В плену у осени (гет)

Примечания:

Каз и Инеж, далекий постканон.

“Жестокий город, — думала Инеж, сидя на скользкой черепице церкви Бартера. — Временами просто отвратительный!”

Сырая капля упала ей за воротник, заставив зябко передернуть плечами. Под ней простирался Кеттердам, вольготно раскинувшийся по многочисленным островкам и соединенный кровеносной сетью каналов, испещренный тонкими черточками мостов и переливающийся множеством огней.

Светло-сизый туман шел от моря, исподволь пробирался в городские ворота, наполнял улицы сиреневой белесой пеленой. Багряное, красноватое солнце почти утонуло в молочной взвеси далекого морского горизонта. Инеж протянула ладонь, пытаясь поймать его последний луч, скользнувший мимо по стене.

Нога чуть соскользнула, и на мгновение Инеж закачалась над туманной бездной. Впрочем, она тут же нашла равновесие вновь, но дыхание все равно перехватило от ощущения мимолетной опасности и необъяснимого восторга.

Когда-то отсюда летела Дуняша, её несостоявшаяся убийца и просто заносчивая девчонка, которой не повезло поверить в проигравшую сторону. Инеж до сих пор каким-то крохотным уголком души скорбела о ней и, приходя сюда, порой читала краткую молитву Святым за успокоение той мятущейся души.

Сегодня ей и самой не помешала бы такая молитва. Инеж инстинктивно коснулась ладонью живота, как будто успокаивая то крохотное существо, которое ещё не обрело ни сущности, ни имени, но уже хотело жить. Жить внутри неё. И сердце его билось уже как у настоящего человека…

Первой это услышала Нина и вначале удивленно замерла, а затем проверила ещё раз. Ошибки не было. Да и не могло быть, не для такого чуткого сердцебита, как она.

Инеж не сомневалась. Она чувствовала что-то в последнее время: какой-то трепет, таинство и странный восторг, который диковинным цветком распускался внутри неё. Но поверить до конца так и не смогла.

Мысли метались встревоженными воронами. Тело уже приняло случившееся, но душа стремилась обратно в море, к свободе и вольному ветру, к кораблю и верной команде, не желая смиряться с принудительным покоем и неизбежными изменениями. Сейчас Инеж и сама себя не понимала: ей до слёз было жаль прежней жизни и страшно до дрожи в коленях, но вместе с тем её терзало любопытство. Она хотела узнать себя с этой стороны и боялась этого же с той же силой.

Она пришла сюда, как всегда приходила в минуты сомнений, и теперь вглядывалась в таинственные клубы тумана, будто пытаясь найти в нем ответ на невысказанные вопросы. Что её ждёт теперь? Кем она станет?

Этот город мог как уничтожить её, так и вознести на самую вершину. Одно лишь слово его негласного хозяина, который столько лет жил среди зыбких теней и беззакония, что, верно, и не помнил, что остались незыблемые законы бытия, изменить которые не под силу даже ему.

Надо думать, Каз Бреккер никогда бы не смог представить, что от его плоти и крови однажды продолжится его род. Он давно смирился с этой мыслью и едва ли задумывался об обратном.

Инеж, разменявшая уже больше четверти века, тоже давным давно выбросила эту мысль из головы и никогда не стремилась к большему. Пусть сердце порой щемило смутной тоской и нежностью, но это было слишком мимолетно.

А теперь эта мысль была выжжена на её веках с обратной стороны. И Инеж боялась, больше всего на свете боялась, что у неё ничего не получится. Они умели любить, столь смиренной, искалеченной любовью, где не было ни нежных красивых слов, ни пылких объятий, но было безграничное доверие, выстраданное и выплаканное сухими глазами без слёз. Они прикрывали друг другу спины, они доверяли друг другу любые деньги, и хватало одного касания пальцев и короткого взгляда, чтобы задать вопрос и получить ответ.

Скупо, холодно и незаметно со стороны. Многие до сих пор не подозревали, что Грязные Руки и Призрак Морей могут быть женаты. Да и разве это брак, когда жена проводит по несколько месяцев в морях, выслеживая работорговческие суда, а заодно сопровождая и охраняя торговые караваны, а муж будто бы вовсе забывает о её существовании на это время, закрученный в вихре афер и финансовых махинаций, организуя всё новые и новые торговые экспедиции. Инеж и Каза это устраивало. До недавних пор.

Прекрасно налаженная и гармоничная жизнь стремительно катилась под откос, и Инеж решительно не знала, что с этим делать.

Одно могло служить утешением: в них обоих определенно можно было найти достаточно тепла и пылкости, чтобы получился такой результат. Привыкшие к мысли о собственной бесплодности (последнюю Инеж подтвердили полдесятка целителей со всех стран), они почти не страховались, и теперь давнее утверждение Каза, что шарлатанам-докторам доверять нельзя, имело под собой очень веские доказательства.

