она лишь дёрнула бровями и, сжав зубы, отвернулась, вцепившись пальцами в тоненькую фарфоровую ручку чашки.

— Ты закончила? — сухо поинтересовалась у неё мама, заметив, что та больше не притрагивалась к еде. И Стейси коротко кивнула, наблюдая лишь оставшийся на дне кружки осадок от кофе.

— Я хотел бы, — промокнув уголком накрахмаленной салфетки губы, начал Томас, заметив, что обед подходил к концу и все готовы были вот-вот разбрестись кто куда, — пригласить вас сейчас на небольшую экскурсию по «Титанику». К сожалению, я не мог предупредить о ней раньше, но, если у вас нет никаких планов, было бы чудесно немного пройтись. Солнце сегодня довольно тёплое, да и ветер не то чтобы сильный.

Он улыбался, учтиво глядя на сидящих рядом дам и доктора. И было видно, что это предложение было совершенно искренним, преисполненным желания как можно ближе познакомить пассажиров с трудом его инженерной мысли. Только вот доктор О’Лафлин тут же отказался, аргументировав это тем, что ему всё же следовало вернуться к работе.

— Я ещё успею исходить это судно вдоль и поперёк, мой мальчик. Рейсов, чувствую, будет много. Да и не дело такому сморщенному грибу, как я, мешать чудесным дамам своим присутствием.

— Я тоже вынуждена отказать, мистер Эндрюс. У меня что-то уж очень разболелась голова, — сказала Милдред и повернулась к Стейси. — И ты бы не ходила, дорогая. Ещё подхватишь какую-нибудь простуду.

Но Стейси тут же встрепенулась, вскинув на мать глаза, полнящиеся обидой, и, краснея едва ли не бордовыми пятнами, порывисто произнесла:

— Но я хочу пойти, мама! И я пойду.

За столом воцарилось неловкое молчание. Стейси, резко дёрнув подбородком, посмотрела с надеждой на графиню Ротес, и та не могла не поддаться мольбе во взгляде юной мисс Монтгомери.

— Не переживай, Милдред. Я прослежу, чтобы моя милая племянница не слишком долго стояла на ветру, — это, однако, не смогло избавить лицо миссис Монтгомери от недовольства. Но она ничего уже не могла сделать. Ей оставалось лишь покинуть обеденный салон в обществе доктора, обещавшего дать ей какой-то препарат от мигрени. Только после этого Стейси смогла облегчённо выдохнуть и, наконец, снова взглянуть на мистера Эндрюса.

— Мы идём? — спросила она у него, и Томас, отложив салфетку на стол, поднялся на ноги, чтобы помочь графине и Стейси отодвинуть стул.

— Нас, должно быть, уже ждут другие пассажиры, — сделав вид, что ничего не заметил, произнёс он, обращаясь скорее к графине Ротес, чем к Стейси. — Ещё утром мы договорились встретиться у парадной лестницы.

— В таком случае, ведите нас, мистер Эндрюс, — позволительно велела графиня и подхватила мисс Монтгомери под руку. И пока Томас шёл чуть впереди, будто действительно указывая путь, в чём не было надобности, она наклонилась к уху Стейси и тихо зашептала. — И давно ты бунтуешь против матери, милая?

Стейси порозовела и отвела взгляд в сторону, чуть нервно сжав пальцы на ткани платья.

— Если решение сходить на прогулку является бунтом, — начала было она, но графиня Ротес её перебила.

— О, я вовсе тебя не упрекаю, родная. В твоём возрасте более чем допустимо пытаться, наконец, обрести самостоятельность. Однако я не видела тебя всего год, и вот теперь с удивлением обнаруживаю взыгравшие в твоей крови шотландские корни.

— Вам только кажется, тётя Ноэль, — усмехнулась она. — Я — прежняя, какой и была.

— Хоть каплю бы твоего послушания моим сыновьям, и я была бы самой счастливой матерью. Милдред должна ценить это.

Дальше говорить они уже не могли, обнаружив у лестницы собравшуюся группу людей. Заприметив мистера Эндрюса, все тут же с энтузиазмом подошли поближе, готовясь следовать его указаниям, но Томас, первым делом извинившись перед всеми, поднялся в свою каюту и только после того, как захватил шляпу и перчатки, наконец, оглядел присутствующих.

— Думаю, мы можем идти, — улыбнулся он, покручивая в руках неизменный блокнот, видимо, готовясь работать и во время собственной экскурсии. — Что вы желаете посмотреть первым делом?

— На капитанский мостик нас пустят, а, дорогой мистер Эндрюс? — раздался голос миссис Браун, и Стейси неосознанно чуть отступила за спину графини.

— Думаю, на сам мостик — нет, это запрещено правилами. Но можно подняться на шлюпочную палубу, где находятся помещения офицеров, и начать оттуда.

Спорить никто не стал. Одна молодая супружеская пара, спросив у мистера Эндрюса разрешение, повела всех за собой, будто гордясь своим знанием строения корабля. Всё это вызывало на лице Томаса усмешку, потому как ему приходилось то и дело поправлять выбранный ими маршрут, прерывая рассказ о характеристиках «Титаника».

Кому-то, должно быть, это могло показаться скучным. Слишком уж увлечённо Эндрюс распылялся на малейшие детали, рассказывая порой о чём-то очень подробно и отвлечённо. Признаться, Стейси и сама не заметила, как оказалась в числе тех, кто шёл с ним бок о бок, слушая с вниманием и непоказным интересом. Однако иногда её сознание переставало понимать смысл произносимых им слов, и тогда она слушала его спокойный и размеренный голос, в тайне едва не млея от то и дело проскальзывающих в нём бархатных интонаций.

Стейси не видела, что и он, весьма польщённый её любопытством, то и дело поглядывал на то, как очаровательно порозовели на воздухе её нос и кончики ушей. Он знал, что должен был объясниться с ней. Та записка, отправленная со стюардом, вышла слишком сухой и официальной, и Томас переживал, что читающаяся в ней интонация могла обидеть чувствительную юную душу. Однако Стейси вовсе не выглядела уязвленной, что давало ему определённую надежду. Да и то, что, наперекор решению матери, она согласилась пойти с ним — и многими другими — на прогулку, говорило ему о том же.

Однако времени для разговоров у него практически не было. Слишком много лишних ушей было вокруг, чтобы затевать личный диалог. И в тот момент Томас вообще пожалел, что позвал на эту экскурсию столько людей.

С другой стороны, все были заняты своими делами. Кто-то слушал его рассказ, кто-то общался с встретившимся им по пути офицером Лоу, выпытывая у него информацию о скорости хода и примерном расчётном времени прибытия в Нью-Йорк при её поддержании. Графиня Ротес, чуть отстав, с любопытством выглядывала за борт, наслаждаясь звуком бьющейся о борт «Титаника» океанской воды и припекающим солнцем. Благо, юная мисс Монтгомери этого не видела.

В какой-то момент Эндрюс заметил на её лице задумчивость, и пока никто не обращал на них внимания, не выдержал и негромко произнёс, обращаясь исключительно к ней:

— Это краб.

— Что? — дрогнув, оторопело переспросила Стейси и даже приостановилась на мгновение, глядя на довольного Томаса своими невозможными серыми глазами.

— Облако перед нами похоже на краба, милая Стейси, — и она не смогла сдержать широкой улыбки, тут же осветившей лицо, пусть и попыталась опустить голову, чтобы её спрятать.

— Вы смеётесь надо мной, мистер Эндрюс? — спросила она.

— Я лишь радуюсь, что вы, наконец, искренне улыбаетесь, — отозвался он. — Простите, что утром пришлось отправить к вам мистера Этчеса. Знаю, что записка была слишком формальной, но я не решился рисковать и компрометировать вас на случай, если она попадёт в чужие руки. Я не застал вас за завтраком, а миссис Браун попросила меня провести эту прогулку. И мне отчего-то подумалось, что вам будет интересно.

— О, мне действительно очень интересно, мистер Эндрюс. Теперь я смогу хвастать тем, что отличаю драек от драйрепа, — не могла шутливо не уколоть его излишнюю дотошность Стейси.

— Теперь вы смеётесь надо мной, — покачал головой Томас.

— Простите, — улыбнулась она, не в силах скрыть блеск в глазах.

— Если так вы будете чувствовать себя счастливой, я готов быть тем, над кем вы будете подшучивать, — отозвался он и поправил на голове шляпу-котелок, скрывая смущение.

И Стейси, растерявшись, не знала, что можно было на это ответить. К её одновременному счастью и глубокому разочарованию, один из пассажиров, также увлечённых экскурсией, вдруг возник совсем рядом с ними и, пока выдалась возможность, решил засыпать мистера Эндрюса множеством вопросов, упрашивая его воспользоваться положением и пройти в закрытую для гостей корабля радиорубку, на что получил однозначный отрицательный ответ.

— Не стоит попусту беспокоить радистов. Всё-таки они занимаются не только отправкой частных писем, но и весьма важной работой, — сказал Томас, и, когда разошедшиеся по палубе люди вновь вернули к нему своё внимание, он стал уводить их дальше по кораблю, к кормовой части.

Удивительно, но по пути им встречалось так много членов экипажа, будто они и вовсе плыли не на пассажирском судне. Что поражало Стейси ещё больше, многих из них Томас знал по имени и неизменно здоровался с каждым, чуть приподнимая край шляпы.

Однако на то, что «Титаник» вовсе не был военным или грузовым кораблём, в полной мере указывали вещи, которые переносили то и дело проходящие мимо стюарды. Если одни катали тележки с едой, то другие тем временем перевозили чистые полотенца и иные средства гигиены. Пару раз навстречу следующим за Эндрюсом пассажирам попадались несчастные, таскавшие тяжеленные цветочные вазы с букетами, источающими такой невыносимо сильный запах, что оставалось только догадываться, как от него у них не кружилась голова.

Когда очередной стюард с цветами в руках прошёл мимо, Стейси заметила выпавший из связки тоненький стебелёк, оказавшийся совершенно никому не нужным. Он легко проскользил по палубе из-за резко возникшего порыва ветра и едва не попал под ноги одному из моряков. И Стейси отчего-то стало жаль оставлять цветок, такой хрупкий, валяться без толку, а потому она быстро наклонилась и подняла его, осторожно сжав в пальцах.

От стебля отходило сразу несколько тонких веточек, каждая из которых венчалась своим собственным соцветием, из-за чего цветок с неизвестным мисс Монтгомери названием казался необычайно пышным, но от того не менее красивым. Графиня Ротес с доброй улыбкой покачала головой на этот поступок Стейси, но ничего не сказала. Такая её непосредственность была по-своему очень мила и явно не заслуживала какого-либо порицания.

Стейси, увлечённая находкой, даже не сразу поняла, как спустя какое-то время, пройдя целый ряд одинаковых шлюпок, Томас привёл их к лестнице, ведущей вниз, к самой корме. Разве что стало довольно шумно из-за работы винтов, а больше ничего интересного здесь не находилось.

Однако мистер Эндрюс целенаправленно привёл их именно сюда. Джентльмены помогли спуститься дамам, галантно придерживая их за руки, и, когда все оказались на палубе, Томас, не подходя слишком близко к борту, указал на пенный шлейф, остающийся на воде от корабля.

— Это называется кильватерной струёй, — довольно громко и чётко сказал Томас, чтобы все могли его услышать сквозь шум. А потом он махнул рукой в сторону горизонта. — А там остался Куинстаун, где мы делали сегодняшнюю остановку. Если хотите, можно подойти к леерам, только прошу вас, ради вашей же безопасности, не пытайтесь перегнуться и увидеть винты. Это бесполезно. Они всё равно находятся под водой.

Мисс Монтгомери с интересом взглянула на мистера Эндрюса, и тот, поймав её благодарный взгляд, осторожно кивнул, подтверждая вспыхнувшие в сознании мысли — он специально не стал подходить прямо к борту, хотя такая возможность и была, чтобы лишний раз её не пугать.

И пока многие с истинным любопытством исследователей решились взглянуть на кильватер, Томас неспешно и ненавязчиво подошёл к Стейси поближе, заполучив, наконец, возможность перекинуться парой фраз без внимания лишних ушей. Шум винтов, к удивлению, мог не только раздражать.

— Вы чудесно выглядите сегодня, милая Стейси, — выдохнул он, чуть склонившись к её уху, будто бы пытаясь перебить гул, заставив мисс Монтгомери тут же покраснеть и посильнее сжать от волнения тонкий стебелёк.

— Спасибо, мистер Эндрюс.

Он слабо улыбнулся и, вздохнув, вдруг почувствовал тонкий запах сирени, идущий от её кожи. Раньше, соблюдая положенную дистанцию, он совершенно этого не замечал. Теперь же, когда океанский ветер так лихо задувал буквально отовсюду, приятный аромат совершенно невообразимым образом защекотал обоняние, и Томас нервно сглотнул, мысленно обругав себя за такую вольность.

Стейси же ничего не замечала. Она чувствовала лишь, как шерстяная ткань пиджака Томаса тёрлась об её обнажённую ладонь, отчего-то согревая самим этим фактом, и желала только, чтобы этот момент длился как можно дольше.

— Мистер Эндрюс, — одними губами позвала она, не думая, что Томас услышит. Но он услышал и повернул к ней лицо, глядя, как и до этого, с теплотой, от которой щемило сердце. — Возьмите, пожалуйста.

И она, отломив от своего цветка часть стебля, держащую примерно половину веточек с маленькими соцветиями, осторожно протянула её Томасу, который, растерявшись, лишь смотрел на лежащие теперь в ладони цветы. Свою часть Стейси тем временем вставила в волосы над ухом и, поправив выбившуюся из причёски прядь, смущённо подняла уголки губ.

— Это, наверное, слишком по-детски, но мне отчего-то захотелось подарить вам этот цветок, — пояснила она и легко дотронулась пальцами до того стебелька, который остался у неё.

— Это вам должны дарить цветы, Стейси, — мистер Эндрюс покачал головой. — Спасибо.

Он хотел было сказать что-то ещё, но внезапно появившаяся рядом графиня Ротес этому помешала. Томас, увидев её, резко сунул руку в карман, будто его поймали с поличным, и спрятав цветок, сделал небольшой шаг в сторону от Стейси.

— Могу я полюбопытствовать, что вы обсуждали? — спросила графиня, напротив, подойдя чуть ближе, чтобы услышать ответ. И Томас, не моргнув и глазом, выдал:

— Мы с мисс Монтгомери говорили о том, что оптимальным вариантом было поставить на «Титаник» трёхлопастные винты. Это здорово увеличило скорость хода.

Графиня удивлённо нахмурила брови.

— О, — выдохнула она, — неужели о том обычно разговаривают с юными леди, мистер Эндрюс? Я-то думала, Стейси донимала вас вопросами о чём-то куда более возвышенном.

— Вовсе нет. Наверное, я должен извиниться перед мисс за то, что слишком увлёкся и сразу не понял, что для неё это не самая интересная тема.

И Стейси, краснея, опустила голову.

Уже позднее, когда экскурсия давно была завершена, а пассажиры разошлись по своим делам, Томас Эндрюс, вновь проверив работу котельной и убедившись, что всё было в порядке, вернулся в свою каюту, чтобы немного отдохнуть. Тяжело опустившись на стул и потерев кулаками глаза, он скинул с плеч пиджак и расстегнул жилет, чтобы, ещё минуту подумав, стянуть с шеи и галстук.

Томас взглянул на себя в зеркало и вдруг растрепал ладонью волосы, позволив себе ненадолго расслабиться. На небольшом столике прямо перед ним лежал незаконченный чертёж нового корабля, который надо было успеть сдать к контрольным срокам и в котором требовалось учесть допущенные в «Титанике» конструкторские просчёты, которых, впрочем, пока выявлено не было.

Сунув руку в карман пиджака, чтобы взять блокнот с заметками, он неожиданно наткнулся пальцами на что-то нежное и прохладное и, всё вспомнив, осторожно достал уже чуть подвявший и ослабевший стебелёк. Часть лепестков немного пожухла, какая-то, осыпавшись, должно быть, осталась лежать в кармане, и мистер Эндрюс, желая сохранить хотя бы то, что у него осталось, бережно положил цветок между переплётной крышкой записной книжки и её кожаной обложкой.

— Если твоя мать будет спрашивать про экскурсию, то мы непременно скажем, что я не отходила от тебя ни на шаг, — возвращаясь в каюту под руку со Стейси, произнесла графиня Ротес и покачала головой, вдруг бросив на неё странный взгляд.

Мисс Монтгомери удивлённо подняла брови, не понимая, для чего надо было лгать. Она-то уж точно видела, что никакого особого восторга от прогулки графиня не испытала, да и вообще держалась чуть в стороне, словно не желая мешать тем, кому было действительно любопытно. Маму после того небольшого инцидента за обедом такой рассказ удовлетворил бы куда больше, будто бы подтверждая её правоту относительно решения никуда не ходить и давая возможность попрекать дочь глупым и бессмысленным непослушанием.

— Но это же неправда, — слабо возмутилась Стейси.

— А тебе хочется новых ссор? — изумилась в ответ графиня Ротес и, не сдержавшись, тихо цокнула языком. — Ты же прекрасно знаешь характер Милдред, чтобы понимать, что она явно будет не в восторге от…

Графиня замолчала, заметив идущих навстречу мистера и миссис Астор, и, поравнявшись с ними, вежливо кивнула. Впрочем, она так и не продолжила свою мысль, вновь оставшись со Стейси один на один, вызвав у той ещё большее недоумение, выразившееся в досадливо нахмуренных бровях.

— От чего, тётя Ноэль? — не выдержав недосказанности, не смогла скрыть требовательные нотки в голосе Стейси. Мама могла быть недовольна и при самом незначительном поводе.

— От твоего интереса, родная, — раздался усталый вздох. — Он весьма славный, этот судостроитель.

Стейси с трудом хватило выдержки, чтобы не споткнуться на ровном месте и не сбавить шаг, хотя в глазах тут же всё потемнело. Щёки сразу заболели от резко прихлынувшей к ним крови — это было уже не привычное смущение, а скорее настоящий ужас, потому как Стейси, начиная паниковать, чувствовала, что едва не задыхается. Пришлось приложить немало усилий, чтобы хоть чуть-чуть восстановить сбившееся дыхание и попытаться скрыть это состояние от графини, которая, разумеется, видела всё, но ничего больше не говорила.

— Мистер Эндрюс хороший человек, — спустя какое-то время молчания, показавшееся им обеим целой вечностью, тихо-тихо выдавила из себя Стейси.

— О, и ты поняла это, когда обсуждала с ним… Как же он сказал? Трёхлопастные винты? — с усмешкой в глазах спросила графиня Ротес. — Сдается мне, вы с ним знакомы чуть больше, чем думает твоя мать.

— С чего такие мысли? — попытка воспротивиться была совсем уж безуспешной и отчаянной.

— Неужели ты думала, что я не замечу? Чего только стоили те взгляды, которые ты бросала на него за обедом, — с ненаигранным возмущением протянула графиня, но, смягчившись, понимая, как и без того некомфортно чувствовала себя сжавшаяся, словно пружина, Стейси, добавила. — Увлечение — это чудесно, дорогая. Особенно в твоём возрасте. Я не хочу, чтобы ты обижалась на меня. Но позволь сказать тебе правду. Твоя мать этого не оценит.

Это было истиной. Ни открытой искренности, ни уж тем более каких-либо более ярких и выставленных напоказ чувств мама бы не приняла, посчитав их слишком аморальными и противоречащими нормам приличия. Поразительно, как холодный расчёт, чопорность и щепетильность сочетались при этом с её отношениями с мистером Джейкобсом. Стейси бы вполне могла принять, что несчастная мать, никогда по-настоящему не любившая отца, и вовсе не знала светлых эмоций любви, но предстоящая свадьба ставила это под сомнение.

— Я знаю, — тихо пробормотала она себе под нос.

— Но я не стану тебе ничего советовать, принимай все решения сама. Я не собираюсь вмешиваться в ваши дела, — продолжила графиня, когда они, наконец, остановились возле каюты Милдред, чтобы поставить её в известность о своём возвращении. Лишь напоследок взглянула слишком уж выразительно, пытаясь вложить в этот взгляд то ли суровое наставление, то ли, напротив, дружелюбную поддержку, однако тем самым ещё больше запутала Стейси.

Благо, мама, утомлённая головной болью, спала, и объясняться с ней пока ни о чём не пришлось. Ободрённая этим, оставив графиню, Стейси просто-напросто сбежала к себе в комнату, чувствуя, как отчаянно горели щёки.

Всё, чего ей хотелось сейчас, так это, несомненно, побыть наедине лишь с самой собой. Только она и полная тишина, нарушаемая, быть может, шумом океана. Этого должно было хватить, чтобы немного успокоиться и прийти в себя после прозвучавших откровений. Впрочем, ничем, кроме поведения, Стейси не подтвердила слов графини, но той, кажется, этого было и не нужно.

Терезы в каюте не было. Окна, всё ещё закрытые шторами, слабо пропускали солнечный свет, рассеиваемый мягкими пятнами, и Стейси не стала включать электричество. Захлопнув за собой дверь, она устало прислонилась к ней затылком, чувствуя, как сдавливало от напряжения виски, и окинула пустым взглядом всю комнату, будто и не видя ничего перед собой. А потом, тяжело вздохнув, подошла к туалетному столику и, опустившись в кресло, посмотрела в большое зеркало.

Отражение ответило ей пламенным взглядом, несмотря на царивший кругом полумрак. Удивительно, но в нём горела уверенность, пусть и слабая, но уже отчётливо проглядывающая через многие и многие лабиринты сомнений. Стейси усмехнулась самой себе и, зарывшись пальцами в волосы, безжалостно портя так аккуратно и заботливо уложенную причёску, вдруг почувствовала оставленный в ней стебелёк, едва не потерявшийся между прядями.

Цветок, а следом за ним и заколки легли на стол, а затем мисс Монтгомери опустила на перекрещенные руки голову, недоумевая, почему вообще всё это происходило с ней.

Она не призналась открыто тёте, ещё и сама толком не осознавая своих чувств, а уже представляла, во что это могло вылиться. Собственные эмоции пугали её ничуть не меньше, чем возможная реакция матери. Стейси не нравилось, что лишь при одной, даже самой краткой мысли о мистере Эндрюсе у неё начинало заходиться в бешеном ритме сердце, мешая не просто думать, а даже дышать полной грудью. Это было ненормально. Это было сумасшествием, с которым она никогда не сталкивалась, да и не надеялась столкнуться, считая, что книги, описывающие подобное, лишь насмешливо лгали. Однако стоило Томасу вдруг оказаться рядом, взглянуть на неё, чуть сощурившись, и всё внутри успокаивалось, сменяя тревогу какой-то сладкой истомой, заставляющей забывать почти обо всём на свете и, как минимум, об осторожности.

А ещё Стейси боялась, что мог об этом подумать сам мистер Эндрюс. Прослыть в его глазах в качестве взбалмошной девицы, по-ребячески привлекающей его внимание, ей совершенно не хотелось. Он нравился ей, как выразилась графиня, этот славный судостроитель. Нравился ровно настолько, насколько это было неправильно по отношению к малознакомому человеку. В сущности, они практически ничего не знали друг о друге. Лишь излишняя откровенность Стейси была причиной, по которой Томас Эндрюс был осведомлен о некоторых подробностях жизни семьи Монтгомери. Она же и представить себе не могла, чем он жил всё это время и что любил. И как можно было влюбиться — она чуть дрогнула, впервые произнеся про себя это слово — так скоро, так неосторожно, так беззаветно?

Снова глянув в глаза своему отражению, Стейси увидела в них застывшие слёзы и, пару раз моргнув, поднялась с места, чтобы уже через секунду без сил упасть на постель, отвернувшись к стене, цепляясь пальцами за подушку и крепко сжав веки. Она чувствовала, как спустя время наволочка под щекой стала влажной, но не хотела даже пошевелиться.

В итоге, утомившись от переполнявших её весь день эмоций, Стейси заснула, погрузившись в глубокий сон без сновидений, пожалуй, единственный необходимый ей сейчас, чтобы отдохнуть. Она не ощущала ни давящего чувства в груди из-за корсета, ни пробегавшей по телу дрожи от прохлады в помещении, несмотря на работу термотанка. И это было благодатное время, потому как она, наконец, хотя бы перестала хмурить брови.

Если бы не ужин и заглянувшая, включив свет, в половине седьмого в каюту Тереза, мисс Монтгомери, вероятно, проспала бы до самого утра. Только вот её неловко потрясли за плечо, и Стейси, резко сев на кровати, испуганно взглянула на горничную.

— Мисс, — изумлённо оглядев Стейси с ног до головы, произнесла Тереза, — что с вами?

Платье, ещё днём считавшееся самым красивым, было теперь ужасно измято, а волосы, окончательно растрепавшиеся, липли к влажной коже. Стейси задрожала от пробившего её после сна озноба и, обхватив себя за плечи, опустила ноги на пол.

— Согрей чайник, Тереза, — хрипло велела она, не ответив на вопрос. Голова болела от слёз, оставивших на подушке растёкшийся след.

— Да, мисс.

Тереза поняла, что спрашивать больше ничего не следовало. Они обе молчали: Стейси молча выпила целых две чашки обжигающего губы и рот чая, почувствовав, наконец, себя гораздо лучше, а Тереза тем временем молча расчёсывала её спутавшиеся влажные волосы, пытаясь придумать, как соорудить из них что-нибудь более или менее приличное.

Время откровенно поджимало. Когда в каюту без стука вошла Милдред, явно уставшая ждать дочь, Тереза только-только заканчивала перешнуровывать корсет на спине Стейси.

— Ты слишком долго собираешься, — покачала головой мама.

— Извини, — отозвалась та, чувствуя, как Тереза, наконец, завязала бант на шнуровке.

— Чем ты вообще занималась весь день? Ноэль сказала, что ваша прогулка длилась часа два, не больше, — в голосе сквозило осуждение. Мама наверняка решила, что всё это время Стейси просто бездельничала, сидя в каюте и…

Стейси едва слышно вздохнула. Так ведь в действительности и было.

— Я спала. Должно быть, виной всему свежий воздух, — отозвалась она, решившись, наконец, взглянуть на мать.

Она боялась увидеть во взгляде Милдред недовольство, но та была спокойна и равнодушна. Значит, графиня, как и обещала, ни словом не обмолвилась с ней своими подозрениями. Хотя бы за это мисс Монтгомери была ей благодарна, не забивая путавшиеся мысли ещё и необходимостью придумывать отговорки.

Минут через десять, торопливо надев платье и снова поправив шнуровку, Стейси, наконец, была готова. Мама предупредила, что на ужин обещала прийти тётя Глэдис Черри, что ещё больше приободрило Стейси. Она прекрасно понимала, что разговор за столом в таком случае непременно пойдёт о свадьбе, и графиня Ротес, да и все остальные, не будут обращать на неё ровным счётом никакого внимания, что ей сейчас было только на руку.

Стейси, осторожно и плавно входя в обеденный салон, поражалась самой себе. Ещё прошлым вечером мысли о новом замужестве матери приводили её если не в тихую ярость, то уж точно в настоящее отчаяние, от которого хотелось забиться в тёмный угол. Сейчас же, желая отвлечь всех от обсуждения и осуждения собственного поведения, она была готова едва ли не самостоятельно завести разговор о том, какого цвета платье ей лучше будет выбрать на церемонию, сколько ваз цветов расставить в доме и так далее, и тому подобное. Своя судьба, никак не связанная с предстоящим родством с семейством Джейкобсов, интересовала её куда больше.

Заняв одно из мест, поприветствовав всё ещё бледную из-за плохого самочувствия тётю Глэдис, Стейси взволнованно притихла. Со стороны могло бы показаться, что в этом не было чего-то удивительного — слишком уж немногословной становилась мисс Монтгомери, когда вокруг было много людей. Но нынешним вечером всё было не совсем так.

Стейси аккуратно и робко поднимала глаза, оглядывая зал, при этом делая вид, что вслушивается в беседу матери с родственницами. На графиню она старалась не смотреть вовсе, хотя и отвечала на её краткие вопросы, касавшиеся, как и предполагалось, будущего торжества.

Нет, Стейси, конечно, всё это время искала взглядом мистера Эндрюса.

«Глупость какая», — корила она себя, однако ничего не могла поделать с колотившимся в груди сердцем, требующим хотя бы просто вновь поймать его взгляд.

Она искала и не находила, с каждой минутой становясь всё печальнее, пусть и сохраняя на лице выражение полной невозмутимости. Ужин из-за этого тянулся невероятно долго. Стейси не чувствовала вкус еды, скорее автоматически принимая от официантов очередное блюдо, думая, что, если бы не тот разговор с тётей Ноэль, она бы сейчас так не терзалась.

Она едва удержалась от того, чтобы горько не хмыкнуть. «Если бы не её собственная чувствительность», — было бы сказать правильнее. И винить в этом никого другого, даже того же Томаса, было нельзя.

Мучительное ожидание каких-либо перемен заставляло её нервничать ещё больше. Она даже порывалась обернуться, взглянуть, может мистер Эндрюс сидел как раз у неё за спиной, но сдерживалась, взволнованно покручивая в руке вилку.

Глупо, глупо, глупо.

Она не понимала, что собиралась найти в этом его взгляде, к которому так стремилась. Ещё одно подтверждение того, что он настоящий джентльмен, раз вежлив с ней и обходителен? Или, быть может, напротив, усталость от её излишнего внимания, чтобы успокоиться и перестать накручивать себя?

Стейси шумно выдохнула и сунула в рот новый кусок пудинга.

— Дорогая, а ты что думаешь: лиловый или небесно-голубой? — спросила Милдред, заметив уж слишком отвлечённое выражение на лице дочери, граничившее с невежливостью.

— Голубой, — особо не задумываясь, отозвалась Стейси, даже и не поняв, о чём её спросили, и в тот же момент пообещала себе, что окинет салон взглядом в самый последний раз и на том успокоится.

Очень вовремя, потому как в зал вошёл капитан Смит. От него так и веяло спокойствием и по-военному правильной сдержанностью, что невозможно было не обратить на него внимание. Смит кивал гостям, у некоторых столиков и вовсе останавливался, а Стейси не понимала, почему не могла перестать наблюдать за ним. Капитан уходил всё дальше, туда, где за вазами с цветами были скрыты более уединённые столики. Где ещё днём доктор О’Лафлин весело шутил со своими гостями.

Стейси похолодела, вдруг поняв, что за всё это время так и не подумала повнимательнее присмотреться к тем, кто теперь сидел рядом с доктором. А капитан Смит тем временем остановился именно у этого стола.

Один из джентльменов, сидящих к Стейси спиной, вмиг показавшийся ей очень знакомым, весьма внимательно выслушал то, что говорил ему капитан, а потом, явно извинившись перед остальными гостями, поднялся на ноги, наконец, повернувшись.

Стейси не могла скрыть вздоха разочарования.

Это был не мистер Эндрюс.

Собственные фантазии обухом ударили по голове. Ей вдруг стало так душно, как под большим пуховым одеялом, которым её укутывали в детстве. Жар пробежался по всему телу, а томление в груди стало разгораться лишь с большей силой.

— Должно быть, тебе совсем скучно с нами, — мягко коснувшись ладони Стейси, буквально вырывая её из капкана переживаний, заметила мисс Черри и тепло улыбнулась ей. — Я слышала, что ты увлекаешься музыкой, дорогая. Говорят, по вечерам один из оркестров играет в холле первого класса на шлюпочной палубе. Почему бы тебе не сходить, пока мы будем обсуждать кружева да бриллианты, верно, девочки?

Стейси печально взглянула на мать. Та, задумчиво поджав губы, совершенно благосклонно кивнула.

— Почему бы и нет. Ты чересчур напряжена в последнее время, Стейси. Отдохни немного.

— Тогда я возьму с собой Терезу.

Милдред была не против.

Окончив ужин, мисс Монтгомери медленно ушла в свою каюту, не испытывая на самом деле огромного желания куда-либо идти. Но отвлечься было действительно необходимо.

Музыка практически всю жизнь была её главным спасением. На светских ужинах, куда их приглашали всей семьей, она, будучи ребёнком и пугаясь взрослых, жалась к музыкантам, порой мешая им работать, но несомненно получая благодарность за оказанное внимание. На таких мероприятиях редко кто воспринимал их игру иначе, чем просто фоновый шум. С возрастом это мало изменилось. Только теперь Стейси, погружаясь в музыку с головой, сдерживала себя и уже не покачивалась в такт мелодиям.

Тереза же встретила её предложение с восторгом. Стейси давно не видела, чтобы она так долго крутилась перед зеркалом, поправляя и без того опрятную одежду.

— Как я люблю послушать хороший рэгтайм, мисс, — восклицала она то и дело, пока они шли по уже знакомым Стейси коридорам. — Мой братец, тот ещё пройдоха, в школе научился играть на пианино, и я постоянно просила его музицировать дома, а он вместо этого всё время сбегал на улицу с другими мальчишками.

Стейси на эти жалобы только улыбалась. Весёлость Терезы через какое-то время стала передаваться и ей, и теперь и мисс Монтгомери чуть подрагивала от странного предвкушения. Они пришли как раз вовремя, быть может, даже чуть раньше необходимого. Квинтет только начинал собираться, но за прикрученным к полу пианино уже сидел музыкант, внимательно перебирая нотные листы.

— Начнём с чего попроще, Тео, — указывал ему на нужные мелодии мистер Хартли, трепетно прижимая к груди скрипку, с которой, кажется, не расставался ни на минуту.

— С двенадцатой, значит? — хмурясь и возвращаясь на несколько страниц назад, спросил пианист.

— Нет, с десятой. Какая-то дама очень уж просила Кларка её сыграть.

— А я и не знала, что можно заказать мелодию, — громким шёпотом произнесла Тереза на ухо Стейси. Но, пожалуй, судя по последовавшей реакции, её услышали все.

— Обычно нельзя, мисс, — отозвался пианист, подняв глаза на присевших в кресла около небольшого столика Терезу со Стейси. — Но бывают исключения.

Тереза сконфуженно опустила голову, исподлобья взглянув на него в ответ, а потом, чуть кивнув, отвернулась к мисс Монтгомери, пристыженная тем, что её застали за подслушиванием чужого разговора. Впрочем, она быстро решила, что и музыкант влез в её диалог совершенно без разрешения, а потому не стала сильно переживать.

Когда появились и остальные музыканты, все свободные места были уже заняты пассажирами, желающими послушать их игру, и стюардам пришлось принести несколько кресел из соседних холлов, из-за чего вышла небольшая задержка. Тереза, чуть ёрзая на месте, немного недовольно косилась на спину пианиста, вызывая у Стейси лёгкую улыбку. Но потом Уоллес Хартли дал отмашку, и оркестр начал играть.

О, это было прекрасно! Первые мелодии, действительно очень размеренные, совсем скоро сменились вальсом Штрауса. Стейси прикрыла глаза, так и представляя, будто парит под самыми облаками, легкая, как перо, и бесконечно свободная, как само небо. Тереза же тихо мычала себе под нос, чуть заметно покачивая коленками в такт, позабыв обо всём. Они обе были в восторге.

Тонкие звуковые переливы уносили мысли куда-то далеко-далеко. Дышать становилось чуть легче. Но было это ровно до тех пор, пока плавная и протяжная музыка, повинуясь воле исполнителей, не сменилась более задорным рэгтаймом, которого так ждала Тереза. Сколько жизни было в этих мелодиях! Казалось, со временем чуть ли не все пассажиры первого класса стянулись к холлу, чтобы, пусть стоя в стороне, послушать оркестр. Потому что, как бы ни старались Брюс Исмей и его компания придумать развлечения для гостей, на «Титанике», кажется, не было ничего популярнее, тем более в вечернее время.

— Спасибо, мисс, что взяли меня с собой, — сверкая глазами, во время короткой паузы поблагодарила Тереза, улыбаясь виолончелисту.

За временем в тот вечер никто не следил.

Будто желая, чтобы день не заканчивался, оркестр всё играл и играл, под конец начиная повторять уже прозвучавшие мелодии. Стейси лишь догадывалась о том, что музыканты, видимо, воодушевлённые вниманием публики, попросту не хотели останавливаться, пусть по их лицам и было видно, что они устали.

Такой самозабвенный труд не мог не вызывать уважение. Стейси чуть улыбнулась, невольно подумав о том, что, должно быть, при строительстве «Титаника» подобный энтузиазм был и у Томаса Эндрюса, раз даже сейчас, спустя месяцы после работы на верфи, он с таким увлечением был готов говорить о корабле.

Думать о нём, на удивление, снова стало гораздо проще. Было ли то влияние музыки или же она сама, расслабившись, перестала видеть в данный момент поводы для тревог, Стейси не знала. Да и не хотела знать. Вечер, несмотря на пережитое волнение, всё-таки выходил славным, под стать всему произошедшему днём.

— Можно мне немного задержаться здесь? — когда оркестр закончил играть, а пассажиры, поблагодарив музыкантов, стали расходиться, спросила у Стейси Тереза. Но мисс Монтгомери и сама никуда не торопилась. Пусть уже и был десятый час, спать ей совершенно не хотелось, ровным счётом как и сидеть в каюте.

— Ты что-то задумала, да? — догадалась она по искрящемуся взгляду Терезы.

— Ничего-то от вас не скроешь, мисс, — с улыбкой покачав головой, отозвалась тихо та. И, подойдя, к музыканту, собиравшему на крышке пианино ноты, окликнула его. — Мистер?

— Теодор Брейли, мисс, — отозвался он, коротко взглянув на неё.

— Тереза Джонс. Позвольте мне сыграть.

— Сыграть? Вам? — он удивлённо поднял брови и, отчего-то посмотрев на стоящую в стороне с тем же недоумением Стейси, отрицательно закачал головой.

— А что, разве это запрещено? — продолжала напирать Тереза с улыбкой на губах.

— Нет. То есть, да. То есть, не то чтобы, но, — совершенно растерялся мистер Бейли, не находя слов, и Тереза больше не дожидаясь его позволения, заняла место за пианино, коснувшись клавиш кончиками пальцев. — Мисс Джонс, вы расстроите мне инструмент.

— У меня дома было пианино, мистер Брейли, — отозвалась Тереза, глядя в его недоверчиво сощурившиеся глаза.

Стейси и не знала, что ей предпринять, а потому, сев обратно в кресло, с любопытством смотрела на то, во что мог вылиться этот разговор. Так странно было наблюдать за тем, как её милая и бойкая Тереза, обычно всё-таки державшаяся более строго, вдруг с задором пользовалась тем, что пианист, заставивший её ранее краснеть, совершенно потерял дар речи.

Впрочем, обрёл он его довольно скоро, когда Тереза неумелыми движениями коснулась одними только указательными пальцами клавиатуры, наигрывая простенький «Собачий марш», судя по всему, единственное известное ей произведение, которому она научилась у брата. Вышло, что уж сказать, весьма…

— Ужасно, — констатировал мистер Брейли, чуть морщась, когда она закончила. — У вас совершенно никакой техники, мисс. Вы же говорили, что у вас дома пианино!

— Было. Было пианино, лет десять назад. К тому же, я не говорила, что умею на нём играть.

Стейси прикрыла рот рукой, пытаясь скрыть невольно вырвавшийся из горла смех. Это было невежливо по отношению к несчастному Теодору Брейли, выглядящему так растерянно, словно его облапошил на рынке какой-нибудь торговец, но от понимания этого менее комичной ситуация не становилась. Впрочем, мистер Брейли довольно скоро пришёл в прежнее расположение духа, строго насупился и, сверкнув глазами на Терезу, продолжил молча собирать свои ноты.

— Простите, — не пытаясь даже спрятать улыбку, теперь уже извиняющуюся, произнесла Тереза, совершенно не желая, чтобы на неё обижались. — У моего брата действительно было пианино, но меня к нему он практически не подпускал, а мне так нравится, что можно при нажатии одной только клавиши получить чудесный звук.

— Неудивительно, что он вас не подпускал, — тихо и недовольно буркнул себе под нос Теодор, но, помолчав минуту, видимо, перестал злиться. — Этому надо очень долго учиться, мисс Джонс. Нельзя так просто взять и начать музицировать даже что-то столь простое, как «Собачий вальс».

И он, резко склонившись над клавиатурой, ловко и быстро наиграл эту мелодию, чисто и без запинки.

— Видите, — продолжил он.

— Вижу, — вздохнула в ответ Тереза и с интересом взглянула на него. — Так что, мистер Брейли, раз уж я сама не могу сыграть, примете заказ на мелодию?

Он застыл на месте и, поняв, что всё это время его буквально водили за нос, резко повернул голову. О, так оказывается, весь концерт был только ради того, чтобы уговорить его сыграть что-то конкретное? Теодор потрясённо хмыкнул.

— А вы придёте завтра? Не стоит просить меня, если вы не собираетесь слушать.

— Если мисс Монтгомери меня отпустит, — Тереза, смутившись, взглянула на позабывшую о своих тревогах Стейси, которая внимательно ловила каждое их слово, чувствуя себя откровенно лишней. Но менее интересно из-за этого ей уж точно не было.

— Отпущу, — согласно закачала головой она, и Тереза, приободрённая этим, уверенно выдала:

— Вы сможете сыграть что-нибудь из балета Чайковского?

— Чайковского? Но у меня нет нот, — чуть беспомощно развёл руками мистер Брейли, впрочем, быстро вспомнив, что не зря учился много лет и работал теперь на одном из лучших кораблей, чтобы вот так теряться от простой просьбы. Он вздёрнул подбородок и, гордо выпрямившись, строго кивнул. — Будет вам Чайковский. С нотами я что-нибудь придумаю.

— Спасибо, мистер Брейли, — просияла Тереза. — Я обязательно приду.

И, глядя на Стейси с непередаваемой словами радостью во взгляде, предложила той вернуться в каюту.

— Ну, и что это было? — спросила всё ещё удивлённая мисс Монтгомери, когда они отошли чуть подальше, чтобы мистер Брейли не мог слышать этого их разговора. В её вопросе было только искреннее непонимание. И, быть может, лишь чуточку восхищения смелостью и прямотой Терезы.

— Ох, мисс, — неожиданно покраснев, выдохнула та. — Вы видели этого пианиста? Он же совсем юноша, мальчишка, а ведёт себя так строго, будто сам оркестр возглавляет, ей богу. Мой братец такой же. Вот и захотелось его… Уколоть, что ли, — подумав, она гораздо тише добавила. — Да и, признаться, только не осуждайте меня, но он мне сразу немного понравился.

— Понравился, и ты так спокойно об этом рассказываешь?

Тереза покраснела ещё сильнее. А Стейси и сама смутилась своего вопроса. Ей было странно, особенно после всех пережитых сегодня волнений слышать, чтобы кто-то так просто признавал свои чувства, будто ничего серьёзного и не произошло. Она не могла и представить себе, чтобы вот так открыто вдруг заявить нечто подобное. Где же приличия, где, в конце концов, вышколенная привычка держать всё внутри и не выставлять напоказ?

— Я не думала, что от вас надо это скрывать, мисс, — растерявшись из-за её реакции, взволнованно пробормотала Тереза, истолковав всё неверно. — Простите, это было совершенно бестактно с моей стороны. Я не должна была… Я просто думала…

Она хотела бы закончить свою мысль, чтобы объясниться, но не успела. Из-за поворота в тот же момент совершенно неожиданно вывернул кто-то из рабочих, явно не рассчитывавший в такой час встретить в этом коридоре пассажиров. Потому столкновения избежать не удалось. Тереза, врезавшись в него едва ли не со всей силы, глухо охнула. На пол тут же посыпались какие-то длинные свёртки.

— Извините меня, — послышался чуть хриплый, словно из-за необходимости долго и громко разговаривать голос. — Вы не ушиблись?

Стейси, будто зачарованная, смотрела, как он, даже не успев выслушать ответ, принялся подбирать выпавшие из рук свёрнутые бумаги, часть из которых была крепко сжата у него под мышкой.

— Мистер Эндрюс, — тихо выдохнув, не поверила она своим глазам. И Томас, резко вскинув голову, взглянул на неё.

Мучительное ожидание встречи стоило того, чтобы понять, что же всё-таки она так рассчитывала найти в этом его взгляде. Не вежливость и доброту, не отторжение и даже не очарованность. Только спокойствие и безусловную теплоту. Ту самую, с которой он сейчас оглядывал её, невольно приподнимая уголки губ, пусть на лице и была явная усталость.

— Мисс Монтгомери, — так и оставив лежать часть бумаг на полу, потрясённо произнёс он, выпрямляясь, и чуть сконфуженно поморщился, быстро сообразив, что вид у него был не самый впечатляющий.

Томас был в самом обычном рабочем комбинезоне, который, кажется, совсем недавно ещё имел синий цвет, по крайней мере, на это указывали лямки, надетые поверх сероватой от пыли рубашки с закатанными до локтей рукавами. Ладони, перепачканные то ли машинным маслом, то ли угольной грязью, он пытался как-то спрятать, но единственным вариантом было только совершенно некультурно сунуть их в карманы, поэтому Томас отказался от этой идеи, обречённо мотнув подбородком. На котором, к слову, тоже красовался какой-то длинный след, будто мистер Эндрюс пытался предплечьем вытереть катившийся по лицу пот. То, что он вышел откуда-то из жарких котельных помещений, не вызывало сомнений.

— Уже поздно. Почему вы не в каюте? — спросил он, скосив глаза на Терезу, которая, кажется, совершенно не могла взять в толк, откуда её мисс знала то ли рабочего, то ли кочегара и что он, собственно, забыл в первом классе.

— Концерт. Мы ходили послушать, — растеряв вмиг возможность нормально формулировать мысль, выдохнула Стейси и, собравшись с духом, решила узнать, где же всё это время был он. — А вы?

— Я? Я работал, — и он, будто подтверждая это, приподнял в руках свои свёртки, в которых при большей внимательности можно было различить какие-то схемы.

Тереза, так ничего и не понимая, поспешно склонилась, собирая оставшиеся на полу листы, и вручила их Томасу.

— Подожди меня в каюте, — даже не повернувшись к ней, негромко попросила Стейси.

И когда та, чуть волновавшаяся из-за того, что оставляет мисс Монтгомери наедине с непонятным незнакомцем, скрылась из виду, Стейси перестала контролировать рвущуюся из груди радость.

— Вы были в котельной, да? — спросила она, сверкая глазами, будто там он делал что-то из ряда вон выходящее или даже интересное. Томас и подумать не мог в тот момент, что интересен ей был он сам.

На деле же, проблема, не решённая до конца днём, к вечеру проявилась вновь. Томас едва успел умыться после экскурсии, как к нему заглянул стюард с просьбой спуститься в котельную, прихватив чертежи. Обычное дело, казалось бы, для гарантийной группы. Но всё усугублялось тем, что ещё в Белфасте было обнаружено самовозгорание угля, хранящегося в бункерах. Явление нередкое, но малоприятное. Кочегары предпринимали всевозможные меры, чтобы не допустить серьёзного пожара. Мистер Эндрюс же видел возможность ликвидировать возгорание только путём перемещения угля из бункеров W и Y, что, однако, грозило появлением небольшого крена на левый борт. Теперь это стало головной болью — его и капитана.

— Рано было говорить за обедом о моих умственных способностях, — хмыкнул он чуть устало. — Извините мне этот вид, я совершенно не ожидал вас встретить.

— О, я всё понимаю, — закачав головой отозвалась Стейси, отчего-то весьма довольная тем, что видела. Мистер Эндрюс даже без строгого костюма, весь перепачканный, казался ей всё тем же, разве что выглядел даже более настоящим. — Простите, мистер Эндрюс. Должно быть, вам уже надоело это.

— Что именно? — не понял он.

— Постоянно со мной сталкиваться, — опустив голову и глядя на него из-под ресниц, честно отозвалась Стейси, прекрасно осознавая, что тем самым невольно выдала одно из своих опасений.

Но мистер Эндрюс смотрел на неё всё также непонимающе, будто она сказала несусветную глупость, не меньше.

— Милая Стейси, — удивлённо выдохнул он, покрепче перехватив грязными ладонями чертежи. Пятно на его подбородке едва заметно дёрнулось вслед вырвавшемуся из горла смешку. — Прошу заметить, что на экскурсию вас я позвал сам. Как и на прогулку, и на первый наш разговор. Вы не можете надоесть. Мне уж точно.

Пожалуй, это было всё, что ей нужно было, чтобы почувствовать себя абсолютно счастливой. Но Томас смутился, прикусив язык.

«Ляпнул от усталости», — подумал он, заметив, как робко глядела на него после этих слов мисс Монтгомери. Но вырвавшихся откровений было уже не вернуть, а потому Томас Эндрюс, чуть вздохнув, решил, что лучше на сегодня на этом закончить, чтобы, не дай бог, не сказать ещё чего-нибудь провокационного.

— Уже действительно довольно поздно.

— Да, мистер Эндрюс, — безропотно согласилась Стейси, видя, что он был измучен долгим днём. — Должно быть, мне уже пора.

— В таком случае, до завтра? — спросил он и вновь осёкся. Было ли это предложением новой встречи?

— До завтра, — согласно выдохнула она. — Хороших вам снов.

Стейси резко села в постели, едва успев открыть глаза. Она сначала и не поняла толком, сколько прошло времени с того момента как, лишь опустив голову на подушку, она моментально уснула. Казалось, вся ночь уместилась всего в одну секунду. Впрочем, потирая глаза кулаками, Стейси не чувствовала усталости, разве что голова шла немного кругом из-за резкого пробуждения.

Ступив босыми ногами на холодный пол, она передёрнула плечами. По коже забегали мурашки, и сразу захотелось завернуться в тёплый халат, а то и вовсе снова лечь под одеяло, потому как тонкая ночная сорочка уж точно мало согревала. А час был ещё совсем ранний. Сквозь открытые шторы светилось едва-едва розовеющее небо. Можно было поспать ещё немного, но Стейси чувствовала, что, если ляжет, просто бессмысленно прокрутится на простыни лишние минуты. Что-то незримое, ощущавшееся буквально кончиками пальцев, подталкивало её к тому, чтобы быстро собраться без помощи Терезы и, оставив на столике записку на случай, если вдруг её потеряют, выйти из каюты.

Ноги сами несли её по коридорам навстречу рассвету. Больше таких энтузиастов на палубе пока не наблюдалось. Стейси ёжилась от утренней прохлады, глубоко вдыхая свежий, чуть колющий лёгкие воздух, ощущая несильный ветерок, щекотавший волосы на висках. Рыжее солнце только собиралось начать подниматься над землёй, подсвечивая линию горизонта, но вода и отражавшееся в ней небо практически сливались в одно целое. Быть может, лишь клубившийся над океаном белёсый туман и пытался противиться такому единству. Дивная пора.

Стейси, завороженно глядя на всё это широко распахнутыми глазами, присела на один из уже расставленных шезлонгов и, сцепив озябшие пальцы, замерла, не отрываясь наблюдая за разгорающейся зарёй. То тут, то там на небе всполохами появлялись яркие жёлтые пятна, сразу же преломлявшиеся об поверхность воды и слепившие глаза. Стейси щурилась от удовольствия, едва слышно дыша.

— Доброе утро, мисс Монтгомери, — раздался рядом тихий голос. И Стейси, повернув голову, с лёгкой улыбкой поприветствовала мистера Исмея, тоже, видимо, лично решившего встретить первые солнечные лучи. В руках у него уже была чашечка дивно пахнущего кофе. — Вы не против, если я составлю вам компанию?

— Конечно, присаживайтесь, мистер Исмей.

И Брюс, дружелюбно дёрнув усами, занял ближайший шезлонг, а затем отвернулся, глядя на восток, где диск солнца, наконец, вынырнул из-под толщи воды, пока ещё не ослепляя своих наблюдателей.

— Поразительно, как природа одновременно красива и проста, — пробормотал Исмей, сделав первый глоток кофе, и тяжело вздохнул. — Мы, люди, пытаемся с ней тягаться и неизбежно проигрываем.

— Вы считаете? — спросила Стейси, а Брюс, будто и не рассчитывая, что она скажет что-то в ответ, недоумённо дёрнул бровями, обернувшись к ней. Кажется, он говорил больше с самим собой.

— Мы слишком всё усложняем. Или упрощаем. А то и вовсе копируем у неё.

— Но люди же тоже часть природы, — подумав, мягко заметила мисс Монтгомери, вглядываясь в его лицо. К своему изумлению, она вдруг обнаружила в нём какую-то непонятную грусть и решилась осторожно спросить. — У вас что-то случилось, мистер Исмей?

Брюс поджал губы и опустил голову. Стейси увидела у него под глазами глубокие фиолетовые тени, как если бы он совсем не спал ночью. Да и теперь, когда солнце стремительно поднималось над горизонтом, стало заметно, насколько бледным он был.

— Мне не хотелось бы тревожить вас своими заботами, мисс, — потерев ладонями чашку, отозвался он. — Впереди чудесный день. Не думайте о плохом.

И Стейси, чуть поколебавшись, правда решила не думать, раз уж мистер Исмей не захотел с ней делиться. В конце концов, она-то прекрасно знала, что у каждого могли быть свои тайны. Потому, вздохнув, вернула взгляд на горизонт. Сидя рядом, они с Брюсом совершенно не мешали друг другу, потому что даже изредка не дополняли больше тишину и молчание неспешным разговором.

Один из стюардов принёс Стейси плед и чашку чая, когда мистер Исмей предположил, что она немного замёрзла. На палубе постепенно стали появляться другие пассажиры, а туман над водой всё также не желал рассеиваться. Должно быть, мама уже проснулась, и следовало вернуться в каюту, чтобы приготовиться к завтраку. Но Стейси совсем не хотелось. И пусть было довольно прохладно, да и голод уже давал о себе знать, она наконец могла насладиться спокойствием, дыша глубоко и размеренно, с таким наслаждением, которое, как ей казалось, должно было возникнуть ещё не скоро после прощания с Англией.

