Птичка (гет)

Свет его очистит тело от скверны

Пламя сбросит цепи бренных оков

Время провести молитвы сквозь тернии

Время искупления наших грехов…

«Radio Tapok»

Серость. Именно так он описал бы этот, один из череды миров, для коего наступил закономерный финал. Кровь смуты, зерно хаоса, заложенный в плоть создания изъян дал пробудиться ему, братьям и сестре — пришел срок заключительного акта. Занавес пока опущен, но минуты антракта истекут раньше, чем публика успеет замереть в предвкушении.

Его шаги неслышны, как поступь всякого необратимого бедствия. Вестники катастрофы возвещают о себе задолго, но кто жаждет слышать их, уютно погрязая в пучине алчности и пороков?

Бедствие неминуемо и знаменует очищение. Что было однажды, то будет и дважды. Цикл замкнулся, да начнется новый.

Всё было предрешено.

Очертания серых зданий, сизая дымка и ручейки жизни местных обитателей, что уже льстиво стекались к нему, как ручные зверушки, заждавшиеся хозяина… Скучно.

Бывшее, небывшее, эмоции, чаяния — всё сливалось в безликий поток, спешащий покинуть гибнущий мир, точно понимая тщетность сопротивления. А он — безмолвный Цербер, что призван надзирать за жатвой. Немного пережмешь — искра погаснет, немного расслабишь — очнется с глупой надеждой успеть ещё потлеть.

Он давно забросил эти игры, утомившись играть с такой до уныния скучной едой. Не хотел, не просил, само шло в руки.

Но Зов был непреложен — сокрытый горн, каждый из семи. Он чувствовал их, близкий и далекие, дарованные Матерью ключи, что подойдут лишь одному замку.

Ради очередного он здесь, неспешно ступал по земле, под крышей обреченных, силившихся обернуть реки судьбы вспять, с завидным упорством желающих продлить свой конец.

Мир сей падет. Печати сорваны. Свидетели восстали из Небытия.

Ход за Её Детьми.

Совсем рядом… нашёл бы с закрытыми глазами. Призыв творений Матери не заглушат и десять врат, что возведут в отчаянии смертные, коим суждено рассыпаться в прах. Усмехнулся бы, но он всё уже видел. Осточертевший, набивший оскомину скучный спектакль.

Он скользил взглядом по разрухе, прозревая вдаль и вглубь все устремления серой земли.

Ничего выдающегося, если бы не…

Странно.

Пожалуй, впервые за бытие, его взгляд привлекли взмахи маленьких крыльев. Нервные, излишне суетливые, но отнюдь не спешащие падать под собственной тяжестью вниз.

Он даже остановился, растягивая мгновение, чтобы продлить иллюзию.

Но мгновения утекали, а иллюзия не кончалась.

Он пригляделся.

Бессмертная смертная. Слабый отблеск, пылинка на шедевре творения.

Но она выделялась — сейчас.

Жила, если точнее.

Жизнь сияла, расходясь от неё немеркнущими лучиками в ткани мира, привлекая незамысловатой, доступной всем, кроме него, простотой замысла. Скромная звёздочка, затесавшаяся среди маслянистого смрада смерти.

Лихорадочно дыша, она тратила и без того невеликие силы на ненужный ей воздух. Бестолково суетилась, протягивая тонкую руку к потёртому чемодану, в котором покоился позабытый им в моменте горн.

Красивый маленький птенчик. Все они были на них похожи, точно старались выделиться, перещеголять друг дружку. Яркие, шумные, недалекие, цепляющиеся за ветки уже сгнившего дерева.

Он сжёг деревья и поля, листву и траву, цепляться им больше не за что. Птички покрыли землю ожерельями мертвых крылышек.

Но это создание бодро копошилось, не торопясь падать замертво. И дышало, не сознавая свой изъян.

Интересно.

Она встрепенулась, поняв, что больше не одна, попятилась, нелепо врезаясь крыльями в какой-то хлам. И устремила на него свой взгляд, замирая, теперь страшась отвести.

Что с тобой не так, птичка?

Крылья дрогнули, прижались ближе к хозяйке.