За спиной послышался какой-то скрежет и тихое растворившееся в воздухе проклятье, затем несколько раз ударила трость по кирпичным стенам, а затем тяжело дышащий, но старательно скрывающий это Каз уселся на край парапета у её ног и тоже задумчиво посмотрел вдаль.

Инеж рассматривала его строгий профиль и молчала. Каз тоже не говорил ни слова. Они вместе смотрели, как туман пожирает притихший город.

Кружащий в небе ворон хрипло каркнул несколько раз, и Инеж вздрогнула.

— Маленьким я больше всего боялся заблудиться в тумане, — произнес Каз как всегда бесстрастно. — Брат пугал меня, что он живой и охотится за детьми, которые теряются в тумане, и тот забирает их навсегда. Это оказалось правдой: кеттердамский туман забрал нас обоих.

— Тебя он вернул, — тихо отозвалась Инеж, но Каз покачал головой.

— Не меня. Монстра.

— Это неправда.

— Ты сможешь любить его? За нас двоих? — Каз по-прежнему не смотрел на неё. — Такой, как я, едва ли сможет. Я даже не представляю, как это. Я могу дать вам всё, что только понадобится. Но я… ничего не чувствую.

Тяжелая сдержанная горечь в его голосе давила на сердце, Инеж прикрыла глаза, пряча слезы. Ей виделся темноволосый мальчик, заплутавший в тумане и из последних сил бредущий по щербатому булыжнику сырых и жестоких улиц Кеттердама. Она так хотела взять его за руку и вывести из этой ловушки, но и сама не знала, куда идти.

Она осторожно соскользнула с черепичной крыши и села рядом, положив голову Казу на плечо. Он осторожно склонил голову, касаясь подбородком её волос.

Примечания:

Женя и Дарклинг, 2-й сезон.

Дарклинг пугает, бесконечно пугает её. С тех пор как он вышел из темноты, откинув капюшон с изуродованного лица, Женя не может перестать о нем думать.

Его чудовища растерзали всех солдат, что издевались над гришами, наполнив воздух тошнотворным запахом крови. И Дарклинг шел, тяжело ступая по земле, и казалось, что под каждым шагом его хрустят и ломаются чьи-то кости.

Но если бы он не пришел… Кто-то из солдат нашел масло, Женя помнит. Если бы Дарклинг не пришел, то воздух пропах бы паленым мясом в железных клетках. Иногда она видит это во снах, когда огонь душит её в своих жадных объятиях. Волосы вспыхивают, руки покрываются страшной черной коркой, и Женя кричит пронзительно, страшно, беспомощно. И сама же просыпается от этого крика, заливаясь слезами. Огарки свечей, которыми она уставляет свою комнату каждую ночь, боязливо машут ей язычками огня, ослепляя и обжигая светом покрасневшие глаза.

И когда она сжимается под одеялом в жалкий трепещущий комок, пытаясь заснуть вновь, то в фантомных вспышках пламени ей снова и снова видятся черные глаза напротив, и она чувствует теплые руки на своих запястьях. Проклятые цепи падают, и пламени больше нет. Женя засыпает.

Однажды ночью сон упрямится и не приходит, сколько она ни пытается его призвать. Тогда Женя накидывает кефту прямо на рубашку, как халат, и выходит из комнаты. Идет бездумно по мрачным коридорам, ловит лицом холодящие сквозняки, пытаясь успокоить колотящееся после очередного кошмара сердце.

Когда она слышит хриплый мучительный захлебывающийся кашель из полуоткрытой двери с тонкой полоской света, то бросается туда бездумно, не успевая даже поразмыслить, кто может за ней оказаться.

Он бьется на полу в мучительных судорогах, отхаркивая черную кровь и надрывно хрипя. Так пугающие её черные тени плотным коконом окутывают его изломанную фигуру, злобно оскаливаются на неё, вошедшую без спроса. Женя замирает на пороге, и ей кажется, что земля уходит у неё из-под ног.

Это сродни крушению мира — видеть того, кто был для тебя незыблем и велик, таким… Женя шла за Дарклингом всю жизнь, продавая душу и тело, ради великой идеи, ради спасения своего народа и каких-то ещё возвышенных истин, ради выживания. Всё обратилось пылью с появлением солнечной святой. И теперь сошедший с ума генерал корчится у её ног, а Женя даже не знает, возможно ли помочь ему? И стоит ли? Помогать…

Он постепенно затихает, тени расползаются по углам. Женя делает несколько шагов к нему и замирает вновь. Она знает эти законы. Нельзя видеть слабость сильных мира сего, плата за это — смерть.

Женя не хочет умирать, но смотреть на чужие мучения не может. Она проходит в комнату и опускается на колени рядом с его телом, накладывает руки на судорожно вздымающуюся грудь и чувствует — видит черные комки где-то в легких. И такие же черные нити растекаются по всему его телу где-то под кожей, словно заражение. Они не поддаются её магии, даже не шевелятся.

Точно так же, как те шрамы на его лице, которые ей не удалось вылечить.