— Взгляните-ка, мисс, — спустя какое-то время, когда Стейси уже подумывала о том, что её отсутствие может встревожить маму, произнёс Исмей, чуть усмехнувшись, и указал в сторону кормы, — наш дорогой мистер Эндрюс даже в такой ранний час уже на ногах и явно не оставляет работу.

Стейси заинтересованно обернулась, почувствовав, как в один миг сердце сковало уже знакомым трепетом. По палубе действительно шёл Томас, и мисс Монтгомери стало его по-доброму жаль, отчего в груди разлилась щемящая нежность. Он явно не выспался, потому как заметно сутулился, сжавшись от холода, и изредка зевал, закрывая рот кулаком, однако при всём этом на ходу писал что-то в своём блокноте, даже не глядя по сторонам. И поэтому не было ничего удивительного в том, что Томас Эндрюс так и не заметил ни мистера Исмея, ни саму Стейси. Если бы в последний момент Брюс его не окликнул, он, кажется, и вовсе прошёл бы мимо, слишком увлечённый размышлениями о «Титанике».

Сложно было сказать, что тревожило его на сей раз. То ли вчерашняя проблема с котельными, то ли какая-нибудь очередная мелочь вроде необходимости сменить оттенок стен в одном из кафе. Он в любом случае слишком вовлечённо был погружён в свои заботы и при этом немного напряжённо хмурился.

— Томас, не оставите дела хоть на минуту? Взгляните только, какой рассвет, — заулыбался Исмей, кажется, совершенно привыкший к тому, что дела были для Эндрюса на первом месте. Это не могло не забавлять, как и то, что Томас вздрогнул от неожиданности. А может и от лёгкого озноба.

— Доброе утро, — кивнул он, остановившись и заслонив спиной солнце, так и не взглянув в его сторону.

— Чем вы озадачены на сей раз? — продолжил Исмей, поднявшись и принимая рукопожатие.

Стейси подскочила на ноги следом, позабыв про обёрнутый вокруг плеч плед, из-за чего тот соскользнул на шезлонг. Сразу же стало ощутимо холоднее. Об этом подумал и мистер Эндрюс, негодующе подняв брови.

— Вы так замёрзнете, мисс Монтгомери, — чуть строго, не отвечая сразу на вопрос Брюса, произнёс Томас и, подхватив плед, протянул его Стейси. — Накиньте, пожалуйста.

И лишь затем, покрутив в руках блокнот, ответил, не изменяя вчерашней интонации усталости в голосе:

— Всё тем же, мистер Исмей.

— А, пытаетесь сделать из «Титаника» идеальный корабль, — протянул Брюс, покачав головой, хотя его и не могла не радовать такая заинтересованность в результате, потому как впереди было ещё много планов для совместной работы. — Не присоединитесь к нам с юной леди?

Томас хотел бы отказать. Ему ещё нужно было встретиться с капитаном Смитом, закончить обход и переговорить с Уиллом Кэмпбеллом — и всё это до завтрака. Однако, перехватив взгляд Стейси, немного смущённый из-за его явного, пусть и весьма галантного проявления заботы, он не смог противиться желанию провести с ней рядом чуть больше времени, пусть даже в присутствии Брюса разговор между ними бы явно не сложился так, как хотелось обоим.

— С большой радостью, — отозвался он и занял свободное место, решив, однако, что предположение мистера Исмея всё же нуждалось в комментарии. К тому же о «Титанике» он мог говорить часами. — Я отдаю себе отчёт в том, что ничего идеального нельзя создать. Поэтому просто пытаюсь улучшить то, что уже есть.

— Какие ваши годы, Том, — хмыкнул Исмей. — Глядишь, лет так через пять ваши корабли будут известны на весь мир.

— Сомневаюсь, — чувствуя неловкость от такой неприкрытой похвалы, возразил мистер Эндрюс, взглянув, наконец, на солнце, прикрывая глаза ладонью от слепящих лучей. — Летательные аппараты — вот где будущее. Это я вам как инженер говорю. Но моё сердце навсегда связано с морями и океанами.

Брюс понимающе кивнул.

Стейси же тем временем не отрывала взгляда от мистера Эндрюса. Его лицо, сейчас такое серьёзное и задумчивое, казалось ей столь же прекрасным, как профили римских скульптур в Британском музее, где она однажды была с отцом. Только вот до тех скульптур можно было легко дотронуться, лишь подойдя ближе и вытянув руку. Коснуться же мистера Эндрюса открыто просто потому, что вдруг захотелось, она не могла.

Он повернулся к ней, будто почувствовав этот взгляд, и чёлка, потревоженная резким движением, упала ему на лоб. Томас сощурил глаза, чуть склонил голову к плечу, и Стейси ощутила, как по спине побежали мурашки.

Он не мог не увидеть, что щёки её тут же залил нежный румянец. Однако она даже не попыталась отвести взгляд, глядя на него такими глазами, в которых отражалась вся бесконечность неба, что Томасу стало жарко.

— Вы рано проснулись, мисс? — спросил он хрипло и, прочистив горло, предположил, скрывая волнение. — Решили понаблюдать за рассветом?

— Решила подышать утренним воздухом, мистер Эндрюс, — выдохнула она. — В такой час на палубе мало людей. И можно подумать.

— О чём же вы думали? — заинтересовался он, но, лишь спросив, сообразил, что они были не наедине, а столь личные вопросы не следовало бы обсуждать при Брюсе. Мисс Монтгомери, словно подтверждая его мысли, опустила глаза, сцепив пальцы на ткани пледа, и Томасу захотелось извиниться. Но он не успел.

«О вас», — не имела возможности признаться она, хотя это и было правдой. О том, как рада была его видеть. Ещё о том, что, кажется, совершенно растеряла способность себя контролировать, перестав прятать взгляд в присутствии посторонних, коим несомненно являлся и мистер Исмей. И ещё много, много о чём, чему способствовали утренняя лёгкость и необычайное спокойствие, окружившие её словно рассветными лучами.

— О винтах, — вдруг пробормотала Стейси, посмотрев прямо на Томаса, и мистер Исмей, сидевший рядом, едва не подавился последним глотком кофе, оставшимся в его чашке.

— Что, простите? — шокировано переспросил он.

Стейси вмиг вся раскраснелась, буквально запылала маковым цветом, радуясь лишь тому, что сидела к Брюсу боком, и он не мог этого видеть.

Зато видел мистер Эндрюс, и в его глазах она к собственному удивлению обнаружила внезапное понимание. Томас не улыбался. Он смотрел так пристально, будто выпытывая одним взглядом подтверждение догадки, но Стейси не могла даже вздохнуть толком, не то что попытаться дать ответ на этот его молчаливый вопрос.

— Я полагаю, мисс Монтгомери имела в виду наш разговор во время экскурсии, — спасая её из этого положения, решил предположить Эндрюс, рассчитывая тем самым и получить ответ, и удовлетворить недоумение Исмея. — Я рассказывал о том, что «Титаник» стал значительно быстрее первоначального проекта из-за установленных трёхлопастных винтов. Верно, мисс?

Он вперился в неё жаждущим взглядом, готовый, казалось, к любому ответу, даже самому абсурдному.

И Стейси согласно закачала головой, так до конца и не поняв, раскрыл ли он скрытый смысл, заложенный в этой простой фразе, которой она лишь хотела напомнить ему о вчерашнем разговоре на корме. Или же она просто слишком много себе навоображала.

— Я впечатлён, мисс Монтгомери. По вам совершенно и не скажешь, что вы увлечены техникой, — приняв озвученную версию, отозвался мистер Исмей.

— Это вовсе не так. Я вспомнила о винтах, потому что думала о том, как скоро мы прибудем в Нью-Йорк, — решила объясниться Стейси, не отрывая глаз от улыбки Эндрюса и чувствуя, как от лжи стало чуть покалывать язык.

— Об этом лучше узнать у капитана Смита. Он будет завтракать сегодня со мной. Не желаете с матерью присоединиться к нам? И вы, Томас. Я настаиваю.

— Отказ не принимается? — с усмешкой уточнил Эндрюс и, подумав мгновение, решил согласиться. — Мне всё равно надо поговорить с капитаном. Вас не смутят технические разговоры за столом?

— Я слишком давно вас знаю, дорогой Томас, чтобы им удивляться. А что насчёт вас, мисс Монтгомери?

— Мне надо спросить у мамы. И переодеться к завтраку, — ответила она.

— Мы будем рады вас видеть, — улыбнулся ей мистер Эндрюс, и Стейси не смогла наконец не подарить и ему свою улыбку, прежде чем, извинившись, вернуться в каюту.

Как же колотилось сердце в её груди в тот момент. Это волнение теперь совершенно невозможно было скрыть, как и счастливый блеск в глазах. И мама, соглашаясь на завтрак за столиком мистера Исмея, видела случившиеся внезапные перемены. Она не стала спрашивать, но по одному лишь выражению её лица можно было уверенно сказать, что миссис Монтгомери оказалась весьма озадачена. А если так, она непременно решила бы во всём разобраться.

Но Стейси этого не замечала. Она порхала по комнате, пока Тереза помогала ей собираться, и бесконечно думала о том, понял ли её Томас. И если да, испытывал ли хоть что-то похожее по отношению к ней самой.

Сложно было сказать.

Слишком уж учтив был мистер Эндрюс, чтобы так запросто продемонстрировать копившиеся внутри эмоции. Её же, кажется, с головой выдавало собственное поведение. И Стейси мучилась сомнениями, не зная толком, что и делать. Завести с ним разговор, оставшись один на один? Но как, даже если допустить саму возможность повторения встречи наедине?

Это было смелыми размышлениями. В действительности она вообще сомневалась, что была способна сохранить хоть толику ясности сознания даже просто думая о чувствах в присутствии мистера Эндрюса. Это вводило в уныние. И вместе с тем от этого же сладко кружилась голова.

Стейси чувствовала, что должна была предпринять что-то сама, иначе молчание грозило тем, что, расставшись в порту по прибытии в Нью-Йорк, они бы уже никогда не смогли встретиться. Томас, ни о чём не подозревая, вернулся бы в Ирландию, а она, мучаясь и коря себя, так и осталась бы в Америке, скорее всего в скором времени выйдя замуж по наставлению матери. Ужасно. Она всякий раз вздрагивала от этих мыслей. Зато они весьма отрезвляли, убеждая её, что, пусть так было и не принято, ей следовало действовать, а не сидеть в ожидании внезапного чуда.

— Дорогая, ты слишком взволнована. Прошу тебя, не забывай улыбаться, — вновь, будто это было негласным правилом, велела Милдред, когда они подходили к обеденному салону.

Такие просьбы обычно вызывали у Стейси грустные усмешки из-за необходимости притворяться. Сегодня же, даже и не заметив, что мама разгадала её состояние, мисс Монтгомери была готова улыбаться совершенно искренне.

За столом их уже ждали. Помимо тех, о чьём присутствии знала Стейси, рядом с мистером Исмеем сидел ещё только доктор О’Лафлин. Компания выходила весьма скромная по обычным меркам. Но это совершенно не мешало живому обсуждению. Подходя всё ближе, Стейси с интересом наблюдала за тем, как мистер Эндрюс запальчиво объяснял что-то доктору и, кажется, параллельно спорил с капитаном Смитом.

— Джентльмены, я думаю, нам надо прерваться, — хмыкнул О’Лафлин, заприметив пришедших Милдред с дочерью. — Весьма рад встрече с вами, дорогие дамы.

Мужчины, мигом затихнув, встали для приветствия. И мистер Исмей, представив миссис и мисс Монтгомери капитану, предложил всем присесть.

— Мы узнали у капитана, мисс, что прибытие в Нью-Йорк ожидается ориентировочно днём семнадцатого апреля, — оповестил Стейси Брюс и, чтобы не возникло недопонимания, обратился к Милдред. — Утром мы успели обсудить скоростные качества «Титаника».

— Действительно? — не скрывая удивления, спросила та и, колко взглянув на притихшую дочь, подняла брови. Она думала, что Стейси, случайно столкнувшись с мистером Исмеем на палубе, получила приглашение на завтрак. Теперь же выяснилось, что они успели побеседовать и, судя по поднятым темам, весьма долго. Стейси знала, что подобное мать считала неприличным, о чём постоянно напоминала. Мол, не дело юной незамужней леди оставаться наедине с мужчинами и тем более вести разговоры. Только вот сейчас Милдред немного ошибалась, думая явно не на того джентльмена. — Неужели это стало причиной твоего воодушевления?

Истинная причина воодушевления сидела рядом со Стейси, едва ощутимо касаясь коленом её ноги и абсолютно этого не замечая. А Стейси и не хотела ничего менять, отодвигаться или возмущаться. Она понимала, что недовольство мамы можно было предугадать. И что затем непременно должны были последовать упрёки и обвинения в порочном поведении. Но всё это сейчас казалось таким неважным и незначительным, что она и не хотела об этом думать. Тем более что присутствие Томаса внушало ей спокойствие.

— Я хотела узнать это, чтобы ты могла телеграфировать мистеру Джейкобсу, — отозвалась она, пытаясь выдать заранее припасённую ложь за правду. Было стыдно лгать матери, но ещё хуже было бы ловить её возмущённый взгляд на протяжении всего дня.

Милдред, казалось, это почти не убедило. Она отлично знала, как относилась к её жениху дочь, чтобы обоснованно сомневаться в такой заботе.

Остальных же присутствующих за столом этот семейный разговор совершенно не волновал. Они даже не заметили возникшего напряжения. Только мистер Эндрюс прекрасно понимал, что ничего из сказанного не было действительностью. Если бы не его опрометчивый вопрос на палубе, и речи бы не возникло о сроке прибытия в Америку.

Он знал, что Стейси обманывала, но не мог понять причины, ведь видел, с каким трудом ей приходилось всякий раз заставлять себя озвучивать выдумки вместо того, чтобы сказать правду. То, что виной всему был он сам и её к нему отношение, не могло прийти к нему в голову даже в самых отчаянных фантазиях.

Стейси тем временем оставила в стороне всякие мысли, приступая к завтраку. Ей необычайно хотелось есть то ли от волнения, то ли просто из-за того, что с момента пробуждения прошло уже несколько часов. Милдред, решив отложить разбирательства на потом, включилась в беседу с доктором, весьма впечатлившим её ещё при прошлой встрече. Поняв, что гроза пока миновала, мисс Монтгомери тихо вздохнула и покосилась на Томаса.

Тот задумчиво жевал какой-то странный бутерброд, однако, ощутив к себе внимание, тоже чуть повернул голову, взглянув на Стейси в ответ, и вопросительно поднял брови. Она же предпочла сделать вид, что случившееся стало случайностью. Заводить с ним разговор пусть даже на самую отвлечённую тему в присутствии стольких людей она никак не решалась. Ей всё мерещилось, что любое проявление симпатии с её стороны видели все окружающие, а потому отказывалась даже думать о возможности поговорить, не скрываясь ни от кого.

Эндрюс не стал настаивать. И, чтобы молчание с его стороны не было воспринято как-то неверно, вернулся к прерванному обсуждению с капитаном возможности задействовать дополнительные котлы для увеличения скорости хода. Они оба не особо хотели этого делать, однако мистер Исмей пытался их переубедить, по привычке обещая золотые горы, словно они оба были инвесторами в проекте «Уайт Стар Лайн». И капитан начинал сдаваться под этим напором.

— Вы не понимаете, Томас. О размерах и роскоши «Титаника» и так трубят все, кому не лень. А если прибыть в Нью-Йорк раньше…

— Это вы не понимаете, мистер Исмей, — видя, что все его попытки хоть немного противиться не работают, вздохнул он. — Корабль не предназначен для гонки с «Кунард компани», я вас предупреждал об этом ещё при строительстве.

Брюс недовольно поморщился и отвёл глаза. Порой он жалел, что вообще связался с ирландцами. Упрямый и своевольный народ. А лучшие из его представителей — столь же гордые и непреклонные.

Мистер Эндрюс, чтобы скрыть досаду, не глядя, потянулся к вазе с фруктами, неожиданно наткнувшись на тонкие, чуть холодные девичьи пальцы. Стейси заметно вздрогнула, и Томас поспешил одёрнуть руку, как если бы обжёгся. Вот теперь-то она не смогла прятать взгляд, глядя на него широко распахнутыми глазами и попеременно краснея и бледнея.

Она и мечтать не могла хотя бы о таком прикосновении, лёгком и случайном, и сейчас, онемев от изумления, не находила нужных слов.

— Извините, Стейси, — тихо, чтобы никто не услышал, пробормотал Томас и чуть заметно приподнял уголки губ.

— Ничего страшного, — выдохнула она.

И мысленно укорила себя за чрезмерную робость. Какие разговоры она рассчитывала вести, если даже от простого касания, ненамеренного, слишком быстрого, терялась и, смущённая, была готова чуть ли не сбежать?

* * *

— Мне понадобится твоя помощь, Тереза, — проведя весь день в тягостных раздумьях, решилась Стейси, когда до начала ужина оставался всего час.

После завтрака, выслушав мамины претензии и не найдя, что на них можно было существенно возразить, она закрылась в каюте, просидев всё это время около окна, пытаясь читать либо же заниматься рукоделием. Обед в комнату по её просьбе принесла расторопная стюардесса, и Стейси даже не пришлось никуда выходить.

Одиночество было как никогда кстати. Мама, решив, что она мучилась угрызениями совести, не стала брать её на встречу с графиней Ротес, чему Стейси была несказанно рада. Её в любом случае не мучали бы расспросами, но уже то, что графиня, догадавшаяся о её отношении к мистеру Эндрюсу, смотрела бы испытующе, приносило бы ощутимый дискомфорт. А так, меланхолично и неспешно размышляя о необходимости поговорить с Томасом, Стейси волновалась куда меньше.

— Всё что угодно, мисс, — с готовностью отозвалась Тереза, приводящая в порядок гардероб.

Сама она явно с нетерпением дожидалась окончания ужина, чтобы можно было ненадолго ускользнуть от работы, которой её весь день обеспечивала миссис Монтгомери, и, наслаждаясь красивой музыкой, встретиться с излишне серьёзным Теодором Брейли. Поэтому со всеми заботами Тереза хотела расправиться до этого момента. Не следовало причинять мисс Монтгомери неудобства из-за её же добродушного позволения отлучиться на некоторое время.

— Возьми, — всё ещё колеблясь и боясь окончательно решиться, Стейси неуверенно протянула ей маленькую бумажку, сложенную в несколько раз с таким упрямством, будто мисс Монтгомери и вовсе хотела, чтобы она стала совсем миниатюрной и незаметной. — Тебе надо отнести её одному джентльмену.

Сказать, что Тереза оказалось удивлена — было ничего не сказать. Ещё никогда прежде мисс Монтгомери не просила её ни о чём подобном, хотя Тереза и знала по опыту других горничных, что практика передачи различных посланий через слуг была распространена среди аристократии. Посланий, к слову, весьма любопытного содержания.

— Вы уверены, мисс? — уточнила она, видя сомнения на лице Стейси, но осеклась, понимая, что не ей было положено об этом спрашивать.

— Уверена.

В глазах Стейси вдруг сверкнул решительный огонёк, и Тереза, забрав записку, могла только пожать плечами.

— Где мне его искать? — спросила она.

Стейси предполагала, что в этот час Томас должен был быть в своей каюте, чтобы успеть приготовиться к ужину. Она не знала номера его комнаты, поэтому смогла лишь описать путь до неё, краснея под внимательным и будто понимающим взглядом Терезы.

— И передай строго в руки, хорошо? Мистеру Эндрюсу.

— Конечно, мисс, — закивала Тереза. — Подумайте, пока я хожу, какое платье хотите надеть.

Записка, спрятанная в рукаве как величайшее сокровище, коим, скорее всего, она и была для мисс Монтгомери, обжигала руку, пока Тереза торопливо шла по коридорам «Титаника» по указанному Стейси маршруту. Она надеялась не столкнуться по пути с миссис Монтгомери, чтобы та не обвинила её в безделии. Но, к счастью, в такой час в первом классе сновали только стюарды.

Каюта загадочного мистера Эндрюса, к удивлению, была практически незаметна, если не знать о её существовании. Дверь так удачно сливалась по цвету со стеной, что, казалось, вела в служебное помещение, а не во вполне себе гостевую комнату.

Тереза, сделав глубокий вдох, остановилась прямо перед ней, отчего-то тоже волнуясь, словно дело касалось её лично. Решив не медлить, она громко и резко постучала, прислушиваясь к раздававшейся из каюты тишине. Оттуда не шло ни единого шороха. Однако спустя несколько мгновений дверь, щёлкнув замком, открылась, и Тереза обмерла от внезапного изумления.

На пороге стоял встреченный прошлым вечером работяга. Только теперь вместо грязного, испачканного в мазуте комбинезона на нём был надет чистый парадный смокинг. Разве что галстук, пока ещё не завязанный, болтался на шее, да волосы в некотором беспорядке лежали на голове, выдавая в нём приготовления к выходу в свет.

— Мистер Эндрюс? — неуверенно спросила Тереза, некстати вспоминая, как прошлым вечером краснела Стейси при встрече с этим джентльменом. То, что он оказался пассажиром первого класса, повергло бедную Терезу в шок.

— Верно, — кивнул Томас, узнавая в ней горничную Стейси. — Чем могу вам помочь?

— Мисс Монтгомери просила вам передать, — робея под пытливым взглядом мистера Эндрюса, пробормотала Тереза, доставая записку и отдавая ему.

Теперь изумился уже Томас.

— Что-то срочное?

— Не уверена. Но что-то серьёзное точно, — отозвалась она, замечая на лице мистера Эндрюса неожиданное волнение. — Я могу идти?

— Да, разумеется. Спасибо вам, — уже не глядя на неё и разворачивая бумагу, произнёс Томас.

Тереза не стала дожидаться его реакции. Если что-то и связывало Стейси с этим джентльменом, она предпочитала оставить это исключительно им двоим. Ей никто не позволял вмешиваться, хотя любопытство, зреющее в груди, уже давало о себе знать.

Обернувшись напоследок, она увидела лишь, как мистер Эндрюс, так и застыв на пороге, жадно вчитывался в записку.

Томас не знал, что ему и думать, в очередной раз пробегаясь взглядом по записке. Стейси просила его о встрече после ужина, больше ничего не уточняя. И от этой недосказанности внутри всё взволнованно сжималось, будто он был юнцом, а школьный учитель зачем-то вызвал на разговор отца. Впрочем, обстоятельства складывались сейчас таким образом, что мистер Эндрюс и впрямь чувствовал себя мальчишкой, нарушающим правила.

В первый день знакомства он видел в Стейси всего лишь ребёнка, обиженного и встревоженного предстоящим путешествием, а потому позволял себе прикасаться к ней как к дитя, нуждающемуся в утешении, не видя в том ничего предосудительного. Но потом это вдруг изменилось. Томас и сам не мог сказать, когда именно. Просто в один момент он осознал, что она девушка — юная и красивая, и уже не смог вести себя с ней так вольно.

В этом Томас Эндрюс был с собой искренен. Он не знал, как выразить и описать это, но само присутствие мисс Монтгомери где-то рядом заставляло его испытывать бесконтрольное чувство радости, отчего на нет сходила и объяснимая рабочая усталость, и лёгкая тоска по Белфасту. В Стейси, словно в собственном отражении, Томас видел похожие перемены всякий раз, стоило им пересечься взглядами. Сначала это его бесконечно удивляло, потом же, наблюдая в ней ответный трепет, стало определённым образом волновать.

Она несомненно была ему симпатична. Как человек и как собеседник. Прошлым же вечером, оттирая руки от мазута и глядя на себя в зеркало, он, прокручивая в голове их последнюю встречу, к немалому своему изумлению понял, что и как девушка юная Стейси ему однозначно нравилась. Это мысль резко ударила по вискам, когда до Томаса дошло, что, собственно, после разговора в коридоре он не мог думать ни о чём другом, кроме как о ней. И каким же болваном он почувствовал себя в тот момент! О чём вообще только думал и как допустил подобное?

Стейси, нежное и хрупкое создание, совершенно объяснимо робела в его присутствии. Это для него было ясно как день. Как иначе, если природная скромность и деликатность не оставляли её ни на миг? А он с чего-то решил, что стал внезапным исключением, удостаивавшимся её стыдливого румянца. Нет, мистер Эндрюс однозначно считал, что правильно было бы не давать эмоциям брать верх. Потому старательно вёл себя, как и прежде, хотя нет-нет да и допуская некоторые вольности, позволяя себе не отстраняться, когда за завтраком Стейси невзначай коснулась ногой его колена. Но сама она, кажется, этого совершенно не замечала, а потому он сохранял внешнее спокойствие.

Внутри же всё бушевало. Ещё ранним утром, только проснувшись, он желал, чтобы этот день тянулся как можно дольше, прекрасно понимая, сколько всего нужно было успеть сделать. Теперь же, получив столь неопределённую, но всё-таки весьма желанную возможность нового скорого свидания, мистер Эндрюс маялся сомнениями, не в силах дождаться окончания ужина.

Не лучше ли было и вовсе не провоцировать самого себя и оставить все встречи в прошлом, сведя любое неформальное общение к минимуму? Это было сделать достаточно просто, лишь загрузив себя работой до самой швартовки «Титаника». Помучился бы, быть может, поболело бы сердце… Но оно же сжималось, протестуя от одной только смелой мысли, что это обидит саму виновницу переживаний. А доставлять Стейси ещё больше страданий, чем и так выпало на её долю в последнее время, он совершенно не желал.

— Да что же это я, в самом деле? — глянув на себя в зеркало, строго дёрнул подбородком Томас. И нервно принялся завязывать галстук.

Помимо всего, его мучили и совершенно противоположные мысли. Он думал о том, что бы случилось, если бы вдруг ему хватило решимости самому начать проявлять к Стейси внимание. Не то, что она уже вполне благосклонно принимала от него, а то, которое оказывали джентльмены интересовавшим их дамам. Но мистер Эндрюс усиленно отмахивался от подобных размышлений. Во-первых, потому, что видел, какое неудовольствие вызывало у миссис Монтгомери общение Стейси с любым представителем мужского пола. А, во-вторых, его останавливал пример четы Астор. Джон держался молодцом, но все видели, хотя он и любил молодую супругу, сколь неловко ему было ощущать на себе осуждающие взгляды. Юная же Мадлен от греха подальше и вовсе старалась как можно реже выходить из каюты. Обрекать на то же самое бедную Стейси и вынуждать её переживать неприятности только из-за взыгравших в нём чувств, Томас был не готов.

Он прекрасно помнил, что она говорила о своем не случившемся замужестве со знакомым отца как о возможном скандале. Себя, с довольно значительной разницей в возрасте, Томас также считал мало подходящей для неё партией.

В общем-то, всё это и так не давало мистеру Эндрюсу покоя.

Теперь же, помимо прочего, его беспокоили и причины предстоящей встречи. Он старался просто ничего не ждать и не надумывать.

И всё-таки за ужином Томас Эндрюс был до крайности молчалив, отвечая на все вопросы слишком коротко и лаконично, даже если дело касалось «Титаника». Доктор О’Лафлин несколько раз справлялся у Томаса о самочувствии, безусловно замечая неожиданно странное поведение давнего друга. Нужно ли говорить, что мистер Эндрюс лишь с успокаивающей интонацией в голосе уверял, что просто устал.

Он видел Стейси в окружении уже знакомых дам за одним из столиков. И она была прекрасна.

Его сводили с ума её глаза. Большие и светлые, в обрамлении длинных тёмных ресниц, они, казалось, всё-таки и правда зарывались ему прямо в душу, и первое впечатление не было обманчивым.

Томас не решался откровенно любоваться. Он лишь задерживался взглядом на её милом лице на миг дольше обычного, но и этого ему вполне хватило, чтобы, перехватив такой же ответный взгляд, ощутить волну жара, поднявшегося в груди.

Но до чего же очаровательно смущалась Стейси!

— Мальчик мой, я всё-таки настаиваю, что вам надо отдохнуть, — раздался рядом голос доктора, недовольно щурившего глаза, и мистеру Эндрюсу пришлось вернуться в реальность, оставив ненадолго волновавшие его мысли. — Вы ничего не едите. Вы краснеете. И я не удивлюсь, если у вас, к тому же, ещё и температура…

— О, дорогой доктор, — не смог скрыть горькой усмешки Томас, — никакой температуры нет, уверяю вас. А отдохну я, как только «Титаник» бросит якорь у причала.

— Вы неисправимы, Томми! — воскликнул в ответ доктор О’Лафлин, постукивая вилкой по краю тарелки. — Оставьте хоть ненадолго свои сверхважные дела. Если хотите, давайте проведём вечер в курительном салоне за бутылочкой бренди. Я составлю вам компанию.

— Боюсь, я вынужден сегодня отказать.

— И что же, опять будете работать до полуночи?

— Вовсе нет, — тепло улыбнулся Томас и сам не заметил, как вновь покосился на соседний столик.

Там уже как раз заканчивали с ужином. Миссис Монтгомери что-то строго выговаривала дочери, но та была так погружена в себя, что, кажется, просто кивала, даже и не слушая. И по спине у Томаса пробежался холодок.

Милдред создавала впечатление удивительно уверенной в себе женщины. Трудно было сказать, выработалось ли у неё такое поведение с годами или же оно просто было свойственно её характеру. Только одно Томас знал точно — такая ледяная непоколебимость вызывала у него уважение, немного омрачавшееся беспокойством за Стейси, которую, и это было видно, буквально придавливало этой холодностью. Возможно, именно поэтому Стейси и тянулась к нему, словно к источнику тепла, пытаясь согреть озябшую душу. И мистер Эндрюс, ещё не до конца признавая это, пробовал отогреть и свою.

Мисс Монтгомери подняла на него глаза, когда другие дамы стали подниматься из-за стола. Она написала ему о том, что придёт на указанное в записке место встречи спустя какое-то время после ужина, а потому Томас не торопился. Стейси вопросительно приподняла брови, словно спрашивая, согласен ли он на эту её смелую просьбу. И мистер Эндрюс быстро и осторожно кивнул, замечая, как от облегчения опустились её плечи.

— Ну что, дорогая, пойдёшь сегодня с нами или вновь хочешь побыть одна? — поинтересовалась у неё графиня Ротес, когда они покинули салон, как и прошлым вечером собираясь провести время в люксе за обсуждением светских тем.

Может, Стейси и казалось, но теперь в каждой фразе графини ей чудилась насмешка, от которой хотелось побыстрее спрятаться. Она не чувствовала себя комфортно, понимая, что тётя Ноэль отныне стала хранителем её секрета, в то время как сам этот секрет ещё и вовсе не обрёл определённой формы.

Однако Стейси со всей возможной твёрдостью, что теплилась в ней, решила, что ей следовало признаться. Мистеру Эндрюсу уж точно. Она отчего-то знала, что он, каким бы ни был его ответ на её чувства, не отнесётся к ней из-за них с презрением.

— Я останусь у себя, — взволнованно ответила она, сжав в пальцах подол платья. Весь вечер её не отпускал ощутимый мандраж из-за предстоящей встречи. — Наверное, немного позже мы с Терезой снова сходим послушать музыкантов. Ты не против, мама?

Милдред смотрела на неё недоверчиво, с мало скрываемым подозрением. Её всё ещё посещали мысли по поводу произошедшего утром, но Стейси вновь вела себя по-прежнему добропорядочно, как того и требовала от неё мать. Поводов, чтобы не выпускать дочь из-под своего пристального внимания, у миссис Монтгомери не было.

— Ты можешь пойти, если хочешь, — кивнула она. — Но не задерживайся, мне надо будет с тобой поговорить.

— Конечно, мама, — радостно отозвалась Стейси, с облегчением понимая, что всё выходило пока просто замечательно. С тем же неловким предвкушением она надеялась и на то, что весь остаток дня пройдёт так же.

— Что ж, — графиня бросила на неё хитрый и любопытный взгляд, — в таком случае, хорошего тебе вечера, родная.

И Стейси, торопливо распрощавшись со всеми, поспешила к своей каюте, рассчитывая застать там Терезу, чтобы не вынуждать мистера Эндрюса долго ждать. Теперь, после молчаливого диалога, произошедшего между ними, она точно знала, что он придёт.

Какая буря поднялась в ней в тот момент, когда она это поняла. Ещё теплившееся было опасение, что никакого признания этим вечером не состоится, окончательно растворилось, сведя на нет и совсем тихие, но довольно трусливые мысли о том, что решение назначить свидание было несколько поспешным.

В конце концов, впереди было ещё несколько дней плавания, чтобы так отчаянно желать объясниться уже сейчас. Но того требовало трепещущее сердце, погружавшееся, казалось, на самое океанское дно всякий раз, стоило только представить себе скорое с Томасом расставание. Потому повелению души просто невозможно было противиться.

А ведь Стейси так и не придумала толком, что именно собиралась говорить. Выдать простое, но такое однозначное «я вас люблю» у неё ни за что не хватило бы духа. А распыляться сейчас на составление какой-то речи… Нет, она прекрасно знала, что никогда и ничто не шло в таких делах по плану, а потому даже и не пыталась.

— Мисс Монтгомери! Мисс, с вами всё в порядке?

Стейси вскинула голову, вдруг поняв, что, сама того не заметив, остановилась прямо посреди коридора, так и не добравшись до каюты. Зато на встречу с мистером Брейли уже торопилась Тереза, заставшая её, взволнованную и чуть испуганную, в таком неловком положении.

— Ох, мы чуть было не разошлись с тобой, Тереза, — взяв её за руку, тихо и смущённо пробормотала Стейси.

— Вам нужна моя помощь? Только скажите, и я…

В её глазах отразилось столько решимости, что Стейси не засомневалась ни на миг в том, что она была готова отложить все свои планы, если того требовала даже незначительная причина. В груди Стейси разлилась такая искренняя благодарность, что, будь они наедине, она бы непременно крепко обняла Терезу, пожалуй, единственного человека, которого она действительно могла назвать другом.

— Мне нужно, чтобы ты хорошо провела время, — чуть сжав пальцы той в своих ладонях и заглядывая ей в глаза, произнесла с тёплой улыбкой Стейси.

— А вы, мисс? Может быть, вы пойдёте со мной?

— Я не могу, — не в силах скрыть от Терезы своих эмоций, покачала головой она и, краснея, добавила шёпотом. — Мистер Эндрюс, помнишь?

— О, — удивлённо выдохнула в ответ та, кажется, всё окончательно поняв. И вдруг тихо рассмеялась. Стейси приложила указательный палец к губам, прося её быть потише. — Извините, мисс Монтгомери. Я просто вспомнила, как приняла этого джентльмена за рабочего.

— Мистер Эндрюс и есть своего рода рабочий. Он сконструировал «Титаник», — с энтузиазмом отозвалась Стейси, и Тереза не могла не заметить, как загорелся её взгляд. Из-за этого улыбка на лице Терезы стала только шире.

— В таком случае, я, наверное, не буду вам мешать.

Стейси улыбнулась в ответ и уже хотела было идти в каюту, чтобы надеть что-нибудь потеплее, как вдруг вспомнила, зачем, собственно, ей нужно было поговорить с Терезой.

— Мама не должна узнать, хорошо? — быстро проговорила она, вновь начиная переживать. — Если вдруг встретишь её, скажи, что я… Что я в каюте. Или была на концерте, но ушла… Или…

— Не беспокойтесь, мисс. Если что, я что-нибудь придумаю. Можете на меня рассчитывать.

— Я планирую быть на шлюпочной палубе. Просто чтобы ты знала.

Та понимающе качнула головой, приняв это к сведению. Больше мисс Монтгомери её помощь не требовалась, а потому она не стала ещё сильнее задерживать Терезу. Музыканты, должно быть, уже начали вечернее выступление. И вряд ли мистер Брейли не заметил отсутствия вчерашней новой знакомой.

Сама же Стейси, подойдя к каюте, несколько поспешно отперла ключом дверь, с удивлением замечая, как дрожали от нетерпения руки. Накинув поверх воздушного, совсем не греющего платья тяжёлое меховое манто, она также торопливо вернулась в просторные коридоры «Титаника».

Казалось, путь до верхней палубы занял всего миг. Стейси и сама не заметила, как оказалась на воздухе, под порывами вечернего ледяного ветра. Вдали от берега с каждым новым днём становилось ощутимо холоднее. Того же мнения, похоже, были и другие пассажиры, потому как желающих променять тёплые и уютные внутренние помещения корабля на перспективу ощутимо замёрзнуть, было совсем мало. Да и то, большинство из этих лиц несли на корабле службу, не имея, по сути, никакого выбора.

Стейси повела плечами, посильнее кутаясь в пушистый мех и взволнованно поглядывая по сторонам. Мистера Эндрюса пока не было видно. Зато мимо, поинтересовавшись, не заблудилась ли она, прошёл офицер Лайтоллер, явно задумавшийся над тем, что юная леди делала здесь в одиночестве в такой час.

— Всё в порядке, — чувствуя, как от холода уже чуть онемели щёки, ответила она, пытаясь улыбнуться. — Я просто… Гуляю.

Лайтоллер лишь сделал вид, что поверил, и продолжил свой обход. Стейси же тяжело вздохнула и судорожно потёрла между собой застывшие ладони.

Она не знала, который был час. Возможно, ей лишь мерещилось, что прошло уже достаточно времени, но всё её существо так стремилось к скорой встрече, что терпеть уже не было никаких сил. Пытаясь немного согреться и вместе с тем скоротать томительное ожидание, Стейси стала ходить из стороны в сторону, тихо и размеренно стуча каблуками туфель по деревянной поверхности палубы. Глядя под ноги, она про себя отсчитывала каждый шаг, стараясь не ступать на стыки между досками.

Когда её окликнули, она досчитала до семидесяти восьми.

— Мисс Монтгомери! — Стейси резко развернулась, безропотно повинуясь этому голосу.

Мистер Эндрюс очевидно запыхался — он глубоко и шумно дышал, из-за чего грудная клетка вздымалась порывисто и быстро, совсем не со свойственным ему спокойствием. Впрочем, лицо Томаса тоже выражало заметное волнение. Стейси сделала несколько шагов ему навстречу, робко заглядывая в глаза и пытаясь понять искрящиеся в них эмоции.

— Извините меня за задержку, милая Стейси, — подойдя к ней ближе, гораздо тише сказал Томас, и её охватила дрожь из-за того, как он произнёс её имя. — Капитан отвлёк меня по рабочим вопросам, и я не смог…

Он затих, заметив в её взгляде, таком внимательном и пристальном, что-то совершенно необъяснимое. Стейси не нужны были его оправдания.

Он видел по её лицу, что она готова была прождать его до самого рассвета, если бы то действительно потребовалось. И от этого приветливого, лучившегося добротой взгляда у него закололо сердце.

— Вы не смогли оставить дела, я понимаю, — выдохнула она, и белёсое облачко пара сорвалось с её губ.

— Лучше бы оставил. Я всё равно не мог думать ни о чём, кроме того, что вы меня ждёте, — горячо признался он, и Стейси почувствовала лёгкое головокружение от разлившейся в груди теплоты.

Она опустила глаза, силясь спрятать невольно расцвётшую на губах улыбку, но это было бесполезно. Подумать только, она занимала его мысли, и он совсем этого не скрывал! Стейси покраснела ещё сильнее, рассчитывая, что корабельное освещение не выдаст её с головой.

— Я лишь надеюсь, что не слишком отвлекла вас от каких-нибудь дел, — произнесла она в ответ.

И Томас закачал головой, зябко дёрнув плечами и оправив воротник пальто так, чтобы горло было хорошо прикрыто.

— Вы не мёрзнете, Стейси?

— Нет, — ответила она коротко, действительно чувствуя жар, охвативший, казалось, всё её тело. И хотя на воздухе едва ли было больше пары градусов тепла, её согревала его забота.

— Быть может, нам всё-таки стоит зайти внутрь?

Она вскинула на него бездонные глаза и отрицательно мотнула подбородком, хмуря брови и явно силясь что-то сказать. И Томас больше не думал противиться.

Он видел, что ей требовалось время, чтобы собраться с мыслями, а потому никак не мог решиться поторопить, хоть и чувствовал задувавший под полы пальто ветер, что холодил виски, остужая разгорячённую голову. Этот же самый ветер вновь принес с собой тонкий сиреневый аромат, от которого сладко защемило сердце.

— Милая Стейси, — пробормотал мистер Эндрюс, осторожно уводя её чуть дальше по палубе, туда, где дуло не так сильно и где их никто бы не смог заметить, — скажите же мне хоть что-нибудь, пока нас никто не слышит.

А она отчаянно пыталась. И думала, думала без конца, как глупо поступила, решившись на всё это.

— Мистер Эндрюс… — голос её сорвался на испуганный шёпот. Стейси вдруг остановилась и медленно повернула к нему голову. Казалось, лишь сейчас она окончательно поняла, где она и что с ней происходило.

Она хотела было продолжить, но не смогла и от безысходности и обиды на себя закрыла лицо руками, отворачиваясь, чувствуя, как на глаза набегают слёзы.

— Стейси, — Томас ласково и успокаивающе коснулся ладонью её плеча, и она, не сдержавшись, сделала то, чего так давно желала.

Она сама подалась в его руки, пряча лицо у него на груди, прижимаясь так крепко к колючей ткани пальто нежной кожей, что почувствовала, как шерсть царапнула щёку.

Стейси жмурила глаза, боясь, что сейчас, вот именно в этот момент, он всё-таки её оттолкнёт. Возмутится тому, что она себе позволила. И больше никогда-никогда не захочет её видеть.

Она не слышала, как гулко и быстро билось его сердце. Она не видела, как он, прикрыв глаза, переживая изумление, неуверенно замер, не зная, куда девать руки.

В висках у Томаса заклокотала кровь.

Наклонив голову, он коснулся кончиком носа тёмной макушки, медленно вдыхая и выдыхая, чтобы успокоиться. Но это не помогало. У него шла кругом голова, и ему совершенно точно не хотелось, чтобы это прекращалось.

Но едва лишь он провёл ладонями по её слегка вздрагивающим плечам, как Стейси вдруг резко отстранилась, пытаясь пальцами стереть бегущие по лицу слёзы. Она не смотрела на Томаса, скрывая покрасневшие глаза, и только нервно заламывала пальцы.

— Извините, — тихо произнесла она, сделав от него шаг назад. Но Томас тут же шагнул следом.

— Вам совершенно не за что извиняться, — запальчиво проговорил он, но Стейси лишь покачала головой, вновь отступая. — Я прошу вас… Я умоляю вас, Стейси, взгляните на меня. Пожалуйста.

Она не могла сопротивляться. Её бледное лицо, щурившиеся глаза и застывшие в них слёзы сейчас казались Томасу милее всего на свете, и он, тоже не в силах бороться с собой, подался вперёд, осторожно беря её ледяные пальцы в свои широкие ладони.

— Вас кто-то обидел? Ранил чувства? — предположил Эндрюс, и голос его чуть задрожал.

Стейси закусила губу и замотала головой.

— Быть может, я смутил вас? — она прикрыла глаза, не в силах видеть необъяснимую вину, растекающуюся в его взгляде. Томас осторожно, едва касаясь кожи, гладил её ладони большими пальцами, будто пытаясь согреть.

— Вы ни при чём… Вернее, я сама, — она тяжело задышала, наконец пытаясь найти слова. — Я…

И голос её сорвался. Она вновь зажмурилась и обессиленно выдохнула:

— Я люблю вас.

Ей было страшно посмотреть на Томаса. Она лишь почувствовала, как сильнее сжались его пальцы на её ладонях, и услышала его судорожный вздох, в котором ничего не смогла понять.

Признание горело в сердце Стейси пламенным цветком, окутывая с ног до головы стыдливым, трепетным огнём, жгущим щёки и сжимавшим в тиски грудь. А Томас молчал.

— Скажите же что-нибудь, — взмолилась она, решившись взглянуть на него.

Но теперь уже мистер Эндрюс отводил взгляд, будто оглушённый, пытаясь собрать поток мыслей в единое целое. Выходило скверно.

— Это очень… смело, милая Стейси, — пробормотал он, нервно сглотнув, почувствовав, как вздрогнула она, явно рассчитывая услышать от него совершенно другие слова. Но собственные размышления, мучившие его весь день, решили вырваться на свободу, не контролируемые своим хозяином. Иначе он вообще не понимал, как ему хватило ума их произнести. — Вы не боитесь осуждения? Вспомните, мистер Астор… Да и ваша матушка…

«Лучше бы молчал», — понял Томас, не успев договорить мысль, которая непременно должна была окончиться ответным признанием. Но Стейси вся сморщилась, кривя рот в горькой усмешке, и вырвала свои ладони из его рук, быстро-быстро замотав головой и глотая вновь покатившиеся из глаз слёзы.

— Я не должна была этого говорить, простите, — всхлипнув, хрипло проговорила она и задрожала. А потом, вдруг подхватив подол платья, торопливо зашагала прочь, едва не переходя на бег.

— Но, Стейси, — бросившись было за ней, воскликнул Томас, но оказалось уже поздно — Стейси скрылась на лестнице, столкнувшись с кем-то из матросов. И мистер Эндрюс совсем тихо закончил, чувствуя, как всё внутри оборвалось, — я совсем не это хотел сказать.

Болван, трус и глупец. Он и сам не понимал, почему сразу не пошёл за Стейси следом, позволив ей сбежать. Почему вообще не начал с того, что её чувства были взаимными. Почему, в конце концов, именно она, а не он — взрослый, уверенный мужчина — облекла в форму чувства, волновавшие, как оказалось, их обоих.

Мистеру Эндрюсу отчаянно захотелось закурить, хотя такой привычки у него и не было.

Нужно было идти к Стейси. Идти, падать на колени и умолять о прощении за все пролитые ею по его вине слёзы. И обязательно, просто непременно простить после всего случившегося принять его любовь.

Томас раздосадованно хмыкнул. После такого слишком уж смело было рассчитывать вернуть хоть толику прежней благосклонности. Он тихо выругался себе под нос.

И вздрогнул, услышав торопливый стук каблуков по палубе. Но, конечно, это была совсем не Стейси. Стала бы она желать снова его видеть! Это была её горничная, взволнованная и напуганная, будто за ней бежала стая диких собак.

«Тереза», — вспомнилось вдруг ему, и он поспешно, боясь, вдруг со Стейси что-то уже успело случиться, вышел той навстречу.

— Ах, мистер Эндрюс, — тяжело дыша, воскликнула Тереза, заметив его, бледного и печального. — Разве мисс Монтгомери не с вами?

— Была со мной, — еле контролируя себя, чтобы болезненно не поморщится, произнёс Томас и с трудом сглотнул. — Она ушла не так давно. Что вас так встревожило?

— Миссис Монтгомери её искала. И была очень недовольна.

Те вечер и ночь выдались неспокойными.

Хорошенько промёрзнув под порывами ветра, Томас, терзаемый чувством вины, не придумал ничего лучше, кроме как воспользоваться предложением доктора и посетить курительный салон. Он чувствовал, что одиночество просто сведёт его с ума. А бренди в стакане должен был отвлечь.

Но чем дольше Эндрюс молча сидел среди других джентльменов, тем больнее становилось на душе. Она рвалась туда, к каюте А-28. К Стейси.

А бедная мисс Монтгомери всю дорогу до комнаты сдерживала душившие её рыдания. Слёзы сами собой бежали по щекам, скатываясь по тонкой шее и теряясь в вырезе платья. Стейси было всё равно. Она лишь контролировала дыхание, чтобы тяжёлые хрипы не вырывались из горла.

О, как же ей хотелось домой, чтобы запереться на чердаке и прореветься вдоволь, не кусая подушку в попытке заглушить стоны. Теперь это была непозволительная роскошь.

Наконец, подойдя к комнате и вставив в замочную скважину ключ, Стейси к своему удивлению обнаружила, что каюта была не заперта. Сердце сжалось от дурного предчувствия, но пришлось, глубоко вздохнув, дёрнуть ручку и войти. Другого выбора у неё всё равно не было.

На кровати, сцепив между собой ладони, устроилась мама, холодная и неприступная.

Она сидела до боли прямо, хотя и было видно, как всё её существо сжалось от напряжения. Стоило Стейси только переступить порог, как она, подняв суровый взгляд, впилась им в застывшую в нерешительности дочь. Милдред видела болезненный румянец на щеках Стейси. Видела и то, что по её лицу неконтролируемо катились слёзы. Но ничего не говорила.

А Стейси замерла, боясь пошевелиться, и лишь нервно мяла шлейф платья, да изредка вытирала пальцами глаза.

— Так и будешь молчать? — хмурясь, спросила Милдред, когда тишина стала её раздражать.

Стейси тихо всхлипнула от обиды. Неужели мама не могла понять, что ей было плохо, что ей надо было побыть одной? Что она не в силах сейчас вести разговор?

В носу защипало, стоило только снова вспомнить сконфуженное лицо мистера Эндрюса и его глаза. Последним, что она увидела в них, была жалость. Конечно, он по доброте душевной пожалел глупую бедняжку, чувства которой по неосторожности ранил и…

Мисс Монтгомери закусила губу, чтобы не разреветься от этих мыслей.

— Мама… — выдохнула она, надеясь, что та сжалится и оставит очередную поучительную беседу на потом. Но мама вдруг взвилась, вскочила на ноги и, подойдя к Стейси совсем близко, схватила её за плечи.

— Бессовестная, — выплюнула Милдред, и Стейси похолодела, чувствуя даже сквозь плотную ткань одежды, с какой силой вцепились мамины пальцы в её кожу. Лицо её ожесточилось. — Как тебе не стыдно было мне врать?

— Но я…

— Где ты была?

— Я же говорила, что пойду слушать…

— Ложь, — шикнула мама, сморщив нос и ощутимо тряхнув Стейси. И та покраснела, опустив голову. В этом мама была права. Да и сама она прекрасно знала о том, что не ошибалась. Поджав губы, она закачала головой. — Тебя не было ни здесь, ни на концерте. Я видела там только Терезу. Взбалмошная девчонка, она с чего-то решила, что может отлынивать от работы. Давно пора убавить ей жалование!

— Тереза тут ни при чём! — запальчиво запротестовала Стейси, взволнованно заглядывая матери в глаза. — Не наказывай её, мама. Я сама её отпустила, чтобы немного прогуляться.

— Опять? — хмыкнула Милдред. — С кем на сей раз? Или компания была всё та же?

— Я не понимаю, — пытаясь выбраться из рук матери, пробормотала мисс Монтгомери.

Милдред же сжала зубы, будто ей было не просто не приятно, а даже противно говорить. Она чуть расслабила пальцы, и Стейси тут же отступила, упираясь спиной в дверь и чувствуя, как ручка врезалась в поясницу.

В глазах мамы плескалась нескрываемая брезгливость. Стейси снова всхлипнула, на сей раз уже от этой явной отчуждённости.

— Мистер Исмей однозначно дал понять, что приятно провёл утро в твоём обществе.

— Но при чём здесь мистер Исмей?

— При том! — вскипела вдруг миссис Монтгомери, и кровь, до этого гневным румянцем полыхвашая на её щеках, отхлынула, отчего лицо матери всё заострилось, обретя мёртвенную бледность. Стейси вздрогнула от испуга и вжалась в дверь. Но, взяв себя в руки, Милдред чуть спокойнее добавила. — При том, что ты таскаешься где-то по палубам наедине со взрослым мужчиной. Ты порочишь нас. Ты позоришь нашу фамилию, себя… Да и меня в придачу!

— Но, мама, мы вовсе не были с мистером Исмеем одни. Да и встретились совершенно случайно. Мистер Исмей джентльмен, и он бы никогда…

— Я не сомневаюсь в благородстве мистера Исмея, юная леди! — мама повысила голос. — Куда больше меня заботит твоё благонравие. Ты стала мне нагло лгать, в конце-то концов!

Здесь было абсолютно нечего возразить. Стейси сжалась.

Лгала. Она и правда лгала родной матери, пытаясь не выдать своих чувств к мистеру Эндрюсу. А ради чего? Чтобы просто получить отказ? Чтобы мама вдруг подумала, что на этом корабле её интересуют интриги с женатым джентльменом?

Стейси глубоко вздохнула, пытаясь не дать бушующей в груди боли вырваться на свободу.

— Прости меня, мама, — она обречённо опустила голову, отводя взгляд, признавая, что была виновата, — я действительно тебя обманула.

Милдред шумно выдохнула сквозь зубы, явно добившись своего. А потому постаралась вновь вернуть себе привычную невозмутимость. Особого в этом успеха сразу добиться ей не удавалось.

— Чтоб больше никаких прогулок без моего ведома!

— Да, мама, — покорно кивнула Стейси.

Была бы её воля, она бы теперь вообще не вышла из каюты.

— Я надеюсь, что тебе по-настоящему стыдно, — напирая, добавила Милдред, и Стейси окончательно потеряла твёрдость духа.

Слёзы, жгучие и солёные, вновь покатились из глаз. Мама, должно быть, решила, что то была запоздалая реакция на недостойное поведение, что её более чем устраивало. Но нет. Стейси корила себя за глупую и беспечную смелость, ничем не оправданную.

— Мне очень стыдно, — сипло произнесла она.

И когда миссис Монтгомери, выяснив всё, что желала, покинула каюту дочери, Стейси, заперевшись, без сил рухнула на постель, зарываясь лицом в одеяло и глуша всхлипы. Пальцы болели от того, с какой силой она сжимала ими подушку.

Сердце же, казалось бы, разбитое вдребезги, отчего-то по-прежнему мучительно сжималось и колотилось в горле, мешая вздохнуть.

* * *

Утро у Томаса Эндрюса не задалось с самого начала.

Полночи он прокрутился в кровати, уже начиная отчаиваться уснуть. А потому несколько раз поднимался, чтобы немного поработать и отвлечься от лезущих в голову мыслей. Только вот даже чертежи, точные и до ужаса правильные, не спасали. Расчёты путались, линии искривлялись, а чернильные пятна волей-неволей капали на чистые листы блокнота, отпечатываясь на ладонях и пачкая всё вокруг. Томас раздражался. А потом обнаруживал, что злился только на самого себя. Вдыхал поглубже, переворачивал страницу и начинал всё заново.