Красный росчерк на щеке пачкал идеально светлое полотно безупречной кожи.

Он протянул руку — для себя немыслимо, захотелось, отчего-то покоробило несовершенство. Почти ожидал, что картина сомнётся, а птичка поникнет, уронив потускневшие крылышки.

Но касание отдало жаром, за которым пальцы пощекотало трепетное биение жизни.

Такая тёплая…

Он изумился, вздрогнув, похоже, впервые с часа сотворения.

Что ты, птичка?

Пепельные волосы, красочный мазок губ, а из-под бровей блестели полные смятения глаза. Больше с недоумением, чем со страхом, вопреки встрече, будто смутившись собственной исключительности. Агнец отбился от стада, но не знал, к добру ли. Цена спасения — нож праведника, так было и будет, и повторится ещё не раз. Готов ли к этому нынешний агнец? Философский вопрос. Впрочем, за свое бытие он разрешил таких немало.

Отрешённо провела взглядом к чемодану, медлила. Будто имела силы на задумку, чем вызвала невольную усмешку, как от неприевшейся шутки.

Нет. Это не для тебя.

Отказалась от глупости, чудом из чудес живо взглянув на него снизу вверх. Открытая как книга, но сейчас его не интересовали страницы. Не истекающая жизнью, точно кровью из ран, а просто притихшая, наивно не сознавая, какой предел миновала. Никчёмно слабая, хоть пальцем переломи, но, наперекор порядку, не повалившаяся наземь прежде его появления.

Занятно.

Спохватилась, вспомнив, перед кем находится, и забегала глазами по телам жалких воришек-дружков.

Посмотрела на него.

Он не мешал.

Ну же, птичка.

Сделала несмелый шаг, обходя его как можно дальше, и, отступив, присела, прытко доставая что-то из одежды чернокрылого.

Камешек сверкнул, закручиваясь в портал.

Схватила сородичей за руки, комично пытаясь взвалить на себя сразу двоих. Тянула упрямо, помогая себе хлопаньем крыльев, дабы дотащить туда ношу.

И он, наверное, засмотрелся на комедию.

Она вдруг оглянулась, вспомнив про него, единственного хищника за спиной, и оцепенела, глядя немигающим испуганным взором.

Открыла рот, не решаясь задать вопрос.

И исчезла в коротком синем всполохе.

Пальцы поиграли вспыхнувшей сигаретой — хотят жить, но изобретают отраву. Парадоксы земных зверушек ему никогда не постичь. Впрочем, конкретно в этом он нашел долю иронии и удовольствия. Поднес к губам, вдыхая терпкий дым.

Любопытно.

Стук каблуков сестрицы, шлейф её приторно-завлекающей силы. Заискивающе торопилась, как всегда, капризно надув красные губы. Но это пустое. Горн здесь, благодаря оплошности скудоумных букашек.

Голос сестры ускользал, мысли возвращались к упорхнувшей бессмертной. Так странно опешить — впервые за всё своё существование. Испытать то, чего не предначертано. Впрочем, сколь истинно последнее? Помыслов Матери не дано познать никому.

В этом не крылось ровным счетом никакого здравого смысла. Всё же… Всё же.

Досады он не знал. Сожалений тоже. Ничто не утекало сквозь его пальцы. Пусть сегодня он отпустил её, лететь птицам больше некуда.

Судьба подкинула загадку… Он разберётся с ней, как привык разбираться со всем, что набедокурили брат с сестрой. Разложит по частям и соберет заново, изыщет цель и поймет смысл, но решит эту головоломку.

Для Всадников не существовало тайн мироздания, ибо призвание их просеять и расколоть его твердь до основ. Вывернуть сокрытое и предать огню ложные истины, что сбили стадо с пути.

Истреби очаг хвори, если не хочешь, чтобы мор поразил всё племя.

Никому не дано познать помыслов Матери, и, возможно, это ниспослано ему испытанием. Он пройдет его, как подобает покорному сыну.

Изловит птичку и посадит в клетку, пока не выяснит, отчего она не поспела за стаей.

Скоро свидимся, бессмертная.

Ведь как бы там ни было.

Всё предрешено.