Она может лишь слегка расчистить эту незримую черную пленку, лишь немного сдвинуть в сторону эти сгустки, мешающие дышать. Она не сердцебит и не целитель, в её силах лишь изменять внешность, но не лечить. Впрочем, в последнее время пришлось научиться и этому: целителей среди них, отвергнутых гришей, нет.

Его дыхание становится ровнее, и Женя отшатывается, лишь сейчас осознавая, что сделала. Она оглядывается в ужасе, тени смотрят на неё бездонными провалами глаз, но не приближаются.

Тяжелая рука накрывает её ладонь, прижимая ту к жесткой ткани черной кефты. Женя дергается, как схваченная за крыло птица, но из хватки Дарклинга не вырваться, не убежать, не скрыться. Он заглядывает прямо в душу своими непроницаемыми черными глазами, заставляя её цепенеть в немом ужасе. Окровавленные губы изгибаются в слабой усмешке:

— Теперь ты видишь всю серьёзность ситуации… Что скажешь, мой целитель?

Женя знает столько уклончивых, лукавых ответов, позволяющих выживать в змеином клубке царского двора, но внезапно забывает их все.

— Почему ты так в меня веришь? — выпаливает она. — Я всего лишь портная, которая умеет разглаживать старческие морщины! Ты сам меня такой сделал!

— Женя-Женя, — Дарклинг цокает языком, и его пальцы мягко обхватывают её запястье. — Ты уникальна, твои способности не повторить никому. Кому ещё знать, как не мне?

— Всю жизнь ты говорил, что я уникальна! — Женя выдергивает руку. — Ещё маленькой девочкой я прибегала к тебе, потому что меня обижали, а ты гладил меня по голове и рассказывал мне сказки, какая я сильная и как я справлюсь!

Дарклинг медленно садится.

— Сейчас мне стоит поступить так же? — тихо и серьезно спрашивает он, и издевательский вопрос почему-то перестает казаться таковым. Как в далеком детстве.

Женя отворачивается и не может сдержать тихого всхлипа.

Ей бы встать и уйти, решительно и безапелляционно, как Алина, но она медлит лишнее мгновение. Что-то осторожно касается её волос, и Дарклинг невесомо прижимает её к груди, медленно пропуская сквозь пальцы длинные рыжие пряди. Женя чувствует его теплое дыхание у виска, когда он обнимает её, бережно, почти с уважением, но все равно так крепко, будто пытается об неё согреться.

Слёзы катятся из глаз будто сами собой. Женя всхлипывает вновь и сама прижимается к его груди, пряча лицо в черной кефте.

— Почему? Почему это так больно?.. Почему ты сделал это с нами? Почему сокрушил нас?

— Тш-ш-ш… — Дарклинг укачивает её, как когда-то ту маленькую девочку. — Мы не сокрушенные, Женя. Мы — сокрушение. Ты отдала свою юность ради мира и безопасности таких, как мы, но наши усилия были тщетны. Наступает час расплаты.

— Ты хоть раз сожалел о том, что сделал со мной? — глухо спрашивает Женя.

— Нет, — голос Дарклинга грустен и спокоен. — Но я сожалел о том, что тебе суждено было пройти.

Жестокий ответ, лукавый, но честный. Дарклинг никогда не давал ей иных в отличие от многих других. Женя устало прикрывает глаза и из-под ресниц наблюдает за тенями в углу. Почему-то они перестают пугать.

— Ты действительно сильная, — его шепот успокаивает, завораживает. — Безжалостная, жестокая, стойкая… Невероятно сильная, сокрушающая! Как огонь в наших сердцах!

— Ты умрешь? — тихо спрашивает Женя. — Ты умираешь?

Он смеется глухо и безнадежно.

— Умираю. Но не умру, не бойся.

— Не умирай, — просит его Женя почти по-детски, глаза невозможно слипаются. — Иначе все наши жертвы были напрасны. И не сходи с ума…

Сознание путается, уплывает, проваливается под толщу теплой воды, и она слышит лишь тихое печальное эхо:

— А вот этого я не могу пообещать, моя пугливая портная…

И пелена сна уносит её из этого мира.

* * *

На следующее утро она просыпается в своей постели. И все вокруг такое же, как всегда. Только терзающего страха больше нет.

На стуле Женя находит свою алую кефту. Черные потеки на рукавах поначалу кажутся ещё одним элементом вышивки. Пятнышки темных брызг усеивают грудь, невидимые за узором.

Женя ничего не говорит ни в этот день, ни во все последующие, как и Дарклинг. Они проходят мимо друг друга каждый день. Кроме кефты нет ни единого намека, что это не было сном, но дышать почему-то становится легче.

Каждую ночь Женя задувает свечи, погружая комнату во тьму. В темноте глаза отдыхают и мысли успокаиваются. В темноте можно спрятаться, и царь её не найдет. Темнота спасительна.

И всё чаще вместо карих глаз Давида она под бесстыжей вуалью сна видит напротив себя пронзительно черные, заглядывающие куда-то в душу.

Они сокрушенные, но они сокрушение. Они выживут.

Обязательно выживут.