Часам к трём ночи, когда уже стали болеть глаза, Томас отложил дела и устало откинулся на спинку кресла, расправив плечи и почувствовав, как хрустнули позвонки.

Блокнот, весь исчёрканный, кое-где заляпанный грязными отпечатками, будто бы смотрел на него, негодуя по поводу не доведённых до ума расчётов. Томас без привычного энтузиазма глядел на него в ответ, а потом не выдержал и резко захлопнул.

В груди спустя всего мгновение вдруг что-то взволнованно колыхнулось. Мистер Эндрюс не сразу догадался, что именно, но, осторожно коснувшись корешка записной книжки пальцами, он почувствовал, будто его пронзило электрическим разрядом. Где-то там, на границе разумного и подсознания, вспыхнуло понимание. И Томас поспешно и торопливо отогнул кожаную обложку.

Цветок, трепетно засушенный, лежал на своём месте, чуть прилипнув к картону. Он весь потускнел, немного сморщился, да и вообще мало чем напоминал тот прежний стебелёк с задорно топорщившимися в разные стороны соцветиями. Но Томас не смог сдержать нежной улыбки, стоило только задеть бархатные лепестки.

На душе стало немного полегче. И мистер Эндрюс с твёрдой уверенностью решил, что завтра — вернее, уже сегодня — первым же делом разыщет Стейси и расскажет ей всё.

И то, что его сердце трепетало, стоило ей только показаться неподалёку. И то, каким глупцом он себя ощущал весь вечер, не сумев выразить словами то, что чувствовал.

И непременно, что он её тоже любил.

Только обретя эти мысли, найдя в себе внутренний покой, Томас смог расслабиться и, устроившись под пуховым одеялом, уснуть, едва коснувшись головой подушки.

Впрочем, все эти планы рухнули, будто карточный домик, едва над водой начал подниматься диск солнца.

В каюту кто-то тихо, но настойчиво постучал. Мистер Эндрюс, сонный, едва сумевший открыть глаза, даже не сразу понял, что произошло. А его уже звал к себе капитан.

Собираться пришлось расторопно. Томас даже не успел умыться толком, не то что побриться, но уже торопливо натягивал на плечи брючные подтяжки, чтобы, на ходу накинув пиджак, поспешить к капитанскому мостику.

Работа, которая всегда была для Эндрюса в приоритете, умело переключала на себя внимание, пусть в это утро Томасу и захотелось послать к чёрту все дела.

Он не успел на завтрак.

А даже если бы и успел, ему пришлось бы изрядно потрудиться, чтобы найти Стейси. Вместо привычных интерьеров обеденного салона Милдред предпочла посетить кафе «Паризьен» и, разумеется, повела совсем не сопротивляющуюся, будто поникшую дочь за собой.

Стейси не возражала. Но не из-за вновь захватившей её покорности. Нет, просто ей было всё равно. Да и возможность встречи с мистером Эндрюсом, до этого такая манящая, сменилась абсолютным нежеланием даже ненароком издалека пересечься с ним взглядом.

Сам же Томас, окончательно опоздав, отчаянно поглядывая на стрелки карманных часов и тяжело дыша, торопливо поднимался по служебным лестницам из самой глубины «Титаника», раздумывая, что лучше предпринять.

Теперь разумнее было бы выждать время до окончания обеда, но он больше не мог позволить себе и часа промедления. Идти же тараном прямо к пассажирским каютам… Воспитание не давало ему настолько обезуметь от чувств, чтобы компрометировать Стейси таким внезапным появлением. Да и после всего, произнесённого вечером, он обоснованно полагал, что та могла и вовсе не пустить его на порог.

Сам бы себя он точно не горел стремлением увидеть.

Впрочем, создатель «Титаника» любил своё творение, а корабль, кажется, отвечал ему абсолютной взаимностью. Иначе сложно было объяснить, как в перекрестье широких и не очень коридоров, уже было окончательно смирившись со своим незавидным положением, Томас, свернув в пассажирские помещения, едва ли не нос к носу столкнулся с дожидающейся мать Стейси.

Безразличие, казалось, маской застывшее на её бледном лице, тут же сменилось выражением страха. Это укололо. Но мистер Эндрюс знал, что был сам в этом виноват, а потому проглотил горечь, осевшую на языке.

Стейси отвернулась, усилием воли делая вид, что он и вовсе остался для неё незамеченным, рассчитывая, что и сам Томас благородно поступит точно также, избавив её от необходимости дежурно улыбаться и притворяться, что всё было в порядке.

Потому что в порядке ничего не было.

В груди опять всё заболело. А набатом бившая по вискам мысль о том, что мама вот-вот придёт, вновь поймёт всё неверно и обвинит её во всех грехах, делала эту встречу тем более нежелательной.

Только вот Эндрюс этого не знал.

Он шагнул к Стейси, хмурясь и нервно оправляя лацканы пиджака, пытаясь успокоить самого себя этими простыми действиями.

— Мисс Монтгомери, — негромко позвал Томас, не зная, было ли ему всё ещё дозволено обращаться к ней по имени.

Плечи Стейси дрогнули и обречённо опустились. У Томаса внутри всё сжалось. Ему невыносимо захотелось вновь, как и вчера, притянуть её к себе, но теперь только для того, чтобы уж точно никуда не отпускать.

— Мисс Монтгомери, — произнёс он чуть громче и настойчивее.

Стейси, сжавшись, замотала головой, пытаясь найти в себе силы, чтобы отозваться. Вздохнув, глубоко и шумно, пересилив себя, она чуть повернулась и кивнула, так и не глядя на Томаса.

— Доброе утро, мистер Эндрюс, — тихо пробормотала она, надеясь, что на этом пытка прекратится и он уйдёт.

Только вот Томас и не думал двигаться с места. Тогда уже она сама, предприняв ещё одну попытку покончить со всем, быстро добавила.

— Извините, я должна идти.

Но она не успела. Томас, сделав шаг наперерез, остановился перед ней.

— Стейси, — выдохнул он, еле сдерживаясь, чтобы не коснуться её подбородка в попытке вынудить посмотреть на себя.

— Я правда должна идти, — чувствуя, как сорвался на хрип голос, снова повторила она, пытаясь обойти взволнованно замершего мистера Эндрюса.

Томас, будто её отражение, тоже шагнул в сторону, перекрывая ей пути отступления и оказываясь в каких-то считанных сантиметрах от её печально опущенной головы.

— Нам необходимо поговорить, — твёрдо произнёс он, сменив прежние неуверенные интонации на резкую решительность. И Стейси наконец вскинула на него влажные глаза, в которых горел протест.

— Нам не о чем говорить.

— Нет, есть, — возразил Томас и, услышав раздающиеся из-за поворота голоса, добавил. — Я должен вам сказать. И скажу! Но прошу вас, идёмте со мной, чтобы не делать это впопыхах и не привлекать ненужное внимание.

Он указал на дверь, из-за которой только что вышел. Над ней поблёскивала металлическая надпись «только для персонала».

И Стейси заволновалась.

Обида и разочарование душили её с прежней силой, но отчего-то, глядя на руки мистера Эндрюса, то сжимавшиеся в кулаки от напряжения, то снова расслаблявшиеся, она чувствовала, что была готова поддаться. Ему всё ещё было достаточно просто взглянуть на неё, чтобы она потеряла возможность сопротивляться.

Но Томас пошёл дальше. Протянув ей ладонь, широкую и, казалось, такую сильную, призывая идти за собой, он совершенно не ожидал, что Стейси, лишь миг поколебавшись, тут же схватится за неё, будто за спасательный круг, а её пальцы утонут в его руке.

Томас едва не вздрогнул от того, какой ледяной была её кожа, но лишь сильнее сжал ладонь, пытаясь если не согреть, так уж точно не упустить это прикосновение.

Он повёл её за собой, едва успев закрыть дверь служебного коридора прежде, чем кто-либо успел их заметить. Такая скрытность одновременно и беспокоила, и будоражила. И Стейси не смогла сдержать очарованного вздоха, когда они оказались наедине, на время спрятанные ото всех.

— Надеюсь, никому из стюардов не вздумается пройти здесь, — словно вторя её мыслям, негромко произнёс мистер Эндрюс, не разжимая пальцы.

— У меня действительно не так много времени. Мама будет меня искать, — предупредила мисс Монтгомери, тоже не решаясь перестать касаться его ладони.

Томас прикрыл глаза, тяжело сглотнув вязкую слюну, и, будто это как-то могло помочь, взглянул на часы.

— В таком случае, я буду краток, милая Стейси. Прежде всего, простите меня, я обидел вас, не найдя вовремя нужных слов. И поверьте, это всё ещё невыносимо меня тревожит.

Стейси, внимательно ловившая теперь каждое слово, замерла, нерешительно глядя на него из-под опущенных ресниц. Она приоткрыла губы, надеясь что-то ответить, пролепетать бессвязно, сама не зная толком, что именно, но Томас едва заметно покачал головой, прося её немного подождать, чтобы успеть, в конце концов, сказать самое главное.

Он продолжил:

— Ваши чувства… Я и думать не смел о том, чтобы… Чёрт! — не сдержавшись, выпалил он и тихо хмыкнул, поджав губы. — Ничего не изменилось со вчерашнего дня. Моё к вам отношение по-прежнему сложно описать словами. Но сейчас я способен лишь сказать, что влюблён в вас слишком сильно, чтобы оставаться спокойным и держать голову холодной.

— Что вы сказали? — ослабевшим голосом переспросила Стейси, чувствуя, как у неё вдруг подогнулись колени. И Томас, нежно улыбнувшись, повторил.

— Что люблю тебя, Стейси.

Ей показалось, что земля ушла у неё из-под ног. Голова стала ватной, а щёки, кажется, запылали, как при лихорадке. Мисс Монтгомери в эту секунду порадовалась, что мистер Эндрюс так и не выпускал её руку, будто удерживая от падения.

— Если вы говорите всё это, только чтобы меня не обидеть, то не нужно, — сипло проговорила она, цепляясь пальцами за пуговицы на манжетах его пиджака, в то время как в её груди уже постепенно разливалось несмелое, обволакивающее тепло, успокаивающее словно сошедшее с ума сердце.

— Это правда, милая, — мягко коснувшись её алеющей щеки, произнёс Томас.

Стейси, будто оглушённая, всё ещё не до конца понимая, что только что произошло, облизала пересохшие губы, чувствуя, как задрожала на её лице улыбка. Она уткнулась горячим лбом Томасу в грудь, пытаясь перевести сбившееся дыхание, но, почувствовав, как он ещё крепче прижал её к себе за плечи, устроив тёплые ладони на мелко подрагивающих лопатках, и вовсе перестала дышать.

Теперь его сердце билось так близко, кажется, в том же сумасшедшем ритме, что и её, и Стейси боялась спугнуть это счастье. Особенно когда губы Томаса невесомо коснулись её макушки.

Через минуту, показавшуюся обоим целой вечностью, Стейси, по-прежнему смущаясь, приподняла голову, волнительно глядя широко распахнутыми глазами на довольное лицо Томаса.

— Можно ли мне надеяться, — негромко произнёс он, осторожно ведя ладонями по её спине, словно боясь спугнуть, — что и твои чувства ко мне остались неизменны?

И Стейси кивнула, сказав тихое, но уверенное «да».

Томас облегчённо вздохнул и вдруг едва слышно рассмеялся, притягивая её ещё ближе, мягко целуя в лоб, покрытый испариной от переживаний.

— Милая моя, — пробормотал он, чувствуя её судорожное дыхание на своей шее.

С трудом сглотнув, ощутив, как по коже пробежалась приятная дрожь, Томас склонил голову, заглядывая Стейси в глаза. Её зрачки, расширившись, неотрывно следили за его чуть затуманенным взглядом. Но даже сквозь эту пелену мистер Эндрюс без труда понял, о чём она думала.

— Могу я…

Он даже не успел толком начать, а Стейси уже согласно закачала головой, устраивая ладони на его груди и чуть приподнимаясь на носках. Её ресницы заметно подрагивали, а сама она будто бы замерла в ожидании.

И тогда Томас, нагнувшись ещё немного, втянув носом воздух, приблизил своё лицо совсем близко к её, ощущая на коже тёплое дыхание. Он не стал больше медлить.

Едва коснувшись губами её рта, Томас почувствовал, как робко приоткрылись ему навстречу её губы, нежные и мягкие. И он с наслаждением зажмурился, коротко выдыхая прямо в этот поцелуй. Это было так невинно и сладко, что у обоих невольно начинала кружиться голова. Стейси казалось, что за всю жизнь она не испытывала ничего приятнее этих осторожных прикосновений к горячим губам Томаса.

Мягко обхватив ладонями его лицо, чувствуя покалывание едва заметной щетины, Стейси казалось, что быть счастливее просто невозможно. Томас бережно держал её за плечи, одной рукой зарываясь в волосы на затылке, пропуская пряди сквозь пальцы и не отрываясь от её губ. В груди у Стейси заклокотала сладостная истома, а жаркая пульсация пробежала от макушки до самых пят. И она, не сдержавшись, тихо всхлипнула от переполнявших её эмоций.

Томас, застигнутый этим врасплох, оборвал поцелуй, чуть отстранившись, чтобы вновь заглянуть Стейси в глаза.

— Всё хорошо? — взволнованно спросил он, и она тепло улыбнулась.

— Всё замечательно.

Взяв его за руку, поднеся к её к своей щеке, Стейси ощутила, как Томас аккуратно, будто боясь даже просто прикоснуться, провёл ладонью по её коже.

А потом она вдруг поцеловала его мозолистые пальцы, глядя на него снизу вверх зачарованным взглядом. Глаза Томаса расширились от изумления, а дыхание застряло где-то в горле, и он, ощутив щемящую нежность в груди, прижался губами к её виску. Потом ко лбу, скользнул по переносице, коснулся косточки скулы… Его поцелуи порхали по её лицу, пока он, тяжело дыша, не остановился.

— Я люблю тебя, Стейси, — вновь повторил он.

— Мистер Эндрюс…

— Томас. Зови меня Томас, — попросил Эндрюс, и глаза мисс Монтгомери счастливо засияли.

— А я люблю тебя, Томас, — протянув его имя, отозвалась она.

Эта идиллия могла бы продолжаться вечно. Томас уж точно не был готов по доброй воле выпустить Стейси из своих объятий, едва лишь обретя возможность прикасаться к ней с нежностью и любовью. Да и она сама, застыв в кольце его рук, трепетно к нему прижимаясь, вряд ли хотела, чтобы это прекратилось.

Она стояла, положив голову ему на грудь, слушая, как гулко и размеренно билось его сердце под плотной тканью твидового пиджака. Мистер Эндрюс же глубоко дышал, будто пытаясь вдохнуть её всю в себя, чтобы уже никогда не расставаться с сиреневым запахом, окутавшим, казалось, его с ног до самой макушки.

Томас задыхался. Томас дышал и не мог надышаться.

А голова была поразительно лёгкая и пустая — ни одной мысли. Никаких тревог и переживаний. Будто всё было так, как надо. Правильно.

— Томас, — произнесла медленно Стейси лишь для того, чтобы почувствовать снова, каким теплом отзывалось в душе его имя.

— Да? — спросил он, чуть отстраняясь, чтобы заглянуть в её глаза, блестевшие по-прежнему взволнованно. Это его удивило и чуть встревожило. — Что такое?

— Всё в порядке, — вздохнула она в ответ, снова пытаясь прислониться к его груди. Но Томас не давал, мягко держал её за плечи и испытующе цеплялся за мечущийся взгляд. — Просто мне странно.

— Что именно?

— Ох, всё! Даже обращаться по имени, — запальчиво и торопливо отозвалась Стейси. Ресницы её затрепетали, в то время как глаза забегали по его обеспокоенному лицу. — И касаться вот так, — Стейси скользнула ладонью вверх, мягко задевая вьющуюся прядь его чёлки, убирая её в сторону, — или так.

Она вдруг переплела их пальцы, сжимая с невиданной ранее смелостью. И мистер Эндрюс тут же с готовностью крепко сжал их в ответ. А потом поднял их сцепленные руки, трепетно целуя Стейси в ладонь. По телу тут же забегали мурашки, и мисс Монтгомери пожалела, что за спиной была лишь бесконечная пустота неярко освещённого коридора, а не стена, к которой можно было бы прислониться, чтобы не сползти на пол из-за дрожи в коленях.

— Мистер Эндрюс, — забывшись, пробормотала она, и Томас тихо усмехнулся, опалив дыханием её кожу. Стейси, поняв свою оплошность, смущённо взглянула на него из-под ресниц.

— Это ничего, моя милая Стейси. Дело привычки.

— Конечно, Томас, — согласно кивнула она, исправляясь, пусть ей до сих пор было весьма и весьма неловко. — Но теперь я хочу знать о тебе всё!

Томас изумлённо взглянул на неё, приподняв одну бровь.

— Всё?

— Абсолютно всё, — уверенно кивнув, подтвердила она. — Что ты любишь, а что нет. Где живёшь, чем занимаешься в свободное время… Да и есть ли вообще у тебя это свободное время? А братья и сёстры?

Она говорила быстро, словно надеясь узнать ответы в этот же самый миг. Будто у неё не было времени, чтобы ждать.

— Я обязательно расскажу тебе всё это, моя милая девочка, — коснувшись её розовеющей щеки, ответил Томас и нежно заправил ей за ухо выпавший из причёски локон. Это было последствием его несдержанности.

О, если бы только в тот момент кроме них на «Титанике» никого не было! Если бы можно было в действительности остаться наедине, спрятаться от всех и наслаждаться лишь присутствием друг друга.

Но работа на корабле шла полным ходом и бурлила, словно пена кильватерной линии. И вполне ожидаемо вскоре в противоположном конце служебного коридора предостерегающим звоном раздалось громкое дребезжание стюардской тележки.

Томас обречённо вздохнул, понимая, что минуты, словно в подарок отведённые им самим кораблём, истекли, и теперь надо было покинуть временное укрытие, и без того послужившее им хорошую службу.

— Идём, — сказал он тихо. — Нам пора.

Стейси не хотелось никуда уходить. Но она отчётливо слышала приближающиеся шаги, и они её пугали.

Томас лишь посильнее сжал её холодную ладонь, будто успокаивая. А потом вновь повёл Стейси за собой, выводя её обратно в знакомые пассажирские помещения.

Яркое освещение, в противовес тому, которое было в служебном коридоре, на миг ослепило их обоих. Стейси часто-часто заморгала, будто потерявшись в пространстве и пытаясь привыкнуть к свету множества ламп. Впрочем, вновь обретя возможность видеть, она предпочла бы покрепче зажмуриться.

Потому что прямо напротив стояла мама.

Лицо Милдред стремительно побледнело, стоило ей только увидеть дочь в компании с Томасом Эндрюсом. А затем также резко побагровело, когда она заметила их переплетённые пальцы.

Стейси в ужасе одёрнула руку и невольно отступила назад, едва не врезавшись спиной в дверной косяк.

Теперь что-либо отрицать было просто бессмысленно. Мама кипела от гнева. Мисс Монтгомери боялась даже предположить, на что Милдред злилась больше — на ложь или на то, что она вновь её ослушалась. Но, однозначно, вчерашняя ссора была просто пустяком в сравнении с тем, что ожидало их сейчас.

— Мама, я… — начала было она в надежде хоть немного потушить готовый вот-вот вспыхнуть пожар.

Но Милдред, казалось, и слышать её не желала. Она вскинула ладонь, одним этим жестом заставляя Стейси встревоженно притихнуть, и впилась ледяным взглядом в спокойное, быть может, излишне уверенное лицо Томаса. Это разозлило её ещё больше.

— Так вот значит, кто он, — хмурясь, едва сдерживая клокочущую в груди ярость, презрительно произнесла Милдред, разглядывая Эндрюса так внимательно, как если бы видела его впервые.

Стейси стало больно, будто кто-то сжал в ладони её сердце. И обидно — за себя и за Томаса, который выступил чуть вперёд, заслоняя её от материнского взгляда. Боль от этого, правда, ничуть не уменьшилась.

— Нам нужно объясниться, миссис Монтгомери, — Стейси не видела его лица, но её поразило то, с какой твёрдостью и решительностью заговорил мистер Эндрюс. Он будто пытался взять всю ответственность на себя, отвлечь внимание Милдред, не подозревая, что её ярости с лихвой хватит на них обоих.

— Я не желаю с вами говорить, — пророкотал её голос.

Стейси почувствовала, как от волнения перехватило дыхание, и она едва не начала задыхаться, понимая прекрасно, что, слово за слово, грозился разгореться настоящий скандал. И пусть мама была чопорной англичанкой, которой с самого детства вбивали в голову, что проявление эмоций на публике недопустимо, это не всегда могло скрыть бушующий, мечущийся нрав, сейчас, казалось, готовый проявиться особенно ярко.

— Почему? — спокойно, даже холодно, поинтересовался Томас, казалось, ни капли не удивлённый прозвучавшим отказом. Стейси лишь заметила, как он отвёл руки за спину и с силой сжал пальцы в кулаки, пытаясь скрыть напряжение.

— Вы мне омерзительны! — несдержанно выпалила Милдред. И Томас дёрнулся, будто от пощёчины.

Стейси стало стыдно. Но не перед матерью. А за её поведение. Уж кто, а Томас точно не заслуживал таких слов и отношения.

— Как ты можешь, мама? — вспыхнула она, вновь получив от Милдред презрительный взгляд. Пусть так, но она считала себя обязанной вступиться. В конце концов, никто из них не был виноват. Точно также, как никто не был и безвинен, чтобы в одиночку терпеть происходящее.

— Не вмешивайся!

— И всё-таки, — хрипло перебил Томас, не намереваясь сдаваться, хотя щёки и жгло от проглоченного оскорбления, — я настаиваю на разговоре.

— Сейчас же иди каюту, Стейси! — не обратив на слова мистера Эндрюса ни капли внимания, сурово велела Милдред, будто больше не собираясь говорить при ней. Но та не шевельнулась, так и замерев, опустив голову. Миссис Монтгомери прикрикнула. — Живо!

Томас обернулся на Стейси, бессильный чем-либо помочь. Она и сама понимала безвыходность своего положения. Сейчас лучше всего было подчиниться, чтобы у Томаса не возникло ещё больших проблем, а ссора не прогремела на весь корабль, а следом, по прибытии в Нью-Йорк, и за его пределы. Разговор и без того шёл на повышенных тонах. Удивительно, как ещё не сбежались стюарды или другие пассажиры.

Стейси не решилась ничего сказать мистеру Эндрюсу напоследок. Лишь практически незаметно коснулась своим плечом его плеча, когда молча двинулась в сторону комнаты, упрямо вздёрнув подбородок. Мама со злостью фыркнула в ответ на это демонстративное послушание и снова взглянула на Томаса, когда Стейси уже отошла на значительное расстояние. Губы Милдред были сжаты в тонкую линию, а глаза хищно сверкали. Но Томас не собирался робеть, всем своим видом излучая поистине фантастическую невозмутимость.

Милдред даже растерялась на миг, но потом с прежней настойчивостью произнесла:

— Не смейте больше порочить нас и подходить ко мне или моей дочери!

— Миссис Монтгомери, при всём уважении, — мистер Эндрюс тяжело вздохнул, перебарывая раздражение, колотившееся в висках. Ему, будто мальчишке, нагло указывали, что делать, а чего — не делать, — Стейси не ваша собственность, чтобы всю жизнь контролировать её и не давать принять самостоятельного решения.

— Вы забываетесь!

— Я лишь хочу заметить, — твёрдо продолжил он, хмуря брови, — что она тоже человек. Взрослая девушка, если хотите. А вы и шагу не даёте ей ступить.

— Какое хамство! Не вам, мистер, рассказывать мне, как воспитывать мою дочь.

— О каком воспитании речь, если она уже не ребёнок?

Томас замолчал, видя по её глазам, что сейчас приводить доводы было бессмысленно. Миссис Монтгомери вся подобралась, будто готовая до хрипоты отстаивать свою позицию, а его не намеревалась слушать, воспринимая каждую произносимую фразу в штыки.

— Я уже сказала вам, я не буду с вами разговаривать. Много чести. Всё!

Она дышала тяжело и возмущённо, пытаясь смотреть на широкоплечего и рослого Томаса будто бы свысока. Впрочем, некого упрямства было не занимать и ему, потому выходило у неё скверно.

Он мог бы ещё много чего ей сказать. Например, что такое отношение к Стейси грозило Милдред не просто незаживающей раной в их родственных связях, но реальной перспективой потерять дочь. Или что даже светская нравственность имела разумные пределы, чтобы бросаться на всех и каждого с таким рвением.

Но ссориться ещё больше не хотелось. Как и окончательно портить и без того треснувшие уважительные отношения.

Томас промолчал, отведя взгляд в сторону.

Милдред же восприняла это по-своему. Она громко и недовольно хмыкнула, хотя и решила, что одержала в этом споре верх. По крайней мере, ей хотелось верить, что после этого разговора она не то что никогда не увидит мистера Эндрюса, но больше о нём даже не услышит.

— Если в вас есть хоть капля благородства, а не ирландского безрассудства, — добавила она, сурово сведя брови над переносицей, — то вы оставите нас в покое.

Томас с силой сжал зубы, чтобы сдержать готовую вот-вот сорваться с языка грубость. Но он не стал пытаться вновь возразить. А какой смысл? Ещё больше разозлить Милдред, чтобы она впоследствии выплеснула всю желчь на Стейси? Бедной девочке и так предстояло пережить многое, чтобы он своим вмешательством бездумно всё усугубил.

Эндрюс ещё ярче почувствовал своё бессилие, сковавшее его, будто в тиски. И сейчас оно до ужаса раздражало.

* * *

Теперь всё перевернулось с ног на голову. Милдред нервно мялась на пороге каюты, в то время как Стейси сидела на собственной постели и судорожно сжимала в пальцах расшитое золотистыми нитями покрывало.

Они обе молчали какое-то время. Может это молчание и было лучше серьёзной ссоры, но Стейси хотелось побыстрее со всем покончить, а не оттягивать заведомо обязанный произойти разговор, пусть ей и предстояло выслушать порцию упрёков.

Напряжение, повисшее в воздухе, было невыносимо. Тереза, замершая около гардеробной, казалось, и вовсе была никем не замечена.

Наконец, мама не выдержала первой. Глубоко втянув носом воздух, выпрямившись, словно струна, она твёрдым шагом подошла к стоящему у зеркала креслу и тяжело в него опустилась, не собираясь коршуном нависать над дочерью.

— Ты меня разочаровала, — Милдред недовольно фыркнула, и внутри у Стейси всё сжалось от страха. Слишком уж спокойно это было произнесено. Опасно спокойно.

— Я знаю.

— Она знает, — вновь тихо хмыкнула мама. Сердце закололо от боли, потому что Милдред смотрела по-прежнему жёстко, а вся её невозмутимость была напускной. — Кем ты стала, м? Жалкая лгунья.

Стейси сморщилась, отворачиваясь, чтобы не видеть её лица, натыкаясь на встревоженный взгляд Терезы.

— Я не хотела тебе лгать, мама. Но не могла по-другому. Если бы ты только дала мне шанс объясниться… — попыталась оправдаться она, но, кажется, на маму это подействовало совершенно обратным образом. Та нахмурилась ещё больше, из-за чего все линии лица вмиг стали куда острее и злее.

— Объясниться? Опять объясниться?! Нет, я не собираюсь больше слушать твои лживые россказни. Мне хватило и прошлых, — сурово отрезала она и, всё-таки не выдержав, вскочила на ноги, схватив дочь за локоть и поднимая за собой следом. — Я не намерена больше краснеть из-за твоего поведения, девочка! Хватит! Вчера ты уже повела себя просто отвратительно, хотя я тебя не раз предупреждала. А что теперь? Ты снова пошла на свидание к этому… к этому чертёжнику, словно кокотка?!

Стейси вспыхнула, чувствуя, как от прозвучавшего оскорбления горечь обожгла язык и тяжело осела в груди.

Это было уже слишком, чтобы молча и послушно стерпеть.

— Хватит, мама, — пытаясь вывернуться из её крепкой хватки и не дать пролиться слезам, сипло выдохнула Стейси. — Я ничего такого не делала, чтобы заслужить от тебя этих слов.

Милдред заметно побледнела, будто осознав, что только что сказала, но решимость её не покинула. Она ещё сильнее сжала пальцы на предплечье Стейси, и та, тихо всхлипнув от боли, вновь дёрнула рукой.

— Ты больше не будешь с ним общаться, поняла меня? — велела она, гневно сверкая глазами. — Ты меня поняла?!

— Как это невыносимо! — снова пытаясь вывернуться, воскликнула вдруг Стейси, и Милдред оторопела, наблюдая за тем, как рваный румянец залил бледные щёки дочери, по которым полились злые слёзы. Ещё никогда она не смела повысить голос. Тем более буквально захлёбываясь словами. — Почему ты забираешь всё, что делает меня счастливой? За что, мама? Ты не пустила меня попрощаться с отцом перед его смертью, ты продала наш дом! Мой дом, единственное место, где мне было спокойно. Ты даже не спросила! Не дала мне права выбора, потащила меня в эту несчастную Америку. А что дальше? Всю жизнь будешь попрекать меня тем, что я не стала такой, как ты, и полюбила по-настоящему?!

— Сбавь тон, юная леди, — выдавила сквозь зубы Милдред. — Ты, кажется, забыла, что говоришь с матерью, а не с прислугой!

— Видишь? Ты даже слышать меня не желаешь! — стирая слёзы кулаком, продолжила Стейси. Глаза её покраснели, а нижняя губа задрожала. — Так почему я должна слушать тебя?

— Я твоя мать!

— А я твоя дочь! Дочь, понимаешь? А не аксессуар, чтобы ходить со мной по званым ужинам, где все только и делают, что изображают любезность, а сами лишь ищут выгоду. Думаешь, твой мистер Джейкобс не такой?

— Замолчи сейчас же!..

— А он такой! И ничего, кроме денег, ему от тебя не нужно!

Звук звонкой пощёчины повис в зазвеневшей тишине каюты. Тереза вскрикнула от неожиданности, тут же зажав рот рукой. Тихо всхлипнув, Стейси неверяще покачала головой, кончиками пальцев касаясь будто обожжённой щеки. Сердце в груди Милдред глухо бухнулось вниз, когда она увидела, как Стейси, болезненно вздрогнув, без сил осела обратно на кровать, тяжело и рвано дыша, больше не поднимая глаз.

— Я вернусь в Шотландию первым же рейсом, — пробормотала она, отворачиваясь, чтобы не смотреть на мать.

— И кому ты там будешь нужна? Ему? Этому ирландцу? — возмутилась Милдред, изо всех сил сдерживая в себе порыв извиниться, понимая, что вмиг вскипевшая кровь ни в коей мере не могла бы оправдать ту пощечину. Однако извинения были бы демонстрацией слабости, а Милдред и без того чувствовала, что её покидают силы.

— Никому. В том-то и дело, что никому. Все, наконец, оставят меня в покое.

— В покое, значит, — зло усмехнувшись, пробормотала миссис Монтгомери. — Вон отсюда, Тереза! Иди, займись делом. А ты, — Милдред, хмурясь, посмотрела на опустившую голову Стейси, когда горничная вышла, — раз уж так хочешь покоя, пожалуйста. Наслаждайся!

Она схватила с туалетного столика ключ от каюты и, выйдя в коридор, громко хлопнув дверью, заперла замок.

Нервная дрожь колотила Милдред. Но злость очень быстро сменилась ужасом — она чувствовала, что теряет контроль, что Стейси больше не подчиняется, будто слепой котёнок, стоит только указать ей направление. Теперь она делала всё поперёк. Да и это её намерение!

Её сковал страх, и она тяжело и устало вздохнула, прислонившись лбом к двери каюты, с обратной стороны которой доносились слабые звуки ударов, как если бы Стейси пыталась колотить по ней кулаком, требуя открыть.

— Так будет лучше, — тихо пробормотала миссис Монтгомери, прикрыв глаза.

Но стоило только испуганному голосу раздаться за спиной, как она, вернув на лицо привычную холодную маску, резко повернулась.

— Мадам?

— Ты всё ещё здесь, Тереза? Я, кажется, дала тебе чёткие указания.

— Да, мадам. Простите, мадам. Но я…

— Да, знаю, ты в последнее время что-то распустилась и обленилась. Ну, ничего, я найду тебе работу, — строго произнесла Милдред и вдруг, что-то вспомнив, требовательно протянула Терезе ладонь. — Ключ. Отдай мне его.

— Я не совсем понимаю, — одними губами пролепетала та и похолодела, заметив вновь проскользнувшее на лице миссис Монтгомери раздражение.

— Отдай мне твой ключ от каюты Стейси, — Тереза медлила. — Не вынуждай меня повторять в третий раз!

В этот момент изнутри что-то глухо ударилось о дверь и, кажется, разбилось. Ни один мускул не дрогнул на лице Милдред, хотя это и было неожиданно.

Тереза, вздохнув, сунула руку в карман передника, где лежал ключ — один из трёх, что вообще существовал на «Титанике». Последний, запасной, хранился у стюардессы. Остальные же были у миссис Монтгомери, и Тереза не понимала, что ей теперь было с этим делать.

Перед тем как уйти к графине Ротес, чтобы поделиться с ней всем произошедшим, пожалуй, лишь за исключением того, что Стейси теперь была заперта, будто зная, какие мысли роились в голове Терезы, Милдред добавила:

— И только посмей найти способ как-нибудь её отпереть.

— Но, мадам, — взволнованно возразила Тереза, — а если мисс что-нибудь понадобится? Если она захочет есть?

— Узнаю, что ты её открыла — уволю в тот же миг, — безапелляционно, словно даже и не слыша уговоров, пригрозила миссис Монтгомери. Тереза печально опустила голову.

— Да, мадам, разумеется.

Милдред, довольно кивнув, ушла. А Тереза, оставшись в коридоре одна, устало закрыла глаза ладонью, представив, как ужасно, должно быть, чувствовала себя запертая собственной матерью Стейси.

Тяжёлое чувство сожаления окатило её неприятной волной, но, решив, что лучше от этого всё равно никому не будет, она медленно, то и дело оборачиваясь в сторону каюты, побрела к комнате миссис Монтгомери, где у неё и правда было много забот — зачехлить платья, в которых та уже выходила в свет, прибрать всё ещё оставленные после утреннего туалета расчёски и шпильки для волос…

Тереза и сама не заметила, как, тихо всхлипнув, остановилась, прижавшись боком к стене коридора.

Всё это было такой ерундой в сравнении с тем, что мать и дочь наговорили друг другу в пылу ссоры, пусть вся симпатия и поддержка Терезы и была на стороне Стейси. Её было искренне жаль.

Но дела, дела…

Чуть успокоившись, решив, что слезами всё равно ничему не поможешь, Тереза всё-таки с готовностью принялась за работу. И платья, и шпильки… Стейси однако никак не выходила у неё из головы.

Уже разобравшись со всеми вещами Милдред, прибрав даже то, что, в общем-то, в уборке не нуждалось, Тереза мучилась, не зная, что ей делать. Раньше она бы просто ушла к мисс Монтгомери, чтобы либо застать ту за каким-нибудь маленьким занятием, либо дожидаться её возвращения с променада.

Теперь и этот вариант отпадал.

Пока выдалась возможность, она сходила пообедать, встретив за столом и горничную графини Ротес, и знакомых девушек, служащих у других пассажиров первого класса. Потом немного прогулялась по палубе, быстро продрогнув под порывами холодного океанского ветра.

К пяти часам она возвращалась в каюту миссис Монтгомери в самом скверном расположении духа.

— Мисс Джонс! — окликнули вдруг её. Тереза, недоумённо нахмурилась и, остановившись, развернулась на каблуках.

— А, мистер Брейли, — заприметив торопливо шагающего к ней пианиста, протянула она. Лицо его, острое, будто птичье, то и дело озарялось неуверенной улыбкой, чтобы в следующую же секунду строго хмурящиеся брови испортили эту милую картину.

— Мисс Джонс, — повторил он, теперь уже чуть обиженно, — позвольте спросить, почему вы вчера ушли? Я так ждал вас, ночь не спал, чтобы подобрать ноты, а вы…

Сердце её заколотилось в горле — от стыда, что, по сути, обманула Теодора, от обиды, что не удалось послушать так старательно приготовленное именно для неё произведение. И от тоски, потому что все эти мысли вновь вернули её к Стейси, ради которой и пришлось тогда нарушить все планы.

— Простите меня, — тихо пробормотала она, опустив подбородок.

Теодор, чей запал разобраться во всём и выдвинуть Терезе ряд претензий заметно поутих, беспокойно уточнил, пытаясь заглянуть ей в лицо:

— У вас что-то случилось, мисс Джонс?

— У меня — нет, — покачала она головой.

Теодор нахмурился. Он видел, что она была печальна, что что-то её тревожило, но отчего-то она совсем не хотела делиться с ним своими переживаниями. Мистер Брейли звонко и неодобрительно цокнул языком. Может они и не были знакомы достаточно близко, чтобы доверять друг другу беспрекословно, но почему-то это не мешало Терезе всем своим видом демонстрировать потребность в поддержке. А кроме него поблизости никого, способного выслушать, не было. Но Тереза молчала. И это обижало.

— Вы не хотите со мной говорить? Если так, я уйду, мисс. Мне ещё надо готовиться…

Тереза резко вскинула голову и вдруг крепко схватила его за руку, совершенно не обратив внимание на то, как смутила опешившего Теодора эта её порывистость.

— О, прошу вас, не уходите, мистер Брейли! — воскликнула она.

— Мисс, что вы делаете? — будто ужаснувшись, спросил он, оглядываясь по сторонам, боясь, что их, замерших посреди коридора в таком… неловком положении, кто-нибудь застанет.

Тереза, осёкшись, отпустила его ладонь.

— Простите.

— Не подумайте дурного, мне очень приятно, — сжав пальцы, будто пытаясь сохранить ощущение её прикосновения, произнёс он торопливо. — Но не здесь.

Тереза непонимающе нахмурилась.

— Вам стыдно из-за меня? Говорить со мной вы отчего-то не брезгуете.

Мистер Брейли поперхнулся вздохом.

— Что за вздор! Я лишь не хочу выставить вас в дурном свете. К тому же, я работаю на корабле, а у нас не очень-то приветствуется…

— Договаривайте же, мистер Брейли.

— Ох, мисс, — он чуть нервно поправил чёлку, упавшую на глаза, и Терезу поразило, насколько длинными были его пальцы, — вы вновь провоцируете меня, верно? Что ж, — Теодор не стал робеть и отвёл её чуть в сторону, в одну из ниш стены, — «Уайт Стар Лайн» не очень-то приветствует тесные знакомства экипажа и пассажиров.

— У нас с вами тесное знакомство? — наконец улыбнувшись, правда, чуть лукаво, спросила она. И мистер Брейли строго кивнул.

— Я знаю, в конце концов, что вы заинтересованы в Чайковском.

— И только?

— И что вы слишком печальны сейчас, я тоже знаю. Неправильно, что это меня волнует.

Тереза поджала губы. Ну вот, опять. Опять она подумала о мисс Монтгомери, весь день просидевшей взаперти. Волнение за неё колыхалось в груди Терезы непрерывным пламенем, а стоило лишь подумать о том, насколько плохо ей было там одной, как это пламя ярко вспыхивало, буквально мешая дышать. Слишком уж сильно была привязана Тереза к Стейси.

— Это совсем не ваше дело, мистер Брейли, — с грустью протянула она. — Это даже и не моё дело, чтобы им делиться.

— Я похож на глупого болтуна, мисс? — вдруг спросил он. И продолжил настойчиво, когда Тереза отрицательно закачала головой. — Быть может, вы всё-таки раскроете мне ваши переживания, и мы вместе подумаем, что лучше сделать? Клянусь, от меня никто ничего не узнает.

Что-то было в его взгляде — твёрдое и уверенное. Тереза колебалась. С одной стороны, она прекрасно понимала, что её к нему симпатия, вспыхнувшая резко и неожиданно, была взаимна, иначе Теодор бы не допытывался сейчас её чувств. С другой, она судила о нём слишком уж быстро, практически и не зная, хоть он и утверждал, что знакомство между ними не было поверхностным.

Тереза медлила мучительно долго.

А он цеплялся своим острым серым взглядом за её лицо, пытаясь не упустить то и дело сменяющиеся на нём эмоции.

И она поддалась. Не говоря деталей, описав лишь самую суть, она быстро рассказала Теодору всё, что знала, наблюдая, как он сначала скептически хмурил брови, а затем уже взволнованно морщил лоб, реагируя на её слова.

— Неправильно всё это, — выдохнул он, когда Тереза взволнованно притихла, сцепив руки в замок и ожидая его вердикта, будто мистер Брейли и правда чем-то мог ей помочь.

— Я ощущаю себя предательницей, — сипло пробормотала она, чувствуя, как глаза стало жечь готовыми выступить слезами. — Я должна помочь, но не делаю ничего… Даже к каюте боюсь подойти. А вдруг ей там стало плохо? А вдруг она…

Тереза тихо всхлипнула, пока Теодор беспомощно оглядывался по сторонам. Что делать с её слезами, он мало себе представлял. Как и то, чем мог посодействовать мисс Монтгомери.

— Никакая вы не предательница, — выдавил он наконец, и Тереза подняла на него влажные глаза. Мистер Брейли поспешно вытащил из нагрудного кармана платок, чтобы она могла аккуратно вытереть покрасневший нос. — У вас, мисс Джонс, не самые простые обстоятельства.

— О, обстоятельства — хуже некуда, — поддакнула она. — Либо лишиться работы и жалования, либо дружбы моей мисс.

— Судя по тому, что я услышал, сомневаюсь, что она будет винить вас в чём-либо.

— Вы, мистер Брейли, мало способны утешить, — хмыкнула Тереза, и он негодующе дёрнул подбородком, отведя глаза.

— Я лишь хотел, чтобы вы перестали расстраиваться. Знаете, не каждый день приходится утешать юных дам.

— Юные дамы не каждый день ждут утешения. А что насчёт совета?

Мистер Брейли задумчиво поджал губы и, схватившись ловкими пальцами за пуговицу на пиджаке, принялся её нервно крутить. Нить без труда поддавалась, будто это была застарелая привычка, и Тереза задумалась о том, сколько уже таких пуговиц успел потерять её незадачливый утешитель за свою жизнь. Впрочем, наблюдать что за его руками, что за мыслительным процессом, ярко отражающимся на лице, было как минимум любопытно.

— Знаете, — тихо произнёс он вдруг, — это сейчас не к месту, но я хотел бы, чтобы наедине вы звали меня Теодор. Или Тео, если вам будет удобнее.

— А я хотела бы быть мисс Джонс, если не возражаете. Меня и без того все зовут по имени. Вы будете особенным, Тео.

Он отрывисто кивнул.

— Что касается совета… Вы не думали обратиться за помощью к тому джентльмену, о котором говорили? Полагаю, он хотя бы должен быть осведомлён о незавидном положении мисс Монтгомери. И, быть может, сумеет предпринять что-то для примирения матери с дочерью.

— Вы предлагаете мне идти к мистеру?.. — Тереза осеклась, когда с языка едва невольно не соскочило «Эндрюсу». Она не назвала Теодору его имени, чтобы лишний раз не компрометировать.

— Да, к тому самому мистеру, — не обратив внимания на её заминку, подтвердил он. — И миссис Монтгомери будет не в чем вас упрекнуть. И вы сама, мисс Джонс, сможете вздохнуть спокойно. В конце концов, вы сами сказали, это не совсем ваше дело. Так почему бы не предоставить возможность разбираться в нём тем, кто более всего заинтересован?

— Как вы это всё говорите, — выдохнула она в изумлении, — чётко и строго.

Теодор не смог сдержать улыбки, приняв это за похвалу. Ей оно и являлось.

— Буду рад, если мои слова помогут. Но вам следует поспешить, мисс Джонс. Скоро ужин, вас могут искать.

Весь оставшийся день вплоть до самого ужина Томас Эндрюс провёл как на иголках. Он то и дело порывался найти Стейси, но останавливал себя усилием воли, резонно опасаясь кроме прочего столкнуться и с Милдред.

Разумеется, Томас её не боялся. Как и новых обидных слов, которых она могла бы ему наговорить. Но одно дело — стерпеть всё самому, и совсем другое — вновь впутывать Стейси в эти разборки. А она, он был уверен, и без того наверняка уже немало выслушала от матери.

Да и других поводов для волнения у мистера Эндрюса было достаточно. Капитан Смит поддался уговорам Исмея и решил увеличить скорость, хотя Томас и пытался вновь возражать, но в итоге остался в меньшинстве. Брюс, нервничавший чуть больше обычного, по секрету поделился с ним, что спешил в Нью-Йорк ещё и потому, что получил от жены короткую телеграмму о тяжёлой болезни младшего сына. Это одновременно оправдывало и не оправдывало безрассудный риск излишнего перенапряжения неприработанных котлов. Тем более, что, формально, Исмей был просто пассажиром и не имел права использовать личные поводы для влияния на ход плавания. Но это было то, с чем мистер Эндрюс никак не мог бороться. Зато барахлящая вытяжка в камбузе, на которую жаловался главный повар Джокин, вполне была ему по силам. Ей он и планировал заняться как раз после ужина.

Его также тревожило, что вечером никто из семьи Монтгомери так и не появился в обеденном салоне. Днём он хотя бы вскользь видел Милдред. Сейчас же не было даже её, притом, например, графиня Ротес с леди Черри вполне себе спокойно ужинали — графиня сидела прямо напротив него, успешно забалтывая доктора О’Лафлина, но нет-нет да и поглядывая на Томаса каким-то испытующим, будто выпытывающим взглядом. А Эндрюс никак не мог понять, что именно она от него хотела, а потому старался пореже смотреть на неё, занятый индейкой.

Впрочем, он получил ответ довольно скоро. Стоило только ему выйти из-за стола, как графиня Ротес немедля поднялась следом за ним. Она нагнала его уже в коридоре и, когда он заметил её присутствие, произнесла внушительным, но от этого не менее любопытным тоном:

— Мистер Эндрюс, я хотела бы с вами поговорить. Вы не сильно сейчас торопитесь?

— Меня ожидают, — подумав, всё же признал он. — Но уделить вам полчаса я могу.

— Много времени это и не займёт.

Томас с сомнением протянул ей локоть, и она ловко подхватила его под руку, будто только на это и рассчитывала. А вот он не был так уверен в собственном согласии с её намерением побеседовать.

Они поднялись по парадной лестнице. Мимо проходили другие пассажиры, торопившиеся кто куда. Графиня же, кажется, того не подозревая, уводила Томаса к расположенному возле самой его каюты небольшому, обитому синим жаккардом дивану. Это было чудесным местом, чтобы полюбоваться на стеклянный купол, возвышавшийся над всем и непременно притягивающий к себе внимание всякого, кто удосуживался поднять на него глаза. По крайней мере, мистер Эндрюс, сев рядом с графиней Ротес, тут же вперился усталым взглядом в отблески на матовом стекле.

— О чём вы хотели говорить? — спросил он без особого энтузиазма.

— Я думаю, вы и сами догадываетесь, о чём. Хотя правильнее будет сказать, о ком.

— О мисс Монтгомери, верно? — она кивнула, а Томас поджал губы и негодующе дёрнул подбородком. Стоило бы сразу догадаться. — Я не собираюсь обсуждать что-либо за её спиной.

— Вы напрасно горячитесь, мистер Эндрюс. Я не имею ничего против вас, — понизив голос, сказала она. — В том числе против вас вместе с моей милой племянницей. Но я чувствую, что должна спросить… Милдред рассказала мне всё, что произошло между вами утром. Сказала, что вы нагрубили ей, вели себя по-хамски и ещё много чего неприятного.

Томас едва не задохнулся от возмущения и хотел было открыть рот, чтобы возразить, но графиня мягко улыбнулась и покачала головой, успокаивая вспыхнувшее на его лице смятение.

— Я ей не поверила, мистер Эндрюс. По крайней мере, в той части, что так эмоционально описывала ваши действия. На вас это весьма не похоже, как мне кажется.

— Так что вы хотите знать?

— Просто скажите мне, верны ли слова Милдред. Если ваш ответ будет отрицательным, я вам поверю без всяких раздумий. Если же нет…

— Может, я был строг и вспыльчив, — перебил он, нервно теребя манжет рубашки, выглядывающий из рукава фрака, — но на то были основания.

— Я вас поняла, — кивнула она и затихла.

Томас же, сложив руки в замок и оперевшись локтями на колени, тяжело опустил голову. Усталость давила на плечи, и он, к своему ужасу, не мог больше её контролировать, а потому позволил себе эту вольность в присутствии дамы.

Когда молчание затянулось, мистер Эндрюс решил, что на этом диалог себя исчерпал. Он всё порывался подняться с места, откланяться и пойти, наконец, разбираться с теми жалобами на неполадки, которые обрушились на него за день. Но графиня всё так же сидела рядом, не выказывая никаких знаков того, что разговор был окончен.

И действительно, стоило только Томасу оправить ворот, одним этим движением вполне определённо намекая на то, что собирается уходить, графиня Ротес вновь заговорила. На сей раз тихо и задумчиво.

— Знаете, мистер Эндрюс, я знакома со Стейси с тех пор, как вышла замуж за её дядю. А это без малого двенадцать лет. Она просто чудесный ребёнок, — графиня вдруг остановилась и исправилась, — была чудесным ребёнком. Нежным и чувствительным. А ещё до ужаса послушным. Отец почти не принимал участия в её жизни, разочарованный, что родилась девочка, а не мальчик. А в те редкие моменты, когда обращал на неё внимание, она, кажется, была счастливей всех на свете. Милдред воспитывала её практически одна, сама, насколько мне известно, глубоко травмированная ещё своими родителями, — графиня подумала, что мысль её пошла куда-то не туда, и вновь немного помолчала, прежде чем продолжить. — Стейси мало изменилась с тех пор. Я думаю, вы и сами успели это заметить по её поведению. Она слишком привязана к матери, какой бы жёсткой порой та ни была. Стейси может злиться и обижаться, но для неё важно мнение Милдред. Не ссорьтесь с миссис Монтгомери, мистер Эндрюс. Вам самому будет лучше, если между вами воцарится мир.

— Думаете, я не хочу этого? — хмыкнул он, и графиня уловила в этом его выдохе нескрываемую горечь.

— Вы злитесь на неё. Не отрицайте, это видно.

— Я мог бы простить ей её гордость, не будь она так груба со мной. Да что уж там, — вдруг несдержанно махнул рукой Томас, — хотя бы с собственной дочерью.

Откровения отчего-то слишком просто срывались с его языка. Быть может, потому, что, в отличие от той же миссис Монтгомери, графиня Ротес была настроена более чем дружелюбно. А может — потому что слушала, не стремясь перебить или перевернуть все его слова с ног на голову.

Мистер Эндрюс чуть повернулся в её сторону. Графиня была спокойна и не собиралась ничего возражать на его резкий выпад. Наверное, потому что возразить было нечего.

— Что ж, — теперь уже она намеревалась закончить беседу, поправляя на руках кольца, — если ваши намерения серьезны, вам придётся…

Она не смогла договорить. Вернее, попросту не успела.

По лестнице, торопливо оглядываясь по сторонам и звонко стуча каблуками, поднималась Тереза. Волнение на её лице было столь искренним, что Томас, не помня себя, живо поднялся с места, позабыв и о графине, и о том, что она собиралась что-то ему сказать. Чувствуя лишь, что тревога тут же без особых причин отозвалась и в его груди.

У него почему-то не было никаких сомнений в том, что столь внезапное появление мисс Джонс было как-то связано со Стейси.

— Ах, мистер Эндрюс! — заметив его сквозь ажурные решётки перил, заговорила Тереза, ещё даже не успев толком подняться. Шаги её стали чаще. — Мистер Эндрюс, как хорошо, что я вас застала…

Он мигом пошёл ей навстречу. А вот Тереза, пытаясь восстановить сбившееся дыхание, вдруг остановилась, цепляясь пальцами за деревянные колонны, подпирающие потолок. Она увидела графиню Ротес и, тушуясь, притихла.

— Мисс? — в нетерпении произнёс Томас, не обратив внимания на недоверчивость, проскользнувшую на её лице. — Что случилось? Что-то с мисс Монтгомери?

— Я хотела бы говорить с глазу на глаз, мистер Эндрюс, — постаралась как можно тише произнести Тереза. И быстро стрельнула пристальным взглядом в сторону.

Томас и не заметил сразу, как за его спиной, чуть помедлив, показалась графиня Ротес, сразу же узнавшая Терезу.

— Вы можете не бояться, девочка. Говорите при мне, прямо, — подойдя ближе, сказала она. Выражение её лица сделалось необычайно взволнованным. — Мистер Эндрюс, что-то со Стейси?

Томас неопределённо мотнул подбородком и пожал плечами.

— Прошу вас, не молчите же, — прерывающимся голосом велел он.

И Тереза решилась. Она с подозрением покосилась на графиню, вдохнула глубоко в лёгкие воздух и, теребя воротничок платья, быстро заговорила, едва не глотая слова.

Чем больше подробностей приобретал её рассказ, тем шире и изумлённее становились глаза мистера Эндрюса. Потом на его лице проскользнула неподдельная злость, на скулах заиграли желваки, взгляд потемнел, и ему пришлось с силой сжать ладони в кулаки в попытке заглушить бушующую в груди волну негодования.

Внутри него вспыхнул настоящий пожар, и все прошлые доводы рассудка, всё ещё миролюбиво твердившие ему о том, что поведение Милдред можно было понять и простить, отступили.

В конце концов, Тереза, вздохнув, добавила охрипшим голосом, чувствуя, что задыхается от противного комка, вставшего поперёк горла:

— Она и сейчас закрыта, я проверяла. А мадам запретила мне даже думать о том, чтобы как-то отпереть мисс Стейси.

Графиня Ротес неверяще закачала головой, прикрыв распахнувшийся в изумлении рот ладонью.

— Милдред сказала мне о ссоре со Стейси, — пробормотала она еле слышно, — но ни словом даже не обмолвилась об этом ужасном инциденте.

Томас молча замер, отпустив голову и глядя на свои начищенные ботинки. Графиня, обеспокоенная его внешним безучастием, осторожно коснулась его локтя, ожидая совершенно другой реакции. Но её не последовало. Тогда она чуть потрясла его за руку.

И Томас вдруг дёрнулся от её прикосновения, вскинув блестящие гневом глаза на замерших дам. Отличавшийся недюжинным терпением, он давно не вспыхивал так быстро и яростно, из последних сил заставляя себя контролировать эмоции. Тереза в испуге отшатнулась от него.

— Почему же вы не пришли раньше? — возмутился он, стараясь говорить как можно спокойнее, хотя в груди всё клокотало.

Тереза сконфуженно опустила глаза и тихо шмыгнула носом.

— Говоря честно, мистер Эндрюс, идея прийти к вам появилась у меня не сразу. А как только я на это решилась, миссис Монтгомери, будто чувствуя что-то, уже не отпускала меня ни на шаг до самого ужина.

— И всё это время вы просто бездействовали? — спросил Томас грубо. Но быстро одёрнул сам себя, выдыхая шумно и тяжело. — Извините, я не хотел обвинять вас. Вы молодец, Тереза! Молодец, что пришли. Не переживайте, я разберусь со всем.

От торжественной уверенности в его голосе мисс Джонс сразу стало спокойнее. Ей хотелось верить ему. Тому, что он не просто бросал слова на ветер. Она, приободрившись, даже позабыла о нависшей угрозе остаться без работы. Тем более, что даже графиня Ротес была на стороне Стейси, а миссис Монтгомери осталась в явном меньшинстве.

— Что же нам делать, мистер Эндрюс? Оба ключа теперь у Милдред. Не ломать же нам дверь, право слово, — мягко заметила графиня, и Томас напряжённо нахмурил брови, отчего над переносицей появились глубокие морщины, выдавая идущую в нём мощную мыслительную работу.

— Есть третий ключ. У стюардов, — отозвался он и обратился к Терезе. — Если не ошибаюсь, к каюте Стейси… кхм, я хотел сказать, мисс Монтгомери приставлена мисс Люси, верно?

— Да, сэр.

— В таком случае, мне нужно, чтобы вы сходили к ней и одолжили этот ключ, — он торопливо добавил. — Скажите, что… Да, скажите, что потеряли ключи, включая запасной. Она выдаст вам свой.

— Я, мистер Эндрюс? — Тереза испуганно сжалась. — Если миссис Монтгомери узнает…

— Чёрт, об этом я сразу не подумал! В таком случае, вы, графиня. Вы сможете сделать мне одолжение? Я не хотел бы идти сам, чтобы не компрометировать мисс Монтгомери перед персоналом.

— Разумеется, — с готовностью отозвалась графиня Ротес. — Скажите мне лишь, где искать эту мисс Люси. Я отправлю к ней свою горничную.

И, узнав всё, что нужно, графиня ушла к себе. Томас же, позабыв о том, что его уже дожидался мистер Джокин, сходил в каюту, чтобы сменить фрак на более удобный костюм, а потом вновь тяжело опустился на диванчик у дверей собственной комнаты. Тереза устроилась неподалёку — в соседнем кресле, старательно делая вид, что была абсолютно спокойна и присела просто отдохнуть.

Ожидание сковывало до муки. Мистер Эндрюс то и дело вынимал из кармана часы, сверяясь со временем, а потом принимался постукивать по подлокотнику, словно пытаясь выбить морзянкой какое-то послание. Будь здесь радисты, они бы явно сошли с ума от той чепухи, что выходила из-под его пальцев.

Тереза видела его нервозность — с поджатых губ то и дело срывались беззвучные вздохи. А когда мимо проходил кто-то, останавливаясь рядом с мистером Эндрюсом, чтобы завести разговор, он лишь кивал и быстро сводил на нет любые попытки начать беседу. Ему было не до того.

Волнение за Стейси пронзило его с новой, ранее неизвестной силой. Это были не те чуть легкомысленные переживания, что кто-то мог обидеть мисс Монтгомери неосторожно брошенным словом. Нет, от понимания того, что она была одна, запертая без возможности даже просто позвать на помощь, у него настоящим ужасом сводило пальцы. И как только могла Милдред поступить так безрассудно и жестоко?

Томас помотал головой. Оставалось лишь надеяться, что самые страшные его опасения не стали реальностью.

Графиня появилась спустя долгие пятнадцать минут. И она не выглядела воодушевлённой. Мистер Эндрюс, а следом за ним и Тереза, крутившая в руках платок, отданный ей Теодором, сразу поднялись на ноги.

«Ну?» — едва сдержала в себе совершенно беспардонный вопрос Тереза, гладя на графиню Ротес так испытующе, что той стало не по себе.

— Что же? — всё-таки не сдержался Томас.

Графиня покачала головой.

— Мисс Люси сказала, что уже отдала свой ключ сегодня днём, потому что Милдред заявила ей об утере выданной пары. Кажется, она продумала и это.

Томас изумлённо поднял брови. А потом, вздохнув, потёр пальцами переносицу.

— Значит, будем ломать, — произнёс он решительно и твёрдо.

— Дверь? — Тереза даже приоткрыла рот, представив только, как мистер Эндрюс будет её выламывать, навалившись со всей силы.

— Замок, — коротко отрезал он. — У вас есть шпилька или какая-нибудь ненужная булавка?

Графиня Ротес не смогла сдержать смешка.

— Так вы, оказывается, взломщик, мистер Эндрюс!

Он криво улыбнулся и благодарно кивнул Терезе головой, осматривая протянутую ему спиральную шпильку для волос. Её вполне легко было выгнуть пальцами, что Томас и начал делать, вполне довольный тем, как у него всё в итоге выходило.

— Подойдёт, — наконец, констатировал он, когда спираль была более или менее выпрямлена и напоминала собой остроносый крючок. — Вы пойдёте со мной?

— Конечно! — воскликнули одновременно Тереза с графиней.

Более никто медлить не стал. Втроём они прошли прямо к каюте мисс Монтгомери по пустующему коридору, представляя собой, должно быть, довольно любопытную процессию. Радовало лишь, что никто по пути не приставал с ненужными расспросами.

Остановившись у нужной двери, Томас на всякий случай повернул ручку, впрочем, мало рассчитывая на то, что было открыто. Дверь, нисколько его не удивив, не поддалась.

Тогда Томас, скинув с плеч пиджак прямо на пол, чтобы ничто не сковывало движения, и поправив рукава белой рубашки, опустился на одно колено, примеряясь импровизированной отмычкой к размеру замочной скважины.

— Есть ещё какая-нибудь заколка? — спустя пару минут спросил он негромко, понимая примерно, каким образом можно было попытаться открыть дверь.

Теперь уже графиня Ротес передала ему свою булавку. Вооружившись ей и раскрученной шпилькой, мистер Эндрюс принялся за дело. Тереза периодически поглядывала по сторонам. Казалось, только её волновало возможное несвоевременное появление миссис Монтгомери. Но в коридоре было по-прежнему безлюдно и тихо. Слышалось только, как что-то щёлкало в замке и как время от времени вздыхал от напряжения Томас.

Он не спешил. Делал всё медленно и аккуратно, стараясь всё же не сломать неподдающийся механизм. Пару раз шпилька выпадала из его пальцев, и мистер Эндрюс, тихо шипя сквозь зубы, начинал всё сначала.

Когда графиня уже стала думать, что ничего толкового из этой его затеи не выйдет, что-то звонко хрустнуло, а Томас неожиданно поднялся на ноги и, оттерев ладонью пот со лба, уверенно потянул ручку.

Дверь, немного скрипнув петлями, открылась.

Графиня вошла внутрь, едва не запнувшись об валявшийся у самого порога саквояж. Впрочем, никаких других следов бурной ссоры, которых она ожидала, заметно не было — кресло стояло плотно придвинутым к туалетному столику, вещи были аккуратно расставлены по своим местам, кровать заправлена, а гардеробный шкаф — закрыт. Казалось, что кто-то просто торопливо оставил сумку у двери, не удосужившись её убрать.

Это было первым, что бросилось в глаза. И такой порядок, признаться, вызывал удивление.

Вошедшая следом Тереза непонимающе завертела головой.

— А где же мисс?

Графиня молча указала в сторону шкафа. Там, прямо на полу, в самом углу, прислонившись спиной к дверце, сидела Стейси. Она спала, опустив голову на плечо, и Тереза смело шагнула ближе, опускаясь перед ней на корточки.

На её лице, бледном и как будто разом исхудавшем, были отчётливо заметны дорожки недавних слёз. Тереза с жалостью прикоснулась к её щеке самыми кончиками пальцев — никакого синяка или даже покраснения от пощёчины на коже не оказалось, но это было лишь внешне. Внутри, Тереза знала точно, удар всё ещё обжигал мисс Монтгомери своим холодом.

— Родная, — позвала осторожно графиня, тоже склонившись над ней, и провела рукой по спутанным волосам Стейси, освобождённым от лент и заколок.

Слипшиеся от слёз ресницы тут же затрепетали. Стейси, моргнув пару раз, взглянула покрасневшими глазами на графиню Ротес и тут же отшатнулась в ужасе от её прикосновения.

— Не надо, — хрипло пробормотала она. — Не надо меня трогать.

— Милая, я ничего тебе не сделаю, — как можно доверительнее произнесла в ответ графиня, хотя такой ничем не обоснованный испуг и обидел её. Но она решила не придавать этому значения, понимая, что Стейси была совершенно не в том состоянии, чтобы отдавать себе отчёт в своих действиях. — Мы хотим тебе помочь.

— Зачем, тётя Ноэль? Не надо мне помогать. Вы сами сказали, что не будете вмешиваться, вот и не вмешивайтесь, — всхлипнув, попросила она. В голосе её так и сквозило невыносимой обречённостью.

Графиня изумлённо выдохнула. А потом вдруг рухнула перед Стейси на колени, притягивая её к себе за плечи и прижимая крепко-крепко к груди. Всхлип повторился, и графиня Ротес почувствовала, как чужие горячие слёзы обожгли ей шею.

— Я была не права, — забормотала она, целуя мисс Монтгомери в макушку. — Тереза рассказала нам, что случилось у тебя с матерью. Я не думала, что так всё обернётся.

Стейси, отстранившись, затёрла глаза кулаками, отчего тонкая кожа покраснела ещё сильнее.

— Вам? — спросила она. — Кому «вам»?

Графиня недоумённо обернулась на приоткрытую дверь.

— Что же вы не заходите, мистер Эндрюс? — громко позвала она. Томас неуверенно шагнул внутрь.

— Я не решился… — начал было он.

Но в ту же секунду Стейси вскочила на ноги, делая несколько шагов и едва не падая в его руки из-за вмиг затуманившего сознание головокружения. Мистер Эндрюс тут же подхватил её, чувствуя, как взволнованно заколотилось в груди сердце. Он даже и не обратил внимание на то, что перекинутый через локоть пиджак соскользнул на ковёр.

— Томас, — пролепетала она, вцепившись в рукава его рубашки, слепо и бестолково целуя его в подбородок сухими губами.

Эндрюс, пусть и смущённый присутствием графини и Терезы, ответил ей тем же, коротко клюнув её закрытым ртом в висок. А потом нежно обхватил широкими ладонями её лицо, ласково ведя большими пальцами по бархатной коже и стирая вновь выступившие слёзы.

— Мне так жаль, — вздохнул он, заглядывая ей в глаза. — Если бы только я знал… Это всё из-за меня.

Но Стейси быстро-быстро замотала головой.

— Нет. Мама бы не злилась так сильно, не наговори я ей всяких гадостей. Я тоже обидела её… Но она против, Томас. Почему она настолько против?

Мистер Эндрюс в изумлении смотрел на то, как взволнованный румянец окрасил щёки Стейси, избавив её от пугающей бледности. Она оправдывала мать! Оправдывала то, как жестоко та обошлась с ней, считая, что спровоцировала сама!

Томас недовольно покачал головой. Сейчас было не время для нравоучений, но ему не понравилось, что Стейси так покорно и просто переняла на себя весь груз вины. Тяжело вздохнув, он притянул её ближе, зарываясь носом в шёлк волос.

— Я не знаю, милая, — произнёс он, покосившись на стоящих неподалёку, старательно не смотрящих на них Терезу с графиней. — Быть может, я ей просто не нравлюсь.

Стейси тихо хмыкнула ему в шею.

— Как ты можешь не нравиться?

Эндрюс только пожал плечами.

— Как ты себя чувствуешь? Голова не болит? Может, хочешь есть? — засыпая её вопросами, поинтересовался Томас, решив сменить тему на что-то более насущное.

— Теперь всё в порядке, — отозвалась Стейси. — Только пить хочется.

— Я поставлю чайник… — вмешалась вдруг предприимчивая Тереза, но графиня Ротес, положив ей руку на плечо, успокаивающе притормозила этот энтузиазм.

— Я предлагаю всем сейчас пойти в наш люкс. Думаю, Глэдис будет совсем не против. И, наверное, тебе лучше остаться на ночь не здесь, а у нас, дорогая. Мне так будет спокойнее. К тому же… Мистер Эндрюс, в итоге вы сломали замок?

— Сломал, — кивнул головой он и мягко усмехнулся на недоумённый взгляд Стейси.

— Вот. Тем более.

Никто и не стал спорить. От этого решения спокойнее стало не только графине, но и самому Томасу. По крайней мере, Стейси не останется одна, а будет под чутким присмотром. Вести её к себе он пока не имел морального права. А завтра… Уж он-то сможет договориться с бюро, чтобы мисс Монтгомери предоставили одну из пустующих кают на оставшийся срок плавания, если в этом возникнет необходимость. Замок ведь действительно был теперь сломан.

Выходя из каюты, они просто прикрыли за собой дверь. Томас накинул пиджак на плечи, поправляя перекосившийся воротник рубашки, следуя точно за графиней. Стейси шла с ним бок о бок, иногда касаясь его ладони своими холодными пальцами. От каждого такого прикосновения ему казалось, что всё вокруг становилось будто теплее и ярче. И до дрожи расхотелось идти куда бы то ни было с кем-то, кроме Стейси. Ему хватило бы только её. Ему нужна была сейчас только она одна.

Томас не сдержался, когда они пройдя череду коридоров, оказались буквально в нескольких шагах от каюты, в которой разместились графиня Ротес с мисс Черри. Посторонних поблизости не было.

И он переплёл свои пальцы с её, несмело дрогнувшими ему навстречу, а потом поцеловал тыльную сторону ладони. Стейси подняла на него широко распахнутые глаза. Ей отчаянно захотелось прижаться к его груди. Она уже потянулась вперёд, ему навстречу…

Графиня Ротес, обернувшаяся на них в тот момент, неловко кашлянула, привлекая к себе внимание, а потом приглашающим жестом указала всем на дверь. Первой внутрь протиснулась Тереза, которая принесла для мисс Монтгомери только самые необходимые вещи, а потом замерла посреди каюты, не зная, куда деваться. Графиня отправила её в сторону одной из спален, где и планировала оставить племянницу на ночь, сама же, заглянув к отдыхавшей на крытой веранде Глэдис, предупредила ту, что у них гости.

— Располагайся, располагайся, дорогая, — проворковала через дверь мисс Черри, дремавшая после ужина на шезлонге, не найдя в себе сил выйти и поприветствовать пришедших.

Томас тихонько фыркнул себе под нос, и Стейси не сдержала улыбки, принимая от графини стакан воды с лимоном. Здесь, в этом богато украшенном люксе, казалось, просто обязанном отталкивать своей пышностью и холодной роскошью, ей наконец стало спокойно.

— Я, наверное, пойду, мисс, вам надо отдохнуть, — сказала Тереза, когда вещи были аккуратно разложены на столике её заботливой рукой.

— Куда же ты пойдёшь? А если мама… Я слышала, она грозилась тебя уволить!

— Похожу немного по палубам, — просто покачала головой та в ответ и слабо улыбнулась одними уголками губ. После всего предстоящая встреча с миссис Монтгомери её пугала до дрожи в коленях. — А потом поднимусь к мадам. Будем надеяться на лучшее, мисс.

— Спасибо тебе, Тереза! За всё спасибо.

Прежде чем позволить ей уйти, Стейси мягко коснулась её подрагиваюшей ладони. И следом, глубоко втянув в лёгкие воздух, порывисто обняла растрогавшуюся мисс Джонс за плечи. Та, очарованно вздохнув, с готовностью прижалась к мисс Монтгомери в ответ.

— А я пока схожу предупредить Милдред, что ты останешься сегодня у нас, дорогая, чтобы она не перевернула весь корабль вверх дном, когда заметит твоё отсутствие. Отговорку про твоё освобождение уж я ей сочиню, — поджав губы, задумчиво произнесла графиня и, сверкнув глазами, добавила. — Скажу ей ещё, что ты уже спишь, чтобы она не придумала врываться сюда.

Стейси согласно закивала.

— Ах да! — прежде чем выйти в коридор за Терезой, графиня резко остановилась и оглядела Томаса. — Вы, мистер Эндрюс, можете пока остаться. Я надеюсь на ваше благонравие.

Под её взглядом, таким понимающим, Стейси откровенно раскраснелась и отвернулась, прикладывая ладони к пылающим щекам. Томас отрывисто качнул головой.

— Можете не сомневаться.

Графиня добродушно улыбнулась. И, решив больше смущать, оставила их наедине. Когда её шаги затихли в глубине коридора, Стейси, взяв Томаса за руку, потянула его в сторону предоставленной ей комнаты.

— Что сегодня за день, — произнесла она негромко, закрывая за собой дверь и прислоняясь к ней лбом. Томас, замерший за её спиной, осторожно положил горячие ладони ей на плечи, чуть сжимая пальцы и наблюдая за рыжими бликами, то и дело вспыхивающими в её темных волосах из-за света ламп. — Ещё утром я была самой счастливой, а потом оказалась такой несчастной.

— А теперь? — спросил Томас шёпотом, наклоняясь к её уху.

— Теперь… — она тяжело сглотнула и развернулась в его руках, чтобы в следующую секунду спрятать лицо на его груди.

— Тебе правда надо отдохнуть, моя милая, — гладя её по голове, мягко заметил мистер Эндрюс. А потом повёл Стейси к кровати, усаживая её на пёстрое покрывало и садясь рядом сам.

— Теперь я тоже счастлива, — сказала Стейси хрипло.

От Томаса не укрылось, что она старательно сдерживала душившие её слёзы. Только вот он никак не мог понять, что послужило их причиной — накопившаяся ли усталость, обида или вообще что-то иное? Он прижал её к себе покрепче, пытаясь забрать хотя бы крохотную часть этой боли, пусть и сомневался, что это могло получиться.

— Всё хорошо. Отныне всё будет хорошо, — хмурясь, произнёс Томас, убеждая в этом и самого себя.

— Я так устала. Мне хочется домой, — всхлип против воли сорвался с её губ.

Эндрюс вздрогнул, подумав, что, должно быть, она теперь и не понимала, где у неё дом, оказавшись где-то посреди Атлантического океана между чужой Америкой и покинутой Великобританией. Между местом, куда она отчаянно не хотела, и местом, где больше её никто не ждал.

— Я хочу, чтобы ты знала, Стейси, — мягко гладя её ладони, сказал он, собравшись с мыслями и сосредоточенно глядя на неё. — Я хочу быть с тобой, защищать тебя… Я… думаю о том, чтобы после этого рейса забрать тебя с собой. Если только ты согласна…

Стейси вдруг резко отодвинулась от него. Мистер Эндрюс подумал, что сказал что-то не так, что слишком поторопился, предлагая ей это, но в следующую секунду она уже обвила руками его шею, согревая дыханием кожу над помятым воротником рубашки.

— Пожалуйста, только не оставляй меня теперь одну. Не будь как все, хорошо? Не оставляй меня, — жмурясь и цепляясь за его плечи, забормотала она, слепо целуя его куда придётся — в висок, в крыло носа, в ухо…

Когда её нежные губы неосторожно коснулись уголка его рта, Томас шумно втянул носом воздух и ещё крепче прижал Стейси к себе. Хотя, казалось бы, куда уж крепче.

— Я не оставлю, — прошептал он, зарываясь лицом в её волосы.

А потом нашёл губами её рот и с жаром поцеловал. Крупная дрожь пробежала по всему телу, а в животе что-то сладостно затянуло. Стейси запылала, почувствовала, как в один миг стало невыносимо тепло, и испугалась своей реакции.

Томас, будто без слов понимая её, отстранился раньше, чем она успела попытаться хоть как-то его остановить. И тут же пожалела о том, что больше не чувствовала прикосновений его рта.

Она невольно улыбнулась такой противоречивости, не до конца понимая саму себя. Ей казалось, что ещё немного, и сознание совсем перестанет ей подчиняться. Пальцы её против воли потянулись к собственным губам, немного пульсирующим и припухшим, будто в попытке доказать себе, что всё это действительно происходило в реальности. Томас, не отрывая взгляда, наблюдал за её лицом.

— Непривычно, да? — спросил он проникновенно, вспоминая, как ещё утром Стейси смущалась просто его коснуться.

— Да, — беззвучно произнесла она. А потом, робея и пряча глаза, схватилась за его руки, будто они были для неё центром чего-то, точкой опоры, держась за которую, она не боялась оступиться. — М-можно… Можно теперь я?

— Что?

— Я сама…

Она толком ничего ему не объяснила, лишь, будто решившись на что-то, приподняла плечи, а потом неумело ткнулась сомкнутыми губами в его рот, не дыша и ощущая, как канарейкой заметалось в груди сердце. Томас застыл от неожиданности. И прикрыл глаза, наслаждаясь лёгкими, пархающими касаниями.

— Милая моя… Девочка моя… — бормотал он то и дело между её поцелуями, едва не млея от того, каким невинным и мягким было всё это.

— Я хочу уехать с тобой, Томас. Только с тобой, — выдохнула она ему в губы, опалив жарким дыханием.

И всё отступило на второй план.

Сев поудобнее, пристроив голову на его плече, Стейси только тихонько вздохнула. И Томас обнял её.

О, сколько мыслей должно было пронестись в её сознании! Но она не могла думать ни о чём, будто кто-то распахнул широко окно, и поток свежего воздуха хлынул в комнату, наполняя её собой, взбалтывая и выветривая все тревоги.

Дыхание Томаса, глубокое и размеренное, успокаивало её. Они молчали. И в этом долгом молчании им было уютно.

Её волосы под пальцами напоминали ему гладкий шёлк, и он неспешно перебирал их, вдыхая дурманящий сиреневый аромат.

— Как же я люблю тебя, — прижался он щекой к её макушке, говоря тихо-тихо, боясь спугнуть это ощущение покоя, коснувшееся их.

Но Стейси не отозвалась. Томас чуть склонил голову, чтобы взглянуть на её лицо, и заметил, что глаза её были прикрыты, ресницы нежно трепетали, а с губ, алеющих от его поцелуев, слетало только лёгкое дыхание.

Улыбнувшись, тронутый тем, с какой доверчивостью жалась она к нему во сне, Томас медленно отстранился, не желая её разбудить. А потом, бережно придерживая одной рукой её голову, переложил Стейси на подушки.

Руки её, всё это время державшиеся за него, словно за спасательный круг, безвольно соскользнули на покрывало.

Томас укрыл её краем одеяла, жалея лишь о том, что не мог просидеть вот так, рядом с ней, всю ночь. Едва касаясь, убрав с её лица прядку волос, скользнув кончиками пальцев по мягкому завитку у уха, он, не сдержав в себе нежность, прижался губами к её лбу.

А затем порывисто вышел в гостиную, погасив свет и закрывая за собой дверь.

В кресле, устроившись у тлеющего камина, сидела вернувшаяся от Милдред графиня.

— Она уснула, — оповестил Ноэль мистер Эндрюс и, подумав, добавил. — Спасибо, что позволили остаться.

Графиня Ротес слабо улыбнулась, пригубив из бокала.

— Быть может, вина, мистер Эндрюс? Непростой выдался вечерок.

— Благодарю. Я откажусь.

Он внимательно взглянул на часы, установленные на каминной полке, и вдруг поморщился, что-то вспомнив.

— Куда-то спешите? — проследив за его взглядом, поинтересовалась, вставая, графиня.

— Работа, — Томас поджал губы. — А я давным-давно опоздал.

Понимание этого вернуло его, разморённого в объятиях Стейси, в реальность. Они всё ещё плыли на «Титанике». А он всё ещё был не просто пассажиром, а главным конструктором, первоочередная задача которого в этом плавании — поддерживать успешную работу всего судна, начиная от винтиков котельной и заканчивая… Да, заканчивая вытяжной трубой в камбузе.

— Не терпит до завтра?

— Нет. Надо сходить, вдруг меня всё-таки ждут.

И мистер Эндрюс, коротко откланявшись, решил, что и без того злоупотребил гостеприимством. А потому поспешил попрощаться.

— И всё-таки, Стейси была права, — услышал он задумчивый голос графини Ротес, собираясь было уже переступить порог.

Томас обернулся и вопросительно приподнял брови.

— Вы действительно хороший человек, господин судостроитель.

Растерявшись, Томас лишь снова кивнул и покинул чужую каюту. Прежде чем пойти к мистеру Джокину, ему следовало заглянуть к себе, чтобы забрать нужные чертежи.

Мысли его, однако, были совсем не об этом. И он, потирая морщившийся от напряжения лоб, пытался понять, что имела в виду графиня. Выходило, что они со Стейси когда-то успели его… обсудить?

Мистер Эндрюс фыркнул себе под нос и усмехнулся. Идущий мимо стюард странно на него покосился, и Томас, тряхнув головой, поспешно сменил глупо-влюблённое выражение лица на что-то более подходящее пустому коридору корабля.

Но до каюты он так и не дошёл. На том самом диване рядом с его комнатой, что ещё некоторое время назад занимали они с графиней, хмурясь и поджимая тонкие губы, сидела Милдред, раздражённо постукивающая носком туфель по линолеумным плиткам. Вот с кем встречи он сейчас точно не ждал!

— Вы приложили к этому руку, верно? — не вставая с места, даже не взглянув на него толком, спросила миссис Монтгомери, хотя её слова больше походили на утверждение.

— Прошу прощения? — непонимающе вскинул бровь Томас.

— Вы помогли её выпустить? Мою дочь.

Томас не стал отпираться. Только строго кивнул и с предельной невозмутимостью ответил, чувствуя, как поутихшее было негодование вновь заколыхалось в нём:

— По-вашему, было лучше, если бы ей стало плохо одной в запертой каюте? Или если бы её свалил голодный обморок?

— Не стройте из себя невинную добродетель! — морщась, произнесла она, кажется, всё-таки успев подумать о таком исходе.

— А я и не строю! — неожиданно резко ответил Эндрюс. В голосе его, обычно глубоком и учтивом, проскользнули грубые нотки ирландского акцента. — Ни добродетель, ни кого бы то ни было ещё. Я просто забочусь о Стейси, пока вы…

Он сильно сжал ключ от каюты в кулаке, чтобы не нагрубить, чувствуя, как резной след отпечатывается на коже.

— Что вы хотели сказать? Договаривайте, мистер Эндрюс.

— Пока вы делаете ей больно своим отношением. Вы же сами говорили, что хотите для неё только счастья. Так давайте же вести себя как взрослые люди. Я люблю Стейси. И заявляю вам это со всей серьёзностью.

— Как можно полюбить меньше чем за неделю знакомства?! Недели нет ещё, понимаете? Вы же её не знаете совсем! Вскружили голову, а потом? Она будет рыдать на моём плече. И всё из-за вас!

— Вы опять меня не слышите. Даже не пытаетесь услышать, — тяжело вздохнул он, устав на сегодня бороться. — Извините, но я сейчас я слишком занят для бесполезных препирательств.

И, не прощаясь, живо скрылся за дверью каюты.

В это утро Стейси проснулась от лёгкого прикосновения к щеке. Она подалась ему навстречу и, жмурясь, тихонько вздохнула. А потом сладко потянулась, почувствовав, как соскользнуло с плеч тёплое одеяло.

— Просыпайся.

Голос слышался словно сквозь вату. Стейси сонно замотала головой, и мягкая улыбка сама собой появилась на её губах.

— Просыпайся же, уже десятый час, — раздалось куда настойчивее.

Она резко распахнула глаза. И, дёрнувшись, отшатнулась, едва не стукнувшись затылком об изголовье кровати.

— Мама…

Милдред сидела совсем рядом. Рука её, так и замерев в воздухе, едва заметно дрогнула, а пальцы сжались в кулак, стоило только заметить в глазах дочери испуг.

— Теперь ты шарахаешься от меня, — тяжёлый вздох, казалось, был обвиняющим.

— Я не ожидала увидеть тебя… здесь, — мисс Монтгомери заозиралась по сторонам, будто ещё не до конца понимая, где находилась. Но воспоминания о прошлом вечере тут же накатили на неё жаркой волной. Она зарделась, почувствовала, как запылали от былых поцелуев губы, и попыталась сесть, но лишь запуталась в юбках платья, корсет которого невыносимо сдавил грудь.

— И всё-таки, я пришла, — мать склонила голову набок. И посмотрела так ожидающе, что Стейси растерялась. — Ничего не хочешь мне сказать?

Мысли лениво заворочались в голове, и Стейси в попытке понять, что от неё требовали, приподнялась на локтях, хмурясь и вглядываясь в лицо Милдред. Которая смотрела не менее испытующе. Только щурилась куда острее, проложив взглядом ощутимый маршрут от глаз дочери к её приоткрытому рту, а затем щёку обожгло фантомное покалывание.

Стейси невольно прижала к ней ладонь. Слишком уж свежи были воспоминания о том, что произошло прошлым утром.

И на что рассчитывала мама, оставалось также неясно.

Но та, видимо, сама поняв, что одними своими пристальными переглядками ничего не добьётся, недовольно произнесла:

— Я всё ещё обижена на тебя.

Стейси без сил опустилась обратно на подушку, чуть взволнованно пытаясь поправить измятые рукава платья задрожавшими пальцами.

Это был однозначный намёк. Или, скорее, требование. Милдред ждала, жаждала услышать извинения, словно бы подтверждающие правоту её поступков. И манипуляция эта легко легла на годами подготавливаемую почву — Стейси лишь подумала о том, как несправедливо было заставлять её просить прощение после произошедшего. Но ничего не возразила, только задёргала край кружевной тесёмки и опустила взгляд, прячась от не отпускающего ни на секунду внимания.

— Я жду, — поторопила Милдред.

Стейси дёрнула плечами.

— Я не хотела, чтобы так… — сдавшись, пробормотала она. — Прости меня за те слова.

— И только за них? — изумлённо подняла брови мать.

— Я не буду извиняться за то, что чувствую, — протестуя, вскинула глаза Стейси и, осмелев, добавила. — К тому же, я тоже имею право на тебя обижаться.

— Упрямая!

Милдред фыркнула и, закачав головой, тяжко вздохнула, кажется, даже и не подумав, что нужно было извиниться в ответ. По крайней мере, она ничего не сказала вслух. Стейси не заметила, как нервно забегали её глаза в попытке скрыть неконтролируемое волнение.

Из-за этого разочарование куда отчётливее отразилось в изогнувшихся бровях Стейси, и она решила, что надо бы, наконец, вставать, раз уж разговор ни к чему не вёл.

Выпутываясь из плена одеяла и юбок, она не ожидала, что мать всё это время будет молча наблюдать за ней. Но Милдред ничего не говорила — смотрела настороженно и пасмурно. И лишь когда Стейси принялась переодеваться в принесённое Терезой платье, чтобы идти на завтрак, мама подошла ближе.

— Я помогу тебе, — сказала она, принимаясь за шнуровку на спине. Стейси тихо шикнула, когда Милдред дёрнула сильнее нужного. — Прости.

— Ничего страшного.

— Я не об этом, — помотала головой миссис Монтгомери и с шумным вздохом развернула дочь к себе лицом, избегая смотреть ей в глаза. Осторожно коснувшись её щеки, из-за чего Стейси заметно вздрогнула, Милдред выдавила. — С моей стороны это было недопустимо.

Та, не зная, что ответить, отстранилась. Милдред сжала губы в тонкую линию.

— Но ты и сама виновата, — куда строже заговорила она. — И этот… Эндрюс.

— Ох, мама, давай не будем снова, — отчаянно взмолилась Стейси. — Томас не…

— Томас? Теперь он просто «Томас»?

— Мистер Эндрюс, — нехотя исправилась она. — Не говори ему, пожалуйста, плохих слов.

— А что же мне, молчать?

— Лучше молчи, — зажмурилась она, почувствовав, как крепко впились пальцы матери ей в плечи. — Он не заслуживает…

— Хватит, Стейси. Не пытайся его оправдывать, потому что у тебя всё равно не получится меня переубедить, — наморщив нос, произнесла Милдред.

— Но почему, мама? Ты ведь совсем его не знаешь.

— А ты? Что тебе известно, кроме его имени? Быть может, он сказал тебе, каков его годовой доход? Или сколько этажей в его доме? Или…

— Разве это так важно? Я просто люблю его, — мисс Монтгомери мягко улыбнулась, будто ей было доступно нечто большее, чем знала мать.

Эта её тихая непоколебимость вызвала у Милдред недоумение. Она нахмурилась, дёрнула Стейси обратно, разворачивая её спиной и принимаясь лихорадочно тянуть атласный шнурок корсета.

— И что ты только в нём нашла? Какой-то там инженер… Сколько ему? Что-то около сорока? Тебе всего-то девятнадцать!

— Не в возрасте дело.

— Не в нём. Но сколько сил я вложила в то, чтобы разорвать твою прошлую помолвку с тем стариком. И чего ради? Чтобы ты путалась с кем-то, кто в два раза старше?

— Но ты же сказала… — Милдред в очередной раз дёрнула чересчур сильно, и Стейси подавилась вздохом, — ты сказала, что я смогу сама решать.

— Не пори горячку. Что решать? Прятаться ли с ним по углам? Нарешалась уже, — начиная вновь раздражаться, произнесла миссис Монтгомери, дыша сквозь зубы и стараясь не сорваться. — И не препирайся со мной, юная леди! Тоже мне — «люблю».

— Люблю, — упрямым шёпотом повторила Стейси, оперевшись на туалетный столик, но Милдред, слишком увлечённая бормотанием себе под нос, её не расслышала. Что, пожалуй, было даже хорошо, поскольку не привело к новому витку их спора.

* * *

Завтрак проходил в напряжённом молчании. Да, собственно, для разговоров и не было времени. За всей круговертью мыслей, Стейси совершенно позабыла, что обеденный салон скоро должен был вот-вот закрыться, чтобы разодетые в белые костюмы официанты могли раздвинуть столики и приготовить всё к утренней службе — в «Уайт Стар Лайн» позаботились о том, чтобы по воскресеньям на их кораблях проводились религиозные церемонии.

Причина, по которой над их столиком повисла тишина, имела, разумеется, совершенно иной характер. Милдред, несколько обиженная на графиню, не спешила заводить беседу, и та отвечала ей взаимностью. Мисс Черри же просто завтракала, не до конца посвящённая во все семейные перипетии. И только Стейси, не взявшая в рот ни крошки за прошедшие сутки, с интересом брала то одно, то другое блюдо со стола, нет-нет да и поглядывая по сторонам.

Людей в салоне оказалось очень мало. К её разочарованию, Томаса среди них не было.

Впрочем, она нисколько не сомневалась в том, что позже он бы сам непременно её нашёл, чтобы, если не поговорить, то просто назначить новую встречу. Она с тоской думала о том, что скорее всего не застанет его на службе — после завтраков, насколько Стейси могла судить, Эндрюс зачастую сразу же пропадал где-то в глубинах корабля, возвращаясь лишь ближе к обеду.

Она и предположить не могла, что, закончив с чаем, окажется застигнутой врасплох его внезапным появлением. Неожиданным, кажется, не для неё одной.

Просто в один миг лицо Милдред некрасиво перекосилось, и Стейси, сидящая напротив неё, непонимающе подняла брови.

— Что-то случилось?

Милдред скрипнула зубами и, будто готовясь к чему-то, отложила вилку, когда прямо за своей спиной Стейси услышала тёплый и такой родной голос, что не смогла не обернуться с живостью и радостным волнением. Томас, сложив руки за спину, стоял совсем рядом и смотрел только на неё. Губы тут же обожгло, будто в нетерпении, и она, устыдившись своих мыслей, спрятала глаза, чувствуя, как запылали щёки.

— Доброе утро, дамы, — кивнул тем временем мистер Эндрюс, стараясь не пересекаться взглядом с Милдред — он и без того весь вечер и ночь мучился от весьма нелестных о ней размышлений. — Здравствуй, Стейси.

Она чуть дрогнула от неожиданности и вскинула на него удивлённые глаза, в которых плескалась сводящая с ума нежность. О, с его стороны это была настоящая, продуманная провокация! Томас тихо хмыкнул, заметив мельком, как дёрнулась в негодовании миссис Монтгомери.

— Здравствуй, — Стейси улыбнулась одними только уголками губ и выдохнула едва слышно, так, что разобрал её, кажется, лишь он один, — Томас.

— Ты уже поела? — словно и не замечая прожигающего взгляда Милдред, продолжил он как ни в чём не бывало. Удивительно, но мама молчала. Быть может, просто не хотела устраивать скандал на людях? Стейси сейчас было не важно.

— Да, — сказала она.

— В таком случае, я украду тебя ненадолго.

Мистер Эндрюс подал ей руку, чтобы помочь встать, и Стейси без колебаний её приняла. Тётя Ноэль зашептала что-то на ухо ничего не понимающей Глэдис, в то время как Милдред не проронила ни слова. Стейси даже испугалась, что, обернувшись, она увидит на лице матери ненависть, но обнаружила в её твёрдом взгляде только отчаянную попытку сохранить невозмутимость — ничто из её слов так и не возымело на дочь эффекта.

— Я скоро вернусь, мама, — всё ещё пытаясь оправдываться, выдавила мисс Монтгомери. И повернулась к Томасу, чувствуя идущую от него уверенность. В его присутствии ей почему-то становилось куда проще быть смелой.

На них, удаляющихся из салона, смотрели с благодарностью — официанты, которые пытались закончить обязательные приготовления, потому как скоро должен был прийти капитан. С любопытством — мисс Черри и графиня, перекидывающиеся тихими репликами. И с нечитаемым выражением — Милдред, растерявшая разом все силы.

Томас вывел Стейси в приёмный зал ресторана, где, рассевшись в креслах, джентльмены и дамы дожидались десяти часов. Тут было многолюдно, что оказалось весьма кстати, поскольку никто не обращал на них, замерших у большой пальмовой кадки, никакого внимания.

— Украдёшь, значит?

Стейси шепнула это ему практически на ухо, поскольку Томас наклонился к ней ближе, чтобы лучше слышать её негромкий голос в общем шуме посторонних разговоров. Её выдох опалил кожу, и волосы на его затылке встали дыбом. На губах её тут же расцвела счастливая, но такая лукавая улыбка, что Эндрюс не сдержал тихого, хриплого смеха, жалея, что не мог сейчас просто прижать Стейси к себе.

— Не знаю, что на меня нашло, но… Украду! Даже не сомневайся, милая, — заговорчески зашептал в ответ он. — Я — ирландец. А, как считает твоя мать, ирландцы безрассудны. Вот и я, кажется, совершенно теряю с тобой рассудок.

— Мне бы этого не хотелось.

— Чтобы я выкрал тебя?

— Чтобы ты потерял голову, Томас, — незаметно касаясь пальцами его твёрдой, мозолистой ладони, пролепетала она стыдливо. — Я ведь не из тех, из-за кого обычно…

Она затихла. И было в этом её молчании что-то неправильное, неуверенное. Словно она сама не знала, насколько была прекрасна.

— Ох, не здесь это должно быть сказано, но, — он огляделся, чтобы удостовериться, что никому так и не было до них дела, — ты самая очаровательная девушка, которую я когда-либо встречал, Стейси. Я уже говорил, что люблю тебя… Это не просто слова. Я люблю твои глаза, твою улыбку. И мне так невыносимо видеть на твоём лице грусть.

— Томас…

— Я рассчитывал сказать тебе всё это немного позже.

— Зачем же сейчас, Томас? А если кто-нибудь услышит? — она побледнела, цепляясь за его пальцы.

— Ну и пусть, — мотнул он подбородком. — Я не хочу прятаться.

— Но ты же сам говорил про осуждение. Тогда, помнишь?

Томас болезненно поморщился. Он прекрасно помнил, как обидел её этими неосторожными и глупыми словами. А она запомнила, пропустила через самое сердце и даже сейчас, когда, казалось, всё между ними было более или менее понятно, не могла их забыть.

— Я говорил это, совершенно не соображая, что несу. Прошу тебя, не думай о других.

Стейси закачала головой. Мама всегда учила её жить с оглядкой на окружающих, сохранять в их глазах достоинство. А многочисленные «должна» и «надо» всю жизнь упрямо били по вискам, чтобы вот так просто избавиться от них.

— Я знаю, что тебе нелегко, — с сожалением в голосе произнёс Томас. — В этом и моя вина. Но мы справимся вместе, хорошо?

Раздался сигнал, приглашающий пассажиров первого класса обратно в обеденный салон. Гам, изначально не такой громкий, будто сразу же усилился в несколько раз — зашуршали юбки, застучали каблуки. Стейси не отрываясь смотрела Томасу в глаза.

— Давай встретимся сразу же после обеда, — предложил он.

— Ты не пойдёшь сейчас со мной?

— Не могу. Слишком много дел. В котельных…

Стейси не дала ему договорить. Быстро, всё ещё боясь, что кто-то заметит, но не оборачиваясь в поисках чужих настойчивых взглядов, она приподнялась на носках туфель и коротко поцеловала его в щёку, почувствовав идущий от кожи запах лосьона после бритья.

— Расскажешь мне после обеда, как ты справился со всем, ладно? — попросила мисс Монтгомери, и он, совершенно потерянный, только слабо кивнул.

Как бы ей ни хотелось остаться с ним, её всё-таки ждали. Стейси оказалась одной из последних, кто зашёл в обеденный салон, прежде чем портье закрыл двери. Капитан Смит уже занял своё место около буфетной ниши, и, пока он открывал молитвенник, сидящий за пианино Теодор Брейли начал играть протяжную христианскую мелодию.

Мисс Монтгомери не стала пробиваться к матери, хотя и увидела её в самом центре, между рядами собравшихся. Решив никого не тревожить, она просто замерла рядом с таким же нерасторопным Джеком Тайером, лениво переворачивающим тексты псалмов.

— Какая скука, — бормотал он себе под нос, пока другие пассажиры не начали петь. Там уж и ему, одёрнутому отцом, пришлось присоединиться.

Стейси же, смотря в текст, то и дело поглядывала на Милдред, бросающую на неё всевозможные взгляды, начиная от разочарованных и заканчивая обиженными. Последних Стейси совсем не понимала, потому как не чувствовала никакой вины. Но маме было, наверное, виднее. Она умела обидеться даже на малозначительную ерунду, что уж говорить о том, что Стейси посмела открыто уйти с мистером Эндрюсом из-за стола.

Она, задумавшись и позабыв про то, что надо было петь со всеми, вдруг заулыбалась. Ей вспомнилось лицо Томаса, неожиданно растерянное из-за её поцелуя и оттого очень милое, и на душе стало так хорошо, что невольные трогательные слёзы защипали в уголках глаз.

Ещё никто и никогда не смотрел на неё так. Никто не говорил тех слов, которые столь уверенно произнёс он. И, может, это было помешательством, но Стейси не могла теперь думать ни о чём другом, кроме как о Томасе.

Впоследствии эта её задумчивость не осталась незамеченной. Мама строго потребовала объяснений, но Стейси не смогла сказать ей ничего нового. А потом они ушли в библиотеку, и стало не до разговоров.

Под недовольным взглядом матери Стейси попросила у уже знакомого стюарда недочитанную книгу Брэма Стокера и заняла одно из кресел. Впрочем, свободных мест было не так уж много, потому как на воздухе ощутимо похолодало и пассажиры предпочитали прятаться в отапливаемых внутренних помещениях.

Роман увлекал, и, хотя порой становилось жутковато, Стейси с жадностью вчитывалась в каждую строчку, то и дело ёрзая на месте или съезжая по обивке к самому краю кресла.

В полдень она, совершенно зачитавшись, и вовсе крупно вздрогнула из-за громких звуков паровых свистков корабля, разнёсшихся над Атлантикой. Ей оставалось прочесть немногим более половины страниц, когда спустя время все стали потихоньку расходиться, чтобы приготовиться к обеду. Часы, как оказалось, пролетели совершенно незаметно.

Стейси хотела по привычке вернуться к себе в комнату, чтобы переодеться, но совершенно позабыла, что замок там был теперь сломан. Мама сказала, что прошлым вечером Тереза перенесла часть вещей — одежду и ценности — к ней в каюту. Но это казалось лишь временной мерой.

Она надеялась спросить у Томаса, можно ли было успеть всё починить до вечера — дополнительные спальные места в каюте Милдред попросту не были предусмотрены, а стеснять снова графиню ей совершенно не хотелось. Как и ночевать одной с незапертой дверью.

Но всеми этими вопросами она решила озаботиться позже, потому что мистер Эндрюс и без того хотел о чем-то поговорить.

Он и говорил, прямо за обедом — одними только взглядами. Ей было вполне достаточно и их, чтобы всё понимать. Специально или же случайно, но Томас занял ближайший к ней столик и сел напротив, как раз так, чтобы видеть её глаза.

В тот момент Стейси задумалась о том, что, пожалуй, слова обладали куда меньшей значимостью, чем им обычно приписывали. Потому что взгляды Томаса всего лишь за три четверти часа сказали ей куда больше — его лучистые карие глаза мерцали добротой, туманились, гладили каждую чёрточку лица, влекли и горели в нетерпении, и звали, и притягивали, и наслаждались своей молчаливой над ней властью.

И Стейси, сначала растерявшись, смотрела в ответ чуть стыдливо, словно прячась, потом с любопытством, теплотой, удовольствием, детской растерянностью и абсолютно женским пониманием. И разве нужны здесь были какие-то слова?

Из-за стола они поднялись вместе.

Мама тихо цыкнула, собиралась было одёрнуть дочь за рукав, чтобы та вела себя как подобает благовоспитанной юной леди, а значит — не ходила никуда с Томасом. Но не успела. Стейси уже ускользнула от неё к выходу. И мистер Эндрюс последовал за ней, бросив на Милдред строгий взгляд.

— Какая наглость! Как!.. — запричитала миссис Монтгомери, и графиня Ротес положила руку ей на плечо, стараясь успокоить.

Стейси отчего-то, даже если бы она это услышала, было всё равно. Сердце её билось в такт торопливому стуку каблуков, потому как, хотя она и не видела, но точно знала, чувствовала, что Томас был совсем рядом.

Пройдя через вращающиеся двери, он вывел её на широкий променад палубы А, увидев предварительно через окна, что других пассажиров там пока было немного. Те из них, кто решил после обеда выйти на воздух, медленно прогуливались вдоль борта или же лениво сидели в шезлонгах, вытянув ноги к тёплым солнечным лучам, пусть все и чувствовали запах приближающихся заморозков — это означало, что где-то впереди было ледяное поле.

— Я всё хотела тебя спросить, — заговорила Стейси, когда они небыстрым шагом направились в сторону носа корабля.

— Да?

— Что теперь будет с моей каютой?

— Утром я направил плотника, — со вздохом отозвался Томас и, будто извиняясь, поджал губы. — Он сказал, что замок не починить, надо только менять. Поэтому я… позволил себе сходить в бюро и попросить, чтобы тебе предоставили одну из незанятых кают. В-70, если точно, — она дёрнула бровями, и Эндрюс поспешно закончил. — Всё оплачено, разумеется.

— Ты что, заплатил за меня, Томас? — Стейси даже остановилась от удивления. Он вспыхнул и отвёл глаза, различив в её голосе неодобрение, но всё равно кивнул. — Не нужно было…

— Считай, что это была просто компенсация компании-судовладельцу за промашку главного инженера в выборе замков, — Томас немного нервно хохотнул. — Кто ж знал, что они так легко ломаются. А новые ключи, — он зашарил по карманам и, набрав в грудь воздух, выдохнул, — вот. Для тебя и Терезы.

— Но, Томас…

— Прости, что не посоветовался, но я не придумал ничего лучше.

Она видела, что он и без того волновался, и всё-таки не решилась возражать. Хотя хотелось.

— Спасибо.

Мистер Эндрюс дёрнул уголками губ и, коротко оглядевшись по сторонам, поспешил сменить тему.

— Ты не мёрзнешь? — спросил он, стоило только ветерку засвистеть между металлическими опорами. Его лёгкие порывы осторожно играли с бахромой платка, который Стейси накинула на плечи.

— Нет, на солнце совсем тепло.

— Это пока. К вечеру заметно похолодает. Капитан получил несколько ледовых предупреждений.

— И что это означает?

— Ничего особенного, — пожав плечами, сказал Эндрюс, шагая с ней бок о бок. — Просто теперь мы, наверное, всё же сбавим скорость и пойдём осторожнее. Хотя я и слышал, как радовались Асторы, что «Титаник» прибудет в Нью-Йорк уже шестнадцатого числа.

— А ты разве этого не ждёшь? — мягко улыбнувшись, спросила Стейси. — Только представь, твой корабль снова будет на первых полосах всех утренних газет!

— Ты говоришь совсем как Брюс, — Томас не смог сдержать смешка. — Но я скорее предпочёл бы, чтобы «Титаник» и вовсе шёл как можно дольше.

— Почему?

Томас, ничего не ответив, только помотал головой. И вдруг протянул Стейси ладонь.

— Что ты придумал? — спросила она, с сомнением покосившись на его пальцы, чуть покрасневшие на воздухе. Вокруг всё же было довольно много людей, чтобы вот так, не таясь, держаться за руки.

— Доверьтесь мне, мисс Монтгомери, — с усмешкой в глазах попросил он.

Стейси чуть дёрнулась от изумления — слишком уж знакомо это прозвучало.

— Ты же не хочешь?..

— Хочу. Возьми меня за руку, Стейси. Пожалуйста.

Ладонь его оказалась очень тёплой, такой согревающе приятной, что мисс Монтгомери могла бы позабыть даже о том, что все эти прикосновения он затеял неспроста, если бы не сковавший её ужас. Настолько сильный, что она и сама не чувствовала дрожи, охватившей тело. Зато почувствовал мистер Эндрюс, неторопливо подводя Стейси к леерам.

— Зачем это? — прерывающимся голосом спросила она, то распахивая широко глаза, то жмурясь, с силой сжимая его пальцы, отчего на коже появлялись белые следы. — Мы же поняли в прошлый раз, что мне это не помогает.

— Помогает, ещё как. Теперь ты вздрагиваешь куда реже, милая, — поглаживая её ладонь, заметил Томас и, подойдя совсем близко к краю, дал ей вцепиться в леерное ограждение.

— Это из-за тебя. Из-за тебя мне немного спокойнее. Но лишь чуть-чуть, — всё ещё не решаясь взглянуть на горизонт, призналась она, совершенно не ожидая, что Томас резко нахмурит брови и посмотрит на неё серьёзно и прямо.

— Знаешь, почему я это делаю? — спросил он. Она растерянно помотала головой, из-за чего старательно завитые Терезой кудри беспокойно заколыхались. — Я хочу, чтобы со мной ты ничего не боялась, Стейси. Ни высоты, ни неодобрения матери, — она приоткрыла рот в изумлении, — ни того, что останешься одна. Потому что я всегда смогу защитить тебя. Удержать, заслонить, увезти с собой… Я бы женился на тебе хоть сейчас, будь ты согласна. Но ещё слишком рано, и я не имею права просить тебя так скоро… Но непременно попрошу!

Он дышал тяжело и глубоко, будто пытаясь внести в эти слова куда больше смысла, чем можно было просто услышать.

Их надо было почувствовать.

Потому что они походили на клятву. Ту, которую дают у алтаря, но никак не на корабельной палубе, держась за леера.

Стейси, отводя взгляд к океану, теперь никак не решалась поднять на Томаса глаза.

— Взгляни на меня, — коснувшись её горящей щеки, взмолился он.

И она посмотрела. С покорностью, волнением и, к его облегчению, непередаваемой нежностью.

— Я люблю тебя, — сказала она просто, хотя и не слышала собственного голоса из-за оглушительно колотившейся в висках крови.

Мистер Эндрюс шумно выдохнул, и, наконец, не сдержал улыбки. Ему было всё ещё невозможно обнять её открыто, хотя сейчас этого хотелось до такой степени, что Томас опасался не сдержаться. Он лишь, не отрываясь, вглядывался в её лицо.

— Почему ты так смотришь? — пролепетала она, взволнованно дёргая нитки бахромы.

— У тебя в глазах целый океан, — осторожно коснувшись прядки её волос и заправив ту за ухо, отозвался он. — Ты — мой океан, Стейси.

А она подалась к его руке, схватилась за кисть и, не обратив внимания на поражённый выдох кого-то из прошедших мимо пассажиров, сама прижалась к его ладони щекой.

— Вот поэтому я хочу, чтобы «Титаник» никуда не спешил.

— Да, теперь я понимаю, — улыбнулась Стейси, чуть щуря глаза. — Я тоже этого хочу.

— Зато сейчас уже не так страшно, да? — усмехнулся Томас и кивнул за борт. Они стояли совсем-совсем близко.

— С тобой — страшно куда меньше.

* * *

— Я верну ему деньги при первой же встрече. Каков наглец! Придумал платить за тебя. На каком это основании, хотела бы я знать! — мама, кутаясь в тёплое манто, нервно вышагивала по комнате. Она мёрзла весь день из-за проблем с отоплением, то и дело возникающих на корабле. Гарантийная группа пыталась что-то с этим сделать, но, видимо, система ещё не работала в штатном режиме, поэтому где-то пассажиры замерзали, где-то же — маялись от духоты. — Хотя каюта, надо признать, отменная. У меня даже похуже будет. Зачем только тебе тут две кровати?

— Других свободных мест, наверное, не было, — Стейси тяжело вздохнула, наблюдая за тем, как Милдред внимательно и придирчиво разглядывала интерьер в стиле Людовика XIV. Дубовые резные панели уходили под самый потолок, выкрашенный в белый цвет, а мягкого, рассеянного света, струящегося от хрустальной люстры, вполне хватало на всю комнату.

— Или этот Эндрюс, — теперь Милдред называла Томаса не иначе, как «этот Эндрюс», — просто решил пустить тебе пыль в глаза. Посмотри, это позолота?

— Мам…

— Что «мам»? Вечно ты мямлишь себе под нос. Хочешь что-то сказать, говори чётко и громко.

Но Милдред, судя по всему, не желала ничего слушать. Она будто специально ушла в ванную комнату, чтобы осмотреться и там. Стейси же, отойдя к окну, тяжело вздохнула. Матери явно пришлось не по душе самоволие Томаса.

Но Стейси мучилась, потому как всё равно не могла понять этих резких выпадов в его сторону. Она не видела в маме ни одного намёка на то, что её недовольство сменится хотя бы показной благосклонностью. И совершенно не знала, что с этим можно было сделать.

— Ты несправедливо строга к мистеру Эндрюсу, — не выдержав, сказала она и крепко зажмурилась, словно сама испугавшись того, что осмелилась произнести это.

Миссис Монтгомери, хмурясь, выглянула из-за двери и окинула дочь осуждающим взглядом.

— Несправедливо? — спросила Милдред. И даже повторила в недоумении. — Несправедливо? А он, по-твоему, поступает правильно, когда ведёт себя так сумасбродно, да? И ты, кстати, ничем не лучше — пальцем стоит поманить, уже бежишь навстречу. Видел бы тебя Говард!

При упоминании отца мисс Монтгомери вздрогнула. Мама редко говорила о нём в последние месяцы. А когда вспоминала, это непременно болезненно кололо в самое сердце горькой тоской. Но сейчас Милдред ещё и пыталась помыкать от его имени, а это было совершенно нечестно.

— Что, — продолжила мать, — нечего возразить?

— Ты даже не пытаешься быть мягче.

— И не подумаю, — отрезала та. — Я требую от тебя сократить встречи с ним до минимума. И ты должна меня слушаться, — она вдруг самодовольно усмехнулась. — Видишь, я всё-таки не запрещаю тебе совсем с ним общаться и иду на уступки. Но чтобы в Нью-Йорке никаких подобных интрижек не было, ясно?

Стейси устало вздохнула. Мама, кажется, не восприняла всерьёз ни её чувства к Томасу, ни намерение вернуться домой, в Шотландию.

А зря.

Впрочем, заявить о своём несогласии Стейси не успела.

В каюту постучали, и Милдред, находившаяся ближе, раскрыла дверь. На пороге, держа в одной руке тяжёлый кожаный чемодан, а в другой — телеграмму, стояла взмыленная Тереза, занимавшаяся тем, что на пару со стюардом переносила вещи из одной комнаты в другую. Стейси и не думала, что везла с собой настолько много багажа.

— Спасибо, мадам, — поставив чемодан на пол и выдохнув от облегчения, произнесла Тереза и протянула Милдред телеграмму. — Это вам, из Нью-Йорка.

Мама тут же выхватила составленную радистами бумажку и принялась торопливо читать. Тереза в это время, подозвав к себе Стейси, незаметно отдала ей другой сложенный в несколько раз листок.

— Меня попросили передать, — еле слышно шепнула она. Мисс Монтгомери понятливо кивнула, отвернувшись, чтобы Милдред не увидела. И развернула записку.

Та, разумеется, была от Томаса.

«Милая Стейси,

Не жди меня сегодня за ужином. Я не смогу прийти, поэтому увидимся уже завтра, хорошо? Очень жаль, дела совсем не отпускают. Но мой тебе совет — если есть возможность, отложи все свои. Сейчас был на капитанском мостике и увидел, как прекрасен сегодня закат. Тебе непременно понравится. Сходи, поймёшь мой восторг. Знай только, что я сразу подумал о тебе, когда посмотрел на небо. Милая моя девочка, хотел бы я держать тебя за руку в тот момент.

Если всё-таки пойдёшь, обязательно оденься потеплее. Как я и говорил, стало холодно.

Прости, что край листа такой неровный — пришлось вырвать из блокнота.

Твой Томас»

Она тихонько вздохнула, прижала записку к трепетно подрагивающей груди и заулыбалась так умиротворённо, что даже Милдред, всё-таки это заметившая, ничего не сказала. Только покачала головой.

— Я хотела бы взглянуть на закат, — особо и на раздумывая, сказала Стейси. — Пожалуйста, пойдём со мной, мама, не будем ссориться. Только ты и я, как раньше, помнишь?

— Мне и без того холодно, а ты тянешь меня… — Милдред резко осеклась. А через миг лицо её вдруг расслабились и посветлело, словно тёплые воспоминания сами собой вспыхнули в мыслях, не позволяя ей хмуриться и тревожиться. — Пойдём, родная. Пойдём. Посмотрим на солнце. А потом поужинаем у меня, хорошо? Не хочу больше никого сегодня видеть.

— А как же приём в честь капитана?

— Думаю, поесть все смогут и без нас.

— Хорошо, мама.

Они не были единственными, кто решил насладиться видом солнца, скользящего над самой поверхностью воды. Казалось, на палубы, кутаясь, кто во что, высыпала добрая треть, если не половина пассажиров, теперь почему-то совершенно не пугавшаяся морозного воздуха. Всех, должно быть, согревала красота вечера — океан был словно пруд, совершенно безмолвен и тих. В нём, будто в зеркале, отражалась вся высота небосвода, высвеченного последними лучами уходящего дня.

— Как будто по воде рассыпали персики и абрикосы, — заметил кто-то сентиментально, и с ним сложно было не согласиться. Потому что всё светилось мягким теплом. А закатное солнце, преломляясь, блестело в оконных стёклах.

Это был один из тех вечеров, когда сама жизнь наслаждалась чудесами природы.

Стейси с матерью молча и неспешно шли по променаду. Милдред, чуть дрожа от холода, старательно прятала шею и озябшие руки в манто, но не прерывала прогулку, опасаясь нарушить то хрупкое единение, которое впервые за долгое время возникло между ней и дочерью, с детским любопытством смотрящей по сторонам.

В той же тишине они спустились в каюту Милдред, когда темнеющая часть неба вспыхнула первыми зажёгшимися звёздами, а над водой поднялась едва заметная белёсая дымка.

Стюардесса принесла им ужин. Тереза помогла миссис Монтгомери переодеться, потому как та больше не собиралась выходить из комнаты, а после ушла раскладывать оставшиеся вещи Стейси, хотя и очень надеялась попасть на вечерний концерт музыкантов.

Стейси тоже не хотела долго засиживаться, но, согретая горячим чаем и материнской мягкостью, осталась ещё на несколько часов. Устроившись на кровати Милдред и скинув туфли, она взялась за чтение какого-то романа, на название которого даже не взглянула. И время полетело совершенно незаметно…

Было уже за полночь, когда она, начиная дремать над особенно тоскливой частью книги, подумала о том, что новый день должен быть лучше предыдущего. И, может, мама всё-таки справится с собой, сдержит неосторожно данное обещание и позволит ей быть счастливой. Или хотя бы постарается.

Стейси хотела в это верить.

Когда она заметила, что Милдред уснула в кресле, то поняла, что ей и самой пора было идти спать.

Часы уже показывали двадцать минут первого.

Пятнадцатое апреля тысяча девятьсот двенадцатого года начиналось удивительно безмятежно.

В дверь встревоженно постучали.

Айсберг.

Томас сначала не поверил собственным ушам, подумал, что ослышался или неверно понял отправленного к нему капитаном офицера Муди. Но нет, тот высоким от волнения голосом повторил, заметив отразившийся на лице мистера Эндрюса ступор непонимания:

— Айсберг, сэр. Пожалуйста, поторопитесь.

А Томас не мог даже пошевелиться, не то что сдвинуться с места. Он замер, тяжело прислонившись спиной к дверному косяку, и лишь медленно моргал, пытаясь дышать.

Вдох-выдох… Вдох… Сердце колотилось в горле, в ушах шумело, а перед глазами вспыхивали тёмные пятна. Как же так? Неужели скорость не сбавили? Неужели вперёдсмотрящие не увидели?..

— Сэр? — отчаянно позвал Муди.

Томас дёрнулся и кивнул.

— Да-да, сейчас… Я…

Он резко развернулся и принялся торопливо надевать пальто. Действительно, следовало поспешить, даже если ничего критичного и не произошло. Но Томас всё равно волновался, как и каждый раз, когда с любым из кораблей что-то случалось. Чего только стоил прошлогодний инцидент с «Олимпиком», когда он две недели не мог нормально спать. Теперь это, с «Титаником». Прямо посреди Атлантического океана. Томас зажмурился и судорожно выдохнул, а потом стал быстро собирать разложенные на столе вещи. Бокал, стоявший рядом, дрогнув из-за его движений, опрокинулся, и красное вино разлилось кровавым пятном по одному из чертежей.

— Чёрт!

— Мистер Эндрюс! — вновь поторопил Муди, пока Томас пытался ладонью стряхнуть то, что ещё не успело впитаться в бумагу, оставляя за собой тонкие, тут же темнеющие фиолетовые полосы, похожие на глубокие шрамы.

— Сейчас, Джеймс, одну минуту. Я возьму всё, что нужно… — он скрутил чертёж в трубу и перетянул его бечёвкой, а затем взял ещё несколько схем с полки. — Да, теперь, кажется, всё.

И, по привычке сунув во внутренний карман пальто блокнот с заметками, поспешил к штурманской рубке следом за младшим офицером, который, видимо, оказался серьёзно встревожен нервозностью что капитана, что самого Томаса. А потому шёл с мистером Эндрюсом по коридорам странным пружинящим шагом, бесполезно пытаясь делать вид, что всё было в порядке. Хотя, пожалуй, в нужный момент спокойствие на его лице и могло бы отвлечь на себя внимание кого-то из пассажиров, смущённых поведением спешащего непонятно куда судостроителя.

Но по пути, который занял почти в два раза меньше времени чем обычно, им встретились всего-то несколько направлявшихся в каюты джентльменов, казалось, и не заметивших момента столкновения. В первом классе всё было по-прежнему чинно и спокойно. Лишь Томас и Джеймс внесли в это умиротворение суматоху, но тут же скрылись на шлюпочной палубе.

Капитан, расхаживающий из одного угла рубки в другой, остановился, стоило только Томасу показаться в дверях. Неподалёку, спрятав руки в карманы, застыл Мёрдок, который нёс ночную вахту и был свидетелем всего произошедшего. До этого они оба вглядывались в кренометр, который показывал пугающий угол наклона в семь градусов. В машинное отделение был отдан приказ «Стоп», и три огромных винта уже прекратили своё вращение.

— Мы столкнулись с айсбергом, мистер Эндрюс, — Смит говорил тихо, но слова его всё равно зазвенели в повисшей тишине. — Водонепроницаемые двери сразу были закрыты, однако мы ещё не знаем масштабов повреждений. Мистер Мёрдок направил плотника, чтобы проверить корабль. Но я всё-таки хочу, чтобы и вы занялись осмотром.

— На какой борт пришёлся удар? — спросил Томас, раскатывая тем временем на столе чертёж и ощущая, как от дурного предчувствия похолодело всё внутри, а под ложечкой противно засосало.

— На правый, сэр, — отозвался бледный, словно полотно, Мёрдок, голос которого всё-таки прозвучал зычно и твёрдо. — Мы задели лёд носовой частью. Удар был по касательной. Вот здесь.

Он указал на чертёж, обрисовав примерное место столкновения с корпусом, и поднял на Эндрюса глаза, будто тот мог, владея одной лишь этой информацией, сказать что-то стоящее. Но у Томаса слова застревали в горле, а мысли в голове роились шумным комом. Нужно было первым делом провести осмотр, чтобы хоть что-то понять. И лишь после решить, как действовать дальше.

В новостях, полученных от встреченного по пути на нижние палубы плотника, не было ничего утешительного. Скорее наоборот, они напугали ещё больше. И Томас, обгоняя капитана и невесть откуда появившегося офицера Уайлда, настолько торопился спуститься по служебной лестнице, что едва не пропускал ступеньки, грозясь запнуться и полететь вниз.

Вода прибывала быстро. Невыносимо быстро.

Семь отсеков — форпик, три грузовых трюма, три котельных… Это было почти в два раза больше, чем они предусмотрели для «Титаника» при проектировании.

От понимания этого ужас не просто сковал, а парализовал так, что мистер Эндрюс, схватившись за металлические ограждения, не отрываясь смотрел на то, как вода постепенно расползалась по полу.

— Господь всемогущий, — пробормотал Уайлд. — Насколько… насколько всё плохо, мистер Эндрюс?

Хуже и не придумаешь.

Томас, несмотря на внешнее оцепенение и прокатывающуюся по телу дрожь, мог мыслить весьма трезво, чтобы уже сейчас понимать — «Титаник» был обречён. Как и те несчастные, что ступили на его борт.

— Корабль утонет, — глухо ответил он и потянул душивший его галстук. Уайлд, зажмурившись и будто не поверив, замотал головой, позволив себе минутную слабость. — Мы не сможем выкачать воду. Она постепенно будет переливаться всё дальше и дальше по отсекам и скоро потянет нас ко дну.

— Как скоро? Сколько у нас есть времени?

— Надеюсь, что хотя бы полтора часа. Нужно немедленно начинать эвакуацию, капитан.

Смит, молчавший всё это время, лишь дёрнул головой. На его лице, на первый взгляд безучастном, была заметна тоскливая безысходность, которую Томас почувствовал и в себе. Если бы от него самого не зависело так много, он бы просто бессильно опустил руки.

— Сколько человек на борту, мистер Уайлд? — едва слышно спросил Смит. Глаза его страшно блеснули, прежде чем, выслушав ответ, потухнуть окончательно.

— Что-то около двух тысяч двухсот, сэр.

— А шлюпок…

— В два раза меньше необходимого, — морщась, отозвался Томас.

«Теперь-то, — думал он, — тех дураков, которые уверяли, что рассчитывать количество мест в спасательных шлюпках правильно по тоннажу, можно смело слать к чёрту».

Впрочем, Томас подозревал, что всё равно больше не смог бы взглянуть в глаза тем, кто, даже не задумавшись, отклонил все его настоятельные заявления с требованием проявить большую заботу о безопасности пассажиров. Тогда его только подняли на смех, бросая в лицо что-то резкое о непотопляемости, превосходстве над природой… Где теперь были все они? Сладко спали в тёплых постелях? Или наслаждались покоем, пока ледяные волны солёной Атлантики миллиметр за миллиметром поглощали то, что ещё недавно считалось, просто не могло утонуть?

А ведь потом он и сам согласился со всеми доводами. Шлюпки — не дополнительные, а жизненно необходимые сейчас — занимали бы слишком много места на палубах и мешали пассажирам. Перекрывали бы чудесный вид. Что ж, теперь полюбоваться на океан предстояло всем — от вычурно одетых дам из первого класса до простых рабочих, бросавших уголь в топку. И Томас, безусловно, чувствовал, как от предчувствия сердце сжималось дикой болью.

Потому что в этом была и его вина. Его просчёт. Его беспричинная самоуверенность.

Недаром ещё на ученической скамье ему и десятку других мальчишек старый мастер старательно вбивал в головы единственную истину. Не бывает непотопляемых кораблей, как не может быть и человеческого бессмертия. Теперь Томасу, позабывшему этот завет, предстояло вновь о нём вспомнить, столкнувшись и с тем, и с другим.

Какой ценой — сотнями невинных жизней…

Стремительно шагая по коридорам, он ощущал, как бессилие пробиралось в сознание и сжимало тисками горло. В носу противно защипало, но Томас сжал зубы, не позволяя себе даже секундного проявления отчаяния.

После. У него ещё будет время — дай бог, те полтора часа — чтобы заняться самобичеванием. Пока же всё стремление его души было направлено только на то, чтобы спасти самое дорогое, самое главное, что было у него на этом корабле.

Он торопился к Стейси, требуя от встречавшихся по дороге стюардов, чтобы те поднимали пассажиров из кроватей, отправляли их на шлюпочную палубу и помогали надевать спасательные жилеты. Экипаж реагировал по-разному: кто-то беспрекословно подчинялся, кто-то только дежурно кивал, не собираясь по-настоящему ничего предпринимать, а кто-то задерживал Эндрюса потоком бесконечных вопросов. Потому что всех объединяло одно — полное непонимание происходящего.

Томас, находясь будто в бреду, в кошмаре, от которого невозможно было пробудиться, понимал немногим больше, хотя сам с механической точностью расписал капитану картину ближайшего будущего. Жуткую, несправедливую картину, от которой пальцы сводило судорогой.

Он и сам этого не замечал, пока не остановился у нужной каюты. Лишь тогда, занеся кулак, чтобы постучать, Томас обратил внимание на то, как дрожала рука.

Как весь дрожал, будто находясь одновременно в двух реальностях — в одной, где ему казалось, что он действовал хладнокровно и чётко, и во второй, где от волнения и невыразимой тоски едва не подгибались ноги.

Выдохнув, Томас глухо постучал. Но ничего. Никакой реакции в ответ не последовало. Он постучал ещё раз, куда настойчивее, ощущая нарастающую панику, и прижался ухом к двери. Ни одного звука не доносилось из каюты. Только тихо, едва уловимо постанывал и поскрипывал сам корабль.

Томас раздосадованно стукнул кулаком по стене и выдохнул сквозь зубы ругательство, не зная, куда теперь идти.

Выглянувшим из других кают пассажирам он лишь устало велел побыстрее собираться.

Стейси почему-то не оказалось в комнате. Искать же её по всему кораблю совершенно не было времени. И мистер Эндрюс едва ли не бегом поспешил к графине Ротес с теплящейся в сердце надеждой на то, что хотя бы она сможет чем-то помочь. Потому что номера каюты Милдред Томас попросту не знал.

Графиня встретила его будучи ещё не до конца одетой — ответственные стюарды всё-таки вняли его просьбе поднимать пассажиров. Горничная как раз суетливо помогала ей застёгивать пуговицы на жакете, когда мисс Черри пропустила стремительно ворвавшегося Томаса внутрь.

— Стейси не у вас? — начал он сразу, едва успев поздороваться. Впрочем, это было лишь формальностью. Оглядевшись по сторонам, он и сам понял, что её здесь не было.

— Нет, я не видела ни её, ни Милдред с самого обеда. Мистер Эндрюс, может, хоть вы скажете нам, что происходит? Стюарды и двух слов связать не могут.

— Просто следуйте их указаниям, мадам. Возьмите какой-нибудь плед и поспешите на шлюпочную палубу. Там о вас позаботятся.

— Ну вот, вы тоже говорите совсем непонятно. Скажите же прямо, случилось что-то серьёзное?

Томас обречённо кивнул, поведя плечами.

— Простите, мне некогда вам всё объяснить. Прежде я должен успеть найти Стейси и убедиться, что она в безопасности.

— В безопасности? Мы что, горим, мистер Эндрюс?

— Нет, не горим, — мрачно отозвался он, не зная, стоило ли скрыть от неё истинное положение дел.

В конце концов, паники никак нельзя было допустить. А блаженное неведение ведь лучше горькой правды?

Томас замотал головой, понимая, что нет, ни капли не лучше. Но всё-таки решил сказать ей не всё. Не упоминать, что спастись смогут далеко не все.

— Мне не хочется вас пугать, графиня Ротес, — зашептал он, отведя её чуть в сторону, чтобы одевавшаяся мисс Черри не услышала. Неизвестно, как она могла отреагировать, — но мы тонем.

— Этого не может быть! — прикрыв рот ладонью, глухо вскрикнула Ноэль. — Я же слышала, мистер Исмей говорил…

— Мистер Исмей ошибся, — Эндрюс поморщился. — И я ошибся. Но сейчас уже нельзя ничего исправить. Поэтому я прошу вас, не медлите, садитесь скорее в первую же шлюпку. Но прежде, пожалуйста, скажите мне, где каюта миссис Монтгомери.

И графиня сказала, переживая и путая цифры. Но Томас всё равно примерно понял и был готов стучаться во все ближайшие двери. Он почти вышел в коридор, когда графиня, сжимая в руках спасательный жилет, окликнула его.

— Вы думаете, Стейси там, с матерью?

— Я на это надеюсь. Если только, конечно, она уже и сама не поднялась на верхнюю палубу.

Графиня покачала головой.

— Если стюарды уже что-то сообщили им с Милдред, я уверена, она тоже попытается первым делом разыскать вас.

— Тогда мне следует поторопиться. Берегите себя.

— И вы, — тихо сказала она, когда дверь за ним уже закрылась.

А далее вновь были длинные коридоры. Теперь в них толпилось гораздо больше людей, пытавшихся разобраться в происходящем. Томаса это хоть немного, но радовало. Нельзя было затягивать с эвакуацией. И всё-таки, недавний ночной покой постепенно сменялся начинавшей бурлить суматохой.

Стюарды сновали между пассажирами, одетыми кто как — некоторые дамы, разбуженные шумом, выглядывали из кают, кутаясь в халаты; кто-то из джентльменов, засидевшись в курительном салоне, всё ещё не сменил выходного костюма. Томас просил всех непременно надеть поверх жилеты.

— Мистер Эндрюс!

— Мистер Исмей, — Томас взглянул на него коротко, даже не остановившись, готовясь на любой заданный вопрос в очередной раз на автомате произнести что-нибудь про необходимость подняться к шлюпкам.

— Какого чёрта здесь творится?! Смит сказал, корабль идёт ко дну. Но как, Томас? Как?!

— Как и другие корабли до нас, сэр, — безжизненным тоном ответил Эндрюс.

— Вы исполнительный директор! Так, чёрт вас возьми, сделайте же что-нибудь! Отправьте плотников, закройте ваши хвалёные переборки!..

Томас почувствовал, как всё внутри вскипело невыносимой болью.

— Я не могу! — воскликнул он. — Всё, что возможно, уже и так делают. Все работают на пределе, чтобы дать нам больше времени.

— Больше времени? Больше времени?! Нам нужны места в шлюпках, а не время!

— Не кричите, мистер Исмей! — зашипел Эндрюс. — Не сейте панику.

— Но, Томас, — Брюс в отчаянии схватил его за плечи и затряс. Исмея и самого теперь потряхивало, — мест же не хватит. Что нам делать?

— Молиться богу, чтобы другие суда откликнулись на сигнал бедствия. Держите себя в руках, мистер Исмей. Наденьте спасательный жилет и помогите всем, кому можете. Большее вы сделать бессильны.

— А вы куда?

— Спасать тех, кого ещё успею.

* * *

— И где, спрашивается, эта Тереза, когда она нужна? — безуспешно стараясь заколоть волосы на затылке, возмущалась Милдред, очень недовольная резким и малоприятным пробуждением. Она только заснула, пусть и в кресле, но зато в весьма удобной позе, когда кто-то из стюардов застучал в дверь. А потом, ничего толком не объяснив, уже помчался к следующей каюте, будто так было правильно — оставлять пассажиров с ощущением смутой тревоги.

Мама не выглядела сильно взволнованной. Пожалуй, лишь раздражённой и уставшей после долгого дня. Оттого движения её, плавные и лишённые резкости, были столь неторопливы, что Стейси, замершая рядом с гардеробным шкафом, изнывала от нетерпения. Она совершенно не понимала, что происходило, но поддалась настойчивым требованиям стюарда и, помня о том, что на воздухе, куда их и направляли, было холодно, взяла у матери кашемировое пальто.

Лучше было бы надеть, конечно, что-нибудь потеплее, но Милдред, не видя смысла ворошить уложенные в чемоданы вещи, просо велела ей захватить с собой ещё и шаль.

— Не думаю, что это надолго, — сказала мама, бросив попытки собрать приличную причёску и отложив резной гребень к зеркалу.

— Но что случилось? Ты понимаешь хоть что-нибудь?

— Нет, — миссис Монтгомери поджала губы. — Но я непременно выскажу Брюсу по поводу того, какой персонал они набрали на корабль. Это не я должна бегать за стюардами, выспрашивая и выясняя что-то, а наоборот. В конце концов, где обещанный сервис?

Стейси слабо улыбнулась на эти возмущения. О, если мама пойдёт жаловаться, то мистеру Исмею точно придётся запастись терпением, чтобы выслушать все её претензии.

Но в дверь вновь, как и некоторое время назад, постучали.

— Если это опять тот же мальчишка, — протянула Милдред, однако фразы своей не закончила, видно, не придумав никакого обоснованного «то».

Вместо этого, громко хмыкнув себе под нос, она, поправляя воротник шубы, подошла ближе и надавила на ручку, распахивая дверь настежь. Лицо её, до этого хранившее выражение язвительного пренебрежения, вдруг вытянулось.

— Вы? — пробормотала она, и Стейси тоже решила выглянуть в коридор, рассчитывая удовлетворить любопытство и выяснить, что же её так изумило.

— Миссис Монтгомери, — запыхавшись, отозвался Томас, ладонью оттирая горячий пот со лба. Даже в расстёгнутом пальто ему было невыносимо душно, а тяжёлая ткань, как назло, лишь придавливала к полу.

— Вы что тут делаете? — вскипая от негодования, грубо спросила Милдред, почувствовав приближение дочери. Ну нет, она не собиралась сейчас быть милой и обходительной, пусть даже Стейси неоднократно просила её об этом.

— Я… — Томас, уставший и встревоженный, шумно выдохнул от облегчения и, едва не пошатнувшись, опустил плечи. Он заметил выглянувшую из-за спины матери Стейси. И на сердце у него сразу стало чуть спокойнее. — Я тебя нашёл, — произнёс он тихо.

— Она и не терялась, — заслоняя дочь, отрезала Милдред.

Мистер Эндрюс только мотнул подбородком и, стараясь прийти в себя, без разрешения вошёл в каюту, принимаясь тут же быстро и внимательно её оглядывать. Милдред от возмущения даже приоткрыла рот, но Стейси дёрнула её за рукав и покачала головой, наблюдая за Томасом со схожим недоумением.

— Миссис Монтгомери, я даже боюсь представить, какого вы обо мне мнения, — подойдя к шкафу, он распахнул дверцы, но обнаружил на верхних полках только аккуратные стопки одежды, — но сейчас я требую от вас… Да где же они? — в нижних ящиках тоже ничего не оказалось, и Томас глухо выдал. — Дьявол!

Милдред посмотрела на него с неприкрытым недовольством.

— Я бы попросила вас не выражаться. Вы не среди ваших рабочих.

— Извините, — Томас снова заскользил взглядом по комнате.

Миссис Монтгомери, весьма озадаченная, отметила про себя, что он не решался смотреть в её сторону. Да и на Стейси тоже — глаза его будто поблёкли, потускнели.

Как бы Милдред не относилась к нему и его увлечению дочерью, Эндрюс всегда создавал впечатление сильного человека. Но сейчас, казалось, что-то в нём надломилось.

А потом он торопливо подошёл к кровати и, опустившись на колени, зашарил под ней ладонью.

— Да что вы делаете, право слово? Это обыск?

— Нет, конечно нет, — Томас невесело улыбнулся и поднялся с пола. — Вот. Я очень прошу, надевайте поскорее и идёмте за мной, я посажу вас в шлюпку.

В руках он теперь держал обнаруженные в нише под постелью спасательные жилеты. Почему-то два, хотя на койко-место полагалось всего по одному. Что ж, это было удачным стечением обстоятельств.

— Как — в шлюпку? — спросила, наконец, Стейси, и Томас, отведя взгляд, не нашёл в себе сил взглянуть на неё. Он чувствовал такую неподъёмную вину, что не представлял, как теперь вообще смотреть кому-либо в глаза.

Но Стейси это совершенно не понравилось. Решительно подойдя к нему, она коснулась прохладной ладонью его щеки, ощутив лёгкое покалывание щетины под пальцами, буквально вынуждая Томаса, замершего в нерешительности, посмотреть на себя.

— Надень жилет, — повторил он с болью в голосе, пытаясь отстраниться. — Всё будет в порядке, просто сделай, как я прошу.

— Ты обманываешь меня, — она нахмурилась и, когда он снова попытался отвести взгляд, обхватила его лицо и второй ладонью, путая мысли нежными прикосновениями.

Эндрюс тяжело сглотнул.

— Не обманываю. Почти.

— Так скажи же правду. Было бы всё в порядке, ты бы не заставлял меня перебираться через леера в шлюпку, верно?

— Стейси, — едва не взмолился он, чувствуя ускользающее сквозь пальцы время. Но она лишь упрямо смотрела на него.

— Я обещаю, что не испугаюсь, Томас.

Она лукавила. Ей уже сейчас было страшно, особенно теперь, когда на Томасе лица не было, а он всё тянул с ответом, хотя, казалось, сам только что суетился и куда-то торопился.

— Моя милая, смелая девочка, — вздохнул Эндрюс, притягивая Стейси ближе к себе, приобнимая свободной рукой за плечи и жмурясь, не желая видеть в её взгляде ужас. — «Титаник» столкнулся с айсбергом и сейчас тонет.

Он ощутил, как она, дрогнув в его объятиях, напряжённо застыла.

— Это ведь не вся правда, да? — пробормотала Стейси, услышав, как мама, сипло втянув в лёгкие воздух, рухнула в кресло.

— Стейси…

— Только правду, Томас. Пожалуйста.

Эндрюс сжал зубы.

— Помнишь, на экскурсии я говорил, что на борту ровно двадцать шлюпок? Этого едва ли хватит, чтобы спаслась лишь половина пассажиров.

— А остальные? — слабым голосом спросила Милдред. — Остальные, значит, должны утонуть?

— С вами обеими всё будет в порядке, — похолодев, снова уверенно сказал мистер Эндрюс, не собираясь, однако, отвечать на вопрос.

Вместо этого он, вручив миссис Монтгомери один из жилетов, принялся помогать Стейси надевать другой. Вдвоём с этим справиться было куда проще. Томас, ловко подтянув шнуровку, как можно сильнее завязывал узлы, в то время как Стейси, замерев, просто бестолково следила за его пальцами.

Слова, произнесённые им, всё никак не укладывались у неё голове.

Разве мог «Титаник» утонуть? Вот так, в первом же рейсе, с сотнями обречённых людей на борту. Разве мог он сейчас, постепенно наполняясь водой, крениться вниз, будто в стремлении коснуться дна, без шанса на спасение? Разве это справедливо?

Тихие слезы покатились у Стейси из глаз и, соскользнув по щекам, горячими каплями упали Томасу на ладони. Он тут же вскинул глаза, но лишь поджал губы, ничего не говоря.

Казалось, бездна разверзлась у него под ногами, вдохнув в душу уже знакомую безысходность…

Эндрюс не подавал вида. Старался контролировать всё, что мог, считая каждый удар сердца, которое то и дело резко кололо муками сожаления. Но жалостью сейчас нельзя было никому помочь.

Он поправил жилет и на Милдред, а потом они втроём вышли в коридор.

— А как же Тереза? — спохватилась вдруг миссис Монтгомери, стоило только двери в каюту щёлкнуть замочным механизмом, будто прощаясь с ними.

— Вы знаете, где она? — взяв Стейси за руку и ведя их обеих за собой к лестнице, спросил Томас.

— Нет, — Милдред помотала головой. — Бедная девочка…

— Не отчаивайтесь раньше времени. Быть может, мы её встретим. Она далеко неглупая девушка, если что, сможет о себе позаботиться.

Томас не ошибся. Тереза действительно вышла им навстречу, стоило только начать подниматься по лестнице. Взмыленная, явно торопившаяся, она лишь коротко рассказала, что новость о столкновении с айсбергом застала её в холле первого класса. Что она там делала, никто спрашивать не стал, хотя Стейси, не будь она так сильно погружена в собственные мысли, и догадалась бы без особого труда.

Ещё в начале вечера, освободившись от всяких дел, Тереза, пользуясь тем, что миссис Монтгомери была занята общением с дочерью, позволила себе несколько пренебречь рабочими обязанностями. Можно было бы без труда успеть сделать всё и рано утром, но, поднимаясь в холл, где уже начал играть судовой оркестр, она чувствовала на сердце тяжесть. Конечно, это было неправильно — она работала, в конце концов. И деньги ей платили совсем не за то, чтобы слушать, как мистер Брейли, ловко перебирая пальцами, играл вместе с другими музыкантами что-то лёгкое и чарующее.

Но Тереза не могла с собой ничего поделать. Она обещала себе остаться ровно на пару композиций, но в итоге задержалась до самого конца. До тех пор, пока Теодор, собирая ноты, её не увидел.

— А, мисс Джонс, — сказал он, щегольским жестом поправляя чёлку. — Как поживаете?

— Здравствуйте, Тео. Сегодня всё чудесно, — она и сама не заметила, как просияла, весьма тронутая тем, что одним своим появлением вызвала на его строгом лице улыбку.

Кто-то из музыкантов не смог сдержать тихого смешка, и Теодор, погрозив ему пальцем, снова стал серьёзен.

— Лишь бы уши погреть, — буркнул он, откладывая листы на крышку пианино и приглашающим жестом указывая Терезе в сторону пустующего коридора. — Быть может, вы хотите пройтись, мисс Джонс? Чтобы некоторые, — он стрельнул острым взглядом на посмеивающихся друзей, — не подслушивали.

— Воркуйте, воркуйте. Нам-то что, — пробасил в ответ виолончелист, вертя в руках смычок, и мистер Брейли, осуждающе покачав головой, подал Терезе локоть, за который она тут же с благодарностью схватилась.

Вопреки её ожиданиям, Теодор начал разговор не сразу. Вернее, он, казалось, даже и не собирался ни о чём говорить, потому как молчал всё то время, за которое они успели сделать круг по коридору и вернуться обратно. Собственно, и Тереза заранее не придумала никаких тем для беседы, а потому лишь цеплялась пальцами за ткань его пиджака, думая о том, как бесцельно они тратили эти свободные от забот минуты.

— Вы так и не сыграли мне Чайковского, Тео, — решившись, заметила она чуть обвиняющим тоном.

— Если бы вы предупредили, что придёте, сегодня непременно бы сыграл, — мягко парировал он. — Как насчёт будущего дня?

— Вы уже обещали мне однажды. Где гарантия, что в следующий раз сдержите слово? — пытаясь не выдать усмешки, спросила Тереза.

— А хотите, я выпишу вам персональный билет? Да-да, не смотрите так на меня, я говорю вполне серьёзно! Терезе Джонс на прослушивание «Лебединого озера», срок использования — пятнадцатое апреля.

— А цена?

— Цена?

— Личный концерт, пусть и маленький, не всем может быть по карману, правда? Я бы хотела заранее узнать стоимость.

Глаза Терезы лукаво заискрились, отражая свет от ввинченных в потолок ламп. Теодор, чувствуя, как покраснели уши, а воротник рубашки вдруг стал давить на шею, неловко кашлянул.

— К чему это? Вы уже заплатили за билет на корабль, так что…

— Но в стоимость ведь не входил Чайковский. Ну же, Тео, назовите вашу цену.

Мистер Брейли, поправив галстук, прикрыл на миг глаза. Улыбка Терезы стала только шире. Ей отчего-то нравилось видеть его смущение и растерянность. Они так плохо сочетались со строгим выражением его лица, что это было даже немного забавно.

— Возможно, — тихо начал он, — мой ответ будет несколько фривольным… Да что уж там, весьма фривольным! Но…

— Продолжайте, не тушуйтесь.

— В качестве оплаты я хотел бы ваш поцелуй! — выпалил он, наконец. — Я думаю, Чайковского можно оценить в один поцелуй.

Глаза Теодора сверкнули энтузиазмом. Он внимательно взглянул на ничуть не удивлённую, весьма довольную его ответом Терезу, и подумал, что, кажется, этого она от него и добивалась, вновь обведя вокруг пальца. Что уж там, надо признать, это было весьма самоуверенно.

— И я хотел бы получить аванс, мисс Джонс, — решившись, добавил Теодор тем же тоном, раз уж Тереза была настроена благосклонно.

— Почему же не задаток?

— Потому что, если сделка не состоялась, аванс в любом случае возвращается в полном объёме. А с задатком сложнее.

Тереза тихо рассмеялась и покрепче схватилась за его локоть, как бы невзначай придвигаясь ближе.

— В таком случае, куда вы хотите получить аванс? В щёчку? — склонив голову к плечу и хитро сощурившись, поинтересовалась она у стремительно краснеющего от собственной нахальности мистера Брейли.

— Как вам будет угодно.

Он глухо выдохнул, неловко почесав затылок, однако совершенно не рассчитывал, что Тереза в эту же секунду прижмётся губами к уголку его рта в легком, практически невесомом поцелуе. От удивления Теодору даже показалось, что пол качнулся у него под ногами.

Тереза резко отстранилась.

— Вы почувствовали? — хмурясь и отчего-то оглядываясь по сторонам, спросила она.

Мистер Брейли лишь счастливо кивнул.

— Я не об этом, — покраснела удивлённая невесть откуда взявшейся в себе смелостью Тереза. — Корабль как будто дёрнулся. Разве нет?

— Странно, — пробормотал Теодор. — Я думал, мне померещилось. Вы уверены, мисс Джонс?

— Да, ровно в ту самую секунду, когда мы… Что это могло быть?

— Быть может, что-то с двигателями. Или с винтом… Я не очень-то разбираюсь в кораблях. Но, думаю, ничего серьёзного.

Тереза, задумчиво кивнув, потянула его обратно в холл. Уж она-то знала, кто хорошо разбирался в устройстве «Титаника», если что, можно было узнать у мистера Эндрюса. Да и не было ничего удивительного в том, что этакая махина вдруг ни с того, ни с сего споткнулась на воде. Корабли, на которых раньше плавала Тереза, и вовсе безбожно тряслись в течение всего маршрута. Что уж тут удивляться единственному едва ощутимому толчку. И всё же…

Мисс Джонс повела ничего не понимающего Теодора к выходу на прогулочную палубу, будто чувствуя, что ей надо было именно туда. Мистер Брейли, слабо возражая, шагал следом, только невольно ёжился под пронзительным, пробирающим до костей ветром.

На шлюпочной палубе было пусто. Впереди темнел укутанный лёгкой дымкой спокойный океан.

— Не на что тут смотреть. Идём, — позвал Теодор, пока Тереза пыталась вглядываться в даль.

А потом на палубе появилось ещё несколько человек, судя по всему, тоже что-то почувствовавших. Они, как и мисс Джонс, негодующе смотрели на воду, пока кто-то, громко вскрикнув, не указал в сторону кормы:

— Глядите, это что?

Теодор похолодел, стоило только заметить медленно отдаляющуюся от корабля ледяную громаду.

— Это айсберг, — выдохнул он. — Неужели мы его задели?

— А говорил, не на что смотреть, — буркнула Тереза. — Пойдёмте до носовой части, Тео? Я хочу взглянуть, да и офицеры могут что-то сказать.

— Холодно, — замотал головой мистер Брейли.

— Тогда я пойду одна.

— Вы упрямитесь совершенно необоснованно, мисс Джонс.

— Всё равно пойду, — отпустив его руку, сказала она.

И, не дожидаясь реакции Теодора, и впрямь пошла в сторону носа корабля, зябко потирая локти. Тео, звонко цокнув языком, торопливо зашагал следом, на ходу снимая пиджак и накидывая ей на плечи.

Подходя ближе к офицерским помещениям, они почувствовали, что корабль стал медленно останавливаться, а потом увидели большие куски льда, раскиданные по палубе, рядом с которыми, явно забавляясь, толпились самые расторопные из пассажиров. Те шутили, что, пожалуй, такой сувенир из поездки был куда интереснее продававшейся прямо на борту «Титаника» памятной мелочёвки.

— Такая холодина, что этот кусок и впрямь может не растаять до самого Нью-Йорка, — заметил какой-то джентльмен, пнув носком ботинка один из крупных осколков айсберга. Тот, легко заскользив по деревянному полу, весьма юрко прошмыгнул под леерами и перелетел через борт, звучно шлёпнувшись о поверхность океана. — Вот чёрт!

— Ты сейчас, наверное, всех рыб распугал.

— Да какие тут рыбы? Замороженные разве что. А почему мы остановились?

— Я читал, корабли иногда останавливаются на ночь в ледяном поле…

Тереза не понимала, что чувствовала. Её мелко колотило от холода, но при этом услышанный разговор чуть успокоил поднявшуюся в ней тревогу. Может и впрямь, «Титаник» просто остановился, чтобы ранним утром, когда будет лучше виден горизонт, продолжить путь? Это было, во всяком случае, безопаснее, чем на ощупь пробираться вперёд.

— Пойдёмте-ка назад, мисс Джонс, — позвал Теодор. — А то вы совсем замёрзнете и заболеете.

Тереза собиралась было возразить, что холода она, всю жизнь прожившая в промозглой Шотландии, переносила вполне терпимо, но услышала в голосе мистера Брейли дрожь и вспомнила, что всё это время была окружена теплом его пиджака. Удивительно, как у него, стоявшего в одних только рубашке и жилетке, ещё зуб на зуб попадал.

Больше Тереза решила не заставлять его бессмысленно геройствовать. В конце концов, это ему грозило подхватить воспаление лёгких. И как же оркестр мог обойтись в оставшиеся дни плаванья без своего пианиста? Она согласно кивнула, и Теодор благодарно выдохнул облачко сизого пара.

Они не стали идти обратно по променаду, свернули во внутренние коридоры, чтобы не окоченеть ещё больше, а потому не видели, как матросы, поднятые по приказу капитана, стали расчехлять спасательные шлюпки. К удивлению обоих, на корабле, казалось бы, умиротворённом, вновь начала бурлить жизнь — пассажиры, только-только отошедшие ко сну, покидали каюты, чтобы уточнить у стюардов причины остановки. Теодор, уводя Терезу дальше, обратно к холлу, где они и встретились, хмурился всё напряжённее, вслушиваясь в эти разговоры. Происходящее его категорически не устраивало.

И, похоже, не его одного. У парадной лестницы, будто дожидаясь только мистера Брейли, собрался весь остальной состав оркестра, в том числе и струнное трио, с которым квинтет практически не пересекался.

— Ты видел, что случилось? — тут же спросил у Теодора Уоллес Хартли, прижимая к груди скрипку. На Терезу внимания никто не обратил.

— Видел, но ничего не понял. В честь чего у нас собрание?

— Капитан дал приказал продолжать играть.

— Играть? — озадаченно переспросил Теодор, принимаясь по привычке сразу же разминать пальцы. — Ох, неспроста это… Мисс Джонс, — обратился он к Терезе, — вы бы шли лучше к вашей мисс Монтгомери и были наготове. Что-то странное происходит.

— Не пугай юную леди, Тео! Не до того. А вы, мисс, и правда, спросите у стюардов, что делать. Боюсь, мы не сможем больше уделить вам время, — Уоллес неловко улыбнулся ей уголками губ и одним кивком головы пригласил музыкантов занять свои места. Трио, попрощавшись с руководителем оркестра и квинтетом, решило вернуться в холл кормовой лестницы на палубе В, где обычно и играло.

— Ну что ж, — Тереза, сняв с плеч галантно одолжённый пиджак, вернула его мистеру Брейли, — до встречи, Тео. С вас «Лебединое озеро», вы помните?

— Помню. Аванс уже был получен, — твёрдо и спокойно отозвался он.

Терезе от тона его голоса стало как-то не по себе, но она не смела ещё больше никого задерживать, лишь коротко, совсем по-мужски, пожала на прощание ладонь Теодора и, не оглядываясь, засеменила вниз по лестнице к каюте Стейси.

Но, равно как и Томас, внутри она никого не застала. И лишь через какое-то время встретила сразу всех троих — мистера Эндрюса, мисс Монтгомери и её мать. Они были не на шутку встревожены.

Томас, то и дело лихорадочно вынимая из кармана жилета часы, поглядывал на время. Минутная стрелка, словно какая-то неведомая сила ускорила её, крутилась будто бы слишком быстро. И мистер Эндрюс, с каждым разом всё крепче сжимая хрупкую ладонь Стейси, боялся не успеть, хотя верхняя палуба была уже совсем близко. Но разве могло это хоть каплю успокоить на тонущем судне?

Экипаж, уже чуть придя в себя и осознав происходящее, всячески старался не допустить того, чтобы на корабле вспыхнула паника. Но в первом классе никакой ощутимой паники пока и не было. Большинство пассажиров, будто и не слыша предупреждений, не спешило подходить к офицерам.

Томас ещё не знал, что по правому борту на воду уже успели спустить целых три шлюпки. Да так расторопно, что свободных мест в них было больше, чем занятых.

Впрочем, руководивший эвакуацией по левому борту капитан справлялся не лучше. И пока мистер Лайтоллер разбирался с канатными талями, Смит и офицер Уайлд пытались наполнить шлюпку под номером восемь женщинами, отказывавшимися оставлять мужей, и детьми, также не желавшими покидать отцов. Уговоры совершенно не работали.

Это было невыносимое зрелище — дети, разбуженные и утомлённые, плакали, горько и надрывно. От этого начинала болеть голова, кто-то из мужчин, раздражаясь, торопил офицеров, пряча руки в карманах пальто.

— Сначала только женщины и дети! Господа, помогите дамам. Вот так, мисс, отлично…

— Почему здесь так мало людей? — оглядываясь по сторонам, спросила осипшим от волнения голосом Стейси. Томас непонимающе закачал головой.

— Я не знаю. У корабля уже ощутимый дифферент на нос… Капитан, — позвал мистер Эндрюс Смита, как раз помогавшего сесть в шлюпку какой-то леди, — почему все медлят? Сколько шлюпок уже на воде?

— С нашего борта эта будет первой. За правый борт отвечает мистер Мёрдок, оттуда мне пока сообщили только о двух.

— Но, сэр, надо всех поторопить! Сказать, чтобы садились…

— Мистер Эндрюс, — с губ Смита сорвался тяжёлый вздох. Он, отведя Томаса в сторону, указал на палубу. — Взгляните сами. Пассажиры не подходят. Не сажать же их насильно, дёргая за рукава.

— Дёргать, — упрямо поджал губы Томас, — а если надо, и перетаскивать через леера. В конце-то концов, — он едва не зашипел сквозь зубы от отчаяния, — не собираетесь же вы позволить, чтобы шлюпки были полупустыми! Сколько тут у вас?

Томас из-за плеча капитана выглянул за борт, туда, где ёжась от негодования и холода, сидели в лодке женщины, ожидая, когда их, наконец, спустят на тёмную океанскую воду. Пассажиров было не более дюжины. От понимания этого липкий ужас, охвативший Эндрюса, мурашками пробежался по влажной от пота спине.

— Тут нет даже двух десятков, — хрипло произнёс он, силясь вздохнуть. — Капитан…

В небо потоком белых искр взвился сигнальный огонь и, взорвавшись с оглушительным грохотом, осветил лицо Смита. Томас ещё никогда не видел таких лиц. Мертвенное, безжизненное, оно, казалось, не было готово противиться судьбе. И просто заранее застыло посмертной маской.

Томас с нарастающей паникой понял, что, взгляни он сейчас на себя в зеркало, увидел бы нечто подобное. Потому что, как и капитан, чувствовал, что был обречён.

Хотел ли этого? Нет, разумеется, нет. Но вина, оправданная или не совсем, всё равно жгла душу, выцарапывая на сердце глубокие раны. Которые, кровоточа, в любом случае никогда не смогли бы затянуться.

— Капитан… — повторил он снова, и голос его задрожал.

— Давайте поможем пока тем, кто готов сейчас принять нашу помощь, мистер Эндрюс, — отозвался Смит и указал Томасу за спину.

Там, обступив офицера Уайлда плотным кольцом, стояло ещё несколько человек, ожидавших, когда матросы подадут им руки, чтобы занять свободные места в шлюпке, и Смит торопливым шагом пошёл офицеру на выручку. Среди дам Томас увидел и графиню Ротес с мисс Черри. Они о чём-то говорили с Милдред, жавшейся к смиренно застывшей рядом Терезе.

Сердце ушло у Томаса в пятки, когда он не нашёл взглядом Стейси. И лишь спустя секунду сообразил, что так и не выпустил её ладонь из своей крепкой руки, сжимая пальцы едва не до боли. Но Стейси молчала, ничего не возражая. Лишь смотрела на него покрасневшими глазами, тихо глотая слёзы.

Громкий выдох облегчения вырвался у Томаса, когда он, будто скинув с плеч невыносимую тяжесть, притянул Стейси к себе, чувствуя вставший в горле горький ком.

— Я почему-то подумал, что потерял тебя, — просипел он ей в ухо, гладя её по волосам и, видимо, не вполне отдавая себе отчёт в том, что происходило. Руки его вновь задрожали, и Стейси, будто поняв поднявшуюся в нём панику, ещё теснее прислонилась щекой к его нервно вздымающейся груди. Его сердце резко и сильно билось у неё под ухом, выдавая с головой такое искреннее, абсолютное желание жить, что ей самой стало больно.

— Я тебя не оставлю, — пробормотала она, целуя сухими губами его в шею. — Ни за что, Томас.

Он похолодел.

— Конечно, нет, милая. Лишь ненадолго, ладно?

— Нет!

— Стейси, пожалуйста. Ты же сама понимаешь, если я буду знать, что ты в шлюпке, что с тобой всё в порядке, мне будет проще.

— А я, значит, буду мучиться неведением? Нет, Том, я не хочу! Я лучше с тобой! — пока он старался отстраниться, она только сильнее сжимала пальцы у него на спине.

Он с тяжёлым вздохом уткнулся носом ей в макушку.

Ведь знал, что лгал. И ей, и самому себе.

Сердце в любом случае было бы у него не на месте. Томас бережно сжал Стейси за плечи, от чего по всему телу пронёсся ток, и быстро выпалил на одном дыхании:

— Нам надо поторопиться, милая. Подумай о своей маме. Она у тебя очень сильная, но представь, каково ей сейчас… Стейси… Ты ведь тоже у меня смелая и сильная, правда?

Она отчаянно замотала головой.

— Совсем нет. Я трусиха, я всего боюсь… Я не сильная, Томас! Совсем не сильная, — уткнувшись любом ему в плечо, громко всхлипнула она и задрожала.

— Но ты справишься. Давай же, Стейси. Пожалуйста, ради меня.

— Я не могу! Том, ты слышишь? Я не пойду одна, — слёзы застилали ей глаза, катились по щекам и впитывались в его рубашку. — Не могу, не могу… — упрямо повторила она, жмурясь и боясь наткнуться на его растерянный взгляд.

— Можешь! — не сдержавшись, сказал он строго и потянул её к шлюпке, туда, где стояла Милдред.

Состояние миссис Монтгомери едва ли было лучше, но она хотя бы держала себя в руках. Графиня Ротес в это время уже заняла место в шлюпке и теперь с беспокойством смотрела оттуда на всё, что творилось на корабле. На племянницу и мистера Эндрюса в том числе.

А Томас, сжав зубы, усиленно думал.

Чем скорее спустят эту несчастную шлюпку, тем спокойнее ему будет. Пусть не за себя, но хотя бы за Стейси, которая покорно, не вырываясь, оказалась в тёплых материнских объятиях в ту же секунду, стоило ей лишь приблизиться к Милдред.

— Спасибо, мистер Эндрюс, — тихо произнесла миссис Монтгомери. — Извините её, она просто…

Томас поднял ладонь и покачал головой. Ему ничего не требовалось объяснять. Уж лучше так. Пусть она не смотрит на него, пусть ей будет плохо, но она хотя бы останется жива… «Вскружили голову, а потом? Она будет рыдать на моём плече. И всё из-за вас!» — набатом бились в мыслях слова Милдред, и сердце у Томаса сжалось тоской.

— Почему вы без верхней одежды? — пытаясь хоть как-то отвлечься, спросил он тихо у Терезы — она дрожала в одном только рабочем платье.

Мисс Джонс, стоявшая всё это время недвижно, пустым взглядом смотря перед собой и будто прислушиваясь к чему-то, вздрогнула.

— Простите?..

Томас со вздохом снял с плеч пальто и передал его ей.

— Вам нужнее, — заметил он, когда она попыталась отвести его руку.

Стейси, услышав это, вскинула на Томаса глаза.

— Что это значит? — спросила она одними губами и рванулась из рук матери. — Томас?

— Сядь в шлюпку, — будто заученно попросил он вновь.

— А ты? Ты ведь потом сядешь в другую шлюпку? Пообещай, что сядешь, — Стейси всхлипнула и умоляюще добавила. — Поклянись мне, Томас.

Он отвёл взгляд. Потому что не мог ей лгать. «Женщины и дети в первую очередь».

Стейси показалось, что всё перед глазами у неё потемнело, а пол пропал под ногами. Он что, решил даже не пытаться?

Стейси судорожно вздохнула. Но потом холодный ветер дунул ей в лицо, приводя в чувство, и она суетливо принялась развязывать шнуровку спасательного жилета.

— Что ты делаешь? — Томас дёрнулся к ней, надеясь помешать, но Стейси увернулась от тянущихся к ней заботливых рук, пытаясь справиться с завязанным ими же узлом. — Прекрати.

— Если ты упрямый, то и я упрямая, — морщась, ответила она — пальцы болели от холода и слушались просто отвратительно. — Ты наденешь этот жилет. И это не обсуждается!

Мистер Эндрюс, застыв на месте, изумлённо смотрел на то, как она боролась со шнурком.

— Стейси…

— И ты его не снимешь, Том. Слышишь? Не снимешь, потому что…

Он резко притянул её к себе, обхватил широкими ладонями за талию, едва не приподнимая над всё больше кренившейся палубой, и, зажмурившись чуть ли не до искр в плотно сомкнутых глазах, крепко поцеловал. На его губах застыла горечь, в то время как её, солёные от слёз, отчаянно дрогнули навстречу этому поцелую. И всё равно, что рядом была мама, что кто-то смотрел сочувственно, а корабль шёл ко дну…

— Я люблю тебя, — пробормотала она, когда он, отстранившись, пытался перевести дыхание, прижавшись лбом к её лбу. У Томаса заболело сердце.

— Давай я помогу тебе завязать всё обратно, — произнёс он тихо. Но Стейси помотала головой.

— Нет, ты наденешь, и я завяжу, — дёрнув завязку, расправившись, наконец, хотя бы с одной частью шнуровки, сказала она. Капитан и офицер Уайлд тем временем, не мешая им, усадили в шлюпку ещё несколько дам — Томасу почему-то показалось, что стремительно летевшие до этого минуты вдруг завязли в пространстве и стали менее расторопны.

Он сам, недовольный тем, что делала Стейси, всё же помог ей справиться с жилетом. Сам надел его поверх кипенно-белой рубашки, позволяя её дрожащим пальцам завязать тугие, будто навечно затянутые узлы. А после всего посмотрел на неё тяжёлым взглядом.

— Теперь тебе нужен новый.

— Я буду в лодке. Зачем он мне?

— Стейси, не глупи. А если она перевернётся?

— Я возьму другой в шлюпке. Я видела, там есть, — сказала она. — А этот… — Стейси мягко провела ладонью по его груди, хотя он и не мог этого ощутить, — ты не снимешь, потому что его на тебе завязала я. Помни об этом, Томас, хорошо? Я отдала тебе свой спасательный жилет. Вернёшь мне его потом.

И она, отвернувшись, чтобы снова не разреветься, нетвёрдым шагом подошла к Уайлду, подавая ему руку и не глядя ступая в бездну — в шлюпку, сейчас почему-то совершенно не испугавшись того, что она висела в нескольких десятках метров над водой на одних лишь канатах.

Милдред, всё ещё стоявшая на палубе, но уже усадившая в лодку Терезу, осторожно коснулась локтя Томаса. Он, чуть дёрнувшись, грустно, но подбадривающе ей улыбнулся.

— Берегите её, ладно? — попросил он.

— Конечно, мистер Эндрюс, — кивнула миссис Монтгомери. — А вы постарайтесь выжить.

После Милдред других желавших занять место в шлюпке не появилось. Капитан отдал матросам команду травить тали, и Томас, даже не возразив столь малому количеству спускаемых на воду пассажиров, безучастно следил за тем, как плавно и осторожно матросы делали свою работу. Он подошёл ближе к краю борта лишь после того, как шлюпка скрылась ниже поверхности палубы.

Ему не хотелось смотреть. Надо было идти, помогать другим офицерам и стюардам, делать хоть что-то. Но мистер Эндрюс не мог заставить себя сдвинуться с места. Он молча, сжимая кулаки и чувствуя продувающий насквозь ветер, вглядывался в то, как заветная шлюпка опускалась всё ниже под пронзительные звуки «Лебединого озера».

— Прощай…

Теперь стало по-настоящему холодно. И дело было совершенно не в ветре, не в близости ледяного поля, не в отсутствии корабельного отопления. Нет, кровь стыла в жилах, а из-за этого было только больнее. И согреться, даже растирая между собой ладони, кутаясь в дорогие меха или глотая крепкий алкоголь, который кто-то предусмотрительно положил на дно шлюпки в паре закупоренных бутылок, было невозможно.

Стейси не могла пошевелиться, оцепенев от ужаса. Она лишь крепко сжимала в руке мамину ладонь и, моргая редко и медленно, смотрела на то, как «Титаник» неспешно кренясь на нос, погружался под воду. Мама просила её отвернуться, но она не могла. В ушах звенели крики людей, всё ещё находящихся на корабле — их было так много… Стейси видела силуэты, толпящиеся на краю верхней палубы, видела, как одна за одной постепенно спускались шлюпки. Она пыталась искать глазами Томаса, и порой ей казалось, что взгляд действительно цеплялся за его фигуру, мелькавшую то тут, то там. Хотелось бы ей, чтобы это было правдой. Потому что тогда, едва сев в лодку, она больше на него не посмотрела.

Всплески воды и острые скрипы деревянных вёсел о борта шлюпки, всё отдалявшейся от места крушения, были размеренными, будто бы тщательно выверенными. И это отчего-то раздражало. Но накатившая апатия была столь сильной, что Стейси больше не могла даже плакать, не то что раскрыть рта или наивно зажать уши руками, чтобы ничего не слышать.

Рядом, то и дело звонко всхлипывая, сидела юная испанка, которая была не в состоянии сейчас изъясняться по-английски и только беспрестанно бормотала что-то тёте Ноэль о том, что её муж остался на борту и наверняка должен был погибнуть.

Стейси хотелось встряхнуть её за плечи и велеть не сметь так говорить, не сметь даже думать о самом страшном. Потому что от себя подобные мысли она старательно гнала.

Томас не мог, не должен был её оставлять. Он обещал! О, сколько всего он ей пообещал… Кроме главного.

Слёзы вновь подступили к глазам. Стейси ткнулась носом в плечо матери, прячась от печально светящего огнями корабля, вдыхая тяжёлый мускусный запах, идущий от мехового воротника. Совсем как в детстве, такой же успокаивающий и родной.

Стейси прикусила губу, кривя рот, дыша сипло и часто.

Милдред было невыносимо видеть её в таком состоянии. Она, пока другие женщины, направляемые матросом, не устали грести, молча гладила Стейси по голове, не находя слов утешения. Да и как можно было вообще хоть кого-то сейчас утешить?

В небо вновь взмыл пронзительный луч сигнальной ракеты. Ослепив всех на миг, он осветил издевательски спокойную поверхность океана. Стейси вздрогнула от громкого хлопка и только сильнее впилась пальцами в мамину ладонь, вглядываясь в чёрное небо.

Ночь была безлунной, зато звёзды, безразлично смотря на всё, происходящее внизу, висели над головой крошечными искрящимися каплями. И Стейси со смесью боли и удивления смотрела на то, как несколько из них, умирая, скользили по небосклону, оставляя за собой длинные, тут же исчезающие следы.

— Звёзды падают, — пробормотала она тихо, едва размыкая губы.

Милдред прижалась щекой к её макушке, раскачиваясь из стороны в сторону, будто пытаясь успокоить или согреть. Но легче всё равно не становилось.

— Не смотри туда, Стейси. Не надо, — голос мамы сипел. Его было почти не слышно в плеске воды, в разговорах сидящих рядом женщин и матросов, в криках тех, кто ещё был на «Титанике».

— Дамы, прошу вас, гребите! Нам нужно как можно скорее добраться до того судна, — матрос, сидящий на румпеле, отчаянно всматривался в даль, туда, где горели огни неизвестного корабля. — Тут совсем близко, мили три-четыре. Дорогие дамы, пожалуйста, давайте постараемся…

Вряд ли кого-то из них можно было обвинить в том, что они не старались. И хотя даже стюард, посаженный капитаном Смитом в эту шлюпку, шипя под нос проклятия и выкуривая сигарету за сигаретой, усиленно работал веслом, казалось, что маленькая лодка в огромном океане попросту не двигалась. «Титаник» не отдалялся, только светился в темноте, будто маяк, от которого, впрочем, нужно было держаться подальше.

— Вы не могли бы не курить? Мне дышать нечем, — раздражённо выговаривала какая-то пожилая дама. Но стюард её не слушал. Он только с силой вцепился в весло, налегая на него со всей силы.

— А я говорю, грести надо не так…

— Будто ты умеешь лучше, Паско! Не мешайся, выполняй команду! Дамы, давайте дружно…

— Не курите же!

Матросы не переставая спорили, те женщины, которые не были заняты необходимостью работать на вёслах, сначала тихо, но затем всё громче возмущались… Это и была запоздалая паника, не успевшая настичь их, быстро занявших спасательные места в тот промежуток времени, пока корабль ещё возвышался над поверхностью океана более или менее ровно.

Теперь же они во все глаза смотрели на то, как нос, уходя под воду, сильнее и быстрее накренял палубу. И это было страшно.

Испанка, заплакав ещё горше, закрыла лицо руками. Графиня Ротес, оставив надежду хоть как-то её утешить, опустила тяжёлый взгляд на свои ладони.

— Ноэль, ты в порядке?

На этот вопрос Милдред она только отрицательно качнула головой. Но не ей, тепло одетой, находящейся в сухости и относительной безопасности, было сейчас жаловаться.

Что им всем теперь предстояло? Дрейфовать, грести неизвестно куда из последних сил, ждать помощи, которая могла и не прийти? И всё это под порывами ледяного ветра, под отчаянные мольбы о спасении от тех, кто заранее был обречён…

— Знаете, всё не так уж и плохо, — стуча зубами, произнесла одна дама, одетая только в тяжёлое вечернее платье и пытавшаяся отогреться, делая маленькие глотки из полупустой бутылки бренди. На таком холоде на неё буквально было больно смотреть.

— Не так плохо? Вы, должно быть, издеваетесь! — воскликнула другая, да так живо и резко, что все, кто был в шлюпке вздрогнули. — У меня там, — она ткнула пальцем в сторону «Титаника», ряды иллюминаторов которого постепенно исчезали под толщей воды, — осталось всё: деньги, одежда, драгоценности. Может у вас всё при себе? Только я что-то не вижу саквояжей…

— У меня при себе самое главное — моя жизнь. А мы с вами, слава богу, ещё живы.

— Дамы, прошу вас, давайте не будем сейчас об этом! — пытаясь поддерживать более или менее спокойную атмосферу, зябко ежась, попросил сидящий на румпеле моряк.

— Да оставь ты их, Том. Бабы болтают — им же легче, — выкинув папиросу за борт, буркнул стюард, оттирая пот со лба рукавом форменного пиджака.

— Как вы нас назвали?!..

Стейси зажмурилась изо всех сил. Но всё-таки уж лучше так, слушая ругань, чем стоны нескольких сотен человек и скрежет разламывающейся стали, лишь усиливающиеся с каждой минутой по мере того, как тёмная громада кормы, задираясь выше к небу, обнажала винты. Те самые трёхлопастные винты, скорость которых оказалась губительна для корабля.

«Титаник» плакал и стонал, будто больной при лихорадке, скрипя зубами и цепляясь за простыни — поверхность океана — слабеющими пальцами. А вода поднималась всё выше, настигая и тех, кто пытался от неё сбежать, и тех, кто с христианской покорностью принял свою участь. Больше не было слышно музыки.

Носовая часть за какие-то несколько минут полностью скрылась под водой. А потом с громким щелчком порвались оттяжки, удерживающие трубу, и она, пронзительно взвизгнув, пугающе медленно рухнула в воду. А за ней и вторая.

Воздух пронзил неописуемый гул. Такой, от которого кровь застыла в венах, от которого нельзя было спрятаться. И оставалось только с ужасом ждать, когда это закончится. Все в шлюпке — и спорящие, и всхлипывающие, испуганно притихли. Миссис Монтгомери, крупно вздрогнув, попыталась закрыть глаза дочери ладонью, но едва ли это у неё вышло. Стейси, отстранившись, не моргая, смотрела на происходящее.

А потом освещение, героически поддерживаемое всё это время, заискрившись и моргнув напоследок красными огнями тревоги, погасло. И черный силуэт вставшего дыбом «Титаника» в один момент слился в одно сплошное с небом пятно. Теперь ничего не было видно. Агонию можно было только услышать. И это оказалось ещё хуже.

Стейси показалось, что в эту секунду у неё остановилось сердце. Она не могла дышать, не могла издать ни звука и чувствовала лишь бегущие по шее горячие слёзы, обжигающие ледяную кожу.

Раздался жуткий всплеск, и звук отчаянных криков, стонов и боли слился в единый гул, поднявшийся к небу, должно быть, в эту секунду стыдливо отводящему всевидящие глаза. Скользнув слезами скорби, к горизонту устремились ещё несколько звёзд…

Большая волна пришла не сразу. Но она качнула шлюпку так резко, что замершие и затихшие в ней пассажиры, вскрикнув, вцепились кто во что мог — Стейси, покачнувшись, схватилась за руку Терезы. И не отпускала, держала крепко до тех пор, пока рябь, сначала шипя и пенясь, а потом успокоившись, вновь не исчезла.

И не было теперь силуэта корабля. Была только сплошная чернота и крики, бесконечные крики и рыдания.

Самого «Титаника» больше не было.

Кто-то тихо начал читать молитву. И шёпот этот, бьющий по сознанию громче, чем любой другой шум, отрезвил застывших без движения мужчин.

— А ну-ка давайте грести отсюда! — хрипло воскликнул стюард. В свете звёзд глаза его блеснули страшной паникой.

— Да постой, куда теперь грести?

— Как куда? К тому кораблю. Ты ведь сам сказал, до него всего пара миль.

— Вы шутите, должно быть? — вскипела негодованием графиня Ротес, и Стейси вздрогнула от того, как сильно и резко прозвучал её голос. — Неизвестно, сколько ещё до него плыть, а тут люди. Слышите? Люди в ледяной воде! У нас есть места. Нам надо вернуться!

— Дамочка, если вы хотите, чтобы нас перевернули, я сам могу помочь вам оказаться за бортом.

— Паско! Следи за языком!

— А ты не командуй, Том! У тебя полномочий не больше, чем у меня. И я не собираюсь подыхать тут из-за того, что какой-то барышне захотелось погеройствовать!

— Господа, будьте же джентльменами, в конце концов!

— А вы помолчите, пейте свой бренди. Или что там у вас?

— Да как вы…

— Господи, мама, когда это кончится? — закрыв лицо ладонями и сгорбившись, Стейси сжалась так сильно, словно желала исчезнуть. У неё кружилась голова, её колотил непрекращающийся озноб, а крики всё не смолкали.

— А я говорю, плывём к кораблю! Надо спасти хотя бы этих женщин. А те… Да поможет им Бог, раз уж мы бессильны.

— Вы просто трус. Да-да, трус! — выплюнула Ноэль.

— А вы посмотрите сами. Кто-то, кроме вас, ещё хочет рискнуть? Я так не думаю.

Графиня окинула беглым взглядом других женщин. Они прятали от неё глаза, а если и смотрели, то на их лицах было видно однозначное несогласие.

— Неужели никто? — похолодев, неверяще пробормотала она. — У вас ведь там мужья, отцы…

— Заканчивайте с этой демагогией! Том, сажай её на румпель, раз она такая боевая, и греби с нами, а то у меня уже руки болят.

— Ну нет, надо попробовать. Пусть лучше они в панике перевернут шлюпку и утопят нас, чем мы позволим им утонуть, — моряк, названный Томом — при мысли об этом у Стейси заболело всё внутри — нашёл в себе силы воспротивиться. — В такой воде никому долго не продержаться, и если есть хотя бы крохотный шанс спасти кого-нибудь, надо этим воспользоваться! Дамы?

— Я согласна, — выдохнула тихо Стейси, но голос её, совсем неслышный, утонул в постепенно исчезающих криках. И она повторила куда громче, рванувшись вперёд, в ту сторону, где ещё недавно был виден «Титаник». Милдред потянула её обратно, поймав за локоть, в то время как Тереза, прижавшись рядом, совершенно онемела от страха. — Я согласна вернуться!

— Ещё одна, — фыркнул стюард.

— И я согласна. В конце-то концов, где ваша человечность? — эта была уже Глэдис.

— Кто-то ещё хочет высказаться? — язвительно спросил другой моряк, явно занимая сторону большинства.

— Почему вы говорите с нами в таком тоне? — Милдред, подобравшись, окинула его злым взглядом, жалея, что в темноте ночи этого было почти не видно. Звёзды светили всё-таки слишком тускло. — Разве не вы, господин член экипажа, отвечаете за безопасность пассажиров? Разве не вы должны быть первым среди тех, кто, не слушая ничьего мнения, постарается сделать всё, чтобы спасти тех, кого только возможно? Или теперь моряков набирают в пабах, позабыв разузнать у них отношение к понятиям чести и достоинства?!

— Не надо мне хамить, — угрожающе раздалось в ответ. — Я вообще-то и вас спасаю. Так будьте же добры быть благодарной. Не все тут готовы рисковать своими жизнями ради ближних. Таковы уж люди, смиритесь. И, Том, хватай-ка всё-таки весло, а то мы скоро здесь окоченеем.

Том ещё пытался что-то возражать. Но все сделали вид, будто совсем его не слышали. Шлюпка, вновь сдвинувшись с места под тихий плеск, пошла в направлении горящих на горизонте огней. Крики со временем окончательно исчезли. А вместо них опустилась глухая тишина.

Графиню всё же усадили на румпель. Бессильная помочь кому-то за пределами шлюпки, она пыталась успокоить добрым словом хотя бы тех, кто был внутри. Стейси её слушала и не слышала. Она тоже пыталась грести, но едва не выпустила из ослабевших рук весло, и очень скоро её сменила другая женщина.

Корабль с огнями практически не приближался.

Теперь надо было просто ждать. Никто не знал, когда должна была прийти помощь. Все лишь надеялись, что их успеют спасти. И каждый был сейчас одинок в этих мыслях, оставшись один на один только с собой. Со своим прошлым, с ошибками и неудачами, со стремлениями, с разбитыми мечтами о будущем, со словами, обидно брошенными напоследок кому-то из тех, кого уже утянул в свою пучину океан…

При мыслях о Томасе Стейси казалось, что что-то надламывается и умирает у неё внутри. Она верила в хорошее. Пыталась верить. И всё же помнила его глаза. Сколько в них было боли. И столько же тоски и смирения. Последнее пугало с невыносимой силой.

Хотелось кричать. Хотелось отчаянно, срывая голос, звать его, надеясь услышать ответ из темноты. Быть может он всё-таки сел в шлюпку и тоже дрейфовал где-то неподалёку, отбросив всякие «так неправильно», «так надо»… И тому подобные доводы.

Хотелось просто обнять его. Только это. Больше ничего не было нужно. Лишь бы знать, что с ним всё в порядке.

Не заметив, что начала всхлипывать всё громче, Стейси сжала зубами нижнюю губу, прокусив её до крови и ощутив горький металлический привкус на языке.

— Мисс Монтгомери, — позвала её Тереза, в глазах которой была такая же боль. Только вот она уже сейчас понимала, что забрал у неё безучастный океан. Стейси покачала головой. О таком нельзя было думать. — Мне кажется, это должно быть у вас.

Она не сразу увидела, как Тереза, сунув руку в карман тяжёлого пальто, достала из него что-то тёмное и прямоугольное. Но потом, когда понимание обухом ударило её по голове, Стейси порывисто протянула ладонь.

Блокнот Томаса. Тот, с которым он не расставался, который таил в себе все его мысли. И теперь он был у неё — невесомый, но, казалось, придавивший её к месту.

Раскрыв его невпопад на одном из разворотов, не видя толком ни заметок, ни схем, Стейси ткнулась в него носом, вдыхая обжигающий запах бумаги. С губ сорвался тяжёлый вздох. А потом слеза капнула на одну из чернильных строчек, и Стейси быстро прижала блокнот к груди.

Сколько прошло с того момента — минуты или часы, она не знала. Просто больше совсем не шевелилась, так и сидя, держа его заметки рядом с медленно бьющимся сердцем… Все, устав, давно бросили грести — корабль оказался слишком далеко, чтобы добраться до него и не растратить последние силы в почти провальной попытке найти на нём спасение.

Потом стало немного светать. Точно так же, как и всегда. Будто ничего не произошло. Будто новое утро ничем не отличалось от предыдущего.

Внезапно раздался звук сигнального огня, а потом чей-то сиплый возглас. В нём были и радость, и облегчение, и Стейси, ничего не понимая, вскинула голову, потому как до этого, не отрываясь, смотрела только себе под ноги.

— Там корабль, другой корабль, — произнесла одна из женщин. — Мы спасены?

В шлюпке послышались сдавленные шепотки. Стейси лишь сейчас огляделась по сторонам. Постепенно встающее солнце едва осветило океан, под порывами ветра начинавший покрываться рябью. Но вдалеке были видны другие шлюпки, уже начавшие двигаться к пока что неизвестному кораблю, а на воде то тут, то там белели небольшие пятна. Почему-то понять, что это были замёрзшие люди, державшиеся на поверхности благодаря спасательным жилетам, удалось не сразу. Возможно, об этом было лучше и не знать.

Грести пришлось долго. Очень-очень долго. Ни у кого в шлюпке уже не было сил. Все, утомлённые до предела, продрогшие, перепуганные, были почти не в состоянии шевелиться. И хотя идущая навстречу помощь и вселила в сердца некий оптимизм, его было несопоставимо мало.

Впоследствии Стейси не могла вспомнить, как они оказались около лайнера, на борту которого металлическим блеском сияло название «Карпатия». Она даже не помнила, как поднялась на палубу. Но стоило только оказаться в безопасности, как оставшаяся твёрдость окончательно её покинула — едва не потеряв сознание, она, пытаясь увернуться от заботливого внимания неизвестных людей, первым же делом прижалась к ледяной стене корабля, соскользнув на деревянный пол.

Какой-то мужчина, пытаясь дозваться до неё, подхватил Стейси под локти, накинув ей на плечи шерстяной плед. Благо, мама быстро оказалась рядом. Она нашла в себе силы, чтобы представиться записывающему имена неизвестному офицеру, попутно благодаря, как оказалось, судового врача «Карпатии» за предложенные горячие напитки и интересуясь у него, куда можно было присесть, чтобы согреться.

Один из стюардов взялся сопроводить их и остальных женщин из шлюпки в столовую. Он что-то без устали говорил — о том, как все переживали, мчась на всех парах на выручку по ледяному океану, о том, что пассажиры «Карпатии», узнав о беде, тут же предложили отдать пострадавшим часть своих вещей… Стейси убаюкивало его бормотание. И хотя глаза слипались, а сил едва хватало, чтобы переставлять ноги, она пыталась осматриваться по сторонам, то и дело натыкаясь на знакомые и незнакомые лица.

— Простите, сэр, — едва слышно произнесла она, когда мама усадила её в кресло, а стюард протянул чашку с горячим бульоном, — а списки спасшихся…

— Мы составляем их, мисс, не волнуйтесь. Быть может, вам нужен осмотр врача?

— Нет, — выдохнула она, прикрывая веки.

Онемевшие пальцы жёг фарфор, а голова всё ещё кружилась.

— Если понадобиться какая-то помощь, можете сразу обратиться к любому члену экипажа, — обращаясь теперь больше к миссис Монтгомери, добавил стюард, торопясь вернуться обратно на палубу, чтобы узнать, мог ли быть там полезен.

— Да, спасибо, — сказала она. — Стейси, милая, посиди минутку, я сейчас узнаю, где нам можно расположиться, чтобы отдохнуть. Тебе надо поспать.

— Я не могу, мам. Мне надо сначала найти Томаса.

— Ты не сможешь нормально искать его в таком состоянии. Ты устала, я устала… Взгляни на Терезу, она уже спит. Пожалуйста, Стейси, я настаиваю.

Пока Милдред ходила, чтобы действительно выяснить что-нибудь о свободных койках, Стейси и сама не заметила, как, закрыв глаза, задремала. Чашка по-прежнему была у неё в ладонях, но она вцепилась в неё так крепко, что ни капли постепенно остывающего бульона не перелилось через край.

Позже, когда мама всё-таки увела её в какую-то каюту, она забылась долгим сном бесконечно вымотанного человека. Она не знала, снилось ли тогда ей хоть что-то. Если даже и снилось, сознание, будто пытаясь уберечь её от боли, предпочло ничего не запоминать.

Но это не помогло от обрушившихся мыслей, забивших по вискам, стоило лишь распахнуть глаза. В каюте было темно, и Стейси не сразу поняла, где она находилась и который был час. Ей, в общем-то, было и не важно. Она увидела лежащую на соседней кровати маму, и её окатило необоснованной волной ужаса. Откинув одеяло и опустив босые ноги на пол, она первым же делом подошла к ней ближе и, вслушиваясь в звуки сиплых вздохов, несколько минут не отрываясь следила за тем, как в полумраке медленно вздымалась и опускалась мамина грудь.

Слёзы полились по щекам Стейси, когда она, упав перед мамой на колени, совершенно не боясь её разбудить, взяла ту за руку и прижалась губами к тонким пальцам.

Жива. Она была жива. Она дышала. Она была в порядке и просто спала.

Зажав рот руками, Стейси тихо разрыдалась, позволив, наконец, громким судорожным хрипам вырваться из горла. Всё это время она ещё пыталась безуспешно сдерживаться.

Теперь в этом не было смысла.

Забравшись к Милдред на кровать, сжавшись у неё под боком и почувствовав, как сквозь сон мама обняла её за плечи, Стейси вскоре, перестав дрожать, уснула вновь, на сей раз беспокойным сном, от которого не могла очнуться до самого утра.

* * *

— Простите, где я могу посмотреть список пассажиров «Титаника»?

Стейси не пошла на завтрак, даже толком не умылась и лишь быстро заплела косу, не смотря на себя в зеркало, чтобы не видеть синяки под глазами и мертвенную бледность. Мама не стала её останавливать, прекрасно всё понимая.

Томас. Теперь только его имя билось у неё в голове. Она не выпускала из рук его блокнот — так было хоть чуточку, но легче, будто он незримо был с ней. Она знала, он и был где-то рядом, оставалось только его найти.

В коридорах незнакомого корабля она встретила тётю Ноэль. Та не смогла сказать ничего внятного на единственный вопрос, который Стейси была готова задавать каждому — видел ли кто-нибудь Томаса?

— Вы ищете кого-то конкретного, мисс? — мягко, как можно дружелюбнее отозвался стюард, которого она нашла в одном из холлов. Тон его, намеренно спокойный, её совсем не утешал.

— Да. Мистера Томаса Эндрюса. Он…

— Из первого класса?

— Из первого.

— Вы были с ним в одной из шлюпок?

— Нет. К чему все эти вопросы?

— О, мисс, не переживайте так, я просто пытаюсь понять, как быстрее вам помочь. Видите ли, списки…

— Так скажите же, где мне их найти? — умоляющим голосом перебила она.

Стюард, вздохнув и потерев нос, соизволил, наконец, ответить.

— Идите сейчас прямо по коридору, а на втором повороте сверните налево. Там будет справочное бюро.

Стейси, мучаясь неведением, последовала этим указаниям. И, видимо, не она одна, потому что около небольшой остеклённой будки собралась нестройная шумная очередь. Встав в самом конце, Стейси вслушивалась в попеременно сменяющиеся радостные вздохи и громкие стоны разочарования. Кто-то находил близких. А кто-то так и не получал тех ответов, на которые так надеялся.

Где был сейчас Томас? Она надеялась, что с ним было всё в порядке. Но почему он сам не искал её? Или, может, всё-таки стоял сейчас вместе с ней где-то в этой толпе?

Стейси вглядывалась в чужие лица. Бесполезно. Всё плыло у неё перед глазами, и она не могла сконцентрироваться на чём-то отдельном. Лишь перебирала в пальцах жёсткие листы блокнота и гладила прохладную обложку.

Очередь дошла до неё лишь спустя мучительный час ожидания. Мужчина — работник бюро даже не взглянул на неё, лишь сухо спросил:

— Имя и класс.

— Первый. Томас Эндрюс.

Потом зашуршали бумаги. Стейси, не отрываясь, следила за тем, как, пробегая пальцем по ровным строчкам таблицы, мужчина искал нужное имя. Одна страница, вторая… Он ни разу не остановился, не задержался ни на миг, не зацепился взглядом ни за кого из этого списка.

Стейси, заламывая пальцы, молча ждала.

А потом он поднял на неё усталые глаза.

— Такого нет.

Томас и сам не понял, как оказался в воде. Просто в один миг палуба пропала у него под ногами — то ли его без сожаления столкнули за борт, то ли сбила резко нахлынувшая волна. В любом случае, выплыв на поверхность, он едва смог вздохнуть. Холод пронзил всё тело тысячей игл и не отпускал так долго, что, в конце концов, стало даже не больно. Только вот совершенно не выходило пошевелиться.

А ведь ещё каких-то полчаса назад он без устали помогал Лайтоллеру усаживать в оставшиеся шлюпки женщин и детей. Тогда из-за паники ощущение времени совсем пропало — мистер Эндрюс и не знал, сколько прошло спасительных минут с тех пор, как Стейси и её мать оказались в относительной безопасности где-то на поверхности океана.

Толпа на верхней палубе становилась только больше, казалось, в несколько раз превышая количество тех, кого уже удалось спустить вниз в шлюпках.

— Дьявол! Кидайте в воду всё, что не прикручено! — громко командовал Лайтоллер, и его сильному, зычному голосу удавалось перекрикивать гам и скрежет. — Эндрюс, отойдите! Ребята, давайте-ка!

Кто-то из моряков, пихнув Томаса локтем в бок, поспешно бросился к сваленным в кучу шезлонгам, о которые все то и дело спотыкались и запинались. Оглянувшись в ту сторону и проведя ладонью по лицу, Томас, застыв на несколько мгновений, попытался перевести дух. Он и не заметил, как запыхался, пока без уже никому не нужных уговоров помогал дамам перебираться через борт.

— Мистер Эндрюс, да не стойте же тут, — вновь окликнул его Чарльз, подталкивая в спину подальше к кормовой части корабля. — Не мешайтесь! Нам ещё надо успеть спустить оставшуюся шлюпку и приготовить складные, пока не поднялась вода и… Ливи! Какого чёрта ты всё ещё тут?!

Томас вздрогнул от ужаса, прозвучавшего в его крике.

Лайтоллер сам обогнул Томаса, делая стремительные шаги к своей знакомой, держащей за руку испуганную девочку. Теперь ему было уж точно совершенно не до Эндрюса, только что собиравшегося спросить, мог ли он чем-то помочь со шлюпками. Лезть с этим же вопросам к самим суетящимся матросам он не решился. Лишь подхватил пару шезлонгов и, предварительно глянув вниз, скинул их в воду, ощутив пробравшуюся под кожу усталость и слабость — ещё один он едва ли смог поднять.

— Сэр, давайте я вам помогу, — пришёл на выручку кто-то из стюардов, отбирая у него из рук шезлонг. И Томас не стал противиться.

Его пошатывало, ему было плохо и, что хуже всего, сердце, колотясь очень быстро, невыносимо болело. Он чувствовал вину — ту, от которой нельзя было откупиться или отмыться. И сожаление. Что не предусмотрел, что обманулся и поверил в льстивые газетные статьи. Что оказался слишком самоуверен.

Сглотнув горький ком в горле, Томас, чуть задумавшись, побрёл вдоль стены, мягко ведя ладонью по гладкой обшивке и пытаясь, как его и попросили, не мешаться. А потом он свернул на лестницу, схватившись за перила. Пальцы царапнула неровность на древесине, и Том грустно покачал головой — хорошо было бы это отшлифовать и покрыть лаком. Но кому сейчас было до этого дело?

Спустившись вниз, всё ещё неверяще осматриваясь по сторонам, будто прощаясь со знакомыми интерьерами, Томас встретил в коридоре мистера Гуггенхайма, разодетого совершенно не к случаю в парадный фрак.

— А, мистер Эндрюс, — на губах Бенджамина появилась кривая испуганная улыбка, — ну и ночка, да?

— Да, сэр. Вам бы надеть жилет, а то…

— Нет, спасибо, — перебил его Гуггенхайм. — Я, простите за откровенность, знаю, что шансов у меня нет. Так что хочу умереть как джентльмен, сохраняя достоинство. А эта штуковина пережимает мне желудок. Уж лучше без него.

Томас громко хмыкнул. Достоинство, джентльмен… А он ещё пытался на что-то надеяться, пусть и совершенно несмело. Но ведь мистер Гуггенхайм был прав! Уж если встречать смерть, то со спокойствием и упрямством, не таясь от судьбы. От неё ведь всё равно невозможно было убежать. И если ему было предначертано погибнуть здесь, посреди Атлантики, в ледяной воде и вместе с собственным детищем, то… Так тому и быть!

Пальцы Томаса потянулись к завязкам на груди, к этим туго затянутым девичьими руками бантам, болтавшимся при каждом шаге, дёргая их резко и сильно. Он пытался не обращать внимание на заколотившуюся в висках кровь.

Стейси ведь умоляла его их не трогать. Не сметь даже думать о том, чтобы снять жилет.

И он её предавал. Вот так, запросто, будто бы её просьба — возможно, последняя в этой жизни — была для него пустяком.

Томас скрипнул зубами и, сжав кулаки, одёрнул руки. Ну уж нет! Она попросила. А ради неё он был готов сделать практически что угодно. Совершенно другой вопрос — насколько это было воплотимо.

— Не хотите выпить, мистер Эндрюс? — голос Гуггенхайма раздался словно из-под толщи воды, и Томас, не сразу поняв суть вопроса, молча кивнул головой. — Отлично. А то пить в одиночестве… Я где-то потерял моего камердинера. Бедняга сейчас, должно быть, проклинает тот день, когда принял решение работать на меня.

— Вовсе нет, сэр. Я счастлив быть с вами в эту минуту, — из-за угла, уверенно держа в руках поднос, вышел ещё один джентльмен во фраке.

— А, вот и ты, Виктор. Ну что ж, хорошая у нас компания, а, мистер Эндрюс? Пойдёмте в курительный салон, что-то мне уж очень хочется поджечь сигару.

Томас на ватных ногах пошёл за ним следом. Бенджамин был до ужаса хладнокровен. И Томас не мог понять, как ему это удавалось. Его самого теперь потряхивало, и, рухнув в кресло у самого входа в салон, он смог лишь расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки, чтобы стало хоть чуточку легче дышать.

— Ну, что ты принёс, Виктор?

— Ром, сэр. Целая бутылка.

— Вы пьёте ром, мистер Эндрюс?

— Ром? — сипло переспросил Томас. — Обычно нет, но… Пусть будет ром.

— Правильно, надо же когда-то начинать. Наливай, Виктор.

— Да, сэр.

Янтарная жидкость, переливаясь бликами в мерцающем свете ламп, полилась в стаканы. Происходящее вполне могло бы сойти за обычный вечер на «Титанике» — три засидевшихся за беседой джентльмена просто не уследили за временем. Если бы ещё пол не кренился под неправильным углом, можно было попробовать притвориться, что ничего страшного и не происходило. Видимо, именно этим и занимался мистер Гуггенхайм.

Отсалютовав Томасу стаканом, он в один глоток выпил то, что налил ему камердинер. А потом Виктор протянул ему сигару, и Бенджамин, прикурив, выпустил в воздух облако пряно-горького дыма.

— Что ж, как бы то ни было, спасибо за чудесные четыре дня на этом лайнере, мистер Эндрюс. За пятый, уж простите, поблагодарить не могу. Сами понимаете, не те обстоятельства. А что же вы не пьёте?

Сморщившись, Томас опрокинул в себя сладковатый ром, осевший на языке медовым привкусом. Нет, одной унции ему явно было маловато. Алкоголь лишь обжёг горло, но не принёс ни тепла, ни такого желанного утешения.

— Ещё по стакану? — дружелюбно предложил Гуггенхайм, пыхтя сигарой.

— Да, пожалуй.

— Отлично, отлично. Зря вы не приходили к нам сюда по вечерам. В более комфортной обстановке ром куда вкуснее.

— Быть может, действительно, зря. Надо было тратить время на то и на тех, кто действительно дорог. Кто ж знал…

— Ну, не хандрите. А то и я начну нервничать. Знаете, как-то и без того паршивенько.

И всё-таки, Томаса поражала его выдержка. Вот уж и впрямь, человек, решивший встретить смерть с гордо поднятой головой.

— Понимаю, господин Гуггенхайм. Но не могу с собой ничего поделать. Мне… Наверное, мне надо побыть одному.

— Конечно, мистер Эндрюс. Виктор, дай этому джентльмену бутылку. Вам, по-моему, нужнее.

Томас едва смог удержать ром в руке — стекло скользило по влажной от волнения ладони и губительной тяжестью тянуло вниз. Помотав подбородком и заметив, как моргнул свет, Томас поднялся из кресла, невольно удивившись тому, что пол накренился ещё сильнее. Так быстро…

Он попрощался с Бенджамином и его камердинером и, огибая столики, перевёрнутые кресла и кадки с цветами, побрёл вглубь курительного салона — туда, где был камин с висевшей над ним картиной. Такой яркой и жизнеутверждающей, почти что нереалистичной в нынешних условиях. «Плимутская гавань». Том сам выбрал её и поручил плотнику расположить именно здесь. Это было ещё одним напоминанием о том, что ко всему — в том числе к медленному затоплению — приложил руку и он.

Зажмурившись до белых пятен перед глазами и тяжело опёршись локтями на каминную полку, Томас издал гортанный стон, полный тоски, и изо всех сил замотал головой. Несправедливо! Как это всё было несправедливо!

Первое плавание, первая попытка сделать всё правильно, почувствовать, что всё возможно… А он ведь так полюбил! Взаимно, пылко, до дрожи…

Томас в отчаянии прижал ладонь к сердцу. Но под пальцами оказался бант из тесёмок, и стало ещё больнее. Так больно, как, наверное, ещё не было. Потому что всё его существо сжалось, словно от удара.

А разве это был не он?

Открыв глаза и безуспешно обведя салон взглядом в поисках стакана, Томас не нашёл ничего подходящего. Он лишь тихо усмехнулся себе под нос и, уже не думая о манерах, приличиях и всяких «так неправильно», открутил крышку бутылки, прижавшись губами прямо к её тонкому горлышку и сделав несколько больших глотков.

Жар тут же разлился по венам и немного вскружил голову, блаженно заглушая мысли. Было по-прежнему плохо, но теперь хотя бы тепло.

* * *

— Мистер Эндрюс, вы ещё здесь! Я уж было подумал, что вы…

Что Лайтоллер подразумевал под многозначительным молчанием, Томас так до конца и не понял. То ли «что вы уже пошли ко дну», то ли «что бессовестно заняли место в спасательной шлюпке». Слава богу, ни то, ни другое не было правдой.

Чарльз, только что перерезавший мешавшийся трос, оттёр горячий пот со лба и дал себе секунду на отдых, наблюдая за тем, как матросы отчаянно старались как можно скорее привести последнюю складную шлюпку в пригодное для спуска состояние. Только вот вода подобралась уже совсем близко, едва не облизывая ледяным ужасом пятки ботинок.

— Сколько ещё у нас? Минут пять?

— Я не знаю, — замотал головой Томас, до побеления костяшек сжимая ладони в кулаки.

— Скорее бы всё это уже закончилось, Господи, — пробормотал Лайтоллер и, шумно втянув сквозь зубы воздух, быстро протянул Томасу руку, пусть и терял драгоценное время. А потом выпалил скороговоркой то, что мог бы сказать любому на его месте, будто пытаясь успокоиться и сохранять самообладание. — Что ж, удачи вам, Эндрюс. Был рад знакомству.

— Взаимно, мистер Лайтоллер, взаимно, — словно прощаясь, Том покрепче сжал чужие пальцы. Но почувствовав, как содрогнулся корабль, разжал руку, пытаясь встать так, чтобы сохранить равновесие и не упустить тот хрупкий баланс, который ему удалось отыскать, навалившись грудью на леера и уперевшись ногой в металлическую балку. — А вот теперь, кажется, всё.

— Когда кажется, нужно кре…

Договорить Чарльз не успел. Вода, шумно пенясь, полезла из всех щелей, а в следующее же мгновение волна, подошедшая к Томасу со спины, накрыла палубу, смыв всех и вся прямиком в обжигающий холод и глубину океана. Хотелось бы сказать, что до самого конца Томас так и не покинул корабль, но сам корабль, видимо, вознамерился покинуть его, лишив какой бы то ни было твёрдости под ногами.

Выплыв из глубины через несколько долгих мгновений, наглотавшись солёной воды и совсем было попрощавшись с ощущением воздуха в лёгких, Томас так и болтался на поверхности, готовый выть от боли и холода, потерянный в пространстве, потому что пелена перед глазами совершенно мешала понять, что было вокруг. Но хотя бы жилет держал его на воде, не давая обессиленно опустить руки и захлебнуться, пусть даже пальцем пошевелить казалось невозможным от холода. Все мышцы свело, а на лице наверняка застыло выражение страха. А ещё эти крики…

Сам он не мог кричать, потому что казалось, что горло сдавило чьей-то твёрдой рукой. На деле же Эндрюс мало чем отличался от несчастных окружающих его людей — изо рта всё же вырывались стоны, но он, оглушённый всем произошедшим и происходящим, их не слышал, хотя чувствовал, как, будто в беспамятстве, шевелились губы.

Нет, те, кто говорил, что вода холодная, буквально ледяная, точно врали. Она жгла. Словно огонь, словно всё тело без сил рухнуло в самое пекло костра и не могло вскочить, воспротивиться боли. И шевелиться тоже не могло. Томас не думал об этом, да и не мог он сейчас вообще ни о чём думать, но, не будь на нём жилета, он никак не смог бы держаться на воде столь долго, отчаянно хватая ртом воздух.

— По-помо-гите, — глухо звучало где-то рядом. Сначала это бормотание больше напоминало шёпот, но через некоторое время, когда Томас, замерев и перестав дёргать под водой ногами, чуть пришёл в себя, ему стало ясно, что обречённая просьба о спасении неконтролируемо вырывалась сиплым криком из его собственного горла. — Помо-гите…

— Эй, там, Эндрюс! Эндрюс, гребите сюда, на мой голос. Гребите же, дьявол вас подери, если хотите жить!

Жить… О, он хотел жить, особенно теперь, когда резко понял, как мало требовалось для того, чтобы эту жизнь потерять. Да, именно жить, а жить — значит двигаться. Двигать руками, ногами и… Грести!

Томас умолял себя грести. Медленно, будто заторможенно, но он чувствовал, что с каждым движением всё меньше контролировал координацию. Да и ориентацию в пространстве. И направление, откуда шёл звук зовущего его голоса, тоже постепенно переставало иметь чёткие границы. Это было не эхо, но что-то похожее на эхо…

Рядом послышался резкий всплеск. Томас дёрнул ногой и не ощутил боли, когда с силой врезался плечом в перевёрнутую складную шлюпку, так и оставшуюся неприготовленной для спасения тех, кто был на палубе, но вполне способную спасти тех, кто теперь оказался в воде.

— Руку давайте, Эндрюс, и карабкайтесь выше! Давайте же, выше! Нам нужно удерживать равновесие, иначе перевернёмся.

Голос казался очень знакомым, но доносился будто сквозь вату, не просто хрипло и болезненно, а словно его умудрились сорвать. Впрочем, немудрено.

— Мистер Лайто… — закашлявшись, выдавил из себя Томас, хватаясь за чужую крепкую руку, ледяную и жёсткую, с силой тянущую его наверх.

— Да я это, я, Лайтоллер. Давайте же, забирайтесь быстрее. И вы, полковник, держитесь крепче. Ну же! Чёрт возьми!

Лайтоллер ругался напропалую, шипел сквозь зубы и сыпал проклятиями. И командовал — чётко, резко, как будто и не был сам смыт за борт. Будто и не было никакого крушения, а все они лишь участвовали в обычных учениях, слишком уж приближенных к какой-нибудь страшной выдумке…

Томас, сжав пальцы на киле шлюпки, без сил прижался лбом к холодному крашеному дереву, пытаясь разглядеть тех, кто, как бы иронично это ни звучало, оказался с ним на одной лодке, но натыкался только на перепуганные глаза и сиплое дыхание. Мужчины, одетые в тяжёлые, намокшие от воды пальто никак не могли отдышаться, а Эндрюс крупно дрожал от холода, чувствуя, как тонкая ткань рубашки начинала превращаться в ледяную корку. В ботинках и вовсе хлюпало, когда Томас безуспешно попытался полностью выбраться из океана, но только поскользнулся и едва не свалился обратно, за что получил грубый оклик Лайтоллера. А потом почувствовал, как что-то схватило его за ногу.

Останься у него ещё силы для испуга, Томас бы непременно испугался. Но вместо этого, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь под тусклым светом звёзд, он заторможенно обернулся.

За его штанину держались чьи-то тонкие, едва не изломанные от напряжения пальцы чужой руки. Сам человек был скрыт под водой, и это только прибавляло ужаса.

Кое-как не поскользнувшись вновь, Томас сумел, продолжая цепляться одной рукой за киль, наклониться и схватиться за эту руку. Та вздрогнула от его прикосновения и, расслабившись на миг, лишь усилила хватку, а потом Эндрюс настойчиво потянул её на себя, вытягивая оказавшегося в плену под шлюпкой радиста Брайда на воздух. Бедный юноша, он едва находил силы, чтобы просто оставаться в сознании.

— Тут ещё один, — заметил кто-то, почувствовав, как перераспределившийся вес накренил шлюпку на левый борт. — Эй, мы так сейчас опрокинемся!

Лайтоллер, почувствовав это, недоумённо обернулся.

— Этак не пойдёт, — поджал он губы, моргая нервно и беспрестанно подрагивая. — Эй, Брайд! Брайд! Гарри, ты меня слышишь? Надо бы его пересадить…

Но Брайд не отзывался, только медленно дышал и, казалось, лежал, совсем не заботясь о происходящем. Только шипел от боли в повреждённых ногах. А рядом со шлюпкой плыли другие, тоже надеявшиеся найти на ней спасение.

— Я пущу мистера Брайда на своё место, а сам подвинусь, — долго не думая, продолжая сжимать обессиленную мальчишескую руку в своей ладони, произнёс как можно громче Томас, надеясь, что Чарльз его услышит.

— Хватит вам геройствовать! Уж если де́ржитесь, так держи́тесь. Мы и без того постепенно тонем, а от ваших перестановок и вовсе можем потерять баланс. Не мне вам объяснять это, Эндрюс!

Томас согласно закивал. Находившийся рядом полковник Грейси помог ему в конце концов пристроить безвольного Брайда так, чтобы тот мог держаться без чужой помощи. А потом на шлюпку навалились ещё люди и ещё. Брайда совсем зажало, он громко, совсем по-детски вскрикнул и затих, а Томас только подумал, что вскоре воздушный мешок под шлюпкой окажется вытеснен под таким весом, и они и впрямь во второй раз пойдут ко дну, на сей раз окончательно.

Судьба ли это или же её злая насмешка, Эндрюс не знал. Но чувствовал, что эти переживания не давали ему впасть в забытье и начать засыпать, хотя закрыть глаза и погрузиться в холодный сон хотелось неимоверно, что было равносильно стопроцентной вероятности смерти. Не столь мучительной, как утопление, но столь же бессмысленной.

Крики вокруг потихоньку начинали смолкать. Вряд ли прошло слишком уж много времени с того момента, как «Титаник» окончательно скрылся под водой, упав на самое дно Атлантики. Сколько мог выжить человек в воде при такой температуре? Пятнадцать минут? Полчаса? Будь у Томаса часы, он ни за что не захотел бы взглянуть на них сейчас. Потому что время как будто перестало существовать — оно завязло, загустело, и не было ему ни конца, ни края. Ничего. Тьма не сменялась рассветом, хотя казалось, что прошли уже часы, если не дни.

Нет, не дни, конечно. Томас замотал головой, призывая себя мыслить рационально. Он не думал о том, что скоро всё тем или иным образом закончится. Он даже не ждал. Просто лежал на шлюпке, постепенно перестав ощущать что либо ниже таза — лишь бы ноги просто затекли, а не оказались обморожены. И лишь бы, если Бог даст, не выжить, чтобы после мучительно умереть от тяжёлого воспаления лёгких. Хотя, наверное, слишком многого он хотел от судьбы в этих обстоятельствах.

Когда небо всё-таки начало светлеть, стало отнюдь не легче. В темноте не было видно последствий, не было видно сотен тел, застывших на поверхности воды и давно испустивших дух.

— Помощь придёт, — бормотал будто в бреду Брайд, стараясь совершенно не смотреть по сторонам. — Обязательно придёт. Они обещали, они слышали, мы с Джеком дали три точки, три тире, три точки… Они придут…

Всем оставалось только верить, что он не ошибался, этот отважный юноша, который собственными руками отстучал на телеграфе утонувшего корабля отчаянную мольбу о спасении.

Люди, постепенно замерзая, умирали и отцеплялись. К утру тех, кого пытался спасти своим чутким командованием Лайтоллер, в живых осталось не более трёх десятков. И грозило стать того меньше, если бы не подошедшая шлюпка офицера Лоу, смотрящего на них, на последнем издыхании балансирующих над водой, со смесью изумления и оправданного безразличия. Совсем не время было удивляться даже такому. Потому что силы у всех не просто подходили к концу, а расходовали даже тот резерв, который, казалось бы, не был способен дать организм.

Лишь очутившись в спасательной шлюпке Лоу, закутанный с головой в колючий клетчатый плед, Томас позволил себе потерять сознание, прислонившись к плечу полковника Грейси, дрожавшего и не переставашего кашлять. А дальше он очнулся, когда сияющий на солнце бок «Карпатии» был совсем близко к борту лодки, готовый принять всех на палубу.

— Пришли в себя, мистер Эндрюс? Признаться, напугали вы меня, — тихо произнёс полковник, легонько похлопав его по плечу и снова закашлявшись.

А потом реальность ещё сильнее предыдущего обрушилась на Томаса, и его забил такой озноб, что впору было принять его за больного, мучившегося в лихорадке последние часы перед смертью. Рядом застонал от боли в ногах Гарольд Брайд, когда те, кто чувствовал себя немного получше, стали думать, как лучше подготовить его к поднятию на борт корабля-спасителя, обвязывая того сброшенными верёвками для страховки.

Выдох, вдох. Томас, глядя на эти узлы, посоветовал было немного изменить конструкцию, чтобы не передавить бедняге ещё и грудную клетку, а потом понял, что не сказал ни слова. Только ощутил, как стали влажными глаза, и отвернулся от всех, сильнее заворачиваясь в плед.

Вина упала на плечи с новой силой, И Эндрюс вновь подумал о том, что напрасно захотел выжить. Только вот теперь было поздно — он, кажется, почти смог. Осталось совсем немного, следовало лишь подняться на «Карпатию» и… Что было бы дальше, он слабо мог себе представить.

Став одним из тех, кто смог вернуть себе самообладание и взять себя в руки, Томас всё же помог доставить Брайда на верхнюю палубу и, сам оказавшись в окружении экипажа корабля, захотел куда-нибудь поскорее исчезнуть. Чтобы не смотреть в сторону океана, чтобы не видеть лица тех людей, которым вопреки всему удалось спастись.

Такая возможность предоставилась ему весьма скоро. Потому что сначала экипаж был занят Брайдом и не обращал на него почти никакого внимания. А потом на борту оказался подавленный, бледный Исмей и вскоре увёл Томаса бог знает куда, подальше от тех самых лиц, от которых мечтал спрятаться и сам.

Так Томаса Эндрюса не оказалось в списках выживших.

* * *

Они практически не выходили из каюты. И при этом умудрились сказать друг другу не более пары десятков слов, каждый погружённый в собственные мысли, уничтожающие и убивающие изнутри не хуже какого-нибудь сильнодействующего яда. Томас вышел лишь раз, ночью, когда было меньше шансов столкнуться с кем-нибудь знакомым и умереть на месте от всепоглощающего чувства вины. Именно тогда он проверил по спискам, что Стейси с матерью были на борту. А потом направил две телеграммы родителям и на верфь. Всё это совсем немного его успокоило.

Однако спокойствия не хватило, чтобы он смог хотя бы ненадолго заснуть. Так они и сидели с Брюсом на пару, вроде бы вместе, а вроде бы и каждый при своём, бестолково смотря в потолок и бесконечно думая.

Томас подозревал, что мысли Брюса не очень-то сильно отличались от его собственных. Разве что Томаса помимо прочего душило невыносимым желанием и одновременным страхом встретиться со Стейси. Но он боялся, ощущая до глупого болезненную боль в сердце всякий раз, стоило лишь задуматься о том, чтобы пойти её искать. Ведь виноват был именно он. А увидеть в её глазах не просто обвинение, а ненависть… Он бы не смог этого пережить.

Ему хватило уже того, что она никак не откликнулась на переданную со стюардом записку. Это и без того разбило вдребезги все его робкие надежды, что хотя бы то, что было между ними, осталось по-прежнему.

Не мог же Томас знать, что в царящем на «Карпатии» хаосе какая-то жалкая бумажка была потеряна так же быстро, как какой-нибудь корабль, отключивший в океане приёмник радиотелеграфа.

Нет, Стейси ничего не знала о судьбе Томаса кроме единственного жестокого факта — в списках спасённых он не значился. Глядя на дочь, Милдред начинала всерьёз переживать о её состоянии. Она уже видела помешавшихся женщин, потерявших кто мужей, кто женихов, а то и вовсе сыновей. Она видела и убитых горем мужчин, державшихся куда хуже некоторых женщин. Но все они без исключения были сломлены изнутри, хоть как-то выплёскивая боль.

Стейси же просто превратилась в призрака. Она почти перестала вставать с постели, совсем не ела, не отвечала на вопросы врача и только сжимала ладонь мамы, когда та сидела рядом с ней, гладя её по голове и не понимая, что делать. С Терезой дела были получше, хотя та и продолжала выполнять свои обязанности лишь автоматически, как бы Милдред ни пыталась убедить её отдохнуть. Какую драму она прятала в своей душе, миссис Монтгомери не знала и не лезла с расспросами. Было не до того, да и не Тереза была её основной заботой. Дочь буквально таяла у неё на руках, и это было всё, что волновало Милдред.

Она и сама, распереживавшись, чувствовала себя ужасно, пусть Ноэль и пыталась безуспешно её убедить, что по прибытии в Нью-Йорк обязательно станет немного полегче. Это было откровенным враньём, но опускать руки уж точно не следовало, особенно теперь, когда было критически важно сохранять ясность ума.

Может быть именно этот настрой, когда Милдред строго велела себе сносить все удары судьбы с гордо поднятой головой, и позволил ей, до этого не обращавшей внимание ни на кого постороннего, услышать во время короткой прогулки до каюты графини Ротес знакомые фамилии в чужом разговоре.

— …закрылись в каюте. Говорят, они никого не пускают внутрь. Только один стюард носит им еду, а Исмею, поговаривают, дают опиум. Хотя, наверное, это просто слухи. Должно быть, они с Эндрюсом просто обсуждают оправдательные аргументы для суда. Разбирательство будет, это я вам гарантирую. Столько людей…

Милдред еле хватило сдержанности, чтобы не припустить торопливо за говорившим джентльменом и не выпытать у него все подробности, в том числе и убедиться в том, что он говорил про того самого Эндрюса. Впрочем, бегать за кем-либо она посчитала ниже своего достоинства. А потому без раздумий, едва не дрожа от негодования, пошла прямиком к справочному бюро, где жёстко и твёрдо потребовала у дежурившего стюарда номер каюты Брюса Исмея.

Сопротивление было недолгим. Под напором Милдред стюард сдался весьма скоро, явно не ожидая, что ему не дадут и слова на возражение. Потому всего через несколько минут Милдред уже настойчиво стучала кулаком в нужную дверь, крепко сжимая зубы. Если бы только то, что она услышала, было правдой, Милдред была готова сгореть от ярости, а заодно спалить и этого бездушного, этого бессердечного, этого чёрствого…

Томас, бледная копия себя прежнего, нехотя приоткрыл дверь, не намереваясь, однако, никого впускать. Брюс только-только начал дремать, и беспокоить его ещё больше было слишком жестоко.

— Так вы живы! — едва увидев его, вскипела Милдред. И было в этой фразе что-то укоряющее, отчего Томас весь сжался, будто готовясь, что следом прозвучит и вполне реальное обвинение. Но Милдред молчала, словно ждала какой-нибудь реакции, и Томас лишь тихо вздохнул, выходя к ней в коридор, осторожно прикрыв за собой дверь.

— Я рад, что вы в порядке, миссис Монтгомери, — сипло и простужено выговорил Томас, не рискуя смотреть в её пылающие глаза.

— В порядке? О, вашими стараниями я совершенно не в порядке! Вы жестокий, злой человек, мистер Эндрюс! И после того, что вы сделали, у меня нет никакого желания говорить с вами!..

Томас отчётливо ощутил, как сердце на миг оступилось с привычного ритма. За последние двое суток ему впервые вот так открыто, прямо в лицо, бросали обвинения, в которые он с лихвой зарылся и самостоятельно, без посторонней помощи. Тот факт, что это была Милдред, делал всё только хуже.

Она говорила что-то ещё, едва не повышая голос, но Томас никак не мог сосредоточиться. Он только невпопад кивал и старался моргать пореже, чтобы глаза щипало не столь сильно.

А Милдред и не думала винить его в том, что случилось с «Титаником». Не он же, в конце концов, целенаправленно направил корабль на столкновение с айсбергом. Зато смело могла обвинить в том, что он натворил с её дочерью!

— Вы что, специально прятались от неё всё это время? — подавив в себе порыв встряхнуть его за плечи, продолжала она.

— От кого?

— От Стейси. Боже мой, вы что, совсем меня не слушаете?

— Я не… Не то, чтобы прятался. Я же отдал записку…

Но миссис Монтгомери его перебила и сама предпочла не слушать никаких оправданий. И лишь теперь Томас понял, что ни она, ни Стейси всё это время ничего не знали о том, что он был вместе со всеми на «Карпатии». А значит, бедная Стейси либо мучилась неведением, либо вовсе сходила с ума от тоски, наверняка посчитав, что он был среди тех, кого забрал океан и…

Томас, покачнувшись, опёрся спиной на дверной косяк, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Но Милдред не собиралась его жалеть и лишь напирала с большей силой.

— Вы хоть представляете себе, что она пережила?! Она не ест, не спит, ни с кем не разговаривает. А вы, значит, решили, что имеете право обойтись с ней так жестоко? Я не могла её успокоить! А вы… Вы! Вы, сумасбродный… Да у меня слов нет! О чём вы только думали, мистер Эндрюс?

Он молчал. Молчал и нервировал её этим молчанием.

— Живо идите за мной, — в конце концов велела она, резко развернувшись на каблуках и не намереваясь ждать его ни секундой больше. Только коротко и угрожающе бросила через плечо. — И только попробуйте снова сделать ей больно!

Томас и сам не вполне осознал, что слепо подчинился. Просто через несколько минут обнаружил себя там, где больше всего боялся оказаться — в наполненном людьми помещении, где все, как ему казалось, неотрывно смотрели на него. Впрочем, довольно скоро миссис Монтгомери снова свернула в пустующий коридор, избавив его от ощущения чужих липких взглядов. А потом безмолвно указала на одну из дверей и сложила руки на груди, словно строгий надзиратель наблюдая за тем, как он неуверенно замялся на пороге.

— Миссис Монтгомери, — начал было Томас, но Милдред только покачала головой, и теперь уже кивнула подбородком в нужном направлении. Он и так чуть не забрал у неё дочь. Теперь ей было нужно, чтобы он сам же это и исправил.

Милдред осталась в коридоре, когда Томас несмело зашёл в их со Стейси тёмную каюту. Казалось, что чувство тоски и боли так и витало в воздухе, и Томас зябко повёл плечами, пытаясь приглядеться к полумраку.

Стейси он увидел почти сразу. Она лежала на кровати, не шевелясь, и лишь смотрела широко открытыми воспалёнными глазами в пустоту.

— Стейси, — мягко и тихо позвал Томас, но она совершенно не отреагировала.

Только после этого он решился подойти к ней ближе, а потом и вовсе опуститься на колени перед кроватью, взволнованно пытаясь поймать в её взгляде осознанность. Но ничего. Только слёз, скопившихся в уголках глаз, стало больше, и они неконтролируемо покатились по переносице вниз, на подушку.

— Зачем ты опять пришёл? — просипела она. — Я же простила… Хватит мне сниться. Мне больно, Том…

Она задрожала и, закрыв глаза ладонью, хрипло заплакала. Томас виновато поджал губы, печально глядя на то, как вздрагивали под тонким пледом её плечи. Разве мог он, виновный в таком её состоянии, сделать хоть что-то, чтобы её успокоить?

Томас опустил тяжёлую ладонь на её макушку, аккуратно, словно ребёнка, гладя её по голове, перебирая в пальцах спутанные волосы и дыша шумно, быстро, потому как сам ощутил подкативший к горлу комок.

— Прости меня, — едва слышно прошептал он, закрыв глаза и почувствовав, как защипало в носу.

А потом Стейси резко вскочила и схватила его руку, чтобы через миг, не поверив самой себе, крепко обнять его за плечи, впиваясь пальцами в спину, будто не намереваясь больше никогда отпускать. Томас чуть покачнулся и вздрогнул, но даже и не подумал отойти. Он сам спрятал лицо у неё на шее, прижал её ещё сильнее к груди и не смог сдержать чувств.

— Ты… ты мне не снишься? — опалив дыханием его ухо, взволнованно зашептала Стейси.

— Нет, милая. Я здесь, с тобой.

— Где же ты был, Томас? Я ведь искала тебя. Я думала, что ты… Что тебя…

Она снова всхлипнула, теперь куда громче. И нервно начала тереть глаза ладонями, а потом, не сдержавшись, разрыдалась, колотя его кулачками по груди, будто пытаясь показать ему хоть часть той боли, которую пришлось пережить ей в полном неведении.

— Прости, прости меня, бедная моя девочка, — не пытаясь её остановить, выдавил Томас, ещё крепче обхватив её за плечи. — Я не хотел, чтобы так произошло. Я не хотел делать тебе больно. И я не хотел, чтобы тебе пришлось пережить такое… Я так виноват. Боже, как я виноват, Стейси! Все эти люди, сотни и стони жизней…

Он опустил голову, пряча глаза, и Стейси, чуть отстранившись, буквально ощутила, как болезненно сжалось всё его существо.

— Томас…

— Прости, — он убрал руки и попытался отодвинуться от неё, но Стейси уверенно перехватила его ладонь, не позволив этого сделать.

— Только не говори, что винишь себя в том, что случилось, — покачала она головой.

— А кого мне винить?

— Никого, Томас, — обхватив его пылающее болезненным румянцем лицо холодными ладонями, попросила она.

— Нет. Я спроектировал, — он задохнулся на миг — произносить название было слишком больно, — этот корабль. Поставил подпись под проектом, руководил работами. Я… Погибшие — и моя вина. Потому что я думал о всякой ерунде… О том, что надо сделать больше крючков в каютах, решив вдруг, что я Господь Бог, а мое творение — почти идеал. А надо было думать о другом… Я такой дурак!

Едва не задыхаясь, не контролируя колотивший его озноб, Томас что было силы прижался к Стейси, не смея смотреть ей в глаза, в то время как она, глотая слёзы, просто пыталась обнять его покрепче. Чтобы дать понять, что он был не один. Чтобы он понял хотя бы это.

— Не говори так.

— Да, дурак. А «Титаник» — мой Икар. И он утонул!

— Не надо, Томас…

— Ты жалеешь меня только потому, что у тебя никто не погиб, — не сдержавшись, жёстко и хлестко выдал он, и сам же испугался прозвучавших в голосе интонаций. Да и собственных слов. А потому, увидев её глаза, умоляюще зашептал, зарываясь лицом в мягкие волны волос. — Прости. Прости меня, Стейси. Я не должен был так говорить. Я…

— Ты действительно дурак, Томас Эндрюс, — всхлипнув, Стейси с силой вцепилась пальцами в ткань рубашки на его плечах. — У меня едва не погиб ты!

Тот вечер впервые за долгое время Томас позволил себе провести не за работой, коей в последние военные годы было столько, что чертёжники на верфи едва успевали выполнять задания в срок, и не за домашними занятиями, в которых, впрочем, толку от него практически не было, за исключением тех случаев, когда вдруг требовалось что-нибудь починить. Не то чтобы идея провести несколько часов в кресле перед нерастопленным камином принадлежала ему изначально, но он ничего не смог поделать с заехавшим в гости старшим братом. Джон, нагрянувший без предупреждения, был, по крайней мере, не самым неприятным из сюрпризов, которые с завидной регулярностью преподносила жизнь.

Следуя правилам гостеприимства, Стейси провела с ними несколько часов, но вскоре пожаловалась на усталость и ушла в спальню. Томас подозревал, что ей просто захотелось побыть в одиночестве, что случалось довольно часто, стоило кому-нибудь непрошенному влезть в их уединенную жизнь. Он был не против, особенно зная, что Джон в любом случае собирался затронуть темы, которые могли её ранить. Весь его такт куда-то пропадал, когда дело касалось Стейси. И не сказать, чтобы это было обоснованно.

В её семье подобного по отношению к Томасу себе никто не позволял. Даже в первые дни после гибели «Титаника», когда Нью-Йорк стоял на ушах, а журналисты охотились за словами свидетелей судебного процесса, в доме Стейси едва ли можно было найти хоть одну газету с громким заголовком, хоть что-то, напоминающее о корабле. Тогда Эндрюс почему-то не сомневался, что это не было простым совпадением. В том доме — чужом, по-американски вычурном и одновременно пустом — ему милосердно давали несколько мгновений на передышку, в то время как гостиничный номер, где он старательно собирал по крупицам мельчайшие детали катастрофы, напротив, тянул из него жилы.

Благо, и миссис Монтгомери, и мистер Джейкобс впускали его в свой дом весьма благосклонно, и, когда оставались силы, Томас заходил, чтобы провести вечер в гостях и немного отдохнуть от лезущих в голову мыслей. В один из подобных дней, когда Томасу, словно заученный псалом, пришлось повторить показания перед несведущими в кораблестроении сенаторами, мистер Джейкобс встретил его на пороге приветливой улыбкой.

— Добрый вечер, мистер Эндрюс.

— Относительно добрый, мистер Джейкобс, но я действительно рад вас видеть.

— Я даже знаю, кого вы будете рады видеть куда больше. Она в гостиной, кажется, что-то читает. А Милдред легла спать пораньше, так что вам никто не будет мешать.

Стейси действительно была в гостиной, устроившись в глубоком кресле с тяжёлой книгой в руках. Сидя, поджав под себя ноги, она казалась такой домашней и уютной, что у Томаса в душе тут же разлилось бесконечное тепло, будто не он полчаса назад попал под холодный апрельский ливень.

Она заметила его не сразу, решив, видимо, что к ней снова заглянул Джейкобс, старательно пытавшийся подружиться с ней перед предстоящей свадьбой с миссис Монтгомери. Поэтому, когда Томас осторожно коснулся её плеча, ведя пальцами вдоль кружевной кромки платья, Стейси вздрогнула от неожиданности, и книга, выпав из её рук, с глухим звуком стукнулась об пол.

Томас не успел сказать ни слова, как в следующий же миг Стейси поднялась на ноги и крепко обняла его за шею, щекоча дыханием щёку.

— Я думала, сегодня ты уже не придёшь, — пробормотала она, оставляя лёгкий поцелуй на мочке его уха.

— Не мог не прийти.

— Трудный был день? — заметив, как он нахмурился, Стейси поспешно увела разговор совсем в другое русло. — Хочешь поужинать? Я попрошу Терезу что-нибудь быстро приготовить…

— Нет, уже слишком поздно. Я скоро пойду, не будем мучить Терезу такой ерундой.

— Пойдёшь? Но ты только пришёл, Том!

Мистер Эндрюс только устало улыбнулся и, выпустив её из своих рук, позволил Стейси сесть обратно в кресло, в то время как сам устроился на неудобном подлокотнике. Так вероятность того, что он невольно засидится, была куда меньше.

— Я просто заглянул на пару минут, потому что соскучился.

— Чтобы «просто заглянуть», тебе пришлось ехать через весь город. А до гостиницы отсюда, должно быть, и того больше.

Её лицо, нежное, заметно порозовевшее, было столь взволнованно, что Томас не сдержал улыбки. Беспокойство Стейси было ему приятно, однако он совсем не хотел, чтобы по его вине она вновь не находила себе места.

— Знаешь, оставайся у нас на ночь, — тем временем продолжила она, сверкнув глазами. — Гостевая комната свободна и вполне готова. Да и не думаю, что мама или мистер Джейкобс будут возражать. И вообще, — торопливо заговорила Стейси, заметив, что он открыл рот, чтобы возразить, — почему бы тебе не жить здесь? Всё лучше, чем в какой-то там гостинице.

Томас, как бы ему ни хотелось согласиться, отрицательно покачал головой.

— Ты рассуждаешь слишком непосредственно, — поджав губы, сказал он. — С моей стороны это было бы верхом наглости. К тому же, скомпрометировало бы тебя в глазах общества, чего я совершенно точно делать не намерен. И не спорь, пожалуйста. Уже сам факт того, что мы сейчас говорим с тобой наедине, в определённых кругах порицался бы и…

Стейси, не выдержав, дёрнула за лацкан его пиджака, потянув на себя, отчего Томас, соскользнув вниз, в кресло, изумлённо притих, прижавшись бедром к её боку. От этой близости сердце его тут же зашлось в бешеном, сбивающем дыхание ритме, и он не сразу сумел взять себя в руки.

— Ну, и что ты делаешь? — с улыбкой спросил он.

Стейси ничего не ответила. Завозившись в кресле и пытаясь устроиться поудобнее, она в конце концов поняла, что места для двоих было всё-таки слишком мало, а потому сама забралась на другой подлокотник и, перекинув ноги через колени Томаса, нежно провела ладонью по его лбу, разглаживая пальцами сеточку собравшихся над переносицей морщинок.

— Ты слишком много думаешь, Том. В этом твоя беда.

А потом её губы коснулись его щеки, и Томас вмиг забыл, что ещё хотел сказать. Шумно втянув носом воздух, уловив витавший рядом запах сирени, он не смог сдержаться.

На сей раз он потянул Стейси на себя, обхватив её талию ладонями, без сопротивления усаживая к себе на колени и целуя… Целуя, казалось, бесконечно долго и сладко, совершенно не контролируя себя, забываясь в мягком ощущении чужого тепла у самого сердца.

— Кхм, я прошу прощения…

Вздрогнув, Стейси резко отстранилась от Томаса и, вскочив на ноги, отвернулась от заглянувшего в комнату мистера Джейкобса, выглядящего не менее смятённым от увиденного. Снова неловко кашлянув, он, будто оправдываясь за своё вмешательство, подошёл к камину и, взяв с полки позабытые очки, попытался как-то отшутиться, но, не заметив от мистера Эндрюса никакой ответной реакции, просто поспешил ретироваться. Томас же, оглушенный произошедшим, тихо рассмеялся, закрыв лицо рукой, и только содрогавшиеся плечи указывали на то, что смех никак не желал прекращаться.

Стейси покосилась на него с явным недовольством.

— Что тут смешного? — спросила, наконец, она, когда улыбка Томаса перестала быть столь широкой.

— Всё! И ты тоже очень много думаешь, моя милая.

— Теперь он наверняка расскажет обо всём маме, — со вздохом отозвалась Стейси, казалось, и не услышав ответного замечания.

— Думаю, твоя мама и без того в курсе, что подобное между нами возможно. Особенно учитывая, что однажды она и сама это видела.

— А тебе, я смотрю, всё ещё весело.

— Какой же ты всё-таки ещё ребёнок, — мягко усмехнувшись покачал головой Томас и протянул к ней руки, без слов прося вернуться к нему. — Я люблю тебя — это всё, что важно. И мистер Джейкобс тоже в курсе, а потому не будет болтать понапрасну. Ну же, Стейси, посмотри на меня. Чего ты смущаешься?

Во взгляде, который она подняла на него, отражался океан эмоций. Но на вопрос, вновь устроившись с ним в кресле, Стейси так и не ответила. Лишь положила голову ему на плечо и, сжимая в пальцах его широкую ладонь, стала дышать тихо и медленно.

— Оставайся хотя бы на ночь, Том, — попросила она шёпотом. — Мне будет спокойнее, если ты будешь здесь. Пожалуйста. А потом, если захочешь, можешь снова жить в гостинице. Но мне так не хочется никуда тебя отпускать. Понимаешь?

— Понимаю, — легко качнув головой, подтвердил он. — Дай мне ещё немного времени, и мы больше не расстанемся. Я тебе обещаю.

Проснувшись следующим утром во временно предоставленной ему комнате и пропустив завтрак, Томас только порадовался, что в этот день его присутствие в Конгрессе не требовалось. Иначе неизвестно, как восприняли бы сенаторы такое его отсутствие — до объявления в розыск, кончено, не дошло бы, но мнение о себе можно было испортить. Однако в день, свободный от разбирательств, меньше всего хотелось вновь, даже мысленно возвращаться к нервным заеданиям, из которых было ясно лишь то, что каждый отстаивал свою точку зрения.

Быстро умывшись и собравшись, чтобы не предстать перед хозяевами в неподобающем виде, мистер Эндрюс намеревался просто поблагодарить всех за гостеприимство и, наконец, вернуться в гостиницу, где его явно ждало несколько телеграмм из Белфаста и ещё парочка из Комбера с требованием новостей. Особенно сильно переживала, конечно, мама, донимая дядю лорда Пирри ежедневными расспросами.

Спустившись по лестнице и выйдя в коридор, где прошлым вечером, попрощавшись перед сном, они расстались со Стейси, Томас прислушался к тишине, царившей в доме. Словно кроме него ни в одной комнате не было ни души. Но очень скоро он понял, что ему лишь показалось. Со стороны гостиной раздались тихие голоса, и он поспешил туда.

Ожидая увидеть Стейси, он, остановившись на пороге, к своему изумлению, наткнулся на пристальный взгляд Милдред, а потом на такой же, только ещё и любопытный от, видимо, заглянувшей навестить родственниц графини Ротес.

— Так вот что за гость, о котором ты говорила, — оглядев его с головы до ног, протянула Ноэль, улыбнувшись Томасу. — Как у вас дела, мистер Эндрюс?

Проведя ладонью по волосам в попытке превратить небольшой утренний хаос во что-то более приличное, Томас бесшумно выдохнул, будто его застали врасплох. Впрочем, так, кажется, и было.

— В принципе, не так плохо, как могло бы быть, спасибо.

Чуть помедлив, он решил, что следовало поинтересоваться тем, как чувствовала себя сама графиня, но она дежурно сообщила, что и у неё, и мисс Черри всё было в порядке, словно совсем не это ожидала от него услышать.

— Вы слишком долго спали, мистер Эндрюс. Тереза вместе со Стейси ушли на прогулку, и пока что некому разогреть вам завтрак, — прервав молчание, произнесла Милдред.

— И не нужно. Простите за лишнее беспокойство, миссис Монтгомери. И за внезапное появление, я…

— Как раз собирались уходить? — прервав его, предположила она.

— Да.

— Тогда я прошу вас задержаться, если, конечно, вы никуда не торопитесь, — серьёзнее обычного нахмурившись, попросила Милдред и указала на кресло, приглашая Томаса присесть.

Её явно что-то беспокоило, можно было даже предположить, что серьёзно тревожило, но Томас, сев на предложенное место и растерянно проводя пальцами по обивке на подлокотниках кресла, совершенно невпопад вспомнил, что именно здесь прошлым вечером их со Стейси застал мистер Джейкобс. Уж не хотела ли Милдред вновь требовать от него соблюдать приличия и не злоупотреблять тем расположением, которое ему благосклонно оказывали?

Томас помотал головой и ожидающе взглянул на миссис Монтгомери, постукивая ладонью по ткани.

— Признаться, мне странно самой заводить этот разговор. И всё же, обстоятельства требуют от меня вмешаться, — Томас утомлённо вздохнул, подумав, что оказался прав в своих предположениях, а миссис Монтгомери вновь решила оградить от него дочь. Но она не обратила внимание на его реакцию, и продолжила куда твёрже. — Я думаю, вы понимаете, что до тех пор, пока ваше положение в этом доме до конца не определено, мне будет трудно позволять вам оставаться на ночь, пусть даже и в качестве гостя…

— Миссис Монтгомери, — перебил Томас, — если вы не хотите видеть меня здесь, так и скажите, а не делайте намёки.

Сначала брови Милдред изумлённо взметнулись. А потом она неожиданно звонко фыркнула. Как если бы мистер Эндрюс сморозил какую-то глупость.

— Я как раз и делаю вам намёк. Но о совершенно противоположном. Ну же, подумайте, не вынуждайте меня говорить прямо, будто упрашивая вас.

Томас нахмурился ещё больше, так и не поняв, что от него хотели. А вот графиня, широко распахнувшая глаза и вдруг улыбнувшаяся, догадалась куда быстрее. Тишина, однако, слишком уж затянулась.

— Мистер Эндрюс, — устав ждать ответ, поторопила Милдред, — вам не кажется, что чтобы так часто наведываться в дом к незамужней юной леди, требуется особый повод? Или особый статус.

Стрелки, отстукивающие в настенных часах секунды, метрономом забились у Томаса в голове. Неужели?

— Так вы… Вы хотите… Вернее, вы говорите о том, что я могу…

В горле весьма несвоевременно пересохло, и Томас, взволнованный интонациями Милдред, резко поднялся на ноги, рискуя опрокинуть за собой кресло. Только вот усидеть на месте он больше не мог, а потому широкими шагами заходил по комнате, беспрестанно хмурясь и пытаясь привести мысли в порядок, чтобы спустя несколько мгновений спросить гораздо увереннее, пусть и заметно нервничая.

— Могу я просить у вас руки вашей дочери, миссис Монтгомери?

Его порывистость и то, как была озвучена эта просьба, как ему показалось, застали Милдред врасплох. Объясняясь с ним, она совершенно не ожидала, что он воспримет её идею настолько буквально, что, не раздумывая толком, решится так скоро изменить привычный уклад своей жизни. Но в глазах его горела решимость, та же самая, с которой он несколько ночей тому назад заставил Стейси сесть в спасательную шлюпку, и противиться которой было практически невозможно.

— Вам незачем так торопиться, мистер Эндрюс. Я лишь надеялась, что дам повод для размышлений.

— Я думал об этом уже давно! — жарко возразил Томас. — Да, сейчас есть мешающие обстоятельства. И это судебное разбирательство, которое ещё неизвестно чем закончится, и то, что предстоит в Великобритании, и чёрт знает что ещё… Но то, что я чувствую к Стейси, для меня определено. И именно эти чувства — должно быть, единственное, что сейчас остаётся неизменным в моей жизни, — переведя дыхание, выдал он. — Поэтому я говорю вам весьма серьёзно, мадам. Я намерен в ближайшее время просить вашу дочь выйти за меня.

— Не будет ли это слишком поспешным?

— Ни капли!

— И всё же…

— Одно ваше слово. Да или нет?

Милдред медлила, и Томас начал переживать куда сильнее.

— Я ничего не имею против. Если Стейси согласна, я не буду вам мешать.

Томас слегка растерянно кивнул, а миссис Монтгомери отвела от него взгляд и отчего-то тепло и нежно, совсем уж непривычно улыбнулась. Одной из тех чуть печальных улыбок, которой родитель провожает своего ребёнка в объятия самостоятельной жизни.

— Я согласна, — послышалось за спиной.

Томас поспешно обернулся. В дверях, румяная после свежего уличного воздуха, стояла Стейси в чуть съехавшей на бок шляпке. Маячившая позади Тереза всё норовила помочь ей расстегнуть пальто, но Стейси теперь не обращала на её попытки никакого внимания.

— Ты согласна? — охрипшим шёпотом переспросил Томас, впервые в жизни волнуясь, что слух обманул его, создав жестокую иллюзию.

— Да, Том, — улыбнувшись широко и ярко, закачала головой Стейси. — Конечно, я согласна. Неужели ты сомневался?

— Нет, но… У меня что-то голова идёт кругом.

— Право слово, как будто это вам сделали предложение, — рассмеялась молчавшая до этого графиня. — Полагаю, разговор о формальностях вам стоит немного отложить. И, раз уж Тереза вернулась, пойдём-ка мы с тобой выпьем по чашечке чая, Милдред. Им явно надо поговорить.

Скосив глаза на краснеющую маковым цветом племянницу, Ноэль и впрямь увела всех ненужных в этот момент свидетелей из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Только после этого, буквально скинув с плеч пальто прямо на ковёр, Стейси без раздумий шагнула ближе к Томасу.

— Ты не выглядишь очень-то радостным, — осторожно заметила она, когда Эндрюс мягко поцеловал её в висок. — Что-то не так?

— Даже не думай сомневаться, Стейси. Я очень рад. Я безумно рад.

— Но?

— Но планировал так радоваться несколько позже. Это разбирательство…

— Мы справимся, Том, — не дав ему договорить, сказала Стейси. Ей уж точно не хотелось, чтобы Томас начал хандрить в такой момент. — Мы вместе. Что бы там в итоге ни решили, я буду с тобой. Договорились?

— …Так мы договорились?

Толкнув в руку брата наполненный ромом бокал, Джон недоумённо помахал перед лицом Томаса ладонью, вырывая его из томительного плена воспоминаний и требуя ответ.

— Где ты витаешь весь вечер? — в голосе Джона послышалось недовольство.

Томас, поморщившись, сделал глоток и устало пожал плечами. Он не помнил, что говорил ему Джон. Он вообще предпочёл бы сейчас ничего не помнить и не знать. Просто сидеть вот так, в звенящей тишине, и смотреть на звёзды. Стейси любила говорить, что, если заниматься этим слишком долго, можно сойти с ума…

— О чём мы говорили? — вздохнув, уточнил Томас.

— О твоих племянниках, Том, и о том, что Сара снова зовёт вас к себе на день рождения. А я устал объяснять дочери, почему за последние четыре года ни ты, ни твоя жена так и не соизволили появиться ни на одном из них. Так что отказ не принимается.

— Я не уверен…

— Зато я уверен.

— Там будет много детей.

— И? — изогнув бровь, спросил Джон. — Логично, что на детском празднике будут дети. Ну, хочешь, приезжай один, а Стейси оставь дома.

Джон грубил от обиды. И, наверное, от выпитого алкоголя. Это, однако, не делало ему чести.

Он был единственным из всех Эндрюсов, кто изначально воспринял их брак скептически. И если мистер и миссис Эндрюс проявили добродушие уже в тот момент, когда будущая невестка, растерянная и заметно взволнованная, впервые появилась у их двери, то Джон поглядывал на неё со странным выражением. Он так и не признался Томасу о причинах.

Но сам Том нисколько не сомневался в своём выборе. И его уверенность будто по цепочке передавалась всем родственникам, пусть сначала и шептавшимся о разнице в возрасте между ним и той, кого его душа так хотела называть своей.

Это было причиной, почему с венчанием не стали затягивать. И хотя разбирательство по «Титанику» всё ещё продолжалось, свадьба, состоявшаяся в Белфасте в середине ноября тысяча девятьсот двенадцатого года, осталась практически незамеченной для общественности, как того и хотели Томас со Стейси. Тихая спокойная церемония прошла исключительно в кругу семьи и ближайших друзей. Не было только Терезы, отправившей свои поздравления с миссис Монтгомери, точнее, теперь уже миссис Джейкобс. Ей было трудно даже смотреть в сторону океана, не то, что отважиться на ещё одно путешествие, а потому её связь с Британией отныне была практически полностью разорвана.

Жизнь в тот год, в общем-то, вроде бы изменилась совершенно, а в чём-то осталась прежней. Была боль, была радость, оставалось чувство вины. Последнее в итоге всё-таки вынудило Томаса на несколько лет покинуть верфь и заняться исключительно теоретической кабинетной практикой, требующей от него не меньших умственных усилий, чем вкладывал он до этого, неся службу на «Харленд энд Вулф». И, может быть, глупо было сжигать все мосты, но Эндрюсу это принесло хоть какой-то покой. В конце концов, от его работы тоже был толк, а ведь она была направлена как раз на то, чтобы случившееся с «Титаником» не повторилось.

Злая насмешка судьбы состояла в том, что всего через четыре года во время войны, захватившей, казалось, умы всей планеты, другое судно класса «Олимпик» затонуло где-то у берегов Греции. Тогда-то Томас и вернулся на верфь, отказавшись от прежней должности и решив, что не следует в военное время затевать перестановки в руководстве. В конце концов, «Харленд энд Вулф» работала на благо флота Его Величества, а Томас намеревался сделать всё, чтобы этому поспособствовать.

Но это было потом. А до войны всё текло своим чередом. Пока Томас был занят работой, молодая миссис Эндрюс, всё ещё не привыкшая к тому, что немногочисленные соседи и прислуга обращались к ней, используя новую фамилию, обустраивала дом, внося уют в каждую из комнат. В свободные же дни Томас возил её по всей Ирландии, показывая даже такие далёкие уголки, где и сам никогда не был. Или же они оставались дома, отпуская слуг и наслаждаясь только обществом друг друга. Так недели сменяли месяцы, а месяцы начинали закольцовываться в годы.

Второе совместное Рождество они встречали в кругу многочисленных родных Томаса. Праздник, устроенный лордом Пирри, был наполнен шумом от радостных голосов детей — племянников и племянниц — стайкой следовавших за Стейси, куда бы она ни пошла. Их очаровывало её добродушие, она же была готова отказаться от общества взрослых, чтобы только не выпускать маленьких пальчиков из своей ладони. И Томас любовался тем, с какой нежностью она ладила даже с самыми непослушными из малышей, даря им своё тепло.

В тот вечер, едва вырвавшись из плена пронзительных и жаждущих внимания взглядов племянников Томаса, Стейси, разгорячённая и взбудораженная, уведя его самого подальше от всех, сказала взволнованным шёпотом, будто боясь, что кто-то подслушает её тихую тайну:

— У меня есть новость.

— Если она о том, что тебя мои племянники любят больше, чем родного зануду-дядю, то это совсем не новость, — весело произнёс Том, казалось, окрылённый волшебством того вечера. Или же окрылённый любовью, что было, по сути, синонимом.

— Не совсем. Но я знаю, как могу тебя утешить.

— Да? Это уже любопытнее, — хмыкнув, протянул Томас. И, снизив голос до заговорщического мальчишеского шёпота, наклонился к её уху. — И как же?

В воздухе пахло елью, свечным воском и чем-то очень сладким, из-за чего у Стейси слегка кружилась голова и перехватывало дыхание. Или же это было просто щемящее чувство предвкушения. Заметив искорки в её глазах, Томас, донельзя заинтригованный, ожидающе улыбнулся, покручивая в руке бокал с шампанским, будто чувствуя, что его ждало что-то хорошее.

— Совсем скоро, Томас Эндрюс, у нас в доме появится ребёнок, который будет любить тебя больше всех на свете.

Если бы было возможно выбрать момент жизни, чтобы проживать его снова и снова, чтобы остаться в нём навеки и существовать так до скончания времён, Томас, безусловно, выбрал бы именно этот миг. Просто чтобы бесконечно смотреть на Стейси, теперь едва уловимо мерцающую божественным светом будущего материнства.

И чтобы обнимать её так же крепко, но осторожно, прижимая к своей груди под радостные взрывы смеха родных, когда часы пробили полночь…

— Так я говорю Саре, что ты приедешь?

Том, вздрогнув, едва не пролил ром на ковёр.

— Нет, Джон, я не приеду.

— Но почему? — кое-как сдержавшись, чтобы не повысить голос, спросил тот. А потом, вскочив на ноги, нервно заходил по комнате.

— Я не оставлю Стейси.

— Так бери её с собой! Нашёл проблему. Ты мужчина, Том. А значит, будет по-твоему. Сказал «иди» — и она должна пойти! Слышишь меня?

— Ничего она не должна, — покачав головой, тихо возразил Томас, глядя в пылающее лицо брата. — Мы заедем к вам в другой день. Прости меня, но я не могу. Никогда не смогу заставить её. Или себя.

Джон, рухнув обратно в кресло, обиженно поджал губы. А Томас, прикрыв глаза ладонью, пытался скрыть боль, уже который год разрывавшую ему сердце.

Потому что, когда всё произошло, его не было рядом. Формально не числившийся среди служащих «Харленд энд Вулф», несколько раз в месяц он всё же был вынужден ездить на верфь по просьбе лорда Пирри.

Причин для этого всё ещё оставалось много — начиная от сильно затягивавшегося разбирательства в Лондоне по делу о катастрофе, заканчивая обсуждением новых конструкторских идей. Корабли по-прежнему влекли Томаса, и ему было сложно бороться с собой, чтобы не отдавать дяде всё новые и новые разработки. Подчас обсуждения, начинаясь ранним утром, затягивались до глубокой ночи. В такие дни Томас почти не появлялся дома, а порой даже дозвониться до него было невозможно. Потому что либо он сам не отвечал на звонок, либо секретарь лорда Пирри дежурно сообщал, что «мистер Эндрюс находится на совещании».

Про тот тёплый весенний день Томас помнил мало. Знал только, что, проснувшись от острой боли в животе, Стейси обнаружила, что вторая половина кровати уже давно пустовала. На подушке лежала привычная записка, с самым обычным содержанием, которую он оставлял всякий раз, торопливо пачкая ладони чернилами, если уезжал, не предупредив.

Стейси об этом знала.

Томас обещал вернуться поздно вечером.

Томас был ей нужен прямо сейчас.

Едва сумев подняться с постели, она с ужасом обнаружила расползающееся по простыни кровавое пятно. Появившаяся через минуту после громкого оклика горничная тут же поспешила отправить за врачом. Но он не смог ничего сделать.

В тот тёплый весенний и такой солнечный день они потеряли ребёнка.

А до Томаса так и не дозвонились.

Он почти не помнил, как, появившись дома в двенадцать часов ночи, разбитый и обессиленный новостями, встретившими его у самой двери, едва смог зайти в спальню. Тогда ему только подумалось, что он задохнётся от кома боли, вставшего поперёк горла. После, глядя на спину Стейси, был уверен, что умрёт просто потому, что сердце с громким треском разбилось.

Свернувшись калачиком и обхватив себя руками, она плакала, содрогаясь всем телом. Томас, тяжело опустившись рядом и протянув к ней руку, заметил, что тоже весь дрожал. Он так и не решился её коснуться, пока Стейси сама не повернулась к нему, не смог ничего сказать, потому что полный боли взгляд и пустота в родных глазах едва не убили его, ощущавшего катившиеся по щекам слёзы. А она продолжала прижимать руки к животу, будто защищая от целого мира того, кого больше у них не было. Кого они так ждали.

Не раздеваясь и не переставая дрожать, Томас лёг к ней в кровать, чтобы укрыть в своих объятиях. Чтобы дать чувство защищённости, чтобы спрятать, но сам понимал, насколько это было бесполезно. Он был бессилен и слаб. И ненавидел себя за то, что не был рядом. Ненавидел так сильно, что не понимал, где находила силы Стейси, чтобы жаться к нему с безоговорочной доверчивостью.

А потом она почти перестала есть и совсем ничего не говорила — ни ему, ни горничной, раз за разом уносившей из спальни нетронутый поднос с едой. Безжизненная, выплакавшая, казалось, все слёзы, но продолжавшая то и дело всхлипывать, зарываясь лицом в подушку. Стейси мучилась и мучила Томаса, всё ещё сохранявшего отчаянные попытки держать себя в руках. Быть сильным.

Какой это всё было глупостью!

Он не был сильным, ему было больно, ему было так плохо, что едва не потребовалось вновь вызывать врача. Но Томас лишь заперся в кабинете, чтобы не слушать ничьи увещевания. Чтобы не принимать приехавших из Комбера родителей, трусливо оставив разбираться со всем кого-нибудь другого. Кого-нибудь, кто мог бы, не сорвавшись на крик, объяснить им, что приезжать сейчас совсем не время. Кого-нибудь, у кого в глазах не было неподъёмной усталости и застывших слёз.

Кого-нибудь, кто, засыпая, не мечтал больше не проснуться.

Если что-то и изменилось за несколько месяцев, прошедших с тех пор, так это то, что Томас смог осознать случившееся как факт. Не принять, не отпустить и уж тем более не забыть, но просто понять. А ещё научиться притворяться, что когда-нибудь всё обязательно наладится. Нужно только время.

Волшебное определение. Время. И почему-то никто не говорит конкретно — сколько это в часах, месяцах, а может быть сразу десятилетиях. Да и помогало ли оно — это тоже серьёзный вопрос, на который Томас не мог найти ответ.

Стейси не помогало. Ей не становилось лучше. Она увядала медленно и мучительно.

У Томаса не хватало духу признать, что он не мог ничем ей помочь. Потому что когда-то давно, будто это было в прошлой жизни, он дал ей клятву — быть всегда рядом и не отпускать. Держать крепко и бороться.

Всё, что у него тогда выходило — это тосковать так, чтобы Стейси этого не видела. Собственной боли для неё было достаточно, чтобы перестать жить и просто существовать. Его боль погубила бы её окончательно. Их некогда уютный коттедж и без того превратился в настоящий дом скорби, а его обитатели — в стонущих по ночам призраков.

Томас будто и не понимал, что, замалчивая чувства и пытаясь оградить от них Стейси, лишь глубже зарывался с головой в отчаяние. И тонул, тонул… Как тогда. Только теперь у него не было жилета. И даже той смелой Стейси, чтобы надеть на него этот жилет, у Томаса не было.

Было только время. Несколько лет, ушедших у них на то, чтобы научиться заново жить вместе, не отводя глаза, боясь ранить друг друга.

Несколько лет, за которые так ничего и не изменилось. В доме по-прежнему оставалась пустующая комната, в которую заходила только горничная. Томас не смотрел в ту сторону, а Стейси обходила её стороной. Как и избегала теперь любых праздников, где было много детей, которых она по-прежнему безумно любила.

Просто ей было больно. И Томас, понимая всё это, не собирался делать ещё больнее. Даже если бы Джон пригрозил разорвать с ним всякие отношения. Пусть так. Но у них обоих были семьи, о которых нужно было заботиться.

Свою, маленькую и ранимую, Томас был готов защищать до последнего вздоха.

— Вы не сможете вечно прятаться, Том, — видимо, чуть успокоившись, сказал Джон, когда молчание затянулось настолько, что тишина буквально зависла в воздухе. — То, что у вас нет детей, не означает, что надо закрыться от мира и страдать в своей скорлупе.

Сипло втянув воздух сквозь зубы, Томас молча покачал головой. А желание отделаться от нравоучений брата и уйти в спальню к Стейси только возросло.

— Хватит себя винить. Может, звёзды так сошлись, в конце-то концов!

— Астрономия тут ни при чём. Давай закроем тему, Джон.

— Тогда, — продолжая настаивать, Джон качнул головой в сторону спальни, где находилась Стейси, — может быть, это с ней что-нибудь не так. Ты об этом не думал?

— Нет!

Казалось, что-то треснуло в ту секунду, когда Томас, не выдержав, со всей силы хлопнул ладонью по столу, перейдя на крик, и, вскочив на ноги, угрожающе навис над братом.

— Не смей! Никогда не смей так говорить. Думать даже так не смей, Джон! Слышишь меня? Стейси ни в чём не виновата!

— А кто виноват? Ты что ли?! Думаешь, мне нравится говорить об этом с тобой? Думаешь, нравится заставлять тебя посещать семейные праздники, чтобы не видеть, как ты чахнешь тут в четырёх стенах, виня себя в том, в чём нет никакой твоей вины? Думаешь, что так делаешь Стейси лучше?

— Пожалуйста, замолчи, Джон! Я умоляю тебя, замолчи…

— Но, по-моему, ты просто слишком долго жалеешь себя! Ты не борешься. Ты сдался. А она сдалась следом за тобой. И всё из-за тебя! Вот в этом точно твоя вина!

— Моя вина лишь в том, что я не пошёл на дно вместе с «Титаником» пять лет назад!

Джон испуганно замер. И лишь смотрел на то, как Томас, тяжело хватая ртом воздух, без сил упал в кресло.

— Иногда я правда думаю, что должен был, — тихо сказал он. — Что меня не должно сейчас здесь быть, понимаешь?

— Томас…

— Что бог не даёт нам детей из-за меня.

Что-то едва слышно скрипнуло у входа в гостиную. Том поднял голову.

В дверной арке, побледнев и дрожа, будто лист на ветру, стояла Стейси. И смотрела на него так, что он испугался, будто теперь потерял её навсегда.

Она смотрела на него молча, и слёзы, собравшиеся в уголках глаз, уже готовились покатиться по её щекам. Только вот Стейси, не позволив им пролиться, зло стёрла их кулаками, прежде чем, покачав головой, подхватить подол юбки и поспешно выбежать в коридор.

Сердце дрогнуло у Томаса в груди, когда он, едва не запнувшись о ножку стола, бросился за ней следом, забыв и про Джона, и про то, что продолжал сжимать в руке бокал с алкоголем. Догнать, остановить и извиниться — это было всё, чего он сейчас хотел. Потому что Стейси никогда не должна была этого услышать. Потому что он прятал эти мысли очень глубоко внутри, не позволяя им вырваться, чтобы она вдруг не подумала, будто он в чём-то её винил.

— Стейси, подожди, — едва сумев поймать её за руку, выдохнул Том. И попытался развернуть её к себе лицом, до дрожи боясь взглянуть в полнящиеся обидой и слезами бездонные глаза.

— Не трогай меня.

— Стейси…

— Не трогай меня, Том! Отпусти меня! Я видеть тебя не могу.

Казалось, ещё никогда на её лице не было столько горечи и боли. Но пальцы Томас всё же не разжал. Даже когда слёзы в конце концов сорвались с её ресниц, упав острыми каплями на резко вздымающуюся грудь.

— Прости меня, Стейси. Прошу тебя, давай поговорим.

— Зачем? Я услышала достаточно! — надрывно всхлипнув, Стейси дёрнулась в его руках. — Как ты мог? Как ты только мог такое сказать? Как мог подумать?! После всего, что мы пережили…

— А что ещё мне думать? Что я сломал тебе жизнь вообще без какой-либо на то причины? Так, что ли, лучше?

— С чего ты вообще взял, что виноват? Это я потеряла ребёнка! Я не уберегла!

— Мы. Мы потеряли ребёнка, Стейси. Он был и мой тоже, — произносить это было невыносимо больно. Томасу показалось, что-то то засвербело у него в горле, стоило лишь словам сорваться с языка.

— Да, ты прав, Том. Конечно, прав, — она перевела дыхание и постаралась скрыть рыдания, но те ещё рвались наружу, не давая нормально дышать. Жилки на её шее судорожно напрягались, а губы мелко задрожали. — Но в твоей жизни и так было слишком много смерти.

Он опешил. А Стейси отвернулась и зажмурилась, позволив новым слезам вырваться из уголков глаз. Больше у неё не было сил, чтобы пытаться их остановить.

— Милая… — Томас вновь попытался притянуть её к себе, но Стейси с неожиданной силой упёрлась ладонями в его грудь, чуть ли не отталкивая и больше не поднимая на него взгляд.

— Я не смогла дать жизнь ребёнку… — прошептала она. — Не смогла дать настоящую жизнь тебе. Зачем я вообще тебе нужна, если даже родить не могу?

— Зачем? Зачем?! — стакан, который Том всё это время сжимал в руке, полетел в стену, разлетевшись на сотни мелких осколков. Но успокоение не пришло, а злость, напротив, накатывала всё сильнее, и Томас едва не зарычал от ярости, разрывавшей его изнутри. — Потому что ты — моя жена, Стейси! Понимаешь? Жена!

Она вздрогнула и, обняв себя руками, попятилась назад.

— Ты не смеешь так говорить, — выдохнув сквозь зубы, сказал он и перехватил её запястье, притягивая за руку обратно к себе, чтобы через миг со всей силы встряхнуть Стейси за плечи. — Ты просто не можешь так со мной поступать!

— Как поступать? Говорить тебе правду? Ты первый начал, Томас! — она попыталась вырваться, но он лишь усилил хватку, до боли сжимая пальцы, и на её лице промелькнуло раздражение, но быстро угасло, сменившись тоской. — Ты сказал, что тебе здесь не место… Ты произнёс очень страшные слова… Я понимаю, тебе тяжело. Я прекрасно тебя понимаю… Я мечтала слишком много, и ты, наверное, тоже, но теперь… Всё разбилось, Том. Быть может, тебе следует развестись со мной. Может, какая-нибудь другая женщина сможет сделать тебя счастливым… А я только всё порчу!

От неожиданности Эндрюс разжал пальцы. Сердце подпрыгнуло к горлу, перекрыв воздух. Он будто снова оказался посреди льдистых вод Атлантики, но на сей раз совершенно один. И без шанса на спасение.

— Замолчи, — угрожающе прошипел он, не замечая, как дрожь пронзила всё тело.

— Может, она, наконец, сможет родить тебе ребёнка, а не будет мучить…

— Как ты вообще можешь предлагать мне такое?! — взорвался он. — Я люблю тебя! Только тебя. А ты… Ты…

— Что — я? — она всплеснула руками. — Мне больно смотреть, как ты угасаешь. Я… я не могу больше это видеть. Прошу, Том, позволь мне оставить тебя. Иначе я не это не переживу.

— Так ты всё решила? — стальные нотки прозвучали в его пугающе спокойном голосе. Стейси подумала, что лучше бы он кричал. — Ты всё решила, но забыла поинтересоваться, что думаю об этом я. Почему же? Ты говоришь, что заботишься обо мне, что готова чуть ли не пожертвовать собой ради моего счастья! Но здесь я вижу чистой воды эгоизм. Может, именно свои переживания ты перекладываешь на меня, м? Быть может, я тебе просто-напросто наскучил? Надоел? Разочаровалась, да? Жалеешь, что встретилась со мной?

Но она молчала и испуганно смотрела на него широко распахнутыми глазами и мелко тряслась, не решаясь отойти ни на шаг. Слёз больше не было. Томас приблизился к ней и чуть наклонился, чтобы заглянуть в её глаза.

— Отвечай мне!

В ответ она вскинула руку, и Тому на миг показалось, что щёку сейчас обожжёт резкой пощёчиной, но Стейси лишь что было силы ударила его в грудь, отталкивая от себя, и сама отступила назад, в испуге прижимаясь спиной к стене и судорожно дыша.

— Ты жесток, — почти не размыкая губы, прошептала она.

— Нет, моя дорогая, — едва не выплюнул он. — Это ты жестока.

Осколки стекла жалобно захрустели под ногами, когда Том, невыносимо злясь и сжимая кулаки, не сказал больше ни слова и спешно прошёл дальше по коридору, свернув к своему кабинету и хлопнув дверью так, что, казалось, содрогнулся весь дом. Зажав рот рукой, чтобы рыдания не вырвались из горла неконтролируемым криком, Стейси, соскользнув вниз по стене, осела на пол. Но даже так ей ни дали ни минуты, чтобы успокоиться.

Потому что из гостиной вышел Джон, слышавший, разумеется, всё. Каждое слово, каждую злую фразу, которые не должен был слышать. Он и сам понимал это, глядя на притихшую Стейси с непривычным смятением и растерянностью.

— Я поеду, — сказал он тихо, будто для неё это сейчас имело хоть какое-то значение.

Стейси даже не кивнула, и Джон, вздохнув, решил, что и не смог бы ничего от неё добиться. А потому, обойдя осколки, пошёл к выходу, но в последний момент резко остановился.

— Знаешь, может ты и права. Хватит его мучить. Если хочешь, чтобы он был счастлив, просто отпусти.

И, кивнув напоследок, скрылся за входной дверью, уже не увидев, как Стейси, всё-таки горько разрыдавшись, прижалась щекой к холодному полу, не в силах уйти в спальню, и только царапала пальцами паркет, чувствуя режущие кожу мелкие крошки битого стекла.

Три следующих долгих дня в доме стояла звенящая тишина. Стейси не знала, когда Том уезжал на работу и во сколько возвращался назад. Лишь поздно вечером, подходя к его кабинету медленно и осторожно, чтобы не скрипнуть досками, видела тонкую полоску света, неизменно выглядывающую из-под двери. Войти к нему она попросту боялась.

Ночи Том проводил там же, на диване, мучаясь бессонницей и головной болью. А днём бродил по верфи мрачный и злой, едва удерживая себя от того, чтобы не сорваться на ни в чём не виноватых рабочих, и только стискивал зубы.

Того, что наговорила ему Стейси, с лихвой хватило, чтобы он лишился какого бы то ни было покоя. Никогда прежде он не чувствовал себя настолько покинутым. Притом самым дорогим человеком. Той, которую даже теперь без сомнений готов был называть своей, боясь, однако, что самой Стейси отныне это было не нужно.

Он любил её. Всё так же, как и годы назад, а порой казалось, что даже больше. Охладей их чувства, он, должно быть, не терзался бы так мучительно. Но, к сожалению или счастью, это было не так. И боль от этого была только сильнее.

Настолько, что, возвращаясь домой, внутри каждый раз что-то томительно переворачивалось, будто протестуя против самой мысли о том, чтобы переступить порог. И в конце концов Том не смог с собой бороться.

Так, на четвёртый день ссоры, приехав чуть раньше обычного и неловко потоптавшись у калитки, Томас не смог войти в дом. Вместо этого он, сбросив пиджак на перила лестницы, закатал рукава рубашки и с тяжёлым вздохом присел прямо на крыльцо, мало беспокоясь о том, что мог чем-то испачкать брюки. В воздухе стояла густая духота, от которой на коже мгновенно выступала испарина, стоило только выйти из какой-нибудь блаженной прохлады.

Это мог бы быть обычный безмятежный вечер, один из многих летних вечеров, которые он встретил за свою жизнь. Но вместо того, чтобы наслаждаться лёгким дуновением ветра, Том задыхался. И не знал, как вернуть всё назад. Здесь, на пороге собственного дома, ему хотя бы не надо было ни перед кем притворяться, когда лицо исказилось горьким выражением усталости. Если бы только можно было не думать ни о чём, он бы непременно воспользовался такой возможностью.

Прошло по меньшей мере два часа, прежде чем жара, исчезая вслед за прячущимся за горизонтом солнцем, сменилась довольно ощутимой свежестью. За это время Томас так и не сдвинулся с места. Лишь передёрнул плечами, когда стало немного зябко, и решил, что совсем засиделся, а ведь мог бы давно работать в кабинете. Всё лучше, чем бесцельно смотреть в пустоту открывавшегося глазам пейзажа. Но чуть слышный скрип за спиной раздался раньше, чем Том успел окончательно себя в этом убедить.

Ему едва хватило самообладания, чтобы не обернуться. Но он и без того знал, что это была Стейси. Будто чувствовал. Да и ветер принёс с собой совсем не летний запах сирени, только укрепив его уверенность в этой мысли.

А Стейси взволнованно замерла, так и не сделав ещё несколько шагов. Потому что увидела, как резко напряглась спина Тома. Потому что подумала, что он наверняка даже видеть её не хотел.

Подняв глаза к небу, чтобы не дать слезам вновь политься по щекам, она судорожно вздохнула и сжала в пальцах подол платья, пытаясь успокоиться. Но не могла.

Она ничего без него не могла.

Томас не отреагировал, когда Стейси, едва дыша, села рядом с ним, нарочно коснувшись коленом его ноги. Он не придвинулся. Но и не отстранился. Просто замер, уставившись тяжёлым взглядом в землю, будто Стейси здесь и не было.

Это больно резануло по сердцу. Однако не больнее тех ран, которые они уже нанесли друг другу.

— Том…

Он даже не повернул голову. Только упрямо дёрнул подбородком, как делал всегда, когда был не в духе.

— Том, пожалуйста…

Она ткнулась носом ему в плечо, дыша порывисто и шумно, кривя губы и не давая слезам скатиться на белоснежную ткань его рубашки. Кажется, её трясло. Но всё, чего хотелось — это просто согреться и спрятаться в его крепких руках. И больше никогда не отпускать из собственных объятий.

Что бы она тогда ни сказала, он был её. Только её и ничей больше.

Вздохнув и резко поднявшись на ноги, Томас совсем не ожидал, что Стейси тут же взволнованно схватится за его ладонь, заглядывая в глаза так преданно и испуганно, что сердце защемит тоской. А её холодные пальцы сжались на его руке лишь сильнее.

— Пожалуйста, не уходи! — сипло выдохнула она, и голос её почти сорвался на жалобный всхлип.

— Да никуда я не уйду, — ответил он тихо, покачав головой, и, протянув свободную руку, взял с перила пиджак, чтобы в следующую секунду заботливо укутать в него Стейси, так непредусмотрительно вышедшую на улицу в слишком лёгком платье. — Заболеешь.

— Том…

— Что? — сев обратно, утомлённо спросил он.

— Я должна тебе сказать…

— Только не опять, Стейси, — поморщившись, перебил Эндрюс. Меньше всего ему хотелось повторения их последнего разговора. — Не надо. Я уже услышал тебя и, поверь, мне этого хватило.

Всё внутри него заныло, заклокотало, полнясь воспоминаниями об обиде, сжигавшей душу. И Томас не знал, что делать. Он даже не решался повернуть к Стейси голову, не догадываясь, что тем самым терзал её куда сильнее.

Затихнув на мгновение, она вновь прислонилась к его плечу, на сей раз касаясь кончиком носа горячо пульсирующей венки на шее. Он смог только судорожно глотнуть ртом воздух, когда Стейси прижалась к ней губами в коротком невесомом поцелуе, словно боясь спугнуть.

— Прости меня, — сказала она. И он, наконец, на неё посмотрел.

В его потускневших глазах была застывшая печаль, и Стейси порывисто подалась вперёд, цепляясь за воротник его рубашки, будто боясь, что он всё же решит уйти. Её губы слепо заскользили по его лицу, пока Томас, пытаясь прийти в себя, растерянно замер, отчего-то не зная, куда девать руки.

— Я не хочу… Я не могу без тебя, — бормотала она сквозь поцелуи, притягивая его к себе всё сильнее и ближе. — Прости меня, Том, пожалуйста, прости. Ты мне нужен… Ты мне очень нужен… Родной мой… Любимый мой…

Вдруг всхлипнув, Стейси прижалась к его губам в исступлённом поцелуе, зарываясь пальцами в волосы на его затылке, мягко перебирая короткие пряди, и, казалось, пыталась вдохнуть в него всю себя. Том почувствовал, как стало немного легче. Будто боль, до этого не отпускавшая ни на миг, притупилась.

— Я так люблю тебя, — прошептал он, не контролируя себя, прикрывая глаза и чувствуя каждое прикосновение в тысячу раз ярче. Её слёзы оставались у него на коже, и Том мягко отстранился, чтобы вытереть пальцами мокрые дорожки с её щёк. У Стейси задрожали губы.

— Прости меня, — повторила она прерывающимся голосом, вновь хватаясь за его ладони. — Я не должна была говорить ничего из того, что сказала. Я…

— И я не должен был, — сцеловывая слёзы с её ресниц, покачал головой Томас. — Извини, что сделал тебе больно. Но ты дрожишь. Тебе всё ещё холодно?

— Мне было очень холодно, когда ты не был рядом.

— Я знаю, милая, знаю. Прости меня. За всё прости.

Он крепко прижал её к себе, пытаясь согреть хотя бы теперь, и Стейси, словно нежный воск, готовилась растаять в его объятиях, плавясь от жарких касаний. Её ладони скользнули вверх по его спине, обвили плечи, и Том решительно подхватил Стейси на руки, поднимаясь с крыльца.

Испуганный выдох, вырвавшийся из её горла, быстро потух в его поцелуе, когда Томас торопливо преодолел ступеньки, заходя в дом. Пиджак, упав с хрупких плеч Стейси на пол, так и остался лежать у самого порога.

* * *

Зима в тот год выдалась удивительно снежной. Её стоило ждать хотя бы потому, что осенняя слякоть и серость успели порядком надоесть, а из-за влажности и ветров стало заметно холоднее. Но и теперь вечера приятнее всего было проводить в гостиной перед пышущим жаром камином за чтением какого-нибудь романа. Впрочем, Томас предпочитал газеты, по настоятельной просьбе Стейси оставляя все рабочие заметки в кабинете, пусть однажды они всё-таки провели почти всю ночь за изучением его чертежей, устроившись прямо на мягком ковровом ворсе. Окружённая десятками схем и планов, Стейси не понимала почти ничего из того, что рассказывал ей Том. Просто с нежностью наблюдала за энтузиазмом, горящим на его лице, и бликами от огня, превращавшими глубокие карие глаза в сладко-медовые.

Зима, накрыв землю, обещала помочь начать всё заново — окончательно утихомирить тоску, принять уже имеющееся… И полюбить это с новой силой.

И пусть иногда, играя с племянниками Томаса, пока он сам общался с братьями или сестрой, Стейси не могла скрыть мрачной тени, набегавшей на лицо. Но этот миг был короток. Она кривила губы, несколько раз часто моргала, чтобы глаза перестало жечь, и тепло улыбалась малышке Саре и другим детям, чей звонкий смех наполнял любое помещение, где бы они не встретились.

Том видел эту боль, колющую Стейси в самое сердце, но ничего не мог сделать. Такова была судьба, и с ней пришлось примириться, хоть и было до дрожи обидно. Но пусть так, это всё-таки было лучше, чем потерять ещё и друг друга.

Первое утро нового тысяча девятьсот восемнадцатого года только укрепило уверенность Томаса в этой мысли.

Приехав накануне к родителям в Комбер, чтобы отметить этот день в кругу родных, Том и не предполагал, что в полумраке задёрнутых портьер проспит едва не до самого обеда. Его разбудил лёгкий поцелуй в щёку, а потом ухо защекотало тёплым дыханием, и Томас, зарывшись с головой в одеяло, недовольно что-то пробурчал.

— С Новым годом, милый, — тихо усмехнувшись, произнесла Стейси. — Просыпайся. Нас, наверное, давно уже ждут.

— Подождут ещё, — не открывая глаза, хрипло ответил Том, притягивая приподнявшуюся на постели Стейси обратно на подушку.

— Томас, сейчас почти двенадцать.

— Это очень хорошо.

— К нам уже стучалась твоя сестра.

— Да? Я не слышал. Я надеюсь, ты сказала Элизе, что мы будем спать ещё несколько часов?

— О, Томас, как можно быть таким соней? — спросила Стейси, не сдержав смех.

— Очень легко. Я тебе покажу.

И он, выбравшись из-под одеяла, заключил Стейси в тёплые медвежьи объятия, такие родные и уютные, что она, может, действительно задремала бы вновь, не разносись с улицы звонкие голоса. Том почувствовал, как она, завозившись на месте в попытке высвободиться, случайно стянула с них обоих одеяло, и, зябко поёжившись, наконец, оторвал голову от подушки.

— Ты куда?

— Вставать, — улыбнулась Стейси. — А то мы так всё проспим.

— Что — всё?

— Всё-всё на свете, — соскользнув с постели, отозвалась она и, подойдя к окнам, распахнула шторы, впуская в комнату приглушённый ослепительно-белый свет. Томас, поморщившись, явно нехотя поднялся следом.

Ему, взглянувшему через стекло на улицу, показалось, что туман, совсем не редкий для этой местности, окутал всю землю своей молочной пеленой. И только приглядевшись, он понял, что вдалеке ничего не было видно из-за стены снега, начавшегося ещё с прошлого вечера. За ночь успело намести сугробы, в которых теперь весело копошились дети, и Том, прижавшись подбородком к макушке Стейси, с любопытством за ними наблюдал.

— Правда здорово? — затаив дыхание и глядя в белёсое небо широко распахнутыми глазами, спросила Стейси, проведя пальцем по стеклу, запотевшему от их дыхания.

— Снег? Так ведь уже январь, в этом нет ничего необычного.

— Не просто снег, — она несогласно покачала головой. — Посмотри, как он летит. Будто бы вверх. Ещё и так много. Ты видел когда-нибудь столько снега?

— Так вот, как, оказывается, тебя можно удивить.

— Не смейся надо мной. Лучше одевайся и пойдём.

— Куда?

— На улицу!

Так просто миссис Эндрюс, разумеется, их не отпустила. Пришлось тихо улизнуть из-за стола, пока она отвлеклась на разговор с Элизой. Стейси едва сдерживала смех, пока Том помогал ей застегнуть тёплое пальто, сам не замечая, что всё это время губы не покидала совсем мальчишеская улыбка.

Джон, куривший на пороге дома и следящий за детьми, встретил это выражение на его лице с недоумением. Хотя и не мог не признать, что за последние несколько месяцев Томас заметно помолодел, будто сбросив с плеч тяжёлый груз. Что не могло не радовать.

Стейси, лишь приветливо ему кивнув, первым же делом поспешила к детям, встретившим её появление радостными возгласами. Будто они успели соскучиться с прошлого вечера, каждую минуту которого она провела окружённая их вниманием. Том, глядя на всё это, только улыбнулся, остановившись рядом с братом.

— Ну, и что я пропустил? — спросил он, натягивая на руки перчатки, потому как пальцы начало ощутимо прокалывать холодом уже сейчас.

— Всё как всегда. Дети открыли подарки, Элиза поспорила с отцом, мама едва не извелась, думая, будить вас или нет. А так, обычный день. Но, хочу заметить, спали вы действительно долго.

В голосе Джона Том услышал нотки зависти и не смог скрыть вырвавшийся смешок. Брат, должно быть, встал, когда на часах ещё не было и восьми, чему явно был не особо доволен.

— В последнее время столько работы, что про сон вспоминаешь, когда начинаешь засыпать прямо за столом, — пожал плечами Томас, глядя на огонёк, тлеющий на кончике его сигары. Снег, кружась вокруг, казалось, старательно пытался его погасить.

— Не переживай, Томми, весной станет чуть легче. По моим источникам, скоро мы окончательно прижмём германцев, и они будут согласны на все наши условия. Так что конец войны не за горами. А там и на верфи будет попроще. Что вы сейчас строите?

— В основном только военные корабли. На гражданское судостроение, сам понимаешь, сейчас нет никакого спроса.

— Что неудивительно.

Но говорить и дальше о работе совсем не хотелось. Тем более, что Джон мог много и долго рассуждать о политике, примешивая её к любой теме беседы. А пока была возможность немного отдохнуть, Томас планировал этим воспользоваться. Выходные, в конце концов, не так часто появлялись в его графике, чтобы тратить их столько бессмысленно.

— Ну и снегопад, — поморщился он, когда налетевший ветер бросил ему в лицо сотни острых снежинок. — Не помню, когда в последний раз так сильно мело.

— Да уж. Такой погоде могут радоваться только сумасшедшие, — поправляя воротник, согласно кивнул Джон. И, подумав, добавил. — И дети.

— Точно.

— А у нас с тобой, Томми, уже не тот возраст, да и положение, чтобы барахтаться в снегу.

Том, улыбнувшись, сунул руки в карманы, но ничего не ответил. Ни возраст, ни положение не влияли на возможность позабыть обо всём и с удовольствием, словно вернувшись в детство, залезть в сугробы. Убеждать в этом Джона было бесполезно, а потому Томас даже не пробовал. Лишь отмахивался от слишком нагло лезущих в глаза хлопьев снега и чуть морщился, выдыхая в воздух полупрозрачные клубы пара. Было, в общем-то, очень хорошо.

Они простояли так несколько минут, молча и думая каждый о своём. Том по-прежнему смотрел на огонёк сигары брата, уносясь мыслями куда-то далеко… Когда ему прямо в плечо угодил снежок.

— Эй! — воскликнул он, резко обернувшись, чтобы пожурить заигравшихся племянников. Но вместо этого увидел, как Стейси, отряхивая руки и щурясь от усмешки, блестевшей в глазах ярким огоньком, наблюдала за его реакцией. Томас недоумённо поднял брови. — И что это было?

— Ты слишком серьёзный. И хмуришься много.

— Конечно, я хмурюсь. Мне в глаза летит снег и…

— И не бурчи, Томас Эндрюс, — весело отозвалась она. — Тебе это совершенно не идёт.

В него полетел ещё один снежок. Но на сей раз Том успел увернуться, и тот едва не угодил в насупившегося от холода Джона.

— Только меня в это не втягивайте, — подняв руки, тот сразу отошёл в сторону, глядя на то, как Томас, ненадолго задумавшись, быстро нагнулся и сгрёб в ладонях горсть снега.

— Не идёт, значит? — уточнил он. Усмешка на его лице стала шире, когда Стейси, отрицательно помотав головой, попятилась от него подальше.

— Том, не надо…

— Почему не надо? Ещё как надо, родная.

— Поиграй лучше с племянниками. Том! Томас, не надо, правда, — поскальзываясь на снегу, взволнованно запричитала Стейси, пытаясь отбежать куда-нибудь к детям, пока Том не успел прицелиться. И не зря. Снежок, просвистев мимо, рассыпался от удара об землю неподалёку от малышки Сары. — Промазал!

— А ты и рада.

— Конечно. Я не хочу промокнуть до нитки.

— Об этом надо было думать раньше, — хмыкнул он, наклоняясь снова. — Сара, хватай-ка Стейси, а то она не хочет с нами играть.

— Ну уж нет, — рассмеявшись и постаравшись увернуться от детских ладошек, сказала Стейси.

И побежала подальше. Туда, где припорошенная снегом земля была ещё никем не тронута и где ветер надул приличные мягкие холмы, отправлявшие в воздух облака снежинок, стоило только неосторожно махнуть ногой или подолом тяжёлого пальто. Раскрасневшаяся, разгорячённая, она едва не задыхалась от смеха, вырывавшегося из горла вместе с порывистыми выдохами, прислушиваясь к торопливым скрипам у себя за спиной.

Где-то неподалёку, наблюдая за ними, смеялись дети. И Стейси не смогла сдержать в себе улыбку, услышав возгласы Сары, разносившиеся, кажется, на всю округу. Что, конечно, слышали и в доме, поэтому, она не сомневалась, родные Томаса в тот момент тоже смотрели на них в окна.

Но, в конце концов, выдохшись и запнувшись, когда ботинки загребли в себя слишком много снега, Стейси устало рухнула в мало-мальски приличный сугроб, откинув голову на пушистую белоснежную перину, тут же защекотавшую шею ощутимым холодком.

— Всё, ты догнал меня. Я сдаюсь, — выдохнула она, когда Томас, подбежав ближе, навис сверху, рассматривая её очень внимательно и с чуть заметной долей тревоги.

— Ты в порядке?

— Да. Просто решила отдохнуть.

— В снегу? Вставай, а то простынешь, — мягко улыбнулся Том.

Он протянул ей ладонь, чтобы помочь подняться, и Стейси тут же ухватилась за его пальцы. Она приподнялась лишь чуть-чуть, а в следующую же секунду дёрнула Томаса на себя, от чего он, потеряв равновесие, упал сверху, едва успев в последний момент выставить руки, чтобы её не придавить. Стейси, уткнувшись лицом в его воротник, глухо рассмеялась.

Том, выругавшись, попытался отстраниться, но только бестолково завозился в снегу.

— Пап, а дядя Томми ругается! — поспешила пожаловаться отцу Сара.

— Зачем дядя Томми ругается, а, Том? — спросила Стейси, нежно коснувшись его щеки ладонью.

Тяжело и вымученно вздохнув, Том, покачав головой, просто поцеловал её вместо ответа.

Трансатлантический рейс первого послевоенного пассажирского лайнера, построенного на верфи «Харленд энд Вулф», начался, как и было запланировано, в середине мая тысяча девятьсот девятнадцатого года. Событие это не вызвало практически никакого отклика в прессе, разве что ежедневная газета Белфаста выделила одну из колонок на пожелание хорошего плавания всем, ступившим на борт, и выражение надежды, что уж в этот раз всё пройдёт гладко.

Новый корабль, конечно, не шёл ни в какое сравнение с «Титаником» — ни размеры, ни роскошь не соответствовали слишком высоко поднятой планке, от которой, впрочем, теперь не было совершенно никакого толку. «Титаник» лежал где-то на дне океана, такой же призрачный, как и координаты места его гибели.

С нынешним кораблём его объединял разве что один факт — в строительстве принимал участие Томас Эндрюс. Он же, будучи пассажиром, был и неофициальным представителем верфи. Неофициальность такого положения, впрочем, нисколько не повлияла на то, что Том ни на день не расставался с рабочими заметками и пропадал в технических помещениях. Разве что теперь выделял для этого определённые часы. Потому что Стейси, решившую плыть вместе с ним, чтобы навестить в Америке маму, явно бы не устроило совсем уж неконтролируемое рвение к работе.

И всё же, большую половину дня Стейси проводила либо одна, либо в обществе пассажиров, то и дело интересовавшихся, куда после завтрака так стремительно уходил её муж. Она не знала ответа на этот вопрос, но и не думала обижаться на Томаса. В конце концов, он сразу предупредил, что туристическим это плавание точно не будет. По крайней мере, для него. Стейси же была предоставлена сама себе.

Погода радовала, и вместо того, чтобы сидеть в каюте, Стейси частенько выходила на палубу подышать свежим океанским воздухом. Тем более, что на шезлонгах можно было уютно устроиться с книгой в руках, дав понять другим дамам, что разговоры для неё пока неинтересны.

— Скучаешь? — прервав разворачивающиеся в романе события в момент явной эмоциональной кульминации, спросил Томас, неожиданно подсев рядом и заглянув через плечо в текст. — «Я присоединил свой крик к крику Кристины. Рауль, всё ещё на коленях, продолжал молиться»… Что это ты читаешь?

— «Призрак Оперы».

— Про призраков? — улыбнулся Том, быстро и заинтересованно пробегая взглядом по следующим строчкам.

— Скорее про оперу, — закрыв книгу, усмехнулась Стейси, глядя на него с неменьшей заинтересованностью и ожиданием. — Пожалуйста, скажи мне, что на сегодня ты уже закончил.

Томас виновато поджал губы и отрицательно помотал головой.

— На самом деле, я просто проходил мимо. Но увидел тебя и решил, что дела никуда не убегут.

— А я, думаешь, убегу? — склонив голову к плечу, лукаво сощурилась она. И Томас, не сдержав смех, снова замотал подбородком.

— Нет. Некуда. С корабля ты точно никуда не денешься, — взяв её за руку и мягко погладив большим пальцем ладонь, отозвался он. И вдруг, оглянувшись по сторонам, настойчиво потянул Стейси за собой, прося подняться. — Пойдём-ка со мной, милая.

— Куда?

— Очень далеко, — растягивая слова, улыбнулся Томас и перехватил ладонь Стейси поудобнее, переплетая свои пальцы с её.

Леера, блестевшие на солнце, вселяли в Стейси теперь куда меньший ужас, чем семь лет назад, но трепет от этого, однако, не сходил на нет. Она бы по-прежнему ни за что не решилась отважно выглянуть за борт, чтобы посмотреть, как корпус корабля разрезает волны. Но Томас, сразу почувствовав разлившееся в ней волнение, решил не подходить слишком близко к краю.

Ему это было и не нужно. Остановившись и удостоверившись, что Стейси чувствовала себя более или менее комфортно, он поднял голову к небу и глубоко вздохнул.

— Ну что, миссис Эндрюс, — начал Том, и Стейси вздрогнула от неожиданности. Он никогда не называл её столь официально. Зато улыбался сейчас весьма довольно, видимо, давно что-то придумав, — скажите мне, на что похоже это облако?

И кивком головы указал куда-то вверх. Стейси, изумлённо моргнув, непонимающе повела плечами. Но, задумавшись, даже не подняла глаза к небу. Лишь чуть нахмурилась и закусила губу, а потом неуверенно ответила:

— Кажется, в первый день нашего знакомства, при похожих обстоятельствах, я сказала что-то про дольку луны.

— Ты всё ещё помнишь, что тогда ответила? — удивился Том, внимательно разглядывая пушистые облака, сейчас напоминавшие что угодно, но только не луну.

— Я очень хорошо помню, что ответил ты. Не каждый может сравнить облако с какой-то линейкой.

— Линейкой? — он вскинул брови и вдруг задумчиво нахмурился. — Ты, наверное, имеешь в виду транспортир.

Стейси, не скрывая усмешку, закатила глаза, уже ничуть не удивляясь такой дотошности.

— Я что, тогда так и сказал — про транспортир?

— Да, Том, — прижавшись щекой к его плечу, кивнула она, тихонько и отчего-то счастливо вздохнув.

Томас же, сконфуженно потерев ладонью лоб, только раздосадовано помотал подбородком, будто недовольный сам собой. Стейси пришлось успокаивающе погладить его по спине, прежде чем получить короткий поцелуй в висок.

— М-да, романтики во мне не было ни капли.

— Была. Просто, наверное, ты связывал её только с кораблями.

— Почему я слышу в твоём голосе ревность?

Стейси хмыкнула себе под нос.

— Потому что любовь к кораблям у тебя так никуда и не делась. И мне приходится делить тебя с ними.

— Это моя работа, — осторожно возразил Томас, заглядывая ей в глаза, чтобы убедиться, что в них не отражалось никаких серьезных переживаний. Но Стейси была совершенно спокойна, только смотрела в ответ чуть задумчиво.

— Знаю, — она приподняла уголки губ. — Сразу знала. Но почему-то не думала, что ты и в этот раз будешь пропадать так часто и долго.

— Стейси…

— Я тебя ни в чём не упрекаю, — замотав головой, поспешила объясниться она, чтобы успокоить появившуюся в его взгляде смутную тревогу.

— Хочешь, я сегодня больше ни на шаг от тебя не отойду?

— А как же работа? — неуверенно спросила Стейси.

— Всё это терпит. А у меня есть ещё одна, самая главная работа — быть твоим мужем. Так хочешь?

— Хочу. Конечно, хочу, Том, — не скрывая радость, воскликнула она и, приподнявшись на носках, совершенно не смущаясь проходящих мимо пассажиров, поцеловала его в щёку. Так близко к губам, но… Эта недосказанность будоражила посильнее любого откровения.

Остаток дня, впрочем, пролетел так стремительно, что Стейси даже не успела толком понять, когда солнце, блеснув последними лучами, скрылось за горизонтом, хотя, казалось бы, ещё не так давно оно висело высоко в зените. Но вот уже начал подходить к концу ужин. Некоторые мужчины, не наговорившись за день, предпочли сменить обеденный салон на курительную комнату, где можно было отдохнуть часок-другой, избавив дам от скучных обсуждений. Остальные же потихоньку расходились кто куда.

Стейси, покинув столик, желала хорошей ночи знакомым дамам, внимательно прислушиваясь к тому, о чём говорил Томас с другими мужчинами. Они приглашали его присоединиться к ним, планировавшим обсудить ситуацию на фондовом рынке Америки и бог знает какие ещё важные вопросы, упрекая категорически отказывавшегося Тома в чрезмерной погружённости в семейный быт.

— Вы так пропустите все новости, мистер Эндрюс!

Но Том лишь вежливо улыбнулся на это замечание и поспешил попрощаться. А потом предложил Стейси локоть, уводя её в сторону каюты.

— Может быть, тебе всё же надо было остаться? — осторожно спросила Стейси, когда они очутились в длинном коридоре со множеством поворотов и дверей.

— Зачем? Ничего нового я там не услышу.

— Ты мог бы отдохнуть.

— От чего? — хмыкнул в ответ Томас.

— Просто отдохнуть. Побыть без меня, поговорить…

— Вот именно, милая, — перебил он, накрыв её ладонь, нервно теребившую складку ткани на его рукаве, своими пальцами. — Без тебя. А я обещал, что сегодня мы проведём вместе весь день. Было такое?

— Но, Том, со стороны это выглядит так, будто я тебя никуда не отпускаю.

— Скорее наоборот. Словно я тебе и шагу не даю ступить, — он усмехнулся и, остановившись у нужной каюты, вытащил из кармана маленький ключ. А потом, отворив дверь, пропустил Стейси внутрь и быстро нашёл ладонью выключатель, чтобы зажечь свет. — Если бы хотел, я бы остался. А я не хотел. Так что ни о чём не переживай.

Стейси, вздохнув, только покачала головой. Ей, разумеется, не хотелось, чтобы Томас куда-то уходил. И всё же иногда она думала, что они совершенно разучились проводить свободное время не вместе. Тома, казалось, это совсем не смущало.

— Я не понимаю, что тебя беспокоит, — признался он, сняв пиджак, пока она пыталась разобраться с заколками, запутавшимися в волосах. — Что плохого в том, чтобы просто быть вместе? Тем более, что последние месяцы я только и делал, что работал. Или, — он вскинул брови и взглянул на неё очень хитро, — это тебе хочется побыть одной?

— Глупость какая, — фыркнула Стейси.

— Вот-вот! — развязав узел галстука, согласился Томас. — Я о том и говорю. Всё это такая глупость, родная, что не стоит и минуты твоих размышлений. А теперь давай-ка я лучше помогу тебе с платьем.

Однако он не спешил подходить. А перед этим и вовсе потратил несколько мгновений, чтобы расстегнуть манжеты белоснежной рубашки и закатать рукава до самых локтей. Но было что-то в его взгляде, что заставило Стейси, нетерпеливо наблюдавшую за каждым его действием в отражении зеркала, покорно застыть на месте. И ожидание, пожалуй, стоило того.

Сперва его пальцы, чуть шершавые из-за постоянной работы с бумагами, неспешно коснулись её шеи. Затем пробежались по кромке платья, вызвав мурашки по всему телу… И вдруг замерли. Томас сосредоточенно нахмурился и шумно выдохнул.

— Что? — тихо спросила Стейси. — Что-то случилось?

— Нет, — он помотал головой.

— Тогда… Поможешь мне?

— Стейси, я тут подумал…

Она обернулась через плечо, взглянув на Тома из-под полуопущенных ресниц, и он, сглотнув, затих, забыв, что, собственно, хотел сказать.

— Какая же ты у меня красивая, — прошептал он вместо этого, зачарованно протянув ладонь к её лицу. Потом подцепил прядку волос, вившуюся от виска, и медленно отвёл в сторону, осторожно поглаживая костяшками пальцев скулу.

Стейси подалась вперёд, навстречу этому прикосновению, и сама прижалась щекой к его тёплой ладони. Сердце почему-то заколотилось немного быстрее.

— Том, — прошептала она, прежде чем он поцеловал её так, что все мысли тут же вылетели из головы, а тело стало ватным и податливым. Его руки скользнули по её плечам, зарылись в волосы, путая пряди, и Стейси, тихо выдохнув ему в губы, едва не потеряла равновесие. Но Томас её держал, прижимал к себе всё крепче и увереннее, пока она, вцепившись в воротник его рубашки пальцами, не находила сил, чтобы разорвать поцелуй.

А он тем временем всё тянул её к кровати, чтобы, мягко опустив на покрывало, нависнуть сверху. Его губы спустились ниже, к её подбородку, очертили линию челюсти и, наконец, прикоснулись жарким поцелуем к шее. Стейси, на мгновение широко распахнув глаза, тут же прижала ладонь ко рту, глуша готовящиеся сорваться с губ тихие стоны.

— Не надо, — пробормотал он хрипло, чуть отстранившись, чтобы, убрав её ладонь, переплести с ней пальцы. — Какие у тебя холодные руки.

— Том…

Он коснулся её ладони губами. Горячие, сильные прикосновения отозвались дрожью во всём теле, и Стейси, всхлипнув, требовательно потянула его обратно, поцеловав уже сама, пытаясь справиться свободной рукой с мелкими, неподдающимися пуговицами рубашки.

— Не получается, — хмурясь, пожаловалась она, разорвав поцелуй. И губы Томаса, не прерываясь, заскользили ниже, к её плечу, с которого он уже успел стянуть рукав. — Том, пожалуйста…

— Мистер Эндрюс! — кто-то громко заколотил в дверь. — Мистер Эндрюс, в камбузе что-то случилось с вентиляцией!

Томас вздрогнул и, глухо выдохнув, обернулся на дверь, будто опасаясь, что она тут же распахнётся. Но через миг, недовольно помотав головой, снова взглянул на Стейси. Ему опять нужно было куда-то идти… Но её глаза блестели в свете ламп, губы припухли и горели от поцелуев, а сама она смотрела так, что мурашки забегали по спине…

— К чёрту всё, — прошептал Том, вновь припав к её горячим губам, увереннее и быстрее расправляясь с платьем и путавшимися под пальцами шёлковыми лентами. И плевать было на повторившийся стук, на вентиляцию, которая вполне могла подождать до утра. Потому что Стейси выгибалась в его руках и тихо стонала, когда его ладони, а следом за ними и губы, спускались всё ниже — от трепетно подрагивающей груди к талии, бёдрам…

Она была его. Только его и ничья больше.

И пылала она от его прикосновений. Сходила с ума и всхлипывала, едва успевая хватать ртом воздух. Зарывалась пальцами в волосы, цеплялась за шею, гладила по щекам и что-то жарко и бессвязно шептала в ухо, подстраиваясь под каждое движение.

И вот уже он сам бормотал её имя, чувствуя испарину, выступившую на спине. Слушал стоны, ставшие куда громче и бесконтрольнее… А кожа пульсировала от каждого прикосновения, будто на ней оставляли невидимые ожоги.

Унисон движений довольно быстро сменился хаосом. Воздуха не хватало, а эмоции и бившие через край чувства — сокрушительные, жаркие — приносили такое неистовое наслаждение, что ещё немного, и стало бы больно.

Но кровь звенела в висках, пульсировала и кипела в венах, а Томас вслушивался лишь в прерывистое дыхание Стейси, буквально чувствуя кожей, как быстро-быстро билось под рёбрами её сердце. Будто это было его собственное. Будто им хватило бы одного на двоих.

И когда Стейси, забившись в его руках, в изнеможении откинулась на подушки, почти потеряв связь с реальностью, ощущая только звон в ушах и колотившееся в горле сердце, он, снова хрипло выдохнув её имя, прижался взмокшим лбом к её лбу.

— Боже мой… — пытаясь выровнять дыхание, пробормотал он. — Как же я тебя люблю...

Его губы мягко коснулись её виска. Стейси, слабо улыбнувшись, позволила Тому опустить голову себе на плечо, едва найдя силы, чтобы нежно гладить его влажные волосы, вьющиеся теперь куда сильнее обычного, и пропускать их сквозь пальцы.

— Я тоже люблю тебя, — прошептала она устало. — Очень-очень люблю.

Прошло ещё немало времени, прежде чем они погасили свет.

Том, устроившись под одеялом, давно уже согретым теплом их тел, уснул первый, когда они затихли в объятиях друг друга. Стейси, безуспешно вглядывавшаяся в полумрак, поняла это по его размеренному, тихому дыханию, щекотавшему её шею.

Он спал, подложив одну ладонь себе под щёку, словно ребёнок. Вторую же пристроил на плече Стейси, которая всё никак не могла сомкнуть глаза. И лишь вновь и вновь перебирала его волосы, то и дело гладя скулы и высокий лоб. Она чувствовала, как от её прикосновений подрагивали его ресницы. Ощущала под пальцами тонкие полоски морщинок, почти незаметные, когда Томас, расслабляясь, переставал хмурить брови.

Она любила его. Любила так сильно, что порой не находила слов, достаточных, чтобы говорить ему об этом. Поэтому просто надеялась, что Том и без того всё прекрасно знал. Чувствовал уж точно.

И прежде чем сползти по подушкам пониже, прижаться к его груди и слушать глубокое дыхание, Стейси, не сдержавшись, осторожно, чтобы не разбудить, поцеловала его в нос. Том, чуть поморщившись, судорожно вздохнул. А потом крепко обнял её сквозь сон и снова спокойно засопел.

* * *

Домой, в Белфаст, они вернулись только через месяц. Будь воля Милдред, она бы и вовсе не отпускала их ещё очень и очень долго, настаивая на том, что и без того виделась с дочерью непозволительно редко. Но работа требовала скорейшего возвращения Томаса на верфь. А оставлять Стейси одну, пусть даже и на попечении матери, он, разумеется, не собирался.

Но после второго перенесённого за такой короткий срок плавания Стейси чувствовала себя неважно. Том грешил на продольную качку, потому что слышал, как другие пассажиры тихо жаловались друг другу на морскую болезнь. А океан и правда был неспокоен. Поэтому удивляться не приходилось.

Сам Том ощущал себя прекрасно. И лишь с завидной стабильностью задерживался по вечерам на верфи, почти не обращая внимание на звонко и недовольно цокающие настольные часы, а ориентируясь во времени исключительно по солнцу, обманчиво долго не опускавшемуся за горизонт.

Стейси только гадала, будет ли так продолжаться всё лето и, если да, потребуется ли ей принимать какие-то решительные шаги, чтобы это пресекать. Но пока она молчала, дав Томасу возможность разобраться с отчётами. Сама же целыми днями возилась в саду, найдя себе занятие в выращивании цветов. Горничная помогала с тяжёлыми лейками, и единственной сложностью было томительное ожидание начала цветения.

Томас наблюдал за этим резко появившимся порывом с недоумением, но лишь пожимал плечами и то и дело привозил из города какие-нибудь новые саженцы или семена. Ему не нравилось только одно — под вечер после всех хлопот Стейси уставала слишком сильно. А бывало, ходила без причины задумчивая, словно бы прислушиваясь к себе. Но на все его вопросы она лишь мягко улыбалась.

Впрочем, спокойнее от этого ему почти не становилось. Первое время Том и не обращал ни на что внимание, ведь внешне ничего не поменялось. Но потом начал неосознанно подмечать то, что с каждым днём тревожило его всё сильнее.

— А кофе может испортиться? — спросила как-то утром Стейси, чуть морща нос и будто стараясь отстраниться от запаха, зависшего в воздухе.

— Испортиться? — переспросил он недоумённо, отложив газету в сторону.

— Да, пахнет как-то неприятно… И вкус странный.

Том, взяв её кружку, принюхался, но не почувствовал ничего необычного.

— Если тебе не нравится, не пей, — посоветовал он. И нахмурился. — Ты себя хорошо чувствуешь?

— Да, вполне, — несколько поспешно кивнула она и отодвинула от себя нетронутую тарелку с завтраком. — Просто кофе…

— Я не про кофе. У тебя ничего не болит?

— О чём ты? — теперь пришла её очередь хмуриться. — Почему у меня должно что-то болеть?

Но тогда Том не смог сказать ничего хоть сколько-нибудь толкового. А потом ходил и нервничал, накручивая сам себя. И всё присматривался — пристально, с недоверием. Только вот завести разговор никак не решался. Потому что боялся, что озвученные подозрения окажутся правдой и обретут вполне материальное воплощение.

Со Стейси явно было что-то не так. Она быстро утомлялась, маялась то от духоты, то от холода, а когда Томас осторожно пытался свести поцелуи перед сном к близости, всячески этого избегала, жалуясь на усталость.

Более всего это напоминало стремительно развивающееся малокровие, но Том думал и о чём-то посерьёзнее, однако, не собирался ставить диагноз. А Стейси отказывалась вызывать врача. Будто Томасу и без того не хватало причин для беспокойства.

Он отчётливо понимал лишь одно — после «Титаника», после пережитой потери ребёнка потерять ещё и Стейси было бы выше его сил. А не думать о самом страшном он попросту не мог. Но её своими мыслями не пугал.

Задерживаться на работе Том со временем перестал. А порой и вовсе выкраивал минуты, чтобы закончить со всеми делами пораньше и сразу же поехать домой. Он знал, что это радовало Стейси. И оставлял все заметки о кораблях в кабинете на верфи, а не тащил их с собой, предпочитая проводить вечера за каким-нибудь другим занятием.

В тот день Томас тоже освободился раньше. Однако его ждал сюрприз. И не сказать, чтобы слишком приятный.

Он увидел уходящего доктора ещё издалека, даже не подъехав к дому. По-хорошему, нужно было его догнать и расспросить обо всём, но Том, слишком взволнованный, лишь проводил его, скрывшегося за поворотом, настороженным взглядом. А потом со всех ног поспешил в дом.

В том, что доктор приходил к именно к ним, у него не было сомнений.

Он распахнул входную дверь так резко, что горничная, прибиравшаяся в коридоре, испуганно вскрикнула, явно не рассчитывая на такое появление мистера Эндрюса. Том же, быстро извинившись, без раздумий прошёл прямиком в гостиную.

Стейси действительно была там — сидела у раскрытого окна, чуть бледная и задумчивая. И какая-то… Грустная. Том успел заметить это, когда она порывисто обернулась, услышав его тяжёлые шаги.

— Ты сегодня рано, — по её лицу скользнуло удивление, а следом за ним и лёгкий, необъяснимый испуг. — Что-то случилось?

Но Том не ответил. Только мотнул подбородком и, закрыв двери в комнату, требовательно впился потемневшими глазами в неё, сжавшуюся под этим взглядом.

— У тебя что-то болит? — спросил он в который раз, уже сам устав от бесконечного повторения этого вопроса. Но что было делать, если добиться от Стейси чего-то понятного он никак не мог?

— Нет, Том, всё в порядке.

— Зачем тогда нужен был врач? — она промолчала, отведя глаза, и он нахмурился, подойдя ближе. — Стейси, зачем ты звала врача? Тебе плохо?

Она отрицательно покачала головой. Но Томасу этого было чертовски мало.

— Мне что, самому к нему пойти и всё узнать? — раздражаясь, настойчиво уточнил он.

— Нет. Это просто врач. Ничего особенного…

— Сколько раз я предлагал его позвать? А что ты отвечала? — она поджала губы и, покраснев, нервно сглотнула. — Не ври мне, Стейси. Не надо. Ты ведь совсем не умеешь врать.

— Не ругайся, пожалуйста, — попросила она глухо, и Том, услышав, как задрожал её голос, сразу смягчился.

— Я не ругаюсь, — с губ сорвался тяжёлый вздох. — Я просто переживаю. Если с тобой что-то случится…

— Со мной всё будет хорошо! — неожиданно твёрдо и упрямо перебила Стейси, но нотки страха, зазвеневшие в её словах, от Томаса не укрылись.

— Будет? Значит, сейчас всё-таки что-то не так.

— Ты придираешься к словам. Со мной и сейчас всё хорошо.

— Но ты что-то недоговариваешь. Давай же, я жду, — нетерпеливо и вместе с тем встревоженно поторопил он. — Я имею право знать, Стейси.

В комнате зазвенела тишина. Было слышно, как часы на стене отсчитывали каждую секунду, как где-то в коридоре по-прежнему возилась с уборкой горничная. А напряжение, повисшее в воздухе, стало осязаемым и противно-вязким. Стейси зябко поёжилась и, поднявшись со стула, нетвёрдым шагом подошла к Тому.

— Давай присядем, — попросила она и, взяв его за руку, сама потянула к дивану.

Томас вздрогнул, но не стал сопротивляться. А в мыслях уже успела пролететь сотня разных вариантов того, что она собиралась ему сказать. И каждый последующий был хуже предыдущего.

Но Стейси по-прежнему молчала. Только перебирала его пальцы в своих ладонях, не поднимая глаза, а он чувствовал, как мелко дрожали её руки. И начинал нервничать ещё сильнее.

— Стейси…

— Я беременна, — чуть слышно пробормотала она сухими губами.

Том непонимающе моргнул.

— Что?

Стейси тяжело, вымученно вздохнула и подняла на него полный слёз взгляд.

— Я беременна, Томас.

Он нахмурился. Неверяще покачал головой и, отстранившись, резко отвернулся, до боли прикусив кулак.

— Том?

Стейси коснулась его плеча. А Тому стало страшно. Страшно отнюдь не за себя. Потому что отголоски прошлого пронеслись перед глазами — надрывно и болезненно. И оставалось только молить небеса, чтобы весь тот ужас — где они со Стейси не только потеряли ребёнка, но и сам Томас чуть не потерял Стейси — не повторился.

— Том… — вновь позвала она. — Что с тобой?

— Всё в порядке, — сипло отозвался он.

Стейси, отодвинувшись, прикрыла глаза и тяжело вздохнула. По её щекам неконтролируемо покатились слёзы, и Том, услышав, что её дыхание стало прерывистым и резким, поднял глаза.

— Ну что ты? — мягко зашептал он, ласково коснувшись её щёк ладонями, пытаясь стереть непрекращающийся поток слёз. — Милая… Не плачь.

— Я не хотела тебе говорить… — засипела она. — Я думала, если что-то опять случится, то лучше я сама… Я не хотела тебя расстраивать…

— Расстраивать? Боже мой, — Том нервно усмехнулся, и горячие слёзы стали ещё быстрее падать крупными каплями на его ладони. Он прижался губами к её пылающим щекам. — Ты меня не расстраиваешь. Ты меня с ума сводишь. Я ведь и не думал даже… Мечтать не смел… Стейси, у нас будет ребёнок!

— Но я так боюсь.

— Всё будет хорошо, — пришёл его черёд убеждать её в этом. — Ничего не бойся, ладно? Я с тобой. И мы со всем справимся. Веришь мне?

— Том, — жалобно протянула она и, рухнув в его объятия, прижалась так крепко, как только могла.

Удивительно, но первым, кому Том обо всём рассказал, оказался Джон. Не мама, тут же бескорыстно предложившая бы любую посильную помощь, не сестра, которая могла бы дать дельный совет, а заодно убедить не слишком-то усердствовать с заботой. Нет, первым был Джон, в последнее время слишком занятый своей политической карьерой и метивший ни много ни мало в парламент Северной Ирландии. А потому застать его дома было практически невозможно. Но Томас сумел.

— И когда она должна родить? — дымя сигарой, спросил Джон, после того, как, отужинав, они заперлись в его рабочем кабинете.

— Должно быть, в феврале. Ещё так долго.

— А ты куда-то торопишься? Да и потом, поверь, как только она начнёт проявлять ежедневные капризы, тебе будет совсем некогда следить за временем. Будешь только едва успевать выполнить один, как появится второй, за ним третий…

Том несогласно помотал головой.

— Не веришь? — усмехнулся Джон. — Ну да ладно, посмотрим, что там будет. А вообще… Февраль, да? Считай, сделал себе подарок на день рождения.

— Если всё будет хорошо, то и на все следующие дни рождения тоже, — чуть нервно хмыкнул в ответ Том.

— Кончай паниковать, Томми. Из вас двоих хоть кто-то должен держать голову холодной. И лучше, если это будешь ты.

— Я уже об этом думал.

— Лучше скажи мне, о чём ещё ты не успел подумать, — Том что-то невнятно промычал. Джон закатил глаза. — Рассказал маме?

Том поднял брови.

— Ещё не время.

— Боишься?

— Ты же знаешь маму, Джон, — вздох Тома был каким-то обречённым. — Как только она узнает, тут же начнёт душить Стейси заботой. А я и сам вполне могу с этим переборщить. Она и без того обижается, что я прошу её больше не работать в саду.

— Это не повод, чтобы не рассказывать родителям. Матери Стейси ты, должно быть, уже телеграфировал.

Том закачал головой и, улыбнувшись, доверительно сообщил:

— Ты узнал первым.

— Неожиданно. Но приятно, — довольно сощурившись, Джон стряхнул пепел с сигары и, отложив её в сторону, протянул Томасу открытую ладонь. — Я рад за тебя, Томми. Правда рад. За вас обоих, так Стейси и передай. И пусть не переживает понапрасну. Ей нельзя. Да и тебе тоже.

Том это знал. Он старался быть увереннее. Старался не показывать Стейси, как сильно волновался всякий раз, уходя на работу. Как первое время вздрагивал от каждого звонка телефона, будто это обязательно должны были позвонить из дома.

А сам в это же время пытался окружить Стейси мягким теплом и уютом. И пусть Джон говорил что-то про капризы, ни одного такого Том так и не дождался. Если Стейси было что-то нужно — она просто спокойно просила. И Томас делал. Если не мог сделать сразу — терпеливо ждала. Бывало, правда, что она теряла интерес к уже выполненной просьбе, но разве можно было считать это капризом? Том так не думал.

Зато часто просыпался по ночам, потому что режим сна у Стейси напрочь сбился. И хотя она старалась не будить Тома, он всё равно нет-нет да открывал глаза, потревоженный её попытками быть потише или осторожно включить какую-нибудь лампу в дальнем углу спальни. Можно было, конечно, уйти на диван в кабинете, но… Том мужественно терпел.

— Разбудила, да? — тихо спрашивала Стейси, когда он поднимался на постели, сонно зевая, а она, например, пыталась открыть окно, чтобы наполнить комнату прохладным ночным воздухом.

— Сам проснулся, — лукавил Том, будто просыпаться в три часа ночи для него было в порядке вещей.

— Знаешь, я тут подумала…

Думалось по ночам ей особенно хорошо. Особенно о важных вещах. Вроде того, стоило ли уже начинать придумывать ребёнку имя. Или звать ли Милдред в гости. На последнем вопросе Том, обратно задрёмывавший под её мягкое бормотание, обычно вздрагивал, живо представляя себе, как ревниво будут вести себя их матери.

Милдред можно было понять — общение одними лишь телеграммами совершенно не могло заменить эмоций от встречи со своим ребёнком, путь этот ребёнок тоже вот-вот должен был стать родителем. Миссис Эндрюс же… Узнав о том, что в скором времени их и без того немаленькая семья станет больше, мать Томаса, казалось, была готова переехать в Белфаст. Благо, от такого отчаянного шага её быстро удалось отговорить. Не без вмешательства Джона.

А Милдред всё же приехала. Пока что одна, без мистера Джейкобса, который обещал добраться до Ирландии ближе к зиме.

Томас, с одной стороны, был этому всё-таки рад. Стейси теперь не скучала в одиночестве и, в крайнем случае, всегда была под присмотром. С другой стороны, к присутствию кого-то постороннего в доме привыкнуть было непросто. Особенно когда делить с кем-либо жену совершенно не хотелось.

Но и Милдред старалась не особо наседать, потому что всё понимала. И когда у Томаса выдавался выходной, она деликатно выезжала на прогулку в сопровождении горничной, чтобы не мешать.

Одним таким утром, когда спешить было совершенно некуда, а ещё по-летнему яркое сентябрьское солнце уже вовсю светило в окна, Стейси проснулась от того, что не смогла повернуться. Том спал, уткнувшись носом ей в живот, осторожно обняв и спихнув одеяло на пол. В его руках было тепло, даже жарко, и Стейси совсем не удивилась, что не замёрзла.

— Милый, — позвала она тихо и, улыбнувшись, погладила его по голове. Томас в ответ что-то глухо пробормотал. — Том, я встать хочу.

— Спи, — зевнул он. — Ты опять полночи крутилась, так что спи.

— Мне… надо встать, — поджав губы, нехотя призналась Стейси, и Том, разочарованно вздохнув, убрал руки, потерев кулаками глаза.

— И почему такое случается всякий раз, как только у меня выходной?

— Ты можешь ещё полежать, если хочешь.

— Не буду этим пренебрегать, — блаженно улыбнувшись, Томас перелёг на подушку и прижался к ней щекой. — И куда только делось одеяло?

Усмехнувшись, Стейси неловко слезла с постели и, подняв с пола одеяло, заботливо накрыла им Тома. А потом накинула на плечи халат, буквально кожей чувствуя, как Томас, приоткрыв один глаз, пристально за ней наблюдал.

— Том.

— М?

— Не подсматривай, — покачала головой она, и Томас послушно закрыл глаз, зарывшись лицом в подушку.

— Я и не подсматриваю. Я сплю, — раздалось глухо в ответ. — Хотя подсматривать имею полное право.

В голосе его звучала насмешка. Стейси и сама едва сдержала смех, услышав, как сквозь это бурчание Том снова зазевал.

— Спи, — повторила она, подоткнув ему одеяло.

Он согласно засопел.

Вообще, так бесполезно тратить выходной совершенно не хотелось. Но постель была слишком мягкой, а от подушки сладко пахло сиренью. Ещё и солнце грело своими лучами сквозь стекло. И лежать вот так, даже не шевелясь, было до невозможного приятно и спокойно…

— Ой!

Том резко поднял голову и, часто заморгав, повернулся на звук.

— Что «ой»? — спросил он хрипло, заметив, как Стейси замерла у двери, видимо, только собираясь выйти в коридор.

Она резко изменилась в лице. А потом, шумно вздохнув, прислонилась спиной к стене и прижала руку к животу.

— Том…

— Что с тобой? Стейси, тебе плохо?

— Подойди ко мне, — сказала она чуть слышно.

Томасу показалось, что сердце пропустило удар. И пока он пытался выпутаться из одеяла, перед глазами успело пронестись столько всего, что, Том ни капли не сомневался, на лице отразился настоящий ужас.

Ему даже почудилось, что он заметил отражение этих эмоций в зрачках Стейси, когда, вскочив, в два шага приблизился к ней, взволнованной и напуганной, пытаясь заглянуть в глаза.

— Что случилось, милая? — суетливо спросил он, схватив её за плечи. — Может, тебе надо лечь? Или позвать врача?..

— Всё хорошо, — она замотала подбородком. И вдруг попросила требовательно и торопливо. — Дай мне руку.

Томас, даже не задумавшись, протянул ей ладонь, готовый придержать Стейси под локоть. Или дать о себя опереться, чтобы довести до кровати. Да хоть взять на руки, если потребуется!

Но Стейси, аккуратно перехватив его запястье, перевернула ладонь так, как ей было нужно. А потом, накрыв сверху своими пальцами, прижала их руки к своему животу.

Том, так ничего и не поняв, нахмурился. А Стейси застыла, внимательно глядя на него, и, казалось, перестала дышать. Том нахмурился ещё сильнее, собираясь было возмутиться.

И вдруг почувствовал.

— Господи…

Глухой вздох вырвался из груди, когда ему в ладонь упёрлось что-то крохотное и хрупкое, а потом, шевельнувшись, снова куда-то исчезло.

— Ты чувствуешь? — чуть сжав его пальцы, спросила Стейси прерывистым шёпотом. Глаза её заблестели, и с затрепетавших ресниц едва не сорвались капли слёз, но она смогла их сдержать. Только улыбнулась широко и очень счастливо.

— Чувствую, — он шумно выдохнул от облегчения и, закрыв глаза, расслабил напряжённые плечи. — Как же ты меня напугала, родная.

— Прости… Я и сама испугалась, — виновато поморщившись, протянула она. — Но, кажется, так и должно быть, да?

— Да, — пробормотал Том, поцеловав её в лоб.

И вдруг опустился на колени, ощутив колючий ворс ковра через ткань пижамных штанов. А затем уткнулся носом Стейси в живот, щекоча кожу тёплым дыханием даже сквозь ночную сорочку.

— Никогда больше так не делай, — шепнул он ей. — А то я поседею раньше времени.

Стейси зарылась пальцами в его волосы.

— Ты уже и без того начал, — она нежно коснулась его подёрнувшихся сединой висков. — Вставай, Том.

Он поднял глаза и, поморщившись, не смог сдержать сорвавшегося с губ смешка.

— Сейчас, секунду. Нога не гнётся.

Стейси звонко прыснула. А потом рассмеялась. Том, старательно прятавший улыбку, с притворной обидой покачал головой.

— Ну и что в этом смешного?

— Не дуйся на меня.

— Не буду.

* * *

Дилан Эндрюс родился ранним утром восьмого февраля двадцатого года, на следующий день после того, как Тому исполнилось сорок семь. И, пожалуй, в самом деле оказался лучшим подарком, какой даже представить себе было сложно. Эмоций в тот момент было столько, что они смешались в белый шум и успокоили, сменив на своём посту тревогу последних нескольких месяцев.

В общем-то, тот день Том запомнил очень хорошо. Помнил, что никогда так не боялся, помнил, что исходил кругами весь дом, потому что Милдред старательно отгоняла его от спальни, пока оттуда не послышался детский крик. А ещё помнил, как, взяв закутанного в простыни сына на руки, удивился, что тот был таким невесомо-лёгким.

Стейси потом говорила, что он пустил горькую мужскую слезу. Она даже прямо сказала — заплакал, и Том не собирался спорить. Так и было. Потому что Дилан смотрел на него глазами, в которых отражалась Вселенная, а Томасу казалось, что он держал в ладонях весь мир, сжавшийся до таких крохотных размеров.

— Здравствуй, — в ушах зазвенело и пришлось зажмуриться, чтобы хоть как-то сдержаться. С губ сорвался сиплый вздох. — Какой ты маленький…

— Дай мне его, — попросила устало Стейси и, приподнявшись на подушках, протянула к Тому дрожащие руки.

Томас, присев рядом, передал ей сына, аккуратно придерживая её, такую хрупкую и измученную, под локти.

— Спасибо тебе, — выдохнул он тихо. — За всё спасибо. Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

— Посмотри на него, родная. Какой он…

— Знаю, — слабо улыбнулась Стейси, осторожно и пугливо коснувшись нежной щеки сына кончиком пальца. — Он наш, Том. Наш маленький мальчик.

Наш. Звучало очень тепло. Настолько, что сердце сжалось сладкой истомой, и Том побоялся вновь не сдержаться.

— У него твои глаза, — пробормотал он. Дилан, моргая редко и не фокусируя ни на чём взгляд, затих на руках Стейси. А потом вдруг зазевал и, кажется, уснул.

— Это ещё поменяется, — прошептала в ответ Стейси, глядя на него чуть пугливо, будто боясь хоть как-то навредить.

— Нет, я уже знаю, они будут как твои. Два океана.

Стейси, наконец, взглянула на Тома. Внимательно, пристально, но с заметной усталостью. У него по спине пробежали мурашки, и он покрепче обхватил руки Стейси своими, чтобы ей было легче держать Дилана.

— Тогда имя хорошо подходит. Ты ведь сам решил назвать его «сыном океана».

— И ни капли не жалею, — улыбнулся Том, коснувшись губами её виска. — Или тебе не нравится?

— Почему? Дилан — звучит красиво, — Стейси вдруг тихо усмехнулась. — Глаза, значит, мои. И твои уши.

Томас только хмыкнул.